Кристина (200?)
Театр "Шаубюне ам Ленинер Плац (Германия)
История театра знает легион способов добиться реалистичности, и Кэти Митчелл доводит эти попытки до логического предела, как бы заявляя нам: если лучшая колбаса - это мясо, то лучший театр - это кино. И тут же выворачивает головоломку наизнанку, показывая изнутри сам процесс создания фильма и тем самым осуществляя вторую крайность: добиваясь максимальной условности. Нерешённым остался лишь один вопрос: как эти полюса сблизить и примирить.
На сцене - съёмочный павильон в виде дома стриндберговской героини, фрекен Жюли. Когда раздвигаются панели-стены с окнами, нам видна только передняя комната, а именно - кухня, место действия традиционно второстепенного персонажа пьесы, кухарки Кристины. Видна плоховато даже с передних рядов партера, поэтому вместо того, чтобы следить за перемещающимися человеческими фигурками, зритель, конечно же, смотрит на киноэкран. Забудьте обо всех издержках облюбованного псевдосовременным театром видеозадника, а именно - снующих перед несчастными актёрами операторах с дрожащими и прыгающими ручными камерами, которые суют куда ни попадя, то засвечивая картинку лучами софитов, то прихватывая в кадр кусочек зрительного зала. В этом павильоне ведётся профессиональная съёмка, свет выставлен шикарно, берутся потрясающие ракурсы. Любой киноман испытает эстетический оргазм от крупных планов множества мелких деталей и натюрмортов. Да и выглядит посуда куда естественней и убедительней актёров, которые, проговорив текст с не вызывающим нареканий мастерством, выбегают из павильона, согнувшись, чтобы лишний раз не попасть в кадр. Магия кино разрушается так безжалостно, словно театр мстит "младшему брату".
Одна актриса - руки Кристины: вот они рвут белые цветы. Вот режут ножом кровавый комочек плоти, должно быть, сердце - пластают на две половинки. Другая актриса - лицо Кристины: колоритное, чумазое, идеально подходящее для измордованной работой одинокой крестьянки бальзаковского возраста, отупевшей от доведённых до автоматизма однообразных действий. Третья актриса - закадровый голос Кристины, читающий монолог совершенно аутистский - бесконечное перечисление логически не связанных предметов и явлений. И этим всё сказано. Персонаж, выведенный Кэти Митчелл на передний план, - да, если в театре проще действовать героям, то кино может высказываться от лица каждого, - оказался слишком скупым на эмоции и погружённым в себя. Наблюдение за увлекательным кинотворением легко перетягивает с личной драмы Кристины одеяло зрительского внимания на себя.
Читать дальше!Увлекательность заключается в том, что необходимо некоторое время, чтобы осознать: каждая деталь показываемого на экране фильма прямо здесь и прямо сейчас осуществляется совершенно автономно и при этом в идеальной синхронности с остальными. Осознать, что здесь нет кадров, снятых заранее и транслируемых теперь: монтаж разноплановых картинок с разных камер происходит в режиме реального времени! Осознать, что мы не слышим голоса актёров, играющих внутри павильона: их озвучивают из-за сцены! Осознать, что музыкальное сопровождение льётся не из динамиков, как в кинотеатре: в соседнем с павильоном закутке играет на виолончели самая настоящая девушка! Осознать, что не слышим мы и звуки, производимые предметами, с которыми взаимодействуют актёры: это дело рук двоих ассистенток, за стоящим прямо на сцене столом неутомимо включающих воду, стучащих ножами, шуршащих бумагой. Даже шорох крыльев бьющегося в клетке чижа, которого ловил Жан, - всё та же бумага!.. По законам условности кино, мы не видим на экране ни живого чижа, ни убийство как таковое. Только мёртвую птицу с уже отрубленной головой, противоречащую уже театральной условности.
А когда мы осознаём всё вышеописанное, нам становится скучно, как после фокуса с разоблачением. "Кристина" стала бы совершенным с технической точки зрения фильмом - но когда мы знаем, как это было сделано, она остаётся лишь сухой констатацией факта, документальным элементом из познавательной серии "как снимают кино". В итоге зритель равнодушен и к мелодраматической истории самой Кристины, которой просто не успевает посочувствовать, отвлекаясь в силу любопытства от экрана на происходящее на сцене, и к препарированию киноплощадки, на которой в конечном итоге ничего неожиданного и из ряда вон выходящего не происходит. Хотелось бы отдельно посмотреть этот фильм о Кристине, символический, образный (всё начинается кровью и заканчивается кровью), - или спектакль о Кристине, поставленный, например, Херманисом, у которого особенно живо и ярко удаются камерные истории "маленьких людей" с чертовски аппетитной стилизованной бытовухой: обоями, кастрюльками, ощипанными курами, чулками и бигудями. А спектакль о кино - отдельно, с более глубоким погружением в документальную среду без необходимости следить за сюжетом киноматериала.
Итак, (само)разоблачение, (само)разрушение театра - эпитеты, во многом применимые и к остальным, немногим, спектаклям закончившегося фестиваля NET, которые можно притянуть под категорию драматических. В первую очередь к "Завещанию", где сам себя выпорол театр реалити-шоу-провокации. И "Завещание", и "Кристина" настолько чураются условности, что предъявляют её в качестве документа - и вуаля, документ этот становится искусственным, фальшивкой, подделкой, ведь сколько раз твердили миру, что законы сцены, сколько ни сравнивай её с землёй, противоположны законам жизни! Тогда как условность, которую не боятся, не мешает добиваться правдоподобия не только "Шинели", - кукольному театру сам бог велел быть условным, - но и документальной "Пробе грунта в Казахстане". Как ни крути, театр, даже документальный, остаётся театром, а театр стоит на условности, как на фундаменте: выбей условность - рухнет и документ. Но наверняка ещё перед многими встанет вопрос: театр разрушить нельзя сохранить.

Проба грунта в Казахстане
Компания Rimini Protokoll (Германия)
"Проба грунта" - представитель документального театра на фестивале NET. Подчёркиваю: документального, а не того, что в степях российских привыкли называть театром док. Здесь нет актёров, пытающихся вывести среднее арифметическое из людей, которых они наблюдали или общали, и представить некие типажи, мало чем отличающиеся от шаблонных персонажей постдрамы. Нет умилённого разглядывания мифологизированных "аборигенов" сквозь толстое стекло с надписью "это тоже люди". И запоздавшего лет на десять выпячивания социально-политических очевидностей, и героических свершений на полях фейсбука - тоже нет. Это действительно живой документ, глубокий, интересный, захватывающий неожиданными поворотами и ювелирным монтажом подлинных фактов. Вместо подготовленных исполнителей - пятеро настоящих, "обычных" людей, рассказывающих истории своей жизни. Истории, которые пронзила, как археологические пласты, буровая вышка.
Крепкий, породистый ариец с седой головой, Герд Бауманн, без видимых усилий шагает по беговой дорожке, имитирующей лыжню. Маленькое табло у его ног отсчитывает энергию, произведённую работой его мышц. Он рассказывает о своей работе на нефтяных месторождениях Казахстана в восьмидесятых: о том, какой ювелирный расчёт и какой риск связан с бурением скважин. Его прадед был ветераном вермахта, получившим "дубовую ветвь" за военные действия на Дону.
Когда войска вермахта были выбиты с Украины, русские немцы - потомки приглашённых Екатериной переселенцев - были депортированы за Урал. В том числе и родители Генриха Вибе, самого пожилого участника спектакля. За организацию баптистской общины его отца посадили, и он вырос в детском доме. Затем семья перебралась в Казахстан, 10% населения которого составляют русские немцы. В Семипалатинск, город у полигона, на котором испытывались атомные бомбы: в воронке от наземного взрыва образовалось озеро, в котором купались и ловили рыбу, подземные взрывы проходили каждую вторую неделю. Генрих садится на велотренажёр, крутит педали, а за его спиной на большом экране тянется дорога современного Семипалатинска, отличающегося от чёрно-белых фотографий только автомобилями. Неожиданно сильным голосом он запевает "Эх, дороги..." - песню, которую пел тогда, чтобы не заснуть, когда водил грузовики с топливом и отливал немного для домашней печки.
Читать дальше!Елена Симкина - одна из потомков русских немцев, эмигрировавших в Казахстан. Маршируя, как в детстве, она запевает "Орлята учатся летать", а чтобы "вернуться" в родной город Жезказган - в резиновых сапогах месит шагами грязь в корыте. На экране - тамошний медеплавильный завод, от которого воздух был с привкусом меди и на котором тогда работали немецкие и японские военнопленные, из которых мало кто вернулся домой жтвым. С соседнего Байконура взлетали ракеты, и Лена, как и все дети, мечтала стать космонавтом, но стала работницей авиалиний. Однако из-за роста цен на нефть всё больше рейсов стало отменяться, и в итоге она потеряла работу.
Нурлан Дуссали - не немец, он казах, получивший немецкое гражданство за учёбу и работу в Германии. Он занимался продажей нефти через интернет и зарабатывал на колебаниях курса, а сейчас перешёл на торговлю солнечными батареями. В деловом костюме, ярко подсвеченный, как на экономическом семинаре, Нурлан выходит с канистрой чистой нефти и поёт на немецком речитатив о собственной карьере, припев заканчивается строчкой: "Я хочу купаться в жидких деньгах".
Когда получивший независимость Казахстан превратился в "Oildorado", в Таджикистане началась гражданская война. У выросшей в то время Елены Панибратовой нет фотографий из своего детства, как у других рассказчиков, и на экране, щёлкая, сменяют друг друга пустые кадры. У неё есть только видеозапись со свадьбы троюродной сестры: прадед-ходжа в окружении целого батальона правнучат, танцующие женщины, машина, увозящая молодожёнов... Елена говорит, что родного языка уже не помнит, но записала на ладони слова песни о Таджикистане. Поёт, не подглядывая, длинную, очень красивую песню.
Рассказчики ведут воображаемые "диалоги" с видеозаписями тех, кто остался в Казахстане. Для Герда это коллеги - немецкие нефтяники. Рассказывают, что нефтяные месторождения из диких уголков постепенно превращаются в островки цивилизации, вот только немцев и русских становится всё меньше, а китайцев и индусов - всё больше. Что по-прежнему налажен "порноканал" - подвоз вертолётами девушек из бывших союзных стран, знающих, что нефтяники могут платить по сто долларов. Но Герда не приманить ни перспективами "нефтяного бума" в 2030-м, ни низкими налогами, ни даже рекламой "немецкой колбасы из казахского мяса".
Елене Симкиной передаёт привет и два портрета Гагарина в подарок хозяйка Жезказганского музея космонавтики - комнатушки в местном ДК. Просит писать письма и напоминает, что никогда не поздно готовиться стать космонавтом. И Елена готовится - от края до края сцены прокатывается в колесе.
У Нурлана в Алма-Ате остались дедушка - ветеран красной армии - и бабушка. Они просят его приехать, и бабушка поёт песню на казахском. Нурлан подыгрывает на домбре.
Когда Хельмут Коль объявил о возможности для русских немцев вернуться в страну, Генрих ею воспользовался. Но русские дипломы о высшем образовании и водительские права в Германии не признавались, поэтому ему пришлось работать дворником, а жене-фармацевту - уборщицей. Теперь он ездит не на грузовике, а на велосипеде.
Семья Елены Симкиной тоже могла принять участие в программе, но их единственный родственник, проживавший в Германии, умер от счастья, узнав, что воссоединится с семьёй. Переехать они смогли позже, самостоятельно.
Дед Елены Панибратовой, чьи предки были родом и Эльзаса, долго обивал порог немецкого консульства, прежде чем вывезти семью в Германию. Поработав в банке, Елена поняла, что ей это не интересно, и сейчас танцует на барной стойке перед американскими солдатами. Зрителям она демонстрирует элемент файер-шоу: "выдыхает огонь", набрав полный горючего и выплёвывая его на факел. Совсем как запущенная буровая вышка.
Герд возвращаться не собирается, но его "немецкий метод" живёт - более эффективный в отличие от "русского метода" направлять подземную миграцию нефти при помощи атомных взрывов. Но, говоря по правде, он выяснил, что ветеран вермахта был его неродным дедом. Бабушка согрешила с еврейским инженером, впоследствии строившим атомные бомбы в Советском союзе.
Елена Симкина тоже не вернётся. Из-за топливного кризиса она не сможет повидать оставшегося в Казахстане брата.
Нурлан заявляет, что в Казахстане делать нечего - открывать бизнес неприбыльно. Зато он демонстрирует сверкающий макет Астаны, новой столицы, построенной на нефтедоллары. Здание нефтегазовой компании напоминает гигантские врата, над которыми высится монумент Байтерек, увенчанный золотым яйцом. Внутри яйца, куда можно подняться на лифте, хранится золотой оттиск "заботливой руки" президента, к которому можно приложить ладонь на счастье. На сцене появляется уменьшенная копия сей реликвии.
Генрих заявляет, что на те деньги, на которые можно слетать в Казахстан, он лучше улетит в Америку. Установив посреди сцены полено, он разрубает топором дрова - по одному на каждого государственного лидера, сломавшего его жизнь.

Шинель
Театр Credo (Болгария, София)
Неделю назад спектаклю, с которого начинался театр "Кредо", исполнилось 20 лет. Сегодня он исполнялся в последний раз. Объездив девять стран, "Шинель" игралась на девяти разных языках, включая болгарский, и в России, соответственно, звучит на русском. Простой, наивный, смешной и трогательный, этот спектакль следовало бы показывать детям, а не поздним вечером с пометкой 16+ (видимо, за дважды употреблённое слово "водка" - других причин я не нашёл).
Создатели театра, авторы и актёры его спектаклей, Нина Димитрова и Васил Васильев-Зуек играют здесь двух клоунов-хохлов с большими накладными усами и бровями, в "лысых" шапочках, огромных башмаках и мешковатых одеждах. Незадачливые герои, Панас и Грицко, ставили в Петербурге капканы на собак, а поймали призрак Акакия Акакиевича, но упустили и предстали перед судом зрителей. Обращаясь к "господам присяжным заседателям" за односложными ответами, они пересказывают публике на свой лад историю, которую им поведал о своей жизни неупокоенный дух гоголевского чиновника. "Своё" у Акакия только маленькое, на редкость уродливое кукольное лицо, остальное изображается подручными средствами из "вещественных доказательств": каркас клетки, на котором закрепляются причудливые картонные "собачьи ловушки", превращается в заплатанную шинель, похожую на крепость, и она же становится департаментом. "Тело" Акакий Акакиевич получает в виде свитка для переписывания, скручивающегося в его любимые буквы.
Сюжет спектакля элементарен и понятен любому дошкольнику: живший миром букв жалконький Акакий замахнулся на то, чтобы букву М вычеркнуть. За что ему и отомстил петербургский Мороз, так что замёрзший кукольный герой отправился к не менее кукольному Петро. Мечты о новой шинели здесь и в помине нет: Акакию дорога старая, но коварный скорняк ободрал с неё все заплаты и буквально навязал бедняге обновку, из-за которой его тут же и ограбили. Новая шинель напоминает уже не футляр, а щит, черепаший панцирь, который легко оборачивается гробовой крышкой: ограбление и смерть происходят единовременно. Но призрак Акакия Акакиевича, с шагаловской лирической гордостью реящий над воображаемым Петербургом, не позволяет комедии стать трагедией или хотя бы драмой. Зато финал претендует на философию: Панас и Грицко опытным путём выясняют, что не только улизнувший призрак может входить и выходить из клетки, когда вздумается, но и они сами. Да, на третий день Зоркий Глаз обнаружил, что четвёртой стены нет. А значит, заседание окончено за невозможностью удержать подсудимых.
И мастерство клоунов, не позволяющих себе дурновкусия, и изобретательность маленького мирка, складывающегося из досочек, тряпочек, мотков ленты, - всё оставляет самые тёплые ощущения. И скромному, но безукоризненному таланту взрослые аплодировали стоя - театр давно не доверял им так, как детям.

Фестиваль NET начался для меня сегодня - ибо на первый спектакль, танцевальный Octopus, я благополучно не попал...

Завещание
Компания "She she pop" (Германия)
"She she Pop" позиционирует себя как коллектив без режиссёра, совместно работающий над поставленной задачей, а не играющий предложенные роли. Причём коллектив женский, и присутствие на сцене мужчины ничуть этому не противоречит - гендерные условности отметаются сразу, равно как и понятие "актёр". Наши герои вывели на сцену своих отцов, чтобы, отталкиваясь от внешнего конфликта истории короля Лира, попытаться решить вечную проблему поколений. Трое "королей" располагаются в креслах перед камерами, транслирующими их лица в три портретные рамки на авансцене. Ещё перед одной камерой на мольберте прокручивается свиток с текстом пьесы, который расчёркивают красным маркером - исключительно чтобы пользоваться жёсткими шекспировскими фразами в качестве аргументов в полемике. Перед микрофонами будут обвинять и оправдывать - в лице Лира - всех стариков, столкнувшихся с вопросом наследования.
Разбираясь, в чём ошибся Лир, один из отцов будет составлять уравнения и графики, наглядно показывающие зависимость дочерней любви от имущественного капитала короля: "единовременное опустошение капитала вызвало всплеск любви, ушедший в минус, негатив. Постепенный отток капитала способствовал бы любви до самой смерти, но в таком случае пришлось бы назначить точную дату смерти". В качестве современного аналога для свиты из сотни рыцарей используют библиотеку, которую отец мог бы переместить из своего дома в квартиру дочери, так что книги заняли бы всё свободное пространство. Время, проведённое дедом с внуками, пересчитывается в денежный эквивалент, который может быть вытребован в качестве компенсации той стороной его детей, которая внуков ему не подарила. С точки зрения сухих цифр, претензии "Риганы" и "Гонерильи" абсолютно правомочны, а старики, требующие тяжёлого ухода, - бесполезны. Но мы чётко видим, насколько абсурден такой подход, и правота остаётся на стороне отцов, которые могут ответить только нерациональным, но стоическим ощущением, что "что-то не так". Что Лир не мог покупать любовь за завещание, продавать любовь за лесть. В перерывах между актами-"репетициями" они высказываются не только против поколенческого конфликта, но и против провокативного театра как такового.
Читать дальше!Сцена бури решается здесь элементарно и крайне доходчиво. Разоблачив отцов аргументами, дети раздевают их буквально - снимают с них одежду, надевают её на себя и в картонных коронах занимают их кресла. В одном исподнем старики, сгрудившись перед мольбертом, наперебой выкрикивают строки монолога Лира, заглушаемые громкой музыкой, но их отгоняют, поливая водой из бутылки. Но что в это время происходит с "дочерьми", надевшими их маски? Дети, у которых нет (и, по-видимому, не будет) детей собственных, пытаются представить себя на месте Лира? Или просто демонстрируют перешедшие к ним символы "власти" - а значит, символы взросления и ответственности? Ведь без ответственности шекспировские героини ввергли доверенное им государство в пучину войны. Это вам не Отелло, у которого "если разлюблю - случится хаос". Никакие любовные клятвы не заменят доказательства делом. Мы в ответе за своих отцов. Не больше и не меньше. Такова правда Корделии - без сентиментальных прикрас.
Воссоединение - у Шекспира с Корделией, а в этом спектакле - всех со всеми, - вовсе не предполагает горячей искренней любви. Отцов и детей не выбирают, а значит, они не могут быть идеальны. Гораздо важнее простить друг другу все разногласия. Обнулить предъявленные счета, не путать родственные отношения с деловыми. И исполнять свой долг - безусловно. В качестве точки соприкосновения для пар отец-дочь или отец-сын выбрана музыка - слушая её, подпевая со смехом или сохраняя серьёзное молчание, представители разных миров оказываются в одном пространстве, напряжение спадает. В финале же самый отважный из отцов ложится в картонный гроб и оттуда отвечает на вопросы. Оказывается, что детей интересуют не только и не столько финансовые вопросы ("Скажи пин-код своей кредитки!"), сколько глубоко личные ("О чём ты больше всего сожалеешь?", "Ты когда-нибудь думал, что ты гей?"). Те вопросы, которые практически никогда не задаются при жизни.
Впрочем, от жизни спектакль всё равно очень и очень далёк. Не-актёры старики выглядят куда естественней и непринуждённей своих детей-актёров, объявивших себя не-актёрами, но ведущими себя искусственно и шаблонно. Мне понятно их желание не акцентировать проблемы старческой немощи и беспомощности, одиночества и ненужности, - то, что царапнуло бы любого зрителя, хоть раз задумывавшегося о своём будущем. Однако они представляют этот спектакль как "перформанс", то есть как непосредственный экспириенс, и даже уже нашлись те, кто заклеймил их "документальность". Но помилуйте, где здесь "документ", если все выводы приходится вытягивать клещами из неприкрыто игровой, крайне формализованной "плоти" спектакля? Слишком много в нём придуманного и надуманного, слишком много пены, которую хочется сдуть с замысла "перформеров", если таковой имел место быть. А если же целью ставилась исключительно провокация, - то она оказалась беззубой. Как старик, чья челюсть благополучно осталась в стакане с водой.

Я уже вовсю любуюсь чужими фоторепортажами с России-2012, на которую не попал. В первую очередь, конечно, снимками Ксении Райковой, посвящённым в первую очередь спорту - который моим мыльницам как раз не по зубам) Самое время вспомнить, как это было год назад. Тогда я провёл на выставке всего один день из двух, к тому же пропустил практически все соревнования, застав только конец фристайла. Соответственно, фотографий в разы меньше, чем с Евразии, но они дороги моему сердцу относительно хорошим качеством и тем, что делались не по принципу "от каждой породы по особи", а "любимых пород - побольше!") Поэтому сразу видно, что я люблю такс и борзых. Вот и начну традиционно со всей охотничьей и околоохотничьей братии)
Таксы: длинношёрстные, гладкошёрстные, на последнем фото засветился жесткошёрстный малыш. Взрослые и щенята, миники и стандарты)

"Набор" представленных в степях российских гончих - всё тот же: бигль, баварская горная гончая, бладхаунд и кузен гончих, далматин:

Смотреть дальше!Всё те же и легавые. Немецкие пойнтеры - гладкошёрстный курцхаар и жетскошёрстный дратхаар (х2):

Всегда шикарна венгерская выжла:

Веймаранер:

Итальянский бракк, бракко итальяно:

Ирландский красный сеттер, дважды английский сеттер и юный сеттер-гордон (шотландский сеттер):

Плавно переходим к спаниелям. Тут я могу немного ошибиться, но, вроде, английский кокер-спаниель:

Американский кокер-спаниель, взрослая чемпионка и щеник:

По-видимому, русский охотничий спаниель:

И без сомнения кламбер-спаниель: пёсы с Евразии понравились мне больше - не настолько сырые...

Отдадим должное ретриверам. Толлер (новошотландский ретривер) и прямошёрстный ретривер:

И на сладкое - борзые! Грейхаунд:

Уиппет:

Малая итальянская борзая, левретка:

Афганская борзая:

Русская псовая борзая:

Салюки изабелловый кобель - это ыыы *--*:

По-видимому, шотландская оленья борзая, дирхаунд:

И конечно же фараонова собака:

Продолжение следует)

Я о ней не писал - боялся сглазить...
Это Сара. Ей около пяти лет. Пять месяцев она провела в приюте "Гав" в Малых Вязёмах, став одним из первых его постояльцев. И сразу заслужив себе не самую радужную репутацию дракой с кобелем)
Зато это чудо дружит со всеми людьми, каких только видит. Виляет хвостом, тычется большим чёрным кожаным носом, лижет руки. Смотрит в глаза своими добрыми карими глазами. А когда мы её отмыли от осенней грязищи, она оказалась пушистой-пушистой красавицей! Которая очень любит, когда расчёсывают её шикарную густую шелковистую шубку ^^
Приютский запах псины пока ничем не истребим, и колтуны за ухами надо выстричь, но это такие мелочи.
Легко пристраивать щенков. А седина на морде - часто приговор дожить в приюте свои среднестатистические восемь лет. Но скоро... Сара уезжает в Германию!

Это уже не первая собака из приюта "Гав", которая нашла дом в Германии. Германия, конечно, далеко. И мне, конечно, тревожно. Так что... пусть всё сложится удачно.
Долгой и счастливой тебе жизни, Сара!

ПыЧи отписываются, как осенние листья с дерева х)) Ну, никто и не обещал, что будет интересно. Театр, чай, собаки, ничего личного. ^^
За выдавшиеся мне четыре выходных я дважды обломился с кино (прихожу - билетов нет!) и в качестве моральной компенсации купил ещё два чая.) Вернее, один чай и одну траву, перенюхав буквально все имевшиеся в наличии травяные купажи и наконец выбрав самый симпатичный мне. А то у меня и гибискус был, и ройбош, и ханибуш, и цикорий, а такой сборной солянки ещё не было, тогда как пробовать что-то новое всегда интересно.

Чай для мужчин
Кусочки яблока, ройбош, корица, бобы, имбирь, омела, лемонграсс, кардамон, гвоздика, чёрный перец, цедра лимона, корень женьшеня
Да, женский гендерный чай тоже наличествовал, и несмотря на присутствие в составе аптекарской ромашки (люблю!), он мне показался слишком цитрусовым, как и многие другие травяные купажи. А в этом меня подкупил нежно мною любимый имбирь, чей яркий, насыщенный, узнаваемый аромат сглаживает резкость свежей, острой цитрусовой вспышки, а широкий ассортимент пряностей - добавляет в запах заварки душистое облако с нежными, почти ванильными нотками. За растворяющейся в этом облаке кислинкой - тёплый, аппетитный намёк на ватрушки с яблоком и корицей, а рядом - дразнящие обоняние пикантные специи. Устоять перед таким разнообразным и при этом на удивление гармонично сочетающимся богатством, переливающимся, как целая красочная симфония, совершенно невозможно. Не тяжёлая, не напористая, не густая и не медлительная, она звучит свободно, легко и при этом серьёзно, как элегантный собеседник, предлагая коллекцию ароматов не привередливо, но разборчиво. И что редкость, - после заваривания запах становится едва ли не ещё более сильным.
Заваренный чай гораздо чётче напоминает свежую выпечку, - нет, даже не выпечку, а прокалённое зерно, а также хмель и уже вполне явственный перец. Это прямолинейное трио действительно вправе считаться "мужскими" атрибутами, вызывая в воображении образ погреба в родовом замке со свисающими с потолка пучками пряных трав, куда спускаются утолить жажду крепкой настойкой после верховой охоты. А уж согреться таким чаем наверху, перед камином, - ещё лучше. И очень актуально в нынешнюю погоду, пусть и в отсутствие каминов. От вкуса я ожидал нечто вроде "Мексиканы" с её атакой перца, или вроде пива с корицей, а получил звучное имбирное послевкусие при свойственном ройбошу расплывчатом вкусе мокрой соломы. Правда, по мере привыкания проявляются и корица, и прочие пряности, а значит, пить - можно.^^

Вот казалось бы, - ну захватили вы театр Гоголя, несмотря на сопротивление кучки никому не нужных стариков, потерпевших незначительные потери, всего-то одни похороны. Водрузили флаг прогресса. Ну и молодцы. Чего ещё желать-то?..
...Оказывается, нужно ещё захватить группу театра в контактике. Очень важная тактическая победа.
> Админ во взломаной группе Баграмов, который наряду с Хитровым и Тыриной (ну и фамилии)) является админом также группы Гоголь-Центра, в которой 3 участника. (с)
Видимо, генералам информационной войны мозолило глаза то, что где-то смеют напоминать общественности о том, что у их любимого Серебренникова нет театрального образования, ввиду чего он по закону их любимого министерства культуры не имеет права руководить театральным учреждением. Собственно, поэтому вместо театра руководить он будет "Гоголь-Центром" с блэк-джеком и шлюхами и детской йогой, концертами и презентациями книжек.
Поэтому захваченная группа теперь девственно пуста.
К сожалению, "говорящие" фамилии мне знакомы. Остальные мои коллеги также радостно потянулись подписываться на пустоту и ставить лайки.
Напоминает героический захват песочницы. Потому что взрослому человеку очевидно: взамен взломанной группы создаётся новая. Собственно, она уже создана. Существующая группа уже не существующего театра.
Кажется, я наконец-то сформулировал для себя лозунг, с которым вышел бы, если бы он не обижал и пострадавшую сторону тоже:

ЛУЧШЕ ПЛОХОЙ ТЕАТР, ЧЕМ ХОРОШЕЕ (качественное, дорогое, современное etc) Х#Й ЗНАЕТ ЧТО

ЖЖ Гипериона принёс:

В адрес Нижегородской консерватории поступило заявление от Нижегородской Епархии, согласно которому здание консерватории должно быть передано Епархии. Других зданий, кроме этого, у консерватории нет. Подходящих зданий для переезда в Нижнем Новгороде не существует, быстро построить новое не получится.
РПЦ, видимо, не подозревает, что орган - не универсальный инструмент. Он был создан немецкими мастерами специально для консерватории, собирался и настраивался именно под тот зал, где сейчас находится. Перенести его фактически невозможно, а значит, он будет уничтожен. Либо захвачен.
Здание консерватории (ну, вдруг кто-то сомневался) - ни разу не культовое, а (с натяжкой) административное, хотя фактически было жилым - до революции там обитали высокие церковные чины. Некая церковь, ныне упоминаемая в прессе, была ликвидирована ещё до войны, а сам дом переделан. "Архиерейскими покоями" сейчас можно считать два этажа одного крыла, остальное было построено позже.
Зато здание расположено в центре города. Разрушающиеся здания церквей, которые можно находить десятками вокруг всех городов и весей, по-прежнему никого не интересуют, и интересовать не будут) А что самое неприятное, - попытки оправдаться тем, что консерватория-де тоже духовное учреждение, храм искусства. А если бы это было светское учреждение, какой-нибудь биологический институт, например, - то гнать тогда однозначно?.. Мне не кажется, что консерватория должна оправдываться перед оккупантами.

Официальное обращение коллектива консерватории
Интервью с ректором
Интервью с митрополитом
Петиция на Демократоре

Гедда Габлер (2011)
Александринский театр (Санкт-Петербург)
Первый акт предваряет видеопроекция на стену матового стекла: краткий клип на тему процесса зачатия в животном мире - анемоны, улитки, ящерицы, люди. На сцене - аквариумы с живыми рыбками, а сложенные пирамидой в центре вещи покойной владелицы дома - белые коробки и гипсовые бюсты - в окружении расставленных и разбросанных цветов создают предсказуемую ассоциацию с кладбищем. Торчат два сухих дерева (миру нужно больше спектаклей без_сухих деревьев! куда смотрит Гринпис?). Появляется карикатурный Йорген - семенящая походка, подтяжки, голова втянута в плечи, тётушка завязывает ему шнурки, пока он мечтает о профессорской степени, ради которой и женился, и купил дом. Затем сама Гедда Габлер в роли капризной холодной акулы с глянцевой обложки гламурного журнала - принимает живописные позы на прозрачной мебели, паясничает, то набрасывая шинель с эполетами поверх белья, то натягивая алый кавалерийский костюм мажоретки.
...А когда захочет - перевоплощается в ловкого хищника, жестами отдавая приказы окружающим, вытягивая когтями чужие откровения и тайны. Мизантроп Гинкас в своём репертуаре - нельзя не вспомнить его "Медею": сильная женщина с лёгкостью манипулирует слабыми людьми, но всё равно проигрывает. Гедда сталкивает в своём доме бывшую подругу и бывшего любовника, чтобы развести их, а при помощи счастливой случайности уничтожает их совместного ребёнка - сжигает рукопись книги. Но это ритуальное убийство чужого потомства - не животная ревность Медеи по принципу "не доставайся же никому": Гедда питает отвращение ко всему плотскому, бытовому, благополучному. Будучи сама беременной, она переживает сильнейший стресс, в её снах новорожденные превращаются в насекомых, пожирающих её тело. И перед вторым актом мы видим очередной видеоролик, показывающий мух, роящихся на чём-то подозрительно напоминающим труп. За державу обидно: раньше Гинкас настолько в лоб не говорил.
Более того - презирая обыденность, в которую сама же себя и загнала, наша героиня жаждет возвышенного - "красивых" и "свободных" поступков в духе античных или шекспировских трагедий (и в духе всех ибсеновских индивидуалистов). Вот только совершать их собирается опосредованно, чужими силами. Режиссируя свой спектакль, она аккомпанирует на скрипке, в том числе и под дождём, для пущей эффектности. Читать дальше!Отчаявшемуся "отцу"-автору, потерявшему рукопись, Эйлерту она вкладывает в руку револьвер и ждёт упоительных новостей о его самоубийстве. Но - первый провал: у рукописи оказывается черновик. Провал второй: вместо того, чтобы "красиво" застрелиться, главный актёр-Эйлерт прозаически убит в публичном доме. Гедда медленно сходит с ума, садясь на пол у ног вестника, тренькая ногтями по струнам.
Слишком оторванная от реальности, чтобы учесть всё то, "как бывает в жизни", а не только то, "как должно быть", Гедда теряет всё. Муж - пусть плохонький, но она ведь прочила его в профессора, устраняя конкурента - уходит к подруге восстанавливать рукопись покойного. Револьвер найден, и репутация Гедды - в руках единственного свидетеля. Зависеть от чьей-либо воли - пожалуй, самое страшное для неё, мечтавшей управлять человеческими судьбами, как рыбками, вытащенными из воды и бьющимися в сачке, пока их бросят или не бросят обратно в воду. И ей ничего не остаётся, кроме как застрелиться - с чего и следовало начинать, коли обуревают декадентские настроения. Простите мне злую иронию - на самом деле Ибсена я люблю, но не видя в спектакле ничего кроме фабулы, - ничего привнесённого режиссёром, - скучаю. Сколько бы актёры ни колотились об стены и ни кричали, - публика только вздрагивает и просыпается, но едва ли что-то чувствует в течение долгих трёх часов.