Неделю сему назад я получил от Саюри готовый коммиш, и доныне бегу ору (сижу ору, лежу ору, ору ору). Сказать по правде, - едва не забыл, что это был именно коммиш, - потому что я, конечно, стараюсь по возможности спонсировать любимых художников, но Саюри и без всяких заказов регулярно балует меня прекрасным Да и идея заказать портрет Белозоря в Золотом веке с его ручным гару (писал о них разок здесь, а о финале их истории всё равно лучше не напишешь, чем уже существующий "Вальс Гемоглобин") - была очень давняя, почти забытая. Когда-то я думал дойти с ней до Кшись и не дошёл. Но вот мы с Саюри пробудили Белозоря - и идея вернулась, и ей пришлось рисовать люпуса, но если я однажды заикнусь про криносов, она точно меня проклянет
И вот я смотрю на это сказочное чудо - на это витражное затмение, рассветные цвета, чернёное серебро, - и дух захватывает всякий раз. И вся история этих двоих звучит - в мерцании самоцветном, в сплетающихся Узорах, в ледяных осколках и отражениях. Эпическое и невероятное.

(с) Типичный Моррахан

И - при таком-то источнике вдохновения - записал зарисовочку о Белозоре и Ариане, по сути просто расширенную версию уже известных нам о них событий. Немножко снежного и нежного, чтобы спасаться от убивающей меня жары (когда после +33 спад до +28 ощущается благословенной прохладой). И вот порно без сюжета, ради кинков, называется PwP, - а как мне именовать такой жанр, когда ни сюжета, ни рейтинга толком, а просто "здесь нет ничего, кроме любви"(тм)?..

933 слова, слэш RБритвенная кромка месяца, словно выломанного изо льда небесной полыньи, сияла столь ярко, что на мгновение видны стали узоры на стальном клинке кинжала: того, который Белозорь вбросил в ножны вдохом ранее, а теперь - врага своего целовал. Как зимний воздух полной грудью вдохнёшь - задохнёшься, - так же Ариану было и с ним: цедил белоглазый его дыхание по глотку и досуха, до боли в рёбрах. Так, что голоса не оставалось застонать, когда его Белозорь прижимал к себе, когда обнимал - как отнимал, - и снег уходил из-под ног, уступая человека ему.
Близ утоптанного ристалища в поле, кое-где орошённого их кровью, витязь Варич сбросил свой подбитый волчьим мехом плащ, - и на этот мех Ариана уложил, как на княжеское ложе. Снег, прежде нетронутый, принял тяжесть их тел, подобно колыбели с пуховыми перинами, в которые проваливаешься как в сон, - и поскрипывал так же вкрадчиво. На сновидение это и было похожим: пар с зацелованных губ срывается и не тает, в белых глазах своего отражения не увидать, слов молитвы не вспомнить. Грезить о таком Ариан вовеки не смел, - отчего же в сей час воля порванными чётками рассыпалась, лопнувшей тетивой запела?..
Волчий мех под ладонями лился волной, будто изморозь по серебру, - как если бы чары вдруг оживили металл, придали ему невесомую нежность. И того поразительней была нежность Белозоря, только что сражавшегося так яростно. Там, где он раскрывал на Ариане ворот рубахи, - вмиг припадали его ладони и горячие губы, ревниво опережая холод, не позволяя морозному воздуху прикоснуться. Разметались косы цвета озимых колосьев, - и жаркий шёпот тоже щекочет: "Я согрею тебя, всегда согрею тебя!". Истинно не может быть холодно, когда разгорячённая боем кровь приливает к коже, терзаемой ласковыми губами, - но казалось, он говорит не об этом?..
Поцелуи обжигали, и Ариан сам тянулся к этому белому пламени, даже не пытаясь удержать. Лишь рванулся было прочь, соколом из силков, когда Белозорь уже до его исподних штанов добрался, - но замер, услышав: "В любви нет места боли. Не бойся". Да если бы он боялся!.. Чужие губы и язык были там, где им вовсе не должно быть, и трудились с непонятным Ариану кощунственным наслаждением - ведомым, наверно, одной только нечисти, голодной до людского тепла. Он запутался в сладком мороке - и притягивал голову Белозоря к себе вместо того, чтоб отстраниться; и не сдержался - толкнулся ему навстречу, - но низкое, звериное почти урчание ответило ему: так - можно.
Всё было для него возможно нынче и всё - грешно, над ним покачивалось ночное небо, служившее белоглазому пологом, - и по этому небу диким гоном неслись кудлатые облака, предвещая метель. Это были не те Небеса, что Ариану всегда отвечали; говорят, у дивьего племени в их подземных чертогах - иное небо, - так может, это оно и есть?.. Ариан закрыл глаз, чтобы его не видеть, и прикусил костяшки пальцев, чтобы его не слышала колодезно-гулкая выстуженная тишина. Но тишина насмешливо возвращала ему его хриплые стоны - эхом с перезвоном хрустального инея; его била дрожь - но не от холода, - и он не помнил, что было далее, и сколь долго - было. Белозорь не то владел им, не то отдавал себя, просил держаться крепче - и сам держал сильными руками за пояс, поднимая над снежным ложем. Влажное меж сжатых бёдер, россыпь поцелуев по пылающему лицу, покалывание своих и чудских несоединимых чар - в переплетённых пальцах...
...Ариан распахнул глаз снова. Что - сбылось, а что - привиделось? Всё тело приятно ломило, однако Белозорь не солгал: это была не боль. Попробовал приподняться, встать, - ноги не держали, как у новорожденного жеребёнка. Но - не успел испугаться, что не сумеет выбраться и замёрзнет насмерть, если Белозорь бросит его здесь. Не успели прийти на ум рассказы о том, как находили окоченевших в степи людей, раздевшихся донага, со счастливыми улыбками на исковерканных судорогой лицах, - не иначе как после утех с лютой снежной нечистью. Белозорь усмехнулся, укутал его плащом и унёс на руках. Под ноги ему легло литое серебро, и в два шага у горизонта показался печной дымок, - а ещё в три шага витязь очутился на людском пороге.

Выйдя на каменный порог старой клиники, Белозорь глубоко вдохнул предзимний воздух, пока не резануло горло холодом. Он больше не чувствовал Грёзу, - но не считал себя изгнанником: всё - от застывшей лужицы, треснувшей под каблуком, до заточённой в камень городской реки, замедлившейся, как кровь в загрубевших венах, - по-прежнему говорило с ним. Словно в каком-нибудь комиксе: стареющий языческий бог в двубортном ирландском пальто, заплетающий волосы в косу, чтобы убирать их под медицинскую шапочку.
Он обернулся на приближающиеся шаги, и едва Ариан коснулся его руки - привлёк его к себе, уткнулся лицом в намокшие волосы, пахнущие талой водой.
- Зря зонт не взял, - проворчал Ариан у его уха. - Не то дождь, не то снег, и то пусто, то густо.
Белозорь помнил, как был зрячим сотни лет назад, - и как Ариану тогда, в его полнокровной юности, была к лицу зима южной тайги: его привезённому из дальних хождений пряному загару, его единственному тёмному зрачку - и тёмным волосам, в которых прятались снежинки. Сейчас, когда Ариан начал седеть, Белозорю это представлялось ещё красивее.
- Как удачно, что я взял шарф!
Он размотал свой шерстяной шарф и, игнорируя протесты - "Всё равно он на мне только для красоты", - ловко накинул его на плечи Ариана и завязал. С порывом ветра вернулся снегопад - густой, облепляющий всё и вся, как мошкара в знойный день, - и стоило бы поспешить чтобы не вымокнуть до нитки; но Белозорь помедлил ещё мгновение, наткнувшись пальцами на холодную руку, поправившую воротник. Бережно подхватил её - и прижал к губам, согревая.
- Ты же нарочно не взял зонта?.. - бывший ши спрятал улыбку в ладони мага. - Ты ведь знаешь, что я согрею тебя. Всегда.
Он больше не был властен над холодом: ни над здешним началом зимы, когда осенняя сырость вдруг показывала ещё не заострившиеся клыки, ни над своей родной небывалой землёй - чудской, ильменьской; зато теперь был властен над сердцем - своим упрямым человеческим сердцем, тепла которого хватит, чтобы согреть двоих.