Внеочередная фейская зарисовочка, в которой прошу винить Фани, генерирующую вдохновение
И немножко - твиттер, который стал подкидывать мне видео с птицами, после чего в моей голове окончательно проявился бессодержательный флафф. Но мозг сказал, что текст должен быть содержательным, и досыпал горсточку стекла (а то в Мире Тьмы мы или где). Вообще, типичный Марк легко переходит от стадии "в этом тексте нет идеи, зачем его записывать" к стадии "идея, которую я придумал для этого текста, слишком масштабная и сложная, я не осилю это записать" и в результате не записывает ничего, - но в этом случае я просто не мог не записать хоть что-то.
Ида, Моррахан ап Эйлунд (и его отсутствие).
Золотой век, Междуцарствие (Тиронское восстание aka Девятилетняя война) и игровой тайминг Голвея, 1969 год.
Да, каждый раз, когда я что-то пишу в ирландском сеттинге, я превращаюсь в того Винни-Пуха из мема "Англичане ответят за всё", а также - в "Откуда ты слушаешь свои любимые песни? - Из Википедии!", потому как я нежно люблю Follow Me up to Carlow. Я мог погрешить против Голвейского преканона, не говоря уж о географии исторических событий, - но да оправдает меня то, что здесь нет ничего, кроме любви(тм)

1211 словИда всматривалась в округу с балкона, опоясывающего башню, и не видела ни приближающегося всадника на дороге, ни мерцающей туманной дымки, предваряющей волшебное перемещение из одного места в другое.
На гуашевой синеве неба, бархатистой и выбеленной солнцем, показалась тёмная точка. Она быстро росла, и вскоре стали видны бьющие по воздуху широкие крылья, отливающие зеркальным блеском. Чёрная птица летела прямо к башне, увитой плющом, - и летела, должно быть, издалека. Ида протянула руку, направляя ветер, как волну, опорой уставшим крыльям, - но птица, скользнув вниз по течению ветра, не села ни на руку, ни на каменный карниз, а попросту рухнула, сложив крылья. Богганка едва успела подхватить её и бережно прижать к груди, чувствуя, как быстро бьётся в ладонь птичье сердце. В последний раз взглянула, щурясь, на небо - нет ли погони, - но над башней мелькали только ласточки. И вошла в полукруглую комнату, светлую, но прохладную даже в этот летний полдень.
Ида погладила птицу по голове кончиками пальцев, и та с благодарностью прикрыла глаза. Опустив птицу на вышитую подушку, хозяйка наполнила глиняную плошку зельем для восстановления сил - золотистым как мёд, благоухающим в этот раз черникой и васильком. Чары струились теплом по линиям на ладонях, по узорам на глине, вдыхающей всеми порами это тепло, и растворялись в зелье - ни капли не пролилось мимо. И одной капли зелья, упавшей на уголок клюва, было довольно, чтобы птица открыла глаза - два уголька с янтарной радужкой - и начала пить.
Знаете ли вы, какого цвета волшебство?.. Для этого цвета нет названия. Фиолетовое, синее и зелёное, как встреча ночи и океана, с розовыми и серебряными искрами, - оно окутало птичью, а затем человеческую фигуру, стекая с неё складками сброшенного обличья, словно плащ. Ида подобрала с ковра под ногами гладкое птичье перо и вставила в тонкую чёрную косу. Теперь перед ней, головой на подушке, лежал Моррахан, подтянув колени к груди, - слегка растрёпанный, немного бледный, зато живой. Страшно хотелось расспросить, откуда он вернулся, - но время для историй придёт потом.
- Цел?.. - спросила Ида, ласково убирая прядь волос с его лица. На ощупь они всё ещё напоминали птичьи перья.
- Руки - на месте... Ноги... на месте, - сонно пробормотал Моррахан. - Хвост... А, не должно быть хвоста.
И задремал.
Ида укрыла его плечи тонким пледом, села на ковёр рядом, прислушиваясь к ровному глубокому дыханию и приглядывая за солнечными зайчиками, раскачивающимися на глянцево-белых цветках на свисающей перед окном лозе плюща. Они играли, словно чувствуя волшебство, разлитое в воздухе, - но потревожить сон обитателя башни не смели. А Ида не умела заглядывать в чужие сны, но почти слышала, как Грёза поёт Моррахану колыбельную - птичьими трелями, колокольчиками на ветру. Как радуется вместе с ней. Здесь, дома, кошмарам места нет.
Феям - и тем паче смертным - не нужно знать, скольких сил и труда это стоит: быть могущественным чародеем с неистощимым любопытством и с сердцем, не ведающим равнодушия. Пусть думают, что он совершает невозможное легко, одним щелчком пальцев. Пусть рассказывают друг другу, как он всегда выходит сухим из воды и уж наверняка не упустит своей выгоды. Пусть верят, что для того, чтобы побеждать, не требуется быть героем в сверкающих доспехах, - и тогда, как только они поверят, у них тоже получится.

Ида протянула руку, чтобы пощекотать взъерошенные перья на птичьей шее, - но ворона сварливо щёлкнула клювом: дескать, не трогай без разрешения. Впрочем, пару минут спустя сменила гнев на милость, приблизилась бочком, потрогала богганку за колено когтистой лапой и подставила голову.
- Вредное ты существо, знаешь ты об этом? - поинтересовалась Ида у вороны. - Вредное и наглое.
Птица не ответила: пригрелась, чрезвычайно довольная собой.
Это было очень глупо, наверное: сейчас, посреди войны, выхаживать птицу, играючи подбитую ручным соколом кого-то из лордов. Обычную птицу, даже не создание Грёзы, не редкую химеру из заповедной рощи, - просто комок перьев, серый, как стальное небо над осенним Коннахтом. Только вчера в замок, который дал Иде приют, принесли израненного тролля из Красноногих, - и её гоняли за травами, она даже и взглянуть на него не успела. Но что-то как будто знакомое мерещилось в хрупком ритме, в котором билось птичье сердце, - схожее чувство тянуло к башне старого аббатства, покрытой пожелтевшими листьями и сухими стеблями плюща, словно чешуёй и жилами окаменевшего золотого дракона. Но братья-монахи не допустят её в башню: и так за глаза называли ведьмой.
Ида и хотела бы вспомнить, почему всё это казалось ей знакомым, - но не могла. Как не могла и забыть всего одно имя, и всего одно лицо.
Когда-то, когда затворились последние троды за ушедшими из этого мира, и погасли многие Очаги, а Грёза окончательно укрылась за завесой Туманов от наступившей Осени, - признаваться в том, что хранишь память о ком-то из рода ши, было даже опасно. Теперь же - скорее, вызывало насмешку: лучше бы, мол, помнила что-то полезное!.. Ида закрывала глаза и вспоминала запахи пыльных рукописных книг в тяжёлых дощатых переплётах - и свежих чернил, порой оставлявших пятна на тонких пальцах Моррахана, - но не содержание этих томов и записей.
Наклонившись, она взяла из влажного мешка ещё один кусок глины и позволила нетерпеливым искрам волшебства сорваться с ладоней, как пыльца осыпается с потревоженного порывом ветра макового цветка. Стыдно рассказать, как собирала эти крупицы глэмора, распевая песни с солдатами, мастеря соломенных кукол кухаркиным детям, - так нищенка собирает хлебные крошки в горсть. Ида лепила, воруя время у отдыха от готовки, стирки бинтов, чистки котлов и сбора трав, - привычных женских и богганских обязанностей. Глаза, скулы, линии носа и подбородка, улыбчивые губы и, конечно, острые уши. Защитники крепости и аббатства любили говорить: камни дороже людей - они помнят больше и останутся после нас, а потому за них не жалко погибнуть; Ида хотела бы верить, что глина - также дороже. Быть может, завтра сюда дойдут англичане с моря, - и от неё ничего, совсем ничего не останется, кроме её творения, которое никто не сможет разбить.
Запас лазурных искр иссяк. Нужно было оставить немного и для себя. Ворона, потревоженная случайным движением, перепорхнула, издав звук, похожий на лающий смех. Вскоре её крылья окрепнут, и придётся её отпустить, - птице не место в каменном мешке. Отпустить, не зная, доберётся ли она до безопасных земель, не встретит ли шальную пулю... Оставалось повторять себе, что птицы возвращаются. Всегда возвращаются, так или иначе. А пока - готовиться к завтрашним битвам, и петь. Почему-то казалось, что он... что Моррахан тоже делал бы так же.
Up with halberd, out with sword, On we'll go, for by the Lord...

Однажды между Самайном и Йолем вдруг с удивлением замечаешь, как под ноги ложится ледок, а дыхание становится паром. В зачарованном озере чернеет вода. Там, за стеной, - люди. Свои. Здесь, за стеной, - от Очага жарко пахнет корицей и янтарём, и волшебный огонь дробится цветами, словно витражные стёкла: Климтовым золотом, маковым алым, охрой и синевой.
Моррахан вернулся раньше, чем Нора - Ида - вспомнила его; раньше, чем она вспомнила саму себя. Столько раз мечтала, как встретит его, - а вышло так, что её встретили его взгляд и его волшебство, его руки и его рисунки на полях конспектов: всё те же - как не было сотен лет.
Ида приминает щекой футболку на его груди. Слушает, как бьётся его сердце, узнавая ритм, который был её путеводной мелодией столько прошедших жизней, - и чувствуя себя дома впервые за все века. Это неправда, что дом - это камни. Дом - рядом с ним, и с общим огнём, который не обжигает.
И можно не думать о том, что у всего есть цена, - как будто взяли взаймы этот год у грядущего Лета. Не думать о том, что нужно сражаться за свой дом с чужаками. Не думать о том, что однажды придётся прощаться.
Потому что он возвращается, всегда возвращается, - а значит, Ида тоже вернётся, ещё множество раз.