Я аж удивился, когда перед выездом на игру успел найти и собрать всё по списку, раздать лекарства крысам и даже поесть (последнее обычно забываю). Хотя, конечно, всё это было возможно благодаря Ортхильде, которая связала меня с Ранвен и я договорился упасть на хвост. На Курском Ранвен с Драконом поймали Демиурга и меня, к нам присоединились Ханна и Джонт, и на электричку мы тоже успели. В дороге вспоминали приметы времени - начав с того, чем мылись, и заканчивая городами и персоналиями. В Гривно сошли с платформы куда-то в никуда, а там во дворе ёлка наряжена. Видимо, её однажды нарядили раз и навсегда, и она с тех пор растёт себе... Распределились по двум такси, доехали-разместились-прикинулись. Люция привезла мне платок, а Ханна(Натали) поделилась очень красивым красным венком, так что снова, как и на сыгровке, всем миром собрали образ, который мне вполне нравится.
Паршивое самочувствие обнулилось, как только началась игра, и первая игровая ночь была прекрасна. Тройничок на метле ("Снизу болото, сверху звёзды, а мы посередине. - А у нас кто в середине? - А у нас в середине метла!") - это ачивка, и это было правда волшебно Начало второго дня тоже шло вполне насыщенно, а потом почти все ушли в пекло. А я остался. Много игроцкой рефлексииИ вот это было обидно - когда основной сюжетный фокус игры сместился туда, когда все истории происходили там, когда после игры все игроки прежде всего вспоминали, как в пекле было круто и атмосферно, какая музыка, какие техи. Да, круто, но я этого не видел (только по жизни до игры), брат и жених меня в пекло не пустили, а черти не утащили.
Видят боги, я сделал всё, что было в моих силах, чтобы обеспечить себя игрой, ещё до игры. Поскольку на сыгровке хутора (которая была вполне полноценной игрой) Олене в рождественском гадании выпало предсказание о добрачной связи, я решил, что такое стекло не должно пропадать зря. Я долго думал, как бы предсказанию сбыться: истории про насилие я для этой девочки не хотел, а если с кем-то по любви, то это ж надо найти, с кем, к тому же не хотелось обижать персонажа Шеллара, Панаса, собиравшегося свататься. А потом до жирафа дошло: так можно же и с Панасом! Внёс в мастера (запоздало, правда, увязнув в ветеринарке), мастер одобрил; внёс в Шеллара, Шеллар согласился. Вуаля - есть грех прелюбодеяния, не исповеданный. А уж первая игровая ночь - с двоюродной-то сестрой и с нежитью - была всем прелюбодеяниям прелюбодеянием, на все деньги прямо-таки. И когда случился всеобщий исход в пекло, я обоих мастеров поочерёдно перехватил на бегу и сказал, что тоже туда хочу, ну хоть одним глазком, зря грешил, что ли?.. Оказалось - грешил недостаточно, и надо было какие-нибудь дела с преисподней иметь. Вот дел не придумал, увы.
Но, насколько я понял, попадание в пекло не то чтобы от мастеров зависело - туда утаскивали черти, которые были игроками (об одном я узнал на игре, о втором только после, но Анориен уехала до конца игры). И, конечно, двоих чертей-игроков на всех бы не хватило, и игротехов-чертей (которых также было двое) не хватило бы. Так что модель с грехами-цветами в аусвайсе была хороша, но я так и не узнал, как она работала на игре (и в этом месте у меня большие вопросы к тому, как дорогой мой Панько гулял в пекло аки посуху с нашим грехом прелюбодеяния и не огрёб за это). И я не знаю, что ещё нужно сделать, чтобы попасть пальцем в небо, то есть в фокус игры; видимо, как для того, чтобы попасть на фото, нужно нравиться фотографу, так и для того, чтобы попасть в сюжет, нужно нравиться игрокам, а это не моя остановка. Достаточно вспомнить, что на Грозе и на Тюрьме и Воле, да и на Осеннем сне мне поигралось по большей части благодаря игротехническим и мастерским персонажам...
Да, я заранее понимал, что когда на игре есть мистика, она всегда перетягивает на себя сюжетное одеяло целиком и нужно на неё завязываться, поэтому на игру когда-то заявлялся с формулировкой "хочу иметь отношения с местной нечистью, чтобы сообща над понаехавшими подшучивать". Отношений не получил, зато благодаря сыгровке Олена уже знала про русалок, чертей и вовкулаков, а это большой плюс; и в первой половине игры, несмотря на то, что сюжетные проблемы могли решать только колдуны и иже с ними, я мог хотя бы бегать за ними с помпонами. Да, я также понимаю, что это общее проклятие женских персонажей - когда тебя выгоняют из песочницы, заворачивают в вату, запирают в гостиной Гриффиндора и всячески оберегают от движухи и от игры; но блин.
Ещё подумалось, что беда моя в том, что я не создаю таких персонажей, чтобы после игры показывать и рассказывать, как мощны были их лапищи. Какая-то совершенно излишняя скромность (и, возможно, отчасти извечный страх отказа, а ещё порой чувство вкуса) не позволяет взять и заявиться кем-то, кто могуч и гоняет стаи туч. Я создаю персонажей обычных, которые плоть от плоти своего хронотопа, - не ради парадного портрета, а ради вписанности в общую композицию; ради истории - не о спасении мира, а об обретении персонажем чего-то личного, даже если это именной персонаж. Наверное, "Школа игрока" поставила бы мне двойку и исключила бы. Но я люблю своих персонажей такими.
Итого - по-хорошему, пора поумнеть и переходить в игротехи. Разные локации, разные образы, разные взаимодействия - это интересно, а посуду помыть мне и игроком в охотку. К тому же это может решить поломавшую меня проблему с добираловом - всегда можно упасть на хвост мастерам или другим техам, опять же я только рад быть руками для вещей. Правда, когда мастера озвучили идею про Бежин луг, у меня, как бы я ни был вымотан, непроизвольно зажглись звёздочки в глазах - ну вот кто мне ещё додаст историчек с атмосферой и колоритом, с возможностью пожить внутри эпохи?.. И славянской мистики мне всегда отчаянно не хватает и хочется больше, ещё больше и чуточку сверху. Так что, пожалуй, я ещё немного поживу несбыточной надеждой найти на эту игру завязку (такую, чтобы мы с соигроком реально были друг другу нужны, скуривали и обсуждали), а потом, когда не найду, - можно будет и в техи.
Ежели кому интересно - тут отчёт с сыгровки как первая часть истории.

Олена, отчёт отперсонажный. День I - Живина ночьС Рождества и до Пасхи немало успело перемениться: умер наш сотник Чертомлыцкий, колдун-характерник, - умер плохо и тяжело, видимо, не передав никому своей колдовской силы. На поминках козаки напились пьяны, сделалось невмоготу, - и мы с сыном сотника, Панасом, вышли вон свежим воздухом подышать, на сеновале посидеть. Ему было горько - я его обняла, да так всей собой и утешила... И не во хмелю мы были, всё полюбовно вышло, - я, конечно, спросила Панаса, будем ли венчаться, и он сказал, что да. Но прежде нужно было дождаться, как пройдут сорочины от поминок его батьки, да и сестра его Мотря ждала венчания с Грицьком-кобзарём, их надобно было вперёд пустить.
А на днях прискакал козак Розвага и передал, что в Осокорье едут важные гости. Хозяйка поместья, Наталья Фоминична, тут же созвала всех соседей - помогать встречать и угощать приезжих; позвала и нас. Очень некстати тётка Катря, экономка, была в отъезде на богомолье, и хлопоты по хозяйству легли на плечи её дочери Ганны и племянницы Ярины, нашей с Павлом старшей сестры, - да и мы подсобили чем могли. Также недавно остановился здесь в гостях путешественник Васыль Котовский, недоросль и студиозус, которого Павло знал и представил его нам как своего товарища; я так подумала, что этот Васыль - тоже оборотень, как и Павло.
В урочный день уже собирались к ужину, как раздался крепкий стук в ворота. Кого принесло, если все свои здесь? Тётка Наталья вышла, а там пан с овчиной на голове, говорит, что государыня императрица со свитой едут. Я сперва не поверила даже - чтоб сама матушка-государыня, и вдруг к нам?.. Все сполошились, высыпали в сени, смотрели через головы друг друга, а ничего было не разглядеть: пан с хозяйкой о чём-то разговаривали, а гости всё не заходили, чего-то ждали за порогом, и только слышно было, как кони ржут, как их распрягают и уводят.
- Какой высокий господин, - говорили из-за моего плеча.
- Да разве ж высокий? - удивилась я.
- В парике - значит, высокий.
- Так он и в парике высокий-то не слишком...
Наконец вошли гуськом, впереди императрица, а за ней Потёмкин, тот самый генерал над генералами (вот кто вправду высокий!..), всякие вельможи и дамы. Государыне надлежало кланяться, и лишь когда она миновала, я подняла голову и увидела, что некоторые пришлые с некоторыми здешними обнимаются сердечно, как старые знакомые, - видать, в свою свиту государыня взяла немало козаков-уроженцев здешних мест.
Государыня села во главу стола, и по обе руки от неё уселись паны и дамы, а хозяйка Осокорская, в платье на ихний манер, села напротив. Иные же молодые вельможи задержались в сенях и всё говорили между собой, и по говору можно было понять, что немало среди них иноземцев; их пришлось звать и приглашать за стол. И вот все сели на свои места, стульев хватило всем, по бокалам разлили вино, кто-то попросил чаю или кофию. Пан, сидевший рядом с хозяйкой, заговорил с ней, и не было слышно, о чём, но он при том так улыбался, что, глядя на него даже мельком, тоже улыбаться хотелось.
Павло отозвал меня в сени, прошептал:
- Видала того дохтура в чёрном, бледного? Остерегайся его.
- Да все они бледные от пудры.
- Того, который в чёрных очках.
- Четырёхглазого? Видала. А что с ним не так?
- Он вупырь, я чую.
- Так вупыри же другие, мёртвые, а этот совсем как человек, - усомнилась я.
- Всё равно держись от него подальше.
- Хорошо. Я с ним водиться и не собиралась.
Откушав, попросили тишины, и государыня сказала, как рада оказаться здесь, и другие приятные вещи. Затем подозвала к себе хозяйку и спросила, какие увеселения приняты в наших краях. Тётка Наталья и велела нам петь да танцевать. Ярина не растерялась - завела песню, Грицько гитару достал, мы с Павлом стали плясать. Аж выдохлись - под крышей-то душно. А государыня встала, спросила у Ярины и Мотри их имена, и ушла почивать; свита потянулась за ней. Но зря мы думали, что с дороги они и вправду лягут спать, - снова и снова гости заходили в горницу, просили вина. А мы недопитые бокалы со стола в шкап составили и тем, кто просил, их бокалы и возвращали.
Потёмкин Ярине за пение подарил самоцветный камень - жовтый, прозрачный, острый.
- Брульянт, - говорю. - Уж вряд ли Потёмкин стал бы дарить стекляшку. Но для проверки можно по нему подошвой хряпнуть.
- Или провести им по стеклу, - подсказала Ганна. - Ежели оцарапает другое стекло, значит точно не стекляшка, а брульянт. Но надо такое стекло найти, которое на стол не ставят.
- Богатое будет приданое, - сказала я.
- Оставлю на удачу, - решила Ярина.
А Павло ходил как затравленный, исподлобья вокруг поглядывал.
- Ты чего такой? - спрашиваю.
- Какой - такой?
- Шерсть дыбом. Это из-за вупыря?
- Нет. Не только из-за него.
Наш Данила Силыч и приезжий козак Куренёв из охраны государыни пили горилку под окном и затянули "Чорна ворона", а мы и подпели. Павло, Васыль и ещё один здешний парубок, Арефий, возвратившийся с учёбы, всё собирались кому-то болото показывать. Тётка Солоха, сотникова вдова, говорила тоже, что какие-то люди в чёрном из свиты пошли ночью на болото смотреть, - но коли они в чёрном, то уж точно на болоте не сгинут и знают, что делать. Один из них, с её слов, был как раз тот дохтур, а другая была девицей.
Вот только после та девица вернулась одна и до поджилок напуганная, я ей воды поднесла. Она говорила, что у кладбища кто-то выл и бегал, - видать, те, кто на болото пошёл, как раз столкнулись с вовкулаком.
- Так то собаки, - говорю. - Чуют, что много лошадей и чужих людей, вот и воют.
- А я кота видела, большого. Что я, кота от собаки не отличу?.. Обижаете.
- Коты у нас тут тоже водятся.
- С человека размером? Это ж целая рысь.
- А вот рысей у нас давно не видали...
Только я задумалась, что ежели бывают вовкулаки, то может ли человек оборотиться рысью или, скажем, медведем, если он из других краёв, где не только волки водятся, - как тётка Наталья пришла на помощь:
- Так то был ряженый. Сегодня же Живина ночь.
- Точно, парубки рядятся, вот они вас и напугали, - подхватила я.
- И на четвереньках бегают?.. - с сомнением спросила девица.
- Конечно. Шубу наизнанку вывернут, личину наденут и бегают.
- А ещё вы, видать, к кладбищу мимо шинка шли, - добавила попадья тётка Харя. - А оттуда иногда такое выходит, вываливается и выползает...
- Это всё объясняет, - тут же согласилась девица и перестала бояться. - Спасибо, теперь я поняла.
Решила и я прогуляться: уж я-то не заблужусь и своих оборотней мне бояться нечего, пока с ними Павло. Но не успела выйти за околицу, как смотрю - ведут Панаса, сам бледный, пол-лица в крови. Спрашиваю, что стряслось, - не отвечают, тащат его к Солохе, я за ними.
- Я батьку видел, - выговорил Панас.
- Да что ты такое говоришь? - испугалась я. - Горилки перебрал, что ли?..
Но верь-не верь, а что колдуны с того света возвращаются - правда. Солоха тут же меня послала за тёткой Харей, та попа не добудилась, но святой воды принесла. Солоха платок в святой воде смочила и стала Панасу ухо обтирать. Смотрю - цело ухо, даже не порвано, укушено только. В комнате все собрались: и Мотря, и Грицько, и Васыль.
- Что ж он вылез?.. - гадали все. - Похоронили ведь по-христиански, отпели...
Солоха говорила, что книгу колдовскую пана Чертомлыцкого не нашли, и пока книга не сожжена, нет его душе покоя. Что такая книга есть у всякого колдуна - не секрет, но Солохе муж её не показывал, и как выглядит эта книга и где спрятана - неведомо.
- Надобно все входы святой водой окропить, - сказала Мотря.
- Это правильно. Будет приходить, звать - не ходите к нему, - наказала детям Солоха. - Будет стучаться, скрестись в дверь, просить отворить - не впускайте ни в коем случае. Лучше меня зовите: я ему хоть и жена законная, но всё же не родная кровь, я его прогоню.
- В свите государыни тоже вупыр есть, - сказал Павло.
- Это кто же? И как ты узнал? - тут же стали спрашивать.
- Теперь уж лучше обо всём сказать, - подбодрила его я.
- Наверное, показалось, - попытался отговориться Павло.
- Давай говори, что тебе показалось, - потребовал Грицько.
- Да дохтур тот в чёрном, в чёрных очках. Показалось, наверное.
- Я тоже что-то почуял - я ведь других колдунов чую, - сказал Грицько. - Не то вупырь, не то колдун, непонятно.
Васыль принялся горячо доказывать, что некогда у этого дохтура учился в университете, - да только бытие вупырём, видать, учить людей не мешает, раз не мешает с императрицей путешествовать. Сошлись на том, что ежели его государыня в своей свите держит, то едва ли этот вупырь опасен, и покуда он никому вреда не учинил, бояться его незачем.
Я спустилась следом за Мотрей, смотрю - она уже рвётся за порог, её удерживают и не пущают. И снова я побежала - за Солохой, потом за стаканом для святой воды. Солоха дала дочери выпить воды, стала уговаривать не ходить.
- Он меня зовёт, - говорила Мотря. - Я его слышу.
- А меня ты слышишь? Я тебе как мать властью своей запрещаю выходить.
- Нас слушай, мы живые, идём в дом, говорить будем, - звала я.
Грицько принёс гитару и стал для Мотри петь, чтобы колдовской зов заглушить, - так её и вернули. А я стала панам приезжим (дамы всё же спать ушли) говорить, чтобы не выходили за ворота: дескать, там лихие люди, напасть могут. Но разве их удержишь? Все уговоры как о стену горох.
- Пока пана не укусят, пан с улицы не уйдёт, - жаловалась я тёткам.
- Так ведь любопытно, - говорил один, навроде немец.
- Любопытство кошку сгубило.
- Я не кошка, я граф.
- А графьёв - и вовсе без счёту!..
Как дело к ночи, гляжу - русалки уже у порога, с панами заигрывают, с собой зовут. Я выглянула наружу - и верно, пан Чертомлыцкий тоже с русалками пляшет, в чёрной рубахе, бледный, с седыми усами, и как будто хорошо ему и весело с ними. Мне поначалу было боязно, вдруг он кого ещё укусит, - а русалки-то были уже знакомые и добрые, не то что на Рождество, когда в проруби проснулись. Одна из них особенно хотела до Васыля-кота добраться.
- Зачем вам в пруду кот? - спрашиваю. - Он же под водой не живёт.
- Нужен.
- На шапку?
- Нет.
- На варежки?
- Нет.
- На муфту?
- Нет. Мы его живым оставим! И даже целым. Почти.
- Чем же вам кот так не угодил?
- А он лужу возле пруда сделал. Вонючую! Вот мы у него то отнимем, что у котов отнимают, чтобы они не писали где попало.
- Это, конечно, нехорошо, - признала я. Может, оно и правильно было бы у кота бубенцы отнять, а то он хвастался, что во многих краях остались его котята. А разве ж какой матери легко будет с малым оборотнем по незнанию-то? В ином месте - утопят, как поп повелит, да ещё мать назовут ведьмой.
- Самое дорогое хотят отнять, - жаловался всем Васыль.
- Странное же у иных представление о самом дорогом-то, - заметила я.
- Тем, у кого это самое дорогое, в старости грустно будет, - сказала тётка Наталья.
- Поглядите на меня, разве ж я доживу до старости? - возразил кот.
- Может, и доживёшь, - пожала плечами я. - Такие, как ты, бывают везучие.
- А от русалок откупиться можно, - напомнила тётка Наталья.
Васыль отдал русалке своё деревянное колечко, и она обещала его не трогать.
Павло вновь меня отозвал, говорит:
- Олена, я хочу тебе подарок сделать на Живину ночь, - и протягивает мешочек вышитый, с лентой. - Это оберег. Носи его и не снимай.
- Спасибо!
Я ленту повязала на рукав, подумала, что уж наверное мёртвый колдун меня теперь не тронет и негоже всю Живину ночь под крышей просидеть. Выхожу, а от шинка слышится, как музыку играют и пляшут, - разве можно устоять?.. Смотрю, там и тётка Наталья, и Павло, и Ярина, все свои, - и пошла к ним тоже плясать. На гитаре Данила Силыч играл, а я и с русалками плясала, и с паном Чертомлыцким, - он, конечно, страшен, но тоже свой, и не говорит ничего, да и мне ему сказать нечего. Помаленьку и люди из государевой свиты подходить стали - сначала козаки, затем и вельможи, - смотреть, спрашивать. Им объясняли, что в Живину ночь нечисть гуляет и различий нет между ними и людьми, а время останавливается - и покуда не перестанешь плясать, вновь не пойдёт.
И тот пан пришёл, которого хозяйка первым встретила. Нечисть дивится - что у него на голове?
- Да это ж овчина, - говорю. - Вот овец на панов не напасёшься.
- Лучше бы то живая овца была!
Этот пан, Милорадович его звали, всё никак не мог уразуметь, что за Живина ночь такая. Русалка думала, что он плохо слышит из-за того, что овчина ему уши закрывает, - приподняла на нём парик и в самое ухо прокричала: "Жи-ви-на ночь!". А у того под париком и свои волосы есть, да много, - в хвост завязаны, от пудры седые. И зачем на свои-то волосы ещё чужие надевать?..
И козак Куренёв был зануда: я плясала, платок потеряла, он подобрал, узлом его на мне завязал. Русалки смеялись, что на нём парика не было, и предлагали платок ему на голову повязать, а он, скучный такой, не дался, отбился и отнял платок. Потом ещё и вздумал в Живину ночь слово "грех" поминать.
- Это кто же там в такую ночь о грехах говорит? - спрашиваю. - В Живину ночь ничто не грех!
А он мне про платок говорит:
- Утром приходи, отдам.
- Экий ты хитрый! Нет, не приду: утром ночь закончится, вот тогда уже и будет грех.
Был среди русалок один - тоже бледный, как и сотник, только молодой. Я с просила:
- А ты из каких будешь?
- Да вупырь я, здешний. Не страшно тебе с нечистью-то плясать?
- А чего бояться? Чай не впервой. Да и моей родной крови среди здешних мертвецов нет.
Появился другой свитский пан, вупырь и говорит:
- Ещё одна овца.
- Да все они в овцах, - говорю. - А если будешь овец считать, скоро заснёшь: раз овца, два овца...
- Даже не начинай, - замахала на меня Ярина.
- А чтобы не спать, надобно плясать!
Но многие уже выдохлись и плясать перестали, а ещё - разошлись по сеновалам да по кустам. Васыль-кот даже Милорадовича свёл - чудно, конечно, ну да котам, наверное, всё одно, а в Петербурге чего только не бывает?.. Сказал, что и до девок дело дойдёт. А я уж думала, что одна останусь - даже как-то обидно немного, когда не приглянёшься никому, - хотя с котом и сама бы не пошла: с тем, кто не ценит, - и самой не в радость.
Как Чертомлыцкий исчез, подошёл Панас - кто-то, видать, его позвал, - но идти плясать отказался, держался в стороне. А Павло с Васылем - волк с котом - оборотились и затеяли играть. Смотрю, уже и кот научился лаять, а волк мурлыкать научился - полное взаимопонимание.
Дело почти уже шло к рассвету, когда я услышала, что Ярина говорит, как кого-то катала на метле. Я уже знала, что она ведьма, но участвовать в колдовских делах мне ещё ни разу не доводилось. А ежели не в Живину ночь, то когда?..
- Что же ты других катаешь, а меня не приглашаешь? - попеняла я ей.
- Покатай сестру, - поддержал меня вупырь.
Ярина к шинку подошла, метлу взяла, - садитесь, говорит, держитесь. Я уж было думала, что вупырь из-за оберега павлова ко мне не подходит, - но нет: увязался он с нами. Так мы и сели на метлу втроём, Ярина - впереди, чтобы править. Оттолкнулась - взлетела, высоко над головами празднующих, высоко над крышами и трубами, над верхушками деревьев, - всё внизу осталось. Пролетели мимо церкви и выше церкви, я сзади кричу:
- За крест не зацепись!..
- Полетели на звёзды смотреть!
Круто развернулись в воздухе - и полетели ещё выше. А вокруг ни облачка - Живина ночь всегда тихая, ясная. Земля с хутором и полями, речкой да прудом лежит под нами как платок вышитый, а не страшно, - хоть у метлы палка и тонкая, а чувствуешь, что не упадёшь, хоть ложись на ней, хоть ногами стань. Месяц висит серпиком, далеко на горизонте заря занимается. Остановились среди сумрака, и звёзды так близко-близко - кажется, руку протяни и снимешь с неба, - яркие, блестящие, как начищенные шпоры у козака. Перемигиваются, играют - красиво, глаз не отвести. А внизу - болотные огоньки светлячками, и вверху над нами - ещё звёзды, далёкие да высокие, тоже всё одно что светлячки.
Сидим-любуемся, и друг на друга смотрим, так хорошо и легко дышится. Вупырь вдруг запел негромко, мы подхватили... грустная песня, нездешняя, - откуда же он взялся у нас такой? Из Петербурга прибыл когда-то, а может, ещё дальше, - и остался навеки, и уже никогда не вернётся?.. Звёзды близко - а он ближе, звёзды красивые - и он красив, и с ним тоже совсем не страшно. Обнимать - всё одно что живого, целовать - всё одно что живого, а что бледный - так то в лунном свете даже хорошо. Даром что не всякий живой таким бережным будет, таким пылким да улыбчивым. Ярина смеётся:
- За метлу держитесь! Или за меня.
И смеёмся втроём, и тепло втроём среди холодных звёзд, высоко-высоко над миром, где никто не увидит.
- А говорили, будто вупыри холодные, - смеюсь. - Брешут?..
- Так ведь такая уж сегодня ночь.
Одна только ночь, которой начала нет и окончания не хочется. А я ведь даже имени того вупыря не спросила - отдышались, отсмеялись, и пора было поворачивать назад.
- Сперва надобно понять, где хвост, - говорила Ярина, пересаживаясь на метле.
- Тут два хвоста: твой хвост или хвост метлы?..
Летим ниже, ниже, а Ярина и спрашивает:
- Олена, а с тобой раньше бывало такое?
- Ежели ты о том, чтоб на метле летать, - то впервые.
- Нет, я не о метле...
- Ну, чтоб с вупырём - раньше не доводилось, - отвечаю.
- А у меня вот и вовсе в первый раз.
- Ну поздравляю!..
Вот уже и купола, и крыши, и дорога, - сели.
- Ну как, понравилось на метле летать? - спросила Ярина.
- Очень понравилось!
- Может, дар проснётся, и сама научишься.
- Да уж поздно: если раньше не проснулся, то и не проснётся. Скоро замуж пора.
- Ну смотри: после венчания летать уже не научишься, а если что и умела - разучишься.
Кабы и впрямь можно было научиться - ох сложно было бы променять небо на замужнюю жизнь! Но раз выпало уродиться простым человеком, то и в этом свои преимущества есть. Да и не была бы эта ночь такой волшебной, не запомнилась бы навеки, если бы не была она такой единственной - и, может быть, последней.
Рассвет всё выше поднимался по небу, того и гляди запоют петухи. Я вупырям да русалкам доброй ночи пожелала и следом за сестрой домой ушла. Там, на кухне, Васыль стал рассказывать, как его в тиятре приглашали играть да в костюм с поддельными орденами обряжали, да потом ордена отобрали.
- Ну, ежели ты такой умный, - говорю, - то отгадай загадку. Что одновременно двое мужчин могут сделать легко, мужчина с женщиной - с трудом, а две женщины - вообще никак?
- Овцами обменяться?
- Э, нет, женщина может и чужую овцу взять.
Вместе с Павлом и Васылем обнаружили мы в кухне шляпу, забытую Карлом Иванычем, гостем хозяйки, и я предложила надеть её на лося - голову-чучело, что в верхней комнате. Лосю шляпа пришлась впору, словно на него сшитая, и я незамедлительно произвела его из Алёши в енерала Алексея Михайловича.
Там же я нашла свой платок, Куренёвым оставленный, и там же устраивались на ночлег пан Милорадович и дохтур Редклифф. Я Милорадовича и спросила про его овечий парик - зачем он нужен, если свои волосы есть, и не заводятся ли в нём мыши. Тот ответил, что парик принято носить по форме и что за ним надобно ухаживать, как за прочей одёжей и обувкой. Васыль рассказал, что в университете и ему приходилось носить парик, и как однажды они обрядили в парик человеческий остов. А остов был нужен для какой-то "анатомии" - видать, колдовским делам учат в этих университетах...
Ещё говорил, что не раз он свой парик проигрывал, и только бантик свой ни за что не отдаст, даже если проиграется до исподнего. Ежели бантик коту так дорог - может, даёт над ним власть?..
И с дохтуром Редклиффом мы поговорили - даже Павло оттаял и, кажется, больше его ни в чём не подозревал. Но, когда пришла пора прощаться и ложиться спать, я всё же усомнилась в том, что это за вупырь такой, который по ночам спит, а днём гуляет, а не наоборот, как наши. Вот бы и нашим так было можно!
- Больно вы бледный, - говорю. - Надо бы вам на солнышке бывать почаще.
На это Редклифф ответил, что у него кожа особенная, холод и жару выдерживает плохо, отчего он и ходит днём в очках и под зонтом. Вот, значит, какие для вупырей в европах хитрые изобретения придуманы!..

День II - Вупыри, вовкулаки, сиятельства, благородия и прочая нечистьНаутро я недомогала и еле встала с постели. Тётка Наталья на кухне предложила мне солёного огурца, которому я очень обрадовалась:
- Так давно солёного огурца хотелось!..
- И как давно тебя на солёное потянуло? - спросила тётка. - Месяца три?
- Не помню...
Говорили, за ночь девка пропала, которая приходила по кухне помогать, и на сеновалах её не нашли. Я тому большого внимания не придала: может, русалки заманили-заиграли к себе, а она по доброй воле и ушла с ними, а может, козак какой её увёз. Ещё говорили, коней государевых волки поели - а вот это уже с Павла спрос. Подумал бы о том, что без коней гости от нас не уедут, задержатся!..
В доме было душно, тяжко, и я вышла по хутору прогуляться. Вот отец Пётр проспался, к службе готовится; государыня на качелях отдыхают, дамы гуляют вокруг. Одна дама - они у государыни фрейлинами называются - сказала мне, что прежде кипарысов не видела и что они на морковки похожи. А ведь и вправду похожи, а я прежде не замечала!..
- А как возможно такое, - другая дама спрашивала, - что хозяйка поместья нас встречала в богатом платье, а потом в платье крестьянском пошла языческие танцы плясать?
- Так гостей ведь надобно в подобающем наряде встретить, - удивилась я. - А плясать в нём несподручно.
Павло и Ганна сказали, что меня сестра Ярина ищет. Я в дом, а Ярина как раз навстречу. Сказала, что недомогание моё и её - это лихоманка после ночи с вупырём, и к тётке Наталье меня привела. Та уж, видимо, знала обо всём, попеняла:
- Что ж вы с вупырём-то, живого никого не могли найти? Это ж всё одно что самотык...
- В такую ночь - все живые, - вступилась я.
И не жалко даже, что мутит и голова тяжела. И козаки говорят про горилку: если сегодня хорошо, то завтра плохо будет, - за всё платить надобно. А в ушах песня всё звучит и звучит, как будто насовсем теперь со мной осталась, и расставаться с ней не хочется.
- Что же делать теперь? - спросила Ярина.
- Да заговори её, - сказала тётка Наталья.
Ярина велела мне во дворе на скамье сесть. Я удивилась сперва - на самом видном месте ведь, а ну как увидит кто? - но как раз потому, что не прятались, никому до нас дела не было.
- А ты сама как же? - спросила я Ярину.
- А меня Наталья Фоминична заговорит.
Стало быть, и тётка Наталья - тоже ведьма... Мне только и оставалось, что сидеть и молчать, а Ярина надо мной заговор читала. И голос её порой делался такой чужой и немного страшный, так что я забеспокоилась даже, не будет ли от того вреда тому вупырю, который едва ли нам зла желал. Зато после заговора сразу сделалось легче, а там и на службу пора было идти, - самое время, а то я бы иначе службы не выстояла.
В церковь пришли и матушка-государыня, и её фрейлины и вельможи, и только иноземцы снаружи остались. После молитвы было чтение о грехе прелюбодеяния, а мы с Натальей Фоминичной да Яриной у самых дверей стояли и переглядывались весело. Но что-то дёрнуло, когда батюшка Пётр заговорил о ведьмовских книгах сожжённых. Напомнило, что книга сотника Чертомлыцкого до сих пор не найдена, и может он и в другую ночь возвратиться и родной крови искать, да и не только родной. И в то же время подумалось, что книга - редкое богатство, и если то не колдовские книги были на самом деле, а обычные, со знаниями древними...
Венчать Мотрю с Грицьком решили, не откладывая, пока паства не разбрелась. Меня вдруг позвали подружкой невесты, сказали, что делать ничего не надобно, только венец держать. У матушки-государыни просили благословения, кто-то побежал за кольцами... Едва молодые встали перед алтарём с зажжёнными свечами в руках, отец Пётр не успел начать обручальную молитву, - как вошли двое офицеров из свиты и сказали, что арестовывают Грицька за убийство. Это вызвало немалое смятение: где это видано - венчание прерывать, бога не боясь?.. Никто не понял, в чём Грицька обвиняют, - подумали, что всё из-за пропавшей девицы. Но все видели, что Грицько ночью в доме оставался, на виду у всех: Солоха его и Мотрю за порог не пускала. Просили дозволить хотя бы таинство окончить - жених ведь из церкви никуда не денется.
- Вы что же, хотите свою дочь выдать за убийцу? - спросил Солоху Потёмкин, войдя. - Дождитесь суда, потом повенчаетесь. Времени вам два дня найти того, кто убил.
Грицька увели, церковь опустела. Все друг друга спрашивали и никто не знал, в чём дело: тела ведь не нашли и отпевания не было, отчего тогда говорят об убийстве?.. Вроде, пропал козак Розвага, тот, которого государыня отправила вперёд себя предупредить о приезде; но отчего бы ему не ускакать куда вздумается - может, с той самой девицей? И ежели ускакал, то ищи теперь ветра в поле. А ежели в Живину ночь сгинул, русалки за обиду какую утянули на дно, - то и подавно не сыщешь. Вся надежда - на колдовские средства.
Иду из церкви - и вижу, как к самой матушке-государыне навстречу выходит Панас да и заявляет, что хочет признание совершить. Я уж сразу поняла, что у него на уме, вернее - что ума у него нет вовсе. А он говорит, что убил ту девицу за то, что была ведьма и вредила людям.
- Матушка-государыня, - прошу, кланяясь, - вы его не слушайте, он, видать, перегрелся или перебрал горилки. Ведь сами видите, что дурак.
Панас мне велит молчать, и вельможи велят молчать, - но как тут смолчать, когда дурак-человек голову в петлю суёт? Уж без него государыня скорей бы разобралась, что невиновен Грицько. Ему говорят - покажи, где тело спрятал, а Панас отвечает, что в болото сбросил.
- Какое болото?.. Ты и врать-то не умеешь складно, - говорю. - Не путай матушку-государыню! Ты ведь и мухи прибить не сумеешь!..
Потёмкин, видать, не хуже моего понял, что хочет он выгородить Грицька, - сказал, что зря Панас грех на душу берёт, потому как не в убийстве девицы обвиняют Грицька, а в убийстве Розваги, и даже мотив у него есть: Розвага был ему соперником, прежде него к дочери сотника сватался. А Панько не растерялся и говорит:
- А я и Розвагу убил. Как соперника. И тоже в болото.
Тут я вовсе за голову схватилась:
- Какого ещё соперника, дурень?.. Ты - мой жених, а мотрин брат!..
- Значит, ты признаёшься в двух убийствах? - переспросила государыня. - Тогда ты либо душегуб, либо идиот.
- Идиот он, государыня, - заверила я. - Я его с детства знаю - как есть идиот.
На шум подошла Солоха, я к ней:
- Матушка, хоть вы его вразумите! В двух убийствах признался дурак, где это видано!..
- В двух?!.. - Солоха только руками всплеснула. И за что матери эдакое наказание?..
- В двух. Убил, говорит, и в болото сбросил, - а сам-то и курицу не убьёт. Да и врать не умеет, только повторяет, что ему говорят. Сказали - Грицько Розвагу убил как соперника, а он: это я, дескать, убил Розвагу как соперника. Какой ему Розвага соперник, прости господи...
- Да чтоб в болоте утопить, он того Розвагу и не подымет!..
Панаса арестовали и велели Милорадовичу его сторожить, а по высочайшей милости государыни Грицьку дозволили под стражей венчаться. Солоха государыне в ноги поклонилась и побежала за дочерью. Сызнова собрались в церкви, и начал отец Пётр обряд. Мне в руки венец дали, я его над головой Мотри держу - и ни о чём уже не думаю, кроме того, чтоб удержать, а то устают руки на весу. А как обвенчали да обменялись кольцами, обняла Солоха своих детей, и я Мотрю поздравила:
- Ну, будьте теперь счастливы!
- И у вас с Панасом пусть всё хорошо будет, - ответила.
И государыня пожелала молодым счастья и сделала Мотре подарок - бусы самоцветные, разноцветные. Каждый камушек в них диковинный: один с прожилками, другой с пятнами, третий с искрой. Уральские, должно быть, самоцветы, о которых купцы проезжие только рассказывали, что-де на одном камне видишь лес как нарисованный, на другом реки, на третьем облака.
- Камни эти сами по себе недорогие, - говорила государыня. - Но обработка их - произведение искусства.
Жених и невеста её благодарили, но делать нечего: из церкви Грицька вновь забрали под стражу. А я прямиком пошла к Панасу, с которым Милорадович сидел, как привязанный:
- Где там этот скаженный?.. Сейчас я сама его прибью.
Милорадович меня остановил, сказал, что свидания по одному, - кажется, в тот момент с Паньком говорил Арефий. Затем пропустили и меня. На кой, спрашиваю, он вину на себя взял?
- Так Грицько - брат мой названый. Разве ж я мог позволить брату моему венчание расстроить? Его первая брачная ночь должна ждать, а не арест!
- Ты бы лучше о своей брачной ночи беспокоился, а не то нескоро она будет!..
На улице, где государыня оставались, какой-то шум послышался, и Панас попросил сходить посмотреть, что творится.
- Хорошо устроился, и меня на побегушки!.. Сейчас посмотрю.
Я вышла, подошла к толпе, а там государыня какое-то письмо в клочья рвёт, и они по траве разлетаются. Затем взглянула она гневно на Потёмкина:
- Эти запорожцы твои..! - и удалилась.
Я других спрашивала, о чём письмо, - говорили, что-то в нём было про чортей, хулительное. Я бы обрывки собрала, да всё одно прочесть не сумею. Возвратилась к Панасу и Милорадовичу, пересказала.
- И что государыня сказали?
- А ничего не сказала, только... подумала. Но громко.
- Даже отсюда было слыхать!
Плохо, ой плохо, что какой-то шутник некстати испортил государыне настроение. Глядишь, долго ещё придётся Панасу под арестом сидеть, в теньке прохлаждаться, и Милорадовичу с ним скучать заодно. И не знаешь, кого жальче, - один-то сам дурак, а у другого приказ.
- Мёдом вам, что ли, под арестом намазано, что все так сюда рвутся?.. Может, принести вам обоим чего - закусить, выпить?
- Не нужно, - отказался Милорадович. - Я на службе.
- Да зачем тебе-то с ним за компанию страдать?
- Принеси воды, - попросил Панас.
Я принесла обоим по стакану, да и пошла посмотреть, что на хуторе делается.
Павло, Васыль, Арефий собрались на кладбище идти и мёртвого колдуна бить - только простое оружие на него не подействует. Шашку заговорённую хотели взять не то у Данилы Силыча, который опосля того, как государыня осерчала на запорожцев, скрыться решил, не то у Грицька, который под стражей сидел. Жаль, мне им помочь было нечем.
Поговорила с Мотрей - ей заместо праздника беда досталась, и ходила она печальна.
- Все подтвердят, что Грицько не виноват, и государыня рассудит, - говорю. А она:
- А что если они нарочно венчание нарушили? Потёмкин ещё этот одноглазый... Помнишь, отец Пётр сказал сегодня: дьявол - отец лжи. А они к нам приехали из Петербурга и ложь с собой привезли, и Грицька оболгали.
- Пусть бы скорей уезжали, - согласилась я. - И воду бы не мутили.
Поневоле подумаешь: а ну как государыню с людьми её дьявол подменил на своих чортей. И как проверишь, есть ли хвост у государыни?..
А на заднем дворе нашла Ярину да тётку Солоху. Солоха говорит - Павло почуял, что девка, ночью пропавшая, мертва. А Ярина говорит - они с тёткой Натальей узнали наверняка, что жива девка.
- Ежели у Павла такое чутьё хорошее, вот и нашёл бы её по следу, - предложила я.
Но объяснили мне, что девицу на земле не найти: колдун-вупырь её как жертву забрал и прячет, видать для того, чтобы силы живые из неё тянуть, и надобно её из плена вызволять.
Подошёл отец Пётр, стал рассказывать, что к нему все свитские исповедаться ходят, даже лютеране:
- Я так думаю: бог ведь на всех один, и всех слышит. Даже у турок один бог, только они его Аллах называют.
- А нечисть на исповедь приходит? - полюбопытствовала Ярина.
- Нечисть не приходит - ну, или не признаётся, что она нечисть...
- А если придёт - исповедуешь?
- А что делать, если хороший человек не умер, а вупырём стал? - спросила Мотря.
- Так и вупырь может быть хорошим человеком, - возразила я. Она, конечно, об отце своём спрашивала, но я-то уж знала, что вупыри разные бывают.
И лишь опосля я вспомнила, что так и не спросила отца Петра, как за вупыря молиться: как за мёртвого али как за живого. Да и стоит ли молиться вовсе, или то ему будет только во вред, ежели у них, мёртвых, всё наоборот?..
Фрейлина Александра Васильевна из окошка вывесилась, стала требовать коньяку.
- А что это такое - коньяк? - спросила Солоха.
- Это вроде горилка такая, которую чаем разбавляют для цвету, - говорю.
- А я слышал, коньяк должен клопами пахнуть, - сказал отец Пётр.
- Так клопов можно в малиннике насобирать, - предложила я.
- Тогда это уже малиновая настойка получится. Я бы попробовал.
- Не надо, батюшка! А то дыхнёшь - и никакой ладан не спасёт.
Сходила рассказала Панасу, чтоб не скучал, что девица его "убитая" - жива и осталось только отыскать её, чтоб его оправдать.
- А как узнали, что жива? - спросил Милорадович.
- Да уж узнали. Есть способы.
Потёмкин, мимо проходя, дозволил Милорадовичу отлучиться, а Паньку - гулять под конвоем из двух козаков, только из хутора никуда не выходить. Гляжу, Грицька под присмотром выпустили тоже из узилища. Прежде, говорила Солоха, ежели за арестанта чистая дева выйдет, то его от суда освобождали, - а теперь уж так не сработает. Он рассказывал, что отец Розваги, что в Сечи сидит, мог на него, Грицька, наговорить в отместку за позор, который тот на его семью навлёк, когда у Розваги невесту отбил. Ещё говорили, что Розвагу не то тётка Наталья, не то ещё какая ведьма прокляла, да так крепко, что тот мог и сквозь землю провалиться - ищи его теперь!..
- Ещё и государыня на запорожцев обиделась, да так, что на весь хутор...
- ...подумала, - подсказала я.
- Я с иноземцами-лютеранами говорил, - рассказывал Грицько, - а они мне: неправильно вы, мол, колдуна похоронили, надобно было ему голову отрубить. Разве ж это по-христиански? Они что, вправду своим мертвецам головы рубят?
- Рубят, - говорю. - Да только те всё одно возвращаются.
- Так неудобно же без головы-то.
- А её можно под мышкой носить...
Заодно Васыля спрашиваю: отгадал ли мою загадку? Повторила её для всех, и для Арефия тоже:
- Чтоб голова не только для того была, чтоб шляпу носить!
Павло ближе всех к разгадке оказался:
- Какие ещё различия между мужчиной и женщиной могут быть, кроме самого очевидного?..
Кто-то высказал вариант "содомский грех совершить". Тоже не годится: мужчине с женщиной для того надобно пригласить кого-то третьего, да и промеж женщин грех возможен.
- Интересным вещам вас в университетах учат!..
Прошли мимо государыня с Потёмкиным, спрашивали, что им с Панасом делать.
- Он, матушка-государыня, сам признался, что не убивал, при мне да при Милорадовиче, - сказала я. - Он всё это для того только сказал, чтобы Грицька от ареста спасти.
- Стало быть, он соврал?..
- Так ведь дурак, матушка, сразу видно, что дурак.
Матушка-государыня ушли почивать, а Потёмкин велел Паньку пойти исповедаться да ускакал по своим делам - может, Розвагу на Сечи искать.
Сразу сделалось тихо. Мы с Яриной и Павлом на скамейке посидели, песни попели, он на дудке поиграл. Панас с исповеди вышел, подозвал меня.
- Ну, что сказал тебе батюшка?
- Велел сватов засылать.
- Так давно пора!
- А согласна ли ты выйти за меня?
- Согласна, конечно.
- Тогда надобно матушке сказать. Я ей о нас с тобой не говорил - и ты ей не говори!
Тут же созвал всю нашу родню, стали сватать. Подле Панаса сватом Грицько встал, подле меня - Павло.
- У вас товар - у нас купец, - говорил Грицько да расписывал, какой Панас храбрый да за друзей горой. - Отдадите невесту?
- У вас купец - у нас товар, - отвечал Павло и говорил в свою очередь, какая я красавица да умная. - А ты согласна, Олена?
- Уж пусть берёт!..
Дружно пошли к церкви на оглашение, гостей звать пока было незачем. И кольцами-то не запаслись, и Ярина отдала мне то, что ей одна фрейлина подарила за пение, - с тремя жемчугами. Отец Пётр выслушал наше согласие, спросил собравшихся, не знает ли кто препятствий к браку, - и стали нас поздравлять. Я на Солоху смотрю, привыкаю, что мы с ней родня теперь.
- Ну, матушка... - говорю, а что ещё сказать, не знаю. Стыдно немного за случившееся после поминок сотника, будто я сама Панаса на себе женила. Оно, конечно, тётка Степанида нас сговаривала, и сам Панько о том с Павлом говорил уже...
- Вот теперь у меня ещё одна дочь, - сказала Солоха и обняла меня. - Без отцовского благословения огласились - как приедет, в ноги ему броситесь!
Я до дому ушла и колечко с жемчугами в мешочек-оберег, Павлом подаренный, у изголовья лежавший, положила. До венчания ещё многое могло случиться - и только бы решение это верным оказалось! Только бы не разладилось чего в такие времена беспокойные!
Воротилась, и оказалось, что уж многое пропустила. Мотря с шашкой Грицька ходила, потому как ему велели шашки при себе не иметь, а он не всякому мог её отдать. Вновь говорили за порог без нужды не выходить, потому как одну фрейлину кто-то укусил - нашли её уже в сенях. Дохтура к ней уже позвали, да только отвечать на вопросы она не могла - сразу ей больно делалось.
- А она же наверняка грамотная, - говорила Мотря. - Передайте, что ежели ей говорить больно, то пусть пишет!
Все были встревожены, дом после затишья вновь гудел как осиный рой.
- Это что же, значит, теперь и в доме напасть могут?..
- Может, она сама до сеней добралась, - предположила я.
Глупо было бы вупырю из свиты нападать на видном месте. А ведь кроме него - никого не приглашали в дом. Другое дело, если здешние - нездешних пугают, за порогом подстерегают. Впору было согласиться с ними: загостились гости, больно много принесли хлопот.
Гляжу, а и Розвага вернулся - и уже хочет куда-то скакать опять. Объясняют ему, что ежели он исчезнет - козака Панаса Чертомлыцкого будут судить из-за него, а тот говорит, что и к чорту Панаса. Однако же при всех государственных людях он подтвердил, что никто его не убивал и убить не пытался. Пошёл чиновник Хоффман с Панасом разговаривать, и я - к нему же с вестью, что Розвага живой.
Панас, простая душа, твердит, что он уже в церкви исповедался, покаялся в том, что государыне соврал, и батюшка ему тот грех отпустил. А Хоффман ему - что покаяние то было за религиозный грех, и государственного суда за враньё это не отменяет. Так и повторили оба не по разу, так что даже я уже поняла, а Панько не понял. Ещё и дерзить пытается, а я его прошу не наговорить лишнего - уж лучше б молчал! Оттого, что его за дерзость в солдаты сошлют, ни Грицьку, ни кому другому жить легче не станет. Но когда тот Хоффман стал его приговором стращать, тут уж и я не утерпела - напомнила, что не ему приговор выносить, а Потёмкину, когда он вернётся.
Долго ходила кругами гроза - и наконец вылилась. Ушла я в горницу ждать обеда да заезжего кобзаря слушать. Котов в кухню набилось без числа - готовилось большое угощение на всех гостей, и запахи разносились по всей округе.
Когда обед был готов и дождь прекратился, стала я вместе с другими девками носить в летнюю залу для пиров блюда да посуду. Иду мимо церкви - смотрю, служба идёт, и на меня оборачиваются, вроде как к себе зовут, - но вроде ведь не время для службы?.. В другой раз иду - вижу, на кладбище позади церкви толпа собирается, кто с шашками, кто без, - видать, пришло время сразиться с мёртвым сотником Чертомлыцким, и в церкви молятся за него. Не один он там, с ним другие мертвяки, самое время опосля грозы им проснуться, - а я не знаю, за которую сторону переживаю больше. Разве что за себя не боюсь - моё дело малое, окольной дорогой блюда донести. Пока носила - помаленьку нахваталась с каждого подноса да натрескалась репы так, что и голодной быть перестала.
В третий раз иду - а мне навстречу дохтур Редклифф тащит на себе вовкулака. Незнакомого - уж своего-то брата я отличу от других волков. Иду обратно - а тот вовкулак уже в порядке и на ногах, на всех четырёх лапах то бишь. А после несу ковбасу, и все трое оборотней передо мной тут как тут: два волка, один кот. Я их по очереди кусочками ковбасы с руки и покормила:
- Держите, герои!..
Вышла из церкви матушка Солоха, говорит - отслужили второй заупокойный молебен по Чертомлыцкому, отмолили его душу. А про фрейлин рассказывали, что те так и не поняли, кто мимо них бегал, сказали - "собачка".
- Тут мертвецы из-под земли лезут, а им всё собачки...
- К тому же оборотней-то было больше одного.
- Может, у них одно сознание на всех и только последнее впечатление вмещает?.. - предположила тётка Харя.
Солоха только головой покачала:
- Скорей бы уже уехали, скатертью им дорожка. Мотрину свадьбу не отпраздновали толком - хоть твою, Олена, отпразднуем.
- Уж погуляем вдвойне, - обещала я.
Никто в бою вроде не пострадал, а дождь полил сызнова - летний, тёплый. Пришла постоять у окна, а там Панько с Арефием беседуют, про пекло говорят: вроде как колдуна не только на земле, но и в преисподней победить надобно, чтобы книгу его забрать и сжечь.
- Куда тебе в пекло? - говорю. - Ты ведь даже не колдун!
- Если он пойдёт, - отвечает Панас, - то и я за ним пойду.
- Мне туда не надо, - возразил Арефий. - Но если другие пойдут, меня туда затянуть может.
- А давайте вы оба не будете туда ходить?.. - попросила я.
Интересно сделалось, отчего Арефий про пекло говорит, что ему туда попадать нельзя. Оно, конечно, предусмотрительно, потому как никакому человеку не следует там оказываться ни живым, ни мёртвым, - но отчего он думал, что ежели попадёт, то останется и назад не выйдет? Неужто успел такой грех совершить тяжкий, или же дорогу чорту перешёл?..
Тут откуда-то, как из-под земли, Павло выскочил, сказал, что книгу колдовскую добыл, и товарищи за ним. Побежали скорее во двор эту книгу сжечь. Пришла Солоха, всё повторяла, не веря: неужто всё?..
- Не всё, - сказал Панас. - Батько-то теперь в аду.
- А это уж не в нашей власти, - говорила Солоха. - Нам теперь молиться за него. Говорят, душу из ада молитвами спасти можно. Так уж оно лучше, наверное, чем неупокоенным вупырём навеки быть.
- В аду оно всяко не навсегда, а самое большее - до страшного суда, - добавила я.
- Так он ведь хороший человек был, - возражал Панас.
- Это с нами он был хороший, - вздохнула Солоха. - Мне муж, тебе отец. А иного мы не знаем. Знаю только, что совершал он такие дела, какие господом не одобряются.
- А ежели в пекло спуститься?
- Куда тебе в пекло! - говорю. - Ты же не колдун, ты и дороги не знаешь, только себя погубишь.
- Ничего мне не сделается. Я теперь сам чертям хвосты крутить могу.
- И многим уже накрутил? - спросила Солоха.
- Пока ни одному, да только знаю, что могу.
- Откуда же ты знаешь? Ты только коровам хвосты крутить можешь, - сказала я.
Солоха ушла, и я попыталась также Панаса утешить:
- Теперь уж он упокоится.
- В пекле-то разве упокоишься! - упрямо ответил он.
- Будем молиться, чтобы господь его помиловал.
- Так ведь это не его, не господа вотчина.
- Отчего же? Господь один раз уже сошествовал во ад за грешниками.
Встретили Мотрю, она говорила, что когда книга у Карла Иваныча была, он просил её ту книгу прочитать, потому как сам не может, а она - дочь колдуна. Но теперь уж успокоили её, что та самая книга уничтожена и ошибки быть не может, - а вот Карл Иваныч был каким-то подозрительным.
После того сидим, и Хоффман заглядывает - с видом совершенно убитым. И Панас объяснил, что тот оттого смурной, что Карл Иваныч что-то сказал такое - и все, кто был с ним, где стояли, там и упали. Стало быть, и Карл Иваныч - колдун, или только хочет колдуном стать?..
Возвратился Потёмкин, и новое письмо от запорожцев получил - на сей раз настоящее, не хулительное, не подменное. Государыня прямо в сенях велела его вслух прочесть и осталась довольна. Пришла пора идти на обеденный пир - первыми государыня с Потёмкиным пошли, за ними свита, и мы следом. Идём и слышим, что речь зашла о турецком шпионе - вот только шпиона турецкого нам здесь и не хватало среди прочей нечисти! Слово за слово, и нашли шпиона, иноземного графа сопровождавшего, - да только, похоже, не турецкий он был, а наш, и все европы за нос водил, итальянцем прикидываясь. Потёмкин сказал, что будет от него доклада хотеть.
Помогла я на столы накрыть, чтобы всем рассевшимся вельможам да здешним гостям хватило блюд да бокалов, и вышла из залы: за столом сидеть незачем, ежели не голодна, и внутри душно, а снаружи воздух после дождя свежий, и моросит. И все "виваты" снаружи слыхать - как пьют "виват", так с мест встают и стулья отодвигают, и грохот стоит такой, будто они этими стульями, как Ганна сказала, дерутся. Зашла только, когда Данила Силыч петь стал, государыню развлекая, - и конфекту последнюю из вазы взяла, с вишнёвой наливкой внутри.
Нашим людям долго за столами рассиживать непривычно - стали помаленьку выходить во двор. Говорили, что знаток чортей - это они эдак Хоффмана обозвали - в здешних краях родился проездом. Как так можно родиться проездом, я не особо поняла, видела только издали, как он мается: то в церковь зайдёт-помолится, то поговорит с кем, то прочь уйдёт, аж жалостно стало. Я уж говорила зевакам: не ходите за ним, оставьте в покое человека, дайте с новостью свыкнуться.
Собрались и стали под дверьми залы петь, то одну песню вспомним, то другую. О Стеньке Разине песню некстати начали - Потёмкин так и выскочил, велел прекратить немедленно.
- Так то ж народная песня... - Ярина говорит.
- Не народа это песня, а разбойников да бунтовщиков.
Мы поём, а императрица со свитой всё под крышей остаются, будто дождик пережидают.
- Не выкурили ещё, - говорю, - видать, мало поём, нужно больше.
Но вышла государыня, только когда радуга на небе показалась, - тут уж всем захотелось посмотреть. После грозы, мертвяков из могил выгнавшей, веселка весёлая - добрый знак. Развеселилась матушка Екатерина, велела позвать Грицька с гитарой, чтоб он играл да пел, а мы чтоб для неё плясали. И - невиданное дело! - под одну песню сама вышла плясать! И когда не в поклоне перед ней стоишь, а в пляске на неё смотришь, - видно: красивая же баба! И румяная, и глаза живые, и в руках сила. Будто у нас, или на херсонщине родилась, а не где-то в краях немецких.
Затем тётка Наталья с Яриной ушли мимо шинка к озеру панскому и сказали мне не ходить за ними - видать, для дел своих колдовских собрались.
- А нам с тобой нельзя туда, - говорю я Павлу. - Идём домой.
- Отчего же нельзя?
- А оттого, что это их дела, женские, взрослые, не нашего ума.
Подошла к Панасу, у окна стоявшему, на дождик посмотреть, а он и говорит:
- Отчего от господа помощи не дождёшься?
Я аж оторопела:
- Это как - не дождёшься?..
- А вот молишься, да всё без толку. Отчего черти среди людей так и бегают, не скрываясь, а ангелы нам на помощь не спускаются?
- Отчего ты думаешь, что не спускаются? Может, они просто скромные и не хотят людей пугать своим ангельским обличьем. Прикинутся старичком нищим или старушкой - да и помогут.
- Но что-то той помощи не видно.
- Так не зря сказано: на бога надейся, а сам не плошай. На то нам и свобода воли дана человеческая.
Видать, Солоха ему так и не смогла объяснить всего, а я и подавно не смогу. Вот говорят все кругом, что Паньку с умной женой и самому умнеть не понадобится, - и оно лестно, конечно, да только так повелось, что это муж жене голова, а не наоборот.
Как дождик закончился, заняла руки - перетаскала вместе со здешним козаком посуду из летней залы, потом встала на кухне вилки-ложки мыть. Поблизости в горнице свитские играли в карты - кто на патроны, кто на украшения, - и ели труфели, такие конфекты. Я попробовала одну - в ней будто сахарный песок на зубах хрустит, но сказали, что это печенье. Вкусно, хоть и сладко очень, - неужто в Петербурге такое каждый день едят?..
Управилась - услышала, что Карл Иваныч утащил в пекло Хоффмана за грехи, а Васыль Котовский за ним прыгнул. Матушка Солоха всё недоумевала, отчего всех так в пекло тянет, будто мёдом намазано.
- Надобно у входа в пекло засеку сделать, - говорю. - С кольями. И написать матерно.
- Так всё равно лазить будут, и под засеку подкопаются...
И, как назло, Панаса нигде не видать. Я весь дом обошла, и весь двор, и в церковь заглянула, и в шинок, - ни его, ни Павла с Арефием не нашла, так и заподозрила, что они тоже в пекло ушли.
- И тот дурак в парике - тоже в пекле, - сказали мне.
- Который дурак? Они все в париках...
- Который Милорадович.
- Да и все они дураки...
- Кроме государыни. И Потёмкина.
А тут в аккурат, стоило помянуть, - Потёмкин мимо проходит, да за спинами говорящих. Приостановился, взглянул вопросительно единственным глазом.
- А мы как раз о вас говорили, - изобразила я ему вид придурковатый. - О том, что умный вы очень.
Похоже было на то, что в пекле все собрались, потому как вход в пекло где-то в подвале открылся. Немного нас снаружи осталось. Свитские спрашивают, куда и по какой надобности отбыли Хоффман да Милорадович, а я пальцем вниз показываю:
- Да прямо туда.
- В подвал, что ли? Отчего же тогда не позвать их оттуда?
- Нет, ещё дальше.
Так и стояли мы снаружи, дожидались, - я, да фрейлина, да графьё немецкое не то австрийское, который мой портрет намалевал - не хуже Богдана-маляра. И не знаешь, пройдёшь ли в пекло, без проводника-то тамошнего, - да и свои не пустят, приглядывают: и тётка Наталья, и матушка Солоха... А вот только нет ничего хуже, чем ждать, - и в пекле, поди, пытки такой не придумано.
- Их там, кажись, больше, чем нас тут. Может, их числом взять?.. - говорю. Сказка вспомнилась о том, как к жадному волку в брюхо весь скотный двор набился, брюхо-то и лопнуло.
Дождались: вышел Панас, Милорадовича бесчувственного на себе приволок, в комнате на диван сгрузил. Я ему воды принесла - Милорадович и пришёл в себя. Свитские хотели было дохтура звать, но незачем: оба целы. А Панько, не присев, ломанулся в подвал обратно, как в избу горящую, - дескать, кто-то в пекле ещё остался, не всех ещё вытащил. Я - за ним, и ругаюсь, что хоть бы упредил кого, прежде чем в пекло лезть, чтобы ни я, ни мать не искали его по всей округе.
Ан в самом подвале столкнулись с Васылем и с Павлом, тот меня в охапку - и не пустил. Разве ж его пересилишь, не будь он даже вовкулаком?.. Но из подвала, с дверью-то в стене, за которой ничего не видать, - я не уходила уже. А Васыль сказал, что позабыл что-то в пекле - тросточку или другое что, - и возвратился за ней, как ни в чём не бывало.
- Уж куда как лучше жениха из шинка дожидаться, чем из пекла!.. Поседею ещё до венчания.
- Я за последние минут двадцать поседел дважды, - похвастался Васыль, мимо проходя.
И Арефий вместе со мной ждал, которому в пекло нельзя было. После, как много уже народу из пекла вывалилось, Панас на пороге пекла остановился, спиной к косяку прислонился, - и туда смотрит, и сюда, аж на него самого смотреть жутко. А в пекле, слышно, смеются, - весело там, видать, кому-то?..
- Ты чего стоишь, - спрашиваю, - как привратник предбанника, одна нога здесь, другая там? Чего в пекло шастаешь, как к себе домой, - вдовой меня до венчания оставить хочешь?
- Ничего мне не сделается, я чистая душа.
И кто только сказал ему про "чистую душу", кто соблазнил?.. Как по мне, так гордыня это и есть - эдаким богатырём по пеклу гулять наравне с колдунами да ведьмами. Не доведёт такая гордыня до добра - всем ведь ведомо, куда благими намерениями дорожка вымощена.
Говорил Панас, что кто-то, вроде, в пекле хотел остаться, - но, вроде, вышли оттуда все. А я на одном только пороге умаялась так, что и не помнила, как следом за Панасом поднялась к солнышку, как с матушкой Солохой встретились во дворе.
- А знаете, что я думаю? - она говорит. - Что враньё это всё, что приехал вот Карл Иваныч да скупает души. Душа - не твоя, она тебе богом дадена, не можешь ты её продать.
- Вот как дадена, так можно и отдать, - спорит Панас.
- И что же, этот Карл Иваныч - взаправду чорт?
- Говорит, ключ он нашёл от всех дверей, потому и может дверь в пекло в любом месте открыть.
- Не может такого ключа быть. А что если на самом деле нет никаких дверей? Врут вам всё, а ты не слушай, не говори с ним.
- Шли его к чорту, - посоветовала я.
- К нему самому его послать? Уж он-то знает дорогу.
- А ты откуда всё это знаешь? - заподозрила Солоха.
- Так я сам у него спрашивал.
- Кто много спрашивает, тому много врут, - припомнила я слова отца.
Чортям он, значит, верит, а нам не верит... что если и сам уже душу прозакладывал "на доброе дело", такой доверчивый? Коготок увяз - всей птичке пропасть, можно парубка из пекла вывести, а вот пекло из парубка - потруднее будет. Я и сказала Солохе, что Панас в пекло шлялся, - сам-то и не рассказал бы.
- Тебе же венчаться скоро, за жену отвечать, - всплеснула руками Солоха. - О себе не думаешь, так о ней подумай.
- Так если в пекло мои друзья пошли? - отговаривался Панас.
- Тебе друзья дороже? - спрашиваю. - А ежели они с крыши прыгать пойдут?
- То и я пойду.
- И только шею свернёшь ни за что...
- Как уедут государыня со свитой, ты уж дорожку эту в пекло позабудь, христом-богом прошу, - сказала Солоха. - Не было у нас такого раньше, и впредь пусть не будет.
- А вот этого я, матушка, обещать не могу, - заявил Панас. - Я же козак, а не кисейная барышня, чтоб в стороне стоять, когда моим друзьям помощь нужна.
Дело шло к вечеру, смеркалось, - пришла пора провожать государыню со свитой в дорогу. Отец Пётр отслужил службу коротенько, и потянулись гости к воротам. Напоследок матушка-государыня поблагодарила хозяйку поместья за гостеприимство, и сказала, что Хоффман по ранению останется покуда в Осокорье.
- Ой-ёй, - тихо произнесла Солоха рядом со мной.
- Может, его того... в болото? - предложила я.
- Вот и у меня те же грешные мысли...
Отметили прощание огненной потехой - с громкими выстрелами да свистом взвились к звёздам разноцветные искры, разбрызгались цветами по ночному небу над нашими головами, да потухли. Гарью запахло и дым вместо вечернего тумана пополз мимо церкви к болоту да кладбищу. Пролетела спугнутая шумом сова. Вот только звёзды-то красивее, особенно когда они на своём месте, а не в руки людям падают. Так и государыня-императрица с её дамами да вельможами - в Петербурге краше, а для нас нелегко оказалось такое соседство.

Итоги и благодарностиХорошо всё-таки быть простой деревенской девкой и не запоминать, как к какому чину обращаться Даже "вашество" только один раз поправили.
В начале второго игрового дня ещё надеялся, что игра для меня, как и Гроза, закончится свадьбой - попеть, поплясать, куда как хорошо. Но потом все ушли в пекло (как на фронт, только в пекло), и так до самого отъезда кукух государыни. Но что ж поделаешь. А за локацию всё же обидно, что стала проходным двором. Нарочно перечитал правила: "попасть можно, только если у вас есть право доступа или вместе с проводником, имеющим право доступа"(с). Так и выходит, что если соблюдаешь правила и внутриигровую логику (one does not simply walk into Mordor!), то в игру не попадёшь, а если кладёшь на них болт, то сбегаешь из Мордора через дыру в нетканке игру получаешь. (Да, это всё ещё не к мастерам и техам вопрос.)
Что будущий муж её не любит, то Олене не печаль. Откуда женщине XVIII века о любви думать? Не пьёт, не бьёт - уже хорошо, о большем и мечтать не с чего. Будет её слушать - и поступать по-своему, так же, как с матерью. И что у мужа свой вупырь есть - поймёт, не осудит, в дом пригласит, познакомится поближе. Значит, он тоже свой, - а как они между собой сладят, то не её женского ума дело. Панас ей и раньше был как брат - и будет всегда близким и родным человеком, а что у него кто-то есть - может, и к лучшему: сдаётся мне, что Олена теперь на всю жизнь той стороной немножко укушенная. И будет из дому выходить плясать и на Живину ночь, и на Купальскую. Но всегда возвращаться, конечно.
Спасибо мастерам за историю, длившуюся две игры! Атмосфера, колорит, подбор материала для сюжетов - неизменно прекрасны. Осокорье - было, жило и дышало, и чуждый ему мир свиты - тоже, и любопытные выходили пересечения. Люблю наш сказочный восемнадцатый
И как полигон играл - и грозой, и радугой, и звёздами, и даже котами, оравшими в первую ночь. Коты, правда, дикие и одна кошка уже с начинкой, отчего руки, конечно, изрядно опускаются. Не припрёшься же с котоловкой на чужую территорию...
Спасибо соигрокам - и прежде всего моей замечательной семье, которая на игре стала только больше! Асмеле за сестру Ярину, позволившую к волшебству прикоснуться, Люции за братца Павло, храброго волчонка, Инги за всеобщую тётушку и хозяйку Наталью Фоминичну, на которой Осокорье держалось, Натали(Змее) за мудрую Солоху и её материнское тепло, и любящим сердцам нашим - Ханне(Натали) за Мотрю и Мориниллэ за Грицька.
Спасибо Шеллару за горюшко моё Панаса, как есть святая простота, что хуже воровства. Пороть поздно, вся надежда на то, что не угробится - господь дураков бережёт.
Спасибо остальной дурной компании парубков, которым больше всех надо, - Демиургу за кота-Васыля, Мориэль за загадочно-интеллигентного Арефия.
Спасибо Алькору за Данилу Силыча - и за песни! Любелии за отца Петра Халяву и Мыши за матушку Харю - бесконечно вы были милые, простодушные, неунывающие, очень... наши.
Спасибо матушке-государыне, Потёмкину - и всей свите, с коей пересекался маловато. Шелли за Милорадовича - такой котик, Джонту за Хофманна - Олена одна из немногих, у кого на него обиды не отросло, просто хочется, чтоб людей государевых здесь больше не появлялось. Но они ж всё одно появляться будут...
Спасибо всем, кто был нежитью - Луару, Амарту, Терн, и мастерам, конечно. Нежить - нежить! Отдельное спасибо Амарту за вупыря (я всё дивлюсь, насколько рекордно коротким может быть твой игротехнический выход, чтобы сделать игру)) - такой хороший, но такой мёртвый. Но такой хороший Что живому луна, то мёртвому солнце(с). (И что-то мне подсказывает, что при такой чудесной хтонине - если бы меня в пекло занесло, я б там остался по доброй воле насовсем.))

Послеигровое пожизнёвоеПосле игры - вытянули ноги на кухне, с пивом; помёрзли у шинка; собрались вокруг мангала, где героический Блейз жарил шашлыки. Местные коты собрались тоже. С людьми после игр бывает тяжеловато, но в одиночку было бы совсем п@#ц, так что - немного попел, немного потанцевал, немного попил даже, и было это хорошо. Как давно я "Дикую Охоту" не орал, оказывается, и как это было кстати! А "Цыганочку" заказал и пропустил, неудачник, - видать, не та сказка: эта песня для меня так на Грозу и легла. Спасибо всем, кто!
Внезапно (для меня)) в четвёртом часу ночи уехали с Верой на такси. Но с моим везением нельзя так просто!(тм) И вот представьте романтичную(нет) картину - степь да степь кругом, мимо фуры проносятся, над горизонтом заря пастельная занимается, где-то вдали собаки брешут, а у нас спустило колесо. И водятел стоит с поднятой рукой и надеется поймать кого-нибудь, кто одолжит ему насос (в четыре утра, посреди нигде!), потому что у него насоса нет (Яндекс.комфорт, Карл!). Ещё он пытался доказать нам, что мы другую машину не найдём, и твердил про "безвыходное положение", будто мы в этом положении обязаны с ним торчать до утра. Ничего, нашли мы другую машину, дождались, пересели. Дальше?По дороге наблюдал картину невероятно красивую: как шар восходящего солнца протискивается в аккурат между двумя высотками. Насмотрелся до кругов перед глазами и остро пожалел об отсутствии встроенной камеры.
У Веры я был меньше чем за час до открытия метро - так что оставаться смысла не было, неспешно пошёл пешком. Дошёл за полчаса до, посидел, полюбовался сонно, как голуби над пустой пока площадью закладывают виражи. Потрясающие всё-таки, захватывающие дух птицы - и очень грустно, что в городе диких сизарей становится меньше, не говоря уж о голубятнях.
Упал домой - выспался. За воскресенье дописал оставшиеся вводные. Финишная прямая к Пристани. А потом лягу в направлении Самайна...