Пожизнёвое доигровоеВ пятницу с утра я сбегал за едой и байтрилом - в субботу Агата заезжала помочь Птахе с уколом, и до конца курса хвост Магнолия остаётся у нас, - и вролялся в домохозяйку, отмывая плиту перед куском городовки, который сваливался к Птахе вечером. Утрамбовал ногами в рюкзак прикид - сначала Птаха собиралась сшить мне юбку, а когда её затянуло в пошив к Колдовстворцу, уже поздно было что-то одалживать, и очень кстати пришлась ещё одна юбка, сваряженная у Мэв. В шесть я встретился с Люцией на вокзале, и мы поехали в Пушкин.
В электричке я обнаружил, что штепсель моей зарядки для нетбука отломился и потерялся. Сказать по правде, он и раньше вываливался, а в этот раз рюкзак не закрылся и зарядка торчала оттуда, и толпа на платформе довершила дело. К счастью, до конца игры заряда хватило, так что маркиза могла время от времени делать заметки.
Мы прибыли за 20 минут до автобуса и сделали привал в KFC. Когда мы вернулись на остановку, там уже были Линди, Лукреция и Истарни. Автобус опаздывал, а Яндекс-транспорт утверждал, что его вовсе не существует. Однако до того, как мы отчаялись и вызвали такси, автобус появился.
В замке Руссильон фамильные реликвии от мастеров трогательно соседствовали с гранёными стаканами (чем чаще в них смотрю, тем больше думаю, что какая-нибудь мастерская группа просто обязана будет однажды назваться "Опытный стекольный завод"). В довершение я обнаружил, что забыл вилку. От голодной смерти меня спасли, стащив вилку из столовой - и три раза в день маркиза ела в замке роллтон. Отставив мизинчик. А чесночные пампушки, по ошибке купленные на Новый день, я теперь купил специально, ибо прекрасны - не черствеют и не крошатся.
В первую ночь я просыпался от зубной боли (сквозняк?), а вот иммунитет маркизы внушал зависть. Раз в цикл полагалось вытащить рандомную бумажку из пакета на площади - пустую или с заразной болячкой. Я тащил после ужина - пусто, после завтрака - пусто, после обеда тащил трижды... пусто!О персонаже от игрокаТо, что я был на игре, - заслуга Птахи, которая меня затащила с идеей сыграть нечто вроде семейства Малфоев. В игротехи я бы не пошёл, ибо не люблю темнятник там, где могли бы быть персонажи, - но, возможно, зря, ибо игротехническая команда в итоге подобралась отличная и играющая. Зато я выцыганил у мастера немку, и вскоре фрау Амалия стала жить.
Нашлись муж и племянник - и ещё один сын. Сбежавший из дома и порвавший всяческие связи с семьёй, предпочтя жить в общежитии и работать на заводе. В этот момент я остро почувствовал, что, кажется, в очередной раз играю Вальбургу Блэк. Когда Птаха снялась, я уже не мог вычеркнуть из биографии Амалии то, что она вырастила двоих детей, и решил, что младший на время событий игры находится на учёбе в колледже, а затем в университете, приезжая на каникулы в промежутках.
Фрау Амалия положительным персонажем не была - сколько-то расстрелов наверняка случилось с её содействия и одобрения, - то есть не лучше и не хуже среднестатистического большинства, всё как я люблю. А ещё она очень любила детей. И в целом как явление, и своих в частности. В триггер на слом при допросе я прописал "угрозу её детям (обоим)". Перед игрой я рассчитывал на то, что старшего, Анри, наверняка арестуют, и тогда маркиза встанет между ним и расстрельной командой. Получилось зеркально, но всё равно красиво.Из дневников Амалии Матильды де Руссильон, 1940-1944Сегодня 1 мая, День ландыша, и все горожане собрались на главной площади Шуа. Некоторые танцевали. Недавно избранный мэр Клоарек произнёс речь, в которой призывал всех французов объединиться в один сноп или что-то вроде. Необходимо заметить, что отнюдь не со всеми французами мне бы хотелось оказаться в одной связке. Когда мы вернулись домой, Карл поднялся в сокровищницу, а затем спросил, как давно я в последний раз видела наши реликвии. Я ответила, что с утра не посещала их. Чаша и Крест, о которых написали в последнем выпуске газеты, пропали.
На виду у гостей, на полке, мы храним дубликаты реликвий. О том, что подлинники находятся в витрине в верхнем помещении, известно только членам семьи. Вор не тронул сейф с векселями и документами, не взял и других ценных вещей, - он знал, что и где искать, вскрыл витрину и был таков. Те немногие слуги, кто оставался в замке во время праздника, ничего не заметили. Это было неслыханной наглостью, причём очевидно направленной против нашей семьи: реликвии невозможно продать, даже за пределами Шуа. Карл отправился в полицию и поручил мне зайти вместо него в паспортный стол, чтобы обновить паспорта. Несмотря на праздничный день, мсье Бибо был на месте и всё сделал быстро. Мне всегда нравилось смотреть, как его руки управляются с бумагами - будто пробуют их на вкус. Мэр Клоарек просил передать Карлу его личные поздравления.
Вечером Карл пришёл из полиции и сказал, что сообщил о краже подлинников только начальнику полиции мсье Карпу, и тот обещал молчать. Остальным сотрудникам было сказано, что пропали дубликаты. Это разумно - не поднимется лишнего шума.
Сегодня заседание Клуба ветеранов совпало с открытием шахматного клуба по инициативе полицейского мсье Суртена. Я пришла в кафе при библиотеке, в которой проводились заседания, чтобы подождать мужа и выпить чаю. Но ветераны всё никак не собирались, а шахматы увлекли меня, и я села рядом с Карлом взглянуть, как он сыграет с мсье Суртеном. Во время партии по радио передали сообщение о том, что немецкие войска вошли в Париж и арестовали коммунистов. Наконец кто-то занялся красной заразой всерьёз. Дамы были взволнованы, а мсье Суртен говорил, что это какая-то ошибка или тактическая хитрость, что это ненадолго и всё будет хорошо. Чудаку даже теперь казалось, будто французы способны что-то противопоставить победоносной Германии. Но ведь нечего бояться простым жителям, которые честно трудятся. Пусть дрожат воры, паразиты и красные.
Партию свели к победе мсье Суртена, чтобы не опоздать на мессу. Месса была посвящена дню святого Иосифа. Отцы-доминиканцы напомнили нам о том, что у Иосифа, несмотря на то, что он был простым плотником, достало мужества принять свою судьбу и вырастить Сына Божьего как своего. Это были, как всегда, своевременные и верные слова. После мессы я опустила в кружку для пожертвований тридцать франков.
В замок мы вернулись с мсье Суртеном, которому было передано дело об ограблении. Там мы застали Рауля, который едва приехал в Шуа на стажировку и как раз распаковывал вещи. Мсье Суртен задал бестактный вопрос, нет ли у нас напряжённых отношений с племянником или с кем-то ещё из родственников, чем рассердил Карла. Мы заверили его в том, что со всеми нашими родственниками у нас хорошие отношения. Рауль прибыл слишком поздно, чтобы что-то знать об исчезновении реликвий, но всё равно мне казалось, что мсье Суртен смеет его подозревать. Он спрашивал, кто мог знать о реликвиях, - но о них знал весь город. Недоумевал, почему не были украдены "подлинники", - но раз те находились на виду, то это наверняка могли заметить слуги.
Ни я, ни Карл не упоминали имени Анри, хотя он был самым вероятным подозреваемым: он знал про реликвии, и только у него хватило бы глупости совершить подобное хулиганство. Но разбирательство обернулось бы новым позором, чего он и добивался, - к тому же я не хотела, чтобы у него были неприятности. Карл говорил, что реликвии мог украсть кто-то из коллекционеров, предлагавших ему за них большие суммы, чужими руками; мсье Суртен обещал искать, проверять всех выезжающих из города, и откланялся. Карл даже Раулю не стал говорить о том, что пропали не реплики.
Надеюсь, мэр Клоарек обратит внимание на то, что увеличение числа преступлений напрямую связано со стекающимся в Шуа сбродом, в особенности еврейским, и примет соответствующие меры.
Объявили выборы нового судьи. Мы с Карлом направились в мэрию, чтобы выяснить, как будет проходить голосование, как вдруг на улице начались шум и беготня. Мсье Суртен догнал некоего типа, явно нетрезвого, и прижал его к стене, оба они громко кричали. Остальные полицейские бестолково метались вокруг. Мы поинтересовались у мсье Суртена, почему вся полиция не может задержать одного-единственного человека, на что тот ответил, что этот человек - не подозреваемый, а его сын. Личные разборки переполошили пол-города и едва не саботировали выборы. Нам пришлось указать мсье Карпу на то, что его подчинённые не в состоянии справиться с собственными родственниками.
В мэрии лежал бланк, на котором надлежало вписать свою фамилию за того или иного кандидата. Их было двое - Карл и мсье Шарль Лелю, преподаватель лицея. Мсье Лелю был очень образован, но уже немолод, и ему не хватало управленческих навыков. После выборов всех созвали на площадь послушать речь мэра; мадам Лелю спросила, проголосовала ли я за её мужа. Я с улыбкой ответила, что сделала бы это с удовольствием, но у меня есть мой муж. Позже по результатам голосования Карл был избран судьёй, хотя мне показалось, что в газете по ошибке судьёй был назван мсье Лелю.
Мэр Клоарек высказался о всеобщей мобилизации, которой по указу французских властей подлежали все мужчины от 20 до 50 лет. Он велел мобилизованным явиться в мэрию, а уклонившихся объявлял дезертирами. Я сказала Карлу, что стоит прийти в мэрию и получить бронь - он был слишком важным для города человеком и уже достаточно послужил в армии. Когда Карл вернулся и сказал, что брони у него нет, я посоветовала ему писать письмо в Париж, напрямую Петэну. Мне совсем не хотелось, чтобы мой муж сражался с моими соотечественниками и родственниками.
Город охватила какая-то лихорадочная ажитация. Даже служители храма явились в мэрию, будто готовые презреть обеты и взять в руки оружие. Мсье Суртен тащил своего сына едва ли не силой. Говорили о танках в Париже. Пока Карл отправлял срочное письмо, я пришла в замок и напомнила Раулю также явиться в мэрию на всякий случай, хотя его как медика не должны были призвать.
Внеочередное заседание Клуба ветеранов было очень жарким. Я пила вино в кафе, но всё равно слышала голос мэра Клоарека, который предлагал не исполнять приказы потерпевшего поражение правительства, которые через несколько дней изменятся, и не посылать ему солдат. Решено было исполнять только распоряжения маршала Петэна, под началом которого воевали многие ветераны и доверяли ему всецело. Во время заседания по радио было объявлено о формировании нового правительства во главе с маршалом Петэном, курсе на заключение перемирия с Германией и разрыве дипломатических отношений с Великобританией. Было отрадно слышать, что маршал сделал правильный выбор и обратился против англо-американского империализма, всегда старавшегося стравить между собой две державы, остающиеся оплотом европейских ценностей: Францию и её старшую сестру Германию.
Несколько дней спустя Карл пришёл домой и сообщил, что долгожданный мир подписан. Слова мэра сбылись. Карл был рад, что вскоре в Шуа появятся ещё немцы кроме меня, и был готов предоставить замок для гостей. Я молча радуюсь, что он понимает, как сильно мне не хватает общения с соотечественниками.
Вечером мы с Карлом вышли на promenade и встретили моего кузена, Эриха фон Корфа, со спутницей. Они едва сошли с поезда. Мы с Эрихом были очень рады видеть друг друга - впервые с тех пор, как я в последний раз навещала родных. Карл пригласил их остановиться в нашем замке. Ему нужно было уладить ещё кое-какие дела в городе, а я проводила гостей в замок. Эрих говорил, что он здесь в отпуске, а свою спутницу случайно встретил в поезде. Он расспрашивал о моей жизни в городе. Я отвечала, что в Шуа не так много людей, с которыми можно поговорить, но порой у нас бывает мсье Оленефф - русский эмигрант, дворянин, с хорошим образованием и манерами. Рассказала про библиотеку, в которой проводятся творческие вечера, лекции и собрания Клуба ветеранов.
- Я рад, что благодаря перемирию я могу быть здесь, - говорил Эрих.
- Я тоже очень рада миру. Нашим странам нечего делить.
- Германии и Германии?..
Мы посмеялись. Карл присоединился к нам и показал гостям наши реликвии - дубликаты, разумеется, но разве это мешает почувствовать, что прикасаешься к истории? Я с улыбкой наблюдала за тем, как Карл не без гордости оседлал любимого конька родовых преданий. Эрих продемонстрировал приятную осведомлённость - он читал подшивку газет, в которых рассказывались легенды о Чаше и Кресте. Он согласился с тем, что передавать из поколения в поколение память предков - очень важно. Это залог прочности нации. Мы выпили за новый порядок и традиции - Карл достал бокалы, а у Эриха оказался отменный золотой ром. Затем, после уютного семейного вечера, Эрих попросил устроить им экскурсию по городу и его достопримечательностям. Мы вчетвером вышли на прогулку.
Пройдя мимо особняков, мы остановились перед нашим маленьким культурным центром - библиотекой. Мы с Карлом посетовали на завод, который оставался рассадником красной дряни. Карл неоднократно писал в Центр о том, что владелец завода, находясь в Париже, преступно попустительствует работающим на его предприятии маргинальным элементам, но неизменно получал ответ, что завод заключил контракт с немецкой администрацией и работает в соответствии с оным. Спутница Эриха сказала, что ей доводилось иметь дело с маргиналами и она прекрасно понимает, насколько это тяжело. Она - медик, проводит исследования в передовых областях науки, связанных с кровью, хирургией и гинекологией. Она рассказала, что благодаря новым методикам можно будет выявлять наследственные заболевания и другие вредные для здоровья нации признаки уже при рождении. Мне очень понравилась эта энергичная женщина. Будучи ещё не замужем, - по её словам, непросто встретить мужчину, работая при женском лагере, - она старалась послужить Рейху как учёная.
Мы дошли до той части города, где располагались завод, административные здания и жилые дома. На улицах не было ни души - простые люди рано ложились спать. Миновали госпиталь, находившийся как бы на границе культурной части города и трущоб. Дальше мы не пошли - там были злачные места, кабак, где я ни разу, конечно, не бывала. Мимо нас прошествовал мсье Оленефф в компании брата своей жены, журналиста Андре Лелю; оба были пьяны. Услышав, что о нём говорят, Оленефф уставился на нас со скептическим выражением человека, которому море по колено, и удалился прочь. Очень неловкое зрелище. Мне пришлось объяснять, что русские - люди своеобразные, и иногда бывают невоздержанными. Эрих согласился, что мсье Оленефф мог ещё не до конца ассимилироваться.
Мы пошли назад к замку. Я радовалась, что Эриху понравился Шуа и ему не терпелось познакомиться с другими жителями города. Показывая ему окрестности, я сама словно видела их свежим взглядом. Дороги были дурны, зато открывался чудесный вид на горы - особенно из замка. Не без удивления мы обнаружили, проходя мимо библиотеки, что там ещё горел свет и звучали песни. Видимо, рабочие с завода собирались там по вечерам; хотя кабак к заводу был ближе, в библиотеке не требовалось платить. Мы встретили герра майора, которого направили в Шуа из Парижа - помочь администрации с наведением порядка. Он также положительно отозвался о Шуа, сказав, что в других городах, которые он проезжал, ситуация была гораздо хуже. Это внушает надежду на то, что и в Шуа вскоре всё исправится. Мы с Карлом ушли спать, а наши гости решили ещё немного побыть в городе.
Перед сном я взяла с Карла обещание сходить наутро в полицейский комиссариат и справиться о ходе нашего дела. Непохоже было, чтобы полицейские находили время заниматься расследованием. Пусть вокруг много перемен, - но это их прямая обязанность! Не видно было опросов свидетелей, хотя прямо напротив замка были доходные дома семьи Клеман, и кто-то мог что-то заметить оттуда. Если и дальше всё не сдвинется с мёртвой точки, придётся жаловаться герру майору.
Должно быть, я слишком волновалась о том, что Эрих здесь, но многие мои родные воюют на разных фронтах, и потому спала беспокойно. Мне снилось, будто Рауль выбросил наши реликвии в выгребную яму, и Карл, увидев это, злился и говорил, что всегда его подозревал. Снилось, что мне нужно обменять иностранную валюту - норвежскую и какую-то ещё странную - на французские деньги, но никак не получается. И, наконец, снилось, что в госпитале увеличилась детская смертность. Это было ужасно: глухие чёрные свёртки один за другим. Во сне в госпитале почему-то работала женщина с железнодорожной станции и плакала над ними. Закончилось всё тем, что нужно было прямо там, в госпитале, сообща составить какое-то слово, изобразив буквы позами. Мне досталась буква F. Но слова не получилось: кроме меня согласилась участвовать только одна женщина.
Утром Рауль поздно спустился к завтраку, не застал Карла и наших гостей и спросил, кто они. Затем предупредил об эпидемии дизентерии и посоветовал не есть в кафе, и даже не пить чай. Я поблагодарила его и отправилась в библиотеку.
Там мадам Лелю, активистка католической благотворительной организации, играла в шахматы и сказала, что общество собирает пожертвования на нужды госпиталя, в котором заканчиваются лекарства. Я спросила у Карла разрешения обналичить вексель на пять тысяч франков и пошла в банк. Там меня заметил Эрих и поинтересовался, чем я занята.
- Небольшой финансовый вопрос, - ответила я кратко, чтобы не задерживать беседу с банкиром, и ещё не перейдя с французского на немецкий.
- Твой муж заставляет тебя заниматься финансовыми делами?
- Конечно, не заставляет. Я занимаюсь хозяйством и благотворительностью.
На обратном пути меня отвлёк Карл - он снова пригласил в замок мсье Суртена, чтобы поделиться своим подозрением. Ему думалось, что реликвии украл по заказу владельца завода, не так давно в очередной раз пытавшегося предложить за них деньги, кто-то из его рабочих.
Четыре векселя на тысячу франков каждый я вернула в сейф, а тысячу франков купюрами - сложила в конверт и отнесла мадам Лелю. Она была очень рада, что удалось собрать почти две тысячи франков, и поспешила отдать средства госпиталю. Когда деньги в её руках, можно не сомневаться, что все они будут вложены по предназначению. Пусть они помогут остановить эпидемию.
- Конечно, это не ради тунеядцев, живущих за чужой счёт, - заметила я ей вслед в ответ на её благодарности. - Это только ради детей.
Мадам Суртен предложила мне шахматную партию, но я сперва отошла поговорить с Эрихом, который представил нас с Карлом ещё одному нашему соотечественнику. Эриху хотелось поскорее познакомиться с членами Клуба ветеранов, но Карл не мог собрать внеочередное заседание, поскольку многие мужчины были заняты на службе. Он предложил господам представить их одному из членов Клуба, начальнику полиции мсье Карпу. Я же осталась закончить партию.
Как раз во время партии мсье Лелю читал в библиотеке лекцию о Бурбаки - группе молодых французских математиков, печатающих книги под общим псевдонимом. Тем самым он надеялся привлечь больше средств на благотворительность, и было жаль, что его мало кто слушал. Несколько раз лекцию прерывали обращения по радио маршала Петэна, который призывал оказывать содействие немецким союзникам. Я так мало знала о математике, что прослушать лекцию было едва ли не более интересно, чем речь маршала. Конечно, Бурбаки основывались на достижениях немецких математиков и не могут с ними сравниться, но, похоже, обладают определённым чувством юмора.
Я очень давно не играла в шахматы, и у нас с мадам Суртен был примерно одинаковый уровень. Мы играли осторожно, долгое время не доходя до обмена фигурами. Наконец я выманила её короля в центр поля и поставила пат.
Услышала в библиотеке, что редакция газеты теперь принадлежит Лелю, но которому - старшему или младшему - не уловила. Меж тем в последнем выпуске газеты фамилию фюрера напечатали с ошибкой: поменяли местами буквы.
Только от Карла я узнала, что из-за нехватки продовольствия лавки закрыли и ввели питание по карточкам. Он сходил за карточками, принёс мне мои и сказал, что выдали половинную норму калорий. Я ответила, что это какая-то ошибка и нужно жаловаться.
- А кому же жаловаться, если в мэрии сказали...
- Герру майору!
По радио зачитали указ об аресте нелегально проживающих евреев. Однако Карлу пришёл очередной ответ из Центра, что его запрос на выяснение еврейского происхождения владельца завода результатов не дал. В городе тут же начались усиленные проверки, и нелегалы забегали, как тараканы.
Когда я сопровождала мужа к герру майору, по улице нам навстречу побежал некий тип, скрываясь от полиции. Мы вовремя отступили к стене. Полицейские открыли огонь, и преступник упал на мостовую едва ли не к нашим ногам. Пройти дальше стало решительно невозможно. Ещё какой-то человек, служивший не то в полиции, не то на железной дороге, устроил безобразную истерику - подбежал к раненому, на колени перед ним бухнулся и стал рыдать и причитать. Следом как из-под земли вырос врач, спокойный и уверенный, осмотрел тело и велел перенести в госпиталь. Назвался хирургом из Парижа, но документов у него при себе не было, и его задержали тоже до выяснения личности. Радует, что полиция действует так споро и бдительно охраняет нас от опасных элементов, но стрельба на улице!.. Так немудрено и задеть кого-то из мирных жителей.
Обращение к герру майору в самом деле помогло: Карл принёс из мэрии недостающие карточки. Мы втроём с Раулем смогли получить продукты и позавтракать. Но после завтрака Карл почувствовал себя дурно - пожаловался на боль в животе и пожелал прилечь. Рауль говорил, что это может быть симптомом смертельно опасной и заразной болезни, но Карл только отмахнулся, сказав, что вскоре всё пройдёт. Я попросила Рауля за ним присмотреть и пошла в кафе выпить вина.
- В такое раннее время?..
- Перефразируя, - истина в воде, а здоровье в вине.
Когда-то я читала о том, что греки пили разбавленное вино, потому как в воде выживала всякая зараза, а в вине нет. А во время эпидемии следовало быть осторожной. Я очень волновалась за Карла, и, должно быть, это было заметно. Владелец склада, Морис Ру, сказал, что я бледна, и что он может помочь лекарствами, если понадобится. Он и прежде покупал мне пирожные, целовал руки; я позволяю, хоть это и выглядит предосудительно, - простые люди таким способом ищут защиты и покровительства. Хозяйка галантерейной лавки мадам Ламбер гадала ему на картах, сверяясь с записями своей бабушки. Карты говорили ему не начинать новых дел в пору перемен, но обещали всяческое процветание и исполнение желаний, хоть и не всех. Кому карточки, кому карты, - каждый зарабатывает как может. Мадам Ламбер зазывала меня в свою лавку, говоря, что у неё есть платок как раз в цвет моей блузки.
Карлу на некоторое время стало лучше, и я видела, как он разговаривает с герром майором. В то же время я застала у дверей редакции младшего месье Лелю и, предположив, что это его следует поздравлять с обретением газеты, указала на опечатку в последнем номере и попросила напечатать опровержение. Похоже, он был пьян и не слишком-то меня слушал и слышал. Как руководить изданием может человек, которого я почти не вижу трезвым?..
Затем Карлу снова сделалось плохо. Он с трудом дошёл до дома и лёг, говорил, что болят живот и голова. Я уговаривала его если не сходить в госпиталь, то хотя бы послушаться Рауля и принять лекарство, но он ругался, что мы разводим панику из-за пустяка и врачам он не доверяет, а намазался мазью, оставшейся от предков, которым она всегда помогала. Я не видела от мази особенной помощи, и это не было похоже на обычное переедание, отпускающее после бокала вина и отдыха, - слишком долго Карл был слаб. Нужно было выяснить, что с ним, и если дело в некачественных продуктах, то пожаловаться куда следует. Я поспешила в госпиталь звать Рауля.
На той стороне города снова происходила какая-то погоня. Мсье Ру вовремя оказался рядом и заслонил меня на случай шальных пуль. Я дошла до госпиталя и постучалась. Рауль велел не входить, так как у них карантин, и вышел сам. Я попросила его заставить Карла выпить какую-нибудь таблетку, и он обещал зайти.
Меня заметила мадам Ламбер, чья лавка была как раз напротив госпиталя, и спросила, не к ней ли я пришла. В самом деле, раз я оказалась в этом квартале, - почему бы не зайти и не взглянуть на платки? Шёлковый был дороже и ярче, но тот, о котором она говорила, чёрный с красными цветами, в самом деле прекрасно подходил к моему сегодняшнему наряду. Иногда стоит баловать себя приятными мелочами: платок стоил всего сорок франков. Я накинула его на плечи и вернулась в замок проведать Карла. Рауля с ним ещё не было, но я заявила, что если через полчаса ему не станет лучше, я вызову к нему врача. Карл ворчал, и я понимала, что он храбрый человек и не хочет показывать свою слабость; но если это дизентерия - медлить нельзя!
Я скоротала время, сыграв в шахматы в библиотеке с девушкой из, кажется, семейства Клеман, - их всех не упомнишь. Но мои мысли и тревоги были далеки от шахматного поля, что привело к моему разгрому на доске. На обед Карл не вышел, и, хоть он по-прежнему отказывался лечиться, Рауль, взглянув на него, всё же забеспокоился и ушёл в госпиталь за лекарством. Подождав некоторое время, я пошла за ним следом, чтобы поторопить. Когда речь идёт о жизни его родственника, другие пациенты могут и потерпеть. На сей раз меня впустили и дали поговорить с доктором Вейером.
Как хорошо, что доктор понимает по-немецки! Я так волновалась, что совсем забыла французский. (Кажется, он из Бельгии или Швейцарии, - путаюсь в этих маленьких странах.) Он был так внимателен и вежлив, будто я была единственной его посетительницей за день. Расспросил о симптомах, спросил, не буду ли я против принудительной госпитализации, - конечно, я не была против, если это должно было спасти Карла. Также он спрашивал, как я себя чувствую. Я не замечала признаков недомогания, кроме волнения. К счастью, ни я, ни Рауль не заразились. Мне сказали предупредить Карла, чтобы визит врача не стал для него неожиданностью, и задержались посовещаться и приготовить лекарство.
Карл встретил доктора более благосклонно, чем я опасалась. Должно быть, у него просто не осталось сил сопротивляться. Доктор осмотрел его, и Рауль спросил, подтверждает ли тот его диагноз. Доктор кивнул, отвёл меня в сторону и негромко сказал, что дизентерия очень опасна, и ближайшие несколько дней решат всё. Поскольку ложиться в госпиталь Карл категорически не желал, пришлось оставить его дома и наложить карантин на замок. Гостям и даже слугам вход теперь заказан. Я заверила доктора Вейера, что буду присматривать за Карлом и следить за его температурой. Карл не хотел лежать, но послушался, ведь всем нам и городу он нужен в добром здравии.
Сегодня по радио сообщили о восстании в южных колониях и о том, что в них войдёт немецкая армия. Без сомнения, она быстро справится с горсткой мятежников. Увы, красная нечисть в Шуа активизировалась как по команде. Прямо на столике в кофейне я обнаружила их мерзкую пропагандистскую листовку. Они писали очень выспренним безвкусным языком, про "истекающую кровью Францию" и прочие штампы. Я без промедления понесла находку в полицейский комиссариат. Полицейским было не до меня - они были заняты арестованным: кажется, владельцем цветочного магазина и братом мэра, Жоржем Клоареком. Когда его увели, я подошла к мсье Карпу и, продемонстрировав ему листовку, поинтересовалась, что это такое. Тот едва взглянул на неё и ответил, что её автора только что расстреляли. Я заметила, что коммунист наверняка был такой не один, но мсье Карп выглядел слишком усталым для продолжения разговора. Я вернулась домой и рассказала об этом Карлу.
Карл очень тяготится постельным режимом. Он уже не раз требовал, чтобы мсье Карпа пригласили к нему, но карантин не позволял это устроить. Карл уверен, что его заразили нарочно, чтобы не давать ему участвовать в жизни города в то время, когда город больше всего в нём нуждается. Эти подозрения не лишены рационального зерна, хотя жертвами эпидемии стали многие другие люди из разных частей города. А у Карла устаревшие представления о том, что во время эпидемии на площади должны лежать трупы.
Как только ему показалось, что срок его лечения окончен, Карл встал с постели, и его невозможно было удержать. Он устремился в полицейский комиссариат так быстро, что доктор Вейер, направлявшийся его проведать, его уже не застал. Доктору пришлось догонять его, чтобы напомнить, что его организм ещё слаб и должен потреблять увеличенное количество калорий. Несмотря на то, что и Рауль, и я говорили ему об этом, Карл напрочь забыл о еде. Можно было поесть в кафе, но не следовало пренебрегать и продуктовыми карточками. Я, в свою очередь, совсем забыла о карточках в этот день. Доктор Вейер сказал, что их уже выдавали, и предложил поделиться в случае необходимости. Слыша такое, испытываешь неловкость и благодарность одновременно. С одной стороны, нам хватит денег, чтобы прокормиться, и не очень-то вежливо предполагать, что де Руссильоны могут нуждаться в помощи. С другой - доктор Вейер был готов пожертвовать собственными карточками ради пациента.
Карл заявил, что сперва разберётся с делами, а потом поест. Когда он пришёл в комиссариат, там уже собралась вся немецкая администрация. Я проводила его до порога, и часовой помедлил, прежде чем закрыть передо мной дверь, но я всё же не стала входить вместе с Карлом. Не женское это дело. Я ждала Карла снаружи, а доктор Вейер ещё раз подходил ко мне, чтобы справиться, удалось ли мне накормить мужа. Я обещала, что сразу сделаю это, как только его перехвачу. Доктор Вейер произнёс странную вещь: что карточки закончились. Такого быть не могло: чтобы на маркиза не хватило карточек?.. Увидев герра майора, я спросила его о том, что это значит, и о коммунистической пропаганде, продолжающей появляться на стенах города. Он ответил, что передаст эти вопросы мэру, потому как они не в его компетенции и этим должна заниматься городская администрация.
Пока я дожидалась Карла, объявили новость об аресте владельца завода. Вокруг заместителя мэра мсье Дюпона, читавшего бумагу, собрался небольшой круг любопытствующих. Давно пора было - года два назад как минимум - арестовать этого проходимца Жоржа Армана, покрывавшего коммунистов и воров. И так было ясно, что он еврей, но выяснили это почему-то только теперь. Но всё хорошо, что хорошо кончается, - вернее, только начинается. Мсье Дюпон упомянул, что завод будет продан, и я спросила, какую сумму за него хотят. Он пригласил меня в мэрию, чтобы свериться с документами. Сказал, что завод стоит миллион франков, но едва ли у кого-то из жителей города найдётся такая сумма. Я промолчала и даже не улыбнулась - пусть он удивится, когда Карл выпишет миллион. Карл так долго мечтал об этом!
Карл вышел из комиссариата, и я сообщила ему о продаже завода. Он словно уже ждал этого и даже имел вексель на миллион франков при себе. Мы вошли в мэрию, мсье Дюпон составил бумагу, и Карл её подписал. Сделка была совершена, и я от души поздравила Карла. Теперь у него будет дело, помимо содержания земель замка, и на заводе наконец можно будет навести порядок. Конечно же, Карл захотел первым делом отправиться на завод и заняться делами, а потом только поесть. Но, к счастью, когда мы подошли к заводу, там как раз проходила проверка, и часовой посоветовал нам не лезть внутрь, потому как это может быть опасно. Кого-то арестовали и выводили - жуткого человека с багрово-красным лицом, как у аборигена, не поймёшь, мужчина или женщина. Карл согласился поесть в кафе, а мне поручил положить в сейф договор о покупке завода и заказать в типографии редакции новую вывеску.
Я принесла договор в замок и встретила Рауля. Он пожаловался на инфляцию - цены растут, деньги тают. Я сказала, что если ему на что-то не хватит денег, он всегда может обратиться к нам. Я тоже замечаю, что деньги уходят быстрее, чем раньше, но их ещё более чем достаточно, тем паче завод скоро начнёт приносить доход.
Для начала нужно было поесть самой. Когда я пришла в кафе, там была почти вся немецкая администрация, и нас с Карлом пригласили за их столик. Герр полковник рассказывал про проверку на заводе, упомянул, что было совершено покушение на офицера. Я спросила, не пострадал ли кто, но он не услышал моего вопроса и продолжил говорить о выстреле, который прозвучал будто из ниоткуда. По его словам, в помещении кроме него находилась в тот момент только одна женщина, которая не успела бы вытащить оружие так быстро. Карл говорил, что если рядом больше никого не было, то эту женщину и следует арестовывать. Герр полковник возражал, что он раньше был полицейским следователем и знает, что самый очевидный ответ - далеко не всегда верный. Я постаралась вежливо намекнуть Карлу, чтобы он не спорил: герру полковнику точно видней. Но звучало это очень загадочно и тревожно. Я спросила, можно ли обыскать всех рабочих на предмет оружия, но герр полковник ответил, что это слишком сложно. Тогда я предложила проверить, нет ли на заводе потайных окошек и прочих люков.
Также герр полковник спросил о наших взаимоотношениях с племянником. Всё из-за того, что в газете напечатали очередную историю о реликвии семьи де Руссильон - рыцарском мече - и перепутали имена Рауля и Анри, когда в рассказе об их детских играх зачем-то упомянули, что Анри впоследствии сбежал из дома и примкнул к социалистам. Воспоминания, судя по изящному слогу, наверняка принадлежали Раулю, а газетчик словно нарочно поменял местами имена, чтобы навлечь подозрения на Рауля и отвести их от Анри. Объясняться с герром полковником, что в газете ошибка, было ужасно неловко.
Ещё говорили о листовках: соотечественники спрашивали, могли ли евреи открыть подпольную типографию. Типография, конечно, стоит недёшево, но от евреев что угодно можно ожидать. А пока что единственная типография в городе - в редакции газеты, с неё и надлежит начать проверки. Офицеры как будто не очень горели желанием разбираться - говорили, что нужно сперва сравнить шрифты на листовках и в газете. Но у редакции может быть иной набор литер быть, или как там их станки устроены. К тому же листовки можно и на машинке печатать. Если в мэрии была своя машинка, то и кто угодно другой мог такую же завести.
Неожиданно меня окликнул мсье Ру. Я спросила позволения у мужа и подошла к нему. Он сообщил, что мой кузен был ранен в перестрелке на заводе, но его жизни ничто не угрожает, и я могу навестить его в госпитале. Он так забавно поддерживал меня за плечи, словно боялся, что от такой новости я упаду в обморок, как французские кисейные барышни. Сунул мне в ладонь свёрток - три плитки шоколада в платке, сказал, что раненому это может быть полезно. Я хотела немедленно идти в госпиталь, но мсье Ру попросил Карла проводить меня, поскольку на улицах той части города по-прежнему было неспокойно. Герр полковник пошёл с нами, ему было по пути. Он продолжал спрашивать о Рауле, как будто в чём-то его подозревал. Почему именно Рауля?!..
Я вошла в госпиталь. Эрих лежал в постели с перевязанной рукой, прикреплённой к пугающего вида металлической конструкции. Я присела рядом, он взял меня за руку. Мы съели по кусочку шоколада - это был настоящий немецкий шоколад, горький, с мятой. Я вдруг поняла, как давно уже ввели карточную систему и как давно я не ела ничего по-настоящему вкусного, отличающегося от безе в кафе. Кто только придумал называть "поцелуями" такую сухую, липкую штуку.
- Мне жаль, что твой отпуск оказался подпорчен, - сказала я.
- На службе Рейху приходится рисковать жизнью, - ответил Эрих.
Он не унывал и уж тем более не боялся - казалось, покушение только раззадорило его, и ему не терпелось - нет, не отомстить, но вычистить с завода красную грязь. Я сказала, что к заводу необходимо отнестись со всей строгостью, чтобы больше ни одна семья не пострадала от пропаганды. Я спросила, помнит ли он, что я писала его матери об Анри, но, похоже, он давно с ней не виделся; я кратко напомнила, что Анри убежал из дома из-за явного влияния коммунистической агитации с завода. Необходимо выявить и уничтожить очаг заражения. Эрих не мог не понять, что я говорила об этом не только потому, что завод причинил моей семье немало зла, но и для того, чтобы он не забыл, что Анри - несмотря ни на что мой сын и его нельзя трогать.
- Калёным... железом... выжгу, - прошептал Эрих, приподнявшись с подушек и приблизив лицо к моему уху. Я попросила его прилечь и беречь силы.
Как раз на разговоре о заводе вошёл Карл. Эрих поздравил его с приобретением завода, и они условились сотрудничать и помогать друг другу в наведении порядка. Затем Карл снова оставил нас одних. Мы с Эрихом решили сменить тему, поговорить о хорошем - о том, что Германия успешно решает накопившиеся во Франции проблемы, а Франция смотрит на неё и учится. Эрих интересовался библиотекой, в которой собирались рабочие, говорил, что нужно разъяснить женщинам, что терпимое отношение к преступным элементам вредит им же самим. Я не была уверена, что смогу выступить перед женщинами с речью, но обещала поговорить с ними по отдельности, лично.
Этим же вечером Карл обратил внимание мсье Лелю на ошибку в газете. Тот отвечал, что даже не читает рукописи тех историй, которые публикуются в иллюстрированном приложении. И ещё имел наглость спорить, что Анри всё равно нам родственник, хоть и отказался от родства, потому как этот отказ в паспортном столе не зарегистрирован. Дело не в том, кто кому родня, а в том, что Рауль не Анри, а Анри не Рауль, - но мсье Лелю этого, казалось, не понимал (да был ли он трезв?) и упирался ради того, чтобы упираться. Он сказал, что напечатает опровержение, - но он и про ошибку в фамилии герра Гитлера так же говорил. Я не верю, что он не будет и дальше саботировать свои обязанности.
Я много времени проводила в госпитале с Эрихом. Рана была не слишком серьёзной, и он быстро шёл на поправку. Когда его выписали, доктор Вейер снова сказал мне проследить за тем, чтобы кузен достаточно калорийно питался, добавив, что поможет при необходимости.
- Я теперь за всеми слежу, чтобы не забывали есть как следует, - ответила я с улыбкой.
- Как и подобает женщине, воспитанной в Рейхе, - сказал Эрих.
Я услышала в его голосе гордость. Это была высшая оценка, которую я только могла заслужить. Я два полных десятка лет прожила во Франции, нередко называла её "своей страной", но моей родиной, моей землёй всегда оставалась Германия, а её ценности - моими ценностями. Французскую небрежность я так и не переняла.
Эрих сразу из госпиталя пошёл посмотреть на новый штаб немецкой администрации. Прощаясь со мной, он взял мои руки в свои:
- Я рад, что ты счастлива, - а ты счастлива, это видно по твоим глазам.
Возвращаясь к замку, я подобрала очередную листовку, но не успела дойти до дома, как на меня выскочил, как чёртик из табакерки, Морис Ру. Деликатно напоминая о том, что он всегда старался быть полезным нашей семье, он стал ходатайствовать за свою сестру, работающую в борделе. Сказал, что выкупил здание борделя, что после войны в этом здании непременно будет что-нибудь приличное, - я предложила открыть дом культуры, - но пока бордель нужен солдатам и офицерам. И просил, чтобы я поговорила с мужем о том, что работницы не могли украсть Чашу, которую недавно нашли в борделе, и чтобы мы не делали обвинений в их адрес. Я согласилась с тем, что девушкам незачем красть и, очевидно, злоумышленник обронил реликвию в борделе, или же подбросил нарочно. Я обещала сказать об этом Карлу - это не сложно, к тому же, как он ни был строг, он наверняка понимал сам, что девушки не виноваты. Мсье Ру рассыпался в благодарностях, и мы попрощались.
Карл был возле библиотеки - читал новые указы, вывешенные на стене. Я заговорила о том, что Морис Ру выкупил бордель, и перешла к его просьбе не жаловаться на работниц. Карл ответил, что он и не думал что-то заявлять против них, и сердился только на то, что они пришли к нему за материальной компенсацией находки. На это, конечно, он был вправе: мы как пострадавшая сторона ничего им не должны. Но где мог оставаться пропавший Крест?..
Когда я подходила к герру майору с листовками, он направлял меня в полицейский комиссариат, говоря, что ему эти листовки таскают пачками, но он занят более серьёзными делами, а за порядком должна следить полиция. Поэтому я пришла в кабинет мсье Карпа - следом за мсье Клеманом, который меня опередил. Он обращался по поводу своих недавно пропавших дочерей, объявленных полицией в розыск: сказал, что они испугались проверок и хотели бежать через горы, но случился обвал или ещё какой инцидент, и одна из них вернулась, потому искать её больше не надо. А мсье Карп сказал, что они всё сделали правильно и что самому мсье Клеману следует помочь дочери в осуществлении её первоначального плана, сиречь бегства. И добавил: вы бы и сами, дескать, бежали отсюда куда подальше, пока не поздно. Я не поверила своим ушам, но так и сказал.
После этого мне совсем не хотелось отдавать ему листовку, но раз я уже вошла, то нужно было делать вид, что всё в порядке. Я сказала только, что вот, опять, и он выхватил листовку так раздражённо, что было ясно: он не станет ни читать её, ни искать её автора, а отправит в мусорную корзину. Я же поспешила сообщить об этом немецкой администрации. Новый штаб был в самой глуши, так далеко от замка я ещё не уходила. У дверей стоял часовой - кажется, его фамилия Шульц. Я попросила позвать кого-нибудь из офицеров, но он ответил, что господа офицеры в кабаке. Я удивилась, почему они не ходят в более приличное заведение - в кафе. Шульц сказал, что до кафе идти долго, а кабак прямо через дорогу, и что если я хочу поговорить с офицерами, то могу войти.
Он, конечно, не мог покинуть поста. Я в сомнениях смотрела на закрытую дверь кабака. Шульц сказал, что раз я там буду с офицерами, то ничего дурного не случится, и я потянула дверную ручку. Работницы борделя, делившего с кабаком одно здание, были чрезвычайно удивлены. В кабаке был только один офицер, и мне пришлось прервать его отдых. Я подсела к нему за столик, заказала вина - вино оказалось неплохим; вообще кабак не только не был так страшен, как я представляла, но и выглядел богаче, нежели кафе: на столе стояли бесплатные закуски - сыр и виноград. Должно быть, кабак стал чище и пристойней после открытия штаба и сброд с завода его больше не портил. Я передала офицеру слова мсье Карпа и сказала, что полиции, покрывающей беглые подозрительные элементы, я больше не могу доверять. Поговорили и о листовках. Герр офицер пожалел, что у меня нет листовки при себе, - но все красные писульки примерно одинаковые. Он обещал этим заняться и произвёл впечатление весьма ответственного и надёжного человека.
Он также извинился за бордель и сказал, что оный существует для того, чтобы солдаты не приставали к честным женщинам. Я ответила, что все немецкие солдаты и офицеры, кого я когда-либо встречала в Шуа, вели себя исключительно вежливо и достойно. Я допивала вино, работницы и хозяйка борделя нам не мешали; заходил мсье Ру, но меня будто не заметил. Вдруг вошёл небольшой отряд во главе с Эрихом. На службе он выглядел очень внушительным, даже голос делался другим. Он объявил обыск и велел всем оставаться на своих местах. Я тихонько вышла, чтобы не мешать ему работать.
Сегодня праздновали серебряную свадьбу мсье и мадам Суртен. Они накрыли стол в кафе, поставили большую бутыль наливки - кажется, из корочек, - напоминающей тягучий, сладкий мёд; мадам Суртен испекла пироги - один с курицей, другой с кефиром и фруктами. Пригласили всех, кто ни проходил мимо. На этом же празднике ещё две молодых пары объявили о своей помолвке - это было прекрасно. Только сын мсье Суртена, Андре, сидел мрачнее тучи - девушка, которой он делал предложение, ему отказала. Пили за семью, за Францию, единственная припасённая бутылка вина быстро опустела, - а Андре произнёс тост за город без указов и расстрелов. Над этим можно было только посмеяться. Конечно, когда преступность будет полностью изжита, расстрелы больше не понадобятся, но без законов наступит анархия. Мужчины бывают такими глупышами до тридцати лет.
Празднование прервал Карл, попросив Рауля и меня поговорить с ним в замке. Как только мы вошли, Карл потребовал от Рауля объяснений, почему незнакомый немец спрашивал у него, для каких целей его племянник покупал морфий. Рауль ответил, что морфий - не только отравляющее вещество, но и обезболивающее лекарство, а покупал он его потому, что этого лекарства больше нет на складе и достать его можно только у немцев, к тому же работники госпиталя не имеют права заказывать лекарства для себя. Сказал, что хочет сделать в замке запас лекарств на случай осады и собирается закупить другие препараты тоже. Он заботился о нас - но почему не поставил нас в известность? Вопросы снабжения замка решаются через хозяина замка. Мы бы его поддержали деньгами. А теперь немцы бог весть что могут подумать, ведь морфий - наркотик. Рауль оправдывался, что когда он о покупке договаривался, Карл болел, и что немцам он тоже всё объяснил. И обещал впредь с нами советоваться.
Праздник продолжился. Герр майор танцевал с местной девушкой. На улице Карл и мсье Оленефф ругались из-за рабочих завода. Карл давно хотел уволить коммунистов, а мсье Оленефф кричал, что у них руки растут из правильного места, и если всех уволить, то работать будет некому. Неужели он не понимал, что коммунисты только вредят заводу - саботажничают, представляют угрозу, отпугивают честных французских граждан, которые могли бы захотеть работать на заводе? Разве не он говорил раньше, что красные уничтожили его страну? Я ещё отвечала тогда, что Германия непременно изгонит коммунистов из России. Так теперь и выходило - Рейх начал войну с большевиками. А мсье Оленефф начал вступаться за людей, которые отняли бы у него всё ещё раз, если бы у него хоть что-то осталось. Это так грустно - как овца, до такой степени напуганная волками, что защищает их от охотников.
А у одного из немецких часовых возникли вопросы к одному из портретов, висящих на стенах. Он подозревал, что на нём может быть изображён не маршал Петэн, а предатель и мятежник Голль (аристократических приставок британские прихвостни не заслуживают). Кто-то предполагал, что это может быть потрет Петэна в молодости. Я подошла взглянуть на портрет. На нём был определённо изображён другой человек - ненамного моложе маршала, с совсем другой формой лица. Если маршал даже в старости был благородно красив, что выдавало чистую кровь, то Голль производил неприятное впечатление. Как можно в здравом уме поддерживать такого человека, пошедшего против своей родины?..
Мы с Карлом пошли на мессу. Отцы-доминиканцы зачитали послание Папы, но я мало прислушивалась к нему. Мне вспоминалось, как передо мной на мессе стояло двое мальчишек - а теперь я чувствовала себя немного одиноко. Я заметила, что Карл не подошёл к причастию, - но за тем, чтобы он регулярно исповедался, я не слежу. Поскольку отцы призывали помогать ближним в нынешние нелёгкие времена, я пожертвовала пятьдесят франков. После мессы Карл сказал, что послание Папы было подозрительным: не имел ли он в виду, говоря о тёмных временах, действующую власть? Я сама засомневалась. Конечно, глава католической церкви не мог заступаться за евреев, и тем паче склонять паству к бунту, но... Карл говорил, что он больше не доверяет церковникам, и никому нельзя доверять. Это грустная правда, как и в случае с мсье Оленефф, который больше не на стороне традиций и порядка.
Карл велел мсье Суртену, по-прежнему занимающемуся (якобы) поиском пропавшего Креста, обыскать монастырь. Вор мог спрятать реликвию там, а монахи могли принять её за обычный крест. Мсье Суртен, как и ожидалось, вскоре вернулся доложить, что ничего не нашёл. Слишком быстро, чтобы за это время можно было обыскать большой монастырь. Карл сердился и требовал, чтобы полиция обыскала все дома в городе. Мсье Суртен парировал, что не может обыскать дом мсье Ру, в котором разместилась немецкая исследовательская лаборатория. К счастью, мимо проходил герр майор, и Карл спросил у него, можно ли обыскать лабораторию на случай, если кто-то спрятал украденную реликвию в этом здании до того, как лаборатория открылась. Герр майор дал разрешение.
Следом подошёл герр полковник и стал задавать вопросы про Рауля и морфий. Карл сказал, что Рауль должен был ему всё объяснить, но герр полковник утверждал, что ему ничего не объяснили. Он не удовлетворился тем, что Карл рассказал про желание Рауля иметь запас препаратов в замке, и потребовал, чтобы Рауль повторил то же самое в присутствии герра майора и доктора, с которыми тот договаривался. Карлу ничего не оставалось, кроме как обещать организовать эту встречу. И доставил же Рауль проблем... Но герр полковник всё же слишком параноик. Лучше бы он занимался тем, что коммунисты разгуливают на свободе.
После обеда в библиотеке я сыграла в шахматы с герром Шульцем. Когда он простил мне ошибку, в которой я могла потерять одного из слонов, я начала теснить его короля, но на доске было ещё слишком много фигур, чтобы поставить мат, и мой противник сопротивлялся. Следующую мою ошибку он уже не простил - я лишилась королевы, и ход партии резко переломился в пользу герра Шульца. Шансов у меня больше не было, а гоняться за моим королём по всей доске можно было бесконечно.
- Похоже, мне нет смысла продолжать двигаться, - заметила я.
- Вы сдаётесь?
- Да.
- Скажите это.
- Я сдаюсь.
Довольный победой, он вернулся к патрулированию. Я вышла из библиотеки; улицы во время сиесты были совсем пустынными. Я заметила девочку, раньше разносившую газеты. Я не знаю, кто её родители и есть ли они, но если да, то они совершенно ей не занимаются. Она тихо сидела у стены. Пока никто этого не видел, я вынесла из своей комнаты в замке третью, последнюю плитку шоколада от мсье Ру, которая так и лежала, завёрнутая в платок, и протянула её девочке.
- Бесплатно?
- Конечно, бесплатно, ешь!
Она поблагодарила. Дети, которые благодарят, точно не вырастут ворами и тунеядцами. А я, никем не замеченная, вернулась в замок.
Когда евреев обязали носить жёлтые звёзды, это оказалось очень удобно. Сразу стало видно, как много в городе евреев - и все они прятались, потому как стыдно признаться, что ты еврей. Всё большое семейство Клеман! Вот бы французам и другим европейским народам быть такими же чадолюбивыми, как эти евреи, плодящиеся, чтобы заполонить всю планету.
Листовки продолжают появляться. В один день я собрала их три - со стихами, довольно хорошими, в которых не было бы ничего предосудительного, если бы они не были прикреплены к обычной красной пропаганде. Стихи были подписаны именем Анри Туссена - под тем же именем публикуются стихи в газете. Это было верхом наглости. Я отнесла листовки герру майору и попросила выяснить у работников редакции, кто приносил им на публикацию рукописи с подписью Анри Туссена. Это ведь должно быть не так сложно узнать. Также меня беспокоит, что листовки появляются только в нашей части города - подальше от немецкого штаба. Необходимо усилить охрану улиц: где безнаказанно раскидывают листовки - там начнутся и грабежи, и нападения.
Сегодня Карл пришёл в замок, откуда я выхожу всё реже, и рассказал, что всех евреев депортировали, при этом Андре Лелю - и какое его, не еврея, дело, или красная пропаганда совсем лишила его рассудка? - напал на мсье Карпа, и его арестовали. Странно, что его не арестовали раньше, а дожидались совершения преступления. Также Карл сказал, что некую Эсперансу, находившуюся в розыске, наконец поймали и расстреляли. Следом пришла проверка документов - уже знакомый мне герр Шульц взглянул на наши паспорта и извинился за беспокойство. Я ответила, что не стоит извиняться за бдительность - я понимаю, что это важно.
Мы с Карлом проводили время в шахматном клубе. Он играл с неким господином, который вёл две партии одновременно, а я наблюдала. Живший при кафе кот Жавер, совершенно отъявленное животное, пришёл ко мне на колени, - оставалось только гладить. Из окон было видно, как на площадь перед кафе вывели Андре Лелю. Прежде посреди города никого не расстреливали, но, должно быть, это был особый случай - либо торопились, либо хотели, чтобы видели из редакции. Я не люблю выстрелы, и кот, похоже, не любит тоже. Будем, кот, вздрагивать вместе. Когда ему дали право последнего слова, мсье Лелю грязно выругался - но если он и был нетрезв, это был первый раз, когда я не осуждала его за это.
Среди бела дня некий тип подошёл, не скрываясь, и едва ли не над моей головой снял портрет маршала Петэна. Когда я снова подняла голову, там висел уже другой портрет, очевидно - снова Голля, а вредителя и след простыл, но я хорошенько его запомнила. Это было самоубийственной наглостью, граничащей со слабоумием - неужели культ их обожаемого генерала-предателя, которого никто не воспринимает всерьёз, разве что как надоедливую муху, стоит того, чтобы за него умирать? Мне не чуждо сочувствие, но такие люди настолько жалки в своих мелких пакостях, что не вызывают даже жалости. Я описала этого человека немецкому патрульному, который проходил мимо, и ещё не завершилась шахматная партия, когда я увидела, как этого вредителя вместе с хлыщом, работавшим охранником в борделе, задержали и увели. Какое-то особенное пристрастие вредитель имел к портретам и попытался сорвать ещё один, пока его волокли. Пришлось поправлять. Некий господин при виде ареста упал в обморок - пришлось звать врача, но он быстро очнулся и так и сидел посреди кафе, приходя в себя.
Некоторое время спустя по улице пробежал стремглав Оленефф-младший, вооружённый, и прокричал, чтобы никто не ходил в другую часть города, потому как там опасно. Затем пришли немецкие солдаты и объявили комендантский час, велев всем немедленно расходиться по домам или местам работы. Мы с Карлом ушли в замок и стали прислушиваться к городу. Несмотря на комендантский час, Шуа и не думает затихать. Слышен даже смех, хотя с тех пор, как Клеманов депортировали, в прежде принадлежавших им домах почти не осталось жителей.
Помню, тот день начинался вполне обычно. Чтобы не скучать, мы решили, что пребывание в шахматном клубе, а не на улицах, не является нарушением комендантского часа, и снова собирались за шахматной доской. Тогда рядом со мной сидела странная женщина, которая кокетничала с мсье Карпом, говоря, что её чай отравлен и она наслаждается последними мгновениями жизни. Мсье Карпу было не до шуток - он отвечал, что потерял всех своих людей в уличных боях, выжила только секретарша, и говорил, что немцы разочарованы тем, что никто из замка Руссильон не встал на их сторону. Но у нас не было оружия, кроме фамильного меча, мы могли разве что предоставить замок в качестве убежища, - но к нам не обращались за помощью.
Помню, снаружи раздались отдалённые шум, выстрелы и крики. Они приближались с факелами из темноты, становились громче. Миг - и вооружённые люди наводнили улицу. Это были британцы. Они ворвались в кафе и в библиотеку - женщины приветствовали их радостно, как своих. Они галдели, хватали меня руками, явно не все они были трезвы. Меня вытащили на улицу, кричали в лицо, что все должны идти на площадь. Мне сделалось страшно. Текущая к центру города толпа оттёрла меня от Карла, и я его потеряла. Мне хотелось отойти в сторону, слиться со стеной, переждать этот жуткий людской поток в животном оцепенении, - но меня замечали, толкали, снова куда-то волокли.
Меня нашёл Рауль, взял за плечи и повёл с собой, как слепую. Только так я могла идти.
- Вы знаете, где Ваш брат?
Я с трудом выдавила правду:
- Нет.
Толпа скучилась на площади - горожане напротив британских солдат. Мы держались в стороне, впереди - стена затылков. Я оглядывалась и не видела никого из соотечественников, и уже не могла сдержать слёзы. Почему-то главаря британцев было хорошо видно - должно быть, он стоял на каком-то возвышении. Он говорил, что жители Шуа могут теперь судить кого пожелают. Я ждала, что будут названы имена, - но не ожидала услышать голос Карла, такой громкий и молодой. Он вышел перед захватчиками и заявил, что отказывается подчиняться британской власти, и если для того, чтобы не иметь с ней дела, придётся умереть, то он готов. Я стала звать его, проталкиваясь сквозь чужие плечи, Рауль побежал следом; но в тот самый миг, как только я оказалась рядом с Карлом, я поняла, что он может быть только здесь, на этом месте, и я могу быть только рядом с ним.
И сразу перестало быть страшно. Страшна неизвестность, а теперь всё стало ясно и просто. Я сжала ладонь Карла, лишь на мгновение. Он отошёл к стене, я и Рауль встали по левую и правую руку. Мелькнула мысль: хорошо, что не ставят лицом к стене, - хочется видеть глаза тех, кто будет в тебя стрелять. Возле меня встал мэр Клоарек. Прямо напротив - на другом конце прямой, как выстрел, линии - стоял Анри и ничего не говорил. Британцы зачем-то тянули, требовали обвинений. Некоторые женщины плакали, - зачем их мучают? Немцы не заставляли женщин смотреть на расстрелы.
Недопустимо представать перед врагами слабой. Я вытерла слёзы, поправила причёску, платье. Держать осанку, держать лицо - это первое, чему меня научила мать, а её научила бабушка. Почему так дрожат колени? Как у девчонки - это недостойно женщины, воспитанной в Рейхе. Должно быть, от холода. В тот день было очень холодно. Снова откуда-то выскочил мсье Ру и стал просить Рауля "увести маркизу". Почему он делал это теперь? Защищал меня, когда уже не мог рассчитывать на мою защиту?.. Неужели?.. Бог мой, я же старая женщина, родившая двоих детей...
- Как действующая власть я приказываю Вам уйти, - с трогательной уверенностью говорил мсье Клоарек. - Вы должны подчиниться моему приказу.
- Нет. Я и мой муж - единое целое.
Хозяйка борделя мадам Жоржетта вышла вперёд и стала рыдать о том, что хватит проливать кровь. Мне хватило сил на то, чтобы улыбнуться ей и сказать:
- Не волнуйтесь за нас. Это наш выбор. Всё будет хорошо.
Затем вышел монах из доминиканского монастыря. Его было не узнать - в рубахе и штанах вместо рясы, с ружьём, висящим на груди. Он говорил уверенней, и к нему прислушались больше. Говорил он что-то о том, что он всё ещё монах несмотря на то, как он выглядит (неужели?), и что претензии у него есть только к одному человеку - мсье Карпу, но этого человека здесь нет. Если бы у меня было ещё чуть больше сил, чтобы до него докричаться, - я сказала бы ему, что ненавидимый им (так по-христиански) мсье Карп потворствовал евреям в бегстве. Но сил оставалось всё меньше и хватало только на то, чтобы стоять с поднятой головой.
Британцы почему-то отступили. Не стали спорить с городом. Сделав хорошую мину при плохой игре, снисходительно велели нам уходить и жить в этом городе дальше, если получится. Я замешкалась, не веря, что таков итог и мы живы. Рауль протянул мне руку и провёл сквозь толпу, которая словно расступилась и сомкнулась снова. Британцы ещё что-то говорили напоследок.
Все горожане собрались на главной площади Шуа.
Некоторые танцевали.Спасибы и постигровое не влезли - следующим постом.)
@темы:
moments of life,
deutschland uber alles,
friendship is magic,
moments of dream,
соседи по разуму,
ролевиков приносят не аисты
-
-
22.04.2018 в 01:35-
-
22.04.2018 в 01:49-
-
23.04.2018 в 17:20-
-
23.04.2018 в 17:36Воистину фрау Амалия была более договороспособна)