Турульф из рода Халет по прозвищу "Мелкий". Отчёт отперсонажный. День IIПосреди ночи заполошно искали лекаря - был ранен один из наших хозяев, и говорили, что вроде не волком и не орком; мне не было дела до его здоровья, я лёг спать, и никто не смог бы добудиться меня до утра, даже если бы небо падало. Засыпая, я перебирал в кармане прохладные ракушки на шёлковой ленте и со страхом думал о том, что я привыкаю: привыкаю откликаться на "ирхор" и бухаться на колени, привыкаю кланяться и вместо "хорошо" говорить "дурно", привыкаю к унизительным этим прозвищам - Шнурок, Мелкий, Рожа... Наутро одна вороная кобыла принесла рыжего жеребёнка, но всё больше лошадей болело, и один из хозяев слёг. Хуба жаловался, что эльфийка наложила на него нумар - то есть морок, чары. Я спросил, что ему приснилось или привиделось и почему он так уверен, что это именно эльфы, а он ответил, что когда эльфийка с ним говорила, всё вокруг него пропало, и он увидел наяву "вещи, которых не существует" и о которых он не может говорить. Так я и не узнал от него, что показала ему эльфийка, - а ведь прежде я думал, что эльфы в плену слишком обессилены, чтобы творить свою магию. Когда перед завтраком созывали всех смотреть на казнь - и хозяев, и рабов, - я даже не сложил между собой эту новость и то, что говорил Хуба. Наши хозяева были заняты и не пошли, и не настаивали, чтобы мы ходили, и я не пошёл; только перед завтраком я услышал, что казнённая эльфийка была наша. По эльфу, оставшемуся в одиночестве, не было видно, чтобы он скорбел, - он всё так же сидел под деревом, напевал и чему-то улыбался. Я спросил Хубу, как он себя чувствует после того, как донёс на эльфийку и из-за него её казнили, но для него всё было в порядке вещей - он сожалел только, что запрещено избить оставшегося эльфа. Вдруг он отошёл к дереву и стал говорить с ним, а потом вновь пожаловался на "нумар" - словно эльфийка с ним попрощалась. Но, похоже, она умерла напрасно.
После завтрака меня взяли на расчистку. Эта работа считалась опасной, потому как следовало рабов с палками пускать вперёд на случай нападения волков или беглых орков, но на деле вастакские воины, похваляясь друг перед другом, сами рвались вперёд со своими мечами, и оставалось лишь добить подранков. На сей раз на границах встретился небольшой орочий отряд, который вовсе не желал делиться своими угодьями. Пока вастаки вели с ними переговоры, один из рабов стал удаляться в лес и заходить оркам с тыла, некоторые другие последовали за ним. Как только они оказались за спинами ничего не подозревающих орков, мы все одновременно ударили по противнику, и орки, застигнутые врасплох, сопротивлялись недолго. Я сразу разоружил того, что упал под моим ударом, и протянул хозяину его копьё, но орочьи копья были смастерены столь дурно, сиречь из рук вон плохо, что никуда не годились. Некоторых орков связали и взяли в плен, а мы вернулись. Один из хозяев по-прежнему болел, и не хватало целебных трав, чтобы лекарь сварила для него снадобье. Змея спросила разрешения поискать травы, и я напросился тоже, - хоть я ничего в них не смыслил, мне нравилось бродить по лесному оврагу одному, без постоянного надзора. Бежать, не зная округи, было безнадёжно не только из-за волков и орков, но и из-за болот, в которых легко можно было сгинуть, но я надеялся увидеть следы присутствия местных отрядов свободных людей. Однако я ничего не нашёл - ни трав, ни весточки с воли. Лекарь для коней также никак не приходил на наш хутор, и тут уж я сам обратился к хозяйке за разрешением поискать его, - это была возможность осмотреться в селении. Она разрешила, а Хеанот описал мне ученицу лекаря, которая могла помочь с лошадиной хворью.
Девушки этой нигде не было видно. Я шёл по улице к дальнему дому и чувствовал, будто кто-то меня догоняет. Услышав окрик, я упал на колени и лишь потом, подняв глаза, увидел, что это была она, кого когда-то звали Адельхайд. Я хотел встать, но она ударила меня плетью и спросила, как мне живётся. Я ответил, не опуская глаз, что живётся мне неплохо, и полюбопытствовал в свою очередь, как живётся ей - сытно ли, богато? И замуж выдадут, ежели пожелает? Отчаянно хотелось разглядеть в ней прежнюю Адельхайд, понять, за что она заплатила жизнями своих родичей, - я бы понял, если бы она хотела кого-то спасти, я бы простил, если бы её заставили, но не видел ничего, кроме довольства своей властью. Быть может, она что-то почувствовала, потому что велела мне встать и, отбросив в сторону плеть, спросила, что я хотел ей сказать. Должно быть, она ожидала, что я прямо посреди улицы захочу её ударить, и сразу сбегутся щитоносцы с мечами, но не зарубят, а возьмут живым и казнят у столба. Ну уж нет, не доставил бы я ей такой радости. Я сказал, что нечего мне ей говорить, кроме того, что доберёмся мы и до неё, и добавил уже ей вслед, что я за свою родную кровь ответ держу. После я пожалел было, что позволил ей просто так уйти, но тут же оборвал себя: ударил бы свободный человек безоружную женщину? Только вастаки способны на такое, но вастака из меня никто не сделает. Когда я буду с мечом и она будет с мечом - тогда и поговорим, и честный бой рассудит, кто прав, кто виноват. Я не провожал её взглядом, а прошёл дальше вдоль стены крепости и наткнулся на ту самую ученицу лекаря, беседовавшую с кем-то из рабов. Она обещала зайти чуть позже, и я принёс эту весть хозяйке, - прогулки мне хватило с лихвой. Тем временем Вилид в дальнем овраге нашёл траву, нужную для исцеления хозяина. Сказал, что для него это было нетрудно, потому что он хитлумец. Удивительно было, как в нём исполнительный раб уживался с человеком, помнящим о своих корнях, как он не мечтал о свободе, но сохранял человеческий облик.
Хеанот, с утра пасший лошадей, спросил, есть ли у него шансы, если ему нравится девушка-вастачка - та ученица лекаря, которую он мне описывал. Ему ответили, что нужно хорошей службой заслужить хор, то есть волю. Он, подумав, добавил, что ему нравятся даже две девушки, и вторая - рабыня. Стало быть, он собирался жениться и остаться здесь, окончательно превратившись в Шнурка, и можно было не надеяться на то, что он поможет с побегом? Я не спрашивал у него, не врёт ли он, чтобы отвести от себя подозрения, - боялся услышать ответ. Чуть погодя нас со Змеёй и Шнурком отправили на строительство земляного вала вместе с Молчаном. Один копал землю, другой подставлял мешок, а когда мешок наполнялся, его вдвоём водружали на кладку, как камень. Вастак, надзиравший за нами, отчаянно скучал, и я предложил рассказать ему историю, но он эту историю уже слышал. В ответ он рассказал о том, как храбро сражались беглые рабы в осаждённой крепости и даже кого-то ранили, о том, как их пытали, и о том, что один из них после пыток, когда за ним перестали следить, сочтя полумёртвым, сбежал. Казалось, в голосе вастака при этом звучало уважение, либо он подыгрывал, желая понаблюдать за нашей реакцией; я согласился, что эти рабы были достойными воинами. Для чего же он давал нам ложную надежду? Я не стал думать об этих рабах - работа на солнцепёке тому не способствовала, мы то и дело поливали головы водой. Когда наш надзиратель объявил время отдыха, мы с Молчаном решили продолжать, чтобы вовремя выполнить норму. Тут лопата в его руках переломилась у черенка, и мы взяли лопату, оставленную Змеёй, которая в силу опыта копала куда быстрей меня. Вернувшись к работе, Змея взялась за сломанную лопату, вастак заметил и велел мне дать ей пять палок. Я сказал, что это была моя лопата и вернее будет наоборот, но отродясь такого не было, чтобы вастак изменил принятому решению - я добился лишь того, что прежде я должен был наказать Змею, а затем она меня. Спорить - значило бы сделать ей хуже, и пришлось взяться за палку. Вастак особенно не следил, и я считал удары: один, два, четыре, пять...
Незадолго до окончания работ пришла хозяйка с одним из братьев и хотела увести меня, поскольку со мной-де желали поговорить в крепости, но я был ещё нужен на строительстве, и меня не отпустили. Змея спросила меня, что я такого натворил, что хозяева приходили за мной аж на поле, - а мне и правда не в чем было признаваться. Но даже страха не было: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Все мы что-то нашли, копая, - я углядел в земле небольшой металлический амулет и засунул его в карман, но Змея заметила, что я что-то припрятал, и после работ повела нас со Шнурком отдавать добычу хозяйке. С утра я осторожно выспрашивал у Змеи, какую ценность имеют эти безделушки, - что если в них могла таиться некая магическая сила, которую мог использовать Север? Змея ничего мне не ответила, кроме того, что все находки полагается передавать хозяевам, но я всё ещё подумывал о том, не показать ли амулет эльфу, потому не без сожаления преподнёс хозяйке бусы из ракушек, а амулет оставил при себе. Эльф, как назло, был на виду, под своим деревом в тени, и я присел рядом - передохнуть, прежде чем идти в крепость. Спросил у эльфа, что в его народе делают с родичами, которые совершают предательство из корысти, ради собственной выгоды. Он ответил, что таких эльфов все чураются, и они остаются в одиночестве. Тогда я спросил, что делают с теми, кто продолжает причинять вред окружающим, но эльф сказал, что в его народе такого не бывает вовсе. Я поделился подозрениями, что моя дражайшая родня могла сдать меня в крепость, - пусть хоть кто-то знает на случай, если я не вернусь. Прочие рабы предостерегли меня, что после таких бесед с эльфами в крепость и вызывают. Хозяйка Мина позвала меня, и я пошёл к крепости за ней. Я удостоился приглашения самого палача - багур-лаг-хай. Сквозь приоткрытый полог её шатра я заметил Седого, который находился в крепости всё то время, пока мы были заняты фортификацией. Палач велела ждать, и мы отошли в тень. На мгновение я подумал, что меня мог под пыткой назвать и Седой, как бывшего соратника по отряду, но не мог винить в этом старика.
Когда Седого отпустили, палач приблизилась ко мне и предложила рассказать об отрядах свободных людей, скрывавшихся в лесах, - их численности, передвижениях и прочая; знала бы она, какую силу придавала мне этим вопросом! Если вастаки доискивались сперва у Седого, затем у меня - значит, отряды действительно могли существовать, но вастакам ничего не было о них известно. Я ответил честно, что не отходил далеко в лес, а только собирал травы по поручению хозяйки, что не встречал в лесу никого, и следа не видел, и ни звука не слышал. Палач произнесла, что придётся разговорить меня иными способами; казалось, она устала от долгой работы. Забрав меня от хозяйки, она обмолвилась, что та, кто сообщила о моих связях с отрядами, врать не могла - и мои последние сомнения рассеялись. Приведя меня в свой шатёр, она усадила меня в глубокое деревянное кресло, откуда невозможно было упасть, созвала своих учениц и дала мне взглянуть на стол, где держала в образцовом порядке свои рабочие инструменты. Я подтвердил, что знаю, для чего они нужны. Я понимал, что промедление должно служить устрашению, но было в этом церемониале нечто уважительное, как если бы лекарь показывал свои инструменты больному, прежде чем приступить к операции, дабы тот убедился, что лезвия чисты и не затуплены. Наконец, палач завязала мне глаза алой лентой и сказала, что не начнёт, пока я буду говорить. Я откликнулся, что говорить могу долго, и сказал, что догадался, кто возводит на меня напраслину и желает меня извести из страха потому, что я её родич. Палач спросила, угрожал ли я своей родственнице - я ответил, что да, но и пальцем её не тронул. Та назидательно заявила, что ирнан замысленный есть ирнан совершённый. Что ж, лучше ответить за совершённое, чем за не совершённое! Багур-лаг-хай приступила и сперва приложила к моей щеке холодный нож, пообещав, что если я не скажу ничего, он станет раскалённым. Обещание она сдержала. Я кричал от боли, когда моя кожа прилипала к клинку и лопалась, чувствовал запах палёной плоти. Но это можно было пережить - своих лошадей вастаки тоже клеймят, постоянно боясь, кабы не свели соседи. После она тонким лезвием очертила контур на моей шее и сорвала полоску кожи. Кровь текла за шиворот, но и теперь я не потерял сознания, и даже слёзы не выступили из глаз.
Палач развязала мне глаза и велела расспросить других рабов о том, что они могли знать о лесных людях, а после обеда самому вернуться и обо всём рассказать. Я отвечал, что так и сделаю, хотя даже будь у меня желание, выведать что-то было бы невозможно - рабы слишком мало доверяли друг другу; но если я не побоюсь прийти вновь, это уменьшит подозрения. Доказательств против меня не было, и мысль о том, как это должно было злить Адельхайд, повышала мне настроение. От боли я ослабел, но смог выйти из крепости и дойти до хутора рода Волка; меня даже не сразу заметили, Змея посоветовала мне смыть кровь, но шрам с щеки и рану с шеи было не смыть ничем, и ещё долго я не мог поворачивать голову, пока эта рана заживала. Тут Шнурок принёс с расчистки окровавленную Рожу и умчался прочь; мы уложили её у костра, она была очень плоха, и я, глядя, что Шнурок возвращается в сторону леса, а вовсе не ищет лекаря, поспешил найти помощь сам. Одна из учениц лекаря была из дома Змеи, и я прибежал туда, упал на колени и сказал, что у нас тяжело ранена девушка - так и не сумел выговорить, что рабыня. Меня послали назад - перевязать её и уточнить, кем была нанесена рана: волком или орком. Рожа, пока я добежал, уже пришла в себя и смогла сказать, что это были люди, разбойники. Лекарка из дома Змеи ответила мне на это, что раны, нанесённые боевым стальным оружием, она лечить не может и нужно идти в крепость. В крепость так в крепость - раз там побывав, уже её не боишься, а ради того, чтобы Рожа не померла, можно хоть к самому престолу Севера. Встав на колени перед воротами, я дозвался до стражи и получил разрешение принести раненую к целителю. Когда я примчался на хутор, раненых рабов было уже двое - Рожа и Седой, но в крепости их приняли, хотя раненых там было множество. Был ранен и Бартош. Когда посторонним велели расходиться, Шнурок пожелал остаться рядом с ним - я надеялся, что для того, чтобы что-нибудь услышать или украсть, а не из дружбы.
Во время обеда Молчан и ещё одна женщина, принадлежавшая, должно быть, также роду Беркута, чьё лицо пересекали шрамы будто от удара когтистой лапы, спрашивали меня, откуда у меня ожог и за что меня пытали в крепости. Я охотно рассказал им о том, как меня оговорила моя родственница, показал им издали её богатую шапку, которую она не снимала даже за столом, и Молчан согласился, что всегда подозревал в ней что-то чужое, - так тоже можно было привлечь кого-то на свою сторону, пусть они и не согласились бы на побег. Каждый раз за обедом северяне из крепости находили, к чему придраться, дабы устроить показательное наказание. Вот и в этот раз их взгляд упал на двух эльфов, мужчину и женщину, сбившихся вместе в стороне от других рабов с затравленным видом. За то, что она якобы продолжала есть, когда встала на колени, приветствуя их, северяне назначили ей багур в виде порки. Я также не прекращал жевать - и когда стоял на коленях, и когда выпрямился; и я прямо смотрел на северян, не отводя взгляда, гадая, заметят ли они это, но ими несомненно владела ненависть к эльфам, а вовсе не любовь к соблюдению порядка. Прочих рабов обыскали только - пришлось с амулетом расстаться, сказав, что ещё не успел его отдать хозяйке. Эльф набросился на исполняющих наказание, словно зверь, и только несколько клинков, обрушившихся на него одновременно, сумели его остановить - но не убить. Вокруг распластавшегося на полу, ещё живого эльфа столпились кольцом зеваки. Женщина со шрамами, с которой я говорил, швырнула ломтем хлеба в тех, кто бил эльфа, и её ударили тоже - она так и осталась лежать. Дальнейшую судьбу их обоих я упустил: вернулся Шнурок из крепости, сообщил, что все раненые выжили и поправились. Его самого Бартош, когда очнулся, избил и в живот ранил, хотел кишки выпустить, но его, Шнурка, также вылечили. Говорил он об этом так буднично, словно Бартош как хозяин и впрямь имел право распоряжаться им как своей собственностью, и словно это было в порядке вещей. Видимо, у Бартоша после лечения вновь помутился разум, как в тот день, когда он потерял свою семью.
После обеда я явился в крепость и дождался палача, но она, услышав, что ни рабы, ни даже хозяева не знают ничего об отрядах в лесу, дала мне "ещё времени". Многие рабы рода Волка ушли на выпас, так как лошадей стало больше, и им нужно было больше места. Я помог им вывести коней, и меня оставили следить за хутором. Успел я переговорить и с Вихардом, который передал от рабыни-травницы, частенько навещавшей наш костёр, что у рода Волка хранится эльфийская реликвия - кубок в форме рога, и нужно любой ценой её добыть. Легко сказать, когда хозяйский шатёр заперт, а в нём ещё и выздоравливающий хозяин всё время лежит! А может статься, кто-то эту вещицу всё время носит при себе, зная о её ценности или же не зная. Затем пришли с кухни и велели прислать кого-нибудь готовить ужин. Я помнил наверняка, что хозяева отправляли уже на кухню Вилида, и пошёл его поискать, потому что очень уж не хотелось работать на кухне вместо него. Но в окрестностях кухни его не было, не было его и на выпасе - неведомо куда пропал. Пришлось нам с Вихардом отправляться на кухню и мыть в ручье грязные котлы и вёдра. Чистить и резать картошку и морковь присоединились Молчан и Хэлль, а там и Вилид объявился - выбежал из леса сломя голову, перепуганный, словно за ним по пятам гнались волки, и умчался в направлении хутора. А когда вернулся, отказался говорить о том, что видел, - дескать, если его будут пытать, то он выдаст, что рассказал мне, а если будут пытать меня, то я выдам, что от него услышал. Может, северная колдунья забавы ради наложила на него свой "нумар". Наконец, на кухню пришла новенькая - сказала, что звать её Дорна, купил её род Волка, а прозвали Воровкой за то, что у продавших её вастаков она пыталась что-то украсть. Я жадно расспрашивал её, откуда она родом, а она легко отвечала, что с Химринга, где прежде правил рыжий лорд, но свободных земель уже не осталось, разве что далеко на западе. Рассказывала, что выросла в почтении к эльфам, а теперь, говорят, последние эльфы убили друг друга в Гаванях, - далеко, должно быть: я ни разу не видел моря, и истории об эльфийских лордах не доходили до моих родных земель. Я недоумевал, чем эльфы лучше людей, если так же восстают брат на брата, и не стоит ли своим умом жить, а не поклоняться эльфам; и всё же разговоры с Дорной были для меня словно глоток чистой воды.
Не боясь свидетелей - я верил, что Молчан и Вилид не выдадут, только рабыни по прозвищу Грива, которую назначили главной по кухне, и следовало опасаться, - мы вспоминали свободную жизнь и лошадей, я рассказывал, как оказался здесь благодаря двум предательствам, рассказывал о "запретных словах" и о том, как живут вастаки. Дорна много смеялась, и оттого всё, что происходило вокруг, начинало и мне казаться нелепым и нестрашным. Вот северяне - так боятся, что ходят всегда в доспехах и толпой, должно быть, и спят в доспехах, а моются в них так точно. Вот палач - руки в крови, и даже не смывает кровь, потому как привыкла; а для чего она жертве глаза завязывает - только ли для того, чтобы жертве было страшно, или для того ещё, чтобы самой не страшно было человеку в глаза посмотреть? И слова эти кривые, так что лечение и мучение одним словом называется - багур, исправление то бишь: когда лечат болезнь, очищают тело, а когда пытают, вроде как очищают дух. Говорил я и о рабах, и о работах, - особенно Дорна интересовалась тем, как живут у нас эльфы, с благоговением отзывалась об их колдовстве. Хэлль тоже ожила, сказала, что носила когда-то имя Вереск, и рассказала, как казнили нашу эльфийку: у той хватило сил показать "то, чего нет" всем присутствующим, но после северная колдунья сделала так, чтобы все почувствовали отвращение к этому видению. Я малодушно порадовался, что меня не было при этой казни, - не хотелось испытывать на себе тёмное колдовство. Сговорились, что соберём сколько сможем припасов, целебных трав и оружия, а вечером после темноты встретимся на границе леса с отрядом, откуда Дорна к нам попала. Я сообщил ей о двух своих прежних соратниках - Вихарде и Деорноде, на которых можно было положиться, и о том, что на нашего командира уже перестаю надеяться. Пока мы сидели над бесконечными картошкой и морковью, вастаки играли на опушке свадьбу, за кем-то гонялись, с кем-то сражались, и орков, ранее взятых в плен, мы видели плечом к плечу с щитоносцами Севера. Творилось и вовсе странное: поставили у столба палача и наказали плетьми. Тут я и понял, что вастаки - такие же рабы, рабы Севера. Вот к роду Волка зачастил человек в рыжей рубахе, а после его визитов кто-нибудь из братьев то хозяйку ударит на наших глазах, то Шнурка - за то, что рабскую дерюгу не носит... И делали они это оттого же, отчего я Змею четырежды палкой ударил: чтобы не вышло хуже. И одни привыкли, а другие - мечтали о свободе от ига Севера.
Пока присматривающая за нами вастачка со змеями на плечах и Грива отвернулись, я свёл с кухни нож, лежавший на столе без дела, и спрятал за голенище. Зная, что за ужином северяне снова могут учинить обыск, я отпросился у надсмотрщицы до ветру и побежал к нашему бараку. Отпросился очень вовремя: как раз подходил к хозяйскому шатру, когда перед ним Шнурку даровали волю и сделали хорхаем. Больше не было Хеанота, нашего командира, а был вастак - дали ему меч и увели куда-то. Я хотел отозвать в сторону Вихарда и Седого, чтобы рассказать им о Дорне, но за ними увязались остальные рабы, и пришлось сказать только, что наши хозяева купили новую рабыню и что они сами её увидят, как мы с кухни вернёмся. Зато в бараке никого не было, и я закопал нож под шкуры, на которых мы спали. Возвращаясь, я застал-таки Вихарда в стороне от шатра и быстро прошептал про отряд, про нож, и чтобы он передал Седому, а Шнурку не говорил. С тем и прибежал назад на кухню, где уже не оставалось работы, кроме как следить за котлом на костре; ещё до ужина я раздобыл на кухне хлеба и жарил его на этом костре, и был сыт. Сообщил Вилиду и Дорне, что бывший мой командир сделался вастаком. И вот, как уже стемнело, велели созывать всех на ужин - сперва северян, а затем и вастаков по хуторам. Все опасались идти к крепости, и пошёл я - там уж должны были ко мне привыкнуть; оттуда пробежался к роду Беркута и роду Змеи, а к остальным шатрам и домам - Дорна. Не хотелось мне показываться на той улице, где я в первый раз встретил Адельхайд, - что если встречу вновь и не сдержусь, и не смогу уйти с отрядом Дорны? Впрочем, казалось мне, что я мельком видел Адельхайд прямо в крепости, в чёрном облачении щитоносца, - но если прежде было сложно её узнать, то ныне и вовсе почти невозможно. Правда ли она, или привиделось?.. Стали ужинать, и вастаки были недовольны едой, потому что она пригорела. И прямо из-за столов северяне погнали всех - и хозяев, и рабов - смотреть на казнь.
Я уже говорил Дорне, что здесь казнь вместо праздника, - у вастаков ведь всё наоборот. Она взяла меня за руку и крепко сжала, и так, не разнимая рук, мы вышли на поле, так встали на колени в стороне от столба, к которому был привязан человек в зелёной рубахе, из рабов; я знал о нём только то, что он был дружен с травницей, которая рассказала Вихарду об эльфийском роге. За помощь беглым и свободным людям его приговорили к четвертованию. Мы смотрели на тех, кто исполнял казнь, - один был в доспехе, другой без, но даже с ножами мы против их мечей ничего не стоили, и добежать бы не успели. А когда не можешь ничем помешать - остаётся лишь не отводить взгляда. Этому человеку сперва отрубили руку, затем ногу, а пока он ещё был жив - отрубили голову, и его крик ещё стоял у меня в ушах, когда от плахи отпихнули обезглавленное тело; но прежде чем меч палача был занесён в последний раз, человек успел прокричать, что имя его означает Рассвет, и рассвет придёт. Было велено после казни выстроиться всем рабам, что готовили ужин, и Вилид успокаивал нас, что за такую мелкую провинность не казнят, а разве что высекут; я тоже твердил как заклятие, что главное - дожить и дождаться. Мы с Дорной, Вилидом и Молчаном встали перед настилом, на котором стояли столы хозяев, а Хэлль и Гривы нигде не было. Пришла хозяйка Мина, велела Вихарду тоже встать с нами, чтобы все её рабы держались вместе, и гневно сказала вастакам из других родов, что на всех работах только и видно, что рабов рода Волка: и на расчистке, и на строительстве вала, и вот теперь из четырёх рабов, готовивших ужин, трое - рода Волка, а от остальных родов рабов не присылают. Сказав так, она отправила нас домой. Тогда я впервые испытал к ней благодарность. Когда она щедро одаривала нас объедками с хозяйского стола, это можно было списать на страх - и перед рабами, чтобы не взбунтовались впроголодь, и перед Севером, наказывающим хозяев, чьи рабы приходят на работы измождёнными; но в этот раз она избавила нас от наказания просто потому, что сочла это несправедливым. По дороге к костру Дорна шепнула мне, что припрятала меч и что армия эльфов с запада уже совсем близко. Только бы не прошла мимо нашего захолустья!
Дорна спросила меня, можно ли доверять нашему эльфу, который успел лишиться одного уха, и я, подумав, ответил, что да. У костра Хуба первым делом спросил Дорну, как она относится к эльфам, а Змея предложила выпить чашу в память о Шнурке, которого Бартош вызвал на поединок и убил. В крепости не признали сие как убийство хорхая и наказали его за убийство ирхора, потому что все рабы были собственностью Севера, но это было уже не важно. Быть может, Хеанот для того и добивался признания его вастаком, чтобы сразиться с Бартошем как с равным? Но почему тогда Бартош его вызвал, а не наоборот? Я так никогда и не узнаю, как распорядился бы Хеанот своей свободой, если бы подольше прожил: как друг вастаков или как враг их. Мы с Вихардом и Деорнодом встали и помянули его как свободного человека и славного командира, и я обещал помнить его тем, кто вёл нас за собой, а не тем, кто стал побратимом своим врагам. После речь зашла о грядущей войне, на которую весь день собирались хозяева, и Хуба задавался вопросом, что делать, если дадут палку, ведь настоящего оружия рабам не положено, - неужто сразу умирать? Змея подсказала, что можно хорошей службой заслужить хор, а я заметил, что есть и другие способы умереть свободным, если подумать как следует. Змея сказала, чтобы я сам повинился перед хозяйкой за то, что говорил запрещённые слова, иначе донесёт сама Змея; я так осмелел в ожидании скорых перемен, что даже был не против и уже представлял, как перескажу свои слова хозяйке Мине, но не успел - позвали на расчистку. Мы с Дорной пошли. Вастаки на сей раз свернули вглубь чащи, где горели мертвенно-бледные огни, и навстречу им вышли неясные, призрачные тени. Речь у этих существ была грубая, как у орков, но выглядели они совсем иначе. Кто-то из рабов шепнул, что это мёртвые эльфы. Мы были в невыгодном положении, чтобы атаковать их, и один из вастаков согласился на поединок один на один. Бой длился недолго - вастак был повержен. Прочие не решались выступить, и неведомые создания кликнули огромных волков, с воем бросившихся из-за их спин. Волки были убиты, а двое - связаны и взяты живьём, но многие были и ранены, в том числе и Бартош. Прежде чем идти на расчистку, я забрал из барака свой нож, и у меня родилась мысль добить Бартоша - на нём было столько ран от волчьих когтей, что ещё одной никто бы не заметил. И я стал настаивать на том, чтобы мы с Дорной отнесли его к лекарю, иначе он умрёт.
Поначалу никого не отпускали, боясь новой волчьей атаки, но затем забрать раненых разрешили. Я взвалил на себя руку Бартоша с одной стороны, с другой Дорну подменил Вилид. Сперва я засомневался, не поднимет ли Вилид шум, если я ударю Бартоша ножом, а следом меня вновь посетила прежняя мысль: чем я буду отличаться от вастаков, если стану резать безоружного, да к тому же находящегося без сознания? И Хеанот мог бы сделать так, но он вышел на честный бой и погиб, - мне ли бить в спину, пусть даже тот, кто опирался на моё плечо, уже не был тем Морко, с которым мы попадали и не в такие ещё передряги? Так мы вышли из леса на поле, рядом рявкал связанный волк, и мы с Вилидом дотащили Бартоша мимо крепости до самого шатра дома Волка. Впервые войдя в хозяйский шатёр, я тщательно осмотрелся, надеясь увидеть тот самый кубок-рог или что-то иное эльфийское, но ничего не нашёл; хотел прибрать что-то из оружия, но мечи были слишком велики, чтобы прятать их под одеждой, да и не успел - вошла хозяйка и велела нам с Вилидом уйти. Мы не знали, продолжалось ли сражение в лесу и не оставалось ли там ещё раненых, потому на всякий случай дошли до опушки; но встреченный нами вастак, руководивший работами, сказал, что расчистка окончена и всем следует вернуться по домам. Одно меня тревожило: Дорна не дошла до хутора. Вилид покричал её имя подле леса, но дальше не пошёл, рассудив, что если её оставили где-то под кустом без сознания, то наверняка её уже сожрали волки. Я же подумал, что она не так проста и могла уйти в лес к своему отряду, потому попросил Вилида не говорить хозяевам о том, что Дорна пропала. Однако Дорна встретила нас уже у костра и шепнула мне, что припрятала уже четыре меча - два в бараке и два за большой сосной. И как только у неё это получалось! Не зря, видать, обозвали Воровкой. Она была уверена, что эльфы непременно вот-вот придут - оттого и зажглась на западе звезда. Говорила, что всё будет хорошо - так, что я сам начинал в это верить и представлял, как вернусь домой вместе с ней. Когда она ушла от костра, я пошёл за ней и нашёл её за бараком, вместе с эльфом. Он о чём-то говорил ей негромко, и я не стал им мешать. Когда он замолчал, она сказала, что он показал ей свой дом. Я подумал о том, что хоть колдовство колдовству рознь, не хотел бы я, чтобы на меня накладывали такие чары.
Прежде я ни разу не бывал в этой рощице за бараком, а там оказалось тихо, уютно, и хорошо было смотреть со взгорка на звёзды. Эльф сказал, что там он всегда и жил, там и спал. Хотелось ещё поговорить с ним, но я озяб и вернулся к костру, а некоторое время спустя к хозяевам пришли гости, и нас с Седым вызвали в их шатёр. Я сразу догадался: будут продавать. Так некстати разлучат с Дорной и Вихардом, с припрятанным оружием... Я ожидал, что тот вастак, что, казалось, к хозяйке сватался и вроде даже с подарками приходил, явится за приданым, но то была глава матриархального рода Змеи и её сын. Он посмотрел наши зубы, будто коням, а его мать оказалась умнее и устроила проверку по-своему: произнесла приветствие, при котором следовало вставать на колени, спросила, как нас зовут и на какие работы нас отправляли. Заявила, что оба мы дерзкие, но если в молодости это простительно и поправимо, то в старости - уже нет, и что Седого она возьмёт только потому, что он, как говорили, в одиночку убил волка. Хозяйка Мина отвечала, что они здесь, в роду Волка, прекрасно со всеми рабами справляются. Сговорились о том, что купят меня, а за Седого доплатят немного и возьмут, ради его опытности, в качестве довеска. Но как только монеты перешли из рук в руки, Седой бросился на нового хозяина, вырвал у него меч - но его быстро остановили. Я надеялся, что это сорвёт сделку, однако хозяева извинились и обставили всё так, словно это было краткое помутнение рассудка, чем спасли Седому жизнь - иначе не сносить бы ему головы за нападение на хорхая. Я хотел отпроситься у новой хозяйки "попрощаться с друзьями", чтобы заново припрятать нож на случай, если в новом доме обыщут, да и нужнее было оружие тем, кто оставался; но она, заподозрив что-то, не отпустила, однако ей чем-то понравились мои ответы на её вопросы, и она сказала, что разрешает мне видеться и говорить с рабами дома Волка и на работах, и в другое время. Попрощался я только с Миной - казалось, ей жаль было меня отпускать. Да и мне было жаль расставаться: если придёт война, она будет в числе тех, кого я не задумавшись собой прикрою.
Шагая к шатрам рода Змеи, я утешал себя тем, что это ненадолго, и где бы я ни был - я встречу армию с запада и присоединюсь к ней хоть с ножом, хоть с палкой, хоть с голыми руками. Там я стал свидетелем занятного зрелища: бывший в гостях щитоносец Севера буйствовал, размахивая мечом, и кричал, что армия с запада уже близко, что пора спасаться, пока не поздно. Мне совсем не хотелось, чтобы вастаки были настороже и встретили подходящие силы эльфов во всеоружии, потому я сказал, что гость просто бредит и что наш хозяин после одного целебного зелья бредил также (что было правдой). Обессилев, гость повалился на кресло и затих - тут его разоружили и перенесли отдохнуть в рабский барак, который был у рода Змеи совсем близко к хозяйскому очагу и откуда он вскоре сбежал, выворотив окно. Рабов у рода Змеи было немного, и одним из них был Малёк, которого я уже встречал во время трапез. Собрались все хозяева, сели вокруг костра, и начались разговоры весьма примечательные. Говорили о том, что они не желают подчиняться Северу и только для виду употребляют при северянах слова на Тёмном наречии, а у себя дома рабов не называют ирхорами и других порядков не соблюдают. Подходил к очагу и вастак из рода Козла и рассказывал, что эльфы теснят армию Севера, и она отступает, и всё больше приходит дезертиров; воинов рода Змеи это чрезвычайно встревожило, а для моих ушей звучало как музыка. Но вдруг кто-то прибежал от рода Волка и позвал лекаря, говоря, что раненых очень много, - у меня сердце так и рухнуло, едва я представил, что рабы могли схватиться за мечи прежде времени. Я тут же вызвался проводить лекаря, сославшись на то, что хорошо знаю окрестности хутора. Правда оказалась не так страшна: у рода Волка был полон барак новых рабов - вастаков рода Беркута и бывших их рабов, и все были ранены. Лекарь рода Змеи только руками развела, и вся надежда была на Седого, который неожиданно признался всем в своём знании целебных трав. Едва я остался без присмотра - передал Дорне свой нож; она рассказала, что когда нашли нож у Седого, то обыскали всех, её нож отобрали тоже и выпороли их. Этот нож мы спрятали прямо у костра под корягой.
Змея и хозяйка Мина пересчитывали рабов, и оказалось, что эльфа нет. Когда ей сказали, что эльфа забрали в крепость, Дорна пришла в ужас, так что явно выдала себя - и снова Мина пропустила это мимо ушей, а я поспешил утешить Дорну, что всё обойдётся. Но я ошибся. Вскоре Вихард сказал нам, что эльф свободен - и пришёл попрощаться с ним. Как именно он умер - не говорил, а говорил лишь о хорошем: о том, что мы - надежда, что в нас - свет. Виноват он был лишь в том, что был эльфом, - северяне заранее устраивали зачистки, боясь, что рабы ударят им в спину, как только покажется эльфийское воинство. Я пересказал Дорне всё, что слышал на хуторе рода Змеи, - как они говорят против Севера и как боятся подступающей армии. Я не знал, ушла ли уже лекарь из рода Змеи, не разминулся ли я с ней, чтобы проводить её назад, - но покуда никто меня не звал и не искал, я мог оставаться у костра на хуторе рода Волка, как если бы меня и не продавали вовсе. Змея бегала туда-сюда как заполошная - её немало беспокоило, что новых рабов, да ещё и бывших недавно хозяевами, скоро станет больше, чем рабов старых, и сложно будет справляться с ними. Трав не хватало, чтобы вылечить всех, и мы с Дорной пошли искать травы - не столько надеясь что-то найти, сколько для того, чтобы не сидеть на месте и послушать, не изменилось ли чего на границах. Я повёл её в дальний лесной овраг, где когда-то Вилид собрал травы, - но мы не нашли ничего, кроме пустого логова дракона, которого, видимо, убили вастачьи охотники, а в логове нашлась рабская накидка: такое даже драконы не едят. Как только мы вернулись ни с чем, нас встретили утешительные новости: жизням новых рабов ничего больше не угрожало. Но нас попросили последить за ними и поговорить с ними - и не пришлось просить дважды: нам самим было интересно познакомиться с родом Беркута. Эти вастаки держались достойно, отвечали нам как равным, рассказали о том, как жили прежде кочевые вастаки, как собирали тинг - совет - и выбирали хана, и как постепенно, словно отрава, проникли в их жизнь законы Севера. Вихард, Дорна и Деорнод говорили, что эльфы, владевшие некогда их землями, не вмешивались в их порядки и обычаи, а позволяли людям жить так, как те привыкли, - но вастаки не очень-то этому поверили, а я и не знал, чему верить. Мне приглянулся прежний уклад вастаков, о котором говорил глава рода Беркута, - уклад, в котором не было места рабству.
Во время нашего разговора прозвучал в ночной тишине дальний рог, и на поле перед поселением вышло с факелами эльфийское воинство. Все в изумлении столпились на краю хутора, а мы с Дорной, Вихардом и Деорнодом бросились за мечами. Из тени внезапно вырос небольшой отряд людей, которых радостно приветствовала Дорна. Они звали всех сражаться за свою свободу и присоединяться к ним на штурме крепости, но вастаки рода Беркута упорствовали и отказывались идти с теми, кого не знали. Я боялся, что вместо того, чтобы драться с северянами, мы передерёмся между собой, и просил пришлых людей оставить этих вастаков в покое - ведь не будем же мы бить безоружных. Вастаки всё же пошли, но в стороне; я ещё верил, что эльфы пришли с миром, и успокаивал вастаков, что никто не посягнёт на их свободу и их землю - у нас, людей трёх племён, была своя земля, куда мы могли вернуться, и чужого мы не желали. У ворот форта Севера уже стояли эльфы в белых одеждах во главе с высоким лордом - он требовал, чтобы северяне сдались, и угрожал, что может обрушить камни крепости им на головы. Говорил, что войско Севера разбито и обращено в бегство, что сам престол Севера разрушен, а его владыка изгнан за пределы мира, и потому больше нечему хранить верность. Северяне и запершиеся в крепости вастаки отвечали ему воинственными криками. Я, сжимая в руке меч - впервые за долгие месяцы, - уповал на честный бой и обрадовался, когда северяне решились открыть ворота и выйти к нам в поле. Но не было честного боя. Ни один из защитников форта не пересёк его границ - лорд прикасался к каждому рукой, произнося: "Именем валар повержен", и воины, даже в доспехах, лишались всех сил от его чар и падали наземь. Их выносили прочь, как беззащитных детей. Уже тогда мне сделалось жутко, но затем эльфы учинили судилище. Писаного закона у них не было, потому этот суд был похож на месть; они ссылались на некие высшие силы, давшие им это право, но не могли объяснить, чем их суд отличался от суда Севера. Лорд вызывал по одному чёрных щитоносцев и других слуг Севера, и тех, кто отрекался от своей службы, велел заключить под стражу, а тех, кто не отрекался, - казнить. Казнили трусливо, в стороне, не у всех на виду, - только палач лорда, возвращаясь, докладывал: "Человек казнён", как если бы говорил о курице, без имени, без погребения. Палача вастаков почему-то не тронули, и она ещё долго заламывала руки, не понимая, почему ею пренебрегли.
Я тоже ничего не понимал. Вилид говорил мне, что эльфы не взнуздывают своих лошадей, - почему не сказал, что им не претит на самом деле причинить боль безоружному? Эльф, бывший рабом рода Волка, говорил мне, что эльфы не ведают о расплате за преступления, - почему не сказал, с какой лёгкостью они подписывают смертные приговоры? Дорна, обмолвившаяся случайно, что рыжий лорд был "жестоким даже для эльфа", - почему не предупредила, как эльфийские лорды утверждают сталью свою власть и свою победу? Пришла очередь той, что звали когда-то Адельхайд. Я почему-то глупо ожидал, что её оправдают - ведь она совсем недавно облачилась в чёрное. Я так напряжённо всматривался и вслушивался, что будто ослеп и оглох и ничего не слышал, и увидел только, как её уводят - уводят на казнь. Я спросил у лорда позволения говорить за неё - дважды. Будь он вастаком, я встал бы перед ним на колени - и моя гордость бы молчала, но он был эльфом, и он не видел меня и не слышал. А я услышал рыдания той, за чью кровь я поклялся отвечать, - и тишину, последовавшую за этим. Я почувствовал, как впервые за всё то время, что я провёл в рабстве, - впервые после унизительных прозвищ, тяжёлых работ, пыток, чужих смертей, - по моим щекам скатываются слёзы, и мне было не важно, увидит ли их кто-нибудь в темноте из "светлого" воинства. Я оплакивал не столько Адельхайд, сколько свою надежду и свою веру. В промежутке между очередными обвиняемыми я бросил меч под ноги эльфийскому лорду и сказал, что ждал его прихода на эту землю - а он пришёл и залил эту землю кровью, и пролил мою родную кровь. Сказал, что если он не казнит и меня также, то я буду преследовать его до конца своих дней, пока не отомщу за эту кровь. Но эльф ответил, что сложные людские взаимоотношения его не интересуют. Он очень спешил покончить с резнёй, не разбирая в отдельности каждый случай. Вереница северян продолжилась, за ними пришла очередь вастаков - глав родов. Эльфийский лорд спрашивал у каждого, готов ли тот отказаться от владения людьми и жить в новом мире по новым заветам, и спрашивал, кто будет говорить против этого вастака, - и рабы наперебой перечисляли прегрешения своих бывших хозяев. Мне стало гадко. Круг рабов, смешавшихся с вооружёнными людьми и эльфами, был похож на людей, кидающих камни в своих тонущих врагов. Хотелось протянуть тонущим руку - но что я мог сделать?
На одном моём плече лежала рука Дорны, на другом - мужская, Деорнода или Вихарда; они держали крепко, как если бы я мог сбежать. Дорна шептала, что всё будет хорошо, но если прежде это "хорошо" было для меня обещанием свободы, света и тепла домашнего очага, то теперь оно было пустым, как шуршащая насмешка. Я думал, что если Мину поведут на казнь, я пойду за ней и позову других бывших рабов дома Волка, кого она защитила, чтобы закрыть её собой, - но Мина с братьями были среди тех, кто обещал отречься от прежней жизни; кажется, только Бартош заявил, что останется верен Северу, и его увели. Понимал ли эльф, что делит своих пленных не на тех, кто раскаялся и кто не раскаялся, а на тех, кто готов был ради спасения своей жизни солгать, приспособиться и сдаться - и тех, кто до последнего был предан и честен? Разве могли те, кто вырос под властью Севера, кто соблюдал его порядки и по привычке, и против воли, принять иные обычаи, если они иного никогда не видели и не знали, если им не показали, как бывает иначе, если всё, что они получили от своих "освободителей", - это выбор между заключением и смертью? Бывшим же рабам было обещано, что отныне они сами будут заботиться о себе и сами трудиться, построят себе дома, и что на первых порах им помогут - но не за счёт бывших хозяев. Тогда Змея спросила, позволено ли будет продолжать служить кому-то, и ей ответили, что можно служить по доброй воле. А я спросил у лорда, можно ли будет по своей воле служить его врагам, и во второй раз он отмахнулся от меня. И я отступился. Эльфам было плевать на людей с их короткими человеческими жизнями, со всем тем, что придаёт этим жизням смысл. Хозяева в белом говорили с хозяевами в чёрном - и какими бы ни были одежды, на деле все они были красными от крови; только хозяевам эльфы дали возможность ответить за свои дела - рабы такой чести не удостоились. Даже если раб отправлял других рабов на смерть, даже если он соблюдал кодекс Севера усердней, чем его хозяева, - всё оправдывалось тем, что он раб. А я не хотел, чтобы эльфы смотрели на меня как на раба, но и следовать за родом Волка не хотел, - слишком дурные воспоминания были связаны с ним. Как судилище было окончено, на наших глазах сама земля позади крепости разверзлась, извергая огонь и дым, и сгинули хутора, деревья, овраги, - сгинуло всё, и ревущие волны смыкались над окоёмом. И если я чувствовал себя обманутым - то каково было тем, кто так же надеялся и ждал, но канул в бездну вместе со всем этим миром?
Я стоял на краю света, у самой его отломанной кромки. Не осталось больше моей родной крови, и не осталось, верно, всего народа Халет; не осталось больше земли, на которой я родился и вырос, земли, за которую сражался, земли, в которую легли мои близкие и друзья. Мне некуда было возвращаться, зато я был свободен. Я подошёл к вастакам рода Беркута, которые получили позволение уйти своей дорогой и жить по своим прежним обычаям, и никому не служить - ни Северу, ни эльфам. Я сказал главе рода Беркута, что ежели никто не будет против, и если они будут сражаться с эльфами - то я пойду вместе с ними. А он ответил, что будет сражаться с каждым, кто встанет на их пути и захочет помешать им жить по-своему, и навязать чужой закон, - будь то эльф или человек, с севера или с запада. И эти вастаки смотрели на меня как на равного - и тогда, в тёмном рабском бараке, и теперь, под полыхающими зарницами новой эпохи. Нечего было больше ждать милостей от ушастых лордов - пришла пора седлать коней и прощаться с оседлой жизнью.
По коням, последние свободные люди. По коням!

Вот такая неожиданная история про разбившиеся идеалы получилась. Поднять восстание без посторонней помощи я, увы, не осилил - отчаянно не хватало взаимодействия с рабами других родов: виделись только на работах, а там особо не поговоришь - и качество работы падает, и надсмотрщики не дремлют. И соглашусь с тем, что конвейер казней скорее уменьшал градус жути, чем повышал его - было бы красивей, если бы больше наказанных возвращалось к своим сородичам после пыток изувеченными и сломленными (кто-нибудь кроме меня ещё щеголял шрамами от палача?); но я понимаю, что нас много, а багур-лаг-хай одна.
Очень сложно было после игры отучаться от Тёмного наречия. Кодекс Севера - шедевральный игровой документ, который достоин служить примером всем мастерам и игрокам, желающим по-настоящему поиграть в менталитет. Я ведь уже писал, что язык определяет сознание? Вот, ещё раз убедился в этом. Особенно если это сознание архаическое или тоталитарное.
Единственная капля дёгтя - лошади-на-полигоне. Когда-то я слышал об игре по Ведьмаку, где Дикая охота была на измазанных фосфором лошадях, и считал это стуком со дна, но не ожидал, что сам окажусь в подобной ситуации. Функция "развидеть и раззнать" сработала на все сто исключительно благодаря глубокому вролингу. Игры с лошадьми, игры с настоящими курами, которых игроки забивают на суп, и игры с настоящими борделями за настоящие деньги - это та грань, за которой реализм превращается в пожизняк и о которой следует предупреждать заранее.

БлагодарностиСпасибо мастеру [Рингл] и его команде за игру - за атмосферу, за все мелочи и детали мира, его оживившие, за сплетение микросюжетов, за то, как комфортно было на полигоне несмотря на все погодные пертурбации. Когда мастер настолько вкладывается в проект и заботится о каждом игроке - это чувствуется, и игра взлетает и запоминается.
Спасибо моему отряду за то, что мы были вместе на игре и до игры. Хеанот/Шнурок [Торен], спасибо за классный противоречивый образ! Чертовски интересно узнать, сколько в стремлении Шнурка стать образцовым рабом было расчёта, блефа или искренности. Деорнод/Седой [Хельги] и Вихард [Боро], спасибо за надёжность и надежду!
Спасибо и остальным рабам рода Волка - вы такие разные и офигенные, и я убеждён, что мне повезло играть с вами. Змея [Ксюша], Хуба [Ринглин], Вилид, Рожа [Женя], я рад, что мы дожили, и дожили друзьями. Эльфы [Ирбис и Дженерлен], которые не дожили, - вам также огромное спасибо за все разговоры, за то, какими "эльфийскими" в самом лучшем смысле слова вы были.
Спасибо хозяевам рода Волка - Мина [Аня], Игнак [Алексей], Бартош [Мерлин], Ченге и Кальма, с вами нам тоже повезло - и по игре, и по жизни. Спасибо за взаимодействия и уют на хуторе, за то, как дурно^^ жилось за спинами грозных волков, привыкших к войне.
Спасибо Дорне [Ольга] за то, что вот так взяла, и сделала мне огромный кусок игры, ОБВМа и развития персонажа. Это было очень здорово, очень тепло, и очень больно в конце.
Спасибо сестре моей Адельхайд [Хэлка] за то, как странно, непредсказуемо, незаметно и незрелищно, но как-то очень правильно сыгрался этот конфликт-на-расстоянии.
Спасибо палачу [Крыса] за сессию сеанс - мне понравилось, делай так ещё!
Спасибо роду Беркута и главе его Аспаруху [Морваэн] за правильные слова, за то, что приняли Турульфа и дали ему будущее, дорогу под копытами коня и шанс на расплату с ушастыми.
Спасибо рабам, с которыми довелось поиграть! Молчан [Элли], Хэлль [Йовин], Малёк [Чирикот] и другие - мне очень интересно будет узнать, как складывалась и сложилась судьба этих персонажей.

После игры я сразу отвалился спать, а наутро, встав по будильнику, не нашёл Торена, уехавшего в ночи, и не дозвонился до Фрикси, также собиравшейся выезжать пораньше. К счастью, я уже поймал благую весть от коллеги, что 1 мая у нас таки день нерабочий, и можно было не подрываться в спешке, а упасть на хвост лошадному Ринглину вместе с Ксюшей и Дженерлен. По прохладце мы сворачивали рабский барак, жгли вату(тм) - сиречь уцелевшие рабские накидки, перекусывали, прощались с соигроками. Доехали, с остановкой на привал в кафе, без пробок, с ветерком, - как-то даже слишком быстро, хотелось ещё потрындеть за игровое. Но меня высадили на Алексеевской, и я поехал домой, к Птахе. Попутчикам мурр отдельный!