Моя единственная конкурсная работа, ага. Более того, я начинал писать этот текст давным-давно, два года назад, когда прекрасный Чуд вдохновил меня песней и своим артом.

Но тогда я, конечно, так и не дописал. А приглашение в команду Дома оказалась достаточной мотивацией, чтобы это недоразумение исправить. Ещё раз мур героической бете! <3

Название: Зверь
Автор: Mark Cain
Бета: Fatalit
Размер: мини, 2069 слов
Персонажи: оборотень!Слепой, Сфинкс, Табаки, оборотень!Волк
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G/PG-13
Предупреждения: постканон-AU, альтернативные флэшбеки
Примечание: написано благодаря песне

Размещение: со ссылкой на автора

Читать* * *
Он не видел сновидений, и что-то другое сейчас вторглось в его сон – что-то, что ярче, чем явь. Его поманил запах, такой знакомый, что обознаться было бы невозможно, – хотя он не мог вспомнить, где слышал его прежде. Запах звал его домой – и нельзя было за ним не последовать.
Никто, разве что какая-нибудь крыса или кошка, не заметил, как он растворился в кромешной тьме коридора. Бледный худой мальчишка оторвал босую ногу от липнущего холодного паркета – чёрно-белый щенок ступил во влажную траву и прижал уши от изумления. Это место было опасным, но родным до мельчайшей чёрточки, именно таким, каким оно представлялось ему в мечтах, – к нему не нужно было привыкать. Щенок знал, куда бежать, и бежал, не замечая пустоты в нескольких шагах от кончика своего носа, но Лес опережал его, стелился впереди него, как разворачивающееся полотно, сотканное не из красок, а из запахов и звуков, ложился под лапы ковром диковинных трав и узорами звериных тропок. Щенок искал следы тех, кто днём ходил по той стороне, – и так отныне будет искать их каждую ночь. Утром он возвращался, зная о них всё, оставляя грязные отпечатки ступней, которые могли вести из любой точки, а приводили всегда к тому же, к кому и в первый раз:
– Ты откуда это весь в земле?..
– Из Леса.
– Нет здесь никакого леса, – хмурится. Мотает головой. Хочет стереть с его морды налипший песок, и он ощущает это грубовато-беспокойное неслучившееся прикосновение.
– Теперь есть.
– Покажи.
– Не сейчас.
Надо было показать. Они смогли бы. Вместе – смогли бы. И не оставалось бы между ними этой тайны, как год за годом расширяющейся пропасти.

Взлохмаченный бельмастый пёс выскочил из темноты на окраине города, где никто не мог его видеть. С первым же порывом промозглого ветра город обрушился на него сотнями запахов, как пощёчиной. Он побежал наугад, уткнув морду в землю, вскоре сменившуюся слякотным асфальтом, – всё быстрее и быстрее, доверяясь лёгким лапам, повинующимся только сердцу. Он перебегал через дороги, шарахаясь из-под колёс, пугал прохожих, которым бросался под ноги, петлял по улицам, везде натыкаясь на чужое, враждебное, равнодушное. В этом мире для него не было места, этот мир с самого начала лишил его права общаться с ним на одном языке, и этот мир сейчас был весьма недоволен, что он посмел вернуться, ворваться, нарушить границу, которая уже захлопнулась.
Он искал, сосредоточенный до отчаяния, забираясь всё глубже в ржавый капкан, названный городом лишь по ошибке. Подвалы дышали ему в морду только сыростью и смертью, стены оставались немыми, жизнью даже не пахло – она пряталась от города за множеством дверей и замков, закутывалась во множество складок, а город окружал её снаружи, придавливал, душил, перемалывал тупыми зубьями, огромный ненасытный голем. Холодный неподвижный камень, как могильная плита, страшнее любого, даже самого быстрого и ловкого хищника, потому что он просто ждёт. Город дождётся каждого, чтобы однажды привязать, приковать, замуровать в себе заживо, не пустить на новый круг и оставить гнить в своих лужах. Город и его высматривал, как врага, воспалённо-рыжими глазами фонарей. Город и того, за кем он пришёл, хочет сожрать, как редкое лакомство. А он слишком поздно это понял.
Он знал, что город огромен и что его шансы стремятся к нулю. Но он должен был найти его и забрать с собой, потому что однажды он его уже не нашёл.

* * *
Это было тогда, когда в Лесу их стало двое. По утрам они возвращались расцарапанные, измученные, щерясь друг на друга с привычной злобой. Каждую ночь они грызлись, катаясь в траве клубком, вцепляясь друг в друга намертво, вздыбив холки и рыча. Они взрослели, скрестив клыки, равно сильные, убивая друг друга и никогда не успевая убить до рассвета. И Лес взрослел вместе с ними, становился своенравным и диким, хватался за шерсть шипастыми ветвями, подстерегал шрамами оврагов, сочился болотной жижей, пахнущей свежей кровью, которой они поили Лес, вспахивая его землю когтями. Лес научился у них защищаться и отвечать ударом на удар. А потом Лес научился нападать. Он стал чем-то большим, чем просто сказкой.
Они не могли иначе, не могли просто не замечать друг друга. Лес был слишком тесен для них обоих, запах одного раздражал другого до тошноты. Но дрались они не за Лес. Они забывали о Лесе, когда сражались за право быть с тем, кто даже не подозревал об этом и спал, и сны заводили его так далеко, как они и не предполагали. А потом он ушёл – а они не успели указать ему дорогу, увлёкшиеся делёжкой добычи, которая исчезла у них из-под носа. И упустили свой шанс навсегда. Почти навсегда.
– Ты будешь искать его?
– Нет. Я подожду его здесь.
Он оставил Лес на чужака. Позволил пришельцу ходить по Лесу хозяином, прокладывая новые тропы. Лес уже не принадлежал ему одному, а он каждую ночь отправлялся на поиски, без устали бежал вдоль бесконечной трассы, заворачивающейся за горизонт. Недосозданный мир белой пустыней тянулся по обе стороны, солнце всегда стояло в зените, тень путалась под ногами. Он бежал, вывалив язык от жары, мягкая пыль не хранила следов, но он надеялся уловить запах чужого кошмара, в котором застрял его потерявшийся человек. Но он не знал, что там, на дороге, никто не удосужился запустить время, и что он, выбиваясь из сил, остаётся на месте. Не знал, что пустота, поселившаяся в нём, шла теперь рядом с ним.
А по утрам он чувствовал тонкий волчий оскал, как лезвие у горла, и слышал:
– Он сам вернётся сюда, ко мне. – И одними губами, неслышно, неосязаемо: – Глупый пёс.
Тот, кто пришёл вторым, получил всё.
А он действительно вернулся, а почувствовав запах псины от рук Горбача, сказал, что ненавидит собак.
– Почему именно "Сфинкс"?
– Это кошка такая. Голая. Ты тоже лысый. И собак боишься.

Пёс поймал его запах почти случайно, в грязных брызгах на обочине, в почерневших осенних листьях, слипшихся некрасивым комом. Крошечный, как надежда, след он укрыл от дождя сбитыми в кровь лапами, сверху уложив морду и замерев. До рассвета оставалось всего ничего, а он оберегал от города частицу своей настоящей, нездешней, заблудившейся жизни, отогревал, дожидаясь в пустом замусоренном дворе обладателя этого запаха. Он узнает пса и просто уйдёт с ним, вспомнит того, кем он был, и пропадёт без вести из щербатых челюстей неродного города. Слепой поводырь уже явился за ним.
Кажется, пёс задремал. Скрежет двери разбудил его, и первым коснулся обоняния до боли знакомый запах – тот, с которым человек прикуривал от спички. Он бросился человеку навстречу, пытаясь уткнуться в руки, не чувствующие тепла – на протезах были новые, резко пахнущие перчатки, гладкая чистая кожа. Человек отдёрнул ладонь и зашагал прочь, сперва медленно, затем быстрее. Он что-то говорил, но пёс не понимал его, он просто чувствовал, что не может не следовать за ним, что только это и имеет смысл, – и бежал, маша хвостом от душащей радости, от тепла, странной дрожью текущего под промокшей шкурой.
Человек останавливался, что-то кричал, топал ногой. Пёс останавливался тоже, вздрагивал, замирал, не умея, так и не научившись вести себя так, чтобы его не боялись. Человек бросил палку – мимо, просто чтобы напугать. Она глухо стукнула об асфальт где-то сбоку, пёс повёл ухом и снова двинулся вперёд, нерешительно, виновато припадая к земле. Тогда человек что-то вспомнил – то, что столько лет пытался забыть. Вспомнил голодный рык, от которого каждая кость в теле словно ощущала прикосновение тупого ножа, вспомнил ощеренные пасти с мотающимися верёвками слюны, остекленевшие от ярости собачьи глаза. И начал кидать камни, неловко выхватывая их из раскисшей в крупитчатую грязь пожухлой клумбы.
От острого тычка в бок обломком гравия будто потемнело в голове, заволокло глаза животным нерассуждающим страхом, и пёс сорвался с места, не разбирая пути. А потом уже его гнала нечеловеческая горечь, которую не провоешь песней без слов под луной того или этого мира, не задавишь, свернувшись тугим клубком в логове, и пёс снова бежал, не замечая боли в лапах, навстречу солнцу, вздувающемуся пузырём расплавленного золота на поверхности горизонта. Бежал из города – туда, где посреди пустыря торчали, как обломки затонувшего корабля, куски стен, всё, что осталось от Дома. Он не мог видеть нахохлившегося ворона, сидящего на бетонной кромке, но голос, который невозможно было спутать, в его ушах произнёс:
– Ты опоздал.

* * *
Оборотень вышел на поляну, густая трава ластилась к босым ступням, мягкие гроздья грибов под чуткими пальцами сочились маслянистой испариной, стебли плюща туго обвивали тонкие стволы деревьев, стягивали кольца шершавых усиков на хрупких ветвях. Цветы бесстыдно благоухали, распахнув лепестки, и звенящие насекомые ныряли в них, протискивались в сладкую глубину, так что полупрозрачные чашечки подрагивали, словно живые. Он измазался жёлтой пыльцой, пробираясь через них, и впервые смущался своей наготы, потому что ароматы и звуки Леса будоражили, как никогда прежде. Тот, кого он искал, сидел в окружении мерцающих огоньков на высоком пне, скрестив ноги, и, казалось, увлечённо изучал годовые кольца, перечёркнутые трещинами в высохшей древесине.
– Что со мной? – спросил оборотень.
– Приближается время новых песен, – улыбнулся, хитро прищурившись, Шакал. – Ты повзрослел, человеческий детёныш.
Оборотень молча ощерился. Он не любил, когда его так называли. Он и сам видел, что в Лесу начинается весна. Сам чувствовал беспокойство, далёкий зов, который не мог заглушить, утешить охотой, повсюду натыкаясь на возню беспечных тварей, создающих пары на пару часов или навеки, и не мог заснуть от одиночества, и метался по замшелым чащобам, и тёрся боками о корявые стволы, оставляя клочки шерсти в расщелинах коры. Не одну ночь и не две он не знал, чего ему не хватает, что нужно ему сильнее воздуха, – а вспомнив, какой была та фантомная боль, когда от него оторвали его человека, решился прийти сюда. Зелень Леса без ветра покачивалась вокруг, а он стоял, серьёзный, как перед прыжком через пропасть, созданную ими двоими пропасть.
– Но ты ведь пришёл не за этим. Ты снова пришёл за подарком, верно? Этот будет последним. Но подумай: если ты не смог удержать его раньше, сможешь ли удержать теперь?
Оборотень не отвечал. Он отвык говорить и отвык думать. Ему достаточно было знать, что он не вынесет больше ни дня без своего человека. Он никогда не подозревал, что уже приручен, что всё, что принадлежало ему по праву силы, ничего ровным счётом не значило, пока он сам не принадлежал никому. Его Лес, дикий, безжалостный, непокорный, становился ему чужим, когда не мог дать ему того, что мог дать человек.
И оборотень протянул руку.
В ладонь лёг маленький бронзовый ключ, плоский, холодный, с продетым в ушко шнурком, подозрительно напоминающий один из тех, с которыми не расставался Птичий Папа. А может, это он и был – пахло знакомым от вытертого до матового зеленоватого блеска металла. Оборотень сжал ключ худыми пальцами, словно запоминая, и без раздумий надел шнурок на шею. Ключ мигнул отражённым светом и растворился, истаял, как воск.
– Есть два условия. В Наружность ты не сможешь выйти человеком. И должен будешь вернуться сюда до рассвета. С ним или без него.
Без него я не вернусь, подумал оборотень.
– Хорошо, – сказал оборотень, и дверь отворилась перед ним – между двух древесных стволов сгустилась тьма, зашумела, судорожно выдохнула своим больным бензиновым запахом, будто изжогой, распугав насекомых. Крупный пёс тенью мелькнул наружу, и вновь прояснилось, защебетало, защёлкало, не заметив исчезновения зверя.

В широкую щель между двух покосившихся кусков стен с полустёршимися надписями и рисунками били первые лучи солнца, они могли бы ослепить любого, и только слепец смотрел на них в упор, пока щель не стала дверью – и свет не вспыхнул ещё жарче. Пса обожгло этим светом, но он слишком устал, чтобы отступить.
Я не вернусь, подумал оборотень. Я больше не вернусь в Лес.
Ворон отрывисто прокаркал, а в его ушах прозвучал смех Шакала.
За дверью занялся, вспыхнул весь разом, запылал Лес – языки огня рвались наружу, как цепные фурии, и не могли вырваться. Он слышал, как трещат, обрушиваясь друг на друга, деревья, как огонь с трудом вгрызается в сырую кору, звонко хрустит ветвями, плюётся искрами, как сворачиваются листья, словно папиросная бумага. Камни стен раскалились, воздух загустел и колебался, и было до слёз горячо и так страшно, что вставшую дыбом шерсть будто выдёргивали по волоску. Чёрный дым валил из Леса, и нечем было дышать, липкие хлопья пепла летели в морду и осыпались белой пылью, а он стоял и не видел, как пламя танцует на полянах и на болотах, сжимая кольца, словно змей в алых перьях, как остаётся лишь обожжённая, безжизненная земля, запёкшаяся коркой копоти, смрадно чадящими струпьями.
– Неужели ты так и не понял? Это ты создал Лес. А теперь ты его уничтожил.
Он ещё смог услышать удаляющееся хлопанье крыльев сквозь гул и рёв пожара, захлёбываясь и давясь дымом, а когда его лапы подкосились, всё было уже кончено – оплавленные края двери, как обескровленной раны, остывали, пепелище исчезло, истлело, рассеялось, и вот уже сквозь щель между обугленных стен потекли пресный воздух и свет бледного осеннего солнца. Пёс с опалённой шерстью поднял слепую морду, принюхиваясь к замершему в ожидании миру, и уверенно направился домой – туда, где жил его человек, которого он не выбирал, который его не ждал, и с которым его уже ничто не сможет разлучить.

А этот миник оказался слишком упоротым для конкурсной выкладки, но и во внеконкурс не попал, потому что я дурак и забыл о нём.) Так что - эксклюзив, впервые в эфире, но я им не скажу чтобы доволен, ибо обоснуй скончался в муках.

Название: Столкнувшиеся круги
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1248 слов
Персонажи: Сфинкс, dark!Сфинкс, Слепой, альтернативные Волк и Чёрный
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Предупреждения: постканон-AU, смерть персонажа
Краткое содержание: забирая Слепого с другого круга, мог ли Сфинкс предположить, к чему это приведёт?
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьСоседи обращались к нему по фамилии. Не косились вслед. Не боялись пожимать беззвучно щёлкающую новенькими металлическими суставами ладонь. Он был нормален, насколько вообще может быть нормальным отец-одиночка с подрастающим ребёнком, слепым от рождения. Нет, говорили ему, отставания в развитии не наблюдается, просто, должно быть, тяжело сконцентрироваться на обучении. Смените обстановку, вывезите его на природу. При слове "природа" он упрямо поджимал губы и молча, с усилием кивал.
Он был нормален, он всего лишь любил своего сына. И тот был тихим, послушным, и уже не дрался, пуская в ход чумазые ногти, с чужими детьми, которые подходили слишком близко или некстати прикасались. Да, недавно, поведя носом в сторону кошки, выгнувшей спину и зашипевшей, слепец вдруг зарычал и бросился, напугав отдыхающих по скамейкам горожан, – и он извинялся, уводя за руку упирающегося мальчишку, чьи губы подрагивали от ярости. Да, его сын мог есть руками курицу или вываляться в осенней грязи, и тащил к себе под кровать всякие коряги, перья и прочий мусор, как хорь в нору. Но он был нормален.
Он даже не пил. Только курил, стряхивая пепел над перилами балкона, и искры гасли в темноте, не долетая до земли, а потом начинало светать, и он засыпал, каждый раз ожидая новых кошмаров. Он не мог допустить, что он сходит с ума – он, постаравшийся забыть, откуда взялся тот спящий беспокойным сном подросток, худой и бледный, с чёрными патлами, лезущими в рот, которого он с каждым годом всё сильнее, до боли желал запереть в комнате, обшитой губкой по стенам, полу и потолку. И так же старался не узнавать, откуда приходили эти сны, так похожие на воспоминания, чужие и собственные одновременно.
Ему снился мальчишка – он сам и одновременно не он, – отчаянно отбивающийся ногами от своры преследователей, с рослым белобрысым парнем во главе, его возраста, но казавшимся порядочно старше. Его загнали в угол, он сжался, безуспешно пытаясь увернуться от кулаков; белобрысый бил без злобы, просто тренируясь, но метко, с каждым ударом стоять на ногах становилось всё сложнее. Наконец, главарь махнул рукой, и его прихвостни устремились на поиски новой добычи, а мальчишка остался, уткнувшись лицом в колени и не моргая, чтобы не заплакать, хотя пот вперемешку с сукровицей из расквашенной брови стекал прямо в глаза. А тот, кто видел сон, чувствовал его горькую обиду от того, что никто не пришёл на помощь, некому помочь ему умыться, и знал, что никто и не должен был прийти, – и одновременно видел в его глазах глухую, бессильную злобу затравленного зверька.
А потом тот же мальчишка снился ему немного подросшим, а может, просто выпрямившим спину, с пружинящей походкой, острым и цепким взглядом. Мальчишка прятал под подушку простенькие протезы-грабли, чтобы не поломать, и выходил в коридор после отбоя. Что-то болталось у него на шее на шнурке, похожее на пробитый крысиный череп, и с каждым нетерпеливо резким шагом стукалось о впалую грудь. Белобрысый поджидал его – один. Смотрел на него уже не как на жертву – а так, как смотрят на плакаты с футболистами или рок-звёздами, со странной смесью зависти и ревности. Говорил что-то о комнатах и вещах. Мальчишка с амулетом на шее не дал ему договорить – подпрыгнул, сшиб с ног плечом и с размаху пнул в живот. Бил долго, жестоко и хладнокровно. А когда отступил, переводя дух, за его плечом бесшумно вышел из тени единственный зритель, одобрительно щурясь. И тот, кто видел сон, чувствовал гордость мальчишки – свою гордость! – перед своим Вампиром, которого только он один мог так называть. Он утвердил первый закон: в волчьей стае не будет места слабакам.
Прошли месяцы, сны всё не возвращались, но одной особенно долгой ночью, после мучительной бессонницы, на него обрушился новый кошмар. Широкие спины орущих Псов заслоняли от него центр живого круга, то расступающегося, то сужающегося, и он вытягивал шею, пытаясь разглядеть двоих, медленно сходящихся с ножами наизготовку. Ближе к нему был по-бычьи склонённый затылок с жёстким ёжиком светлых волос, с тяжёлой цепью, висящей вместо ошейника, с воротом майки, обтянувшей литые мышцы. Это был не Помпей. Но и Чёрным этот человек не был: Псы скандировали имя Брута, их нестройные выклики напоминали злобный лай. А лицом к нему стоял, сгорбясь, Волк – взрослый Волк, долговязый, жилистый, с бешеным взглядом из-под длинной чёлки нечёсаной гривы, чёрная футболка с вытертым логотипом висела на нём мешком, руки были забиты татуировками до запястий. Волк рванулся вперёд, атаковал яростно и слепо, но не прошло и нескольких минут, как его соперник обманным маневром оказался у него за спиной и, схватив за шею, ударил ножом в бок. Светлые джинсы мгновенно почернели от крови, кровь поползла по полу змеёй – и только потом тело рухнуло, замерло в неестественной позе выжатой тряпки, считанные мгновения словно растянулись, прежде чем взорваться ликующими пёсьими криками, приветствующими нового хозяина Дома. А он проснулся от собственного вопля, эхом отразившего чужой, плещущийся в ушах – хриплый и страшный, будто вырванный из горла тем самым ножом.
В ночь, когда ему приснился выпуск, и приснилось, как он – или всё же не он? – уходит, не оглядываясь, прочь из Дома, сжимая в неживой руке бесценный подарок, он очнулся, как от удара, от давящего на сердце предчувствия. Задыхаясь, не сразу справившись с лежащими рядом на тумбочке протезами, вышел на кухню, ощупывая стены коридора в темноте. Открыл кран, пустил холодную воду, надеясь успокоиться её шумом, нарушающим ватную тишину, нашёл стакан и подставил его струе. В раковину, засоренную какой-то зеленью, заполнившуюся на треть, упала капля – и сквозь круги, догоняющие друг друга и сталкивающиеся на поверхности воды, он увидел своё отражение – не узнал его – и отпрянул, выронив стакан из механической пятерни. А ещё спустя мгновение понял, что он на кухне не один – обернулся – и захрипел, когда на горле сомкнулась ледяная хватка протеза, словно капкан, сжимающий тупые челюсти.
Стремительно мутнеющим взглядом он пытался разглядеть в предутренних сумерках своего двойника, ещё не до конца поверив в то, что это не очередной безумный сон. Сфинкс с другого круга был, кажется, моложе, но его лицо было жёстче, – он смотрелся в него, как в кривое зеркало, отстранённо подмечая различия. Свою лысую голову он мог бы сравнить с галькой, обкатанной морем; черты двойника словно вырубали резцом: глубже запавшие глаза, острые скулы, хищно выдающийся подбородок. Губы презрительно кривятся, продолжая собой линию шрама, перечеркнувшего щёку и ухо. На гладком черепе вытатуирована волчья пасть – зубастые челюсти обхватывают виски и скулы, и из-под клыков смотрят в упор ледяные зелёные глаза – глаза человека, которому нечего терять и нечего бояться. Сфинкс, который стал вожаком, Сфинкс, умевший дать отпор своим врагам, Сфинкс, не боявшийся даже Изнанки, тоже рассматривал его несколько секунд, после чего спросил с неожиданной ненавистью:
– Что ты с ним сделал?
Он непонимающе засипел, но ответа, похоже, не требовалось, потому что двойник продолжал:
– Зачем ты забрал его у меня? Для чего?..
Он судорожно вдохнул и выдавил:
– Но откуда ты... как?..
Сфинкс его понял – они, пожалуй, могли бы понимать друг друга и без слов. Усмехнулся, свободной рукой демонстрируя длинное и узкое птичье перо, зажатое между двух пальцев.
– Думаешь, только ты заслужил право что-то исправить? Я очень хотел знать, из-за чего моя жизнь пошла наперекосяк. Чего в ней такого не хватало, чтобы всё было правильно. И я узнал. И не скажу, чтобы мне это понравилось.
Он хотел ещё что-то сказать, но слепой мальчишка, появившийся будто из ниоткуда, бросился на него, как кошка, замахиваясь бесполезным кухонным ножом с налипшими крошками. Сфинкс во мгновение ока перехватил его руку и жестоко вывернул запястье – нож стукнулся об пол, но Слепой не издал ни звука.
– Пойдём со мной. Я научу тебя драться.
Слепой помедлил, собравшись было поднять нож, но передумал и пошёл за ним в коридор, как всегда беззвучно ступая босыми ступнями.
Он не сразу понял, что непрошеный гость отпустил его горло, когда отражал атаку. И, тяжело дыша, привалившись к гудящему холодильнику, тупо уставившись в непроглядную тьму коридора, не сразу понял, что остался в квартире один.