Театроведы отметили день дурака коньяком и просмотром урывков записи "Осуждения Фауста" из Мета в постановке Лепажа - ради его видеоряда. Я всю дорогу ворчал, что видео отвлекает от действия и слишком в лоб соответствует либретто: в тексте про огонь - и на экране огонь, в тексте про скачку - и на экране лошадки, большой фантазии не надо. Да, спасибо, я знаю, что лошадки - отсылка к одной из первых кинолент в истории, но где связь между становлением кинематографа и "Фаустом"? При этом бедные исполнители должны стоять в сторонке и не двигаться, чтобы лошадок не заслонять. Коллегам-то кажется, что в опере только так и бывает - вышел, ноги на ширину плеч расставил, спел, ушёл, и что Лепаж "ломает статичность мизансцены" своей видюшкой. Но это ведь ненормально, когда актёр не играет, а работает фонограммой, пока зрителя развлекают мультиками. При этом коллеги ещё говорят, что музыка "скучная". Ещё бы ей не быть скучной, если даже я слышу, что Лепаж утрировал ритм до "тыгдым-тыгдым", чтобы он в такт лошадкам попадал! И говорят, что Лепаж не просто так взял такие нелепые костюмы (Мефистофель - в красном и с рожками-усиками, как кузнечик, у Брандера белая бородища, как у Санты Клауса), что он постебался над традиционной оперой. Окей - но какую альтернативу он предлагает? Если он всячески принижает роль персонажей и хочет "всё сказать" видео (хотя "говорить" должна музыка) - то упс, я отсталый, я такого не хочу.
В итоге профессор Н.С. пришла к выводу, что для того, чтобы я разговорился, нужно иметь для меня фляжку коньяка. Я пришёл к встречному выводу, что больше не буду меняться с ней стаканами не глядя (ибо ранее она изящно забрала мои "на полпальца" и вручила свою порцию, щедро отмеренную ей коллегами как худруку курса).
А после этого я рванул на Добрынинскую, в театр Луны, ибо смотреть сегодня длинного Марчелли было бы слишком для моей хрупкой психики после его прошлогоднего "Платонова". И явно не прогадал, хотя зал был полупуст (все на Марчелли). Зато был Клим.
Почитать о сегодняшнем спектакле
Облако-рай (2012)
Лысьвенский театр драмы имени Анатолия Савина (Лысьва)
Сразу подкупила простота обстановки: задник и кулисы - в виде обшарпанных стен, покрашенных наполовину жёлтой охрой, наполовину - бледно-серым, сцена густо засыпана песком. Главный герой Коля, в бежевых кофте и штанах, ищет себе занятие - то заговорит с укутанными в одинаковые серые шали старушками на завалинке, то прицепится к шагающему с авоськой стеклотары Василичу и доведёт беднягу до слёз, то попытается дозваться до Наташи и огребёт от её матери в серых шерстяных кофте и шапке... При этом тема для бесед у него только одна - погода, дескать, хорошая, а ведь обещали дождь. С той же новостью он заявляется в гости - "друг" Федя дрессированно возит по песчаному полу тряпкой, и как самого Федю, так и жену оного - в серой шерстяной кофте - он смертельно достал.
Но отношение резко меняется, как только Коля заявляет, будто "уезжает туда", и, по-хлестаковски будучи уже не в силах остановиться, сочиняет на ходу некоего школьного друга, который его пригласил. Сразу же выносят водку (жидкости тоже изображаются песком, который лихо выплёскивают через плечо), и Федя отчаянно рвётся причаститься чужой удачи - напяливает серую шерстяную кепку, несёт в вытянутой руке авоську и, гордо вышагивая, сопровождает обновлённого Колю, как глашатай. Уже без участия безропотного Коли новость обрастает подробностями: когда выбегает федина жена, Валя, в белой кофте с комическими эполетами и праздничной причёской, Федя заявляет, что Коля улетает последним рейсом, а встретив парочку гопников в жёлтых футболках - хвастает тем, что Коля летит "сначала в Москву, а потом уже туда". При каждом слове туда все присутствующие благоговейно всматриваются вдаль.
Стены сдвигаются вместе - действие переходит в комнату Коли. Заходит урвать сопричастности сосед в халате, с полотенцем на шее - "молодец, что меня послушался, теперь я за тебя спокоен". За дверью толпится всё местное население - "старушки" сменили серые шали на белые кружевные. Коля, вовсе не собиравшийся никуда уезжать, хватается было за отсутствие у него чемодана - но Федя обращается к главному гопнику, и тот дарит Коле свой, охристо-жёлтый чемодан. То есть торжественно отрывает от сердца под всеобщие аплодисменты. Некий митёк с хвостом, "от Борисыча", которого Коля раньше никогда не видел, споро организует сбор средств в шапку. Начинается истерическое празднование - пока одни с трепетом благоговения складывают в чемодан вещи уезжающего, выкапывая их из песчаного холмика, другие вносят столы, кладут на них доски, накрывают скатертями, ставят огромные банки с натянутыми на горлышка перчатками...
Разливают из высокой бутылки. Федя произносит прочувствованную речь, по откопанному из песка дырявому маленькому глобусу отмеряя расстояние от "здесь" до "туда". "Уезжающий" прячется за чемоданом, но его находят, заставляют произнести тост за отъезд. Невозможность исправить сказанное уже давно смотрится скорее трагически, чем комически. Тут появляется Наташа в жёлтых лосинах - и гости деликатно удаляются, не забыв прихватить с собой всю снедь. Утешая её скулёж, Коля сначала обещает писать письма, затем предлагает уехать вдвоём и, наконец, заикается о том, чтобы остаться, однако сталкивается с ответом "нет, уезжай". Тем временем из комнаты выносят мебель - предприимчивый Федя её продал, чтобы у дорогого друга были "деньги на первое время". Заговорить на тему "остаться" при матери Наташи тем более не получается: та готова проводить его со вздохом облегчения и заявляет, что он никому здесь не нужен.
Оставшись без мебели, Коля пытается прилечь на завалинке - но кошмар продолжается: стучат в дверь и в стену, зовут, стена надвигается на него, комната становится теснее. Наконец, толпа вламывается, но Федя и Валя выпроваживают лишних и окружают "друга" удушающей заботой - а в ответ на вспышку раздражения закономерно обижаются: мы, дескать, для тебя всё делаем, а ты возгордился и уже ни во что нас не ставишь. И вот приходится их успокаивать, переубеждать, и, конечно, предложение остаться снова не встречает одобрения - это слишком большая жертва, и они будут чувствовать себя виноватыми, если его удержат, и вообще, если человек трусит и не сдерживает принятого решения, то как его уважать?
Само собой, человек как таковой действительно никому не нужен - зато сильна потребность реализоваться за счёт первого подвернувшегося ближнего: "а наш-то поступил/женился/уехал..." - типичный зачин многих непрошеных речей, многократно повторяемых перед всеми родными и знакомыми. "Благодетелям" и в голову не придёт, что для предмета их незамутнённой зависти его участь может быть хоть немного нежеланной: "плохо" - это то, что у нас, "хорошо" - это у тех, кто сорвал джек-пот. Это как будто оправдывает собственное бездействие, можно почти гордиться тем, что повезло кому-то другому.
Контрольный аккорд: сосед приводит в комнату Коли нового жильца, советуя "не обращать внимания" на задержавшегося. Уже бывший и ещё будущий жители похожи между собой, и чемоданы одинаково-жёлтые, только на новом - бежевый костюм и галстук. И, чтобы заполнить неловкую паузу, въехавший житель заговаривает о погоде - в точности повторяя реплики Коли из начала пьесы. Наш герой понимает, что он не незаменим - ещё один бездельник займёт его место. Он выходит - стена придвигается к самой авансцене, его провожают, и последней с ним прощается Наташа. Тут-то он и пытается признаться, но - слишком поздно: она не верит, принимает за глупую шутку. Стена сталкивает его со сцены, отрезает от машущих руками домочадцев - пора, вот-вот отойдёт поезд. Так и исчезает Коля, насильно вышвырнутый в ненужное ему счастье.
Даже такой маленький, такой простенький - отечественный абсурд неизменно радует, попадая в действительность точнее любого реализма: смешит и пугает степень инерции, кем-то заранее заданной, с которой многие живут - словно уже от колыбели взят разбег по предписанной прямой до самого кладбища, через пятёрки в дневнике, задержанные зарплаты, дни рождения детей. Да и исполнен спектакль со вкусом, без перегибов в комизме, без пафоса, без провисов, бодро и добротно. И чертовски радует визуальным решением - сочетание грязновато-жёлтого с серым и мохнатым воспринимается почти тактильно. Это вам не клюква про "ну очень русский быт" - это тонкая, ненавязчивая, незлая ассоциация с антиэстетической, но порой - парадоксально уютной средой. Впрочем, вывода "уезжать не надо" не возникает - а режиссёр, по счастью, к этому и не стремился.