Август: графство Осейдж (2013)
Театр им. Маяковского
Сейчас будет необычная "рецензия", ибо прошлым августом я уже видел одну постановку этой пьесы на Золотой Маске - омскую (2010). И написал о ней по всем законам формата, а текст в итоге оказался невостребован как недотолерантный, хотя больше никто на этот спектакль не откликнулся и в фестивальном сми - МаскБуке - он так и остался неосвящённым. Поскольку больше "занимать полосу" было нечем, текст содержит сюжет пьесы, и я просто перенесу его сюда, вместе с заголовком, позаимствованным у одного из лозунгов с краснодарского гетеропарада (отсюда):

Замена счастию она
Трейси Леттс, автор уже знакомой московскому зрителю пьесы «Киллер Джо», в своей более поздней премированной пьесе «Август» продолжил убеждать свою аудиторию в том, что кровное родство – самое страшное, что только может произойти с человеком, причём чем больше родственников, тем хуже. Рискну предположить, что у автора имела место быть некая детская психологическая травма, - недаром действие пьесы происходит в Оклахоме, на родине драматурга.
Читать дальше!Сложносочинённая двухэтажная конструкция на классическом поворотном круге сцены – старый дом на бесплодной земле, в котором даже попугаи дохнут, а формальный глава семейства Вестонов уходит в ночь и топится в реке. Существование в этом пространстве делает невыносимым присутствие властного матриарха. У неё рак горла, но она явно намерена пережить всех, пока есть чью кровь пить. Она сидит на таблетках и время от времени идёт вразнос, но при этом остаётся хитрым манипулятором, умело давящим на чувства вины и долга, вызывающим жалость к себе и использующим все уязвимые места своих жертв. По случаю пропажи мужа она собирает в доме всю семью для того только, чтобы объявить всем, как она их ненавидит и что от завещания покойного они не получат ни гроша. Позже выясняется, что ради этих денег она не только не остановила самоубийцу, но и подтолкнула его своим бездействием.
Матушка Вестон на протяжении всего спектакля сталкивает лбами суетящихся вокруг неё домочадцев, словно вся цель её жизни – сломать жизнь ближнему. Это сильное и многоопытное чудовище страшнее любой нашей Вассы Железновой в квадрате, её также невозможно одолеть, пока она сама не надорвётся. Но и все те люди, над которыми она довлеет, - та ещё банка со скорпионами, где каждый копошится в своих проблемах, в которые непременно лезут чужие клешни. Одна из её дочерей влюбилась в своего кузена-инфантила, в его сорок называемого «малышом» - конечно, он оказался не кузеном, а родным братом, что крайне встревожило остальных несмотря на то, что она физически неспособна иметь детей. Вторая обрела иллюзию счастья с бизнесменом, попытавшимся совратить её несовершеннолетнюю племянницу. Третья долго не могла развестись с подкаблучником мужем, повышающим либидо со своей студенткой. Внучка же нашей героини курит траву, как и полагается всему молодому поколению в современной драматургии.
Впрочем, «современной» эту пьесу делают лишь некоторые детали. Подобная история могла быть написана и век назад с тем же набором типажей. Леттс немало гордится своей причастностью к чеховской линии, вот только его «три сестры» - ещё более жалки и несоразмерно более примитивны. Героями «Августа» не движет практически никаких мотивов, кроме женского и мужского климакса, комплексов, зависти, детских обид и страхов. Они – достойные отпрыски госпожи Вестон: интриганы, истерики, лицемеры, предатели. Для чего же обыватель три часа смотрит на этот шабаш буйнопомешанных, если утверждает при этом, что театр – это «отдушина»? В жизни редко где достигается подобная концентрация всех человеческих мерзостей. О чём этот спектакль? О «разрушении семьи»? Помилуйте, ведь рушить было нечего. Там не было ни одного родного человека. Сплошь чужие, равнодушные или озлобленные, превращающие поминки в балаган и фарс и спасающиеся бегством из отчего дома при первой же возможности.
Старый добрый «русский психологический театр»… оскомина, набитая этой формулировкой, уже больше смахивает на кариес, но именно эти три слова точнее всего характеризуют игру омских актёров. Выясняя отношения, они кричат старательно и убедительно, и не их вина, что сам материал не даёт им возможности сыграть нечто более тонкое, более глубокое, более сложное.

Чем же отличается новый спектакль Карбаускиса? Во-первых, ему приписана формулировка "семейная история в 3D". Подразумеваются, конечно, не стерео-очки для каждого зрителя, а 3D-анимация, проецируемая на сценическую конструкцию - двухэтажную, зато неподвижную и белую, с условными дверями и лестницами и скупой меблировкой. Проекция "дорисовывает" недостающее для алчущего реализма зрительского взора - как внутреннее убранство, так и внешний облик дома. Смотрится модель не только не эффектно, а чисто функционально, но и убого - хуже, чем в Sims. Таким образом прибегать к простейшим цифровым приёмам (гордо называемым "видео-инсталляцией") - всегда симптом сценографической импотенции.
Второе, что сразу бросается в глаза, - обитатели дома более белые и пушистые (хотя, конечно, есть разница - когда актёры у тебя над ухом и когда ты уютно устроился в первом ряду балкона Маяковки). Мадам Вестон - просто безобидная, даже наивная наркоманка, которая иногда чудит: таблетки сыплются из неё со стуком, когда она спускается по лестнице, и она собирает их со ступенек. Глотая их горстями, порой говорит с набитым ртом. Кричит, в нужные моменты плачет и получает утешение, - вот и вся роль. Карбаускис и его актёры явно симпатизируют мужским персонажам - начиная с мистера Вестона в исполнении записи голоса Никулина, рассказывающего об Эллиоте, долго терпевшем свою жену. Вовсю резонёрствует Чарли, муж тётушки Мэтти Фэй, защищая от супруги своего непутёвого сына. Билл (счастливый обладатель студентки) стоически терпит загоны своей уже бывшей жены и также служит буфером между её агрессией и их дочерью. Даже бизнесмена Стива, совсем пожилого "молодожёна", рисуют мягкими красками. Подумаешь, дескать, подурачился с четырнадцатилетней, сама виновата. И вообще от баб одни проблемы.
Читать дальше!Сцена поминок, которая в омском спектакле была кульминацией взаимной нетерпимости, у Карбаускиса решена как-то очень по-русски: накрыли стол, с ленцой - надо так надо! - расселись, поставили фотографию в рамочке, помолились (долгая и обстоятельная проповедь Чарли), да и начали разговаривать о разном. Шутят, хоть и в меру стремящегося к нулю остроумия, "по-доброму", и расистские шуточки публика встречает дружным смехом и аплодисментами. В ответ на провокации госпожи Вестон все по очереди выходят из-за стола, в том числе отсаживаясь за маленький отдельный столик, предназначенный для служанки, - то есть устраняются из конфликта вместо того, чтобы усугублять его. И если там вконец слетевшую с катушек хозяйку дома закатывали в скатерть с боем, то здесь она просто высыпает кучу таблеток на блюдце и утыкается в него лицом, пока её, не сопротивляющуюся, не накрыли скатертью сверху, с головой. Ах бедная-несчастная, лишили единственной радости в жизни!..
Самая истеричная из дочерей, Барбара, объявившая, что теперь она будет в доме главной, поначалу может восприниматься в этом спектакле прямо-таки как самоотверженная спасительница своей матери от пагубной зависимости. Но Карбаускис всё же умеет вылавливать в текстах рифмы. И Барбара, покинутая мужем, дочерью и сёстрами, превращается в копию матери - одетая в рубище, так же теряет на лестнице и подбирает таблетки, так же пьёт их горстями. При встрече с шерифом обнаруживается, что - так же потеряла связь со временем, так же переспрашивает, повторяется, невпопад шутит, без повода хохочет. А шериф с букетиком в кобуре - и с тремя дочерьми! - явно готов ничтоже сумняшеся стать вторым мистером Вестоном, только менее интеллектуальным (покойный хотя бы стихи писал, преподавал и не вылезал из книжек). Но вот беда: чудачества Барбары, как и ранее чудачества госпожи Вестон, в лучшем случае смешны, но не страшны. Страшными были осознанно стремящиеся к властвованию, подавлению и самоутверждению за чужой счёт героини из омского спектакля.
Там - переиграли, здесь - недоиграли. В обоих случаях - растянули на три (сегодня даже с половиной) часа скучную муть с выяснениями, кто в чём перед кем виноват, понадеявшись на привычный для потребителя мыльных опер материал. Не слишком ли Карбаускис потакает тяжёлой на подъём труппе Маяковки и её зрителю - или у него и впрямь не выработано собственного режиссёрского языка для таких больших пространств, как вверенный ему театр?.. Пока я не вижу никаких перемен к лучшему, и со времён "Талантов и поклонников" мой скепсис по поводу радостей "был плохой театр - стал хороший" только раздулся.