После стольких лет - всегда(тм) манга по Мгстр немного разбивает мне сердце. То, как Синчэнь и Сюэ Ян улыбаются друг другу, когда Сун Лань подглядывает за ними. То, как Синчэнь, сосредоточенно-серьёзный, убив "мертвеца" и ещё не зная, что это был Сун Лань, - улыбается, услышав голос Сюэ Яна - "Я здесь", - и как тот улыбается в ответ... Никто из них не притворяется. Никого из них не нужно было "спасать". Это мог бы быть их обычный счастливый день.
Всё-таки мои отношения с Зеленью целиком описываются стихами Олди про "Вот пролог, три страницы". Покажи их счастливыми, а потом их не трогай(с). Сюжету всегда нужно, чтобы худшее произошло, - но пусть оно просто не происходит. (В общем, я не жалею, что купил этот том. После его листания приснилась какая-то школьная АУшка, и пора бы уже определяться с датами очередной Кофейни.)

Досмотрели второй сезон Beastars.

Подробнее и спойлернее

Финал сезона, что предсказуемо для японского произведения, вышел на чистейшую самурайскую высоту, когда герой вместо того, чтобы сдать антагониста полиции, назначает ему поединок, чтобы доказать его неправоту и отстоять свои идеалы. И когда Луис дал Легоси отгрызть ему ногу, чтобы стать сильнее и победить, - буквально отправил с ним в бой часть себя. И отчасти это рушит идею о том, что можно стать сильным и без мяса, - но есть своя красота и в идее, что для того, чтобы победить монстра, нужно самому стать хоть немного монстром. К тому же дело ведь не в том, чтобы ни грамма мяса в рот, ни сантиметра... кхм, дело в добровольности (а в этом сеттинге оное возможно). И именно в этом, как я уже писал, суть противостояния Легоси и Риза. Риз не видел другого способа сблизиться с травоядным, кроме как сожрать (и, честно говоря, я всё равно ему не сочувствую), - а Легоси и Луис показали ему близость, основанную на доверии. И в конечном итоге всё приходит к тому, что вызревало ещё в первом сезоне: когда хищник защищает, а травоядный жертвует собой ради него - получается непобедимый тандем. Что это напоминает? - правильно, Loveless и концепцию Бойцов и Жертв. Ох и любят же японцы эту дихотомию. (Отдельно прекрасен как персонаж внутри этой концепции Ибуки, который обрёл смысл жизни и защищал Луиса, а когда это закончилось, мог только умереть.)

В пятницу был единственный Птахин выходной на прошедшей неделе, и мы отметили его картохой с грибами, пивом и просмотром фильма по DnD - Honor Among Thieves (а то когда я начал предлагать устроить просмотр всей патичкой - оказалось, что все уже посмотрели и больше не хотят). Вкратце говоря - фильм, конечно, одноразовый, и всё самое зрелищное уложилось в трейлер, - но юмор в нём хороший, и бодрый экшн не провисает, так что ради отдыха посмотреть стоит. И, на мой взгляд, приятно будет и тем, кто в курсе сеттинга, и тем, кто будет смотреть какоридж. Разумеется, никакого глубокого лора или морали, - но всё это вполне похоже на добротный кампейн с симпатичными персонажами, в котором, как и положено, стереотипы - это фича.

Подробнее и спойлернее

Итак, в фильме есть:
~ Классическая квента приключенца, начинающаяся с "враги родную хату сожгли"(тм);
~ Один раз Арфист - всегда Арфист;
~ Бард в патичке - всегда всеобщий психотерапевт;
~ Кенку и табакси выглядят аккурат как ролевики, сбежавшие с фурри-конвента, никакой вам компьютерной графики в этом месте, - и это очень мило;
~ У ГГ и его женщины, совместно воспитавших ребёнка, при этом нет никакой нормативной романтики: они прежде всего друзья и напарники, и этот броманс офигенен, хотя типичная жена-в-холодильнике несколько портит впечатление;
~ Широкая география - Невервинтер, Тэй, кусочек Подземья;
~ Занудный паладильник в качестве квестодающего НПС, который уходит в никуда, и которого хочется видеть полноценным персонажем;
~ Полярный медвесыч, в которого превращается хрупкая друидша-тифлинг, с пасхалками Халка;
~ Самый очаровательный дракон за всю историю кино-фэнтези в лице жирненького Themberchaud, которого я не знаю, как перевести;
~ Квест-лабиринт, в который напихали всех любимых монстров сеттинга: мимика, желатиновый куб и ускользающего зверя (он прекрасен). Тайминга не хватило разве что на бехолдера.

В воскресенье я проводил Птаху на съёмку и остался один. С тоской смотрел за окно, где происходило типичное "В такую погоду по городу ходят курьеры или уроды"(с), и очень хотел туда, потому что я урод и это моя любимая погода Но повода как-то не было. А вечером - будьте осторожнее с желаниями - повод взял и случился: позвонил отец, сказал, что матушка весь день с утра не отвечает на звонки и сообщения. Ну, я и прогулялся до матушки пешком. Естественно, оказалось, что у неё случайно включился режим полёта И ещё теперь она поёт в церковном хоре, в воскресенье у них был аншлаг - целых 11 слушателей. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы радовалось.
Заодно я был поздравлен с именинами, одарен большой банкой кофе - хотя с моей роднёй нужно было просить сразу коньяк - и мармеладом под названием "Православный". Как определяется конфессиональная принадлежность мармелада? Принимаются только неправильные ответы

А понедельник, когда всех проутюжило магниткой и все тупили, мне спасла Фани, потому что говорить и читать про фей - бесценно Просто зафиксирую здесь, чтобы не кануло в недра соцсетей.

Бессвязно фиксирую

В частности - бесценно узнавать детальки о доРаскольной жизни Моррахана. Тихо улыбаюсь сам с собою, что у многих сейчас эстетика колдуна в башне - это Гейл, а мне Гейла не надо, видимо, потому, что слот уже занят И ничего не могу поделать с ассоциациями: какая же Моррахан птиченька! Ворошка (или любое другое врановое). Поскольку именно врановые - умные и хитрые заразы (и любишь их, несмотря на все проделки и пакости, - а может быть, именно за них)), умудряющиеся быть одновременно хрупкими и очень сильными, трогательными и опасными. Плюс это прекрасное Неблагое "вечно совершаешь благо, когда всем кажется, что наоборот"...
И теперь не могу (и не хочу) отделаться от Иды, которая, проходя обучение у местных богганов, во время каждого творения вспоминает ещё детали из своих прежних жизней. И наверняка вспомнит кабинет Моррахана в их фригольде времён Золотого века - быть может, в башенке, увитой плющом, - в который тот мог возвращаться из своих приключений. Вспомнит его книги и свитки, его травы, колбы и телескоп, и его любимую (неоднократно восстановленную богганским крафтом из осколков) глиняную чашку для чая или вина, и его химер, созданных под настроение (самое разное). И вспомнит, как сама изредка покидала фригольд - и на отдалённом постоялом дворе, слыша краем уха, как какая-нибудь фея пересказывает слухи, только улыбалась, думая о том, что "страшный-ужасный колдун" снова проспал время завтрака. А вспомнив - расскажет Морхэ, конечно.
А то, что Моррахана любили и другие, для доРаскольной Иды - по-прежнему (...то есть, это сейчас "по-прежнему", ну вы поняли)) повод не для ревности, а для радости: это значит, что когда её самой нет рядом - найдётся кто-то ещё, кто защитит его и поддержит.
В общем - очень много нежности. Я заворачиваюсь в тексты как в пледик и так живу.

@темы: moments of life, кина не будет, електричество кончилось, соседи по разуму, демоны по вызову круглосуточно, be.loved, мечтай, иначе мы пропали, no dungeons, no dragons, just and

---

Дрочабрь уж наступил

С прошлогоднего кинктобера я написал всего один (прописью: о д и н) текст, и это непозволительно мало. Флэшмобные челленджи для меня - де-факто единственный способ заставить себя расписать писало, поэтому в этом году я составил себе список самостоятельно (и кто бы знал, как непросто наскрести 31 кинк, - я сунул нос в рандомайзеры таких списков, узнал немало того, о чём не хотел бы знать, и немало того, что даже не знаю, как переводится, и в конце концов воспользовался функцией "звонок другу")). Постараюсь писать короткие зарисовки, чтобы не тратить по целому дню. Рейтинга не обещаю, некоторые темы могут быть закрыты вполне дженово.

Спасибо Птахе за дизайн списка! При желании можно смело его утаскивать и присоединяться (только не забывайте делиться ссылками на работы, мне же интересно!).
По сложившейся традиции - персонажа подкидывает Амарт, номер кинка выбирает генератор случайных чисел, так что всё непредсказуемо. Можно вносить пожелания по персонажам для бонусных исполнений, но также не обещаю, что все исполню. (Как видите, первой же заявкой Амарт не сделал мне легче. Спасибо за возможность написать cordage porn, я-то люблю парусные суда, в отличие от персонажа.))

Первые семь

Лютер (Хель/Лютер в прспктв), кинк 12. Армада Удачи, слэш PG-13, 462 слова

Можно бесконечно смотреть на четыре вещи: на воду, огонь, бегучий такелаж и то, как работают другие.
По крайней мере, именно так Лютер отшучивался, когда другие матросы замечали, в каком направлении он смотрел при всякой свободной возможности. Не могли не замечать: на корабле вскоре привыкаешь действовать синхронно, и порой повторить чей-то взгляд или движение - единственный шанс предотвратить непредвиденное в моменте, развивающемся быстрее, чем может быть сказано любое слово. Лютер смотрел, как Хель взбирается на мачту, вызвавшись помочь с оснасткой, как тренируется и как играет мелодию, кажущуюся звуком самого моря. Чуть щурился, даже если смотрел не против яркого солнца. И чувствовал, что некоторые - хотя бы отчасти - понимали, почему невозможно не смотреть.
Лютер знал теперь, что тросы похожи на струны - когда чуткие руки заставляют их беззвучно петь. Помнил это ощущение по себе: одного прикосновения довольно, чтобы незаметная снаружи дрожь сквозила по позвоночнику послушным разматывающимся канатом. Крепкая хватка, плавное натяжение, рывок, - и Лютеру казалось, что у него в груди такой же узел. Прочный, тугой, бьющийся в одном ритме с удерживаемым им парусом. Остающийся на месте, но пропускающий сквозь себя силу ветра - и потому не ослабевающий.
Красоту и ветер нелегко выдержать. А без них - нечем станет дышать.
На корабле уединения не бывает ни днём, ни ночью, - и это помогало держать язык за зубами. Это скабрезными шуточками можно обмениваться при всех, и смех множится эхом голосов, - но только попутному бризу доверишь подхватить шёпотом: "Ты так красив в цветах закатного солнца, что сам не представляешь, насколько". Бриз донесёт до нужных ушей или, приняв на свой счёт, унесёт с собой в море, - не всё ли равно?..
На корабле уединения не бывает, он - как живой, упрямый зверь с жилами тросов и суставами колодок, и каждый член команды - часть этого тела до тех пор, пока не сойдёт на берег. Никто, от капитана до последнего юнги, не вправе позволить себе лишнего, - иначе это отразится на остальных. Но когда волны настойчиво ударяют в борта, и корабль, принимая игру, вскидывается на дыбы и ныряет в их раскрытые объятия, - после невольно думаешь, вспоминая, как вдруг терял палубу под ногами, что стихии словно приглашали последовать их примеру. Кто-то называет это вечной борьбой корабля и моря. Лютер назвал бы это иначе.
Почувствовать спиной шершавое, влажное дерево, сжать в ладонях - до ожога - скрипящие от напряжения канаты и отдать вес своего тела им, как последней опоре. Разделить качку на двоих, выпить с губ соль, захлебнуться оглушающей пощёчиной брызг и сорвать дыхание, пока корабль рвётся вперёд, опережая собственные паруса. Всё это представлялось столь естественным, столь уместным, почти необходимым. И пусть не всякий решится настолько слиться с кем-то другим - и с морем, грозящим забрать себе беспечные жизни, - Лютер осознавал со всей простотой рабочих, проверенных истин: рукам На'Эр-Хелла он доверил бы направлять себя. Хоть посреди слепой, самой бешеной бури.
Лютер никогда не любил корабли.
Но в этих руках он хотел бы стать кораблём.

Рэйзор/Беннет (персонажи старше канона), кинк 10. Genshin Impact, слэш NC-17, 1245 слов

Тёплый ветер, который вроде как должен был осушать слёзы верующих и всё такое, неожиданным порывом взметнул юбку монахини, читавшей проповедь на площади перед собором. Она ахнула от неожиданности, прижала ладони к бёдрам и смущённо улыбнулась своим слушателям. Рэйзор был не в их числе - он просто встретился здесь с Беннетом, - но бросил на неё цепкий взгляд.
- На девчонок засматриваешься? - Беннет сразу сник. Он настолько привык считать себя неудачником, что как будто не верил, когда Рэйзор называл его своим другом. Хотя друзьям было можно гораздо больше, чем каким-то незнакомым девчонкам. А Беннет почему-то сам этим не пользовался.
Это было уже позади: "Познакомимся как волки? - Давай, а как? - Открой рот". Беннет, конечно, рот сразу же закрыл, как только Рэйзор потянулся его облизать, - но волки не отступают, не добившись своего, и Беннету оставалось лишь поддаться. Вот только после этого знакомства ничего не изменилось.
Рэйзор помотал головой, подумал и ответил:
- Нет. Я... не понимаю.
Рэйзор не понимал многое. Например, зачем Барбатосу нужен собор, закрытый от ветра четырьмя стенами. А до своей семнадцатой весны - не понимал, куда по весне убегают молодые братья-волки и для чего поют песни, не похожие на другие, и днём и ночью. Как-то раз попытался проследить за ними и вмешаться в драку двоих волков, как играл с ними раньше, - но нарвался на трёпку. В Лупикал всё узнаёшь в свой срок. Тебе позволяют узнать, когда чувствуют, что ты готов знать. А среди людей приходилось задавать вопросы, чтобы понимать их лучше. Чтобы понимать Беннета.
- Что именно не понимаешь?
- Почему вы одеваетесь по-разному? Женщины и мужчины.
Когда Варка его нашёл, Рэйзор оборачивал вокруг себя шкуру, чтобы согреться. Это было больше похоже на юбку или плащ. Но Варка сказал, что люди должны носить одежду. Тогда Рэйзор ещё не задавал вопросов, а только радовался, что новая тёплая шкура лучше защищает от колючек и в ней как прежде можно бегать и драться.
- Говорят, это из-за лошадей, - пожал плечами Беннет. - Когда-то очень давно мужчины стали ездить верхом на охоту и на войну. Так появились штаны. В них удобно сидеть в седле.
Лошади. Вот чего Рэйзор не понимал больше всего. Лошади - добыча. Добыча убегает. Но если ты залезаешь добыче на спину, она никогда не сможет убежать, а ты никогда не сможешь её догнать. Варка с его лошадьми был сейчас где-то далеко, - иначе можно было бы посоветоваться с ним. Как с взрослым мужчиной.
При мыслях о добыче в низу живота заныло, но это был не голод. После той весны всё было по-другому. Словно переизбыток сил, от которого хотелось не то бежать напролом через лес, не то прыгнуть с утёса на кабана, сердясь на него за то, что даже ему, кабану, было проще найти себе пару весной. А когда сам Рэйзор однажды сказал Беннету, что штаны мешают и нужно их снять, - тот покраснел, что та монахиня, и ушёл. И как тогда?..
- Ещё говорят, что юбку удобно задрать, когда нужно, - обронил Рэйзор. - Слышал в "Доле Ангелов".
Там, где, по утверждению самых мудрых жителей Мондштадта, было куда больше шансов встретить Барбатоса, нежели в соборе. Среди песен, а не проповедей.
- Не стоит так говорить, - пробормотал Беннет, отводя взгляд.
- Мужчины тоже могли бы их носить, - продолжил Рэйзор, не обратив внимания на его замешательство. Говорить много Рэйзору не нравилось, и он не был намерен объясняться. - Попробуй, если... хочешь.

Рэйзор не ждал, что Беннет согласится. Ещё одну ночь он маялся попусту, даже на сытый желудок сон не шёл. Но ночь была короткой, предутренний туман уже проступал среди деревьев зеленоватой дымкой, и все голоса леса гудели, как низкая струна арфы. Ветер налетал и шептал что-то, зарываясь в листву, - будто ласкаясь.
Услышав знакомые шаги, Рэйзор выбрался из логова и пошёл навстречу, опережая насторожившегося собрата, стоявшего на страже. Беннет знал, где искать Лупикал, и знал, что в тёплую половину года Рэйзор спит без одежды, - потому не удивился.
- Я хотел пройти так, чтобы меня не увидели, - пожаловался Беннет ещё издали. - И заблудился...
Должно быть, короткое платьишко, которое было Беннету явно маловато, выглядело эффектно для человеческих глаз. Пару часов назад. После чего приключенец запачкал его смолой, порвал ленты на подоле, и пропах палыми яблоками. Во влажном воздухе хорошо распространялся аромат Беннета - аромат усталости, азарта и примешивающемуся к нему страха. И, пожалуй, чего-то ещё. Особенно острого.
- Больше не сбежишь? - спросил Рэйзор.
- Больше не сбегу, - подтвердил Беннет. Он видел, как жадно расширяются ноздри Рэйзора, и его голые колени задрожали.
Рэйзор, как в потасовке, кинулся на его ноги, обхватил их, повалил его на траву. Юбка задралась, так что Рэйзору уже не нужны были руки, чтобы добраться до всего, чего он хотел, - он продолжал удерживать Беннета, изучая его носом и языком. Под юбкой Беннет пах чистотой, в самом деле как пахнут девчонки, - и в то же время чем-то похожим на запах зверя. И член Беннета становился твёрже и горячее, когда Рэйзор облизывал его, узнавая новый, такой притягательный вкус. Странная жажда в нём хотела больше этих прозрачных вязких капель, которые он лакал с самой вершины головки. И чем настойчивее работал языком Рэйзор, тем громче Беннет всхлипывал и бился, как пойманная рыба, цепляясь пальцами за пучки травы.
- Масло... - вдруг охнул Беннет, ощупывая свою сумку. - Пузырёк разбился.
Рэйзор поднял на него непонимающий взгляд, настороженно принюхался: зачем Беннету понадобилось растительное масло? Он что, собирался готовить это отвратительное блюдо из овощей, рататуй Барбатоса?..
Беннет завозился, пытаясь перевернуться набок, дотянуться пальцами до своего зада. Тогда Рэйзор понял - и рывком уложил его на живот, сел на его бёдра и опустил ладони на белые, нетронутые загаром ягодицы. Оттянул их в стороны, оставляя розовеющими лунками следы когтей. Беннет прерывисто застонал. И этот стон так дразнил дикую сущность Рэйзора, что не спешить становилось всё сложнее. Его собственный член уже не лежал на бедре Беннета, а поднимался, тяжёлый и крепкий, - на мгновение Рэйзор подумал, что попросту не войдёт в такой маленький вход. Но склонился к нему и надавил языком. И ещё раз. И ещё.
Беннет переполошил криками всех птиц в роще - Рэйзор и не догадывался, что тот настолько чувствителен. Но волкам свойственна настойчивость, - и вот мышцы Беннета размякли как воск, только дрожь проходила волнами по бёдрам. Рэйзор пошире расставил колени, намотал юбку Беннета на кулак, вздёргивая его зад вверх и не позволяя отстраниться. Пристроился, большим пальцем помогая головке растянуть тугие края, блестящие от его слюны. Он рычал, Беннет скулил, - и между ними наконец не было никакой разницы. Волк и человек. Вместе.
Когда Рэйзору удалось протолкнуть головку, он сам едва не задохнулся от ощущений. Тесные, жаркие стенки, сжимающие его плоть внутри. Нежный бархат ягодиц, прикасающихся к нему снаружи. Беннет в облепившем его жилистую фигуру платье, уронивший голову на руки, выстанывающий каждый выдох.
- Я... выдержу, - послышалось со стороны Беннета. И шалая улыбка в его голосе.
Как и всегда, - не то сказал, не то подумал Рэйзор. Ведь это ещё только треть.
Он входил глубже плавно, но напористо, и тело Беннета открывалось его силе, - а затем Рэйзор сгрёб его обеими руками, прижимая спиной к своей груди, и начал двигаться, ускоряясь. Беннет, совершенно беззащитный сейчас, хватался за его руки, но просил ещё. Рэйзор дышал им, кусал его плечи, и с упоением поддавал это "ещё" так, как понимал и чувствовал сам. Кажется, он забылся. Кажется, он кончал, держа одну ладонь на трепещущем в немом крике горле Беннета, запрокинувшего голову к его плечу, а другую - на внутренней стороне его бедра. Кажется, Беннет кончил, так и не коснувшись себя. Но Рэйзор ни в чём не был уверен.
Платье пришло в полнейшую негодность, и Беннет сетовал, что теперь не сможет его вернуть. Но, судя по его тону, он вовсе не считал это неудачей.
Рэйзор смотрел, как ветер треплет по волосам его человека, и лениво думал о том, как многое ещё не знает о том, что Беннету нравится. И как интересно будет это узнавать.

Сюэ Ян/Сяо Синчэнь, кинк 21. MDZS, слэш NC-17, 1350 слов

- ...И сказал Небесный Император: "За своё злодеяние ты заслуживаешь смерти, но ты усердно совершал подношения мне все свои годы, потому послужи мне ещё один раз. Сруби коричное дерево возле моего Лунного дворца, и когда оно упадёт, ты умрёшь". Не мог У Ган противиться воле Небесного Императора, и вот он вознёсся на Луну и взялся за топор. Но всякий раз, как он ударял топором по дереву, кора его вновь зарастала. Так У Ган и достиг бессмертия, которого всегда желал. Вот и вся сказка.
- Это очень суровое наказание за один-единственный проступок, - насупилась А-Цин, натянувшая одеяло до бровей. - Вечно долбить дурацкое дерево...
- Дело не в том, что У Ган оступился: все люди подвержены слабостям, - ответил Синчэнь. - Дело в том, что он желал только бессмертия.
- А почему хотеть быть бессмертным - плохо? - А-Цин аж привстала от недоумения, словно хотела получше расслышать даочжана. - Разве не все совершенствующиеся вроде тебя именно этого и хотят?
- Тот, кто думает о достижении бессмертия, а не о том, как совершать добрые поступки и избегать дурных, не достигнет бессмертия по-настоящему. Так же как тот, кто стремится к власти, никогда не станет достойным правителем. А теперь спи.
- Да, детям пора спать, взрослые тоже хотят праздновать, - нетерпеливо поддержал Сюэ Ян. Он уже устал подпирать дверь за спиной Синчэня. - Даочжан, пойдём выпьем вина с коричной настойкой. Отлично согревает.
В городе уже перестали бить в барабаны, приветствуя холодный сезон, - но похолодание в самом деле пришло словно по календарю. Днём Синчэнь испёк лунные лепёшки, а Сюэ Ян вырезал кроликов из красных яблок последнего урожая, - а сейчас, в сумерках, на поляне в отдалении от похоронного дома, глоток крепкого, слегка жгучего вина был как нельзя кстати.
- Это была не лучшая сказка для праздника, не находишь? - хмыкнул Сюэ Ян.
- А-Цин услышала про У Гана на ярмарке, - словно извиняясь, пояснил Синчэнь. - Она сама спросила у меня, кто он такой.
- А ты сам-то в это веришь?..
- Во что? - Синчэнь удивлённо улыбнулся. - Это просто легенда.
- Да не в это. А в то, что можно достичь бессмертия, живя при этом среди людей, а не среди горных гусей. Впрочем, гуси наверняка тоже ссорятся.
- Не знаю, А-Мэй, - ответил Синчэнь мягко и просто. - Я хочу жить с тобой.
И... как он там давеча сказал? Вот и вся сказка. Умел же даочжан несколькими словами - если говорил от сердца, а не пересказывал все эти скучные нравоучения - перевернуть душу так, как прежде бывало, только когда чужой клинок в бою проходил у самого горла, не зацепив. Так, что не верилось. Ради одного друга Синчэнь уже глазами пожертвовал, дурень, - тоже хорошая легенда выйдет, поучительная, если будет кому рассказать. Но ради него, Сюэ Яна, даочжан жертвовал... ладно бы бессмертием, - не нужно ему было это бессмертие бумажное, иначе не сбежал бы со своей горы, - нет, людьми своими драгоценными был готов пожертвовать. Сгори сейчас хоть весь город огнём - Синчэнь из их уединения даже не услышит.
- А я у твоих ног буду вечность, если понадобится, - выговорил Сюэ Ян глухо. - Даже сдохнув - вернусь. Не боишься, даочжан?..
- Не боюсь, - улыбнулся Синчэнь.
Сюэ Ян потянулся было, вдруг захотев промочить горло, за кувшином вина, который Синчэнь рассеянно поставил у себя под рукой, - но передумал, оказавшись лицом возле его лица, и хватко, настойчиво поцеловал, покусывая. Синчэнь на мгновение замер от неожиданности - и тут же поддался. Губы у него были прохладные и сладкие от вина.
- А у меня есть для тебя подарок, даочжан, - заговорщицки понизив голос, сообщил Сюэ Ян, когда нехотя отпустил его губы. - Протяни ладонь.
Синчэнь, не сомневаясь, подставил открытую ладонь, и на неё легли два небольших и лёгких предмета из отполированного дерева. Он провёл по ним пальцами, читая нехитрые изгибы. Парные украшения? Одинаковые, с тонкими металлическими гвоздиками в середине.
- Это... похоже на серьги?.. - произнёс он неуверенно. Сюэ Ян рассмеялся:
- Лучше. Тебе понравится. Но сперва разогреем тебя немного.
Обычно Синчэнь был инициатором долгих прелюдий, с непривычным и непонятным - но приятным, разумеется - Сюэ Яну восхищением лаская чуткими ладонями и поцелуями каждую жёсткую линию его прокалённого смертельными схватками тело. Но в этот раз Сюэ Яну хотелось получить от Синчэня сполна. Отчасти он слукавил: это был его подарок и себе самому. Вернее, небольшой сюрприз, - поскольку то, что они дарили друг другу, всё одно было бесценным.
Они вновь целовались, и Сюэ Ян, запуская ладонь под белые одежды, обхватывал член Синчэня сквозь тонкую ткань, сжимал, наслаждаясь тем, как отзывчиво он крепнет. Ему нравилось пачкать эту белизну первыми влажными каплями, а возражения даочжана, если таковые и были, он успешно заталкивал языком обратно в его сладкий рот. Затем они избавили от одежд друг друга, и Сюэ Ян, любуясь готовностью Синчэня, стоявшего на расставленных коленях, покатал на ладони его тяжёлые яички, просунул пальцы дальше, прикоснулся к створу меж ягодиц. Синчэнь шумно выдохнул, прогнулся в спине; его напряжённые бёдра были налиты силой.
Если Синчэня кто-то нарёк при рождении пылью звёзд, то Сюэ Ян хотел быть для него чернотой полночного неба - чтобы только на ней он сиял ярче. Только Сюэ Ян мог видеть его таким ослепительно красивым, таким чистым, словно горящим живым, пульсирующим светом. Для других, при целомудренном свете дня, звёзды обманчиво меркли.
- Ты готов примерить обновку и прокатиться? - ухмыльнулся Сюэ Ян. - Вижу, что готов. Можешь занять руки, я сам всё сделаю.
Синчэнь, подавшись к нему ближе, с румянцем предвкушения, приласкал было член Сюэ Яна, размазывая влагу по стволу, - но охнул со стоном, когда чужие пальцы прикоснулись к его соскам и прикрепили оба зажима, сдавливающих чувствительно, но не больно.
- Торговец так расписывал, что день Середины осени - праздник семейный, а его товары должны быть в каждой семье, - промурлыкал Сюэ Ян довольно. - Я не мог не отдать дань традициям.
- Это... странно, - сообщил Синчэнь, покусывая и так уже припухшую от поцелуев нижнюю губу. Ну ещё бы не странно, когда выдержка даёт трещину так быстро! Раньше, чем начать медленно таять.
- Потерпи, - Сюэ Ян дразняще похлопал даочжана по стоящему члену. - И чего же ты ждёшь? Ленточкой себя перевязывать не стану, бери как есть.
Предложение было двусмысленным, но Синчэнь понимал всё верно - оседлал бёдра Сюэ Яна, сам направил в себя его член и так уверенно опустился до конца, что захватывало дух. Оперся ладонями на свои же лодыжки, откинувшись назад, и первым начал двигаться - жадно, нетерпеливо. Понимал ли он, какое зрелище представлял для Сюэ Яна, снизу поддававшего бёдрами?.. - Уж догадывался наверняка. И с откровенностью такой запредельной, что её можно было считать невинностью, хотел доставить Сюэ Яну всё возможное удовольствие. И невозможное - также.
Вот что было их подарком друг другу: их дыхание в унисон, их сотканная из звуков ночи тишина, разрезаемая стонами, как холст ножом. Руки вместо слов, крупицы тепла на кончиках пальцев. Отпустить память о прошлом, оттолкнуться от берега, как плавучий фонарь. Позволить мутным опасениям, крадущимся по следу, растаять во влажном осеннем воздухе, который можно пить, как чай с османтусом. Прошлое больше не нужно, когда есть новый мир.
Сюэ Ян снял зажимы и стал играть с покрасневшими, твёрдыми сосками Синчэня, то с нажимом обводя их большими пальцами, то легонько постукивая указательными, то накрывая всей ладонью. Протяжные, срывающиеся на хрип стоны даочжана и умоляющее "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, сильнее!" - были лучшей музыкой. Его члену Сюэ Ян не уделил особо много внимания, но это и не потребовалось: Синчэнь кончил быстрее, чем обычно. Так нестерпимо жарко сжимаясь внутри, что Сюэ Ян не сдержался и сам - опрокинул его спиной на траву, довершая дело частыми, резкими толчками. Даочжан всё ещё держал себя за лодыжки - сложившийся пополам, коленями к плечам, предельно открытый, распалённый, - и казалось, что так можно войти в него ещё глубже, запятнать не просто какие-то тряпки, а саму душу. Оставить на ней метку - пусть болью, но и наслаждением также, - чтобы и в следующей жизни её отыскать.
Когда излился Сюэ Ян, Синчэнь кончил во второй раз. Это Сюэ Ян понял, только увидев, что семенем даочжана забрызган не только его живот, но и сам Синчэнь: по животу и груди звёздами легла россыпь белоснежных капель. Хотелось восхищённо присвистнуть, но воздуха не хватало. Они оба вытянулись бок о бок, глядя в небо, уже ставшее на пару тонов светлее: Сюэ Ян - глазами, а Синчэнь, как и прежде, - сердцем.
- Кстати, даочжан... - нарушил тишину Сюэ Ян. - А что за преступление совершил тот У Ган? Я прослушал начало сказки.
- Говорят, убил любовника женщины, которую он пожелал, - ответил Синчэнь. Сюэ Ян фыркнул:
- Велика беда! Может, тот любовник был на самом деле последним козлом.
И Синчэнь улыбнулся в темноте. Так, как никогда - Сюэ Ян был готов спорить на что угодно - не улыбались небожители.

Стервятник, Чёрный Ральф, кинк 20. Дом, в котором, очень отдалённый преслэш PG, 1008 слов

Уже привычно Стервятник просыпается от боли в не-своей ноге. На второй половине постели, как каждую ночь который год подряд, - только холодная, гладкая простынь от слова стынь, а может быть - простыня (чёрт её знает, как правильно). Сердце бьётся ровно, с оттяжечкой, как гудки в телефонной трубке. Стервятник считает до десяти и поднимается, грузно шаркает к подоконнику, заставленному горшками с растениями и этажерками, - даже окна не открыть.
За мутным оконным стеклом сеется дождь, рябит под понурыми мордами фонарей, - но что толку туда смотреть: эти окна всё равно не умеют показывать ту сторону, куда хотелось бы заглянуть. В Гнезде тихо и сонно, дыхание спящих птенцов - кто-то бормочет во сне, кто-то клекочет простуженно, - баюкает мысли, как и запах влажной земли. Хочется поддаться, остаться, - но нет. Никто не должен видеть его таким. И слышать никто не должен - шипящим сквозь сжатые зубы.
Стервятник одевается, приводит в порядок волосы и лицо, старается не шуметь, не разбудить - ни тех, кто спит, ни того, кто не отражается в зеркале. Хватает трость и выходит из Гнезда в коридор - за дверь удаётся выскользнуть почти беззвучно. Дом неумело делает вид, что спит, не обманывая этим даже самых тупых из Ящиков. А Стервятник тем паче знает, слышит, что Дом живёт именно сейчас. Припадая на ноющую ногу, направляется было к Перекрёстку, но путь вдруг кажется дальним и долгим, как в сказке про железные башмаки. Стервятник разворачивается резко, трость стучит по паркету выбитой из печатной машинки точкой.
Под дверью комнаты Ральфа - тонкая ниточка света.
Стервятник цепляется за эту ниточку взглядом, но ковыляет с достоинством и держит спину. Он проходил мимо случайно, решил заглянуть на огонёк - такой нелепо одинокий в зрячей темноте Дома, не нуждающейся в столь очевидных сигналах. Но погасить этот свет нельзя. Таковы правила.
Ральф молча открывает и молча указывает на диван, но это молчание - уже не тишина. Давно уже - больше не тишина. Щёлкает кнопкой старого электрического чайника. У Ральфа какое-то поразительное чутьё на то, когда можно предложить чай, когда подлить в чай коньяку, а когда всё совсем плохо - и нужен только коньяк.
- Таблетку жрал? - Ральф спрашивает, кажется, всей напряжённой спиной.
- Кончились, - цедит Стервятник.
Ральф выразительно вздыхает и рывком выдвигает ящик стола. Бросает Стервятнику таблетки в измятой фольге.
- Пей при мне. Воды налить?
- Не надо.
Чайник затихает. Стервятник глотает таблетку, убирает остальные в карман, затем, обжигаясь, прихлёбывает безвкусный чай. Ральф садится за стол, спрашивает, как дела, - словно не ночь за окном тянется-тянется, как серая марля дождевых облаков по чернильному небу.
У Ральфа изношенная домашняя рубашка, а голос такой же бархатный и крепкий, как те сигареты с вишнёвой отдушкой, которые Стервятник любит незаметно стрелять у него во дворе. Говорит Ральф мало, больше слушает, пьёт свой дурацкий чай, иногда прячет в чашке улыбку, - но каждое его слово охота катать на языке, как табачный дым. Пока не растает, оставив пустую горечь. Да, у Ральфа есть вкус: бессонницы, вишни и коньяка, но в пластинках и книгах - тоже.
Зачем он-то сдался Ральфу - чужой, неправильный, ничей? Ведь Стервятник не выдаёт никаких тайн, ни своих, ни чужих, - просто болтает обо всём, коротая время. Стервятнику непонятно ничего и предельно ясно всё остальное. И он говорит, поддерживая их игру, заговаривая боль, поглядывая за окно. Окно по-прежнему не показывает ничего - всего лишь путь, один из множества путей. Но если он однажды уйдёт, - узнает ли кто-то его шаги, и встретит ли так же, как..?

- Не надо.
Ральф кивает. Не спрашивает, "что случилось". И так знает всё: по тому, как Рекс сильнее хромает, как кусает губы и морщится, как старается всё это скрыть. Как его пальцы подрагивают, когда он не глядя топит в кипятке чайный пакетик, вынимает и топит снова. По его сфокусированному до точек взгляду и по голосу - такому же едкому, как те самокрутки, которые курит Рекс (как вообще можно курить эту дрянь, которую толкают старухи на рынке этим их... как там... бегунам, и не вытошнить после этого лёгкие, - для Ральфа оставалось загадкой).
Ральф уже выслушивал от врачей Дома - как их там, пауков?.. - всё, что они думают о его требованиях выдавать Рексу обезболивающее под его, Ральфа, личную ответственность. Что-де парень просто подсел на обезбол как наркоман и ничего у него на самом деле болеть не должно. Что Рекс их бесконтрольно раздаст другим воспитанникам (у которых, разумеется, тоже не должно ничего болеть, особенно когда и болеть-то нечему). В конце концов они стали выдавать в руки Ральфа плацебо. Плацебо неожиданно помогало.
Ральф прислушивается к тому, как меняется голос Рекса... - Стервятника? - отпуская напряжение постепенно, по одной струне. Слушает внимательно, порой даже не слыша слова, - только тембр, приглушённый и терпкий: согласные - как крупицы соли, как прикосновения птичьих когтей. Стервятник рассказывает обо всякой ерунде, накопившейся за последние дни: о прочитанных главах, о разгоревшемся среди Логов (кто бы это ни был) споре о музыкальных жанрах, о тройке за эссе, в котором не согласился с цитатой из Блеза Паскаля. А Ральфу кажется, что этот голос прорастает в нём как лоза, как та безымянная лиана на окне в комнате чёртовой птичьей стаи. Обвивает петлёй - не вырвать из памяти.
Он сам может только молчать. Это меньшее, что он ещё может, это последняя крепость нерушимых правил, возведённая, чтобы спасти их обоих, из камней всех невысказанных им слов. Дом может считать иначе, Дом такой шумный и громкий, когда его начинаешь слышать, - Дом с безудержной прямотой ребёнка кричит словами на стенах, следами ступней и ладоней, зарубками, трещинами, щербинами, углами. Стань его частью - и он спрячет, укроет, и ночь не закончится никогда. Подпоёт, подыграет и под руку подтолкнёт - и сорвёшься, покатишься, потеряешь голову, пропадёшь... Нет, Ральф не желал Рексу такой судьбы. Не позволит Дому за них решать.
Поэтому - электрический свет, поэтому ладони Стервятника обнимают щербатую чашку, поэтому Ральф - всё ещё воспитатель. Плацебо. Никто не догадается. Не должен догадаться.
Стервятник допивает остывший чай, встаёт с дивана, обходит стол и садится на край столешницы. Нашёл себе новый насест, зараза. Словно нарочно - на расстоянии не вытянутой даже руки.
- Удобно? - хмыкает Ральф.
- Удобно. - кто б мог подумать, что Большая Птица способна почти урчать.
Значит, ему больше не больно.
Ральф держит себя в руках. Ральф повторяет про себя лихорадочным заклинанием: говори, говори, я прошу тебя - говори. Это всё, что есть, это всё, что возможно для нас во всех вариантах и плоскостях этой безумной реальности.
Говори, а я промолчу за нас обоих.

Астар ап Эйлунд/Юрис ни Фиона/Сара ни Айлил, кинк 31. C:tD, гет/фемслэш NC-17, 1375 слов

Мелодия вальса волнами билась о прикрытые балконные двери. Последний вальс официальной части бала по случаю окончания учебного года, старый особняк на окраине города, где когда-то были охотничьи угодья аристократов, а теперь кипела богемная жизнь. Сара сидела на чемодане - в буквальном смысле, подобрав уставшие в новых туфлях ноги и напоминая одну из своих любимых птиц, нахохлившуюся на насесте. Астар курил, опираясь локтями о мраморные перила. Они с Юрис оба были в кавалерском: он - в чёрном, с серебристо-лиловыми акцентами галстука и платка, она - в белом и золотом. Из сада остро пахло скошенной травой и мокрым металлом.
- Наставнику уже пора бы выбрать лучшего из нас, - небрежно заметил Астар, выдыхая дым змеиными кольцами. Он не сомневался в том, что был лучшим во всём, и любил подчёркивать, что фехтование было лишь одним из многих его талантов. В чарах и в политике он также стремился к совершенству.
- Он не выберет, - Юрис покачала головой, и растрепавшиеся в танцах кудри вновь пришли в движение. - Мы слишком разные, и каждый силён по-своему. Он же говорил, что нас уже нельзя сравнивать.
- Глупости, - Астар еле слышно фыркнул. - Всегда есть кто-то лучший. Я же не спорю, что Фиона лучшие в любви. Кстати, ты могла бы дать нам пару уроков.
- Любовь - это не формулы из твоих книжек, Астар, - улыбнулась Юрис. Прожектора подсветки гасли, чтобы скрыть от глаз случайных смертных прохожих ночную жизнь особняка, и Юрис искала взглядом в небе знакомые созвездия. Если долго смотреть - казалось, что звёзды тоже кружатся в ритме вальса.
- Тогда какая она, любовь? - оживилась Сара, устремив на неё снизу вверх взгляд, блестящий от шампанского и волшебства. - Покажи нам настоящую любовь. Ну покажи!..
Она просила так же, как просит купить ей мороженое с кленовым сиропом, чтобы десять минут спустя потерять интерес и попросить доесть его за неё. Юрис давно не умела ей отказывать, хотя хорошо научилась отвечать выпадам её юркого клинка. Она посмотрела на Сару в ответ: какая же та, в сущности, ещё девчонка - с неумело нарисованными стрелками, стянувшая бальные перчатки и испачкавшая пальцы шоколадом. И как же хотелось быть с ней - целовать эти пальцы, ресницы, острые колени и родинку на шее под краем модного каре. А с Астаром быть не хотелось.
В этом было что-то неправильное, что-то несправедливое. Юрис могла бы показать Саре столь многое о любви: как розы цветут под снегом, как самолёт неподвижно стоит на встречном ветре, - но той было нужно не это. Что ж, - быть может, это было шансом. Случайностью. Монеткой, подброшенной и подхваченной в воздухе, зажатой в кулаке: ещё не знаешь, что тебе выпало. Тем самым чудом, о котором Сара говорила так часто.
- Хорошо, - Юрис протянула ей руку. - Идём, покажу.
- Астар, ты ведь с нами?.. - Сара обернулась на него, и он затушил сигарету о мрамор.
Они прошли в одну из комнат. Дверь не запиралась, а арка окна во всю стену была целиком закрыта тенью густой древесной кроны. В полумраке поблёскивали холодом только кованая спинка широкой кровати, запонки и булавка в галстуке Астара.
- Можно я сначала посмотрю? - Сара присела на край постели, почти исчезла в тенях.
Юрис шагнула навстречу Астару - чем это хуже поединка? - и, обвив руками его плечи, притянула к себе для поцелуя. Его губы были твёрдыми и нечуткими, но привкус дорогого табака был приятным, и мерещилась металлическая нотка. Он расстегнул на ней пиджак, затем брюки, прикасался изучающе и властно. Пальцы Юрис пробежали вниз по пуговицам его рубашки, щёлкнули пряжкой ремня, а её тело постепенно прижималось к нему всё теснее, - и только теперь она легла спиной на руки Астара, позволяя ему вести. Но Астар выжидал, как всегда, её следующего шага, и его лицо оставалось непроницаемым, хотя тело прекрасно реагировало на прикосновения сквозь ткань. Губы Юрис горели, и горели фантомным жаром бёдра и грудь, где уже прошлись, дразня, сильные ладони, - но она была готова преклонить колено перед Астаром, лишь отражая удар другого его меча, и никак иначе.
Она сорвала ленту, туго стягивавшую его волосы, сдёрнула брюки с его бёдер, толкнула его спиной на постель. Сара оказалась так близко, что можно было слышать её дыхание в неспящей тишине. От одежды Юрис и Астар избавились сами, быстро и нетерпеливо. Юрис не могла не признать, что он был красив: ей нравился его пружинящий шаг во время сражений, нравилось и его ладно сложенное тело, и светлая кожа, не тронутая шрамами. Но если бы Сара всегда смотрела на неё так, как смотрела сейчас на него, - Юрис смогла бы свернуть горы, обрушить звёзды на землю и выстоять против самого бешеного урагана.
- Кажется, ты хотел урок?.. - Юрис с улыбкой устроилась для того, что называлось L'amour croisee. В конце концов, урождённым французом в Осени из них был именно Астар.
То, как ей понравится, Астар угадал: его язык нажимал жёстко и остро. Ощущение было похожим на искры, которые высекают клинки. Впрочем, после бесчисленных тренировок с оружием они знали друг друга даже слишком хорошо. Юрис в такой позе также могла брать глубже, почти не замечая, насколько. У Астара и член был красивым - с рельефом вен, по которому так хорошо было скользить губами. А Сара смотрела - с радостной непосредственностью, - и всё это казалось ненастоящим, всё это было как будто не в счёт. Словно в музыкальной шкатулке, словно в часах с заводными фигурками, где при каждом движении стрелок сталкиваются лакированные тела принцев и принцесс.
Всё сливалось в навязчивый мотив: и жадное внимание Сары, и напряжённая дрожь бёдер Астара, которые Юрис прижимала ладонями, и сердцебиение, по-птичьи подступающее к горлу стоном. "Я покажу тебе, - кружила единственная мысль, как лошадь по песку цирковой арены, не находя ни выхода, ни финиша, - Я всё успею тебе показать". Если бы только Астар, наверняка чувствующий себя героем-любовником, понимал, что половина возбуждения Юрис сейчас - не его заслуга...
Не отказав себе в удовольствии помучить Астара ещё немного и пощекотать головку кончиком языка, Юрис приподнялась, только чтобы податься вперёд и оседлать бёдра Астара спиной к нему.
- Теперь твоя очередь, - она протянула ладонь к Саре. - Иди ко мне.
Порой Юрис очень хотелось опереться на руки, поскольку Астар самозабвенно толкался в неё снизу, высоко поднимая бёдра, - но её руки и губы были заняты теперь Сарой, и только ей. Юрис целовала её, пылко и сбивчиво, переплетая свои пальцы с её пальцами. Спускалась губами ниже, к маленьким грудям с тёмными сосками, - и Сара подставлялась, вздыхая и вскрикивая. Юрис направляла её ладони, прижимая к своим губам, к своей груди, позволяя прикоснуться там, где входил член Астара, - и Астар откликнулся одобрительным стоном. Чтобы хоть немного выплеснуть всё то, что её переполняло, Юрис сжималась, поводила бёдрами, насаживаясь на член, - так что Астар вновь был в выигрыше.
- Встань, - хрипло прошептала Юрис, подставляя Саре руки для опоры. И, впервые бережно раздвигая языком её нижние губы, закрыла глаза, растворяясь в удовольствии настолько жгучем, что в такой момент она готова была впустить в сердце даже Астара, как нож в перезрелый плод.
Юрис работала языком, следуя ритму, который задавал ей Астар. Прислушивалась к стонам Сары, запоминая, как ей нравится больше: если проводить языком сверху вниз или снизу вверх, если глубже тянуться кончиком языка за каплями влаги или ласкать губами. Её отвлёк только голос Астара:
- Дай и мне попробовать. Вдруг у меня получится лучше?..
- У нас не соревнование, Астар, - Юрис усмехнулась и повернулась к нему лицом, чтобы встретить поцелуем Сару, которой Астар помог опуститься на колени над его лицом. Делить друг с другом стоны изо рта в рот было божественно. Астар, подготавливая Сару, стал помогать себе пальцами, и Юрис взяла его за свободную ладонь и направила её к себе. Пожалуй, его пальцы были более умелыми, нежели язык: Юрис кончила через мгновения после этого своего намёка.
Затем Юрис уступила Саре своё место, и они лежали на боку, все трое, - Сара была между Астаром, обнимавшим её сзади, и Юрис, ласкавшей её спереди. Их пальцы встречались на её сосках и играли с ними вместе, и Сара, растаявшая, разомлевшая в их руках, даже не пыталась сдерживаться и громко стонала - столь же часто, как Астар входил в неё. Юрис также двигала бёдрами, сильно и резко, уже показав Саре, как ввести в неё сразу два пальца, и теперь изнывая от того, как мало ей было этих двух. И как мало ей было того, что она могла дать Саре сейчас, - всего лишь одна из двоих друзей, одна из двоих соперников. Но даже на этих двух пальцах она кончила вновь.
Чёрными смородинами зрачки Сары. Голубыми льдинками глаза Астара. Пряным коктейлем - сладость и горечь - запах их тел. Молчание - золото облетевших лепестков осенних роз. Слова не нарушат тайну - по крайней мере, не сейчас. Если сегодня чуда не произошло - значит, ещё не время. Юрис была готова его дождаться.

Вэй Усянь (Лань Ванцзи/Вэй Усянь в прспктв), кинк 23. MDZS, POV, слэш PG-13, 618 слов

Грезить о несбыточном - на самом деле не так уж и сложно. Проще, чем принимать решения о насущном. Говорят: подумай вчера о том, что будет завтра, - а ты хочешь, чтобы сегодня никогда не кончалось. После обучения - жениться, найти учеников, создать свой вассальный клан на рубеже? Остаться в Пристани правой рукой Цзян Чэна, поддерживать его во всём, проживать его победы и неудачи, не ожидая награды, как подобает благодарному приёмышу? Или отправиться странствовать, пока не встретишь свою судьбу? - В детстве представлять все эти пути было легко, как игра. Но не теперь, когда развилка была так близко.
А живым воплощением несбыточного был Лань Чжань. Невозможность его неулыбчивых губ, его взгляд - милосердной, почти ласковой сталью: мучить не станет - просто пронзит насквозь. Даже дышать рядом с ним - как в полшаге от недостижимой вершины: сколько ни хватай воздух ртом - всё равно задохнёшься. Восхищаться им - естественно и понятно: как новой звездой, восходящей на место старых, перегоревших; как совершенствующимся, живущим так, словно перерождений с правом исправить ошибки - не будет. И все восхищаются, - но никто не поверит, будто такого, как он, можно всерьёз желать.
Тем лучше: пусть примут за шутку, за нелепую выходку, дурную причуду. Зависть безродного выскочки к тому, кого ставят в пример. И не заметят, смеясь над тобой и вместе с тобой, насколько ты безнадёжно не в силах оторвать взгляд от его пальцев, сжимающих кисть. Насколько отчаянно мнёшь зубами пересохшие губы, когда он делает выпад мечом, единственно верный, - и воздух сладко дрожит, а твоё Золотое Ядро вспыхивает солнечными лепестками. И не знаешь, что делать с этим, с собой и с ним, - тебе здесь не место, и ты не девица, чтобы иметь право мечтать о его неумолимо сильных ладонях, держащих тебя за талию, - тем крепче, чем громче ты просишь его о пощаде; о его голосе, шепчущем слова страсти вместо слов послушания старшим и слов упрёка твоим проступкам. Но - берёшь это право, втайне даже от себя самого. Не можешь не взять.
В Облачных Глубинах ночи преступно коротки - не представляешь, как можно так жить: успевая либо поспать и восстановить силы, либо остаться наконец со своими фантазиями наедине. И всё чаще выбираешь второе, стиснув бёдрами скомканное одеяло и отдавая жёсткой подушке все поцелуи, бесконечно и неустанно рождающиеся на губах, предназначенные и не достающиеся Лань Чжаню. Если бы ты только мог - ты целовал бы рукоять его меча, ты брал бы в рот его пальцы так глубоко, и не дышал бы так долго, как только он захотел; ты принадлежал бы ему, потому что сопротивление заведомо смято, разрушены все границы, и сорваны все сигнальные флажки. Но - он всю жизнь живёт так: засыпая с отбоем и просыпаясь на рассвете. Мечтаешь ли ты хоть о чём-то, Лань Чжань, когда никто не видит тебя и не слышит?..
...В Облачных Глубинах ничто не приносило облегчения - ни вино, ни проливной дождь, - словно отравляешь своим недостойным, больным желанием всё, к чему прикасаешься. Здесь, в Безночном городе, где - хоть и не строил на будущее ожиданий - ты вовсе не ожидал оказаться, - по ночам, иссохшим среди костров, душно и мышцы ноют, и не спится уже по другой причине. Вспоминаешь: нефрит ценится не за красоту, а за то, что его расколоть невозможно. Лань Чжань, пока тебя не было рядом, вырвался из котла кровавой резни и пламени, в который превратили его дом, - и ты видишь: по сердцевине камня струится трещина, словно линия судьбы по ладони. Никто не станет восхищаться нефритом с изъяном. Все равны перед бедой, и каждый сам за себя, - тем лучше. Тем лучше для вас обоих.
Потому как - сегодня не знаешь, будет ли завтра; но теперь знаешь, что делать с собой и с тем, что горит внутри, обжигая губы и веки и не сгорая.
Не так страшна смерть, как страшно его потерять, а значит - несбыточно, но несомненно и неотступно - ты украдёшь его у неё. Даже если это будет последним, что ты посмеешь.

human!Цзянцзай/Шуанхуа (и Сюэ Ян/Сяо Синчэнь), кинк 1. MDZS (немного AU), слэш NC-17, 1207 слов

- Осторожно: кусается, - с усмешкой предупредил Сюэ Ян.
Цзянцзай действительно кусался, - но сейчас, когда больше никаких тайн не осталось, он был не против познакомиться с Синчэнем. Ему всегда нравилось, как хозяин, раскрутив его в воздухе, отпускал рукоять - и вновь перехватывал, жёстко и крепко, направляя инерцию вращения в точный и безжалостный удар. Словно всадник, ослабляющий поводья только для того, чтобы тут же укротить разгорячённого дикого жеребца и заставить резко развернуться. Но первое прикосновение Синчэня нравилось ему тоже. Тот провёл чуткими, но сильными пальцами по глубокому долу, будто ощетинившегося зверя оглаживая, - и Цзянцзай замер, вслушиваясь в эту непривычную силу: были бы в самом деле лапы - припал бы к земле. У него, как и у Сюэ Яна, были свои шрамы, - и Синчэнь чувствовал и читал их все в металле, закалённом множеством боёв. Читал, почти лаская.
Пальцы Синчэня тут же окрасились свежей чужой кровью. Цзянцзай мог бы отряхнуться от неё раньше, но он любил то, как медленно кровь стекала по его клинку, остывая вместе с ним. Сюэ Ян, улыбаясь, подхватил ладонь Синчэня, поднёс к губам, облизал неспешно и старательно испачканные пальцы, взял их в рот. Цзянцзай ощутил вкус крови на языке Сюэ Яна, сладкий и вязкий, и услышал, как сбивчиво заколотилось сердце Синчэня, как не растраченный за время боя жар тяжёлыми каплями устремился к его бёдрам и в низ живота: белые одежды ничего не скроют от чутья клинка. Сюэ Ян всегда бил наверняка, - и в том поединке, который люди именовали любовью, тоже. Цзянцзай помнил, как Синчэнь - самая желанная добыча - впервые сдался в руках его хозяина, позволяя всё твёрдым уверенным ладоням. И с тех пор всякий раз сдавался - и отзывался, и отдавался так, что впору было усомниться, кто побеждал на самом деле. Пожалуй, в выигрыше были оба.
- Им пора отдохнуть. И нам тоже, - Сюэ Ян бросил Цзянцзай на утоптанную траву и сам взялся за рукоять Шуанхуа, который Синчэнь ещё держал в руке. Тело поверженной одержимой твари дотлевало в стороне - в бездымном пламени, вызванном огненными талисманами.
Шуанхуа любил руки своего хозяина. Синчэнь рисовал им свои сражения, как рисуют кистью пейзаж: ни одного лишнего штриха - довольно нескольких линий, складывающихся воедино; и каждый новый бой не был похож на предыдущий. Но также он любил, как брал его Сюэ Ян: по-хозяйски непреклонно, но мягко. Привык Шуанхуа не сразу: непросто было принять, что Сюэ Ян словно нарочно подчёркивал, насколько ему плевать, что этот меч был выкован не для него. Но было что-то такое в этом его жесте, когда его пальцы скользили по рукояти, обнимая, и вдруг сжимали так, что уже не вырвешься, не сможешь не подчиниться, - такое, от чего Шуанхуа дрожал до беззвучного звона. Точно так же, как дрожал сейчас Синчэнь, когда Сюэ Ян запускал ладонь ему между ног, ничуть не сомневаясь в своём праве.
Шуанхуа Сюэ Ян тоже уронил в траву, позволив клинкам соприкоснуться. Впрочем, это им не требовалось: они не смогли бы незримо воплотиться, если бы не потоки ци от слияния их владельцев. А воплотившись - встречались, даже когда сами мечи оставались далеко друг от друга.
- Нравлюсь тебе грязным?.. - оскалился Цзянцзай, обхватывая окровавленными ладонями лицо Шуанхуа, мерцавшее в ночном полумраке снежной белизной. Толкнулся большим пальцем в яшмово-бледные губы, и Шуанхуа поймал его зубами, пощекотал кончиком языка, отпустил.
- Нравишься, - произнёс Шуанхуа спокойно. Его руки легли на бёдра Цзянцзая, притянули его поближе, узкая ладонь накрыла ширинку штанов из плотной кожи, заметно натянувшуюся бугром. - И когда стонешь, как кошка по весне, - тоже нравишься, хищник.
- Хорошо стонет тот, под кем ты кричать будешь, - пообещал Цзянцзай, выжидательно склонив голову набок и пожирая Шуанхуа немигающим взглядом янтарных глаз. Ему всякий раз было интересно, когда Шуанхуа проявлял инициативу. Тот ведь не всегда таким был. Научился у хозяина. У своего испорченного даочжана, который даже отсасывал сейчас у Сюэ Яна с лицом праведника.
Шуанхуа высвободил его член и взялся за дело обеими руками: то дрочил одной ладонью, другой массируя яички, то поочерёдно проводил сжатыми ладонями по стволу, быстро приводя Цзянцзая в боевую готовность. Не останавливаясь на достигнутом, он всей щепотью ласкал головку, то медленнее, то быстрее, и проходился пальцами до основания, будто играя на флейте. Дыхание вибрировало в горле Цзянцзая довольным полурыком-полустоном, он наслаждался, прикрывая глаза и запрокидывая голову. Он обожал пальцы Шуанхуа, пусть и не признавался в этом словами, - обманчиво хрупкие, но умеющие надавить именно так, чтобы огонь в плоти Цзянцзая вспыхивал и не ослабевал. Эти пальцы изучали его, любовались им, а более всего - желали доставить ему удовольствие, неутомимо и откровенно.
- С огнём играешь, мой ледяной цветок... - промурлыкал Цзянцзай, выдыхая сквозь зубы. Ласки невыносимых пальцев становились... слишком. Слишком острыми, подводящими к грани, но на этой грани хотелось задержаться подольше. - А что если огонь поиграет с тобой?..
Он уже забрался ладонями под одежды Шуанхуа, расшитые морозными узорами, и теперь защемил между пальцами его соски, потёр их, дразня, - а дождавшись, когда тот растает, подастся навстречу, грубовато толкнул его спиной на траву. Но Шуанхуа не был бы собой, если бы даже к его ногам не упал с изяществом падающего снега, раскинув полы одежд, как раскрытые лепестки. Цзянцзай обрушился сверху, сорвал с него штаны, впился укусом в белоснежное бедро, вырывая долгожданный полувздох-полувскрик. Оставляя свою метку-ожог.
Рот тут же наполнился слюной. Цзянцзай задрал бёдра Шуанхуа повыше, склонился к самому створу ануса, пустил струйку слюны на него. Смешал слюну с кровью, оставшейся на пальцах, которыми он потянул в стороны неподатливые края входа. И вошёл двумя пальцами нарочито медленно: не один только Шуанхуа умел возбуждать.
- Я услышу, как ты просишь?.. - Цзянцзай не столько спрашивал, сколько утверждал. Он толкался пальцами напористо и глубоко, проворачивал их то в одну, то в другую сторону, распаляя этим зрелищем и самого себя. Шуанхуа стонал так сладко, хватаясь за свои же бёдра, и был так хорош со следами крови на лице, ожившем от охватившего его желания...
- Да. Ещё, - прошептал Шуанхуа, но наткнулся плывущим взглядом на требовательный взгляд Цзянцзая и добавил: - Ещё, пожалуйста...
- Ещё - настолько?.. - ухмыльнулся Цзянцзай, протискивая третий палец. Другой рукой потянул к себе член Шуанхуа и снял сочащуюся влагу языком. Крик застрял где-то в груди Шуанхуа, но Цзянцзай его почувствовал. Ночь была прожита не напрасно. Хоть они встречались и не так уж редко, ему вечно будет мало таких мгновений.
Шуанхуа вскинулся, насаживаясь на пальцы, сжимая их внутри. Пальцы Цзянцзая всегда сводили его с ума: шершавые мозоли, острые костяшки, твёрдые когти. Осознание того, что если бы Цзянцзай захотел - вырвал бы ему сердце голыми руками, вот этими жёсткими, жестокими пальцами, которые сейчас даже толком не причиняли боли. Просто готовили.
И Цзянцзай прекратил его терзать - вытащил пальцы с непристойным всхлипом сомкнувшегося вокруг пустоты входа, пристроил член. Вломился сразу на всю длину и, схватив Шуанхуа за запястья, прижал их к земле у него над головой. Шуанхуа скрестил лодыжки у него на крестце, выгнулся, как натянутый лук, - о, как красиво торчали его покрасневшие соски и твёрдый член, покачивающийся в такт сильным толчкам Цзянцзая!.. И как красиво тонкие пальцы Шуанхуа цеплялись за воздух, пока Цзянцзай владел своей добычей, повторяя ритм своего хозяина. Эта связь была прочнее цепей и сухожилий: казалось, по общим каналам струится жгучая янская ци, как дракон в тесном русле реки, и по общим венам пульсирует кровь.
Пока Сюэ Ян ненавидел Сяо Синчэня - Цзянцзай ненавидел Шуанхуа так же страстно. Когда Синчэнь желал Сюэ Яна - Шуанхуа столь же неутолимо жаждал Цзянцзая. Теперь Сюэ Ян и его даочжан кончали одновременно, - и их клинки отражали это, не умножая лишь потому, что достичь высшей точки было уже невозможно. И этот момент Шуанхуа любил даже больше, чем безмятежность ледяного покоя. А Цзянцзай - даже больше, чем убивать.

Хиэмайэ (POV), Джерон, кинк 18. Третья Сторона Зеркала, слэш односторонний PG, 750 слов

Я узнаю эту мелодию с первых скрипок, - и я не позволю себе её пропустить, а ему - простоять у стены с таким видом, словно она без него рухнет. А даже если и рухнет: стен здесь четыре, а танец - всего один.
- Ты ведь знаешь этот танец! - спрашиваю наугад, но не сомневаюсь. Слишком привык, что он знает всё и ещё немного.
- Я знаю много бесполезных вещей.
- В таком случае я... тебя приглашаю.
- И отказываться невежливо, так?..
- Совершенно непростительно.
- Но поведу я, уж извини.
В знак согласия достаточно повернуть протянутую ладонь тыльной стороной вверх. Позволить увлечь себя в общий рисунок танца, туда, где голоса скрипок уже метались среди колонн растревоженными волнами, подхватывая один другого. Тот, кто когда-то писал танцы, точно смотрел на мир с высоты, - я готов свои уши поставить на то, что это так. Лишь поднебесное существо может за века уловить гармонию в мучительной круговерти бескрылых однодневок, сходящихся и расстающихся снова и снова, бьющихся вокруг недостижимых огней, не в силах вырваться из узора, - и, ускорив её и положив на музыку, подарить смертным ощущение полёта. Такое краткое - пока музыка длится, - что больше похоже на падение.
Встречаются руки. Встречаются взгляды. И каждый, кто хоть раз танцевал, знает, что ничто не удержит крепче, чем взгляд. Его глаза смеются, и этому смеху вторят струны солирующей в оркестре арфы. Меня не учили любить его - только принадлежать тому, кто скажет слово, - но я сам посмел его выбрать, как смею сейчас пригласить. Меня ждал долг - постылый и ласковый, как ржавые кандалы, - а он сказал, что я ему ничего не должен. Но у непрошенной свободы - лукавый лик: шепчет - с каждым тактом, каждым шагом, каждым ударом сердца, - сможешь ли без него дышать?.. Нет, госпожа моя, - не смогу.
Вино поздней осени, звёзды в густой листве, развороты и жесты - заученные наизусть, но в этот миг творящиеся как впервые; искры в его зрачках - отражения язычков тысяч свечей, или это свечи - осколки его огня?.. Всё это - в моём сердце, словно в бездонном кубке, - и ноты, срывающиеся со смычков, не дрогнут и тоже, как стрелы, его найдут, как это сердце однажды нашёл и он. Я пью своё счастье, не собьюсь с ритма танца и не расплескаю, и в этой чаше - ни капли его вины, он не желал мне себя - и всё же со мной случился.
В бальном зале - безжалостный свет, ночь за высокими окнами растерзана на скользящие в собственном танце тени, - но ту тень, что лежит на его душе, не прогнать никакому свету. Он - око бури, а я - увы! - нелепый, нескладный стих, измятая горстка строчек. Но, боги, - чего мне бояться теперь, если я уже слышал, как в его груди поёт Пустота, непрерывно и неутолимо? Бояться ли смерти, той, что, сестрица-близнец жизни, живущей под левым ребром, - всегда гнездится где-то под правой лопаткой? - Я, как любой менестрель, знаю, что смерть на меня посмотрит его глазами.
Пока не поздно - живи и празднуй, таков закон. Мир перейдёт, танцуя, вершину года, и вновь проснётся наутро юным и бестолковым, и вся перемолотая с потом и кровью беда - вновь вспыхнет, как солома, под самыми незыблемыми из его опор. Тогда-то мир его и позовёт, как старый друг, и он - беспокойный и непокорный - вновь бросит вызов всей обречённости, каждому приговору. А пока он здесь, и это всего лишь танец, а не война, - я буду смотреть в его глаза, и буду дышать в унисон, и следовать за его рукой - такой обманчиво лёгкой. Пока музыка длится, длится...
...И обрывается. Танец - одна из немногих конечных вещей во всех бесконечных мирах.
- Куда тебя проводить?
- К тебе.
Сжимаю его пальцы. Танец - величайшая иллюзия, способная соединить тех, кто иначе не будет вместе никогда, - и потому эта связь не вечна. А я цепляюсь за обрывки иллюзии. Прячу их в ладони, как светлячка. Произношу, едва отдышавшись:
- Джерон.
Судьба отнюдь не всегда изощрённа: её приёмы порой бездарны и прямолинейны, как удар под дых. Как то, например, что мой голос - моё оружие и искусство - о его имя ломается с хрустом и жалко фальшивит.
- Да?
- Возьми меня. С собой.
Хороший слуга ограничился бы первой частью фразы. Это - предназначение и цель таких, как я. Так и было бы, достанься я кому-то другому. Тогда все мои песни звучали бы ложью. А потом я и сам перестал бы отличать ложь от того, что действительно чувствую. Но я так и не стал хорошим слугой.
- А разве тебе когда-либо было нужно приглашение?..
Свечи будут гореть до утра, и будут танцы, вино и песни, и по чьей-то прихоти - на рассвете всё укроет туман. Я пересчитываю звёзды в его тьме, и их пока ещё не стало меньше. И не сегодня - и, может, даже не завтра - я увижу глаза своей смерти. Зелёные. Которые так люблю.

Йокоя Канзаки/Кирицуши Тошио, кинк 22. Loveless, слэш NC-17, 1172 слова

Накануне Тошио заявил, что теряет форму и намерен разведать ближайший спортзал. Канзаки поворчал, что при увеличении нагрузок следовало бы сократить потребление кофе и сигарет. Сошлись на том, что тренировки и так уменьшат потребность в дополнительном допинге. Канзаки даже был бы не против присоединиться, - но, сказать по правде, любоваться Тошио на тренажёрах ему хотелось больше, нежели пользоваться ими самому, а спортзал едва ли предоставлял абонементы для зрителей. Да и в график никак не помещались вылазки: Канзаки работал над докладом для конференции. А напряжённый интеллектуальный труд порой имел побочный эффект - стоило встать из-за монитора и отключить мозг, как накатывало возбуждение и настойчиво требовало внимания к телу. В юности ушастой, когда писал диплом, было так же и даже сильнее. Так что Канзаки собирался закончить очередную часть как раз к возвращению Кирицу.
Признаться, Канзаки дождался Тошио с трудом, представляя его разогретым, с пристающими ко лбу влажными прядями, - и изнывал от нетерпения. Но пока некстати позвонила американская коллега, пытаясь что-то уточнить вопреки плохой связи, пропускавшей только междометия, - Тошио успел проскользнуть из прихожей в ванную. А когда звонок был окончен - к счастью, без видеосвязи, - он уже вышел из ванной в чём мать родила и рухнул на футон на живот, потягиваясь всем телом с удовлетворённым стоном. Канзаки восхищённо вздохнул, лаская взглядом каждую его мышцу.
- Можешь размять мне плечи?.. - невнятно попросил Тошио, уткнувшись в матрас.
- И ты ещё спрашиваешь!.. - Канзаки поперхнулся от удивления и поспешил воспользоваться приглашением, устроившись на своём Бойце верхом. Тошио вытянул руки вдоль тела и послушно расслабился, позволяя ладоням Канзаки плавно и глубоко проминать узлы уставших мышц и скользить вокруг лопаток и вдоль позвоночника до самой поясницы.
Под конец массажа пальцы Канзаки гудели, но он наслаждался прикосновениями и уже скорее оглаживал Кирицу, как большого кота, растаявшего от стараний обеих рук. А тот не мог не чувствовать задницей только возрастающее желание Канзаки, - и то, как Тошио шумно дышал и постанывал, ничуть не помогало. Канзаки лёг грудью на его спину, склоняясь к самому уху, и прошептал:
- Тоши... Я тебя хочу. Так, что в глазах темнеет.
- Давай ты побудешь сверху?.. - лениво предложил Кирицу, но лукавая улыбка всё же предательски мелькнула в уголке его губ. - Я тоже хочу тебя, а двигаться не хочу.
Канзаки моргнул, попытавшись отправить запрос к мозгу и заручиться его поддержкой, чтобы всё сделать правильно, - но мозг выполнил все свои задачи на сегодня и сотрудничать отказывался так же, как Тошио всем своим видом отказывался менять положение в пространстве. Пожалуй, лучшего момента Тошио выбрать не смог бы: когда Канзаки здесь и сейчас нужно было что-то делать с реакциями своего тела - уже поздно было идти на попятный и говорить, что-де ему требуется время для всесторонней подготовки.
- Тебе... точно нормально будет так?.. - всё же уточнил Канзаки.
Забавно: он настолько успел привыкнуть к тому, что они с Тошио нарушали устоявшиеся порядки и были Парой, в которой Боец был сверху, - что даже не заметил, как это само по себе стало устоявшейся традицией между ними. А традиции тоже стоило нарушать время от времени.
- С тобой - да, - просто ответил Кирицу. - Ты ведь говорил, что тебе сперва нужно понять, как это делается?.. Нескромно надеюсь, что я подал тебе достаточно хороший пример, - он беззлобно и предвкушающе усмехнулся. - Теперь твоя очередь.
- Ты меня балуешь... - Канзаки провёл губами по краешку его уха, потёрся носом за ухом, вдыхая свежий запах его волос, поцеловал в шею. Затем переступил коленями так, чтобы оказаться к заднице Кирицу лицом, и опустил на неё ладони. Тот промурлыкал что-то одобрительное, как только эти ладони огладили и потискали его ягодицы, и пошире раскинул ноги.
Канзаки обеими руками приподнял его бёдра, обхватил ладонью и завёл назад его член, лаская его с томительной неспешностью. Высвободил свой собственный из домашних пижамных штанов и принялся увереннее дрочить два члена одновременно, стремясь к тому, чтобы они стали одинаково твёрдыми. Было что-то будоражащее в том, что он не видел сейчас лица Тошио, а только слышал, как тот глухо выдыхает короткие стоны - полностью доверившийся его рукам и также не видящий происходящего. Зато перед взглядом Канзаки зрелище было поистине крышесносным: и подрагивающие бёдра Кирицу, прижатого к футону, и его наливающийся тяжестью член, такой красивый и желанный...
Канзаки потёрся членом между ягодиц Тошио, прижав ствол ладонью и покачивая бёдрами. Ощущения были невероятными уже сейчас. Он не прекращал всей ладонью выласкивать влагу из члена Тошио, и вместе со стонами, всё более несдержанными и сбивчивыми, прозвучало:
- А ты умеешь дразнить...
- Потому что ты умеешь сводить меня с ума, - Канзаки посмеивался над самим собой севшим от желания голосом. - О ками, тебе достаточно просто дышать, чтобы заставить меня кончить...
Подавшись всем телом назад, он склонился и, раздвинув ягодицы Тошио, провёл языком между ними, по мошонке и по члену, лежащему на футоне. Вернулся языком к анусу и покружил по нему, с любопытством и нежностью, жадно улавливая, как чутко отзывается всё тело Тошио. Канзаки ещё не вполне верилось в то, что он собирался сделать. И что он не встречал никакого сопротивления, хотя бы и невольного.
- Мне нужна смазка, - сказал он, и Тошио без лишних слов протянул руку к изголовью футона и передал ему флакон с дозатором. На смазку Канзаки не поскупился, не удержавшись и слизнув её каплю с кончика дозатора (те, кто производит смазку со вкусом и ароматом "кокосовые сливки", наверняка понимают, насколько её хочется съесть). Ввёл один палец, не до конца и не толкаясь, а дождавшись, пока створ расслабится и сам примет его. Горячо поцеловал ягодицы Тошио и чуть прихватил игривым, ненастоящим укусом.
- Ты... просто что-то, - выговорил Канзаки пылко. - Ты охуенный. Так не бывает...
Возбуждение Канзаки не подстёгивало его к спешке, а словно переплавилось в жаркую сосредоточенность на чужом теле - когда чувствуешь его, как в бою, всё равно что собственное. Он ласкал Тошио внутри, и это было так хорошо - так тесно и горячо. Осторожно оттягивал тугие края, и они поддавались, а смазка сочилась на член, который также можно было не оставлять без внимания. Распалённое тело говорило само за себя, и всё же Канзаки спросил:
- Ты готов?..
- Как никогда, - улыбался Кирицу.
И Канзаки ещё раз развернулся, вновь лицом к нему, и начал постепенно входить, направляя свой член большим пальцем. Его всегда чертовски заводило то, как стонал Тошио, будучи сверху, - иногда почти рычал, - и сейчас ему безумно хотелось услышать, как Тошио будет стонать под ним. А услышав - Канзаки чуть не кончил сразу. Этот сладкий, дрожащий в горле, бархатный звук пробирал до рёбер, до сердца. И вновь Канзаки лёг на Тошио грудью, чувствуя собственное сердцебиение, целуя его плечи и пряди волос.
Будь Канзаки снизу - он двигался бы быстрее. Не бешеной гонкой, но - с Тошио всегда было ярко, а порой - остро. Теперь же Канзаки толкался бёдрами размеренно, отчасти потому, что не хотел причинить боли, а отчасти потому, что они оба уже были близки к грани. И брать Тошио вот так, найдя верный угол и плавно скользя по нужной точке внутри, сливаясь воедино в тягучем и жгучем безвременье, - как и кончать, переплетая пальцы, догоняя друг друга волнами сотрясающей два тела дрожи, - также было невероятно. Канзаки шептал имя Тоши, стонал вместе с ним и вслед за ним, дышал им, - и как "положено" вести себя Жертве в постели, неизменно было не важно.
И каким бы горячим он ни представлял Тошио в своих фантазиях, когда того хотя бы и несколько часов не было рядом, - реальность неизменно оказывалась прекраснее любых фантазий.

Клауд ап Дугал/Диориль ап Лианнан, кинк 13. C:tD, слэш NC-17, 1608 слов

По всему лагерю горели костры. Бельтайн выдался мирным. Во многие из прошедших лет о нём не то чтобы не вспоминали, но зачастую могли почтить только пролитой кровью. Своей и чужой.
Клауд закончил обтирать клинок ветошью и бросил её в огонь. В этот раз крови не было даже на ней - только масло, - и пламя сыто вспыхнуло. Кузнец смотрел сквозь трепыхания огненных языков на силуэты празднующих: каждый отбрасывал по нескольку танцующих теней от неверного света костров, отчего лагерь казался многолюднее, чем на самом деле. Но Клауд хорошо помнил, насколько поредело его Копьё с начала войны. Впрочем, Бельтайн - не время тревожить мёртвых. Вот он и думал о живых - пусть и тех, кого сейчас не было здесь.
Чашка пряного горячего вина остывала в ладонях. Если очень захотеть - хромота не помешает танцевать или прыгать через костёр, - но Клауд не искал развлечений и потому не ожидал компании. Вдруг вынырнув из темноты, куда отсветы костра не дотягивались, к нему приблизился ши, прибывший накануне с каким-то посланием для графини. Лианнан. Клауд встречал не так много представителей этого Дома в своей жизни, но все они были ещё подростками в Осени, чью юношескую нескладность сглаживала новообретённая внутренняя суть феи, - и он пока не мог к этому привыкнуть. В сердце что-то с беззвучным звоном дёрнулось, как сорвавшаяся тетива.
- Мастер Клауд, если я не ошибаюсь?.. - вежливо проговорил гость, остановившись в пятне рыжего света. Он не озаботился праздничным одеянием: в низко сидящие на бёдрах джинсы-клёш, казалось, навечно въелась пыль автотрасс, а мешковатая футболка открывала острые ключицы. Но парень наверняка прекрасно представлял, как этот наряд подчёркивает его фигуру. За таким ходячим искушением должен тянуться след из Опустошённых дальнобойщиков.
- Я, - Клауд медленно кивнул, давая себе время поразглядывать собеседника. Он не стал делать поспешных выводов о том, что перед ним не боец, хотя оружия при Лианнане не было.
- Диориль, - представился тот и присел рядом на скамью из обтёсанного древесного ствола. - Можно сокращать как угодно. Или соблазнять, если пожелаете.
- Что же во мне может быть соблазнительного? - усмехнулся Клауд, косясь на Диориля единственным глазом под прикрытием недопитой чашки. Ему не сдались и даром дешёвые комплименты, но внимание со стороны Лианнана порождало ответное любопытство.
- Ваша история, например, - заметил Диориль беспечно, провожая взглядом порхающие в дыму искры. - Мне думается, вам есть о чём рассказать. Ваше молчание глубокое, как колодец.
- Я не эшу, - Клауд покачал головой.
- Тем лучше. Эти заносчивые проходимцы вечно собирают слишком много зрителей, - усмехнулся Диориль. - А я люблю слушать и говорить без лишних ушей. Завтра я уйду, и мы можем больше никогда не встретиться. Кто-то из нас погибнет, быть может. Так почему бы нам не провести эту ночь вместе? Не разделить и то, что тяготит душу, и то, что томит тело?
Клауд прислушался к себе. Тело, засидевшееся без дела, хотело работы или поединка - настоящего, до честной крови, - но новый знакомец не вдохновлял ни на то, ни на другое. Зато вполне возбуждал на третье, в отличие от сатиров. Затем Клауд ещё раз присмотрелся к Диорилю. Кто-то прислал к нему шпиона?.. Смешная мысль: многовато чести. А значит, незачем усложнять.
- Что ж, будь моим гостем, - Клауд поднялся и усмехнулся, обернувшись на Диориля: - Раз приглашаешь.
Лианнана не пришлось звать дважды: он последовал за Клаудом к его шатру, уважительно взглянул на уместившиеся под навесом походный горн и раскладную деревянную стойку с инструментами и оружием. У костров неподалёку шумно и весело переругивались нокеры: подмастерьям не было никакого дела до времяпровождения мастера. Один из них швырнул в огонь пригоршню какого-то порошка, и пламя взвилось во всех оттенках радуги под одобрительную брань. Запахло серой.
- У вас всегда так горячо?.. - Диориль прищурился. После того, как они вошли под светлый полог и Клауд зажёг светильник, Лианнан уже не смотрел по сторонам и не сводил взгляда с хозяина шатра. И было в этом взгляде что-то гипнотическое, так что Клауд и сам не заметил, как Диориль оказался перед ним на коленях. Но не собирался мешать Лианнану... вдохновляться.
Диориль определённо знал, что делать как ловкими пальцами, так и ртом. На окрепший член он наделся узким горлом одним слитным движением, так глубоко, что Клауд восхищённо выругался, не уступив тем нокерам. Положив ладони на его бёдра, распаханные старыми шрамами, Диориль притягивал их к себе, поощряя Клауда двигаться в одном ритме с ним. К бороздам от когтей иной побрезговал бы даже прикасаться, - но Лианнан, казалось, не обращал на них внимания, упиваясь процессом. Покачивалась макушка с чуть вьющимися прядями всех оттенков лилового: лаванда, сирень, чертополох...
Диориль плавно поднялся - с подбородком мокрым от слюны, губами лоснящимися от смазки, с влажно блестящим взглядом. Стянул футболку и взялся за рубашку Клауда, застёгнутую на все пуговицы. Клауд обнял ладонями его талию - пальцы почти сомкнулись и спереди, и сзади, - прогоняя обманчивое опасение, что это тело попросту переломится под ним. Диориль провёл кончиком пальца по свежим отметинам на груди Клауда, и его брови удивлённо взлетели, создавая совершенно невинное выражение лица, никак не вяжущееся с бесстыдно раскрасневшимися губами:
- Тебя пытали Холодным железом?.. Мне уже доводилось видеть этот почерк.
- Даже не знаю, гордиться ли тем, что работу моей наставницы так хорошо знают, - улыбнулся Клауд, предпочтя проигнорировать первую часть вопроса.
- В чём настолько важном ты её превзошёл, что она сочла смерть слишком милосердным наказанием? - Диориль с любопытством кошки склонил голову набок, продолжая читать пальцем зажившие следы. Память тела Клауда ещё немного саднила, заставляя дыхание настороженно замирать где-то в животе.
- Долгая история.
- Значит, потом, - легко согласился Диориль. Он смотрел на обнажённый торс Клауда перед собой со смятением и предвкушением, как на колесо рулетки, - и в то же время с каким-то почти наивным доверием. Клауд взглянул в ответ с нежной усмешкой: он не стеснялся ни вздыбленного члена, ни тонких росчерков лезвий на мышцах и между рёбер - в равной мере. Затем Диориль перевёл взгляд на узкую лежанку и скептически цокнул языком.
- Шёлковых простыней я не подготовил, - сообщил Клауд шутливо извиняющимся тоном. - Кстати, смазки тоже. И я бы не советовал одалживать её у нокеров.
Диориль расстегнул джинсы, и они упали к его ногам. Перешагнув через них, он встал на лежанку коленями, медленно опустился на локти, прогибаясь в спине так, что пульсация крови в члене Клауда стала почти болезненной.
- Она не понадобится, если только мастер не пожелает быть снизу, - промурлыкал Диориль. Его голос после того, как он глотал член, сделался... взрослее. Почти осязаемым. - Можешь проверить.
Клауд хмыкнул, устроился сзади, с нажимом огладил ладонями столь щедро предоставленное ему тело. Его чуткие руки, приученные слышать не только металл, но и плоть, догадались, что Диориль прикладывал немало усилий, чтобы на его теле не оставалось следов ни химерического, ни зачарованного оружия. При том, что Искусства, стирающие эти следы, порой причиняют не меньше боли, нежели то, что их наносит.
Клауд потрепал Диориля по гладким, упругим ягодицам, - пальцы оставляли на коже наливающиеся румянцем отпечатки даже без особенных усилий. Диориль нетерпеливо засопел и выставил зад, казалось, ещё выше. Клауд развёл его ягодицы в стороны, сплюнул, надавил двумя пальцами сразу: кто торопит - тот и получает желаемое. Вход поддался так мягко, оказавшись хорошо разработанным, что Клауд не стал тянуть ни его, ни время: пару минут просто трахал его пальцами, распаляя. Лианнан сдавленно стонал, его колени разъезжались.
Размазав влагу по собственному члену и вдосталь убедившись, что Диориль, решив обойтись без смазки, не бросал слова на ветер, - Клауд рывком вынул пальцы, полюбовался не успевшим закрыться колечком ануса и притёрся к нему головкой. Двинул бёдрами, входя с глухим рыком. Мальчишка Лианнан был внутри именно таким тесным, как Клауд и ожидал, и даже слаще. И не переломился, конечно, - но ходкие, сильные толчки швыряли его лёгкое тело вперёд.
- Ещё... сильнее, пожалуйста, сильнее!.. - шептал Диориль сквозь стоны, хотя Клауд не сдерживался и так. Больше силы было разве что в его боевом жеребце, - но кузнец был слишком занят, чтобы предлагать Лианнану их познакомить.
Клауд подхватил и удерживал его за локти, потому как смотреть на то, как выгибается Диориль, уже было бы достаточно, чтобы кончить. Лишённый и дополнительной опоры, и возможности прикоснуться к себе, Лианнан стонал в голос; без сомнения, их слышали снаружи, но для Бельтайна в этих звуках не могло быть ничего чужеродного. И Клауд был уверен, что Дейдра не обидится на него за то, что в этот праздник он не составил ей компанию в постели: графиня уж точно не была одинока в такую ночь. Что до него самого... пожалуй, ему в самом деле было полезно развеяться. Клауд брал Диориля грубовато и жадно - так, как тому и было нужно, - и хотя бы ненадолго мог забыться. Им обоим осточертела война. Они оба хотели бы быть с кем-то другим.
Клауд продолжал двигать бёдрами, кончая, и притягивал Диориля ещё ближе к себе, обхватывая поперёк груди, как если бы хотел поглотить его целиком, от сведённых вместе крыльев лопаток до бьющегося пойманной птицей сердца. А очнувшись и замерев - смотрел, как белые струйки семени стекают по стоящему члену Диориля, от головки к основанию, срываются каплями на лежанку, и не сразу прекращают свой бег. И лишь теперь услышал, что по пологу шатра зашуршал дождь.
- А теперь расскажи мне, - прошептал Диориль с не меньшим пылом, чем просил "ещё", гибко развернувшись в его объятиях лицом к Клауду. - Мы ведь не зря оказались здесь.
Его узкая ладонь легла на плечо Клауда, накрывая застарелые лунки от волчьих клыков, - и, сам не зная почему, Клауд начал говорить, хотя вовсе не об этом. Он не выдавал ни чужих, ни своих тайн, и, сказать по правде, сомневался, что Диориль что-нибудь поймёт, - но, замолчав, наткнулся на немигающий взгляд расширившихся зрачков. Словно слушатель пропускал его слова мимо ушей и выпивал, как кровь, всё то, что стояло за ними.
- Ты его любишь, - сообщил Диориль почти с благоговением. - Хотя видел лишь дважды.
- Мне хватило и одной, первой встречи, - усмехнулся Клауд, не став ничего отрицать.
- Я понимаю. Позволь, я тоже расскажу тебе... - и, откинувшись спиной на прохладное покрывало, Диориль чуть поёжился. - А всё же хорошо быть одним из ши: сородичи не перестают меня поражать. Поверь мне: такую историю Грёза прервёт ещё не завтра.
И Клауд поверил. В конце концов, Лианнан слышат мелодии Грёзы не хуже, чем кузнец мог услышать судьбу своего клинка.

...Смотрите-ка, это уже больше, чем в предыдущие осени! Но кинктобер проходит под флагом невзаимности и "важнейшим из всех искусств для нас является UST"

запись создана: 02.10.2023 в 02:15

@темы: фанфикшн, все побежали - и я побежал, третья сторона зеркала, соседи по разуму, дом, в котором возможно всё, демоны по вызову круглосуточно, be.loved, мечтай, иначе мы пропали, gayshit panic, армада удачи и неудачники

---

Подарок от Амарта. Йокоя Канзаки, Жертва Soulless, Бездушный, любящий и любимый.
...Когда весной 19-го года я без особой надежды кидал клич, не хочет ли кто-нибудь поиграть со мной на игре по Loveless, - я и предположить не мог, что несмотря на отмену той игры получится живая, продолжающаяся история. Теперь она, как и несколько других, служат мне напоминанием о том, что чудеса случаются - даже с моими персонажами.
Амарт уже рисовал Soulless вместе, так что я узнал Канзаки с полувзгляда - по тому, как лежат волосы, по линии скул и разрезу глаз... И потом уже по Истинному имени над ключицей. И всё равно немного не верится, что этот красавец с тёплым карим взглядом - мой персонаж Невероятно настоящий, дышащий и интимный портрет. Особенно памятуя о том, что при посторонних Канзаки застёгнут на все пуговицы (а когда не на работе - ещё и в наушниках) и смотрит с профессиональной отстранённостью, а вот такой открытый он только для Тошио.

(с) Amarth / твиттер

Фото безнадёжно съедает теплоту и глубину цвета. А я собираю-таки комбо техник Это чистые акварельные карандаши, без размывки. И мне, привыкшему к тому, что карандаши - это что-то для яркого и разноцветного, - возможность передать карандашами телесные оттенки кажется абсолютным волшебством. Как у импрессионистов, которые тоже могли рисовать людей жёлтым, бронзовым и синим, - только круче (нет, правда)). И никакому реализму не добиться такой объёмности и такой подлинности света и тени. В общем, я снова залипаю и бессвязно ору от восторга внутри себя
Спасибо Амарту за бесценное!

@темы: соседи по разуму, be.loved, рисуют моих персонажей и коммишны

---

Kinktober

Нагло попятил список у (с)LordKalte, благо у нас по большей части совпадают кинки (пару пунктов я бы заменил, но составлять свой список мне в любом случае лень)). Каждый день писать не обещаю, главная цель - просто расписать ручку. Присоединяться приветствуется

В роли человека-мотиватора - традиционно Амарт, который, как и в прошлых флэшмобах, выбирает персонажа, а цифру выбирает рандомайзер. Так что я вообще не могу предсказать, какие фандомы здесь будут, и только ли слэш. Одно могу сказать наверняка: это PWP-зарисовки, бессмысленные и бессодержательные. Минздрав предупредил!

Синцю/Чунъюнь, кинк 27 - "цветы". Genshin Impact, слэш NC-17, 1311 слов

- Мы в самом деле забирались сюда, только чтобы посмотреть, как цветёт цинсинь?..
Выступивший на лбу Чунъюня пот остужал ветер, гладивший зелёную макушку горной вершины широкой ладонью.
- Ну да. А что тебя удивляет? - Синцю пожал плечами. - Цинсинь красив, только пока не сорван. От тепла рук он быстро теряет и прозрачность, и аромат и становится просто приправой.
- Это я знаю. Но обычно, когда ты говоришь, что мы идём читать стихи в роще с благоприятной энергией инь, мы почему-то оказываемся в древних руинах, окружённые хиличурлами.
- Вот видишь, иногда даже я изменяю своим привычкам.
Синцю зябко повёл плечами: сухой выстуженный воздух гор, пробирающий до костей, он не любил, и даже живописные виды, открывавшиеся с вершин, не задержали бы его надолго. Но Чунъюнь, подобно цветку цинсиня, в нагретых солнцем туманных долинах выглядел невзрачным и поникшим - и всё время осматривался в поисках лавочек с мороженым, боясь, что его запасы иссякнут. А здесь, в прохладном воздухе такой чистоты, что казалось - пойдёт трещинами от взмаха клинка, - Чунъюнь был в своей стихии. Подставлял ветру лицо, а тот, не желая подыгрывать, щекотал кончиками растрепавшихся прядей его веки и губы.
- Я пришёл посмотреть на цинсинь, но хотел бы посмотреть и на тебя, - произнёс Синцю.
- А что на меня смотреть?.. - Чунъюнь обернулся, отвлёкшийся от созерцания покачивающихся на ветру цветов, к коему подошёл со всей ответственностью. Его глаза забавно округлились.
- Сейчас смотреть действительно не на что, - Синцю усмехнулся. - Но если ты будешь так добр раздеться...
- Что, прямо здесь?..
- А кто нас здесь увидит? - настала очередь Синцю удивляться, а нетерпение начинало выводить из себя, и он резким жестом развёл руками. - Перелётные птицы?..
- Что ж, если ты хочешь... - Чунъюнь не стал спорить и улыбнулся, и по этой улыбке было заметно, что он тоже этого хочет. Им слишком редко доводилось уединяться в таких местах, где не приходилось всё время быть начеку, не избавляясь от одежды и даже оружие держа под рукой: пиро слайма, к сожалению, не напугаешь голым задом.
Чунъюнь, сохраняя серьёзный вид, расстелил на траве белоснежную куртку, сложил рядом с ней штаны и бельё и опустился на неё коленями, сев на пятки. Совершенно обнажённый и подтянутый, с прямой спиной, точь-в-точь как ученик перед учителем в начале тренировки боевых искусств, - хотя их экзорцист видел только со стороны.
Синцю присел напротив и склонил голову, любуясь. Чунъюнь в потоках ветра даже не покрылся мурашками. Кожа цвета топлёного молока, кости не выступают, прикрытые тонким слоем жирка, без излишков; мышцы не высушены, как у жилистых мастеров клинка, но обозначены плавным рельефом, не позволяющим забыть о спокойной силе этого человека. Силе, которая так легко и свободно покорялась ему, Синцю, даже когда он хотел, чтобы Чунъюнь был сверху.
Говорят, мастера каллиграфии способны узнавать друг друга по одной линии, проведённой тушью по листу рисовой бумаги. Синцю мог бы поспорить, что узнает Чунъюня по одной мягкой линии плеч или бёдер, если бы было возможно подговорить работавшего над его книгами художника изобразить Чунъюня с натуры. И он никому не признается, что каждый раз, когда ему требуется описать в романе романтические чувства персонажа - к мужчине ли, к женщине ли, - ему достаточно представить себе Чунъюня, и слова сами выходят из-под пера. Никому, даже самому Чунъюню.
- Вот так хорошо, - кивнул Синцю, не отводя взгляда.
Он лизнул подушечку указательного пальца и прикоснулся ею к соску Чунъюня - как опосредованный поцелуй. Кому, как не Синцю, знать, как ощущается влага на прохладном ветру?.. Синцю покружил вокруг соска пальцем, чувствительно поддел его ногтем, и Чунъюнь судорожно вдохнул, запоздало прикусывая губу. И эти губы, и твердеющие соски, и головка покоящегося на бедре члена расцветали изобличающими алыми мазками на рисово-белом холсте, - Синцю уже знал, что так проявляет себя энергия ян, бушующая в Чунъюне. Когда-то они выяснили, что для облегчения при нарушении баланса энергий Чунъюню нужна хорошая разрядка, - и подсунуть ему однажды фирменное блюдо от Сянлин с острой начинкой, так что ему буквально пришлось умолять, было весело... Но сейчас всё должно быть по-другому. Никакой поспешности.
Синцю провёл всеми пальцами вниз по животу Чунъюня, собрал их горстью на члене, уверенно приласкал. В пальцах, привычных к рукояти меча, было ровно настолько силы, чтобы упругая плоть под ними окрепла, а Чунъюнь задышал чаще и приоткрыл губы, явно пытаясь что-то сказать.
- Ты знаешь, что делать, - подбодрил его Синцю, убирая руку.
Чунъюнь даже не стал переворачиваться на спину - просто потянулся всем телом вперёд и утонул локтями и грудью в траве. Два лунно-белых всхолмия, обращённых к небесам, на фоне нетронутых цветов цинсиня, теснящихся у самого края обрыва, смотрелись особенно гармонично. Синцю подержал палец во рту, провёл им между этими холмами ягодиц, толкнулся внутрь - и палец вошёл без труда в объятия скользких от масла стенок.
- Ты подготовился!.. - Синцю не спрашивал, скорее констатировал очевидное. - Вот негодник, думал лишить меня удовольствия?..
И кому теперь прикажете верить? А ведь ещё удивлялся, что его пригласили смотреть на цинсинь!..
- Но ты ведь забыл взять масло?.. - откликнулся Чунъюнь, приглушённый шелестом травы.
- Забыл, - с досадой признал Синцю, но особенного раскаяния не испытал. Ему всё равно хотелось отомстить Чунъюню за предусмотрительность и помучить его тщательной подготовкой.
К первому пальцу незамедлительно добавился второй, погружаясь на всю длину, а за ними и третий. Некстати вспомнилось, как шмели и пчёлы протискиваются между туго сомкнутыми лепестками цветов, покрытыми липкой пальцой, чтобы добраться до сладкого нектара. Цинсинь же, в отличие от, к примеру, колокольчиков, был открыт, и золотая сердцевина...
Задумавшись, Синцю слишком далеко развёл пальцы в стороны, и Чунъюнь застонал, возвращая его с небес - к собственному ошпарившему низ живота возбуждению. Синцю уже поглаживал себя другой рукой сквозь ткань шорт, и незачем было ждать, пока от него повалит пар, как не требовалось ждать и приглашения. Он высвободил член, пристроился к растянутому входу и вошёл одним слитным движением до конца, наваливаясь бёдрами на Чунъюня.
Он начал двигаться медленно, выходя почти целиком и вновь входя глубоко, наслаждаясь тем, как Чунъюнь его принимает - горячий, тесный и в то же время податливый. Скромный и тихий, пока энергия ян не брала над ним верх. К чести экзорциста, держался он долго, но всё же попросил, срываясь на стон:
- А-Цю... пожалуйста... быстрее...
- Разве мы торопимся? - возразил Синцю. - Я ещё даже не согрелся.
Чунъюнь упрямо всхлипнул и принялся поддавать бёдрами. Синцю, хоть тот и не мог этого видеть, одобрительно улыбнулся: он хотел, чтобы Чунъюнь потрудился тоже - не всё же ему лениться! А старался Чунъюнь на славу - насаживался так жадно, что последние крупицы сдержанности самого Синцю растворились, как сахар в воде.
Мгновения или минуты - и Синцю обнаружил, что объезжает Чунъюня, крепко удерживая его за плечо и врезаясь в его тело с оттягом, ударяя вглубь сильно, почти жёстко, но Чунъюню нравилось именно так. Чунъюнь уже поплыл, выстанывая имя Синцю в голос, его колени съезжали в траву, острый запах которой мешался с густым запахом распалённых тел. Перед глазами Синцю мерцали инеем цветы, но когда Чунъюнь потянулся рукой к своему члену, он заметил.
- Подожди, - Синцю легонько шлёпнул его по руке. - Ты же не хочешь испачкать одежду?..
Он сам обхватил член Чунъюня в кулак, головка упёрлась в ладонь, и кожа вмиг стала мокрой. Синцю всегда шутил, что Чунъюнь течёт так, словно весь его лёд тает разом. Толкнувшись ещё несколько раз, он сжал пальцы сильнее, и Чунъюнь, вскрикнув, кончил, позволяя Синцю отпустить себя следом. Но он до последнего не выходил из Чунъюня и не разжимал пальцев, понимая, что для предельно чуткого после разрядки тела его прикосновения - на грани боли, - как раз то, что нужно для энергии ян, покидающей тело.
Одежду всё равно придётся стирать - но всем ведь известно, что цинсинь растёт на труднодоступных вершинах, и достать его нелегко. Синцю сорвал драгоценный цветок и провёл им, как кистью, вдоль позвоночника лежащего без сил Чунъюня, затем уронил на ягодицы. Чунъюнь фыркнул от щекотки:
- Ну как, налюбовался?
- Вполне, - признал Синцю. - Но в другое время суток и в другое время года цинсинь будет выглядеть иначе. Я бы хотел сюда вернуться.
Все слова, которые он мог бы сказать о Чунъюне, он не скажет вслух никому, сохраняя их для глав, берущих читателя за сердце. Никому - особенно самому Чунъюню. Если их отношения станут слишком близкими - ближе дружеских, - слишком домашними, слишком привычными, это разрушит всё очарование таких моментов. Дикий цинсинь красив только тогда, когда не даришь ему слишком много тепла.

Цзинь Цзысюань/Цзян Яньли, кинк 1 - "свечи/воск". MDZS, гет R?, 1050 слов

Нигде в Поднебесной не было таких больших фруктовых садов, как в Ланьлине. И нигде не собирали так много белого воска, который распускался, подобно лепесткам ромашек, на ветвях деревьев благодаря крошечным насекомым, питавшимся древесными соками. В ином месте восковая свеча с вырезанными на ней иероглифами благопожелания считалась драгоценным подарком, - в Башне же Золотого карпа множество свечей освещали внутренние покои после наступления сумерек. Здесь даже создавали искусственные цветы и фрукты из воска, подкрашенного так, что их нельзя было отличить от настоящих, - они украшали и праздничные, и повседневные трапезы и никогда не увядали.
Орден Ланьлин Цзинь нередко обвиняли в чрезмерной роскоши, сравнивая с другими Орденами, ведущими образ жизни скорее монашеский, - но Яньли убедилась, что здесь не люди служат вещам, сдувая пылинки с громоздящихся в сокровищницах древних ваз и статуй, а вещи служат людям. Сети золотого плетения для поимки чудовищ стоят очень дорого, но сохраняют жизни заклинателей на Ночных охотах. Клинок или чайная чашка, или расписанный мастером веер в руке Цзысюаня - красивы, но прежде всего исполняют своё предназначение. А от женщин клана Яньли узнала о дорогих вещицах, помогающих скрасить одинокие ночи и разнообразить ночи любви. В первых она не нуждалась вовсе, и из вторых её привлекало далеко не всё, - но ценнее всего была возможность говорить об этом с Цзысюанем. Даже представлять не хотелось, что было бы, выйди она замуж за кого-то из клана Лань, - должно быть, пришлось бы водить пальцем по строчкам трактата прямо в постели, дабы не отступить от векового канона ни на одно движение.
После часа Свиньи в супружеские покои не входили даже слуги, и тёплым вечером позднего лета Яньли без промедления снимала верхние одежды, оставаясь в одной нижней юбке, - и Цзысюань следовал её примеру, только оставался в нижних штанах. В такие моменты Яньли не хватало лишь водоёма - достаточно большого и достаточно близкого: до любимого горного озера нужно было лететь на мече. За вечерним разговором она протянула руку к свече, наклонившейся в подсвечнике и пачкавшей воском пол, чтобы поправить её, - но, заметив готовую сорваться полупрозрачную каплю, подставила ей тыльную сторону ладони.
"Ты не боишься обжечься?" - хотел спросить Цзысюань, но слово "страх" вовсе не могло стоять в одной фразе с именем дочери Юй Цзыюань, когда-то сбежавшей из-под опеки родичей в военный лагерь. Поэтому он только смотрел, как капля упала на кожу, а Яньли коротко выдохнула и улыбнулась.
- Этот воск потом выбрасывают? - спросила она с любопытством, разглядывая застывшую каплю.
- Не весь, - Цзысюань тоже подошёл к подсвечнику. - Часть собирают и используют для вощения кожи. Наручей, поясов...
- Я слышала, некоторые женщины растапливают воск, чтобы поддерживать красоту. Они говорят, что это больно, но... мне кажется, это приятно.
- Приятно?.. - Цзысюань с сомнением посмотрел на подрагивающий огонёк свечи. Он смог бы прикоснуться к этому огоньку при необходимости, но не ради удовольствия.
- А ещё он красивый. - Яньли вынула свечу из подсвечника. Вокруг фитиля протаяла впадинка, заполнившаяся жидким воском, как чайная чашка, и Яньли, наклонив свечу, позволила тонкой струйке пробежать по руке. - Смотри, им можно рисовать, совсем как тушью.
Выросшая в Юньмэне, она любила капли воды, стекающие по коже. Но воск был чем-то совсем иным - плотней, ощутимей. Он, словно живое существо, кусался, ластился, тесно приникал, чуть стягивая кожу, как если бы желал обнять. Это было странно, - но, начав играть с этим текучим созданием, чья изменчивость завораживала, Яньли хотела продолжать.
- Попробуй рисовать на мне?.. - она протянула свечу Цзысюаню и опустилась коленями на низкое сиденье для чаепитий.
- Ты думаешь, у меня получится? Я раньше никогда такого не пробовал.
- Только у тебя и получится, - с улыбкой заверила его Яньли. - Потому что ничьим более рукам я не доверюсь вовсе.
Она протянула руку, и Цзысюань, сперва неуверенно, занёс над ней свечу. Свеча удобно лежала в ладони, почти совпадая по ширине и длине с рукоятью меча, воск плёл на коже свою паутинку, а то, как Яньли любовалась результатом, вселяло в Цзысюаня уверенность, что он всё делает правильно. Затем Яньли перекинула волосы вперёд и повернулась к нему спиной.
Ей не обязательно было видеть - достаточно было чувствовать; более того - закрыв глаза, она чувствовала всё гораздо ярче. Цзысюань пытался рисовать на её плечах и лопатках, но узор из капель-точек, из напоминающих лилии клякс и причудливо изгибавшихся плавных линий не походил ни на один известный стиль каллиграфии. Восковые струйки стекали по ложбинке позвоночника, или захлёстывали лозами по рёбрам, останавливая свой бег, как только отдавали всё своё тепло. Застывшая поверхность воска матово блестела, как жемчуг, и отражала тёплый свечной свет, становясь золотистой, - словно слой воска подсвечивался изнутри. И это зыбкое свечение окутывало Яньли всё больше.
Цзысюаню казалось, что капли падают слишком медленно, - хотя Яньли едва ли замечала эти промежутки, встречая каждый новый поцелуй воска, как только остывал след предыдущего. И в то же время Цзысюань совсем позабыл о течении минут. В свечной фитиль были вплетены волокна с разными благовониями, и лишь когда аромат сандала сменился ароматом жасмина, он задумался о том, как долго уже держит свечу, кружа ею в воздухе. Они с Яньли не молчали - обменивались односложными фразами, так похожими на разговор в первую брачную ночь: "Всё хорошо? - Да, пожалуйста, ещё". Случайно сорвавшиеся капли воска, упавшие на стопы, Яньли одобрила глубоким вздохом, - и Цзысюань понимал, что начинает читать её ощущения по одному только дыханию на грани не то стона, не то мурлыканья, даже без слов.
И когда Яньли решила, что хватит, - пятна воска уже наслаивались один на другой, почти не касаясь кожи, - Цзысюань отступил на шаг и увидел на её спине белоснежные сложенные крылья. Яньли расправила плечи, повела ими, потянулась вверх - и восковая скорлупа пошла трещинами: не то лопнувшая кожура диковинного плода, не то дракон, сбрасывающий старую чешую. Цзысюань скользнул ладонью под отходящую корку воска, помогая ей упасть на пол, - кожа Яньли под ней была тёплой и удивительно гладкой и нежной: никакое масло не давало такой гладкости. Собственные ладони, жёсткие от меча, вдруг показались Цзысюаню слишком грубыми.
Но Яньли, по-кошачьи встряхнув рукой, с которой хлопья воска осыпались крупным снегом, обернулась к нему и плавно поднялась в его объятия, - и его прохладные ладони, казалось, были для неё как никогда желанными. Всё это время она была рядом, но - сейчас словно возвращалась к нему обновлённой. Более обнажённой, чем прежде. Какой только он и мог её видеть.
- Тебе так хотелось почувствовать ночью жар солнца?.. - Цзысюань улыбался, вслепую проводя пальцами по выпуклым росчеркам воска, пока не пожелавшим покинуть тело, в которое вплавились. Яньли расслабленно рассмеялась:
- Это всё - для того, чтобы почувствовать тебя. - она прильнула к Цзысюаню, грудью к груди, и так, не разлучаясь, они сделали несколько шагов до постели. - Одним из многих способов... но прежде всего - тебя.

Вэнь Жохань/Вэнь Чжулю, кинк 7 - "двойное проникновение". MDZS, слэш NC-17, 3006 слов (упс))

- Пошёл прочь, - Вэнь Жохань резким взмахом руки отослал слугу, помогавшего ему снять воинское облачение и по неосторожности дёрнувшего прядь волос, запутавшуюся в пряжке ремешка. Чжулю, один из немногих вхожих в личные покои Владыки, как раз заканчивал доклад: "слишком позднего" времени не существовало, когда Жохань должен был узнавать обо всём происходящем как можно скорее. Даже если Безночный город уже спал.
Владыка устал за этот день - Чжулю видел это по обозначившимся на его висках голубым венам, напряжённым скулам, более скованному жесту, чем его обычные плавные движения. Быть может, этого не заметил бы никто другой: Жохань никогда, как бы ни был измотан или разгневан, не опускал плеч, не позволял себе дрожи рук, его голос не срывался ни при каких обстоятельствах. Но всё же он был живым человеком, а не небожителем, - и именно поэтому Чжулю его любил.
- Владыка позволит мне это сделать? - спросил он, едва за слугой неслышно закрылись двери.
- Чжулю... использовать тебя в качестве прислуги - всё равно что мечом рубить дрова, - Жохань поморщился, но искра любопытства, мелькнувшая в тигрином прищуре глаз, заставила Чжулю продолжать.
- Пусть Владыка считает это наградой для меня, - если, конечно, я её заслуживаю.
Жохань молчал несколько долгих ударов сердца, глядя на Чжулю и словно что-то решая, - и когда тот уже почти уверился, что сейчас ему велят быть свободным, произнёс:
- Что ж, получай свою награду. Но не забывай: если взялся за чужую работу, сделай её хорошо.
Его голос всё ещё звенел глухим металлом, но он определённо готов был терпеть Чжулю подле себя охотнее, нежели слугу и кого бы то ни было ещё.
Чжулю шагнул на место, которое только что покинул слуга. В себе он не сомневался: он достаточно часто смотрел на Владыку, чтобы выучить все детали его одежд - и повседневных, и парадных, и облачения главнокомандующего. Волосы Жоханя, которые он бережно отвёл в сторону, легли на ладонь прохладной тяжестью. Чжулю сравнил бы их не с водопадом, а с деревом - самым драгоценным и гладким чёрным деревом, из которого не выбивается ни одно волоконце, и из которого рождается гуцинь. Они матово блестели, поглощая отблески факелов, словно не желая, чтобы в этих покоях были иные источники света, кроме Владыки Солнца.
Чжулю казалось, что он недостаточно расторопен - прежней выдержки вдруг начало не хватать, и хотелось хотя бы лишнее мгновение смотреть на открывающиеся из-под нижней рубахи изгибы тела, облитые шёлком, только подчёркивающим каждую черту. Для такого совершенства недостаточно всего лишь родиться в именитом клане, и его не достигнешь пилюлями монахов. Лишь десятилетия самосовершенствования способны создать, выковать такое тело как клинок. Но Чжулю не позволял себе излишних прикосновений, а Владыка не выражал недовольства, - и вскоре вся одежда, кроме штанов, легла на крышку расписного сундука.
- Хорошо, - Жохань шагнул вперёд, потянулся едва заметно, и Чжулю залюбовался тем, как перекатывались его мышцы, освобождённые от жёстких объятий кожаных частей облачения. Жохань сам скинул сапоги и избавился от штанов, присев на край постели. Ничуть не смущаясь своей наготы, он положил лодыжку одной ноги на колено другой: поза достаточно открытая, но не имеющая под собой никакой двусмысленности. Чжулю решил не отводить взгляда.
- Что же, ты и ноги мне омыть захочешь?.. - вопрос Владыки звучал насмешкой, но беззлобной, давая понять, что он не рассердится на отказ.
Чжулю только теперь заметил стоящие у изголовья постели таз и высокий кувшин, над горлышком которого поднимался пар, а на ручке висело небольшое льняное полотенце.
- Да, - ответил он просто. Ни одного приказа, что заставил бы его уйти, так и не прозвучало, и Чжулю преклонил колено у ног Владыки, не поднимая взгляда, но чувствуя его пристальный взгляд как ласку. Ласку, от которой сердце застревало в горле, лоб холодила выступившая испарина, а в низу живота становилось жарко.
Казалось, Жохань мог просто смотреть на него и этим довести до предела. Но руки Чжулю пока действовали независимо от разума, все силы бросившего на то, чтобы сдерживаться. Они смочили полотенце и обтёрли сначала одну стопу, затем другую, осторожно массируя большим пальцем вокруг сустава: Чжулю сам проводил целые дни на ногах и знал, где скапливается усталость. В любой момент он ожидал, что его работа будет окончена - и всё закончится. Но Владыка как будто также чего-то ждал. И Чжулю не выдержал.
- Владыка позволит мне?.. - его голос сел до неузнаваемости.
Ответа не последовало. Быть может, Жохань вовсе не сразу понял, что Чжулю имел в виду... А впрочем - нет, он всё понимал, и это подстёгивало, как язычки пламени. И Чжулю обнял узкую стопу своими жёсткими ладонями и прильнул губами к её подъёму, целуя - снова и снова, уже не в силах остановиться, и медленно поднимаясь поцелуями выше.
Опомнился он только, когда Жохань вытянул другую ногу и, скользнув ступнёй между его бёдер, прижал её к его паху. Сквозь свободную ткань штанов она приняла на себя тяжесть мошонки, с нажимом потёрлась о член, и без того уже приподнявшийся, - и спина Чжулю против его воли прогнулась, а воздух вырвался из лёгких шумным вздохом. Он упал на второе колено, но свести бёдра вместе и скрыть своё возбуждение ступня ему не позволила.
- И ты не говорил мне, чего хочешь на самом деле, - произнёс над его головой Жохань с мягкой укоризной. - Иди сюда.
С последними словами он запустил ладонь в волосы Чжулю, не столь длинные, как у большинства заклинателей, пропустил пряди между сильными пальцами - и сжал их в кулаке, потянув к себе и вверх. От корней волос и волной вниз по позвоночнику Чжулю прошила такая сладкая дрожь, что он замер, не подчиняясь этому движению и вынуждая Жоханя усилить натяжение, - и лишь тогда медленно подался навстречу.
- Вот как... Значит, тебе нравится, когда тебя принуждают?.. - в голосе Жоханя было лёгкое удивление, но, похоже, это открытие не было для него неприятным. Скорее наоборот: Чжулю мерещилось за этими словами одобрение, удовлетворение... или же он просто слышал то, что хотел услышать?..
Так или иначе, крепкая хватка не давала ему ни кивнуть, ни мотнуть головой, а в горле пересохло так, что он не смог произнести ни слова. Сперва ноздри Чжулю защекотал пряный запах, затем член Жоханя оказался прямо перед его глазами, - и этот член также был напряжён и твёрд. Чжулю никогда бы не подумал, что назовёт такую тривиальную часть тела красивой, - но член Владыки с его крупной головкой и узором вен в самом деле был красив. А на его собственный член всё ещё давила ступня Жоханя, так что перед глазами темнело и плыло.
- Убери руки за спину, - приказал Жохань тем же тоном, каким всегда отдавал приказы, и Чжулю исполнил этот приказ. Несмотря на то, что со стороны он наверняка выглядел дико, Чжулю не испытывал ни малейшего чувства неправильности. Всё было так, как нужно. Он был создан для этого: служить воле Владыки. Пусть и не каждый осмелится развлекаться в постели со своим оружием. Но Вэнь Жохань не был "каждым".
Жохань придержал свой член свободной рукой, чтобы Чжулю было удобней, и коснулся головкой его губ. Чжулю не требовалось иного приглашения: он обхватил её губами, целуя, вылизывая, посасывая. Он целиком забирал головку в рот, но чуть погодя Жохань вновь потянул его за волосы к себе, заставляя принять глубже. С непривычки Чжулю подавился, когда головка уткнулась в заднюю стенку его глотки, - горло свело спазмом, он болезненно закашлялся. Жохань позволил ему отстраниться.
- Тебе ещё многому придётся научиться, - заметил Жохань с терпением наставника.
Вместо ответа Чжулю вновь припал к его члену губами, старательно лаская. Последующие долгие минуты Владыка позволял ему самостоятельно работать ртом, но и слишком много воли не давал, направляя рукой в удобном самому Жоханю темпе и время от времени насаживая так глубоко, как ему хотелось. В конце концов горло словно онемело, и Чжулю понял, что ему даже нравится, как член входит в узкую глотку. И с каждым движением головы он также тёрся членом о ступню Жоханя, чувствуя, что натянувшаяся у головки ткань уже промокла насквозь, хотя он даже ещё не кончил. И стыдно было бы кончить так, в штаны, словно мальчишке!..
Лишь в последние мгновения Жохань помог себе ладонью, и на лицо и губы Чжулю упали жаркие вязкие капли. Расслабленность Владыки, откинувшегося назад, на подушки, стала для него лучшей наградой. Хотелось спросить: "Владыка позволит мне остаться?", - но это было бы слишком дерзко. К тому же стояло у Чжулю так, что это было почти больно, и с этим нужно было что-то сделать. Поэтому он спросил только:
- Владыка позволит мне прийти завтра?
Голос был хриплым, горло саднило, но Чжулю не сомневался в том, что захочет ещё.
- Завтра будет завтра, - улыбнулся Жохань. Но это не было отказом.

После этой ночи Жохань вызывал Чжулю ещё несколько раз, когда тот был в Безночном городе, а не на задании за его пределами. Чжулю нравилось, что с каждым разом Владыка мог использовать его рот всё свободнее, не сдерживая себя и не жалея его. Он вновь и вновь опускался на колени, заводил руки за спину, держа себя ладонями за запястья, и плавился в солнечном пламени, терзающем его горло. А затем уходил к себе, - и хорошо, что покои телохранителя были рядом с покоями Владыки, и некого было встретить по пути. Но - плохо, что стены были слишком тонкими, и Чжулю кусал себя за руку едва не до крови, чтобы не выдать себя стоном, когда достигал разрядки за пару грубых движений.
Когда в очередной вечер Чжулю вошёл в покои Владыки и привычно шагнул к нему, чтобы помочь раздеться, тот остановил его жестом:
- Разденься сам.
Они сняли с себя одежду почти одновременно. От того, что теперь он стоял перед Владыкой обнажённым, кровь ударила Чжулю в голову, та закружилась, - и обрушилась оттуда в пах, туго заполняя ничем не сдерживаемый член. Жохань присел на постель, взглядом указав Чжулю на место у своих ног. Тот встал на колени, ожидая ещё одного взгляда, который разрешит дать волю губам и языку, - но Жохань вместо этого потянулся к чайному столику и достал из шкатулки какой-то предмет. Член, искусно выточенный из розового камня.
- Раз уж ты добровольно подался ко мне в наложники, то тебе следует познакомиться и с этим, - Жохань посмеивался, протянув игрушку к самому лицу Чжулю.
Лизать камень показалось Чжулю странным, поэтому он прикоснулся к нему кончиками пальцев. К его удивлению, тот оказался не гладким и холодным, а чуть бархатистым на ощупь, и быстро согревался в ладони Жоханя. Предназначение этой вещицы Чжулю прекрасно понимал, но оно не вызвало протеста ни в его теле, ни в его разуме. Он поднял на Жоханя вопросительный взгляд, прося приказов. Всё ещё улыбаясь, Жохань положил два пальца на его губы, и Чжулю коснулся их языком. Пальцы толкнулись в его рот по самые костяшки. Прикрыв глаза, Чжулю с упоением сжал эти пальцы губами и скользнул между ними языком, ещё и ещё. Это было новой наградой: руки Жоханя, красивые и сильные, давно будоражили его мысли.
- Ты делаешь успехи, - похвалил Жохань. - Встань на четвереньки, прогнись поглубже.
Чжулю расставил колени, поднимая зад, опускаясь вниз грудью и запрокидывая голову. Жохань, как обычно, взялся за его волосы, крутанул запястьем, наматывая их на кулак. Следом за приказом убрать руки за спину Жохань сменил пальцы на член и, едва Чжулю разомкнул губы, толкнулся им сразу на всю длину. Чжулю задохнулся, на глазах выступили слёзы, - но стерпел: такое уже бывало. Однако Жохань склонился вперёд, только сильнее надавливая членом на его глотку, и провёл влажными от слюны пальцами между его ягодиц.
Чжулю напрягся было, когда палец попытался проникнуть внутрь, но заставил себя открыться, - тем паче что Жохань был более настойчив и нетерпелив, чем прежде, явно считая его достаточно готовым. Жохань растягивал его двумя пальцами и размеренно толкался бёдрами в его горло, а затем убрал пальцы - Чжулю ощутил пульсирующую пустоту - и вновь взялся за отложенный было в сторону каменный член. Чжулю не видел, утыкаясь носом в мягкие чёрные завитки волос в его паху, но слышал, как Жохань макнул игрушку головкой в плошку с маслом, видимо стоявшую в той же шкатулке. Несколько капель масла упало ему на спину, когда Жохань вновь потянулся к нему и приставил твёрдый стержень к приоткрытому входу.
Жохань вводил каменный член медленно, даже слишком медленно, - зато после этого терпение ему изменило, и он начал двигать быстрее и резче и бёдрами, и рукой, сжимавшей рукоять игрушки. Чжулю никогда прежде не испытывал столько ощущений разом - пронзённый с обеих сторон, он терялся в них, пьянел ими, горел заживо. Жохань вовсе не выходил членом из его горла, не давал ни мгновения передышки - жадно брал его частыми рывками, зная, что Чжулю выдержит его силу. И Чжулю был счастлив оттого, что Владыка не ошибался в этом знании.
- Ты ведь хочешь сейчас, чтобы это я имел тебя сзади?.. - от голоса Жоханя, севшего до низкого рыка, голову Чжулю повело ещё больше. - Жаль, что меня не двое...
Каменный член ударял под таким углом, что всякий раз задевал какую-то чуткую точку внутри, отчего Чжулю била крупная дрожь. Он не мог даже стонать - а хрипящие и хлюпающие звуки, которые издавало его горло, были исключительно непристойными. Слюна стекала с растянутых уголков его губ по подбородку, вязко струилась, смешанная со смазкой, на пол. Он сам себе напоминал сейчас пса - больше, чем обычно: слюнявую псину, стоящую на четвереньках; и учили его, как псину, - но ему это нравилось. И нравилось, как несдержанно стонал Жохань, когда он сглатывал его головку, хотя горло давно болело, а челюсти затекли.
Жохань кончил быстро, и Чжулю проглотил всё до капли. Выпустив игрушку, Жохань похлопал её по торчащей рукояти:
- Держи. Дальше сам.
Чжулю послушно обхватил рукоять ладонью и начал двигать каменным членом в себе. Мучительно хотелось прикоснуться к своему напряжённому члену, прижавшемуся к животу, - но такого приказа не было. Он не знал, сумеет ли кончить без рук, но знал, что по крайней мере доставит Владыке удовольствие этим зрелищем. Тяжело дыша и сипло стоная, он яростно долбился игрушкой в свой зад, сжимая бёдра, выгибая спину, то почти роняя голову в пол, то вскидываясь. Жохань смотрел. Смотрел и не помогал ничем, и каждый взмах его ресниц был как удар хлыста, срывающий кожу. До костей. До нутра. Которое также принадлежало ему.
Когда Чжулю наконец кончил, ему показалось, что на несколько мгновений он потерял сознание - от нестерпимой остроты ощущений, и просто от изнеможения. Но голос Владыки он услышал.
- У тебя получилось. Не ожидал.
- Владыка, чем я могу заслужить?.. - Чжулю осмелился заглянуть ему в глаза. Каменный член он выдернул и бросил. Да, он хотел, чтобы Жохань брал его сам. Членом, пальцами, как пожелает, но сам. Брал без остатка.
- Ты знаешь, о чём просишь, - произнёс Жохань предупреждающе. И Чжулю почти услышал не прозвучавшее вслух: "И ты ещё можешь отказаться".
Чжулю кивнул.
- Тогда однажды ты получишь и это. Только не пожалей.

Ещё несколько ночей начинались для Чжулю с того, что Жохань велел ему разрабатывать себя самого пальцами и искусственным членом, пока сам он трахал горло Чжулю, иногда стоя, - медленней или жёстче в зависимости от того, насколько ему нужно было сбросить напряжение. Кончив, он требовал, чтобы Чжулю дрочил при нём, не прекращая при этом двигать внутри себя игрушкой. Ему нравилось, что Чжулю не боялся боли, - хоть он и не говорил об этом вслух, Чжулю это чувствовал, читал во взгляде. Но также Чжулю понимал, что когда он подводил себя к разрядке торопливо и грубо - Владыке было скучно. Он учился доставлять удовольствие себе, что было едва ли не самым сложным: вводил каменный член глубоко и плавно - представляя, как Владыка брал бы его, - сжимал его внутри, проводил пальцами по самым чувствительным точкам на своём члене - и изливался в ладонь. Под обжигающим взглядом Владыки.
И Чжулю дождался.
- Ложись грудью на кровать, - приказ последовал, когда ничто не предвещало перемен: Чжулю стоял на коленях, опустившись задом на каменный член по самую рукоять, и обсасывал головку члена Владыки, ожидая, как скоро она втолкнётся в горло.
Чжулю так и шагнул к кровати на коленях, и устроился, как велел Владыка. Руки он привычно сложил на спине. Его потряхивало от одного лишь предвкушения: он не мог предугадать, как Жохань пожелает им распорядиться. Каменная игрушка всё ещё была внутри, когда скользкие от масла пальцы дотронулись до растянутых ею краев и с силой надавили.
- Выдержишь?.. - коротко спросил Жохань, и его голос был тяжёлым: такие вопросы, как и ответы на них, не сводят в шутку.
- Да, - выдохнул Чжулю, и последний звук перетёк в стон, как только пальцы протиснулись внутрь, рядом с игрушкой. Этого уже было слишком много, так много, что сделалось больно дышать. Чжулю замер, кусая губы, а Жохань подвигал пальцами, словно ожидая, что он передумает и скажет "Нет".
- Ты сказал.
Жохань не пожалел масла, но его член всё равно с трудом входил между стенок, уже занятых каменным членом, который он придерживал за рукоять. Чжулю кричал беззвучно, хватая ртом воздух и вцепившись в свои предплечья до синяков.
- Поначалу больно, - спокойно согласился Жохань. - Но это станет лучшим, что ты испытаешь в жизни. Верно? Скажи это ещё раз.
- Да, - не то пролаял, не то прорыдал Чжулю; это нельзя было назвать словом, но то, что происходило, также сложно было назвать чем-то человеческим.
Жохань придержал его за сложенные руки и начал двигаться, выдерживая уверенный ритм, - и в том же ритме его ладонь приводила в движение второй, искусственный член. Чжулю лежал щекой в лужице слюны и слёз, стонал и вскрикивал. Казалось, его услышат во всём дворце, но это было уже не важно. Всё было не важно, кроме силы Владыки, прокатывающейся сквозь всё его раскрытое тело. Должно быть, так себя чувствует тот, кем овладевает золотой дракон - жаркий как пламя из недр земли, неудержимый как вихрь, ненасытный как лава.
- Хорошо, что меня не двое, - вдруг доверительно прошептал Жохань над его ухом, склонившись к нему, напирая тяжёлыми бёдрами. - Иначе я растерзал бы тебя вовсе, а ты ещё нужен мне... слишком нужен...
Когда тело освоилось и боль отступила, Чжулю осознал, что "хорошо" - в самом деле недостаточно яркое слово для того, чтобы описать, каково ему было принимать Владыку вдвойне. Он весь растворился в чужом наслаждении, стал его продолжением, живым воплощением, на грани столь острой, что уже почти не чувствовал себя самого. Его член был прижат к краю постели, и, содрогаясь на пике возбуждения, он кончил, быть может, не единожды. Жохань кончил также, но это Чжулю понял, лишь когда тот вышел из него и вытащил каменный член, и его семя просочилось наружу, дразня чувствительные края, и стекло по яйцам и члену Чжулю.
Всё тело Чжулю было ватным, и он понимал, что не сможет уйти, даже если захочет, - а он не хотел. Даже если Владыка прикажет убираться прочь, - но Жохань сидел рядом, переводя дух. Так близко.
- Владыка позволит мне остаться? - негромко спросил Чжулю прежде, чем подумал. Он упёрся ладонями и всем телом забрался на постель.
- Оставайся, - Жохань усмехнулся. - Скоро я сам не захочу засыпать не в твоих руках.
- У меня руки убийцы, а не любовника, - возразил Чжулю. - Так когда-то сказала одна женщина.
- Чушь, - обронил Жохань, но с такой уверенностью, что сердце Чжулю пропустило удар.
Он многому научился, чтобы доказать своё право быть здесь. Но всё начиналось только сейчас.

Кирицуши Тошио/Йокоя Канзаки, кинк 11 - "доминирование". Loveless, джен/слэш NC-17, 2517 слов

Возвращаясь в Школу в качестве психолога, Канзаки не раз задавался вопросом, почему в отношениях между Бойцами и Жертвами столько насилия, - и каждый раз отвечал сам себе: ломать границы и провоцировать пограничные эмоции - самый быстрый способ заставить оружие работать. Не самый эффективный, - но когда каждый Боец имеет дело с такими же, как и он, сломанными противниками, это не имеет значения. Столетия назад иная пара, если повезёт, могла успеть стать зрелой прежде, чем ей приходилось защищать земли своего княжества, - теперь же, с появлением Арены, возраст пар, выходивших в Систему, уменьшался с каждым десятилетием. Новые звёзды Арены вспыхивали и гасли, и что-то подсказывало, что очередная выбившаяся в фавориты пара уничтожала саму себя изнутри быстрее, нежели с ней расправлялись соперники.
Кому-то из учеников Канзаки советовал обратиться к психиатру - но только ради соблюдения формальной профессиональной этики, поскольку знал: не обратятся. Психиатру не расскажешь о Системе, об Арене и о том, почему для того, чтобы снова и снова возвращаться на Арену и побеждать, необходимо получать удовольствие от чужой боли. Или от своей. И почему эти победы становятся подходящим смыслом существования для тех, кто не готов ждать, пока что-то наладится в прочих сферах их жизни, зависящих от других. От родителей, школьных учителей и университетских профессоров, начальников и чиновников... В Системе - всё в твоих руках. И эту власть брали любой ценой.
И также Канзаки знал, что однажды встретится в бою не только с теми, с кем сам тренировался во время обучения, но и с теми, кто обращался к нему за помощью.

Сегодня он встретил Тошио после пар - за воротами территории университета и чуть в стороне, у автобусной остановки, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. И едва они свернули в переулок, где мимо проезжали только студенты-велосипедисты, сосредоточенные на круто уходившей вниз дорожке, - притянул Тошио к себе и уткнулся носом и губами в короткие алые пряди.
- Не поцеловал тебя с утра - и ты не представляешь, насколько соскучился за день, - пробормотал Канзаки, торопливо касаясь губами прохладной кожи за его ухом. Остановиться и долго, вдумчиво целоваться хотелось прямо здесь и сейчас, но лучше было потерпеть до дома или хотя бы до безлюдного парка.
- Кто-то слишком долго спал, - усмехнулся Тошио в ответ. - Но ты и работал вчера допоздна. Когда ты только лёг, помятый мужик из твоей книжки уже успел мне присниться.
- Этот "помятый мужик" - Габор Матэ.
- Ну, мне он не представился, - Тошио пожал плечами.
- А если ты меня разбудишь и поцелуешь, я потом буду спать ещё слаще.
- Если я тебя разбужу - я знаю, чем это закончится! - ладонь Тошио, также приобнявшего Канзаки, на мгновение словно случайно сорвалась пониже поясницы. - Тем, что я опоздаю к первой паре.
Переулок, совершая плавный поворот, спускался к небольшой площадке перед американским кафе. В воздухе запахло пережаренным маслом из его работающих на полную мощность кондиционеров - и ещё чем-то знакомым, похожим на запах перед грозой.
- Ты тоже это чувствуешь?.. - с досадой поинтересовался Канзаки. Странная смесь лёгкого раздражения и азарта в такие моменты была достаточной, чтобы не развернуться и уйти, а захотеть надрать очередную задницу, вздумавшую встать на пути именно сегодня.
- Ещё одна звёздочка на фюзеляж, - Тошио размял пальцы. - Но я о тебе беспокоюсь. Ты много работаешь в последнее время.
- Зато я выспался, - парировал Канзаки, присматриваясь к потенциальным противникам.
С началом осени кафе ещё не убрало с улицы летние конструкции из скамеек и столиков под сложенными зонтами, и на одном из таких сидений расположились двое. Тот, перед кем на столике стоял большой пластиковый стаканчик для молочного коктейля или баббл-чая, был Жертвой - в этом Канзаки не сомневался и без прочих признаков. Ушастое существо с розовыми волосами, отвести бы за ухо домой... Вторая половина пары была Канзаки знакома. Вернее, знаком. Боец, лет на пять старше своей Жертвы, сидел на другом конце скамейки - настолько далеко, насколько позволяла тонкая цепочка, свисавшая с его ошейника. Если бы не он - и другие такие же, как он, - Канзаки не засиживался бы до глубокой ночи за книгами по немного не своему профилю.
- Я его знаю, - шепнул он.
- И знаешь его стиль боя? - Кирицу заинтересованно подобрался.
- К сожалению, нет. Болевые точки - знаю, но это, видишь ли, врачебная тайна.
Они приблизились, как сближаются собаки или волки, желающие заявить о своих мирных намерениях: не напрямую, а по дуге. Канзаки поздоровался с Бойцом, и тот нервно кивнул, глядя в сторону.
- Ты ведь не хочешь драться, - мягко заметил Канзаки.
- Трус, - сообщила Жертва. В самом деле сообщила, неожиданно приятным голосом какой-нибудь принцессы из мюзикла. А впрочем, какая разница?..
- Нет, у меня просто другие приоритеты, - ответил Канзаки. - Ну, знаешь, вечер с любимым человеком. Пицца, пиво, компьютерные игры и прочее, о чём мне по закону нельзя рассказывать несовершеннолетним.
- Скучно, - обронила Жертва. Канзаки развёл руками. Тошио выразительно хмыкнул.
Если открывать Систему, то сейчас, пока никто не вышел из кафе, - иначе в Систему может затянуть случайных людей. Детишкам наверняка объясняли про технику безопасности, но кто о ней помнит...
- Место, - всё тем же мелодичным голосом скомандовала Жертва, наступая на цепочку, болтавшуюся у самого асфальта. Цепочка натянулась, но Боец и ухом не повёл, по-прежнему делая вид, что ему очень интересны окна дома напротив.
- Место, - повторила она, спокойно и уверенно, и потянула за свой конец поводка, медленно наматывая его на кулак и притягивая обладателя ошейника к прижимающему цепь сапогу. Боец подчинился, так же медленно соскользнув со скамейки и встав коленями на сырой асфальт, и наклонялся за тянущей его цепью до тех пор, пока не уткнулся лицом в безупречно начищенную поверхность сапога.
Чёрную кожу ошейника украшали ажурные металлические вставки - возможно, что из серебра, - а сапоги были высокие, с широким тупым каблуком. Быть может, девочка увлекалась верховой ездой. Это бы многое объясняло.
- Ты говорил, он не хочет драться? - удерживая цепь натянутой, она с вызовом посмотрела на Канзаки. Снизу вверх, но показалось, что наоборот. - Он захочет, если я прикажу.
Боец потёрся щекой о носок сапога, задевая бархатом ушей ремешки застёжек.
- Может, хватит уже играть, и перейдём к делу? - подал голос Тошио.
Жертва неприязненно дёрнула ухом, но не удостоила его взглядом.
- Игра?.. Но даже если игра окончена... - она нагнулась и одной рукой расстегнула ошейник, беззвучно упавший на асфальт. - И даже если я снимаю ошейник, он помнит своё место. И знает, что нужно делать. Он всё равно остаётся моим преданным псом, не важно, в игре или нет.
Она ухватила Бойца за волосы на затылке и без видимого усилия заставила выпрямиться.
- Я говорю правду? - спросила она уже тише, но по-прежнему властно.
- Да, хозяйка, - ответил Боец с искренней благодарностью. Казалось, произошедшее избавило его от решения некоей сложной дилеммы, и теперь он выглядел более расслабленно.
Поднялись они одновременно: Жертва - со скамейки, Боец - с колен. Скупые и плавные движения выдавали в нём человека, не пренебрегавшего тренировками. По реальности, погружавшейся в чернильные сумерки, прокатилась мерцающая рябь открывающейся Системы. Канзаки всегда с любопытством отмечал, как изменяли в Системе окружающий мир разные пары. После склонных к безумию и гротеску - ещё долго кружилась голова. А у любителей дисциплины асфальт стал похожим на мраморный пол - падать на колени наверняка будет неприятно. И наверняка придётся. Встречу с ремнями, врезающимися в кожу и выворачивающими шею и руки под болезненным углом, и, быть может, хлыстом - тоже можно будет ожидать, если пропустить хотя бы одну атаку. Но Канзаки знал, что Тошио пропустит ровно столько атак, сколько его Жертва попросит пропустить. И что он сам выдержит ровно столько, сколько потребуется, чтобы его Боец мог вложить все силы в свою атаку - и поскорее покончить с этой встречей.
- Спасибо за наглядную демонстрацию, - успел проговорить Канзаки, прежде чем между ним и другой Жертвой обозначилось необходимое расстояние. - Но я предпочитаю побеждать своим способом.
...Когда бой был окончен и Система закрылась, они разошлись не сразу.
Розоволосая Жертва сидела на краю скамейки и пыталась допить содержимое уже опустевшего стаканчика. Широкая соломинка, которую она сжимала искусанными губами, издавала глухие свистящие звуки. Сама она почему-то напоминала куклу, которую уронили с полки.
Канзаки тоже сидел, переводя дух, между двумя Бойцами. Кирицу курил, и он жадно вдыхал запах табака - это всегда успокаивало Канзаки.
- Наверное, я больше не смогу говорить с вами как с психологом?.. - осторожно предположил чужой Боец.
- Наверное. Насчёт боёв в Системе нет прямых указаний, - Канзаки усмехнулся. - Но ты всегда сможешь поговорить со мной как с человеком.
- И как человек... так что вы всё-таки делаете, чтобы побеждать?
Канзаки посмотрел на фонари, на огонёк сигареты Тошио, на выходивших из кафе посетителей. После боя не получалось сложить конструктор из нужных слов, тело звенело отголосками боли, как давно отпущенная струна, и хотело только одного - в совершенно конкретные объятия, и погорячее.
- Слушаю своё сердце, пожалуй. Как в самой попсовой песне.
- В каком смысле? - Боец недоверчиво склонил голову, и в самом деле напоминая в этот момент собаку.
- В смысле, слушаю вот его, - Канзаки кивнул на Тошио и, посмеиваясь, поднялся. Всё ещё немного пошатывало, но пора было прощаться, пока совсем не стемнело.
Когда они доехали до дома и прошлись через парк, случившееся сражение, как часто бывало, уже начало казаться Канзаки чем-то не более значимым, нежели утомительный, но по-своему увлекательный сон. Ему нравилось восхищаться Кирицу во время боя, нравилось чувствовать связь, нравилось прижаться к нему после, - но он мог назвать немало вещей, заниматься которыми вместе было куда приятнее.
- Сколько ни сталкивался - никогда не хотелось попробовать чего-то подобного, - признался Канзаки, как только Тошио вспомнил в разговоре своего недавнего соперника. - Не могу воспринимать всё это всерьёз.
- Все эти ритуалы подчинения?.. И я не могу, - Тошио еле заметно поморщился. - Потому и ушёл в своё время из Школы. Не только поэтому, но... и поэтому тоже.
- Нельзя заставить доверять. Но некоторые вещи могут говорить о доверии, когда оно уже есть. Например, я бы позволил тебе меня связать, и... вообще что угодно позволил бы, потому что знаю, что ты не станешь злоупотреблять.
- И я это ценю.
- А я не просто так говорю, между прочим.
- Так бы и сказал, что это предложение, - беззлобно хохотнул Тошио. - Только чур, потом поменяемся. Для чистоты эксперимента.

И вот Канзаки был разложен на футоне, а из банданы получилась достаточно плотная повязка на глаза. Чем связать руки - не нашлось, но, как смеялся Тошио, "Я тебя и так зафиксирую". И зафиксировал же, когда всласть огладил его бёдра, живот и грудь, прищемил соски пальцами, сбивая дыхание, - и вдруг уселся сверху на грудь, коленями прижимая к футону запястья.
Когда Тошио обхватил его член обеими ладонями, ему не пришлось долго стараться - от дразнящих ласк всех десяти пальцев плоть восстала так быстро, что Канзаки сам едва успел это осознать. Одна рука Тошио скользнула ниже, и Канзаки просяще развёл и приподнял бёдра. Тошио над ним одобрительно хмыкнул, убрал руку и мгновение спустя вернул, и два скользких от смазки пальца вошли внутрь под непривычным углом. Тошио то тянул их на себя, то расслаблял, вводил глубже и снова тянул так томительно-бережно, что бёдра Канзаки свело сладкой дрожью, и он не удержался от стона. Под весом Кирицу он не мог даже выгнуться. Затем он почувствовал, что тот наклоняется вперёд, и, ощутив его губы на головке своего члена, едва не кончил и выругался.
- Эй, полегче! Ты сам хотел, чтобы я тобой распоряжался, - смешок Тошио обжёг чувствительную головку горячим дыханием. Легко сказать: легче-то от этого не стало.
- Хотел и хочу. Но я же могу просить? И буду, иначе тебе придётся заткнуть мне рот, - возразил Канзаки, рвано дыша. - Вставь мне, пожалуйста, и не жалей...
Тошио ещё немного погладил его пальцами внутри и медленно вытащил их (Канзаки вновь пробрало дрожью предвкушения), поднялся, и мгновения слепого ожидания показались вечностью. Вот сейчас, уже почти, нет, ещё несколько секунд... Тошио устроился между его бёдер, раздвинув их своими, взял запястья Канзаки и скрестил их у него над головой, удерживая одной рукой. Канзаки был готов, раскрыт, - но вошёл Тошио всё равно неожиданно, резковато и глубоко. Канзаки ахнул, порадовавшись, что Кирицу держал его руки: иначе мог бы обзавестись свежими царапинами на спине. Тошио накрыл его губы поцелуем и почти сразу, не дав передышки, начал толкаться бёдрами - размеренно и в то же время порывисто. Именно так, как Канзаки и хотел.
Теперь-то Канзаки понимал, в чём фишка завязанных глаз: отсутствие зрения обостряло все прочие чувства до предела. Каждое прикосновение было сродни электрическому разряду. Каждый звук - голос, дыхание, стон - отдавался в нём эхом под кожей. Улавливать на чужих губах собственный солоноватый вкус - будоражило и пьянило вдвойне. Он целовал Тошио отчаянно, искупая невозможность обхватить его руками, подавался навстречу всем телом. Возбуждение было жгучим - иначе не скажешь. Утолять его - всё равно что запивать водой перец чили: будет хотеться только острее.
Тошио, видимо почувствовав, что Канзаки берёт на себя слишком много воли, когда поддаёт бёдрами и насаживается сам, и требует большего, - навалился сильнее, почти складывая его пополам и ударяя членом размашисто и часто. Часть веса он перенёс на руку, прижимающую запястья Канзаки, а другой рукой крепко удерживал его за бедро, чтобы от каждого толчка его тело не качалось вперёд. Канзаки знал, что он не настолько хрупкий и от хватки Тошио на его бедре и запястьях едва ли останутся синяки, - но даже если останутся... Ему нравилось чувствовать силу Тошио и на себе, и внутри себя. И он просил "да, ещё, ещё", слыша словно со стороны, как его собственные гортанные стоны сливаются со звонкими шлепками бёдер о бёдра. Чувствуя, как Тошио целует-кусает его шею и плечи. И даже под повязкой закрывал глаза, растворяясь в ощущениях, позволяя им накрыть себя с головой...
Тошио не впервые вколачивал его в футон, поддаваясь его подначкам, - но сейчас, балансируя за один шаг (недоступный из-за невозможности к себе прикоснуться) от разрядки на тонкой грани между наслаждением и болью, Канзаки вдруг вспомнил все те бои, тренировочные и не только, когда бывал временно ослеплён. На долю мгновения ему показалось, что он не знает, кто именно берёт его сейчас, - а эта паническая нотка была вовсе не тем, что украсит, как там выразился Кирицу... эксперимент.
- Пожалуйста... развяжи, - выдохнул Канзаки хрипло. - Я хочу тебя видеть.
Видимо, что-то было в его голосе такое, что заставило Тошио сдёрнуть с него повязку одним движением и ободряюще улыбнуться заморгавшему от света Канзаки:
- Всё хорошо?.. Ты лучше на себя посмотри!..
Канзаки машинально подчинился и приподнял голову, разом увидев и свой твёрдый член, роняющий вязкие капли на живот, и разведённые ноги, и член Тошио, входящий на всю длину. И почему-то от этого зрелища - после темноты - по телу прокатилась новая мучительно-жаркая волна возбуждения. И блеск в глазах Тошио, и то, как он почти беззвучно рычал, когда Канзаки сжимался... всё это сводило с ума.
- Мне тоже нравится, - выдохнул Тошио и, отпустив его бедро, сжал ладонью член Канзаки. Провёл ею один раз.
И Канзаки кончил - от одной лишь вспыхнувшей мысли, что в полной власти Тошио было не только его тело, но и его оргазм, который тот мог откладывать сколь угодно долго - и мог подарить в любой момент. Собственный вскрик ещё звенел в ушах, а натянутые судорогой мышцы ещё не слушались, когда Канзаки осознал, что сам Тошио ещё не кончил, и хрипло прошептал:
- Не вынимай...
Ставшие беспорядочными толчки ударяли, казалось, не просто по самой чувствительной точке, а по обнажённым нервам, и, выгибаясь, Канзаки снова стонал в голос, не зная, что прольёт раньше от переполняющих его ощущений: ещё раз семя, или слёзы. Но Тошио кончил быстро, заполняя его нутро жаркой влагой и чувствительно прикусывая его над ключицей, и этот укус отрезвил Канзаки. Он обнял Кирицу, едва тот отпустил его руки, перекатился на бок, утыкаясь в его шею и целуя.
- Если это было слишком грубо... - начал было Тошио, но Канзаки легонько куснул его сам:
- Прекрати. Всё было потрясающе.
- А ты всё-таки раскомандовался, - улыбнулся он лукаво.
- Вот когда поменяемся местами, тогда и покажешь, как правильно, - ласково проворчал Канзаки. От эйфории после оргазма в этот раз даже язык заплетался.
- А ты уверен, что мы вообще хоть что-то делаем правильно?..
- Не-а. Но именно в этом секрет нашей силы, между прочим...

Оддгейр/Диориль ап Лианнан, кинк 25 - "ревность". C:tD, слэш NC-17, 2002 слова

Одд слишком порядочный, чтобы открыто ревновать к обречённым, и порой это выводит Диориля из себя. То, что Благие не испытывают негативных эмоций, - ведь чушь. Всё они испытывают, просто не показывают. И страдают молча. И не скажешь же: ты сам видел, кого выбирал. Легче-то от этого всё равно не станет. К тому же, кто кого выбрал - ещё вопрос. После Кризалиса гадаешь, почему встал на путь Подменыша, превращающий ши Лианнан в совсем уж бабочку-однодневку, - а потом находишь своего тролля и ещё издалека понимаешь: вот поэтому.
- Каково это..? - Оддгейр не заканчивает вопроса, подбирая слова, но Диориль уже знает, что он имеет в виду: "Каково это - любить многих".
- Я показываю им то, что они хотят видеть, и даю то, что они хотят получить. Я же муза, Одд. Для кого-то я сама невинность, для кого-то я порок и соблазн. Но фишка в том, что я никому не вру и со всеми искренен. Это не маски и не роли, всё это есть во мне. И всё это сразу и одновременно - только для тебя. Только ты знаешь меня настоящим, так что я могу быть уверенным, что на тебя мои чары не действуют. И ты со мной не потому, что я тебя соблазнил.
Оддгейр не ответил, только смотрел, - но, Дан, как он умел смотреть!.. Дио лежал, раскинувшись, поперёк постели, совершенно обнажённый, и под этим взглядом потянулся всем телом, до хруста в подъёмах стоп. Затем он подтянул и согнул в коленях ноги, упёрся пятками в край кровати и приглашающе приподнял бёдра. Этому телу оставалось два года до совершеннолетия, возбудить его было легче лёгкого, и Одду приходилось с этим считаться. А волосы Дио были ещё влажными после душа, он смыл с себя чужие запахи и предпочёл бы не тратить время на разговоры, - но пока тролль был явно не настроен к решительным действиям. И лучше было объясниться, прежде чем снова нападать на него с поцелуями, - хотя боги свидетели, непросто было сдерживаться.
Оддгейр наклонился и целомудренно провёл губами по его втянутому животу и впадинке между изгибами рёберной клетки. Диориль задержал дыхание, любуясь им из-под ресниц.
- И я с тобой тоже не ради этого, - проговорил он, протянув руку и погладив член тролля сквозь бархатистую ткань домашних штанов. От того, как напряглись бёдра Одда, кровать скрипнула. Риль никогда бы не подумал, пока не познакомился с ним, что такой гигант может быть настолько чутким и отзывчивым. - Но я помню тебя прекрасным северным варваром, и от твоей силы до сих пор захватывает дух. Ты не сможешь изменить мою природу, но сможешь сделать меня своим. Оприходовать добычу, которая сама пришла в твою пещеру. Доказать всем, а прежде всего себе, что я твой и ничей больше.
- Мне не нужно ничего доказывать, - Оддгейр покачал головой. Его волосы, почти распустившийся хвост, щекотали кончиками живот Диориля, покачивающего бёдрами вверх-вниз.
- Тогда считай, что это нужно мне. Чтобы ты не смотрел на меня так печально, словно что-то теряешь.
Чуть более настойчивые поглаживания со стороны Дио возымели эффект, и широкие ладони тролля легли на его ягодицы, а два средних пальца прикоснулись подушечками ко входу, едва заметно оттягивая края, словно проверяя. Диориль одобрительно, стонуще замурлыкал. Оддгейр потянулся было к столику у кровати, но Дио мягко перехватил его руку:
- Плюнь, - и он засмеялся, когда на лице тролля отразилось понимание двузначности слова. - Не хочу смазку, хочу только тебя.
Когда Одд вошёл в него и Риль надёжно сцепил лодыжки у него за спиной, обнял его за плечи, почти повисая на нём и двигая бёдрами навстречу, - тогда, убедившись, что тролль уже никуда не денется, Диориль горячо зашептал ему на ухо:
- А знаешь, что? В следующий раз встретишь меня у его дома. Чтобы он это видел.
- Но это...
- Жестоко? А я ведь жестокий, Одд. - насаживаясь на такой член, как у Оддгейра, и дышать-то было непросто, не то что говорить, но Рилю даже нравилось задыхаться под ним. - Если, конечно, помочь умереть, а не длить агонию, - это жестоко.
- Так... скоро? - и слышать, как садится голос самого Одда, Дио тоже нравилось. Он знал, что был узким просто в силу анатомии, и принимать тролля каждый раз было до крика сладко. Для них обоих.
- Пусть лучше пьеса останется недописанной... - прошептал Диориль, оглаживая его волосы и плечи. - Даже по нынешним временам она... слишком...
- Она тебе не нравится? - в голосе Оддгейра послышалось удивление и, кажется, даже надежда. Он плохо умел скрывать свои эмоции, а уж во время секса и подавно.
- Нравится, - Диориль усмехнулся, голос срывался. Желанное давление глубоко внутри было сильным, тяжёлым, горячим, и смеяться было почти больно, но хотелось только большего. - Но ещё больше мне понравится, если ты засадишь мне покрепче. Давай же, ну...
Он чуть сжался, до искр перед глазами, заставляя тролля зашипеть сквозь зубы, и вдохнул поглубже, раскрываясь, предлагая ему самому выбрать темп. Такой, при котором ни говорить, ни думать уже не хотелось. Но между стонами и всхлипами Диориль всё же вырвал у Одда обещание - и даже если в этот момент тот не вполне понимал, что обещает, можно было не сомневаться, что своё обещание он исполнит. В этом плане с Благими было не в пример проще.

Когда Диориль вышел из дома, поправляя на ходу сползающую с плеча лямку рюкзака, Одд уже дожидался его - может статься, не меньше получаса - возле своего автомобиля. Достаточно высокого, чтобы тролль не задевал рогами обшивку потолка - и, как однажды выяснил Риль, чтобы можно было оседлать его бёдра на водительском сиденье, пока они стояли на парковке перед супермаркетом. Сейчас Оддгейр припарковался в тупике: здесь дорога заканчивалась в буквальном смысле - упиралась в шлагбаум, за котором раскинулась территория лесопарка, расчерченная велодорожками. Вид на осенний лес с чернеющим в центре прудом - удачный выбор для писателя-затворника. Ветер доносил со стороны леса сладковатый запах тлена от опавших листьев.
За несколько шагов Риль помахал троллю рукой, ускорил шаг и почти вбежал в его объятия, повиснув на шее и настойчиво, требовательно целуя. Ему ответили, привычно впуская в рот юркий язык, и Риль, приподнявшись на цыпочках, прижался пахом к бедру Одда, потёрся, давая почувствовать своё желание. Оддгейр попытался было отстраниться, но Диориль удержал его за галстук и, шало улыбаясь, положил вторую ладонь пониже его ремня.
- Я не дам тебе сесть за руль с таким... жёстким рычагом передач, - сообщил он, тиская послушно крепнущий член Одда сквозь ткань. - Возьми меня. Ты же этого тоже хочешь.
- Прямо здесь? Нас же могут увидеть.
- Я отведу им глаза, как обычно. - не отпуская галстука, Риль развернулся через плечо и потёрся о пах Оддгейра затянутым в джинсы задом. Тролль несколько мгновений не знал, куда девать руки, но как только он положил ладонь на живот Дио, тот взял её своей и переместил ниже, накрыв ею собственную промежность. - Всем, кроме того, кто смотрит на нас из окна. Я знаю, он всегда смотрит, когда я ухожу.
- Я не взял смазку, - Оддгейр прибег к последнему аргументу, но молнию на джинсах Диориля всё же расстегнул. Пуговица, кажется, поддалась сама, когда тролль запустил пальцы в прорезь ширинки, и Риль с готовностью развёл бёдра, подставляясь ласке.
- Глупый, я же внутри ещё не остыл, - промурлыкал Риль самым невинным тоном. - Ни о чём не думай, просто возьми меня, если, конечно, не брезгуешь.
- Садись в машину, - выговорил Одд изменившимся голосом. Не видя его лица, а только слыша этот голос, тона на два ниже привычного, Диориль даже почувствовал просквозивший по спине холодок. Но это всё ещё был Одд, а он не сделает больно. По крайней мере, не ему.
Дио отпустил галстук и ладонь тролля и нарочито неспешно шагнул к автомобилю. Распахнул дверь на заднее сиденье. Сел лицом к Оддгейру, выжидающе глядя на него снизу вверх. Широкоплечая фигура почти целиком заслонила от него старую высотку. Риль попытался представить, как они выглядят с высоты седьмого этажа.
Одд сорвал с его бёдер джинсы вместе с бельём - Риль еле успел за что-то ухватиться и, стреноженный джинсами в коленях, не мог даже развести ноги. Он скинул кеды, и Оддгейр закинул обе его ноги себе на плечо, открывая вид на обнажённый зад. Ещё несколько мгновений заняла возня с ремнём, но, высвободив член, сам тролль оставался почти полностью одетым. Не считая ослабленного из-за хватки Диориля галстука, коснувшегося живота ши, когда Одд склонился над ним, упираясь коленом в край сиденья и пристраиваясь головкой ко входу.
- Сделай меня своим... - попросил Риль полушёпотом, поглаживая руку Одда, воткнувшуюся кулаком в сиденье возле его плеча. И застонал, когда тролль, надавив, вогнал головку в тугой вход и начал нетерпеливо проталкиваться глубже. От того, что он входил по чужой колее, не было легче: он один был как двое, смазки внутри оставалось немного, и жар трения охватывал всё существо Диориля, который начал сомневаться, что выдержит такой напор. Но отступать не только было поздно, но и не хотелось.
- Мой... Никому не отдам... - глухо рыкнул Оддгейр, войдя до упора, поёрзал глубоко внутри, выбирая угол, и заработал бёдрами размашисто и ходко. Он выходил до середины и с оттягом загонял член обратно на всю длину, выбивая из Диориля отрывистый стон каждым толчком, и тот то шептал, то вскрикивал согласное:
- Твой... Твой!..
В каждом спит тот горный лев, который, отогнав всех соперников от своей добычи, торжествует, владея своим по праву. Диориль не был уверен, что стоило будить такого хищника в Благом тролле, - но он сам желал этого, а значит, всё было правильно. К тому же, Оддгейр в любой момент мог сорваться, подмять его под себя и бесхитростно отодрать, и Риль не смог бы сопротивляться, - но он знал, что Одду нравится иначе. Нравится видеть, слышать, чувствовать его удовольствие, и ту дрожь, с которой Риль выгибался, вцепляясь в его плечи.
И самому Диорилю нравилось, когда его брали вот так - энергично, основательно и долго. Выносливости тролля позавидовал бы иной жеребец, и в этот раз он явно не собирался давать Дио поблажек несмотря на то, что был уже не первым. А может быть, именно поэтому. Он едва разборчиво ворчал "Мой, мой!", с восторгом и ревнивой страстью, расписывая шею и ключицы любовника метками поцелуев-укусов, - а тот охотно подставлял ему горло. Темпа Оддгейр не сбавлял, а только увеличивал постепенно, позволяя привыкнуть, амплитуду и скорость толчков. Ненасытный и неумолимый, как стихия. И Риль был уже достаточно раскрыт, чтобы большой член проскальзывал в него легко, - хотя ему то и дело казалось, что ещё чуть быстрее, и Одд вывернет его наизнанку.
И казалось, что если разжать пальцы и отпустить плечи Оддгейра, единственную опору, - можно безвозвратно утонуть в чужом жадном натиске. Но Риль понимал, что не продержится долго: он таял, как податливый воск, и то кусал губы от болезненных поцелуев, то сам тянулся поцеловать Одда в щёку или в висок, царапая чувствительные губы о щетину. Наконец, пальцы онемели от напряжения, и Риль уронил руки, - а Одд почти сразу откинулся назад, поддавая в его уже на славу растраханный зад под таким углом, что у Лианнана темнело в глазах и вместо криков он лишь хватал воздух ртом, так, что в лёгких кололо. Он сам о себе не помнил, да и сил не оставалось на то, чтобы к себе прикоснуться.
Но Одд помнил: обхватил его член ладонью, с изводящей неспешностью приласкал - и другой рукой удержал его бёдра, вскинувшиеся от мучительной вспышки наслаждения. И не переставал ни ритмично всаживать свой член, ни ласкать, - и как Диорилю ни хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше, он сдался. Издав совсем уж животный плачущий стон, Риль прогнулся, упираясь в сиденье лопатками и царапая его обивку, сотрясаясь в оргазме, - а Одд сжимал его головку до последней капли. И сам тролль вскоре последовал за ним - после нескольких яростных толчков.
- Мой... - это было первым, что услышал Диориль, придя в себя, и теперь это звучало нежно. - А я - твой, слышишь?.. Прогонишь - вернусь к твоим ногам...
Снова - ласковый и домашний, а не голодный зверь, - Одд оглаживал тёплыми ладонями и невесомо целовал его бёдра, опустившись на одно колено на асфальт.
- Угу... - смысл слов доходил до Диориля медленно, словно они, как рыбы, плыли к нему сквозь плотную воду. - Я тебя, такого... бесценного... тоже никуда не отпущу.
Одд встал, поправил одежду и сел за руль. Сонно отметив, что сумерки успели стать на полтона темнее, Дио подтянул ноги, кое-как натянул джинсы на задницу, - натруженный вход не закрывался, чуть саднил и сочился влагой, но ши не хотел, чтобы эта боль успокаивалась. Сейчас - не хотел. А завтра будет завтра.
- А что будет с ним? - спросил Оддгейр, не оборачиваясь.
- Ну, вероятно, он распечатает пьесу только для того, чтобы порвать и швырнуть мне в лицо, - предположил Риль, сворачиваясь клубком на заднем сиденье. Запах секса и вибрация мотора удивительно гармонично сочетались между собой. - И это будет красивый финал. По-своему красивый.

Гамбит/Шельма, кинк 10 - "dirty talk" лайтово. X-Men, гет NC-17, 1972 слова

"Как мы сможем продолжать встречаться, если я даже не могу к тебе прикоснуться?"
Шельма была уверена, что нет на свете человека, который нашёл бы, что возразить на этот аргумент. Он должен был всё заканчивать, пока чувства ещё (уже?..) не зашли слишком далеко, - потому что, если смотреть правде в глаза, мало кто готов к чисто платоническим отношениям.
Но она не учла Гамбита.
Несколько раз он отшучивался, но когда разговор стал серьёзным, деловито задал встречный вопрос:
- Но ты ведь можешь прикасаться к себе, верно?
- Ну... да, - Шельма была настолько озадачена необходимостью озвучивать очевидное, что не сразу догадалась о подтексте. - Конечно.
- А этого уже вполне достаточно, chérie, чтобы получать удовольствие, - Гамбит заулыбался, довольный найденным решением. - И готов спорить, что когда ты прикасаешься к себе, ты представляешь... меня.
Паузу он сделал нарочно, чтобы успеть со смехом увернуться от локтя Шельмы, целившегося ему в бок.
- А не слишком ли много ты о себе думаешь?
- О нет, я много думаю о тебе. И почему бы нашим мыслям... не материализоваться?
- То есть, грубо говоря, ты предлагаешь нам... дрочить друг на друга? - уточнила Шельма, приподняв бровь.
Это звучало нелепо. Но, чёрт возьми, - засыпать, мечтая друг о друге, будучи разделёнными всего лишь коридором между левым и правым крылом жилого этажа Школы, было ещё нелепей.
- Ну... да. А для того, чтобы прикоснуться друг к другу, подойдут перчатки без ворса.
Шельма думала несколько мгновений. Она могла отказаться, но... отказываться не хотелось. Если кто-то и готов к платоническим отношениям, то этот кто-то - не она. Со святошей, для которого были бы пределом желаний романтические прогулки под луной, она не ужилась бы первой. А Реми... да, выглядел как ходячий секс, и сколько бы Шельма ни посмеивалась над этим вместе с другими леди Икс, она в самом деле его хотела. И только с ним могла говорить настолько откровенно - говорить на одном языке. Они оба родились без серебряной ложки в глотке: дочь хиппи, сбежавшая из коммуны, и брошенный ребёнок, выращенный в банде, - и понимали друг друга там, где другие месяцами ходили кругами, стесняясь произнести слово "жопа".
- Идёт, - наконец согласилась она. - Только давай без этого зловещего стука в дверь за пять минут до полуночи, как в мелодрамах, хорошо? Встретимся после ужина и вместе пойдём к тебе или ко мне.
- К тебе, - уточнил Гамбит со смущённой ноткой в голосе. - Ты же видела, какой у меня бардак.
- Да уж... мне придётся постараться, чтобы навести такой же и ты мог чувствовать себя как дома.
- Я уже заинтригован, chérie!..
А уж как она сама была заинтригована... Шельма с трудом дождалась вечера, то и дело сверяясь с распорядком уроков и тренировок, участие в которых помогало отвлечься от мыслей. Глупо было бояться, что Реми будет разочарован, - он прекрасно знал, с кем связался. Но лучше было бояться этого, нежели того, что что-то пойдёт... не так. Шельме нравилось это чувство: осознание, что Гамбит не перейдёт границы дозволенного.
Но когда они, не переставая о чём-то болтать, вошли в её комнату и закрыли за собой дверь, она помедлила, прежде чем начать раздеваться. Нет, её вовсе не смущало раздеваться перед Гамбитом - в конце концов, он уже видел её на пляже, и не он один, - но... обычные люди, конечно, начинали с поцелуев, а не с этого. Вот только она, увы, не была обычным человеком. Да и та стадия, на которой люди целуются, у них с Реми явно была уже позади. Они давно перешли к чему-то большему, нежели просто дружеский флирт, - держались за руки, обнимались, - и хотя не отмечали какого-то особого дня какими-то особыми признаниями, все вокруг уже всё понимали. И они сами - тоже.
К тому же, пока Шельма не раздевалась сама, Гамбит раздевал её взглядом. Его обычный тёплый взгляд огненно-красных глаз, только... горячее. Как если бы в них в самом деле вспыхнули язычки пламени.
- А ты умеешь воспламенять не только руками, - усмехнулась Шельма и начала раздеваться, наблюдая за тем, как раздевается сам Гамбит. Его уверенность была заразительна, а открывающийся вид будоражил воображение.
- О, подожди, ты знаешь ещё не всё, что я умею руками, - пообещал Гамбит негромко.
Сложив одежду, он небрежно провёл ладонью по собственному обнажённому телу - по груди наискосок, по рёбрам и бедру, - и Шельма вдруг почувствовала, что уже возбуждена. Было в зрелище мужской руки на мужском же мускулистом теле что-то такое... волнующее вдвойне, отчего кровь приливала к половым губам, и они настойчиво требовали внимания. Но торопиться не следовало. Некоторое время Шельма и Гамбит просто смотрели друг на друга, улыбаясь в предвкушении и устраиваясь на постели поудобнее. Она в истоме потянулась всем телом, по-кошачьи выгибаясь и закинув руки за голову. Он встал на колени, разведя бёдра и расслабленно положив на них ладони.
- Незаконно быть таким красивым, ты в курсе?.. - Шельма прищурилась.
- Я готов понести наказание, - с готовностью откликнулся Гамбит. Его взгляд скользил по её телу, следуя каждому изгибу, и ощущался почти физически, как ласка. И казалось, если самой прикрыть глаза, эту ласку можно будет чувствовать только острее. Впрочем, от Реми невозможно было оторвать глаз, и хотелось даже перестать моргать, чтобы ничего не упустить.
- М-м. В таком случае ты приговариваешься к ручному труду.
- Надеюсь, смазка у тебя есть? - осведомился Гамбит, оглядевшись.
- Mon cher, я большая девочка, у меня есть всё, - перекатившись на живот, Шельма дотянулась до стоявшей у ножки кровати косметички и, вернувшись в исходное положение, поставила на одеяло флакон с дозатором. На пластиковый носик они с Реми надавили поочерёдно.
Член Гамбита, пока тот изучал Шельму взглядом, стал уже далеко не вялым, и это... льстило. Она прикусила губу, глядя, как пальцы Реми обхватывают ствол и неторопливо, ритмично движутся, обнажая головку. Хотелось немного поддать им жару, - и таким естественным выражением этого желания было раздвинуть ноги, приподнять бёдра и начать ласкать себя. А то, как шумно выдохнул при этом Гамбит, было лучшим подтверждением того, что она всё делает правильно.
Приходилось признать, что Гамбит знал, что предлагал: делать... это вдвоём оказалось куда жарче, чем в одиночестве. Бёдра Шельмы подрагивали, а пальцы утопали во влаге; чувствительность же была такой, что самые невесомые прикосновения отзывались фейерверком наслаждения. Руками Гамбита она и прежде беззастенчиво любовалась, но и его возбуждённый член был красив. Когда Гамбит выпускал его и, чуть откидываясь назад, позволял ему стоять гордо и крепко... ох, куда там античным статуям!.. Шельма вжималась в свою ладонь и еле сдерживалась, чтобы не кончить слишком рано. Дыхание обоих становилось сбивчивым, и комментарии - такими же короткими, как вдохи и выдохи:
- Какая ты сочная, chérie...
- А ты очень аппетитно выглядишь, - Шельма провела языком по губам. Тонкие запахи двух распалённых тел сплетались в воздухе и щекотали ноздри.
- Не пора ли перейти к парным танцам? - напомнил Гамбит ещё немного времени спустя. Хотя время перестало исчисляться секундами и минутами: в каждый вдох, каждый выдох умещалось столько впечатлений, что этот вечер был бесконечным, тягуче-сладким. - Этикет требует перчаток.
- Oui, мой лорд трущоб... - промурлыкала Шельма. Перчатки, как и смазка, были припасены заранее и ждали своего момента на краю постели, но она вновь помедлила, прежде чем их надеть. Сейчас ничего технически не изменится, но в то же время это уже будет секс. Её, несмотря на возраст, первый. Впрочем, в пубертатные годы мысли об этом действе воспринимались куда проще. Тогда как сейчас, получше узнав мужчин, она не доверилась бы больше никому, кроме Гамбита.
- Я сделаю только то, что ты захочешь, chérie, - сказал Гамбит, уловив тень смятения в её глазах.
- Я знаю, - с благодарностью прошептала Шельма. - Я хочу отдаться твоим пальцам.
С Реми было легко. С ним невозможно было не улыбаться. Они могли бы лечь, как для позы 69, но, не сговариваясь, решили сохранить зрительный контакт. И Шельма смотрела Гамбиту в глаза, пока его кончики пальцев в перчатке прошлись вниз от её впадинки между ключиц, очертили полукружия вокруг грудей, скользнули ниже, вызывая мурашки от удовольствия - одну волну за другой. Она сама почти повторяла за ним, чувствуя под пальцами рельеф мышц, задевая ими соски - и, в конце концов, зарываясь в упругие тёмно-рыжие волоски в паху.
Пальцы Гамбита начали ласкать снаружи, так дразняще осторожно раздвигая губы и поглаживая между ними, что Шельма, сдавленно всхлипнув, накрыла его ладонь своей, направляя:
- Возьми меня, ну же...
- И ты возьмись покрепче, - откликнулся Гамбит, но просьбу выполнил.
Он плавно нырнул внутрь сперва одним пальцем, и Шельма задержала дыхание. На то, чтобы уговорить себя расслабиться и принять вторжение, ушло не больше пары мгновений, а после она сама обняла ладонью твёрдый член Гамбита, собрала на пальцы выступившую на головке влагу и, размазав её по перчатке, провела пальцами по стволу.
- Можно сильнее, - севшим голосом подбодрил её Гамбит.
Ласки чужого пальца внутри подстёгивали к взаимности, и, припоминая, как это делал сам Гамбит, Шельма поудобнее перехватила его член и принялась двигать ладонью, прижимая большим пальцем головку. Гамбит на выдохе пробормотал что-то явно одобрительное. Вскоре он добавил второй палец, а Шельма освоилась с ритмом, который он задавал. Это определённо было иначе, чем ласкать саму себя: пальцы Гамбита доставали глубже, толкались сильнее, и он словно... знал? угадывал? чувствовал? - к каким точкам прикасаться. Это было иначе - и головокружительно хорошо.
- Верно говорят, что французы - лучшие любовники?.. - ответил Гамбит её тихим стонам.
- Ну нет... - Шельма поморщилась, решив для себя, что никакие другие французы ей и даром не нужны. - Это просто у воров самые ловкие пальцы.
Нарастающее возбуждение становилось почти невыносимым. Они переплели пальцы на свободных руках и так держались друг за друга, - и всё равно Шельме стоило больших усилий удерживать своё тело от того, чтобы свести бёдра вместе или соскользнуть с пальцев, мучивших её так сладко. Гамбит скрещивал и разводил пальцы внутри неё, и она то стонала взахлёб, то, сжав губы, прислушивалась к тишине, которую нарушали непристойные влажные звуки и жадное дыхание. Когда Гамбит вынул пальцы и вогнал их обратно - оба одновременно, до самых костяшек, - она вскрикнула.
- Тише, chérie, если мы не хотим разбудить соседей... - от низкого голоса Гамбита дрожь вновь прошила Шельму по позвоночнику.
- А мы не хотим?.. - она усмехнулась. Дети были на другом этаже, а заботиться об остальных ей совсем не хотелось. Поэтому несколько раз она без стеснения воскликнула "О фак!", и пару раз помянула всуе Иисуса.
И до чего приятно было чувствовать, как поддаёт бёдрами сам Гамбит, и слышать, как он глухо постанывает, срываясь то на свистящее шипение, то на короткий рык!.. То, что это она, одной рукой, вырывала эти стоны, увлечённо лаская его член, сводило Шельму с ума не меньше, чем его умелые руки. С ним она не чувствовала себя в чём-то ограниченной, и всё же - знать, что помимо этого способа доставлять удовольствие есть ещё множество, было лучшей мотивацией к тому, чтобы однажды взять свои способности под контроль. И однажды прикоснуться рукой без перчатки, ощущая живое тепло. Прикоснуться губами. Целовать везде, трогать языком твёрдые смуглые соски и светлые метки старых шрамов, посасывать влажную головку...
- Ты такая горячая... - Гамбит не молчал никогда, даже сквозь стоны. - И так сжимаешь, м-м... и не только рукой...
Пожалуй, это стало последней каплей, а оргазм, казалось, был не единственным, - Шельма вскидывала бёдра, крупно дрожа, забывая дышать, но умоляла Гамбита продолжать и сама насаживалась на его пальцы. И, чувствуя себя выжатой как никогда, она стала быстрее и резче двигать ладонью: подвести Гамбита к разрядке ощущалось столь же важным. Удержать его член в руке, пока он столь же бурно кончал, оказалось не проще, чем неукрощённого жеребца, - но Шельма ласкала пульсирующую плоть до тех пор, пока не сочла, что дальнейшая стимуляция будет чрезмерной. На перчатке остались потёки семени, и несколько мгновений она смотрела на них, как на долгожданную награду.
- Я бы засчитал нам одновременный финиш, - подал голос Гамбит, довольно улыбаясь, и Шельма, словно очнувшись, поднесла перчатку к губам и сняла капли языком.
- И как я на вкус?.. - тут же поинтересовался Гамбит.
- Как удачная закуска к пиву.
Они переводили дыхание ещё одну маленькую вечность. Двигаться не хотелось, отпускать руку Гамбита не хотелось тоже, но при этом отчаянно клонило в сон.
- А теперь брысь из моей постели, пока я ещё не завела пижаму-комбинезон с перчатками и носками.
- К чему такие жертвы, chérie? Может, лучше заведёшь кровать пошире?..
- Её мы тоже обязательно заведём.
- А знаешь, что ещё можно завести?.. - Гамбит вовсе не торопился, разбирая свою одежду. - Можно сделать слепок с моего члена, и...
Он не договорил, поскольку Шельма рассмеялась.
- Всё-таки ты неисправимый, самовлюблённый... - она покачала головой, сев на постели и снова им любуясь. - Но я ведь влюблена в тебя не меньше, так что - это хорошая идея.

запись создана: 04.10.2022 в 16:41

@темы: фанфикшн, все побежали - и я побежал, соседи по разуму, эрик, да, демоны по вызову круглосуточно, be.loved, мечтай, иначе мы пропали, gayshit panic

---

Простите, на прошлой неделе не мог писать ничего, кроме отчёта

Пожизняк раз

После игры, когда я выходил в джазовках на улицу в дождь, организм попытался было лечь в направлении насморка, но весь понедельник и первую половину вторника я пил кипяток с лимоном, и сии поползновения закончились. Также после игры мне так хотелось подорожника в виде какой-нибудь слэшной милоты, что я сел пересматривать Орла Девятого легиона. Тем паче что нужно же что-то делать с Римом в голове, а чужие сюжетные ходы могут подсказать идеи. Надо будет ещё Центуриона пересмотреть.
А во второй половине вторника доехала Беркана, ибо как-то давненько мы не сидели малым ламповым кругом.

О хорошем вечере

Беркана привезла отличное итальянское полусухое красное "к пицце", и мы начали неспешно его приговаривать под разговоры о всяком (почему-то опять дошли до попыток нагуглить член медведя)). Затем приехал Амарт и внёс литр эля, присоединившиеся к литру эля от меня, и вернулась с работы Птаха. Посидели очень уютно и тепло, что всегда ценно, а по нынешним временам особенно.
Занятная мысль: насколько я могу начать чувствовать, что меня нет, вообще никак нет, когда люди в моём присутствии замкнуты друг на друге, - настолько же я начинаю чувствовать, что я есть, в такие моменты, когда разговор объединяет всех. Что я есть не просто как некий абстрактный источник контента, а есть как живое существо с руками-глазами-ногами, местом в мире, прошлым и будущим. Серьёзно, во всё остальное время я это толком не отсекаю
А ещё Беркана насаммонила курьершу с очень вкусными физалисами и очень вкусными яблочками, некрупными и сладкими. (Я аж увидел потом точно такие же яблочки в Пятёре и докупил, потому как ем их как семечки; сорт - "Победитель" чего-то там.) Жаль, что пришла неизбежная пора разъезжаться вечером, но будем повторять!
Спасибо вам, коты. Очень здорово иметь возможность говорить за насущный пожизняк и не получать при этом урон от Банальности

В среду я доехал до Аркадия - точнее, дополз, потому как организм меня предал и я умирал, но вместе умирать веселее Чай, посиделки на кухне, немного Карнавала всё делают лучше - и, конечно, ещё пара серий Утэны. Подходит к концу третья и, кажется, последняя дуэльная арка, так что уже есть о чём поговорить.

Как обычно, опасайтесь спойлеров!

Рука. Очень классный персонаж, который возвращается только для того, чтобы разрубить завязанные вокруг него, без его на то желания, противоречия - и умереть. Сложно понять, чего именно он хотел для других, - мне кажется, он просто хотел выйти из этого треугольника, показать Шиори, что больше не позволит ей использовать его в качестве рычага давления на Юри, и дать Юри шанс отпустить прошлое. То, как Юри сама засчитывает себе проигрыш в дуэли, когда с её шеи срезают медальон, - невероятно красиво.
Акио. Всё-таки очень, очень Лианнан. Действительно любит каждого, кого соблазняет, и даёт не меньше, чем забирает, - вечная дихотомия полюбил/погубил. В харизме и притягательности ему не откажешь - ну, недаром и падший ангел, и утренняя звезда. А Тога в самом деле лишь бледное подобие, которое повторяет внешние паттерны, не вкладывая в них ничего, - поэтому его манипуляции остаются всего лишь манипуляциями, а по-настоящему использовать кого-то, как это ни парадоксально, возможно только, будучи с ним искренним и открытым. Но всё равно отличная пара, почти как Мелькор и Саурон.
И то, что даёт Акио, - да, всё то, что происходит на заднем сиденье, цитируя Аркадия. (Я вообще тут много цитирую, поскольку со всем согласен, а своих слов подобрать не всегда могу.) Взросление, инициация, переход из одного состояния в другое, познание мира через вкушение запретного плода. А три стадии дуэлей - как тезис-антитезис-синтез, как опять же сказал Аркадий, ну и нигредо-альбедо-рубедо тоже подойдёт. Сначала ты просто сражаешься. Чтобы добиться чего-то большего, чтобы кому-то что-то доказать, - но, по сути, с самим собой. Затем кто-то сражается твоим мечом, взятым без согласия. Это что-то о простой односторонней связи, что-то про "я хочу". Some of them want to use you, some of them want to be used by you. И, наконец, ты сражаешься своим собственным мечом, который позволяешь кому-то найти в тебе, извлечь и вложить в твои руки. Что-то о доверии, что-то о том, что всякая подлинная близость - это танец, который танцуют двое. О том, что для того, чтобы по-настоящему принять себя и опереться на свои силы, нужен кто-то другой. "Человек человеку кит, океан и берег".
(И эта парная система сражений очень фонит мне в Loveless, конечно. Есть два гендера(тм). Тот, кто даёт силы, направляет и принимает удары на себя, - и тот, кто защищает и атакует. И лучше всего сработает та пара, в которой нет подчинения и принуждения.)
И Анфи в этом смысле - идеальная принцесса, потому как идеальный инструмент познания себя: зеркало. Отражающее даже не то, что каждый хочет увидеть, а то, что каждый может увидеть, - оттого-то она столь многих раздражает и провоцирует на агрессию, что отражает в том числе и триггеры и страхи. Зеркало часто хотят разбить. Зеркало не даёт сдачи. "Потому что я автоответчик". А для таких, как Утэна, кто способен увидеть хорошее, зеркало может стать идеальной ловушкой. Как то Mirror of Erised. Нам всё чаще показывают зловещую Анфи - с отражающими свет очками, за которыми не видно глаз: хрестоматийный приём для олдскульного аниме, беспроигрышно красивый, когда надо подчеркнуть, что никакого вам зеркала души, персонаж закрыт. Да, лучший хищник - тот, которого поначалу принимаешь за жертву; но это балансирование на грани "всей правды мы не знаем", простите, - прекрасно.
Отдельно хотел похвалить метафоры течения времени (т.е. тоже в определённом смысле взросления) в этом аниме. В арке Чёрной розы в лифте сменяются картинки: лист-куколка-бабочка. Сейчас в лифте дуэльной арены Анфи скидывает школьную форму, и сквозь эту форму прорастают розы и распускаются цветами. Ты идёшь сквозь время, время идёт сквозь тебя.
Также занятно было подумать, что если бы это аниме нашло бы меня в подрочестве, то наверняка бы зацепило своей эстетикой и архетипичностью, - но неизвестно, задумывался бы ли я в первую очередь о смысловом наполнении происходящего и метафорах, или просто наслаждался бы, как все нормальные люди, историями и отношениями персонажей. Шипперил бы потихоньку Акио с Тогой, Тогу с Сайондзи, и что там ещё популярно шипперить, - ну и Утэну с Анфи. Хотя, сказать по правде, я и сейчас их немножко и упрямо шипперю. Потому что, с какими бы целями Анфи ни поддерживала Утэну, - та, кто самоотверженно защищает кого-то, всегда заслуживает того, чтобы это было по меньшей мере не напрасно.
После просмотра у нас оставалось ещё немного времени, а вставать с дивана не хотелось, и Аркадий показал мне ассоциативные песни и клипы по Утэне. И один даже сохраню здесь. Песня отлично ложится - и не текстом даже: просто есть в этой бесхитростной попсе из нулевых какая-то особая динамика, нерв и пульс, которые после исчезли и, наверное, больше никогда не вернутся.

Спасибо Аркадию за моё счастливое! Открыть для себя Мадоку и Утэну - очень ценные обретения.

А в четверг была постигровая ВМФ. Я боялся, что на неё мне никаких нервов не хватит, потому что фок Хосс, в отличие от моего прежнего Доннера, чужой на этом празднике жизни, - но всё равно выбрался и не пожалел.

О ещё одном хорошем вечере

Собирались на Соколе (ехать на Сокол, читая Соколов, отдельно приятно)) напротив фонтана. Я постарался приехать вовремя и нашёл там Азиль, вскоре к нам присоединились проходившие мимо Аня и Лассэ, затем подтянулись Рене и Король... И когда нас нашла Греча, нас была уже небольшая толпа, так что Кальдмеер повёл за собой к дому мастеров маленькую эскадру, обсуждающую на ходу цветовые сходства Приддов и Цзян. У калитки дома разделились: все пошли в магазин поблизости, а я пошёл на мастерскую хату вместе с Гречей, поскольку у меня уже был с собой контейнер слив. Чтобы сливы были только после игры, а не до!
К тому времени на месте уже были только дисциплинированные игротехи-хтонечки, весь диван был в нашем распоряжении, и я корыстно подобрался поближе к гитаре. Затем нагрянули все ходоки из магаза, чуть позже доехал Ульрих, и сложилось два взаимно перетекающих кубла - вокруг Кальдмеера и вокруг Фальце. Лана тем временем колдовала над глинтвейном и шарлоткой (представим себе принца Фридриха в одном передничке у плиты)). А потом Ульрих сел и написал письмо фок Хоссу от Бермессера. И передал мне в запечатанном конверте. Разумеется, утерпеть я не мог и прочёл сразу. После чего нагло ушёл под бок к автору, утыкаться в Вернера. За неимением возможности спрятать письмо у сердца - положил его в карман толстовки у брюха. Потому что путь к сердцу лежит через желудок
А шарлотка получилась отменно вкусной - скорее яблоки с тестом, чем тесто с яблоками. И я пил сначала ягодный сидр, принесённый Ульрихом, затем вино, красное-белое-снова красное, и был готов расцеловать того, кто внёс на стол полусухое испанское темпранильо, но этот кто-то так и не признался. Попробовал и крепкую настоечку от отца Ланы - изумительную настоечку, в которой чувствуются вкусы ягод, трав, леса, хвои, смолы и дыма, а спирт не чувствуется вообще. Закусывал помаленьку сухариками, виноградом, и таскал иногда у Короля вкус детства - Читос. А людей становилось всё больше - добрались Майрет, Ястреб, Мэсс, и непонятно, как мы все поместились в одной маленькой комнате, но это была уютная теснота.
На прошлом сборе, после первой игры, нас было меньше, и мы много пели. В этот раз за гитару так никто и не взялся, хоть Греча её и настроила, и хоть я не раз просил Кальдмеера что-нибудь сыграть. Зато по предложению Бермессера поиграли в "правду или вызов" персонажно, и это тоже было хорошо - хотя, возможно, до самого задорного я не досидел. А ещё я видел фотокнигу(!), сделанную Лассэ, с фотографиями с прошлой игры и с подписями к ним, вытащенными из отчётов. Там и мы с Бюнцем увековечены. И это каждый раз так здорово, когда вокруг игры или серии игр складывается эдакий фандом. Это всегда рано или поздно кончается, конечно, - но пока это есть, ты чувствуешь себя и историю своего персонажа причастными к чему-то большему, чему-то общему. И все артефакты - мемы и крафт, стихи и песни, коллажи, рисунки, фанфики - останутся на память насовсем. Совершенно бесценное чувство
И я был так рад увидеться с Веней, мы так давно не виделись! И мне было так тепло и приятно, что он помнит мою игру по Лестнице. Следующую игру Лана и Лас собираются делать по ЛисоВоронам, которых я когда-то, вечность назад, пытался начать читать на английском, но нешмог, - а нынче их, видимо, перевели, и все вокруг упоролись. И у Вени есть бумажная книжка, которую можно взять почитать (мало ли у меня было хороших игр по плохим книжкам?..)), - вот и будет повод увидеться ещё раз, и ещё раз поиграть вместе.
За временем я, разумеется, не следил, и когда Лана сказала, что пора бы стартовать тем, кто собирается на метро, - я подхватился. Но пока я дождался тех, кто уходил тоже (в одиночку я не факт что нашёл бы обратную дорогу до метро), пока со всеми попрощался и всех обнял, пока мы до метро добежали втроём... Уткнулись в закрытые двери в час ночи. Теоретически я мог вернуться к мастерам и досидеть до утра - оставшиеся там, как позже выяснилось, кутили до шести, - но когда я написал Птахе, она вызвала мне такси. Немного стыдно, хотя я даже не был толком пьян. Вернее, была та лёгкая стадия опьянения, в которой процентов 20% собственно от алкоголя, а остальные 80% от атмосферы, в которой расслабляешься и растворяешься. Истинно говорят, что пьём мы только для запаха.
А на следующее утро я проснулся (и даже вроде без похмелья, но башка трещала днём), хотел было сесть на диван с ноутом и поработать, но фок Хосс посмотрел на меня строго и усадил за стол писать ответное письмо от руки. Как будто мне снова двадцать

Ещё немного о персонажном

Какой-то новый уровень эскапизма - когда мозг делает вид, что проблемы персонажей и есть самые важные. Даже не знаю, почему меня так переехало финалом именно этой игры. Я вспомнил, что у моего персонажа с Венсана уже была похожая ситуация - "тот, кого я люблю, ушёл и пропал", - но почему-то это исчезновение верховного инквизитора и его превращение в бродячего проповедника воспринимались гораздо проще. Я просто знал, что для Людовига не составит труда найти этого проповедника и следовать за ним. Говард фок Хосс также не собирался сдаваться и искал Вернера. И - я-то могу представить себе любой хэппи-энд, но гораздо верибельнее и ценнее, когда твои представления разделяет соигрок. А мне всегда неловко, когда мой персонаж со своими безответными чувствами сваливается кому-то на голову, как снег весной, - вдруг оно никому не надо...
...Так что это письмо, переданное мне Ульрихом после разговора-доигровки Бермессера с Кальдмеером, стало зацепкой и для Говарда, который сможет Вернера найти, и для меня как для игрока - чтобы иметь возможность продолжать историю уже вместе. "Но дай мне один из ста - и я вернусь за тобой", да, - это Вернеру выпало в гадании на персонажное будущее на НН-колоде от мастеров после игры, а я только сейчас это заметил, посмотрев на фото в чате. Хотя я-то с этой цитатой в голове ходил с тех пор, как осознал, что Говард будет его искать, и косвенно её цитировал, когда писал про "если будет один шанс из ста", - но кто же поверит в такие совпадения. Пруф:

Конечно, всё лучше, чем канон, в котором Бермессер и фок Хосс будут рядышком болтаться на рее (нагуглил и почитал отрывки из канона об этом, - там от лица Руппи сказано, что фок Хосс "сволочь, но не трус", и я, видимо, ушёл в ООС, потому как мой фок Хосс боялся и Вальдеса, и выходцев, и сам себя считал трусом). Но совсем хорошо, что у фок Хосса будет этот шанс увидеть Вернера и остаться с ним. Благо самый важный шаг из клетки Бермессер уже сделал сам.

Исторические танцы нашли новое помещение в библиотеке на Савёловской и теперь будут по пятницам.

Пожизняк два

В прошедшую пятницу я, правда, опоздал на 5 минут на стрелку в метро и снова вернулся домой, - в следующий раз распишу себе добиралово. Как совмещать танцы с Аркхэмом - ещё не придумал: не могу себе позволить терять два дня в неделю, а не один, так что, видимо, буду чередовать.
А в субботу и воскресенье мы с Птахой продолжали смотреть вечерами новые фильмы Х-менов, и немного сериала заодно.

Про всё скопом

Апокалипсис и Тёмный Феникс - фильмы, которые я люблю сугубо за зрелищность. Эрик в Фениксе - просто входит секс, как и инопланетная блондинка, бегающая на длиннющих каблуках. Ну и моменты с Ртутью всегда прекрасны. Снова засинхронились: Ртуть и Ванда как раз появились в сериале (правда, там они родом из всратой фурри-резервации)). Да, в сериале всё-таки бывают бессмысленные филлеры - про инопланетного шоумена, - но пока они случались всего дважды. А в остальном... всё-таки нежно люблю серию про ту неслучившуюся версию будущего, в которой Шторм с ирокезом, как в новых фильмах, и замужем за Логаном. Хотя мой любимый пейринг - всё-таки Шторм и Т'Чалла, - пейринг с Логаном мне тоже нравится и я даже когда-то начинал играть с ним на форумке.

Соколы (тоже лёгкие спойлеры) - и ещё немного Иксов

Вот ещё почему мне поначалу казалось, что мир в Соколах - христианский: там есть свой собственный аналог инквизиции, преследующий за использование эльфийской магии, - Орден Искупления. И они жгут на кострах ведьм. Сожжение - типично христианская казнь, да и сложно мне представить, что в языческом мире есть правильная-одобряемая магия и есть неправильная... Ну да ладно, фэнтези есть фэнтези.
А ещё в какой-то момент мы узнаём, что на мельнице трудятся всё-таки не слуги, а брауни. То есть, видимо, фейри. При этом фейри - враги, вся мельница окружена защитой от фейри, все увешаны оберегами, и всё такое. То есть брауни норм, на них это всё не действует, или как?..
Также дважды был использован ход "главгерой случайно подслушал не предназначенное для его ушей, и его никто не заметил". Видать, его кто-то благословил на случайные подслушивания. Ну ладно оказаться на берегу озера именно тогда, когда там твои друзья на свиданке откровенничают... но потом пойти спать на сеновал именно тогда, когда там у другого твоего друга тайная встреча?.. Тенденция, однако, подумал чукча(тм).
...А свиданка у Мартина меж тем - с красивым полуэльфом с чёрными волосами ниже пояса И главгерой делает на этом основании совершенно алогичный вывод, что-де Мартин и есть пресловутый эльфийский подменыш Боже-свароже, мальчик, полуэльф - это же даже не эльф, ты ведь УЖЕ знаешь, что одна из учениц на мельнице - полукровка! Кто угодно может увидеться с другом-полуэльфом, а их разговоры скорее уж наталкивают на мысль о том, что этот полуэльф сам из Соколов. Но что ж... у янг-эдалт две беды: либо персонаж выставляется умным засчёт того, что тупят окружающие, либо персонаж тупее читателя, что оправдывается тем, что он ещё юн. И, пожалуй, второе всё-таки лучше. Но взрослые наставники здесь тоже хороши: сказали "среди вас эльфийский подменыш!", а информацию о том, как отличить эльфа, из них клещами вытаскивать приходится. Видимо, чтобы уж наверняка не нашли. Не удивлюсь, если окажется, что на самом деле никакого подменыша нет и наставники жрут попкорн с того, как ученики подозревают друг друга. Очень сплачивает команду(нет).
Но Март и Сентябрь шипнуты просто с первого взгляда Ну вот почему всегда так? Как друзья - так доверие, тёплые улыбки, прикосновения, понимание друг друга с полуслова. Скучают друг о друге, заботятся друг о друге, поддерживают друг друга. И это химия, это искрит, об этом хочется узнать больше. А как гет - так оба притворяются, играют роли хрупкой дамы и преданного рыцаря, всё насквозь фальшиво. Никакой искренности - приходится выбирать слова, чтобы чего доброго не обидеть, и следовать советам товарищей о том, как надо правильно себя вести. То есть вообще не показывать друг другу себя настоящих, а прикрываться шаблонами и ритуалами - это и есть "отношения"? То есть не только в книжках, но и в жизни всё так, да?.. Впрочем, кажется, да, - учитывая, сколько вокруг историй про "он до свадьбы при мне не курил и даже не матерился". А потом говорят, что я слэшер богомерзкий Да я готов шипперить кого угодно, но сложные социальные танцы с единственным обоснованием "она же красивая" я отказываюсь считать любовью. Это всё равно что токование павлина с целью заполучения самки.
Вот куда как додают хорошего гета Иксмены родимые, где нежные обращения Шельмы к Гамбиту звучат практически как "Ля ты крыса - Да я крыса" Я даже фуррёвый фанарт нашёл! Автор (с)bluezeru, вероятно с фураффинити.

А соколиные пейринги я вам потом покажу

Ветеринарное

Мыш всё-таки расчесал себе плешь на загривке Нет, не думаю, что это из Аркхэма приползло, - по опыту Конрада я уже знаю, что у мышей сомнительного (то есть любого) происхождения есть подкожные клещи, которые при ослаблении иммунитета активизируются. Мыш также был обработан стронгхолдом на прошлой неделе, 10 дней спустя - как раз перед поездкой в Питер - обработаю повторно. Надеюсь, это всё пройдёт, как и у Конрада тогда (и мне вовсе не страшно, если плешь останется).
Сначала все крысы после курса антибиотика перестали чихать. А потом у Лышко случилось два коротких нетяжёлых приступа озвученного дыхания - в пятницу днём и в ночь с субботы на воскресенье, почти под утро. На ингаляциях посидел, но надо рентген делать и начинать лечение сразу после Питера. Невовремя я уезжаю, конечно, - но это всегда невовремя.

Вот такая насыщенная социалкой неделя вышла. А работу отложил на выходные в том числе и для того, чтобы не было мучительно грустно сидеть дома, пока все на игре.

Околоролевого нытья прорыв

Причём Птаха на эту игру вовсе не поехала, что вообще не утешало, скорее наоборот. Когда кто-то отказывается от того, за что ты бы душу продал (что, кстати, лишний раз доказывает, что дьявола нет: наверняка ему поступает столько щедрых предложений, а он... тоже отказывается)), или когда за кем-то ещё надо побегать и поуговаривать, чтобы он это взял, - это просто главный закон жизни во всех её сферах. Но даже если бы мастера были готовы меня видеть, все персонажи всё равно уже розданы и будут заняты навеки. Красивыми людьми в красивых прикидах. До Геншина так было и с Магистром, а до Магистра - с Ардой, то есть, наверное, так было всегда и во всех мало-мальски популярных сеттингах. И если с Магистром появился шанс, когда ближний круг начал ставить мелкоигры... то с Геншином не факт что прокатит. Будь проклят тот день, когда я был проклят решил ознакомиться с каноном. Мог же предвидеть, чем это закончится - очередными безнадёжными дримами.

@темы: чукча читатель, friendship is magic, кина не будет, електричество кончилось, радио Marcus FM, соседи по разуму, фанарт и иллюстрации, ролевиков приносят не аисты, это крыса и ей не стыдно, mice liberation, эрик, да, окститесь, юноша, be.loved

---

Вероятные приключения японцев в Исландии

Продолжаю свой личный марафон "запиши всё накопившееся". Целый год не писал про Soulless, стыдно, исправляюсь! Идея отправить их в Исландию где-то год назад и возникла, так что я продолжаю придерживаться, так сказать, пожизнёвой хронологии. Для новоприбывших поясняю, что существуют ребята в сеттинге Loveless, но их мир ничем не отличается от нашего нынешнего, кроме фантдопущений про уши-хвосты и Систему с Бойцами-Жертвами, а я об этих фантдопущениях уже ничего нового-оригинального не напишу, наверное. Вот и пишу бытовуху, которая неизменно делает мне хорошо
За год и за сегодня я чего только не гуглил, узнал много нового И в очередной раз убедился, что никакие штампованные путеводители не помогут, для "личных впечатлений" надо только смотреть фотографии и представлять. Жанр путевых заметок принципиальной художественной ценности не несёт, но, надеюсь, некий дневниковый эффект присутствия мне передать удалось. Диалоги так вовсе реальны - в том смысле, что большей частью взяты из обсуждений с Амартом, да, я настолько ленивый На сей раз всё совсем невинно и совсем бессюжетно, - но, полагаю, не в последний раз.

2260 слов

- Если что, я немного знаю шведский, - сообщил Тошио.
- То есть это ты будешь спрашивать у лошади, где ближайший автобус, если мы заблудимся?
- Вроде того.
- Пишут, что инфраструктура в Скандинавии всё равно англоязычная, в ней много иностранцев. Подозреваю, что на английском тебя могут понять быстрее.
- Твой английский вроде получше моего.
- Учти, мой английский сформирован текстами песен американской рок-музыки и психологическими конференциями. Не уверен, что "Я просто хочу сидеть и смотреть, как ты раздеваешься" или "Стратегии и ресурсы личностно-профессионального развития" поможет нам во фьордах.
- Скачай разговорник, - посоветовал Тошио. - И карту.
Попытки выучить что-нибудь на исландском были брошены, не начавшись, - язык, тысячу лет сохранявшийся в неизменности, представлял собой непростое испытание даже для местных уроженцев последних поколений, не говоря уж о приезжих. Зато Канзаки убедился на наглядных примерах, что один исландский топоним может сравняться по длине с целым шедевром японской поэзии, а один шедевр исландской поэзии - с полярной ночью.
Как обычно, Канзаки терзал поисковик запросами, чтобы подготовиться к путешествию, и жаловался:
- Пятьдесят процентов того, что сайты для туристов выдают за полезную информацию об Исландии, - это то, что половина населения этой страны верит в то, что рядом с ними живут тролли.
- А оставшиеся пятьдесят процентов? - полюбопытствовал Кирицу.
- Населения или сайтов?
- Сайтов.
- Оставшиеся пишут о том, что это чушь собачья и никто уже в троллей не верит, это просто часть фольклора. У нас и то святилищ больше. Но на всякий случай... как думаешь, тролли понимают по-английски?..
- Думаю, не больше, чем лошади - по-шведски, - заметил Тошио с серьёзным видом.
Идея приехать в Исландию родилась ещё год назад, при созвонах с Аннеке во время локдауна. Последующее время было употреблено на получение виз и выгадывание совпадающих отпуска одного - и каникул другого, и не в тот сезон, когда в Исландии можно с первым же порывом ветра превратиться в свежемороженого японца. Так и вышло, что и прошёл ровно год, от весны до весны. И хорошо, что не сорвались сразу же: тогда множество туристов съезжалось в Исландию посмотреть на извержение вулкана. Вулкан проявил себя очень расчётливым типом - извергался не настолько сильно, чтобы помешать воздушному сообщению, но достаточно долго, чтобы все желающие могли успеть спланировать поездку и выдержать суточный карантин. У вулкана даже нашлись собственники, чьи предки, вероятно, владели этой землёй со времён наместника конунга, и попытались продать достопримечательность властям, но те благоразумно отказались; в конце концов лава залила смотровую площадку, вулкан потух, и ажиотаж сошёл на нет.
Перелёт из Токио в Рейкьявик, занявший с одной пересадкой во Франкфурте почти двадцать часов, был тем ещё испытанием - словно летишь на другой конец вселенной. А впрочем - почему "словно"?.. Другим миром Исландия и была.
Ко ввозу разрешалось не больше одного гаджета на человека, ограничивался ввоз алкоголя и запрещалось неприготовленное мясо (вероятно, самый верный способ привлечь внимание служебных собак). На деле это означало, что прибывающие гости самостоятельно выбирали одну из двух очередей на таможенном досмотре - для тех, у кого не было с собой ничего лишнего, и тех, кто вёз что-то требующее согласования. Багаж первой очереди проверялся выборочно, и рюкзаки Тошио и Канзаки - с легчайшей бамбуковой посудой, японским набором специй и бутылкой сливового вина - так никого и не заинтересовали.

Рейкьявик сам по себе не то чтобы понравился Канзаки. Царившая на улицах педантичность и правильность роднила его с японским мегаполисом, но доходила до какой-то стерильности. За всё время прогулки по городу среди современных домов со стеклянными галереями Канзаки и Кирицу не заметили ни единого брошенного окурка и ни одного заграждения или забора, вторгавшегося бы в лаконичный пейзаж. Наиболее весомым ограничением свободы перемещений оказались низкие столбики с протянутыми между ними цепями, через которые перешагнул бы и ребёнок. В самом центре города - озеро, и шумят только дерущиеся на нём гуси. Белые стены культурных памятников, зелёная трава газонов, голубая вода - Канзаки не отпускало ощущение, что всё это было выстроено на некоей колонизированной планете, чтобы живущие на её орбите астронавты могли спускаться на поверхность и вспоминать, как должна выглядеть земля.
- Наверное, если бы нас тоже было всего тысяч триста, и мы умели бы жить так же чисто и тихо?..
- Возможно. Но было бы скучно, - откликнулся Тошио.
- Ага. Как на открытке. Интересно, есть ли здесь своя Арена.
Этот вопрос занимал обоих ещё до вылета и не предполагал ответа. Проверять не хотелось: а ну как суровые потомки викингов предпочитают рвать друг друга насмерть, а без веского повода вовсе друг к другу не приближаться.
Поднялись на набережную, вдоль которой тянулись торговые центры и кафе. Океан был серым, блестящим и тихим-тихим, даром что Атлантическим. Обманчиво тихим - тысячи метров воды в глубину бывают такими спокойными только после шторма. Согласно погодным сводкам, шторм не то на пять, не то на все семь баллов был ночью два дня назад. Дошли до порта и посмотрели, как пассажирский лайнер выходит в море - здоровенная махина раза в два выше окружающих домов беззвучно проплыла мимо, кто-то помахал с палубы, но их было не слышно: ветер в высоте уносил и их слова, и крики чаек. Канзаки и Тошио только переглянулись, не став отвечать.
В порту обнаружился ларёк с фаст-фудом - там путешественники впервые потратили купленные кроны: на аккуратную картонную коробочку морепродуктов, на которой был напечатан улыбающийся усатый моряк. Мидии и гребешки предполагалось есть руками, а ветер норовил вырвать выданные продавцом ярко-голубые салфетки из рук. Канзаки, посмотрев на масляно блестевшую мякоть раковин с неодобрением, достал палочки из походного набора, и они с Кирицу устроились прямо на камнях, поочерёдно согревая в ладонях стынущие пальцы друг друга.

Аннеке встретила Тошио и Канзаки и проводила в пригород, где можно было остановиться у тётушки. Там Канзаки понравилось больше: пригород обладал неким неброским, старомодным уютом, коего город-порт, в котором особенно остро чувствуешь себя лишь временным гостем, был лишён. Дома не выше трёх этажей, террасы, жаровни для мяса под открытым небом... Вот только все магазинчики и прочие заведения оказались закрыты.
- Это штормовое предупреждение? Или забастовка?.. - Канзаки первым подобрал английские слова.
- Если проголодались, то можно поесть дома, - предложила Аннеке. - Раньше часа дня ничего не откроется. Сейчас почти все в церкви.
После мидий Канзаки есть не хотелось, Кирицу - тоже, и прогулка продолжилась. Центральная (и, по сути, единственная) улица упиралась в ту самую церковь. В отличие от современного собора в Рейкьявике, который походил на творение скульптора, желавшего изобразить не то взлетающий шаттл, не то ещё что-то столь же футуристическое, и выглядел совершенно нежилым, - эта церковь была деревянной, приземистой и просторной, напоминая средневековый дом-крепость. Обычно Канзаки чувствовал неловкость в западных культовых сооружениях, - но двери были распахнуты, хотелось хоть где-нибудь погреться перед обратной дорогой, да и лучшей возможности посмотреть на будущих - пусть и временных - соседей может не представиться.
И немалым было его (и, пожалуй, Тошио также) удивление, когда он увидел девушку со светлыми, почти белыми волосами и ушками, которая необычайно чистым голосом что-то пела в окружении молча слушавших её людей. Аннеке шепнула, что это старинная сага о моряке, ушедшем в море, наверняка переданная девушке её дедом, а тому - его дедом... Хотя и без пояснения было ясно, что в звонко и напористо переливающейся, как горный ручей, песне нет ничего христианского. Когда песня закончилась, местные продолжили что-то обсуждать между собой - и обратили внимание на пришельцев, не успевших вовремя улизнуть.
Канзаки не мог осуждать их любопытство: тот, кто иначе выглядит, всегда привлекает внимание. Если бы исландкой была не мачеха, а мать Кирицуши, то он был бы полукровкой-хафу, которому было бы сложнее найти место под солнцем. А в Исландии же, должно быть, нечасто видят азиатов за пределами туристических маршрутов.
И всё же Канзаки постарался вежливо дать понять, что они не нуждаются в компании, и ушёл от толпы фотографировать росшие вокруг дикие растения с крошечными, почти не заметными цветками. Для всякого скандинава или европейца они наверняка были самыми рядовыми сорняками, - впрочем, туристы в Японии могли вести себя точно так же при виде какой-нибудь льнянки.
Если что-то и было общим между Японией и Исландией, то это рыба. Встречу Тошио с большим рыбным рынком наподобие Тоёсу Канзаки предвкушал - но выяснилось, что ни в Рейкьявике, ни где-либо ещё такого рынка нет вовсе. Зато было множество маленьких рыбных лавочек и рыбных отделов в таких же маленьких магазинчиках, где даже упакованная ломтиками рыба была выловлена считанные часы назад, а продавцы, как правило, приходились родственниками рыбакам и знали всё о происхождении улова. Правда, предвкушение дармового ужина также не оправдалось. Увидев одобрительный взгляд Тошио на возлежащую на льду распластанную свежую тушку трески, Канзаки предложил:
- Можно приготовить.
- Вот ты и приготовишь, - решил Кирицу. - А я посмотрю.
- Тебе рыбу не жалко?!.. Впрочем, ей-то уже всё равно...
К счастью, испортить такую рыбу было попросту невозможно - на кухне тётушки нашлось всё необходимое, а во время жарки едва уместившихся в глубокую сковороду ломтей дом наполнился таким ароматом моря, что перебивать его специями Канзаки счёл кощунством.
После пересечения часовых поясов, новых впечатлений и сытного ужина - спать легли рано. Канзаки опасался, что с непривычки долго не сможет заснуть, но, забравшись с Тошио под одно толстое одеяло, почувствовал себя так, словно никуда и не уезжал. И, пожалуй, стоило уехать, чтобы осознать, как мало нужно для того, чтобы быть дома: только запах Кирицу, его волос, его сигарет и ещё не выветрившегося шампуня. Он даже не помнил, успел ли об этом сказать, прежде чем провалился в сон.

Экскурсионные туры стоили как обед с президентом, поэтому музеями и прочими популярными достопримечательностями Тошио и Канзаки пренебрегли, единодушно решив уделить больше внимания природе. Аннеке снабдила их ценными рекомендациями и отпустила в свободное плавание (или свободный полёт - воды и ветра между землёй и небом было пропорционально).
Свобода доказала, что исландцы вовсе не зря шутят, что у них в любое время года могут смениться все четыре сезона за один день: хотя составление каждого маршрута начиналось с изучения прогнозов, погода всё равно менялась непредсказуемо. В мае снег уже не лежал, но всё ещё иногда сыпался из облаков. А также - что Финляндия, Исландия и Норвегия не зря делят пьедестал самых больших потребителей кофе, поскольку термос оказался не роскошью, а средством выживания.
Арктический световой день длится двадцать часов, и Канзаки и Тошио старались использовать его целиком, пока не начинали вырубаться на ходу. Водопады, гейзеры, фьорды, порой по нескольку часов пешком, - автобусы практически не ходили до наступления лета, и приходилось полагаться на попутные автомобили (в основном - таких же отбитых туристов со всех концов земли от Тель-Авива до Амстердама). Местных же жителей за пределами Рейкьявика и окрестностей они видели человек двадцать - раз в двадцать меньше, чем лошадей, что вызывало закономерные вопросы о преобладающем этносе, которому следовало бы быть представленным в парламенте.
На одной из точек туристического притяжения Канзаки не удержался и приобрёл палантин-пончо из нежной серой шерсти, обозвав его "тактильным оргазмом". Палантин использовался как плед, и, вопреки всем сопутствовавшим покупке шуткам, ничего интимнее объятий и поцелуев на нём, расстеленном на траве, не произошло. Там же были куплены две смешные шапки, очень тёплые, но словно связанные из мха всех оттенков бурого, рыжего и серебристого.
- Теперь тролли примут нас за своих, - решил Канзаки. - Но я так и не выяснил, как узнать тролля.
- Теперь в любой непонятной ситуации просто не соглашайся жениться.
В мае уже прилетели на гнездовку тупики. При виде этих птичек Канзаки понял - и не преминул об этом сообщить, - почему на латыни они назывались монахами: должно быть, когда-то селившиеся в Исландии монахи занимались тем же самым - обустраивали землянки (деревья ещё нужно было найти, а долбить и ворочать камни представлялось занятием титаническим) и ловили рыбу. Когда выглядывало солнце, тупики выходили из своих нор погреться и совершенно не боялись людей.
- И как их всех не съели?.. - задумчиво произнёс Тошио, наблюдая за существами, напоминающими упитанных голубей.
- Монахов?
- Тупиков.
- Про тупиков не знаю, - честно признался Канзаки. - А монахи, похоже, все закончились.
- Откуда они вообще здесь взялись?
- Может, перепутали Исландию с Ирландией, - пожал плечами Канзаки. - И вообще, ты не проголодался?..
Рыба и баранина с Фарер, баранина и рыба - два столпа исландской кулинарии, вкупе с её пристрастием к интернациональной картошке не оставляющие ни шанса остаться голодным на любом островке цивилизации. Попробовать тухлую акулу и тухлого ската (...выразимся изящнее: ферментированную акулу) Тошио и Канзаки так и не рискнули, поверив Аннеке на слово, что она ещё не видела иностранца, который не выплюнул бы этот деликатес с непечатными комментариями на родном языке.
А красивое слово "фьорды" оказались горами. Подчас голыми, подчас покрытыми снегом, - а внизу был залив. Горы, выходящие из воды, наталкивали на совершенно неуместное сравнение с первобытными монстрами вроде Годзиллы, окаменевшими в шаге от суши. Нашёлся спускавшийся в глубину фьорда туристический автобус - очень осторожно, на низких передачах: по правую руку была пропасть. Ехали в густом тумане, заставлявшем воображение дорисовывать недостающие детали.
- Ничего же не видно, как он едет... - недоумевал Кирицу, косясь то за окно, то на бритый затылок водителя.
- Может, и к лучшему, что не видно, - заметил Канзаки. - Можно вниз не смотреть.
Казалось, автобус шёл по туману, словно корабль - по стелющемуся перед ним фарватеру. Когда он остановился, Тошио и Кирицу поспешили отделиться от человеческой стайки и пройти по берегу, скрипящему чёрным вулканическим песком.
И, может быть, фьорды - это только горы и море. Но когда смотришь на чёрный океан, вздыбливающийся у горизонта, словно зверь, на которого накинули тончайшую сеть из белой пены... На чёрные скалы в белых шрамах льда, спокойно-величественные, рядом с которыми любые горы, виденные в Японии, покажутся холмами, - тогда понимаешь, что мир слишком огромен, чтобы обращать на тебя внимание, и от этого чувствуешь удивительную свободу.
- Как будто - никого кроме нас, да? - сказал Тошио негромко.
- Как будто всё - кроме нас, - улыбнулся Канзаки. - А мы - только друг у друга.
Порыв ветра вырвал измятую карту из рук и унёс в туман, брызнув в лицо водой.
- Подарили заливу на память, - Тошио махнул рукой, возвращаясь к автобусу.
Но за десяток метров до него из тумана вынырнул водитель, протянул карту, буркнув: "Ваша?", и исчез, вернувшись в кабину.
- Что это было?..
- Тролль. Не иначе.

И всё же Исландия запомнилась Канзаки как бархатная страна. Ничего высокого на её равнинах и холмах не росло - шутка о том, что здесь кругом одни бонсаи, также обернулась правдой, иное миниатюрное деревце можно было бы продавать с аукциона, - только густая трава, издали кажущаяся изумрудным бархатом. И когда самолёт набирал высоту, оставляя Исландию внизу, её хотелось погладить ладонью, как плед, пахнущий морской солью.

@темы: соседи по разуму, be.loved

---

Сны чуть не забыл

Во всратом состоянии и снилось странное. Кажется, прямо с 14го на 15е приснилось, что некий мужик, похожий на чеченского террориста, запустил по всем экранам в городе видеообращение, с бегущей строкой текста. Но всё, что он сказал, - это что какие-то люди, вроде спасателей, в большом количестве попали в беду, видимо кто-то погиб, кто-то находится в больнице, власти об этом тщательно умолчали, а он захотел обратить на них внимание, чтобы им помогли. И я испытывал во сне огромное чувство благодарности, потому как первое, что ожидаешь от таких обращений, - это угрозы, а не то, что кто-то позаботится о других, рискуя собой.
И ещё пару ночей спустя приснилось, что я смотрю в супермаркете на роботов-бультерьеров, они очень классные, но выключенные и в коробках, и с ними никак нельзя пообщаться. И тут ко мне на руки запрыгивает робот-кот, мнёт меня лапами, заглядывает мне в глаза, я его обнимаю - и опять же испытываю огромную благодарность за это проявление ничем не заслуженной нежности со стороны электронной тварюшки. (Вообще, если бы собаки-роботы были дешёвыми, я непременно бы такую завёл, это мечта детства. Кто-то, кто всегда готов с тобой взаимодействовать и кому ты никогда не причинишь нечаянной боли ни своим желанием общаться, ни, напротив, нежеланием. Живые люди и животные не обязаны мне радоваться, я это прекрасно понимаю и люблю их не за это, - но даже иллюзия тепла воспринимается нашим мозгом как тепло.)
А минувшей ночью приснилось, что мы с Птахой в Самаре, живём на съёмной квартире, но гуляем как-то по отдельности. И вот я иду, любуюсь городом и выхожу на что-то вроде площади, только плавно поднимающееся террасами вверх, и с фонтанами. Уже вечереет, но достаточно жарко, чтобы люди сидели парами и компаниями на этих террасах прямо под этим искусственным дождём. Я тоже ложусь на широкую гладкую ступень и смотрю вверх, как на фоне предзакатного неба бьют подсвеченные струи воды, и думаю, как хорошо было бы это сфотографировать, - но фотоаппарата у меня при себе нет, он остался в квартире. И я возвращаюсь на метро (я в курсе, что в Самаре нет метро)), беру фотоаппарат и говорю Птахе, что должен успеть на площадь до темноты. (Вообще, я бы и наяву с удовольствием вернулся бы в Самару. Там, вроде, нет таких фонтанов, но немало прекрасного.)

Очередной хладный сказ начался с того, что нам пришёл счёт за электричество на 17 тысяч, с какого-то "перерасчёта".

Бытовуха Банальная

Поскольку мы исправно платим по счетам каждый второй месяц, я был уверен, что это какая-то ошибка, но ругаться предоставил родне, поскольку отцу процесс доставляет удовольствие, а у меня на это не было ни сил, ни времени. Вчера со слов матушки выяснилось, что эти 17 тысяч мы задолжали МосЭнерго за три года, поскольку три года назад они решили, что мы должны самостоятельно снимать и подавать показания счётчиков, а не платить среднее арифметическое от некоей общей суммы. На вопрос, какого хрена почему они никак не уведомили нас об этом, последовал ответ, что из-за ковида они не могли направить к нам своего сотрудника для проверки счётчика Во-первых, счётчики находятся за пределами квартиры. Во-вторых - по-видимому, в XXI веке единственным для МосЭнерго способом передачи информации остаётся послание гонца, и ни бумажное письмо, ни электронное, ни звонок или sms, ни объявление в подъезде или в личном кабинете сайта на видном месте, ни хотя бы почтовый голубь для них не приемлемы. Стоит нам немного задолжать по коммуналке управляющей компании, как нам приходит платёжка розового цвета, а некоторым злостным неплательщикам и вовсе клеят красные наклейки на дверцы почтовых ящиков, - а МосЭнерго молчал три года. Не потому ли, что правила "трёхлетней давности" появились только сейчас?.. Со всеми претензиями они перенаправляют к управляющей компании - вроде как уведомлять должна была она (а нас уведомляют о каждом ср@ном субботнике, но только не об этом), а УК, в свою очередь, разводит руками, поскольку мы должны не им, а МосЭнерго, и в качестве моральной компенсации предлагает разве что рассрочку. Матушка решила, что проще им дать, чем объяснить, а мне этого как-то совсем не хочется, даже если заплатит родня, а не я... Честно говоря, мне вообще этому государству никаких денег давать не хочется. И жить в лесу с электрогенератором, ага.

Случайно узнал, что в японской озвучке Геншина у Горо тот же сэйю, что у Рэки из Скейтеров (и немедленно представил псё на скейте). И вот зачем я полез проверять, и передо мной разверзлась Бездна?..

Заглянуть туда же?

...Оказалось, что Джинн говорит голосом Хомуры. А если бы я играл за Люмин, то слышал бы голос Мадоки. Впрочем, теперь этим голосом со мной заговорит

спойлер

Принцесса Бездны, и так даже концептуальнее. Но почему Джинн/Люмин мне ни разу не попадалось? Почему мне вообще не попадалось фем-пейрингов с Люмин?..
И я был вовсе не удивлён узнать, что самые сексуальные мужские голоса Геншина я уже слышал в ЖоЖо. Так, Кэйя говорит голосом Гвидо Мисты ("Когда никто и ничто тебя не держит, с удовольствием встречать рассветы и закаты, ухлёстывать за девушками, наслаждаться вкусом вина - это ли не свободная жизнь?") - и лорда Нефрита, если вдруг кому; Дилюк - голосом Джорно Джованны; Чжун Ли - голосом Скуало. И там же - Чунь Юнь с голосом Винегар Доппио.
Дальше - больше. Рэйзор говорит голосом Юрия Плисецкого. И где мои арты на тему "волк на льду, лапки разъезжаются, Беннет вместо Отабека в уголке для поцелуев"?.. Просто представьте Рэйзора в костюмах Плисецкого, и многие вайфу Геншина отойдут покурить за углом
Син Цю - Рицка (где уши и хвост потерял?!..)), а также - Харука, Сэйлор Уран. Тома - рыжий честный влюблённый Ичиго.
А когда и если (хотя не то чтобы она мне была нужна) у меня будет Кэ Цин, я услышу голос... Татьяны Вислы.

Сегодня должна была быть сыгровка к летней вампирке, но вчера заполночь перенеслась. Была идея отпраздновать Беркану, но также не выгорела. И ввиду всех отменившихся планов и лени бегать по делам (завтра побегаю) я, проснувшись, поехал к Аркадию. Хряпнул чаю, сказал "еб@шь, рептилия, рви душу"(с), и досмотрел последние три серии Мадоки Это будет отдельная большая простыня ора, а впереди ещё полнометражка. Потом я бегло поужинал, начав с десерта (двух сортов нежно любимого алкомороженого), и поскакал домой.
...Итого у меня в голове полный мультикроссовер трёх вселенных - Мадока, Геншин и Жожо, - а в дороге (хотя я продолжаю дочитывать четвёртый том Ивановой) мозг спонтанно генерирует фичок по Мелнибонэ. Зашто То есть, логично: когда даёшь пищу серому веществу и в нём прокладываются новые извилины, это всегда вдохновляет и порождает образы. Но зашто. В пятницу я уеду частью кухонной команды на Странников, и мне будет ни до чего. Спасибо Аркадию за моё счастливое!
А потом я принёс домой сидра, и сейчас мы с Птахой, поскольку интернет висит и не позволяет ничего скачивать, смотрим имевшийся на диске Гнев Хана 82го года.

@темы: friendship is magic, moments of dream, вот такой весёлый джир!, гнездование пернатых, be.loved, покажи мне свой банкай, jojo's queer adventure, самое безопасное место в мире, burn to make history, skaters gonna skate, gayshit panic

---

Ловлю Канзаки

И снова в рабочее время - быстрый аудиовизуал ятебяслепилаизтогочтобыло-стайл. Без спойлеров (почти).
Персонаж из современности - это каждый раз особый пульс, который хочется уловить. Бессонница большого города, стерильность социальной маски, поиск выхода за тесные рамки ответственности.

@темы: aesthetics, радио Marcus FM, соседи по разуму, be.loved