Уезжал на Радугу зимой, вернулся с Радуги весной (хорошо, что год тот же самый)), но чувствую, что весну в этом году за ворохом работы пропускаю. Меж тем видел жёлтые склоны коломенского кремля и под окнами родительского дома - подснежники и пролески, а тюльпаны на клумбах лезли так, что явно собирались зацвести к первомаю. Надеюсь, сутки воскресной метели ничего не убили.

В очередном идиотском опросе метровайфая - "заливной смех". Заливной, Карл! Как луга или рыба! Причём темой опроса было "Что вас больше раздражает". Да никакие звуки не раздражают так, как это.

Настал день, когда матушка пришла ко мне с бутылкой водки Для дезинфекции. Что с этой водкой делать - ума не приложу, не выкидывать же. Идея перелить в бутылку с дозатором и брызгать на руки в транспорте вызывает только ржач - парфюма для привлечения алконавтов мне не надо.
В целом для меня ничего не изменилось, как работал из дома, так и работаю. Птаха использует строительные маски с фильтром - отец поделился, ему на работе выдают с запасом.

Сохранить для историиКогда крафт-чат засыпали тёплые пески.

Игнис таки сменил ник в твиттере по мотивам того, что я в чате дважды прочитал "бог войны и пледиков" как "бог войны и педиков"

Смотрю я на Небожижу, смотрю. Новелла по объёму примерно вдвое превосходит Магистра, а переведена вряд ли лучше. Зато манга богически красивая, куда красивее, чем по Магистру, откуда мне вполне хватает отдельных кадров. Она онгоинг, но вот к ней, пожалуй, и припаду, как время появится.
А реклама в телеграме настойчиво предлагает мне торгово-развлекательный центр Зеленопарк...
Зелень моя Зелень, лингвистическое, чтоб не потерять
Кажется, я уже со многими делился находками о том, почему арка Зелень так называется. Иероглифы в названии арки дословно - "трава и деревья", что является идиомой, означающей глухомань. Что логично, город И - то ещё захолустье.
В то же время они входят в состав выражения "Трава низкая, деревья высокие", означающего (кэп), что низким людям никогда не дотянуться до возвышенных, и они только завидуют. И сразу понятно, о какой "траве" идёт речь.
А ещё я недавно обнаружил, что у иероглифа "дерево" есть устаревшее значение "гроб".)

И вот новая находка от переводчика песен (чарсонгов) к дораме. В песне города И есть строчка "Подменил судьбу Синчэня [сделав её] судьбой падения", где падение обозначается иероглифами wu luo - "непреднамеренно пасть".
Фишка раз: это сочетание иероглифов самостоятельно не используется вообще нигде никак, а только в составе идиомы wu luo fengchen - "Волей случая оказаться среди пыли на ветру", если дословно. А если художественно - "Волей случая стать пылинкой, которую несёт ветер". Использовалась идиома, правда, большей частью в отношении проституток, так что автор текста даёт нам понять, кого в этой истории поимели но в целом означает судьбу человека, который сам по себе не делал ничего дурного, но опустился до такого низкого уровня, что уже не может сам определять свою карму.
Фишка два: chen в этом fengchen - тот же самый иероглиф, что и в имени Синчэня.
То есть смотрим на имя, оно красиво переводится - "звёздная пыль". Что-то недосягаемо сияющее. А потом до читателя доходит, что это имя как бы предопределяло, что звезда упадёт и развеется на ветру.
А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг. (с)
Сходил-убедился, что тот же самый иероглиф - в метёлке фучэнь, которая из метёлки для смахивания пыли превратилась в оружие монахов против злых духов (и не только). С метёлками ходили Синчэнь и Сун Лань, а в бытность в городе И Синчэнь, кажется, её уже не носит.
И тот же самый иероглиф - в имени меча Бичэнь, означающем "Избегающий мирской суеты", поскольку именно иероглифом "пыль" обозначали примерно всё то же, что в русском обозначают словом "грязь".
Какой же всё-таки интересный язык. Порекомендуйте скажите мне, что мне не нужен самоучитель, я слишком тупой

СнилосьСегодня снилось пиво "Тигель", в голубой с белым банке, которое, по описанию, "выдерживается с 70-дневным углём" (или "70 дней с углём", точно не помню). Вот только внутри банки оказалось нечто больше похожее на клубничный сок с мякотью, при этом он вообще не переставал пениться и подниматься над банкой пузырящейся красной шапкой. Но поскольку Tiegel по-немецки - горшок, не исключено, что пиво с таким названием где-то действительно существует

@темы: moments of life, не вырубишь топором, поржать и убежать, скурим древние свитки, moments of dream, лик.без, om namah sivaya, демоны по вызову круглосуточно, убого от бога

@темы: соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты

Начну с того, кого тут больше всех ждали. Рыжая блоха Лышко, максимум чёткости, которой мне удалось добиться.

Он просочился бы сквозь прутья большой клетки, поэтому они со Споком пока маринуются в карантинке вместе, пока Лышко не отрастит жопку. Спок периодически показывает, кто в доме хозяин - подпрыгивает как мяч, теснит мелкого задом, валяет лапами как хочет и выкусывает. Спок спит в гамаке, а бедный ребёнок - в уголочке клубочком. Но агрессии нет, так что всё в норме, уживутся. Щебечет Лышко очень мелодично, в том числе на меня, когда я его на выгуле ловлю
Ещё шестьИ сам подросший Спок - раза в два с половиной крупнее Лышко при том, что приехал примерно таким же. Эти разбегающиеся как ртуть кудрявые складочки сфокусировать нереально вообще.

Самый чОткий на фото - Ильсор, поскольку спокойный недоверчивый валенок и не бросается к фотику. И Широ с его блейзом-стрелой.

Ясон, недопасюк в белых перчатках. Сидит на месте только потому, что нашёл на диване какую-то крошку от мюсли. Лань Чжань фотографироваться отказался, он няша-стесняша и уберите-руки-от-моей-белизны.

Немного в расфокусе раттус квадратус Лорхан. С осторожным оптимизмом могу сказать, что сейчас он гукает, только когда волнуется. А что тревожит, так это то, что на последнем осмотре предположили, что он может быть старше, чем я думал. Плюс пушкинская жизнь, где год за два, его потрепала. Что ж, будем шуршать дальше.

Со мной Лорхан окончательно смирился - можно подойти вплотную к клетке, когда он лежит, распластавшись блинчиком, на верхней полке, и сказать прямо в морду, что он милая маленькая крыса. На морде этой зверюги с прямой саженью между ушами при этом чётко написано, что я двинутый.

@темы: это крыса и ей не стыдно

В понедельник я от Аркадия уехал в Папу Вейдера на сбор к МЭ-пьянке. Посмотрел на свою команду, команда посмотрела на меня и, вероятно, задалась вопросом, как ещё не разбежалась от капитана-еб@бо. Птаха пересказала результаты основных квестов, которые мы накануне, под восьмомартовский сидр, прокурили. Показательный диалог Шепарда с Кайденом:
- Капитан, устав!..
- Устав, капитан идёт в кабак. (с)
Домой нас подвезла Беркана, за что большое уруру. И уруру добравшейся части экипажа в лице бешеной ящерицы Нинкве, женщины в ведре Агаты, и определившейся с ролью Тас. Вы коты и круты!

Во вторник я совершил подвиг совмещения в одной точке пространства и времени неуловимых Мориэль и Игниса. (О маршруте)Точкой была выбрана Чеховская, откуда мы покружили вокруг бульваров и вышли на Садовое; я привёл всех на Щепкина и к мечети, просто потому что хотел ещё раз полюбоваться; оттуда пришли на проспект Мира и двинулись в противоположную от одноимённого метро сторону; наткнулись на Сухаревскую, это нас также не устроило, и мы дошли до Красных ворот. Два часа на ногах, прекрасная погода, пора брать в привычку гулять по городу с фотоаппаратом.
- Фатализм: не переходить дорогу на зелёный, потому что он всё равно погаснет (с)я
Скурили неименной клан на Праздник, повтыкали в карту (где город И? - туть!), теперь у меня утвердился нужный кусок сюжетки, вновь так красиво тасуется колода, и вновь совсем без моего участия. Мой любимый сорт волшебства. Уруру моим прекрасным игрокам!

КрысокоротенькоА Спок умный и не грызёт прутья, когда я сплю. Зато если встаю хоть в семь утра - сразу устраивает трунь, поскольку доброе утро должно начинаться с выгула крысы и никак иначе. И остальные хаски явно у него научились прутья грызть, хоть клетки и не близко друг к другу. Особенно усердствует Ильсор, причём требует, похоже, не гулять, а жрать, в духе "Я уже съел из корма все семечки, что значит новая порция только вечером?!".

Мне нужен второй такой же шеогоратист, чтобы заценил мои новые соевые котлеты с моцареллой. Осторожно - риск повышения аппетита!Ибо когда я клал в котлеты плавящийся сыр для пиццы от VioLife, он нифига не плавился и оставался твёрдым куском внутри, а моцарелла от Nature&Moi плавится как боженька - и вот внутри котлеты жидкая, вкусная сырная начинка. А ещё у N&M (и всё это в Ленте, не нужно ездить до веганских магазинов) восхитительный чеддер - вот этот с детства знакомый яркий вкус, как у сырных Читос. A good time to live!

При этом всём работу и отчёт с Радуги я закончу примерно никогда, но что поделать.

@темы: friendship is magic, да, волк жуёт траву, соседи по разуму, это крыса и ей не стыдно, commander shepard

Доехал сегодня (уже вчера) до Аркадия. Не без приключений - остановку убрали (физически, хотя по факту троллейбусы продолжали там останавливаться), и я немного заблудился и упустил первый троллейбус. Был снова накормлен вкусными овощными котлетами. Вопрос "чили или карри" - он как "кого ты больше любишь, маму или папу", не имеет ответа В итоге в обоих соусах были я, стол, небо и аллах, что, кажется, наглядно иллюстрирует, как я всё-таки вымотался за прошедшую неделю. А впереди вторая такая же. Зато я догадался, что Аркадий меня откармливает, чтобы однажды съесть.
Хочу разбавить стекло, сказал я, чтобы не орать в Аркадия про своих китайцев совсем уж безостановочно. И опрометчиво добавил: можно другим стеклом. В результате традиционный поиск "что посмотреть" как-то спонтанно остановился на сериале In the Flesh (Во плоти). В первом сезоне три серии, смотрится как трёхчасовой фильм с двумя антрактами. И знаете, я думал, что стеклее актуальной травы сложно найти, но... я никогда так не ошибался(тм).

Странно и обидно, что об этом сериале знает примерно никто, хотя казалось бы - это, во-первых, лгбт-тема во все поля, так что даже не нужно ничего додумывать, всё и так есть, а во-вторых, просто очень хорошее кино, какого мало. Но, возможно, все подумали, что это "ещё один сериал про зомби", - я и сам не фанат зомби и не смотрел ни одного сериала или фильма про них. А это не_сериал про зомби - вернее, в нём зомби использованы как метафора меньшинства, и это гениально. И там ещё много гениального. Но рекомендовать это я буду только тем, кто готов сердце порвать в тряпки.
Простыня, СПОЙЛЕРЫ. Если собираетесь смотреть - приходите сюда после просмотра!
Мир ItF - мир, переживший зомби-апокалипсис. Все люди, умершие в один год, однажды вылезли из своих могил и пошли жрать живых. Это была война - и многие погибли, а многие из тех, кто выжил, отстреливали зомби и теперь живут с афганским синдромом.
А ещё есть выжившие с другой стороны. Зомби, которых гуманистическое правительство вылечило и превратило в обычных людей. Почти обычных - у них бесцветные глаза и кожа и они вынуждены каждый день получать болезненную инъекцию в спинной мозг, чтобы сохранять когнитивные функции. А ещё они не могут есть и пить, поскольку по-прежнему мертвы. Это называется синдромом частичной смерти - PDS, и аллюзия на AIDS настолько очевидна, что и указывать неловко.
И самое прекрасное (и ужасное), что мир после апокалипсиса ничем не отличается от мира до него. И люди, и зомби ищут смысл своего существования - и зачастую находят его в религии. Среди первых достаточно тех, кому нравится считать себя пастырями, оберегающими человечество от монстров. Среди вторых - есть те, кто верит, что воскресли не просто так, а ради высшей цели.
Не сразу вспомнил, где я раньше видел такое же щедрое количество библейских отсылок. Только в The Kings. Местами русский перевод делает их более явными: "Сегодня воскресенье", говорит главному герою работник клиники, прежде чем он воссоединится с родными, успевшими его похоронить, и вернётся в город, где правит викарий, по-прежнему направляющий добровольческие патрули убивать зомби. В том числе тех, которые принимают лекарство.

В части человеческой психологии и социологии этот сериал реалистичен до жути. Всегда считал, что самую лучшую фантастику может написать не тот, у кого богатое воображение, а тот, кто хорошо знает и понимает мир вокруг. Мир ItF - мир тех двойных стандартов (Гэри Франсион ёмко называет их "моральной шизофренией"), в котором живём все мы.
"Притворись, что ты нормальный". Родители Кирана - нашего главного героя - хотят, чтобы он делал вид, что ест. Когда заходят деловые партнёры, отец буквально прячет его в шкафу. Но они его любят - стараются любить, и невозможно их за это винить.
Билл, лидер охотников на зомби, заходит ещё дальше в отрицании реальности. Когда возвращается его сын Рик, похороненный в Афганистане, он просто убеждает себя, что Рик - не зомби. И поначалу Рик принимает эти правила игры - до тех пор, пока отец не требует от него убить другого зомби. Кирана. Того, кого Рик любит.
Рик совершает каминг-аут как зомби - и отец его убивает.
Потому что сын, отказывающийся исполнять свой сыновний долг, - ненастоящий. Чужак, самозванец, подменыш. Всем, кто хоть раз слышал "ты не мой сын/ты не моя дочь", посвящается. И Билл верит, что если убрать "другого" Рика, вернётся "правильный" Рик.
Что может быть прекраснее (и ужаснее), чем притча о блудном сыне, вывернутая наизнанку. "Ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся"(с)...

Билл убивает сына дважды: один раз как гея, когда после скандала из-за отношений с Кираном Рик уходит в армию, и второй раз как зомби.
Киран теряет Рика дважды. И это совершенно невыносимо.
Только в этом сеттинге возможен диалог "Как ты мог покончить с собой?! - Потому что ты умер". Только очень хорошие сценарист и режиссёр могут показать отношения, в которые веришь, без единого поцелуя. Да эти отношения и "романтическими" не назовёшь - но вот два человека, которые безусловно друг другу верят и готовы ради друг друга чуть более чем на всё.
И оба раза, когда Рик умирает, Киран уходит в одно и то же место, место первого свидания, - вот только во второй раз умереть следом он уже не может. Да зомби даже плакать не могут! И напиться. Не знаю, что может быть хуже.

И в этом сериале потрясающие матери. Настолько верибельные женщины среднего возраста, что самую горячую любовь испытываешь всё-таки к ним. Именно они справляются с тем, с чем не в силах справиться мужчины, именно они будут любить своих детей любыми, как бы им ни было тяжело, и поддерживать друг друга.
А ещё есть родители Лизы (я правильно запомнил её имя?..), которые верят, что она вернётся в качестве зомби, потому что её тела не нашли.
И в конечном счёте всё многообразие родительских отношений делится на два типа. На тех, кто "замечает небольшие различия" и после этого перестаёт воспринимать своих детей своими, и тех, кто после зомби-апокалипсиса (не до конца закончившегося) всегда держат дверь открытой.

И есть чудесная Эми, которая умерла от лейкемии и только после смерти начала по-настоящему жить и наслаждаться жизнью, в которой у неё ничего не болит. Эми, которая ничего не боится, потому что всё самое худшее с ней уже произошло. Эми, которой нечего терять, потому что у неё нет никого, кто бы о ней беспокоился.
Вообще, о каждом персонаже этого сериала можно говорить много и долго. Женщина, которая естественным путём от работы в хосписе перешла на работу с "частично мёртвыми"; мужчина, который старался не выделяться ради своей жены, но когда её убили охотники на зомби, некоторое время ещё терпел, а затем так же тихо взял ружьё и пристрелил главного виновника... Второстепенных нет, и у каждого своя история, каждый восхитительно сыгран. Есть даже место иронии, без неё никуда, - но без скатывания в фарс. Я неизменно готов англичанам руки целовать за их актёрскую школу.

Последнее прекрасное: "дикие", не вылеченные зомби показаны как социальные существа. Это люди, деградировавшие до уровня хищных животных, но эти животные не причиняют вреда представителям своего вида, заботятся о "своих" детёнышах, а обычных людей воспринимают как добычу. Почему именно людей? Да потому что эти хищники среди людей выросли, в них не заложено навыка поохотиться в лесу на оленя (и, будем честны, у человека, даже мёртвого, не та скорость, не та сила, не те зубы и когти, чтобы справиться с оленем), зато имеется привычка получать еду от людей. Вырастите дома волка или рысь, кормите с руки, а потом выбросьте "на волю" - и зверь подойдёт в поисках пищи к прохожему, и если у того не окажется мясной косточки в кармане, зверь откусит ему руку. С зомби то же самое.

Что ещё? - Удивительно красивая картинка. Приглушённые тона, выразительные мизансцены, когда хочется ставить на паузу и сохранять скриншоты. Давно я не получал такого удовольствия от кинематографического языка, недаром этот сериал удостаивался каких-то наград или номинаций за операторскую работу.
Буду ли я смотреть второй сезон? Однозначно да. С одной стороны, хочется закончить на той точке, когда ничего уже не исправить - это реалистично. С другой стороны, хочется узнать, куда приведут сюжетные линии, больше узнать о мире. "Пророк зомби" - подстава правительства или церкви, чтобы согнать зомби в резервации?.. Каково быть тем, кто остаётся вечно молодым, когда близкие взрослеют, стареют и умирают, и как человечество справится с тем, что зомби потенциально бессмертны?.. Правда ли, что после укуса происходит заражение, или это предрассудок, из-за которого люди готовы заморить укушенного голодом в клетке вместо того, чтобы отвезти в больницу?.. И т.д.
Плюс все истории из фичков про оборотней, когда ты очнулся и обнаружил, что пообедал своими родными и любимыми, плюс все истории из фичков по Эндгейму, когда ты вернулся с того света, а твоё место успел занять кто-то другой... всё это мне уже анонсировали Ну, и я хочу полноценного раскрытия пейринга "человек + зомби", а не только "зомби + зомби". Да, я всегда бегал от некрофильских пейрингов, но тема "чудовища", которое любят, тема принятия таким-какой-есть - для меня сейчас важна.
Ну, и не зря я вчера поднял вопрос о бытии лютых мертвецов, недостаточно, на мой вкус, раскрытом в каноне. Вот они, все прелести этого бытия, когда ты выглядишь как тот, кто жрёт мозги, и тебя боятся, когда ты можешь однажды потерять контроль и стать опасным...

Спасибо Аркадию за шикарную вещь! Но в следующий раз смотрим что-нибудь оптимистичное

@темы: friendship is magic, кина не будет, електричество кончилось, демоны по вызову круглосуточно

Я сознательно не искал игр после "Радуги", понимая, что буду лежать лёжа, но игра сама меня нашла, а воля моя слаба и я редко отказываюсь, когда меня зовут. То есть от чего-то требующего подготовки я бы, может, даже и отказался, но Саломея предложила свой авторский нордик, а это было интересно. Моё предыдущее знакомство с нордиком ("Белая смерть") было всё-таки не релевантно для того, чтобы понимать, что это за жанр, с чем это едят и почему некоторые люди готовы ехать за границу, чтобы в это поиграть.
(По секрету говоря - понимание не изменилось, по-прежнему считаю, что нордик - это такой корпоративный тимбилдинг с нулевым порогом вхождения, без вролинга, но небесполезный, ибо развивает навыки импровизации. И если Белая смерть была довольно унылой, то в этот раз было очень весело, я давно столько не ржал.))
Играли на Третьяковке, в институте Цветмета, маскируясь под "бесплатный пробный урок китайского языка" (от какового я бы тоже не отказался)). Странное началось уже с охранника, который посмотрел на меня и крипово сказал "Где-то я вас уже видел"...

Об игре - техническое"Операторы и Вещи" - книжка Барбары О'Брайен о том, как она жила с шизофренической деперсонализацией (проще говоря - голосами в голове). Чтобы объяснить для себя проявления субличностей, она выстроила картину мира, в которой существуют Операторы, управляющие людьми. Людей они называют Вещами, поскольку те практически лишены свободы воли, говорят и делают то, что Операторы им велят. В это и предлагалось поиграть.
Начали, как обычно, с воркшопов (также всё ещё считаю эту часть во многом излишней, но, возможно, какую-то настройку на взаимодействие она даёт). Поигрались с пластиковым стаканчиком, поочерёдно представляя его какой-нибудь другой вещью, затем осуществили броуновское движение, что коварно перемешало людей в порядке великого рандома. Я сперва оказался в четвёрке с Мори, Лукрецией и Виталиком, поиграли в "марионетку", когда твои движения задают и направляют другие; непосредственно на игре это не пригодилось, поскольку не было тактильности, но само по себе упражнение годное, когда нужно научиться вестись. После меня перекинули в тройку к Гризке и... ну да, ну да, я снова позорно забываю имена. Может, кто-нибудь напомнит.
Можно было играть так, чтобы один человек в тройке всё время был Вещью, а остальные двое - Операторами, но это не так интересно, поэтому все играли "основную личность" поочерёдно. Чтобы создать "Вещь", взяли бумажки с тремя случайными характеристиками. Нам выпали "плюс", "песня" и "тень". Мы и породили человека по имени Саша (имя гендерно нейтральное), который во всём видит плюсы, персонифицирует свою тень (и не хочет, чтобы на неё наступали) и триггерится от музыки в частности и искусства в целом. Сыграло ли это всё? Нет Стоило, наверное, больше сконцентрироваться на продумывании субличностей, которым предстояло перехватывать контроль, а мы как-то не продвинулись дальше перебирания имён (Шурик может быть интеллигентом, Алекс - гопником и т.д.), но нам и так было хорошо.
Меня сразу назначили Вещью на первый раз. В пробном прогоне (вот он был нужен, чтобы не тупить!) я при помощи подбадривающих голосов-в-голове чуть было не закадрил девушку (или не девушку, какая разница) читать со мной Набокова и ехать со мной в Париж, сделав ей предложение в процессе. И это как-то предопределило то, что вся наша дальнейшая игра вертелась вокруг личной жизни. Нас даже спросили после игры, почему у нас все сюжеты были про секс
Игра как таковая состояла из нескольких тактов, каждый такт - один день из жизни текущей личности: в фазе дня происходит некое столкновение с другим персонажем (или двумя), в фазе вечера личность пишет о произошедшем в дневник, и в фазе ночи субличности показывают сон, при желании объединяясь с чужими субличностями для общих снов.
Почему я не причисляю нордики к ролевым играм? - Пожалуй, в первую очередь из-за отсутствия мира. Место и время действия максимально обезличены, а персонаж не может существовать в вакууме и по сути перестаёт быть персонажем. То есть, когда мне говорят, что мир - это условный аналог нашего XXI века, только без гендеров, я простраиваю внутри себя эдакий усреднённый западный мир из фильмов, ближе к Америке. А потом я начинаю играть, и оказывается, что у нас русреал, с гомофобией и прочим, и кто-то по соседству играет про Навального, - а перестроиться я уже не успеваю. Внутри меня персонаж продолжает жить в подобии комиксного Нью-Йорка с пригородами.
И во-вторых, цельная история персонажа получается... с натягом. Наш Саша успел побывать потенциальным эмигрантом, полицейским, официантом и... тёщей. То есть по сути четырьмя разными персонажами, отчего голоса в голове как-то перестают быть самой серьёзной его проблемой.

Об игре - что происходило с персонажем... персонажами...В первом такте Вещью продолжил быть я, и мне надлежало поговорить с матушкой в лице Лотты о предстоящей эмиграции. Я решил пользоваться, так сказать, предыдущими наработками и начал издалека - заявил, что встретил девушку и собираюсь провести медовый месяц в Париже, а там, глядишь, и остаться насовсем. Всё пошло не так, когда голоса в голове начали агитировать "Скажи ей, что ты гей" В итоге ночью бедной личности - с его мамой вместе - приснилось, как к нему с его бойфрендом приезжает в Париж мама со своей подругой МарьИванной и самогоном, попробовав который, бойфренд предпочитает компанию решительных женщин. Герой, изображавший меня, то есть Сашу, во сне печально загибался под мостом.
Во втором такте Саша был полицейским и должен был разогнать митинг, состоявший из одной маленькой швейцарской девочки с плакатом "Свободу попугаям". Мешал случайный прохожий, предлагавший ему выпить кофе. Я уверял над ухом своей личности, что кофе - это шанс на новую личную жизнь и нужно соглашаться. Плакат в итоге удалось отжать. Сон, общий со швейцарской девочкой, был концептуален: наш герой открывал клетку с попугаем, попугай превращался в его мать и начинал его распекать, а девочка спасала его, уводя в джунгли к свободным попугаям.
В третьем такте Саша-официант объяснялся с недовольным клиентом в исполнении Анариэль. Мы снова пошли по выигрышному пути - склеили клиента, предложив ему ужин при свечах с шампанским (и непременно медовый месяц в Париже, да)). Он ещё некоторое время колебался, хотел позвать менеджера, который был бы третьим лишним, или настрочить негативный отзыв, но тут я внёс предложение, которым горжусь: "Хотите, я буду менеджером для вас?". Это породило идею уволиться, открыть вдвоём собственный ресторан лучше нынешнего, а на нынешний написать-таки отзыв как на конкурента. После этого сон мы с Гризкой породили кошмарный: в открывшийся в Париже контактный ресторан с попугаями "Розовый какаду" приходил вооружённый посетитель, расспрашивал, добровольно ли попугаи там находятся, а затем стрелял в официанта-орнитофила. "Мама была права! - восклицал я, умирая. - От мужчин не будет счастья! И от попугаев!".
После этого мы понаблюдали, как другие Операторы закатили сон на троих про страшный суд. Недостижимый для меня уровень благородного упороса.
И, наконец, я сыграл тёщу. Чистая игротехника в таких играх даётся легче всего - я буквально охрип, пока безостановочно гнал в свою дочурку-Лукрецию, что она вышла замуж за бездельника и алкоголика, который ничего не делает, не может даже выбить ковёр, и ей следует его бросить и выйти за сыночку моей подруги, сорокапятилетнего хирурга с двумя детьми. Сон, который мне после этого показали, был вроде как по мотивам Гамлета, где все друг другу родственники и все умерли, но я мало что понял, поскольку все говорили хором и кишели. "Я в своём доме живу, но как будто не своей жизнью, - записал я после этого в дневнике. - Ковёр ещё этот. Сейчас бы в Париж..."
После игры зачитали дневники (Париж стал каким-то общим для всех местом, даже больше, чем попугаи)) и спросили, кто из персонажей будет лечиться и принимать таблеточки. Мне лечиться не захотелось - с голосами не скучно, они не дают плохих советов, поддерживают и придают уверенности. Мы решили составить график управления телом (и были не одиноки в этой идее), а таблетки продавать (и ковёр! продать ковёр!) и уехать-таки в Париж от дочери и ипотеки.
- На Монмартре можно быть либо художником, либо голубем.
- Хорошо быть голубем!
- И организовать пикет против попугаев. Да это же птичий расизм!
- Долой цветных! Париж для голубей!
- В контексте геев "Париж для голубей" звучит прекрасно.
- Так на то и расчёт.
Играть в связке с голосами-в-голове действительно круто, причём с любой позиции. И то, что голоса спорят между собой и перекрикивают друг друга, мне ничуть не мешало, а напротив - додавало атмосферы безумия. А вот пространства побольше, чтобы не мешать друг другу, - хотелось бы, а в идеале - и времени побольше, чтобы следить за сценками других.

Спасибо мастеру и соигрокам за познавательный и позитивный опыт, неизменно готов быть подопытным в экспериментах над людьми

@темы: friendship is magic, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты

Очень спонтанно для такого немаленького и недешёвого проекта я вписался в Улыбку Радуги. Походил вокруг анонса, потом меня пригласили, и я не отказался. Довольно быстро на меня упал персонаж целиком, так же быстро я сдал взнос, пока он ещё был подъёмен, и обратного пути не стало, хотя сомневался я не раз. Но мощными аргументами были хорошие соигроки в отряде и ностальгия по Винчестерам и Пустошам, вопреки тому, что с форматом подготовки к подобным играм я очень плохо совместим. Я заходил в вк, видел в чате тысяч семь непрочитанных сообщений флуда и скиповал; немудрено, что сборы пропускал также, поскольку отдельного информационного чата не было.
Но о том, что я был на этой игре, я ни минуты не пожалел.

О до(е)бираловеПока я был на игре и на Весконе, мастера успели меня потерять и немножко запаниковать. Я сперва удивился, ведь у меня всё готово и я не раз подтверждал, что я в деле, - а потом увидел, сколько народу отвалилось за считанные дни до игры, и удивляться перестал.
А ещё, пока я был на игре и на Весконе, игроки успели договориться на заезд по машинам. Я-то привык, что за пару дней до игры флуд приостанавливается и переключается на обсуждение расписания электричек, а в идеале - что появляется отдельная тема в группе для координации заезда, но не тут-то было. Я начал мониторить общий чат вечером среды и за сутки опух читать флуд, несколько моих вопросов о том, кто-когда едет, тонули и игнорировались, а в чате отряда мёртвые стояли с косами. В конце концов я отчаялся и пошёл по личкам и узнал, что люди действительно перестали пользоваться электричками. Каждый раз поражаюсь, открывая эту америку, поскольку такси от Москвы должно стоить столько же, сколько взнос на игру, и даже деля эту сумму на троих, я бы не осилил.
Так я честно собирался заехать вечером четверга, но нашёл одну-единственную попутчицу на утро пятницы. На шесть сорок утра. Даже порадовался этому, поскольку в четверг чувствовал себя из рук вон паршиво, ползал медленно, соображал ещё медленней. Зато весь четверг был у меня на то, чтобы без спешки собраться. В маленький рюкзак влезло: пижама (верх, низ); рубашки - 3шт.; пиджак - 1 шт.; джинсы -1 шт.; футболка для физкультуры - 1 шт.; туфли - 1 пара; и самый маленький из плюшевых мишек. Плюс нетбук с зарядкой, минимальная аптечка и неприкосновенный запас из четырёх батончиков (не съел ни одного - был либо сыт, либо некогда). Также по заезду я обнаружил, что в рюкзаке катается помада Ортхильды, которую я опять забыл вернуть. Решил, что это знак, и Винни всю игру таскал помаду в кармане, а личных обысков не было! Ни одного!(
Итак, я встал в пять утра, убедился, что такси до вокзала мне не по карману, и посайгачил на метро. Там мы поймались с Лэс и успели на электричку. Я планировал пару часов здорового сна, но мы очень душевно разговорились о детях и живности, учёбе и играх, и так доехали до Коломны. Вызвали такси. Таксист остановился на краю поля посреди нигде и дальше ехать отказался, но мы вспомнили об упомянутом в добиралове посёлке и доехали до него. За проезд через шлагбаум посёлок сдирал 50 рублей (итого сотка в оба конца) и наверняка неплохо поднял на этих наших ролевых играх. Когда посёлок закончился и снова началось поле, разъезженное в месиво, таксист с нами таки попрощался.
Осёнки и раньше были теми ещё пердями, но теперь, когда закрылся рыбхоз, оспорить у них звание самых недоезжаемых гребеней сможет разве что Святогорово. Топая по колеям, я радовался, что грязь подмёрзла, и вторично радовался тому, что не поехал вечером, поскольку в темноте там можно было либо утонуть, либо поскользнуться и сломать ногу. И кто-то в чате ещё удивлялся, что я вёз джинсы не на себе! Да те джинсы, в которых я заезжал, угваздались по уши. К тому же, когда я надел их на физкультуру, они при первом же приседании разошлись по шву на заднице Так что запасные очень пригодились. В туфлях ещё можно было бегать между корпусами, но на стоянке был риск потерять туфлю, попросту не вытащив её из грязи.
Также, памятуя о том, как холодно было на Пустошах, я прихватил спальник, но так и поленился его доставать. В этом смысле Осёнки исправились: в каждой комнате был обогреватель, спать под одеялом было прохладно, но можно. Винни, правда, всё равно мёрз всегда и везде, где открывали окно, но спишу это на персонажную особенность. Минутка ностальгии: точно такая же очередь на медосмотр на Пустошах, все отчаянно мёрзнут и удивляются, почему не мёрзну я. А тут наоборот - трястись от холода было для Винни абсолютной нормой.

О персонаже от игрокаЯ подумал, что было бы скучно создать в Синий отряд просто мальчика-гея, и так появился Винни. Мальчик, который хотел быть девочкой.
Я бы не осилил сыграть жёсткую гендерную дисфорию, с неприятием своего тела и отказом от мужской одежды, - по крайней мере, на длительной игре. Винни нравилось считать себя девочкой, потому что "женская" модель поведения - бесконфликтность, аккуратность, любовь к красивым вещам и украшениям - была ему более близка. О том, что девочка может быть сильной, резкой и в камуфле (и при этом быть вовсе не монстром), а мальчик может быть неагрессивным, изящным и в блёстках (и при этом вовсе не быть ангелом), он узнал только в лагере.
В детстве Винни любил играть с дедом в "давай я буду принцесса, а ты будешь дракон и сначала меня похищаешь, а потом будешь рыцарь и меня спасаешь", и родители это не одобряли (особенно когда дракон похищал принцессу из-за стола с тарелкой овсянки). В начальной школе он стеснялся пользоваться туалетом для мальчиков; чуть позже сверстники нашли в его рюкзаке куклу, но как-то отболтаться ему ещё удалось, хотя контроль незаметно ужесточился. Первый скандал разразился, когда родители нашли его первый дневник, в котором он описывал свою жизнь, как если бы был девушкой, и вырезки из модных журналов. Всё это отправилось в помойку, а Винни затаскали по психологам, которые советовали занять его мужественными видами спорта. Последняя капля упала, когда мать обнаружила лёгкий беспорядок в своей косметике, а затем обнаружила и сына, вышедшего погулять в её платье и макияже. Так и было выбито непосильными стараниями место в исправительном лагере.
Винни нравилось нравиться, но ему не нравились мужчины, окружавшие его - грубые, заносчивые, агрессивные, недалёкие, - поэтому он не считал себя геем. Он мечтал стать актрисой, потому что в таком случае зрители будут влюбляться в образ, дарить цветы, но никто не будет присваивать, унижать и контролировать. И, кажется, это именно тот случай, когда "просто мужика нормального не было". И, опять же, именно после лагеря он будет знать, что бывает и по-другому.
Перед игрой я сделал персонажный дневник с вырезками из польского журнала мод 76-го года (более старых в Чумодане не нашлось). Краткое содержание дневника: хочу в Голливуд; хочу синее платье; хочу умереть на сцене как Долорес. И всё это (смерть была понарошку, конечно) в обратной последовательности сбылось, хотя раньше Винни считал это несбыточным. Фотопруфы прилагаются, просто поверьте, что игровая магия существует Плохие фоточки

На игре Винни ни разу никто не ударил, не порезал, не изнасиловал, он инстинктивно обходил все наркоманские тусовки, не ловил глюков и снов... Но я и не стремился к трэшу ради трэша, а тот выход вверх, который с Винни случился, очень дорогого стоит.

Уинфред Уотерс. Отчёт отперсонажный. Warning: мат, насилие и слэш упоминаются. День IЗа завтраком Джерри опять пререкался с Эсфирью из Красного отряда. Нравится она ему, что ли? Даром что совсем не похожа на девочку - носит грубую одежду, дерётся и говорит о себе в третьем лице, хотя неплохо знает английский. Но потом объявили, что Синий отряд дежурит, и стало не до неё. Мы устроили живой конвейер, передавая тарелки из рук в руки, и когда все кроме нас были обеспечены едой, нам почти не досталось фасоли.
Поздравили с днём рождения одного из братьев Эвансов из Красного - я так и не научился их различать. Торт нарезали на маленькие кусочки, и Эванс всех угостил. Торт был очень вкусный, я успел забыть, как давно не ел сладкого.
Сразу после завтрака всех собрали на медосмотр. Первым построили и увели Красный отряд, а наш ещё долго мёрз на улице под взглядом кураторши миссис Гудмен, дожидаясь, пока всех найдут. До сих пор немного странно, когда девочки говорят друг другу "Ты горячая". И когда мы выстроились в очередь перед кабинетом врача и остались на некоторое время без присмотра - то, как Элайджа обнимал Адриана, тоже нельзя было не заметить. Я уже почти привык, что так бывает, но ещё не научился угадывать, насколько всё это всерьёз или в шутку. Элайджа с Айзеком шутили, что усыновят Адриана, и Айзек очень похоже изображал крики чайки и дельфина и играл на губной гармошке.
Когда собрались вместе, оказалось, что почти все получили утром странные записки, подсунутые под двери комнат; некоторые не получили ни одной, а некоторые - сразу две. Кто-то говорил, что содержание было оскорбительным, и не хотел показывать свою записку, а у кого-то текст был вполне нейтральным. Несложно было догадаться, что те, чьими именами записки были подписаны, на самом деле их не писали. Но кто тогда, и зачем?.. Я предложил сложить все записки в один круг, чтобы понять, есть ли между ними что-то общее (может, кому-то было нужно, чтобы в какой-то комнате никого не осталось в определённое время, или наоборот), но меня никто не услышал. Моя записка была якобы от Тео Норта из Жёлтого отряда: "Приходи вечером, у меня есть для тебя подарок". Джерри вызвался сходить вместе со мной, и я был благодарен ему за поддержку. Конечно, никакого подарка нас не ждало, но можно было хотя бы попробовать разобраться, что это за шутка.
Я вовсе не торопился в кабинет врача, напротив, старался оттягивать этот момент. И очень надеялся, что не придётся раздеваться - это всегда было так унизительно. Перед самой дверью кабинета Элайджа делился блёстками с девочками и Айзеком, и это разрядило обстановку.
- А мне можно? - спросил я.
- Ты тоже хочешь блёстки?
- Ещё бы. Они же красивые.
Я подставил ладони под блёстки и провёл ими по лицу. Блёстки к тому же приятно пахли - и хрустели на зубах. С Элайджей легко иметь дело - совсем как с девочками. Хотя есть в нём что-то недосягаемое, как будто смотришь на него снизу вверх, даже когда он стоит рядом.
Доктор Лайтон открыл дверь в очередной раз, и я вошёл. Расчёт на то, что к концу очереди он устанет и не будет докапываться подолгу, оправдался.
- Так... на что жалуемся? Ничего не болит?
- Нет, всё в порядке.
- Не дрался?
- Нет.
- Ничего не ломал? С лестницы не падал? А с потолка? С пола на потолок?
- Не падал.
- Удивительно. Свободен!
Правда, по выходу из кабинета мы с Айзеком наткнулись на администратора мистера Бойла, и он отправил нас отмываться от блёсток - что было непросто: блёстки оставались на мыле и полотенце. Всё хорошее заканчивается быстро, но главное, что оно было.
После медосмотра едва успели переодеться на физкультуру.
- Я недавно купил эту майку, - сказал мне Дилан, мой сосед по комнате. - Ты не знаешь, что это за символ?
- Это Супермен. Герой комиксов.
- Ничего о нём не слышал. Кто он такой?
- Чувак, который свалился из космоса. У него есть суперсила...
- И летать он, вроде, умеет?
- Да, и летать тоже. Он много чего умеет. Борется с преступниками.
- То есть он хороший парень?
- Ага.
- Ясно, спасибо.
Это было особенно забавно ввиду того, что я ходил на физкультуру в синей майке с символом Капитана Америки.
Пока Марк из Жёлтого снимал свою цепь, с которой в последнее время не расставался, физрук и куратор Красных мистер Брукс велел всем отжиматься или приседать. Затем разбились на пары и стояли в планке один над другим. Иван из Красного это предвидел и нарочно встал напротив меня, чтобы мы друг друга не задавили, если упадём. Мистер Брукс обещал конфетку тому, кто останется стоять последним, и я продержался довольно долго, но не видел смысла надрываться: всё равно никто никогда не получал никаких призов.
Разбившись на тройки, переносили друг друга по коридору - двое подхватывали одного за руки и за ноги. Я лёгкий, но нести меня в одиночку не разрешили. Я определённо не так представлял ситуацию, в которой меня могут захотеть носить на руках!
И, наконец, играли в подобие "вышибалы". Мистер Брукс сказал начертить на полу прямоугольник, в центре вставал тот, кто был мишенью, и выбирал себе защитника, который отбивал мяч. Удобнее всего было пасовать кому-то, кто стоял за спиной мишени и успевал выбить её в спину, и побеждал тот, кто лучше всего умел перебегать и прятаться за защитника. Когда мяч попал в руки Дилана, он затормозил, разглядывая картинки на нём. Пришлось прийти на помощь - Дилан был лунатиком, и такие паузы случались с ним и наяву.
- Это тоже кто-то из комиксов. Я тебе потом расскажу, кидай, - сказал я.
Он коротко размахнулся, швырнул мяч, и Айзек возмущённо вскрикнул. Видимо, Дилан не рассчитал и ударил его мячом слишком сильно.
На этом урок закончился, и мы вернулись в комнату переодеваться.
- Как зовут твоего мишку? - спросил Дилан.
- Мистер Дарси.
- Потому что ты ждёшь, когда он сделает тебе предложение?
- Нет... И вообще это мама так его назвала. Потому что он похож на джентльмена.
- Твоя мама любит Джейн Остин?
- Ага.
- Это интересная писательница, и весьма недооценённая, на мой взгляд. Для женщины своего времени она была очень, очень смелой.
- Это точно. Жаль, что женщин так мало издают, даже сейчас.
Навскидку я вспомнил Агату Кристи, Маргарет Митчелл... Дилан наверняка знал больше. У него на тумбочке всегда лежала стопка книг.
- Это мама отправила тебя сюда? За что?
- И она, и отец. Они немного не поняли моё желание играть женские роли.
- Неужели такие образованные люди не знают истории театра? В Японии, в театре кабуки, если я правильно помню, до сих пор существуют труппы, где все женские роли исполняют мужчины.
- Да, так. Но когда-то их запрещали.
- А сейчас это весьма уважаемая профессия.
- Но мы не в Японии... Кстати, я раньше и писать пытался. Тоже от лица женщины. И родителям это тоже не понравилось.
- Что же такого ужасного ты писал? Вряд ли это было похоже на сочинения маркиза де Сада.
- Конечно, нет. Я его даже не читал, только слышал.
- И не читай, оно того не стоит, впустую потратишь время. Есть авторы, которые пишут на сходные темы гораздо лучше. Я считаю, его совершенно правильно держали в Бастилии.
- Если он был сумасшедшим, то, конечно, больше ничего не оставалось, - признал я.
На этой странной ноте Дилан попрощался - у него была назначена встреча с директрисой, и я пожелал ему удачи.
Тут Джерри позвал меня в свою комнату - сообща готовиться к конкурсу талантов. Раньше он говорил только, что готов объединить всех, кто хотел бы откосить от конкурса, и вместе поставить пьесу, что для всех найдутся роли. А теперь, когда все собрались, он объявил, что нашёл дневник Долорес и подозревает, что её убили, поскольку она упоминает о некоем пугающем её человеке и о дурных предчувствиях. Он хотел поставить на сцене эпизоды о взаимоотношениях Долорес с разными людьми в лагере, чтобы посмотреть на реакцию убийцы и вывести его на чистую воду, совсем как в "Гамлете". Все, кроме того, кто её пугал, были названы в дневнике Долорес по имени, что означало, что нам придётся играть других воспитанников и кураторов лагеря. И закончится это наверняка наказанием.
- Кто не хочет в этом участвовать, пусть выйдет сейчас, только не сдавайте нас.
Если бы Джерри затевал это ради веселья, я бы сам не хотел иметь к этому отношение, но он был другом Долорес и рисковал, чтобы открыть людям правду, поэтому я остался. Джон Поттер из Жёлтого, несмотря на то, что был упомянут в дневнике, согласился играть сам себя. А Валери сказала, что для неё это слишком, и покинула нашу труппу. Больше девочек в нашей компании на тот момент не было.
- И кто будет играть Долорес? Я, если честно, рассчитывал на Валери.
- Это, конечно, очень сложно и очень важно... - решился я. - Но я бы хотел попробовать.
- Да, ты же хотел женскую роль, - легко согласился Джерри. - Отлично, Винни будет Долорес. Найди себе какую-нибудь юбку.
- Где же я её найду? Да и не каждая юбка на меня налезет...
- Можем завернуть тебя в это, как в тунику, - сосед Джерри, Проспер, указал на плед в стиле Мондриана. - В цветах всех трёх отрядов - символично.
- Вот ты и завернёшь так, чтобы не сползло в самый ответственный момент.
Время было ограничено, так что Джерри решил, что будет читать текст прямо из дневника, а мы будем иллюстрировать его пантомимой. У Долорес оказалась насыщенная личная жизнь, мне даже с трудом верилось, что дневник написала именно она. Впрочем, она могла и фантазировать - я тоже так делал в своём детском дневнике. Пока у нас не хватало одного актёра, но кто-то мог выйти дважды, к тому же я не сомневался, что Джерри сумеет завербовать ещё участников.
- Мне пора бежать к директрисе, - сказал Поттер.
- Ты ведь ей нас не сдашь?
- Конечно, нет!
Остаток свободного времени прошёл относительно спокойно. На стенах появлялись красивые рисунки с обнажёнными женщинами, но кураторы оперативно их срывали. Я недоумевал, что в этом плохого, ведь в художественных школах рисовали с обнажённой натуры. Девочкам назначили за что-то наказание, выдав ведро и тряпку, и я вызвался помочь. Оказалось, что предстояло мыть машину. До блеска мы её, конечно, не отмыли, но если в тот день мы были не последними - у неё были все шансы засиять. Элайджа вновь предложил всем обсыпаться блёстками перед обедом. Я ожидал, что нас всех вместо обеда отправят отмываться, но не мог не согласиться. Закрываешь глаза, блёстки сдувают с ладони тебе в лицо... И весь диван в холле - в блёстках. Дилан прошёл мимо с чёрными от земли руками - они с Индиа из Красного опять хоронили какую-нибудь мышь.
За обедом Эсфирь неожиданно стало плохо - она закашлялась, её увели в медблок. Поттер посреди столовой признался Индиа в любви, наверняка на спор, и она сказала, что поверит, только если он докажет свои слова кровью. Он мог бы просто уколоть палец - а взял и воткнул вилку себе в запястье. Один удар - четыре дырки. Крови для доказательства было более чем достаточно.
Все вокруг и после обеда продолжали что-то делать на спор. Радостный крик "Светофор сосёт дереву!" означал, что Макс из Красного, прозванный Светофором за то, то попал в лагерь уже трижды и каждый раз - в новый отряд, должен был изобразить бобра. Эдвин ходил в рубашке, надетой наизнанку и задом наперёд.
Дилан остался в столовой и наклеивал вырезки на треугольную маску из тетрадного листка.
- Это маска Бэтмена? - полюбопытствовал я.
- Нет. Просто подарок. Ты не знаешь, что там с Эсфирью?
- Говорит, просто подавилась.
- Увлечение Ницше и Хемингуэем до добра не доведёт.
Он как раз обсуждал с Эсфирью Ницше в очереди на медосмотр. Когда она вошла и Дилан повторил ей то же самое, она уронила в его чашку с чаем один из стеклянных шариков, которые постоянно вертела в руке.
- Я бы не советовал это пить, - заметил я.
- Это же просто шарик.
- А кто знает, где этот шарик побывал...
Эдвин нашёл на подоконнике бумажку с шифром без ключа и, поскольку не мог разгадать его сам, пытался делегировать всем, кто не успел убежать. Я не силён в шифрах и подозревал, что это бессмысленный набор символов. Между делом Эдвин признался нам с Диланом, что это его рисунки с женщинами. В конце концов его заловил мистер Брукс и хотел заставить переодеть рубашку, но Эдвин отказывался делать это при всех.
- Прекратите сексуализировать раздевание! - тщетно призывал мистер Брукс в коридоре.
Следующим уроком как раз было естествознание, которое вела сама директриса миссис Хилл, и она решила посвятить его половому воспитанию. Мистер Бойл помогал ей следить за порядком и показал всем рисунки Эдвина, надеясь, что кто-нибудь узнает автора. Миссис Хилл велела каждой группе подготовить и изобразить удачное или неудачное свидание. За тем столом, где оказался я, думали недолго и показали пару, в которой девушка оказалась парнем, а парень - девушкой. Но самую лучшую формулировку породила Эсфирь: "Эсфирь или смерть?".
В конце урока миссис Хилл разрешила всем взять с подоконника сколько угодно презервативов. Все радостно запаслись, сетуя, что это произошло в конце смены, а не в начале. Не успел я далеко отойти от кабинета, как из душа на нашем этаже послышались странные звуки. Дверь была заперта, и на стук не открывали. Воспитанники переполошились, что там кого-то бьют, позвали взрослых... С дверью случился мощный пинок мистера Бойла, высадивший её навсегда. Из душа выбежала Эсфирь, только её и видели. Я думал, что она была там с кем-то из девочек, и последним, кого я ожидал увидеть, был Элайджа... Эсфирь и ему сделала предложение, от которого невозможно отказаться?..
По такому поводу даже объявился наш куратор мистер Дэвис. Выглядел он так, словно всю первую половину дня он плакал - и, возможно, это было недалеко от истины.
- У вас душераздирающий вид, - сказал я. - Что-то случилось? Чем-то можно помочь?
- Всё в порядке... Найди мне Эсфирь, пожалуйста.
Чтобы хоть как-то его утешить, я обошёл все этажи и весь двор вокруг нашего корпуса, и даже дошёл до заброшенного корпуса, куда воспитанники тайно убегали курить, а взрослые делали вид, что понятия об этом не имеют. Однако Эсфири нигде не было, и никто её не видел, и я вернулся ни с чем.
Когда я подошёл к нашей комнате, Дилан как раз рассказывал миссис Гудмен о репродукциях прерафаэлитов, висевших у него на стене, и о своём любимом писателе Набокове, эмигрировавшем из СССР. Я поневоле заслушался, когда он пересказывал роман "Камера Обскура" о человеке, влюбившемся в женщину младше его, которая увела его из семьи, а когда он ослеп, завела любовника. Некоторое время герой не догадывался, что в доме живёт ещё один человек, но затем застрелил женщину на слух. А название у романа такое, потому что через камеру обскуру - старинный фотографический аппарат - всё было видно вверх ногами.
- Ты интересно рассказываешь, - сказал я, когда миссис Гудмен ушла. - И коллажи у тебя здорово получаются.
Дилан много времени проводил за своим альбомом, куда наклеивал вырезки, которыми заполнил всю тумбочку в нашей комнате.
- Спасибо. А ты пробовал ещё каким-нибудь творчеством заниматься?
- Я всегда жалел, что не умею рисовать...
- Я тоже не умею. Поэтому делаю коллажи.
- На самом деле, я тоже когда-то собирал вырезки из журналов, - признался я. - Но они были выброшены вместе с моей прозой.
Дилан сочувственно вздохнул.
- Однажды мы с мамой попали на выставку Иржи Колларжа, - припомнил я. - У него были не только привычные коллажи. Например, он мог взять репродукцию, вроде тех, которые у тебя на стене, скомкать её, развернуть, и появлялось совсем другое изображение. Он называл это "комкаж". Так из какой-нибудь самой обычной гравюры с готическим храмом получалось нечто изломанное и динамичное.
- Всё ещё не понимаю, как человек, знакомый с современным искусством, сдал тебя сюда.
- Ну, мы попали на выставку довольно спонтанно. Но она произвела на меня впечатление.
- У современного искусства высокий порог вхождения, - продолжал рассуждать Дилан. - Когда смотришь на полотно Рафаэля, оно ясно и прекрасно даже ждя непосвящённого. А абстракции нужно разгадывать.
И он рассказал, что "Чёрный квадрат" - это окно. Что в восточной ортодоксальной церкви иконы вешают в углу, и Малевич свой шедевр на выставках вешал в том же углу. Что у икон обратная перспектива, с точкой схождения на зрителе, как если бы зритель смотрел в окно в другой мир. Поэтому "Чёрный квадрат" - окно в будущее, и не ясно,что мы в нём увидим. Мне очень понравилась эта теория. Я и раньше что-то слышал про иконы, но об окне никогда не задумывался.
- Опять же, Поллок, - заговорил я некоторое время спустя. - Можно не знать, что он хотел сказать, но когда видишь вот это громадное... Оно само по себе потрясает.
- Это правда.
Так мы скоротали время до "отрядного часа", который должен был проводить мистер Дэвис. Он загодя волновался, где его проводить, и я предлагал обосноваться в любой из комнат - так было уютнее. Выбрали комнату Джерри и Проспера, потому что она была самой большой.
- А как зовут мишку? - спросил я, устраиваясь на краю кровати.
- Ты не поверишь, но Тедди, - ответил Джерри. - А твоего?
- Мистер Дарси. Пожалуй, я тоже его возьму.
Это было почти как дома - сидеть, завернувшись в трёхцветный плед, держа в руках мишку. Джерри и Проспер лежали в обнимку за моей спиной, рядом сидел Элайджа, а мистер Дэвис сидел напротив и совершенно не воспринимался как взрослый, которого следовало бы опасаться.
Мы начали с попытки поиграть в представление - каждый должен был подобрать два прилагательных о себе, начинающихся с первой буквы имени, и два факта, затем следующий игрок повторял за предыдущим и добавлял от себя. Но игра застопорилась, не начавшись, когда ход перешёл от Джерри к Элайдже. Мистер Дэвис никогда не настаивал - и предложил поиграть в ассоциации.
Суть была в том, что ведущий выходил из комнаты, а оставшиеся загадывали одного человека и затем отвечали на вопросы ведущего о том, с чем этот человек ассоциируется. Задачей ведущего было угадать человека по ассоциациям. В первом туре мы дружно решили не облегчать ведущему жизнь и загадали мистера Дэвиса.
- Какое растение?
Кто-то назвал орхидею, но я, глядя на его длинные светлые волосы, хотел вспомнить что-то золотое и сказал:
- Ирис.
- Какое животное?
- Олень, - сказал кто-то.
- Афганская борзая, - сказал я.
Смотреть на мистера Дэвиса и говорить о нём было легко и приятно. Он был красивым человеком, и я не раз задавался вопросом, который невежливо было бы задавать, - где таких делают?..
- Какая профессия?
- Рок-музыкант.
- Скорее поэт, - предположил я. - Автор текстов.
- Барабанщик, - подал голос сам мистер Дэвис.
Далее все были единодушны:
- Какой цвет?
- Серебристый.
- Какая погода?
- Прохладная и солнечная.
- Какая эпоха?
- Ренессанс.
- Или викторианская Англия, - добавил Дилан.
Наша ведущая всё время хотела отгадать Элайджу. Пожалуй, между ним и мистером Дэвисом действительно было что-то общее - по первому впечатлению от внешности, - но в то же время они были очень разными. В отличие от недосягаемости Элайджи, мистер Дэвис был прямо перед тобой весь, и по нему всегда можно было прочитать, в каком он настроении. Только когда сам мистер Дэвис намекнул, что в игре участвуют не только воспитанники, его сразу угадали, и он сам стал ведущим. Было бы слишком сложно загадывать его во второй раз, поэтому загадали Адриана.
- Какой литературный герой?
- Герои Диккенса, - сказал Дилан. - Все эти несчастные сиротки.
- Да, пожалуй, соглашусь, что Диккенс, - признал я.
- Или русская литература, - добавил Джерри. - Про "маленьких людей".
- Там всё-таки слишком беспросветно, - возразил я. - А у Диккенса есть надежда.
Но мистер Дэвис отгадал Адриана практически сразу. Адриан на всех групповых занятиях сидел в стороне, забившись в угол, и в целом было видно, что в лагере ему плохо, а ты не знаешь, как к нему подступиться и чем помочь (кроме как не тревожить). Хотя в нём, как в Элайдже, было нечто нездешнее - взять хотя бы фантастически красивые волосы, я раньше не предполагал, что у людей такие вообще бывают, - они контрастировали, как свет и тень. Продолжать игру Адриан отказался, и мистер Дэвис перешёл к "Правде и неправде".
Эта игра заключалась в том, что ведущий говорил три факта о себе, только два из которых были правдой, и следующим ведущим становился тот, кто угадывал ложный факт.
- Давайте для примера я начну, - сказал мистер Дэвис. - Я гей, я спал с Дэвидом Робертом Джонсом, и я помогал Деми Мур учить роль.
- Кто такой этот Дэвид Джонс? - спросили все хором.
- Дэвид Боуи.
- А я верю, потому что у Дэвида Боуи хороший вкус, - сказал я.
Мистер Дэвис так и не признался, какой из фактов был неправдой (или все, или не один), и мы продолжили играть. В какой-то момент вошла миссис Гудмен. Похоже, ей просто нужно было к чему-то прикопаться, потому что она вырвала мишек у Джерри и у меня и заявила, что вернёт вечером, после ужина. Я не удержался и заплакал - мы так хорошо сидели, а она всё испортила! К счастью, ни мистер Дэвис, ни остальные не стали обращать на меня внимания. Некоторое время я толком не слышал, что говорили другие, но вскоре успокоился и вернулся в игру.
- ...Мой брат действительно умер, но не от гриппа, - говорил Дилан.
Ход перешёл ко мне как-то неожиданно, когда я угадал, что Валери не хотела стать юристкой (это ведь скучно), и я задумался.
- В детстве я мечтал откопать пирамиду, я боюсь собак, я хочу получить Оскар.
- Ты не боишься собак, - сказал Джерри.
- Нет, не боюсь. Ты угадал.
Но и эта игра наскучила и закончилась. Я всегда любил такие игры, потому что они позволяли узнать друг друга лучше, но некоторые считали, что оные были уместны только в начале смены, чтобы познакомиться, а не в конце. Решили просто поговорить, и мистер Дэвис охотно поддержал эту идею, предложив рассказать, кто о чём мечтает.
- Я мечтаю о пяти миллионах долларов, - заявил сам мистер Дэвис. - Чтобы обеспечить жизнь каждому из вас, потому что вы мне не чужие. Если кому-нибудь будет не нужно, сможете отправить мне деньги обратно. А на оставшееся куплю дом. И заведу собаку.
- Давайте лучше устроим коммуну, - предложил я.
Я был слишком тронут, чтобы найти другие слова. Это было так наивно и так... искренне? Единственный взрослый, которому было не наплевать, хотя это совершенно не входило в его обязанности. Я так и не решился сказать, о чём мечтаю я, - звучало и так много пожеланий, а я думал о том, неужели мистер Дэвис пришёл работать куратором только для того, чтобы попытаться спасти всех нас. Совершенно безнадёжная и неблагодарная затея, но...
Затем мистер Дэвис предложил поделиться впечатлениями от смены и пообещал никому нас не выдавать.
- Ну... по-разному, - сказал я. Я всё ещё был не совсем в своей колее, и говорить начистоту было тяжело, и было немного грустно от того, что многие высказывались негативно.
- По-разному - это как? - переспросил мистер Дэвис.
- Ну, бывали неприятные моменты, но много было и хороших. Здесь хорошие люди.
- Ты правда можешь рассказать, - он явно не поверил в то, что в лагере могло быть хоть что-то хорошее.
- Но я серьёзно! Раньше у меня не было друзей. А здесь мы можем вместе готовить постановку.
Но когда у мистера Дэвиса спросили, какие впечатления у него самого, всё как-то стремительно пошло не туда. Он стал говорить о том, что этот лагерь не соответствует своим целям и непонятно, для чего существует, поскольку не решает проблемы подростков. Говорил, что всё, что нам нужно, - выбраться отсюда, и для этого придётся притвориться, что мы исправились. Этот совет тут же приняли в штыки. Он говорил о том, чтобы быть осторожными, иначе нас отправят сюда снова, - это услышали так, будто он предлагал перестать быть собой. Добрая половина отряда возмущалась, что нельзя молчать, что женщины и темнокожие уже добились своих прав именно потому, что не были невидимыми.
- Так ведь никто не требует и не заставляет прятаться, - попытался объяснить я. - Это личный выбор каждого - бороться, осознавая последствия, или просто жить спокойно.
Мистер Дэвис же пустился в пространные объяснения на примере двух враждующих кланов итальянской мафии, дети из которых полюбили друг друга, как Ромео и Джульетта, и только от решения главы клана зависело, позволить им быть вместе или нет.
Вернувшаяся миссис Гудмен была, мягко говоря, удивлена тем, чем мы занимаемся. Слова мистера Дэвиса о том, что он согласовал с администрацией программу игр, её почему-то не убедили, и она в ярости удалилась.
- Упс. Кажется, миссис Гудмен не знала о том, что я гей, - безмятежно произнёс мистер Дэвис.
Не прошло много времени, как в комнату ворвался мистер Бойл и потребовал у мистера Дэвиса выйти. Дверь он захлопнул, так что подслушать, о чём они говорили, было невозможно. Кто-то предложил вылезти в окно и обойти с другой стороны, но меня больше волновало, что мы ничем не сможем помочь мистеру Дэвису. Я только надеялся, что у него не будет слишком больших проблем.
Нам вернули мистера Дэвиса, чтобы закончить занятие, но всё продолжило идти не так (хотя казалось бы, куда уж больше). Кто-то поделился мечтой, чтобы однажды женщины могли жениться, а мужчины выходить замуж, и Дилан сказал, что раз мы делимся мнениями, то он считает, что геев нужно исправлять, поскольку он католик и не хочет, чтобы они существовали. Разумеется, это сразу же поняли так, будто он хотел бы убить всех геев, если бы это было разрешено законом, хотя он прямо сказал, что убивать недопустимо и что есть люди, которые заслуживают этого гораздо больше.
- Однополые браки подорвут устои общества, - говорил он.
- От некоторых устаревших устоев следует избавляться, - заметил я.
- Но то, что запрещено в обществе, запрещено не просто так. Например, нельзя убивать. Какая разница?
- Разница в том, что от однополых браков никто не пострадает, - пояснил я.
Но никакого диалога не получалось. Дилана уже обозвали фашистом. Мне начинало казаться, что всеобщая нетерпимость к католикам была гораздо выше, нежели нетерпимость к геям Дилана, который разговаривал спокойно и вежливо. Как будто все католики - инквизиторы из блокбастеров.
- Я ему щас кроссовок в задницу засуну, - пообещал Айзек.
Он стащил с ноги кроссовок и попытался натянуть на него презерватив, но тот порвался.
- Вы просто говорите о разных вещах и друг друга не слышите... - тщетно пытался я призвать их к примирению. - Почему нельзя просто сосуществовать и не мешать друг другу? Я не католик и не гей, но я хочу, чтобы все были счастливы.
- Как это ты не гей? - удивились все. - А что ты тогда делаешь в Синем отряде?
- Родителям не понравилось, что я хотел переодеваться в женщину и играть женские роли.
Не то чтобы я планировал откровенничать, но это хотя бы на некоторое время отвлекло всех от Дилана.
- То есть тебе просто нравится женская одежда? - уточнил мистер Дэвис.
- Ну да. Вы что, не читали мою характеристику? - устало спросил я.
- Меня не допускали к характеристикам.
У мистера Дэвиса не очень-то получилось загасить конфликт Айзека и Дилана, и когда положенный час весь вышел, он сказал, что мы можем быть свободны.
- Мы вас расстроили, да?.. - сказал я. - Всё было понято неправильно.
Я вернулся в комнату. Мне было отчего-то стыдно и перед мистером Дэвисом, и перед Диланом - за всех.
- И почему люди просто не могут говорить и слушать...
- Я хочу, чтобы ты знал, - сказал Дилан. - Я не стал относиться к тебе хуже из-за твоих вкусов.
- Спасибо. Это взаимно.
- У меня тоже есть необычные увлечения. Так что в этом нет ничего плохого.
- Вот бы все умели так же принимать чужое мнение.
- Со своей учительницей я очень сильно не сошёлся во мнениях, - произнёс Дилан. - И она умерла.
Я что-то слышал о том, что Дилан стал свидетелем самоубийства учительницы, которая до него домогалась. Вот и сегодня он упоминал о том, что он в Синем отряде из-за травмы, а не потому, что извращенец.
- Но она ведь умерла без твоей помощи, правда?
- Есть высший суд, - пожал плечами Дилан.
- Может, и так. И никто не должен считать себя орудием высших сил.
- Наверное. А что до твоего увлечения - мне кажется, ты талантливый парень и сможешь добиться известности. А когда ты станешь знаменит, никто не сможет тебе указывать, что делать, а что не делать. Известным людям позволено больше, чем обычным. Чарли Чаплин сожительствовал с тринадцатилетней, и никто ему и слова не сказал, и также многие другие...
Я не был уверен, что хотел это знать о Чарли Чаплине и что это был удачный пример, но не успел сказать, что в случае с несовершеннолетними сложно быть уверенным, что речь идёт о любви, а не власти; Дилан извинился и сказал, что у него вновь назначена встреча с директрисой.
- Сочувствую...
- На самом деле она хорошая.
Я вышел и присоединился к сидевшей на диване Лили из Жёлтого.
- Жизнь здесь - такая иллюзия, - говорила она. - Нам всё время говорят о нашем будущем, но когда я выйду отсюда, у меня снова не будет ничего, кроме матери-наркоманки. Говорят, что здесь у нас есть друзья и здесь о нас заботятся, и в это даже веришь, к этому привыкаешь...
- А что будет с нами дальше - всем наплевать, - кивнул я.
- Всем и сейчас наплевать, - сказал кто-то, проходя мимо.
- Потому я и говорю, что иллюзия, - согласилась Лили.
После признания в том, что я не гей, я обрёл неожиданную популярность и сочувствие. Когда об этом услышал Хавьер из Жёлтого отряда, который с утра ещё не помнил моего имени, ему захотелось со мной поговорить - видимо, из солидарности. Мы вошли в нашу с Диланом комнату.
- Как у вас тихо, - впечатлился Хавьер. - А у меня на кровати, как ни зайдёшь, всё время кто-то порется, хоть кнопки подкладывай, ей-богу.
И он стал говорить о том, что все вокруг страдают, считают жизнь в лагере ужасной и невыносимой, а ему нравится, что есть крыша над головой, кормят и не стреляют. Рассказал, что у него была большая семья (вроде того мафиозного клана, о котором рассказывал мистер Дэвис), но они неудачно замахнулись на чужую территорию, и он остался один. Его изрядно помотало по всяким злачным местам, и всё это звучало как приключенческий роман. Столько пережить и повидать, будучи ещё подростком... Хавьер вдруг показался мне очень взрослым, даже взрослее некоторых кураторов.
- Однажды в одном баре мне сказали: встань и трижды скажи, что Америка - великая страна. И я сказал!..
От меня не требовалось ничего отвечать, я мог только слушать и согласно кивать. Пожалуй, мне в самом деле повезло с тем, что я родился в Америке, у меня был дом, я не голодал и мог окончить колледж. И Хавьеру повезло оказаться здесь. В какой-то момент я поймал себя на том, что слушаю не столько слова, сколько голос. Хавьер с его смуглой кожей, акцентом и бурной жестикуляцией был необычным и, что и говорить, красивым.
- ...А тебе надо просто быть хитрее. Вернуться к родителям, представить, что играешь роль, и сказать, что ты исправился, только уверенно, чтобы они поверили! А потом найдёшь себе театр и будешь играть, что захочешь.
- Да, я так и думаю сделать.
- А ещё надо сказать, что у тебя есть женщина. Невеста. Договорись с кем-нибудь, покажи её родителям, чтобы они были спокойны! Вот в нашем отряде есть хорошая девушка... такая в жёлтой юбке...
- Лили? Да, она очень славная.
Но Лили нравился Джерри. Джерри вообще периодически кому-то нравился.
- Вот и поговори с ней, пригласи её. Скажешь родителям: это моя женщина, я на ней женюсь.
- Но свадьба - это слишком серьёзно...
- Так это ведь не по-настоящему. Вы сговоритесь,чтобы они притворилась твоей женщиной.
- Спасибо. Это хорошая идея. Пожалуй, я с ней поговорю.
Мне не хотелось спорить, но я по-прежнему сомневался. Это было как-то нечестно, даже если знать заранее, что всё понарошку. Как-то несправедливо - говорить "давай притворимся, а на самом деле ты мне не нравишься", потому что это было неправдой. Мне нравилась Лили. С ней было приятно говорить, она была умная и милая. Но чем больше Хавьер говорил о том, какие в Америке классные женщины, какие у них большие сиськи, тем больше я понимал, что мне никогда не стать настоящим мужчиной, даже если они будут принимать меня за своего. Сиськи и прочие части женских тел меня совершенно не привлекали. Женщины нравились мне одетыми, либо на рисунках, вроде тех, что у Эдвина. Куда справедливее, зная, что ты гей, жениться на лесбиянке и жить фиктивным браком, как я предлагал на отрядном часе. Но и мужчины меня не привлекали.
- Я вообще думаю, что геями становятся богатые. Ты заметил? - рассуждал Хавьер. - От пресыщенности. Когда всё есть и не знаешь, что бы ещё попробовать. Жопа со скуки чешется, а золотым слитком жопу уже не почешешь.
- Не знаю, - я пожал плечами. Теория казалась сомнительной.
Пришло время ужина, я поблагодарил Хавьера за ценный совет, и мы отправились в столовую. Но за что я по-настоящему был признателен Хавьеру и Дилану, так это за то, что они верили в меня, в то, что у меня получится стать актёром и заниматься тем, чем я захочу. Накануне конкурса талантов это было очень ценно.
После ужина мы собрались у Джерри, чтобы распределить роли. Лили была с нами, и Хавьер тоже - он согласился играть мисис Гудмен. Чтобы никого из персонажей случайно не назвать по имени, Джерри сделал в дневнике карандашные пометки. Лили обещала добыть реквизит - шляпу Кейт из Красного, которую сама должна была играть, чёрную вуаль Индиа, чтобы изобразить смерть Долорес, и... платье для меня. Яне верил своим ушам. Настоящее платье! После я стал свидетелем разговора Лили с Кейт.
- Можно одолжить твою шляпу для постановки? Видишь ли, я буду играть тебя...
- Меня?
- Да. Мы ставим небольшой спектакль в память о Долорес, и ты там тоже есть.
- Спойлеры!.. - простонал я.
- Она была подругой Долорес и имеет право знать, - строго сказала Лили. - Я ей доверяю.
- Я тоже ей доверяю, - вынужден был согласиться я. - Просто считаю, что чем меньше народу об этом знает, тем меньше риск, что нам запретят это делать.
- Я буду играть тебя, если ты разрешишь, - продолжала Лили.
- Я разрешу,- решила Кейт и протянула ей свою шляпу.
С вуалью же произошла детективная история - некоторое время назад её забрал у Индиа мистер Брукс, и даже был готов отдать, но кто-то стащил её у него из кабинета.
Раз ужин миновал, Джерри объявил, что мы уже можем вызволить Тедди и мистера Дарси. На тяге его неиссякаемого энтузиазма мы зачем-то сбегали до учительской, но там никого не было. Мистер Дэвис ничем нам помочь не мог.
- А ты участвуешь в конкурсе талантов? - спросил он меня.
- Да, конечно. Мы ставим небольшую пьесу.
- А о чём?
- Сценки из подростковой жизни. Увидите.
Я дождался миссис Гудмен, и она вернула мне мистера Дарси. Я мог бы и Тедди передать владельцу, но она хотела сделать это самостоятельно.
Провели репетицию, снова в комнате Джерри и Проспера. Сам Джерри был против репетиции, чтобы мы не испугались заранее и не сбежали, а испугались уже на сцене, когда некуда будет бежать. Но вдруг ворвался Поттер, а за ним его приятель Джон Бадр, и оба стали возмущаться, почему мы считаем, будто Поттер сдал нас директрисе, и из-за этого больше не хотим ставить спектакль. Джерри насилу объяснил, что ему решительно всё равно, сдали нас или нет, и что он не хотел только репетиции, а спектакль состоится в любом случае. Потом он не без труда выставил Бадра, который никак не хотел убираться.
- Почему он меня так бесит?.. - вздохнул Джерри.
- Он какой-то истеричный, - признал я.
Репетиция прошла удачно. В первые мгновения я немного стеснялся играть с Хавьером, но он так ловко прижал меня к себе, что я сразу же расслабился. Поскольку в его гетеросексуальности сомневаться не приходилось, я мог списать это только на то, что у меня хорошо удавалось играть девушку. Джерри даже усомнился, не переигрываю ли я, но эмоциональность текста располагала к экспрессивности. И, наконец, Лили принесла мне своё платье. Оно было тёмно-синим, моего любимого цвета, с мелким белым узором из корабликов и якорей, - синее платье снилось мне однажды, но я бы никогда не поверил, что сон станет явью. Я примерил его, страшно боясь испачкать туфлями, Лили застегнула его у меня на спине - оно подходило мне идеально. Как бы мне хотелось носить его всё время...
Из комнаты я вышел, переводя дух. Впору было просить кого-нибудь меня ущипнуть.
- Что с тобой? - спросила Эсфирь.
- Волнуюсь. Предстоит играть важную роль в спектакле.
- Все мы играем роли.
- Это правда.
Я ушёл в свою комнату, думая сделать запись в дневнике, пока там не было Дилана. Но едва я остался в тишине, как из коридора раздался громкий крик:
- Да чтоб вы все сдохли, как сдохла она!
Несложно было догадаться, о чём шла речь. Я собрался с духом и вышел в холл. Кейт рыдала, сидя на диване, друзья и кураторы утешали её, - видимо, час спустя после того, как она дала Лили своё согласие, её догнало осознанием. А когда Кейт что-то догоняет - это всегда... по площадям. Теперь весь корпус слышал о том, что использовать личный дневник в постановке - это нарушение личных границ и копание в грязном белье, что Долорес этого не разрешала... И, разумеется, все свидетели были на её стороне, а не на нашей, потому что плакала именно она.
- Это память, - пытался я объяснить взрослым. - Мы делаем это, потому что мы все любили Долорес.
Неожиданная помощь пришла со стороны Дилана. Он сказал, что в искусстве не раз использовались дневники, что дневники издавались после смерти их авторов или на их основе создавали романы, и если Долорес не оставила письменного запрета, то в постановке её дневника нет ничего плохого.
- Это правда, - поддержал я. - Об известных людях после их смерти всегда ставят спектакли и снимают фильмы.
Но после Дилан стал говорить о том, что ради искусства можно делать что угодно. Где-то я уже слышал такое оправдание, что талантливому человеку всё позволено просто потому, что он талантлив, и не мог с этим согласиться. По мне, всё зависело от отношения. Глумиться над переживаниями Долорес, которая уже не могла нам ответить, было бы низко. Но мы хотели поставить спектакль ради любви и правды. И пусть мы никогда не узнаем, хотела бы она этого, - зато другие узнают, что она была не просто трагическим случаем, а живым человеком.
- А я предупреждал о вреде спойлеров, - вздохнул я.
Но наш спектакль никто не запрещал, Лили никто не винил, а Джерри ещё раз сказал, что если кто-то больше не хочет в этом участвовать, то может отказаться, - но все были готовы довести начатое до конца. А от Кейт все несколько отвлеклись, когда в корпус ворвался Дастин и добежал до окна в столовой, как если бы хотел вылезти в это окно. Но не успел - его преследовал мистер Брукс, догнал, повалил, а затем захлопнул дверь, так что никто больше не видел и не слышал, что происходит внутри. Мне стало тревожно. Сперва я подумал, что это Дастин чем-нибудь накидался и не контролирует себя, и мистер Брукс пытается с ним справиться, но...
Потом дверь распахнулась, и мистер Брукс выволок Дастина за шкирку, приговаривая, что тому нужен туалет, чтобы освежиться. Выволок в самом прямом смысле - Дастин волочился за ним по полу как мешок тряпья, не сопротивляясь. И это уже слишком было похоже на то, что не контролировал себя именно мистер Брукс. Его обступили другие кураторы и воспитанники, спрашивая, что происходит, и отбили добычу; я просто старался держаться от этого подальше. Ближе к концу смены у многих не выдерживали нервы, и хотелось просто это пережить.
- У вас снова душераздирающий вид, - сообщил я мистеру Дэвису. - Может, вас обнять?
- От этого никогда не откажусь.
И я его обнял. Он был порядочно выше, так что ему пришлось немного пригнуться.
- Вы хороший человек, - сказал я. - Не расстраивайтесь.
Началась движуха: в одну сторону сочувствующие побежали за Дастином - видимо, в медблок, в другую сторону за мистером Бруксом побежал мистер Бойл, что не обещало мистеру Бруксу ничего хорошего. В холле остался только мистер Дэвис, в растерянности присевший на пуф возле вешалки.
- Вы посмотрите, какие у него глаза, - неожиданно изрёк мистер Дэвис, воззрившись на вырулившего из-за угла Марка. - Это же что-то невозможное, они с ума меня сводят каждый раз.
- Ага, - охотно согласился Джерри. - Как у демона.
Пару мгновений Марк пребывал в ступоре от таких комплиментов, затем обошёл мистера Дэвиса по широкой дуге:
- Вы же знаете, я не из этих.
Провожал его общий мечтательный вздох.
Я посмотрел ему вслед с недоумением. Что в нём было такого привлекательного? Он был крепким, мускулистым, и, наверное, это можно было бы назвать красивым, но приближаться к нему, а уж тем более прикасаться совершенно не хотелось. Он был грубым, самовлюблённым, постоянно бил Джерри в ответ на его шутки. Как может нравиться кто-то, кто тебя бьёт?..
- Как у вас это получается?!.. - возопил я.
- Это - что?
- Почему он вам нравится?
- Ну, он же такой... такой. Красивый.
- А я его боюсь, - признался я. - И вообще многих мужчин боюсь. Вот вас не боюсь, - сообщил я мистеру Дэвису.
- И на том спасибо.
На самом деле Элайджу и Адриана я тоже не боялся, но в их случае были другие причины, по которым я бы к ним не подступился. И Джерри не боялся, но Джерри был другом, и у него был Проспер. Как-то выходило сложно.
К нам присоединилась миссис Гудмен, а мистер Брукс вернулся, в целости и сохранности. Мистер Дэвис заявил, что им нужно поговорить, и направился в кабинет, а когда мистер Брукс отстал - ухватил его за руку.
- И давно у нас кураторы за ручку ходят? - поинтересовался Джерри.
- Да не ходят они за руку, - проворчал я. - Просто пошли поговорить.
- Прекрати фантазировать, - добавила миссис Гудмен.
- Я не фантазирую! Я завидую! Они там сейчас вашу кровать займут...
Миссис Гудмен ещё немного поговорила с нами, будучи в доброжелательном настроении. Начало конкурса было отложено, но неумолимо приближалось. Перед самым конкурсом явился пьяный Бадр и что-то требовал от Лили, она спряталась от него в комнате Джерри, а тот грозился выкинуть его вон. Если раньше у Лили были с Бадром какие-то отношения, то на этом они явно закончились. Так себя вести было недопустимо вне зависимости от того, что Лили терпеть не могла пьяных из-за своего отца.
Мы бы не успели переодеться прямо перед нашим номером, поэтому Лили помогла мне надеть платье заранее. Я объяснил миссис Гудмен, что это нужно для спектакля, а остальные не обращали внимания, словно платье на мне было обычным делом, и это придавало мне уверенности.
Первым, что я услышал при входе в столовую, было восклицание: "Вау, они устроили настоящую сцену!". В самом деле столы отодвинули к стене, образовав свободное пространство, а стулья поставили рядами, так что получился партер. Я сначала сел в первом ряду рядом с Хавьером, но потом было велено освободить места для администрации, и я пересел на диван вглубь зала. Даже сам глава лагеря почтил нас своим присутствием.
Джерри хотел, чтобы мы выступили последними, поэтому мы посмотрели все чужие номера. Кто-то читал стихи, как Дилан и Индиа, кто-то пел - Айзек, Элайджа и Эми исполнили песню собственного сочинения о том, как дети счастливы в "Радуге", очень трогательную и с общим признанием "Я больше не гей! - Теперь у меня есть девушка! - А у меня появились друзья!". Наконец, когда желающих блеснуть талантом больше не осталось, на сцену вышли мы. Я попросил не загораживать обзор мистеру Дэвису, который сидел на другом диване с довольно безучастным видом и отказывался переместиться в зал, но не был уверен, что меня услышали. А потом мне стало всё равно. Я не видел зрителей. Были только я и Долорес, и под звуки голоса Джерри она писала свой дневник.
Элайджа играл "прекрасного принца". Смотреть на него с восхищением было совсем не трудно. Долорес вправду верила,что "принц" женится на ней - и кто будет её в этом винить?..
Поттер играл Поттера - с которым Долорес развлеклась, пока он был пьян. Милый, безобидный мальчишка-щеночек, которого можно потрепать по щеке и погладить по голове, и вспоминать с незлым смехом. Сам он, конечно, ничегошеньки не помнил.
Эдвин играл Марка - неприступного как скала "тёмного рыцаря". Он так вошёл в роль, что заранее завязал хвост, надел чёрную рубашку и держал во рту зубочистку, как это делал Марк. Сходство, на мой взгляд, было даже слишком узнаваемым, некоторые даже начинали их путать. Эдвин тоже хотел стать актёром, и я верил, что его ждёт большое будущее. Что до Долорес, она пыталась оказывать знаки внимания "тёмному рыцарю", но между ним и "принцем"всё же выбрала последнего.
Хавьер тоже отлично сыграл миссис Гудмен - ему напихали какого-то тряпья за пазуху, чтобы изобразить бюст, и красиво накрасили губы, из-за чего он всё время перед спектаклем прикрывал рот рукой. Он очень выразительно злился (хотя мне не удалось выудить из декольте бумажку, которую он должен был порвать) и ну очень выразительно прижимал меня к себе.
Лили сыграла Кейт. Раскладывала карты, показывала их мне, была куда мягче и нежнее, чем настоящая Кейт... Может, они были просто подругами, а может, и не только. Мне вечно не хватало продолжительности этой сцены, чтобы это понять.
Незнакомца, который напоил Долорес алкоголем и обошёлся с ней грубо, играл Проспер. Он был сильнее меня, так что это выглядело убедительно; он всё делал обстоятельно, уверенно, но бережно, так что я мог одновременно ничего не бояться как актёр и осознавать, насколько страшно было Долорес, которая не могла противостоять сильному мужчине и была словно игрушкой в его руках.
За неимением чёрной фаты мне выдали тёмно-синий шарф, который удивительно подходил к платью. В финале все персонажи начали обступать Долорес - и я медленно размотал шарф и укрыл им лицо, падая на сцену. Я лежал в темноте и думал: мы это сделали. Я восхищался Долорес и завидовал тому, что она могла играть на сцене, - и вот я тоже смог сыграть. Я ожидал, что меня захлестнут эмоции, что я буду плакать, - но этого не было. Только огромное удовлетворение от исполнившейся мечты.
Я встал, по-прежнему ничего и никого не замечая. Мы вышли в коридор и уже из-за дверей наблюдали за награждением. Денежный приз достался троим исполнителям песенки про "Радугу" - что ж, ради хорошей суммы не грех было и притвориться. К тому же песня действительно была славной и привязчивой. Мы поаплодировали победителям и ушли переодеваться. Я не без сожаления расстался с платьем. Джерри спрашивал, смотрел ли кто-нибудь в зал, на реакцию зрителей, но куда там... Кому-то показалось, что миссис Гудмен вышла на время спектакля, но сама она позже утверждала, что всё видела, просто пересела с одного места на другое.
Все мы изрядно сели на измену, когда в комнату Джерри ввалился мистер Бойл и закрыл дверь за собой, приперев спиной. Но оказалось, что его просто всё доконало и захотелось побыть в тишине, спрятаться от всех. Видимо, комната Джерри и Проспера превратилась в универсальное убежище.
- Вас обнять?.. - предположил я.
- Только попробуй, бля.
Я ожидал, что у всех нас будут проблемы, но вечно прятаться в чужой комнате было невозможно, и я ушёл к себе.
- Это было смело, - сказал Дилан. - Не ожидал, что вы дойдёте до конца.
- Спасибо. Мне кажется, теперь меня точно убьют.
- Это буду не я.
- Я знаю. Раз уж ты терпел меня столько времени...
- Ты не мой типаж как любителя историй. Скажи лучше, как ты думаешь, Долорес правда убили?
- Я не знаю. У каждого из нас своё мнение, и мы нарочно оставили открытый финал, чтобы зрители тоже могли думать по-разному. Ведь её дурные предчувствия ещё не означают, что кто-то ей угрожал.
- А всё-таки, как считаешь ты?
- Я считаю, главное - что все мы жили рядом с Долорес и не заметили, что её тревожило. Не так важно, убили её или она покончила с собой, - мы её не слышали. И мне было важно показать, что каждый видел в ней что-то своё и не видел главного. Так часто случается с талнтливыми людьми.
- А мне кажется, ваш спектакль и история вокруг него гораздо интересней, чем была сама Долорес, а в ней не было ничего особенного, - заявил Дилан и снова куда-то ушёл.
Я тоже вышел в коридор и как раз успел увидеть, как Марк, проходя по лестнице, ударил Джерри кулаком в живот. Джерри осел на пол, но идти в медблок отказался, так что мы с Проспером просто помогли ему добраться до комнаты. Не успел я подумать, как несправедливо, что Джерри огребает один, как явилась миссис Гудмен - уже совсем не в дружелюбном расположении духа. И потребовала Джерри к себе.
- Но мы все вместе ставили спектакль, - уверял её я. - Это была общая идея, а не только Джерри.
Меня никто не слышал. Как обычно. Миссис Гудмен попыталась утащить Джерри силой, Проспер молча, как сторожевой пёс, бросился на неё, хотел прижать к стене, но она оттолкнула его с силой, неожиданной для такой некрупной женщины.
- Не надо никого бить! - воскликнул я в отчаянии.
- Я никого не бью! - прокричала миссис Гудмен, обернувшись ко мне, и меня буквально отбросило её яростью.
- Я не вам! - от страха я тоже повысил голос. - Я ему!
Проспер, конечно, беспокоился за Джерри, но набрасываться на женщину было уже чересчур.
- Кто кого бьёт? - в дверях материализовался встревоженный мистер Дэвис.
- Никто никого не бьёт... - вздохнул я. - Просто мы сделали спектакль вместе, а отвечать почему-то приходится только Джерри, потому что он рыжий.
- Ваш спектакль оказался неудачным?
- Да нет, судя по отклику зрителей, спектакль удался. Просто у зрителей возникли вопросы. И мы могли бы дать комментарии все вместе, а не один только Джерри.
- Вы же актёры. Вы не должны сдаваться. Поставьте другой спектакль, который понравится зрителям. "Двенадцатую ночь", например.
- Ну не прямо же сейчас, - запротестовал я. - На коленке такое не делается. Может быть, завтра?.. Я не против продолжать.
Я не сомневался, что на следующий день мистер Дэвис забудет об этой идее, - но сейчас представлять постановку Шекспира под его руководством было заманчиво.
Так подошло время отбоя. Задерживаться и лишний раз вызывать гнев кураторов я никогда не видел смысла. Я вернулся в комнату - там с Диланом был Тео, и Дилан давал ему какие-то таблетки.
- Вашу аскорбинку я не видел, - проворчал я.
- Конечно, не видел, - согласился Дилан.
Чего я никогда не понимал, так это того, почему Дилан позволял крутиться рядом с ним любителей всяких сомнительных развлечений. Вот и ночью, когда мы уже легли спать и погасили свет, двое - я узнал по голосам Поттера и Бадра - прятались у нас от кураторов, а Дилан выходил посмотреть, делая вид, что идёт в туалет, свободен ли коридор. Бадр сказал, что я хорошо сыграл Долорес - это было неожиданно, но приятно.

Продолжение: *следует*)

@темы: friendship is magic, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты

Что-то после таверны-с-вампирами я задумался о том, что те мои персонажи, у которых личная сфера вообще была, всегда были теми, кто много отдаёт. Малопонятные примеры для себяВыход вверх для них, как правило, означал, что им удавалось кого-то спасти, после чего им предстояло долго собирать этого кого-то из кусочков физически (Эд Малькольм), психологически (СиДжей, Боливар Карель, Тристан Каскадо, Дэйл) или и то и другое сразу (Корнель де Монтеньи, Кир Рокканер, в некотором смысле Хоук), или просто продолжать любить кого-то, кто не любил их (Ними-Кошка, Орион, отчасти опять же Кир, потому что его любили, но родину и императора любили больше). Исключения бывали, но редко. И такие истории, конечно, приносили эмоции (когда персонаж не отчаивается, вкладывается всем собой и радуется малейшему результату, дающему надежду на благополучие в ещё более отдалённой перспективе), но с ними как-то напрочь забывалось о том, что чисто гипотетически может быть и как-нибудь по-другому.
Поэтому, когда у меня появляются персонажи, которые много получают - спасение, принятие (Хи-Гэ, Клауд, Николаус), - у меня шаблон не то что трещит, а выворачивается наизнанку что твой Кант, и нравственный закон над головой. Они же не для этого предназначены, вопит шаблон, они же ничем от других не отличаются, в них же нет ничего такого!.. Здравый смысл уже подсказывает, что для этого не требуется чем-то особенным отличаться, но охреневать не запретишь.

Сегодня выезд на Радугу. Долгое время не мог поверить, что после Радуги есть жизнь, старался закончить все дела, но, разумеется, успел не всё. Очень боялся.Очень боялся - игра долгая, персонаж челленджевый, есть риск слить, есть риск не поиграть вообще, и чёрт меня дёрнул вписаться в одиночку, знаю же по опыту Винчестеров, что без соигрока шанс на игру стремится к нулю... Дважды снилось, что я заехал, а никого из отряда нет и самую важную для персонажа вещь я забыл, или что совы оказываются вообще не тем, что заявлялось, и мастера вгружают какую-то дичь непосредственно на полигоне, и т.д.
Вчера бояться перестал, пришёл здоровый предыгровой пофигизм - ну, съезжу, постараюсь получить удовольствие, вернусь. Правда, для кооперации на заезд в гребеня за закрывшимся рыбхозом отдельной темы нет, чат отряда на вопрос об этом ответил мне тишиной, а общий чат на 40 человек флудит со скоростью одного сообщения в секунду и в нём такие вопросы тонут и игнорируются. Так что всё может оказаться совсем просто: не найду, с кем ехать, - не поеду

@темы: moments of life, moments of dream, соседи по разуму

Все крысы как крысы и загривочки у них действительно пахнут мёдом. А Спок пахнет нагретым шерстяным свитером.
А ещё у него, в столь нежном возрасте, уже рыжеватая кожа, как положено самцам. Меня со всех сторон заверили, что это нормально, просто у мальчика первый пон-фарр гормональный всплеск.
Про ЛорханаОчень не хочу думать, что у Лорхана хронь, хотя его ситуёвина всё-таки очень похожа на то, что было у Суини с детства. То весь день тишина, то полдня воркования во сне, зависит от погоды, давления, влажности и Юпитера в третьем доме, сиречь непредсказуемо. Что ж, с этим можно жить (и, как доказал Суини, - сравнительно долго), но пока не все а/б перепробовали - надеемся.

Не успел написать до игры, а меж тем в прошлый четверг я чудесно погулял с Верой. О маршрутеДождался Веры с работы на скамейке в саду Эрмитаж, где вечность не бывал, и мы пошли по Садовому, свернули на Щепкина, дошли до мечети, которая и сама по себе красива, а у неё ещё и вечерняя подсветка очень удачна. Запрыгнули в трамвай, который встрял в эпический затор в районе Каланчи, вышли и догуляли переулками до Бауманской. Гулять Бауманку люблю всегда, там прекрасная архитектура, да и на Щепкина есть интересные дома. Поговорили за театр, грядущую зергопьянку, обменялись мастерскими планами. Очень душевно получилось, надо чаще так делать

Пока шли с Амартом по весенней Щербинке - из того, что Сун Ланю надо было отдавать не глаза, а мозги, хотя всё равно бы не прижились, я породил очередной кроссовер. В котором герои идут на гору Баошань, как в Изумрудный город к Гудвину. Больше упоротых идей для свободного пользования (осторожно, опять антификсит!)И, как водится, все идут просить то, что у них на самом деле и так есть, поэтому им нужно дать только плацебо, чтобы поверили в себя. Железным Дровосеком как-то сразу видится Цзян Чэн - жизнь у него отняла примерно всё, он залатал дыры железом, так что на первый взгляд ничего кроме железа и не осталось, но сердце у него определённо есть. А Лев - конечно, Минцзюэ. Что до Элли с Тотошкой... это же Цзинь Лин с Феей. Который идёт к Баошань - правильно, чтобы вернуться домой. К родителям. Но Баошань не может ему этого дать, потому что невозможно вернуться в прошлое, к дому, которого больше нет. И вот он говорит: ты не настоящий волшебник!.. (Ну, мы же помним, что оригинальный Оз вообще девочка?)
Отдельный кайф: говорить "Ну я же не слепой!", переходя дорогу

На второй день Вескона не пошёл - перестраховался, чтобы успеть с работой. Додали соседи - игрой на пианино, пением на два голоса. "Очи чёрные", "Ваше благородие, госпожа удача", и вдруг - "Белая гвардия, белый снег". Вот как, как выразить им благодарность? Букет под дверь - как-то по-сталкерски, да и квартирой ошибиться можно... И бал не про#бал, но о нём напишу отдельно.

@темы: moments of life, friendship is magic, это крыса и ей не стыдно, фанфикшн, демоны по вызову круглосуточно

Вот теперь, пожалуй, можно сказать, что я открыл сезон'20 - в том смысле, что сыграл историю с большой буквы Ы, а не только хорошо провёл время на игре. И это хорошее начало.
Прошлая игра Дикты были год назад, и очень жаль, что так редко. Поэтому я обнаглел по-максимуму: во-первых, выдал в заявке пожелания, которые больше никуда и никогда, зная, что этот мастер додаст. И во-вторых, заловил Амарта, поскольку без соигрока, которому я доверяю на уровне "и в огонь и в воду", я бы такие идеи и не сыграл бы. И Дикта додала, и вводная начиналась с фразы "Жил-был мальчик, сам виноват", и я был намерен отыграть конфликт веры и чувства на все деньги, и я это сделал. Темы искушения священнослужителя у меня не было... да со времён форумки не было, но форумка - это несчитово, потому что сеновал, так что можно считать, что никогда раньше не было. Теперь есть. И к тому же в правильном смысле светлая, с игровой магией и с выходом вверх.
Доигровое пожизнёвое
Роль монашеского одеяния сыграла старая, видавшая виды ГП-мантия Аластора без опознавательных знаков на рубашку-дерюжку. Собрав это нехитрое субботним утром, я подхватил Амарта на Парке Победы, и мы поехали на Курский. Решили не ждать следующей электрички и воспользоваться МЦД. По цене диаметр и электричка аналогичны; диаметр выручает наличием зарядных гнёзд, но движется медленней. Плюс живописные виды на эстетику е#$ней. Коттедж в Щербинке я бы в одиночку не нашёл - тут не устаю восхвалять Амарта и его карту. Тот случай, когда не терпится начать игру, - тоже очень правильное ощущение...

Общий ворнинг: мы не хотели оскорбить чувства верующих, но случайно могли. Это слэш, местами не платонический, если для вас такие сюжеты неприемлемы - я вас понимаю и прошу не читать.
Предыстория персонажа глазами игрока
Дикта прислала мне сообщение с просьбой дать персонажу "простое немецкое имя" как раз в тот момент, когда я показал Птахе "Клауса". "Как его назвать? Ну не Клаус же!" - решил я и пошёл терзать Куруфин. Стоило ли удивляться, что первым же случайным немецким именем, которое он мне выдал, было Никлаус... Правда, вариант с выпадающей "о" - всё-таки швейцарский, поэтому звали юношу Николаус.
Николауса отдали в приют четырёхлетним мальчиком, когда он ничего толком не помнил, кроме того, что у него были мама и папа и он очень любил штрудель. Там он и воспитывался, и всё бы хорошо, если бы не один пожилой монах, который то и дело прикапывался к нему за малейшие, а чаще им самим выдуманные провинности и не жалел розог, и называл "отродьем сатаны". Мальчик искренне думал, что если молиться за вразумление этого монаха, то всё пройдёт, но не прошло. Он стал молиться больше - всё равно не прошло. В какой-то момент, когда он дошёл до отчаяния, совпало так, что старый монах заболел, и Николаусу поручили отнести ему в келью суп. А Николаус интересовался травами, и травник пускал его в свою мастерскую. Момент помутнения - и Николаус кидает в суп сушёные ягоды белладонны, не думая, что это закончится чем-то серьёзным...
...Монах умер. Чёрт его знает - может, и от болезни, а не от яда, но Николауса это ужаснуло: шутка ли, когда ты десятилетний ребёнок, и из-за тебя насовсем умирает человек! Он рыдал на похоронах, а затем изнурял себя всенощными молитвами и отказом от пищи, пока не слёг и его не убедили, что он умрёт, если продолжит в том же духе. Признаться он побоялся, и столь бурную реакцию на смерть старика списали на детскую впечатлительность.
Из приюта Николауса забрали в монастырь послушником. С красивым почерком и усидчивостью (вернее, устойчивостью) он вскоре попал в переписчики. Почти всё время он проводил в библиотеке за работой или за чтением; посторонние в библиотеку не допускались, и его самого не выпускали за пределы монастыря, так что он совершенно не знал людей и мирской жизни. Так он дожил до шестнадцати, когда однажды в монастыре остановился молодой студент по имени Гюнтер и внезапно с ним заговорил. Удачно поговорили о целомудрии святого Антония
Гюнтер показывал мелкие физические фокусы и рассказывал всякое интересное (Николаус понимал, что это не колдовство и что учёность - добродетель, поскольку жизнеописания многих святых и Пап включали в себя этап образования), был приятным собеседником, а ещё был хорош собой. Так эти двое договорились до перехода в горизонтальную плоскость - Николаус отпер запретную библиотеку, где их точно никто не побеспокоил бы, и затем позволил Гюнтеру взглянуть на книги. Ему и в голову не пришло, что Гюнтеру просто нужно было проникнуть в библиотеку
На следующий день Гюнтер резко исчез, не попрощавшись, и страх, что этому человеку может угрожать опасность, терзал Николауса не меньше, чем осознание, что он вновь согрешил. Из библиотеки ничего не пропало, никто ничего не заподозрил, кроме старшего библиотекаря, который намекал и угрожал, - но Николауса это волновало меньше всего. Он прибег было к проверенному способу покаяния - молитвам вместо сна и строгому посту, но, даже почти доведя себя до истощения, он только больше понимал, что воспоминания о содеянном его не отвращают, а греют. Какое уж тут раскаяние, когда мысли снова и снова обращаются не к богу, а к человеку, и все любовь, благодарность и сопереживание, ранее предназначавшиеся богу, теперь предназначаются ему...
Воспрял Николаус, только когда услышал, что поедет вместе с братом Франциском, которым всегда восхищался и уважал, в Рим. Перед дорогой он перестал изнурять себя бдениями и понадеялся, что повидает мир и развеется, и мучительная тяга к невозможному отпустит... Судьба, разумеется, распорядилась иначе, и невозможное произошло.
Забавно, что мне доставляют какое-то особое удовольствие два полярных типа персонажей: те, кто врут как дышат, не говорят ни слова правды ради собственной выгоды, играют роли, выдают себя за кого-то - и те, кто совершенно не могут врать и у кого из рук вон плохо получается притворяться. Николаус - из второго типа, причём в терминальной форме: он не то что врал - даже умалчивал с трудом, и при должном старании из него можно было вытрясти всю правду, кроме той, что вредила бы его близким (вот этого он не выдал бы и под пытками); он верил людям, причём всем, и категорически не умел спорить и настаивать на своём. Только постфактум понимаешь, насколько он иллюстрирует то, что монастырь ломает волю, - заранее я об этом не задумывался... И как же ему повезло, что обстоятельства сложились так, что ему пришлось принимать решение быстро. И какое же счастье, что теперь он рядом с людьми, которые в самом деле желают ему добра.

Отчёт отперсонажный. 22 февраля 1575 года. НачалоВ путь мы отправились втроём - я, брат Франциск и брат Готлиб, дюжий рыжебородый монах из другого монастыря. Отец Готлиб был бывшим ландскнехтом, из-за раны пикой в голову оставивший стезю воинскую и подвизавшийся в монахи, но оставивший ещё не все мирские привычки. Мы следовали с купеческим караваном, когда наткнулись на путников, переживших нападение разбойников. Брат Франциск подошёл к ним, дабы узнать, не нужна ли им помощь. Вернулся он в глубокой задумчивости и, должно быть, был столь удручён видом людских лишений, что вскоре почувствовал себя дурно и упал со своего осла. Нам пришлось остановиться в таверне на окраине Ингольштадта и остаться там до утра, поскольку на ночь городские ворота запирались. Едва брат Франциск хотел послать за доктором, как в таверну вошёл человек и отрекомендовался врачом. Брат Франциск остался с ним, а нас с братом Готлибом отправил на кухню.
- Ты смотри, какая женщина! - восхитился брат Готлиб, увидев высокую горожанку в шляпе. - Ты в своём возрасте должен уже интересоваться женщинами.
- Зачем мне ими интересоваться? Женщина - такой же человек, как и мы с вами.
- Э, нет, не такой же. Женщина - сосуд дьявола. Вот скажи мне, почему дьявол женское обличье принимает?
- Потому что для многих женщина является искушением.
- Вот!
- Но дьявол может принимать многие обличья.
Мы наконец добрались до кухни и трактирщика.
- Сейчас и попробуешь, хорошее ли здесь пиво, - говорил брат Готлиб.
- Я бы сперва подкрепился. Я успел проголодаться. Вижу, здесь есть картошка.
- Гишпанская репа? Садись, ешь. Колбасу бери.
- Так у меня же пост.
- Ты в путешествии, а значит, тебе положены эти... как их...
- Так я вовсе не привык есть мяса. Мне картошки будет довольно.
- Не люблю я этот мерзкий городишко, - ворчал брат Готлиб, не забывая прихлёбывать пиво и заедать кислой капустой.
- Отчего же?
- В прошлый раз, как я здесь был, местный лекарь едва не оставил меня без ноги.
- А это не тот же лекарь, который сейчас брата Франциска пользует? - забеспокоился я.
- Не помню.
- Как думаете, перед долгой дорогой мне позволительна вторая картошка?..
- Ешь. А потом можно будет в городе поразвлечься.
- Что же весёлого в городе ночью? Все спят, лавки заперты.
- Э, нет, в этом квартале есть места, что открыты и ночью. Можно драку устроить...
- Зачем же драться с добрыми горожанами?
- Как зачем? Это весело.
- Драться стоит только с грабителями или убийцами, когда на тебя нападают.
Тут я заметил, что у меня за спиной стоит брат Франциск, и поспешил уступить ему стул.
- Как вы чувствуете себя?
- Уже лучше.
Вокруг стола собирались люди, зашедшие в таверну, - местные и проезжие, кого задержала в пути разыгравшаяся непогода. Брат Готлиб спрашивал, почему их так много, не престольный ли в городе праздник, не женят ли кого или хоронят, но трактирщик отвечал, что ничего о том не знает и это просто гостеприимная таверна в хлебосольном городе.
Брат Готлиб пил всё больше пива и приговаривал:
- Видите, как я страдаю!..
- Вы невоздержанностью страдаете, брат Готлиб, - увещевал его я. - Вам бы помолиться.
А он рассказывал дурные шутки про покойников, за которые приходилось извиняться, требовал музыки; и когда один из постояльцев - господин, как мне показалось по его одежде, зажиточный, - взял гитару и сыграл песню о праведнике, брат Готлиб утверждал, что брат Франциск - самый настоящий святой, а затем кинул музыканту монету и велел сыграть что-то весёлое, чему радостно подпевал.
Я не сразу заметил в толпе Гюнтера - но не заметить не мог. Он стоял позади всех, в дверях, что-то записывал в своём блокноте, и мне порой казалось, что смотрел на меня, - и каждый раз, когда я случайно видел его издали, сердце во мне переворачивалось. Мне хотелось подойти к нему немедля, но не хотелось объясняться с братом Франциском. Лишь когда мы встали из-за стола и брат Франциск отвлёкся на шумевшего брата Готлиба, я отделился от них и обошёл толпу за спинами, сделав вид, что хочу налить себе воды.
- Здравствуйте, - сказал я, приблизившись.
- Здравствуй, - ответил Гюнтер. - Как ты здесь оказался?
- Проездом. Если бы брат Франциск не захворал, мы и вовсе проехали бы мимо...
- И куда путь держите?
- Далеко. - я помедлил, вспомнив, что брат Франциск не говорил посторонним о назначении нашего путешествия, но скрывать что-то от Гюнтера не хотел. - В Рим.
- Прости, что так быстро уехал тогда. Я услышал краем уха, что к вам должна была приехать какая-то большая шишка, с которой мне лучше не встречаться.
- Что ж... значит, господь даровал мне новую встречу, чтобы я не беспокоился, всё ли у вас в порядке.
- Мы ведь знакомы, ни к чему говорить мне "вы".
- Хорошо. А вы... то есть ты что делаешь здесь?
- А я здесь учусь. В здешнем университете.
Значит, это был город, в котором он жил?.. Поистине проведение привело нас именно сюда из множества других городов.
- Возьми померанец, - незнакомая женщина протянула мне ягоды на ладони. - А то вон какой худенький.
- У меня пост, - попытался отказаться я.
- Так ведь это не мясо.
- Это сладости...
- Возьми, не обижай даму, - подсказал Гюнтер.
- Я не хотел обидеть, - поспешно заверил я и взял ягоду. Она оказалась кислой, но очень вкусной.
- Наверное, в своём монастыре и не пробовал такого... А ты будешь? - обратилась она к Гюнтеру.
- А я никогда не откажусь.
Я оглядывался на брата Франциска - не хватился ли он меня, но он не без труда удерживал брата Готлиба, который с кем-то повздорил.
- Брат Готлиб невоздержан в пиве и вине, - вздохнул я, извиняясь. - Но на самом деле он человек очень благонравный и проявляет большое рвение...
- Я уж вижу, - кивнула женщина.
- Брат Готлиб был воином христовым и оставил ещё не все мирские привычки. Но если верить брату Франциску, пару десятков лет назад брат Готлиб был им более подвержен, так что он делает значительные успехи.
- Пару десятков? Сколько же ему лет? - полюбопытствовал Гюнтер.
- Почём же мне знать... за бородой не видно. Только бы на этот раз обошлось без драки.
- Драка - это весело, - возразил Гюнтер.
- Что же весёлого?.. И если что-нибудь разобьётся или сломается, то нам придётся платить, а наша казна и так невелика.
К нам присоединились брат Франциск и горожанин знатного вида, с цепью на груди.
- Я могу вам посочувствовать, - сказал он брату Франциску. - Это похоже на моих студентов. Вот что прикажете с ними делать?
- Стоит относиться к ним с терпением и смирением, - предположил я.
- И за какие грехи мне такое наказание?..
- Испытания даются нам не за грехи, а наоборот, для того, чтобы укрепить наш дух.
- Вот у вас есть родственники?.. - профессор прибег к помощи женщины.
- Вы хотите сказать, что студенты вам как дети?
- Я хочу сказать, что у всех бывают такие родственники, о которых думаешь: чтоб ты провалился.
- Нехорошо так говорить, - заметил я.
- Конечно, нехорошо. Но хорошо уже то, что я до сих пор никого не прибил, - и он потряс своей тяжёлой тростью.
- Вот мирская добродетель, - сказал я брату Франциску.
- Нам не стоит требовать от мирян столь же строгого соблюдения благочестия, что и от монахов. Но не стоит и попустительствовать грехам, - ответил он.
- Это верно, - согласился я. - Нельзя осуждать грешников, но нужно направить их к раскаянию.
- В мире много соблазнов. Но, сражаясь с ними, мы приближаемся к господу.
- Святой Антоний говорил, - припомнил я, - что не обретёт рай тот, кто не был искушаем; отними искушение у мира, и никто не спасётся.
- Господу раскаявшийся грешник дороже праведника.
Смогу ли я раскаяться? Я, едва брат Франциск удалился, вновь подошёл к Гюнтеру - и к той женщине, что была со мной так добра. Я не знал, о чём говорить, - мне просто хотелось быть с ним рядом, смотреть, слушать, пока была возможность. Он рисовал лекарственные растения, и выходило очень красиво и точно: ландыш, даже намеченный несколькими штрихами карандаша, узнавался безошибочно, словно живой.
- В нашей монастырской библиотеке тоже есть травники, - сказал я. - И бестиарии.
- А что такое "бестиарии"? - спросила женщина.
- Это всякие выдуманные животные, - сказал Гюнтер, не дав мне ответить.
- Вовсе нет... - возразил было я, но не успел сказать, что животные вполне настоящие, а он продолжал:
- ...Драконы, единороги...
- ...Они только в легендах, - и снова я не успел объяснить, что драконом дьявол обращается, как тот, которого победил святой Георгий, а в сотворённом мире драконов нет.
- Ты у него учишься? - женщина кивнула на профессора.
- Нет, не у него, - ответил Гюнтер. - Не думаю, что мне пригодятся в жизни изречения блаженного Августина.
- А ты как думаешь? - спросила она меня.
- Я думаю, что мудрость святых отцов и подвижников помогает и вдохновляет и в мирской жизни.
- Я тоже так думаю, - согласилась она. А после сказала: - Я не могу смотреть на твои босые ноги. Неужели в монастыре тебе не дали ботинок?
- У меня были ботинки, но они развалились. А я ведь отговаривал всех от этого. Мне привычнее ходить пешком.
- Если стопчешь ноги, будешь задерживать своих братьев, - строго сказал Гюнтер. - А если появятся язвы, им придётся тебя лечить. На дорогах грязь, в грязи стекло...
Я был так тронут заботой, что почти не знал, что ответить.
- Не стопчу... У меня есть осёл. Хотя я и о нём говорил братьям, что буду идти пешком. А то как-то неловко.
- Ты не умеешь ездить на осле?
- А вы видели его глаза? Как можно вот так взять и без спросу сесть кому-то на шею? Говорю же, неловко...
- И всё-таки пусть брат Франциск купит тебе ботинки... или хотя бы сандалии.
- Брат Франциск и так много тратит на брата Готлиба, и я стараюсь не увеличивать его траты... Но мы купим, - поспешно пообещал я, прежде чем меня вновь начали бы убеждать. - Наутро зайдём в лавку и купим. Ты прав, я ещё не бывал настолько далеко от монастыря.
- А где твой монастырь? - спросила женщина.
- Далеко. Мы уже без малого неделю в пути.
- И как живётся в монастыре, хорошо?
- Конечно, я счастлив, что я настолько близок к богу.
- В самом деле, о чём это я спрашиваю...
- Но ты ведь не с детства в монастыре? - спросил Гюнтер.
- С детства. И я не знаю, где бы я был сейчас, если бы не попал ребёнком в монастырский приют.
- В мире много дорог... А это кто такой? - Гюнтер указал на человека в чёрно-белом клобуке.
- Я его не знаю. Это монах другого ордена, доминиканского. Здесь владения нашего ордена заканчиваются.
- То есть нам теперь будут проповедовать не только они, но и вы?
- Мы на рассвете уйдём. А у вас наверняка есть в городе свои храмы и монастыри... собор, ведь город-то большой. Быть может, есть даже реликвии.
- Понятия не имею, - пожал плечами Гюнтер.
Я понял, что хочу поговорить с ним наедине, и спросил о том, что явно интересовало Гюнтера больше, нежели реликвии:
- Я слышал, здесь есть библиотека?
- Да, я в неё захаживаю.
- Я бы тоже хотел на неё взглянуть.
Он понял, что я не знаю помещений таверны, и проводил меня в зал на верхнем этаже. Книжные шкафы простирались там вдоль стен, от пола до потолка, перемежаясь чучелами диковинных животных, причудливыми статуэтками и чертежами. Но мне не было бы дела до книг, если бы при входе нам не пришлось протолкаться мимо компании постояльцев, что-то бурно обсуждавших. Я ходил вдоль полок, надеясь, что люди уйдут.
- Интересно, кто собрал такую богатую библиотеку...
- Должно быть, не одно поколение, - предположил Гюнтер. - Или в голодный год люди расплачивались книгами.
Я перешёл к другому шкафу, а Гюнтер неожиданно вышел, и довольно быстро, - я увидел лишь его спину, удаляющуюся по коридору. Что ж, я сам виноват: следовало сказать, что хочу видеть его с глазу на глаз. Или он понял бы меня превратно? Или понял бы именно так, как нужно?..
Я продолжал рассматривать книги, когда за моей спиной вдруг появился брат Франциск. Он умел незаметно подходить сзади.
- Я вижу, ты познакомился с местным студентом?
- Да, я как раз осматриваю библиотеку... её собирали, быть может, многие поколения.
К счастью для меня, те горожане, что всё никак не уходили, заговорили с нами, требуя объявить новый крестовый поход на Балканы, где христиане томились под властью иноверцев.
- Это решать Папе, - сказал я.
- Вы только отмахиваетесь! - люди были возмущены и возбуждены, особенно один мужчина.
- Вы можете написать прошение на имя Папы, - предложил я.
Это отвлекло людей на некоторое время.
- Я помню карту... Балканский полуостров - это ведь так далеко, - сказал я брату Франциску. - Удивительно, что эти люди так горячо принимают к сердцу беды столь далёких братьев-христиан. Разве это не трогательно?
- Это значит, что в городе всё благополучно, - ответил он. - Простые люди всегда думают о насущном, о том, чего им не хватает. Они начинают задумываться о высоком, только когда у них всё есть.
- В таком случае можно порадоваться за них, - сказал я.
- Видимо, господь не посылает им испытания нуждой. Должно быть, он посылает им другие.
- Порой испытание изобилием едва ли не более трудно.
- Это верно. Но не стоит судить людей строго.
- Не в материальных благах счастье...
- Плоть слаба!.. Так ты подружился с этим студентом? - повторил он вопрос, которого, я надеялся, я уже избежал.
Пока мы беседовали, Гюнтер вернулся в библиотеку и теперь прогуливался. Я всегда любил говорить с братом Франциском, но сейчас это было слишком не вовремя.
- Мы были знакомы раньше, - ответил я.
- Он приезжал к нам в монастырь? Как давно?
- Давно... с месяц назад или больше.
- Я его не помню. И о чём же вы разговаривали?
- Он рассказывал много интересного о свойствах вещей. Он изучает естественные науки, это очень полезно, особенно в миру, - знать, как помочь людям в случае болезни...
- Это вроде медицины?
- Не совсем. Он называет это... фармацевтика. Наука о лекарственных травах.
Тут люди, что составляли прошение на имя Папы, подошли к нам и попросили поставить подписи под петицией об уничтожении еретиков. Почерк был ужасный - лучше бы они обратились ко мне, чтобы я написал под диктовку.
- Еретиками и так занимается Инквизиция... - простонал я.
- Так пусть она займётся сарацинами.
- А сарацинами она не занимается. В крестовые походы ходит воинство христово...
Но меня уже не слушали. Размахивая письмом, его автор отправился дальше собирать подписи. Немудрено, что вскоре мы услышали громоподобный рёв возмущённого брата Готлиба.
- Что ты пишешь! - громыхал он, и казалось, вот-вот спустит несчастного с лестницы. - Какой ещё "святой отец"! Его Святейшество, верховный первосвященник, епископ Рима!..
- Брат Готлиб, не сердитесь, - просил я. - Это миряне, им позволительно не знать полного титулования Папы Римского...
- Немедленно перепишите как следует!
- Я помогу им переписать, - и брат Франциск увёл людей назад в библиотеку, подальше от гнева брата Готлиба, а брат Готлиб приобнял меня за плечи и поволок вниз.
- Даже сам Папа снисходителен к мирянам, как бы к нему ни обращались, - продолжал я по дороге. - Вот, скажем, если к нему обратится ребёнок...
- Сейчас ты всё расскажешь, - пообещал брат Готлиб, другой рукой подхватил внизу ту женщину, которая разговаривала со мной и Гюнтером раньше, и потащил нас дальше, в подвал.
- Зачем вы ведёте эту женщину?!..
Вместо ответа брат Готлиб попытался зажать мне рот ладонью, но я мотнул головой.
- ...Вот я и говорю: если к Папе Римскому обратится ребёнок и назовёт его просто "Папа", Его Святейшество отнесётся к этому снисходительно!..
Брат Готлиб, доведя меня до нижней ступени лестницы, подтолкнул меня в спину и ещё добавил пинка коленом под зад, так что я оказался прямо перед женщиной. Я подумал, что это продолжение его дурных шуток о том, что мне следует интересоваться женщинами, и он подговорил её к какому-то непотребству, и я начал уже было извиняться, но женщина смотрела на меня серьёзно и сказала:
- Мне нужно с тобой поговорить.
- Я к вашим услугам... но для этого брату Готлибу было не обязательно бить меня коленом.
- Я прошу прощения. Просто дело срочное... Я твоя мать.
Я смотрел на неё и не мог поверить ушам и глазам. Уже столько лет, как я перестал ждать...
- Но... как ты меня узнала?!..
- Я всё это время следила за тобой. Но меня не пускали к тебе...
- Но почему?.. Хотя бы весточку, записку, просто знать, что у тебя всё в порядке...
- А они тебе не говорили?!
- Нет... Мне только сказали, что мама и папа больше не придут, что я должен простить их и молиться за них. И все эти годы я за вас молился, но ничего не знал.
- Видишь ли, мы с твоим папой... к сожалению, он умер несколько лет назад... протестанты. И нам приходилось скрываться.
- Тогда... почему ты здесь?! Тебе нужно уходить, здесь может быть опасно...
- Я не уйду без тебя! Пойдём со мной, нас на Дунае ждёт лодка!
Она держала меня за руки, и я совершенно не мог прервать этого разговора, но и бежать было немыслимо.
- Но я послушник! Я приму постриг... Я не создан для мирской жизни, я её не знаю!
- Узнаешь! Жизнь монаха - не твоя жизнь, ты живёшь чужой жизнью!
- Это моя жизнь! Это мой путь, я ступил на него и не могу с него сойти. Я посвятил себя богу, и мне нравится эта жизнь!
- Ты её не выбирал, её выбрали за тебя!
- Я всё выбрал сам... Мне нравится переписывать книги, нравится помогать братьям на пасеке и в огороде. Я больше ничего не умею, я стану тебе обузой! Если тебе нужна помощь, я лучше останусь в монастыре и буду присылать тебе...
- У меня есть деньги. Там, где я живу, я богата, я известна... Я не прошу тебя сменить веру, но я прошу хотя бы попробовать. Ты всегда сможешь вернуться.
- Но я католик и могу жить только как католик! Я понимаю... я всегда думал, что мы верим в одного бога, просто делаем это по-разному. Я люблю тебя, я счастлив видеть тебя, но я не смогу жить иначе.
- Ты сможешь жить как католик. У нас никого не преследуют.
- Я не могу вот так уйти... оставить братьев. Я многим им обязан.
- Ты можешь написать им записку. Они доберутся до Рима и без тебя. А ты посмотришь мир, посмотришь жизнь, увидишь, как живут люди! Скажи мне, где бог требовал удаляться от мира?.. У нас всё просто, всё так, как у первых христиан. Нет Папы, нет посредников, только ты и Иисус!
- Святой Антоний и святой Франциск жили так, как первые христиане... - возражал я.
- Они, конечно, почитаемые мудрые люди. Но они не должны решать вместо тебя, как тебе жить! Ты должен сам увидеть, как можно жить по-другому, и тогда выбрать. Если ты выберешь монастырь, я отпущу тебя.
- Что ты такое говоришь... - шептал я. - Это ересь! Не говори так... Если бы не мудрость святых, я не знаю, что бы со мной стало, я бы погиб.
Я не знал, чего я боялся больше: что ересь проникает в мои уши, что само по себе грех, или что нас кто-нибудь услышит и мама попадёт из-за меня в беду.
- Но почему?..
- Я слаб, мама... Я даже в стенах монастыря, вдали от мира, не мог противостоять дьявольским искушениям! Мне всю жизнь каяться нужно, я грешник, мама!..
- Да что такого ты мог нагрешить? Заповедей всего десять: не убей, не укради...
- И я даже их соблюсти не смог!.. - в отчаянии воскликнул я.
- Что же ты сделал? Морковь прополол неправильно?
- Я убил, я убийца, мама!.. - она прижала меня к себе, и я заплакал у неё на плече, как ребёнок.
- Мальчик мой... как же такое вышло?..
- Я ребёнок был... и один старый монах постоянно порол меня, называл отродьем сатаны. И дьявол меня под руку толкнул - он заболел, мне поручили суп ему отнести, а я был вхож в келью травника, увидел ягоды белладонны, и бросил их в суп... Так надеялся, что обойдётся, - не обошлось...
- Так с ребёнка и спросу нет! Кто в детстве не грешил?
- Я знаю, что никто не безгрешен, и святые в детстве грешили, а потом каялись... Но я ещё согрешил!..
- Что же ещё?..
- Я... прелюбодействовал.
Вот я и выговорил всё, о чём и на исповеди не говорил. Почти всё...
- Так это оттого, что тебя в монастыре заперли! Воздержание - это противоестественно. Разве господь не говорил - плодитесь и размножайтесь?
- Дьявол искушал меня в обличии человеческом! И продолжает искушать...
- Да ты влюблён, мальчик мой! Ты был с девушкой? Кто она? Она здесь, в этой таверне?
Я замотал головой. Если бы она только знала!..
- Нет... Это не важно.
- Тебе жениться нужно, завести детишек, у нас это можно!..
- Я не могу!.. Я и сам погибну, и других погублю...
- Отчего же погубишь? Все люди так живут, тебя вырвали из мира, но ты можешь в мир вернуться! Попробуй, пока ещё не принял обеты, чтобы потом не пожалеть!
И только в большее смятение меня повергало осознание, что наутро уплыть по Дунаю будет для меня так же нестерпимо, как и сесть на осла и поехать прочь по дороге, - и то, и другое значило новую разлуку с Гюнтером, теперь уж окончательную.
- Я не могу просить тебя переменить веру... - прошептал я.
- Но и я тебя не прошу.
- Где ты живёшь... это далеко отсюда?
- Да. Нас на другом берегу ждут лошади...
- Я должен всё обдумать. Я обещаю решить до рассвета. Мне нужно помолиться, посоветоваться... - нет, конечно, я не стану тебя выдавать! - и извиниться перед одним человеком. А теперь мне нужно идти, брат Франциск меня ждёт.
Пока мы говорили, в подвал несколько раз кто-то спускался и спрашивал, не исповедь ли это, и я неизменно повторял, что я послушник и исповедь принимать не могу, и это только духовная беседа. Спускался и брат Франциск, и что хуже всего, он застал меня плачущим, после признания в убийстве. Я сказал, что всё хорошо и я просто растроган, но понимал, что мне придётся говорить с ним. И говорить о том, способен ли я остаться в миру.
Конечно, я хотел бы скорее поговорить с Гюнтером, но он сам был занят беседами с женщинами за столом, и я не мог его отвлечь. Пожалуй, и к лучшему, что он был увлечён и не заметил, как я вытираю глаза краем рукава рубахи. И брат Франциск нашёл меня прежде и позвал поговорить. Это обещал быть долгий разговор: он выбрал свободную комнату и велел мне сесть.
- О чём вы говорили с той женщиной?
- Она хотела со мной побеседовать, открыть мне душу. Я утешил её, и знаете... это тоже принесло мне утешение. И я подумал, что мог бы... чаще видеть людей, говорить с ними, приносить им утешение и воодушевлять.
- Ты хочешь проповедовать? Ты видел мир всего неделю, а это сложное дело.
- Я понимаю. И всё же мне кажется, что это может быть моим призванием.
- Что же так растрогало тебя в рассказе этой женщины?
- Она рассказала... - мне едва ли не впервые пришлось лгать, чтобы не выдать мать, - ...что в юности она овдовела, обеднела и вынуждена была отдать своего ребёнка родственникам. А потом, не то из-за войны, не то из-за эпидемии, родственники переехали, и она не знала, где теперь её ребёнок. Но она много молилась богу и святым...
- И что было потом? Она нашла ребёнка?
- Нет. Но я утешил её и сказал, что господь услышит её молитвы и, раз таково её искреннее желание, позволит ей встретиться с её сыном.
- Ты сам сирота... потому это так задело тебя? Потому что ты не знал своих родителей?
- Да. Потому я пожелал ей от всей души встретить своего сына.
- А ты бы хотел встретить своих родителей?
- Да... я бы хотел знать, что они живы и что у них всё в порядке. Я молюсь за них, молюсь о том, чтобы господь их не оставил.
- Но ты ведь понимаешь, что богатые люди обычно не бросают детей. Что если твои родители - разбойники, воры? Что тогда?
- Тогда я буду молиться о них только больше... об их вразумлении и возвращении на путь благочестия. Не бывает ведь безнадёжных грешников.
- Верно. Но бывают еретики, худшие из грешников, что отринули саму возможность покаяния и усомнились в истинности церкви, считая, что лишь им доступна истина.
- Истина известна одному богу, - заметил я.
- Но грех гордыни - самый страшный из грехов, потому что это грех Десницы, отпавшего от бога.
- Порой и еретики раскаиваются, - возразил я.
- Ох, Николаус... лучше бы твои родители были бедняками.
- Вы что-то знаете? - спросил я.
Они всё знали, они все знали!.. Оттого и "отродье сатаны", и строгий надзор, - знали, но никто не говорил!..
- Я боюсь, что это будет слишком тяжёлой ношей для тебя.
- Господь не посылает нам испытаний, которые были бы нам не по силам.
- Ты совсем не помнишь своих родителей?..
- Почти. Я помнил только, что у меня были мама и папа и что мама готовила вкусный штрудель.
- Что ж. Твои родители были еретиками. Твой отец умер, а твоя мать... она не просто покинула лоно церкви, она проповедует. И пишет книги.
Многое в протестантстве было странным и непонятным. Люди, живущие без пастырей, без святых обрядов и образов, растущие как трава, где каждый сам толкует слово божие в меру своего невежества, - это само по себе было иным миром, словно сказочная страна, где всё было наоборот и ходили на головах... Но женщина-проповедник? Это казалось богохульством, злой насмешкой над основами христианства. Почему мама умолчала об этом?..
- Прооведует? Женщина?.. - переспросил я. - А в детстве я так любил представлять, как мы бы молилис вместе...
- Да. Она отказалась от тебя, отказалась от семьи ради того, чтобы сбивать людей с пути истинного, смущать их умы и отвращать от церкви. Сколько людей никогда не спасётся, сколько детей не были введены в церковь её усилиями!..
Я слушал вполуха. Мама говорила о том, что мне не оставили выбора... но был ли выбор у детей, рождённых протестантами? Мне повезло причаститься церкви, я не мог об этом жалеть. Но каким же я был грешником! Лгал, покрывал еретичку, чуть было не сбежал с ней...
- Я буду молиться о том, чтобы господь осенил её своей истиной и помог вернуться к церкви, - твёрдо сказал я.
- Церковь готова принять раскаявшихся еретиков, если они готовы принять церковь в сердце своё. Никто не сможет запретить тебе любить свою мать...
- Родители даны нам не просто так, - сказал я.
- Но Иисус сказал: оставь отца своего и мать и следуй за мной. Сказано, что муж и жена - плоть едина и так спасутся, но не сказано, чтобы родители спаслись через детей, или дети через родителей.
- Мы должны способствовать спасению ближних своих. Знаете, я теперь ещё больше прежнего хочу проповедовать, нести людям утешение и свет божий. Если моя мать отвратит от праведного пути пятьдесят человек, а я хотя бы одного укреплю в вере, это уже будет искуплением и даст мне радость служения людям...
- Что бы ты сказал ей, если бы встретил её?
- Я... не знаю. Прямо сейчас я к этому не готов. Но, думаю, со временем я смогу подобрать правильные слова, чтобы при встрече вложить в них всю свою любовь и всю свою веру, чтобы убедить её отринуть ересь и прийти к покаянию.
Я и сам себя не мог спасти - куда мне замахиваться на спасение других! Зато брат Франциск останется спокоен.
- Из тебя может получиться очень хороший проповедник, Николаус. Но не спеши. И если что-то будет тревожить тебя, говори со мной.
- Да, конечно... спасибо. Я... просто хочу что-то сделать.
Мы вышли. Я был в ещё большем смятении, чем прежде. Брат Франциск знал о моей матери - но знал ли, что она здесь? Стоило ли предупредить её?.. Но она вновь скажет, что не уедет без меня, а я навлеку только больше подозрений, если стану часто искать с ней встречи.
Но едва мы спустились, как в кухню таверны вошёл господин с бородкой, видимо, кто-то из городской власти, и сообщил, что произошло убийство. Все зашумели, высыпали в зал, окружили тех, кто что-то знал. Назвали имя убитой женщины - она была местной горожанкой. Брат Франциск позвал нас с братом Готлибом наверх, помочь перенести на ледник тело. Мёртвая женщина ещё не окоченела, но от неё уже веяло могильным холодом. Кровь залила платье у неё на груди и уже запеклась и потемнела. Брат Готлиб, держась за тело, кривился так, словно не был ландскнехтом и отродясь не видел покойников.
Спускаясь в подвал, брат Готлиб болтал, что эта женщина была еретичкой, сама открылась ему, не устояв перед его могучей бородой, и говорила богохульства, а он хотел склонить её к истинной вере на сеновале. От этих слов моё сердце сжималось страхом за мать. Инквизиция никого не казнила, но всем известно, что миряне способны по своему разумению вершить суд и расправу над иноверцами. Трактирщик открыл погреб, и, опустив тело на лёд, я сотворил краткую молитву о упокоении души этой женщины, умершей без покаяния, и о прощении ей грехов.
- Ты только не говори, что она была еретичка, - учил меня брат Готлиб. - Чтобы другие еретики и сочувствующие ей не улизнули.
- Да, я понимаю, я не буду говорить, - обещал я, и брат Готлиб одобрительно потряс меня за плечо. Мама говорила, что это он устроил нашу встречу из христианской доброты и сострадания, но знал ли он о том, кто она такая?..
После столкновения со смертью ты - словно очнувшийся от долгого сна: ещё не развеялась туманная завеса, заслоняющая мир от тебя, и ты смотришь с удивлением на человеческие фигуры, движущиеся за ней. Я поднялся из подвала, но люди, стоявшие у входа в зал, не давали мне пройти и принялись расспрашивать, кого убили и как убили, застрелили или же зарезали, и где убили, из какой комнаты несли тело, я ведь всё видел!.. Мне едва достало терпения объяснить, что я видел лишь кровь на теле и нёс его от лестницы, и что лучше спросить брата Франциска.
И в кухне профессор рассуждал что-то о том, цело ли тело или же обезглавлено. Все удивлялись его горячему интересу к печальному происшествию, на что он отвечал, что ежели в таверне орудует убийца, то надобно знать, с кем мы имеем дело. Я устало сказал, что тело цело, что отпевание непременно произойдёт и брат Франциск наверняка уже занят приготовлениями. Брат Готлиб, дабы я не слонялся без дела, отправил меня найти брата Франциска. Я поднялся к библиотеке и увидел, что брат Франциск беседует с двумя доминиканцами, один из которых, в чёрном капюшоне, был наверняка инквизитором.
Представители городских властей тем временем пытались кого-то арестовать; затем прошёл слух, что человек, обвинённый в убийстве, сбежал, забрав одного из наших троих ослов. Мне было жаль осла, но его пропажа показалась мне знаком свыше, что мне не следует продолжать путешествие в Рим с братом Франциском и братом Готлибом.
После своей беседы брат Франциск позвал меня на отпевание. Когда же мы вернулись на кухню таверны, там творилось нечто неизъяснимое. Сразу несколько человек, жестикулируя, разговаривали с пустым воздухом перед собой. Брат Готлиб тоже вжимался в угол, как перепуганный заяц (что было проблематично при его фигуре), и твердил, что видит призрака. Мы с братом Франциском стали его урезонивать, что он перебрал пива и вина и ему надлежит помолиться, но всё тщетно. Гюнтер, который, как и я, никаких призраков не видел, говорил, что галлюцинации могут возникать от отравления, от недосыпа или от волнения. Вероятно, некоторые были столь потрясены убийством, что им мерещилась несчастная мёртвая женщина.
- Почему призрак креста не боится? - жаловался брат Готлиб.
- Потому что вера твоя слаба, - ворчал я. - Призраков не существует, это бесы искушают тебя.
Теперь брат Готлиб боялся и шагу ступить один и прятался за брата Франциска, вцепляясь сзади в его пояс. Невозможно было смотреть на это без смеха. И это значило, что брат Франциск будет в ближайшее время надёжно занят. Я решился:
- Мне нужно поговорить с вами... с тобой, - обратился я к Гюнтеру. - Извиниться.
Я даже удивился, что он не стал ни о чём спрашивать, просто встал и пошёл наверх. Часть моего разума почти надеялась услышать от него, что случившееся с нами было не более чем забавой, что у него в распутной мирской жизни довольно девиц и юношей и что он не пожелает больше видеть скучного монашка, которому самое место за пыльной кафедрой переписчика. Тогда мне придётся выбирать лишь между братьями и матерью.
- Здесь? - спросил он, подойдя к библиотеке. - Или наедине?
- Лучше наедине, - решил я, увидев, что в дальнем углу уже кто-то был. - Впрочем, им нет до нас дела, и мы вряд ли найдём...
Но Гюнтер уже поднимался по ступеням чёрной лестницы выше.
- Чердак?.. - изумился я. - Что ж, там нас точно никто не побеспокоит.
Словно мальчишки, прятавшиеся на чердаке от взрослых, мы сели рядом. Я вдохнул поглубже.
- Так вот... я извиниться должен. Хотя бы перед тобой, раз перед господом повиниться не получается.
- Извиниться? За что?
- За то, что был слаб. Я поддался соблазну и тем погубил и себя, и тебя, но я и так пропащий, а ты...
- Ты... о нас с тобой? Но ведь это я тебя совратил.
- Ты мирянин, а я - служитель господа, почти монах. Мы должны оберегать души людей от греха, а я не смог тебя уберечь!
- Ты сожалеешь?
- Нет! - я сам поразился, с какой горячностью я это сказал. - Нет... В том и дело, что я раскаяться не могу, раньше всегда мог, а теперь не выходит. Ведь для того, чтобы раскаяться, нужно...
- ...Знать, что ты сделал что-то плохое, - продолжил Гюнтер.
- Да. Нужно ужаснуться греху. А я не могу.
- Значит, это и не грех вовсе. Ведь что такое грех? Это когда понимаешь, что поступил против своих убеждений, совершил ошибку. Когда совесть и душа неспокойны, можно их облегчить покаянием. Но если совесть молчит, значит, ты сделал всё правильно, и это не грех, а опыт.
Как соблазнительно было думать, что это не грех!.. Что никому от моей любви нет вреда, что я не отнимаю чужого... Но я отнимал свои помыслы от служения, и если я жертвовал жизнью, посвящённой господу, мне нужно было знать, ради чего я жертвовал, и ради чего жить теперь.
- Для тебя всё просто, ты мирянин... - совершил я отчаянную и безнадёжную попытку вернуться к мыслям о том придуманном Гюнтере, для которого я ничего не значил.
- Вовсе не просто, - возразил он. - Это... не только в монастырях запрещено, но и в миру преследуется. Приходится скрываться. И выбирать, с кем. Очень выбирать.
Я не знал, что ответить. Я и не задумывался, чего ему стоило довериться мне - не меньше, чем для меня довериться ему. И этого было почти довольно, чтобы остаться в Ингольштадте...
- Но для меня оставить монастырь... Я не знаю мирской жизни!.. Впрочем, тебе не стоит беспокоиться об этом...
- Это не беда. Руки у тебя есть, голова тоже, найдёшь занятие по себе.
- В мирской жизни столько соблазнов, столько ловушек, расставленных дьяволом на земле... А я слаб, я великий грешник, мне до самой смерти вдали от мира каяться нужно!..
- В чём же ты нагрешил, братьям недостаточно хорошо помогал?..
- А что если я убийца?
Во второй раз признаваться было легче. Я взглянул ему в глаза, но не прочёл в них и тени отторжения.
- От разбойников защищался?..
- Нет, - я помотал головой. - Ребёнком был...
- Отец домогался?
- Ну что ты такое говоришь!.. Я отца своего и не помню...
И я рассказал и ему свою историю с отравлением старого монаха.
- Если убил - значит, нужно было, - просто рассудил Гюнтер.
- Убивать никого не нужно, только бог имеет право судить... Все терпели - и я должен был терпеть, но меня дьявол под руку толкнул.
- Кому ты должен, братьям?! Они не должны решать, как тебе жить!
- Я им всем обязан... Как же мне быть?.. - прошептал я, не зная, к кому обращался с этим молитвенным вопросом. - Может, я и не создан для жизни в монастыре. Но я и братьев не могу оставить, и мать свою люблю, и тебя... никогда уже не забуду. И господь не подскажет...
- А он никогда не подсказывает. Только ты можешь решить. Дай мне руку.
Он протянул мне раскрытую ладонь, я вложил в неё свою, и он поднёс её к губам и поцеловал.
- Что ты делаешь?!.. - прошептал я, но сжал его ладонь, больше всего желая, чтобы эти минуты продлились вечно.
- Если мои прикосновения тебе не противны...
- Нет!.. - так же пылко, как первое.
Гюнтер привлёк меня к себе, я выпустил из рук чётки, они скользнули вниз по запястью. И все убеждения, все сомнения остались позади - хотелось только прикасаться к нему, чувствовать его, отвечать ему телом и душой, а на слова уже не было сил, успевать бы дышать.
- Я хочу, чтобы ты был свободен, чтобы ты не был ничьим рабом... - Гюнтер говорил, говорил, а я не слышал значения слов, но слышал их смысл, и это было больше, много больше, чем я мог ожидать или хотя бы представлять. Я шёл к нему, чтобы он решил за меня, поскольку я привык следовать за другими. Чтобы он сказал: "останься" или "уходи". Но он не хотел меня удержать, как хотели другие, он... верил в меня?.. Больше, чем я сам в себя верил...
- А чего хочешь ты сам?
- Я не знаю!.. - выдохнул я, но о том, чего я хотел в тот момент, красноречивее всего говорили не слова.
- Ты должен жить своей жизнью, должен сам выбирать, что тебе нравится, что ты считаешь правильным... Твоя жизнь, твой опыт принадлежит только тебе самому, и никто, ни бог, ни монахи не имеют права ей распряжаться!..
Я уже не слышал его в финале, лишь держался за его руки и не отрывал от него взгляда, и следом, в оглушающей тишине, я услышал только:
- Живи, Николаус... Пожалуйста, живи.
- Я буду жить, - обещал я, потому что уже не мог иначе. - Я останусь здесь и буду жить, я только спрошу благословения матушки и отца Франциска...
В тот момент всё казалось таким простым. Я даже подумал, смогу ли поступить в университет, - если это стоило денег, я не сомневался, что смогу их заработать. Я был готов горы свернуть, только чтобы называть этого человека своим другом, чтобы хоть изредка видеть его так близко.
Поистине было чудом, что нас никто не застал; лишь один раз во время разговора я услышал внизу голоса и, заглянув под лестницу, увидел маму с каким-то незнакомцем и решил, что в ней опасности нет. Гюнтер взял меня за края робы и запахнул их, легонько меня встряхнув и вернув с небес на землю. Пора было возвращаться - и тут снизу раздался шум.
- И не поймёшь, в самом деле что-то случилось или опять кому-то что-то мерещится... - проворчал я.
Но шум был совсем близко, и мы спустились. Прошли мимо других зевак, говоря, что ничего не видели, к комнате, в которой я недавно беседовал с братом Франциском. Но теперь брат Франциск лежал на полу без чувств, и над ним хлопотал доктор. Я позвал его по имени, но он не откликнулся. Почему-то мне было спокойнее от того, что со мной был Гюнтер, который также опустился на корточки перед братом Франциском и присоединился к осмотру. Ран не было, кроме двух маленьких следов сбоку на шее, - аккуратных ранок, из которых выступило совсем немного крови.
- Похоже на укус зверя, - сказал Гюнтер.
- Зверь разорвал бы горло, - возразил я. - Больше похоже на укус змеи. Но как змея могла укусить так высоко?..
Пришла цыганка-знахарка, которая взглянула на укус и тут же произнесла название какой-то твари, которое я слышал впервые. Я спросил:
- Что это за существо, как оно выглядит?
- Никто не знает.
- То есть все о нём знают, но никто его не видел?.. - недоумевал я.
- Это сказки, - заверил меня Гюнтер.
Ввалился и брат Готлиб и с причитаниями бросился к брату Франциску, едва не задавив его в своих объятиях. Его насилу утешили, что брат Франциск не собирается умирать. Брата Франциска подняли и усадили на кровать, и, очнувшись, он велел всем выйти, поскольку самоотверженно желал провести с кем-то беседу. Едва за нами заперлась дверь, как брат Готлиб притиснул меня к стене:
- Стой к стене спиной, чтобы не напали сзади.
- Так скучно у стены стоять...
- А помереть будет весело? Вот по стеночке и ходи.
- Я всё ещё думаю, что это змея... непонятно, правда, как она до шеи дотянулась.
- Может, с перил свесилась, - предположил Гюнтер.
- Змея на перилах... звучит совсем сказочно, - признал я.
- Или кто-то принёс её с собой. Я не видел, но что-то о таком слышал.
Чудна мирская жизнь! Я представил, как знатные люди носят на шее живых змей вместо бус.
- И не ходить по одному, как начальник сказал, - добавил брат Готлиб.
- Брат Франциск не "начальник"!.. - возопил я. - Он брат тебе, как и мне!..
Стали поговаривать о том, чтобы запереть эту комнату вовсе. А когда брат Франциск из неё вышел, брату Готлибу вновь начал мерещиться призрак, он выхватил нож и принялся им размахивать. Я встал перед ним и уговаривал не доставать оружие перед женщинами и детьми в тесном коридоре, и отдать его нам, пока его не оставят видения, но расставаться с ножом брат Готлиб отказывался.
Я был рад, что брат Франциск хорошо себя чувствовал после нападения неведомого животного, но также, к вящему стыду своему, был рад, что он был слишком занят, пока мы с Гюнтером были на чердаке, и не станет спрашивать, о чём мы беседовали.
- А у тебя нет ничего?.. - пригляделся ко мне брат Готлиб.
- А? У меня что-то на шее?.. - я испугался, что, несмотря на нашу с Гюнтером осторожность, остались следы, и плотнее запахнул ворот, а брат Гюнтер накинул мне на плечи шарф, который достал неизвестно где.
Мы спустились на кухню (брат Готлиб - всё ещё перепуганный), и там было уже спокойней, чем прежде, хотя общее напряжение висело в воздухе.
- Уберите от меня эту гадость, - сказал профессор, глядя прямо перед собой.
- Колбасу?.. - уточнил я, посколку кроме тарелки перед ним ничего не было.
- Нет, не колбасу!..
- Ты по-прежнему её не видишь? - спросил брат Готлиб. - А хочешь увидеть?
- Ну, показывай, - сдался я.
Он взял меня за плечи, подвёл к столу, поставил рядом с профессором и указал перед собой:
- Вот.
- И что я должен увидеть, колбасу?!..
...И тут я увидел женщину. Бесплотную, просвечивающую. Она сидела за столом напротив профессора и улыбалась мне, и, без сомнения, я видел её прежде - и живой, в таверне, и мёртвой, на заупокойной службе. Её шея и грудь в белой блузке были залиты кровью.
- Я... никогда прежде не видел души вне тела, - пробормотал я. - Как такое возможно?..
Брат Франциск последовал моему примеру и приблизился. Женщина протянула руку и прикоснулась к нему, и он также её увидел.
- Вы знаете, кто вас убил? - обратился он к ней, быстро обретя самообладание.
Женщина помотала головой и указала на свой затылок, имея в виду, что на неё напали сзади. Говорить она не могла - не то из-за того, что была бесплотна, не то из-за перерезанного горла.
- Вы хотите помочь нам найти убийцу?
Она неопределённо пожала плечами.
- Вы хотите обрести покой?
Женщина энергично закивала головой.
Брат Франциск предложил вернуться в подвал и помолиться об упокоении этой души ещё раз. Душа женщины следовала за нами, и брат Готлиб продолжал шарахаться от неё.
- Это просто душа, а не бес, она не причинит тебе вреда, - увещевал я его.
Дверь в погреб была заперта, и мы насилу отговорили брата Готлиба от идеи её выломать, дабы не пришлось платить трактирщику за починку косяка. Брат Франциск послал его к братьям доминиканцам за ключом, который им отдал трактирщик. Пока брат Готлиб ходил за ними, брат Франциск обратился к женщине, которая терпеливо ожидала в стороне:
- Я понимаю, что это не по правилам, но здесь нет священника, а коль скоро вы умерли без исповеди... Быть может, вы желаете в чём-нибудь исповедаться, облегчить душу?..
Понимая, что объясниться душа сможет только жестами, я отвёл взгляд, дабы не подслушивать.
Прежде, чем пришли доминиканцы, к брату Франциску подошла женщина в шляпе и сообщила:
- Вот что ещё нужно о них знать. Они могут становиться невидимыми, не отражаются в зеркалах и боятся святой воды.
- Спасибо, - сказал брат Франциск.
Я ушам своим не верил: они говорили о какой-то нечисти?.. Брат Франциск, должно быть, при нападении на него ударился головой, иначе не брал бы на себя право принимать исповедь и уж тем более не верил бы в существование вампиров и волколаков.
Погреб открыли, и мы с братом Франциском подошли к леднику. Тело женщины по-прежнему лежало на нём, такое же, каким мы его оставили, - а её душа стояла подле нас. Брат Франциск начал читать молитву, и я присоединился. Ничего не произошло.
- Неужели нашей горячей молитвы, нашего искреннего желания недостаточно... - сокрушался я.
Я всей душой сочувствовал женщине, чья душа мыкалась по земле и не могла воспарить к господу, и теперь эту душу глодали мысли, что моя вера недостаточно крепка и господь ныне не слышит мои молитвы, и потому я не сумею помочь ей.
- Чего ещё ты хочешь? - спросил её брат Франциск.
- Справедливости? - предположил я.
Женщина покачала головой.
- Тебя держит неоконченное дело?
Вновь отрицательный ответ.
- Ты хочешь, чтобы мы позаботились о твоих близких?..
И снова я не угадал.
Женщина вышла из погреба и повела нас куда-то наверх. У выхода из таверны она остановилась и стала показывать жестами, что снаружи находится нечто, что её пугает; видимо, из-за этого чего-то она и не могла покинуть земную юдоль, но выходить наружу ей очень не хотелось. Мне и самому не хотелось выходить в холодную ночь, тем паче что я не знал, что там искать. Мне хотелось поговорить с матерью о том, что я остаюсь в Ингольштадте, и я тихонько улизнул от братьев.
Но едва я сообщил матери, что мне нужно с ней поговорить, и мы направились к подвалу, как меня нагнал брат Франциск и сказал, что ему нужна моя помощь в освещении воды. Он как будто старался не отпускать меня от себя, но я не понимал, оберегает он меня от опасности или, напротив, подозревает. Мне пришлось извиниться перед матерью и последовать за ним.
В подвале мы читали молитву над водой из колодца, но я не мог сосредоточиться на молитве. Брат Франциск также должен был знать, что я остаюсь в Ингольштадте.
- Брат Франциск, - обратился я к нему, когда мы окончили молитву. - Я хочу просить твоего благословения.
- В чём же?
- Я хочу остаться здесь.
- В Ингольштадте? Почему именно здесь?
- Я чувствую, что нужен здесь. Я говорил со многими людьми этого города, им нужно утешение, и я могу дать его им. И это даёт утешение мне...
- В чём тебе нужно утешение? Что тревожит тебя?
- В монастыре, в четырёх стенах, когда я не переписываю книги и не молюсь, меня одолевают греховные мысли, и с ними сложно справиться. А когда я с людьми, это наполняет моё сердце светом и вдохновением, и я думаю только о господе и об их спасении. Мне кажется, в этом и есть моё призвание.
- Ты хочешь отказаться от пострига? Если сейчас ты отступишь от своего пути и останешься в миру, это будет значить, что вся моя забота о тебе и все наставления пропали даром.
- Нет! Я благодарен тебе за все беседы, они сделали меня таким, каков я есть. Но когда я читал о деяниях святых, я не мог последовать их примеру. Я хочу жить среди людей, творить живое, настоящее дело, плоды коего я смогу увидеть. Даже если я смогу совсем немного, это позволит мне знать, что я не зря живу.
- Ты понимаешь, о чём просишь?!.. Помни о гордыне! Мирская жизнь полна соблазнов. Сможешь ли ты с ними справиться? Не прошло и недели с тех пор, как ты впервые увидел мир.
- Я понимаю, что в миру много опасностей, и боюсь не справиться... Но я всегда смогу вернуться в монастырь, если пойму, что ошибся. Мне будет придавать сил, если я буду знать, что где-то есть место, где меня ждут, и братья, которые молятся обо мне.
- Но к чему такая спешка?.. Ты юн, и на тебя обрушилось множество впечатлений. Почему бы тебе не совершить с нами паломничество в Рим, посмотреть мир получше и спокойно всё обдумать? Если после этого ты по-прежнему будешь хотеть остаться в Ингольштадте, ты сможешь сделать это на обратном пути.
Одной половине меня хотелось кричать, что я уже всё решил, что моё сердце не изменится и я останусь, даже если не получу благословения. Что все святыни Рима не смогут затмить для меня самой короткой встречи с Гюнтером. А другая половина начала сомневаться, не пожалею ли я, потеряв шанс, быть может единственный, оказаться вхожим в сердце христианской церкви. К тому же не хотелось огорчать и подводить брата Франциска. Разлука будет недолгой, и я вернусь, если господь оградит меня от опасностей пути.
- В самом деле, чего я боюсь... Я никуда не денусь - вы ведь не станете удерживать меня силой, - и Ингольштадт никуда не денется. Если я в самом деле смогу сюда вернуться...
- Конечно, сможешь, - пообещал брат Франциск.
- В таком случае я так и поступлю. Спасибо вам.
- Я вижу в тебе большую веру, Николаус. И верю, что ты сможешь стать очень хорошим служителем церкви. Но для этого нужно терпение и время.
Нас начинали отвлекать - в частности, ввалился доктор с рюмкой какой-то мутной жидкости и предложил брату Франциску с ним выпить, - и наш разговор окончился сам собой. Брат Франциск взял святую воду и велел мне найти и привести к нему знахарку и женщину в шляпе. Цыганку я обнаружил в той комнате, где произошло нападение, - она с кем-то беседовала. Я передал ей просьбу, но, обойдя всю таверну, не смог найти женщины в шляпе. Когда я вернулся в зал, она была там - но брата Франциска там уже не было.
Видимо, у меня был довольно растерянный вид, потому что Гюнтер подошёл ко мне, прикоснулся к плечу, заглянул в лицо:
- У тебя всё в порядке?
- Да, конечно. Что со мной может произойти?..
- Сейчас опасно ходить одному.
- Брат Франциск всё равно отправляет меня с поручениями...
И пока брат Франциск был занят, я сказал матери, что нам всё же нужно договорить. Долгий разговор с братом Франциском порядочно меня вымотал, и, какой-то частью себя боясь, что ей удастся уговорить меня так же, как удалось брату Франциску, я сказал:
- Я должен сказать тебе кое-что. Мне нужно твоё благословение. Это недолго.
И я не стал даже спускаться в подвал, а остановился наверху лестницы.
- Благословение? На что?
- Я останусь здесь. Совершу поездку в Рим с братьями и вернусь, чтобы жить здесь.
- Здесь, в Ингольштадте?..
- Да. Я уеду завтра на рассвете, но на обратном пути останусь.
- Ты уходишь из монастыря? Ты думаешь, что тебя отпустят?
- Не станут же меня удерживать силой. Брат Франциск обещал, что я смогу уйти, если не передумаю.
- И ты ему веришь?.. Они не говорили тебе, зачем они вообще взяли тебя в эту поездку, что ты - приманка?..
- Приманка?!..
- А ты ещё не догадался? Они везут тебя в Рим, чтобы выманить меня! Чтобы я узнала, что ты впервые покинул монастырь, и примчалась тебе навстречу!..
И снова, снова я сталкивался с тем, что братья, которых я дюжину лет считал самыми близкими мне людьми, от которых почти ничего не скрывал, - что-то скрывали от меня... Неужели они, зная меня так долго, настолько в меня не верили?!..
- Тогда тем более тебе нужно уезжать отсюда как можно скорее! - воскликнул я. - Прямо сейчас!
Я не знал, как убедить её, но знал, что если её схватят из-за меня, я никогда не прощу себе этого, и никакой брат Франциск не сможет убедить меня в том, что нераскаявшиеся еретики заслуживают такой участи.
- Я уже сказала, что не уеду без тебя! Почему ты хочешь остаться?
- Я уже не ребёнок, мама, я смогу позаботиться о себе. Здесь много неграмотных, а я умею писать, я смогу зарабатывать письмом, освоить ещё какое-нибудь ремесло. Я умею ходить за пчёлами, знаю травы, я не пропаду...
- Я верю, что ты справишься. Но почему именно здесь? Почему не уедешь со мной?
- Я не могу... Моё место здесь. Моё сердце здесь!
- А... я поняла, - произнесла она, помедлив. - У тебя здесь девушка? Почему ты не скажешь матери, кто она, как её зовут?
- Ты не знаешь... Ты не знаешь меня, мама, - я грешник, грешник даже для тебя!..
- Да что ты опять заладил - грешник и грешник! В том, чтобы мужу любить жену, нет греха, а ты ведь ещё не принял постриг. Ну, скажи, это она?
Мимо нас как раз прошли, одна за другой, ещё две женщины, остававшиеся в трактире, и мама указала на одну из них. Я помотал головой.
- Или она?
- Нет...
- Цыганка?
- Нет...
- Её нет здесь, да?.. Но ты можешь взять её с собой, жениться, жить счастливо!
- Не могу!.. - в отчаянии повторил я. - Мне везде, всегда придётся скрываться - всё равно, здесь или там...
Мама помолчала ещё мгновение и вдруг воскликнула:
- Чёрт!..
Я успел подумать, что вполне заслуживаю того, чтобы на меня ругались именем нечистого, если мама обо всём догадалась по моим словам, повторявшим слова Гюнтера. И приготовился к тому, что сейчас она отречётся от меня, и это спасёт её от Инквизиции.
- ...Тот студент! С книжечкой! Я права?
Я успел подумать, что зря вообще заговорил об этом, что она подумает, будто это Гюнтер совратил меня и обманул, и будет его ненавидеть, и это будет для меня ещё больнее, чем если она будет ненавидеть меня. Что у Гюнтера из-за этого могут возникнуть проблемы, а я не смогу объяснить маме, что это я с самого первого момента, как его увидел, не мог перестать думать о том, как он красив.
- ...Это переодетая девушка!
- Только не говори, не говори никому! - взмолился я.
И тут случилось то, чего я совсем не ожидал: мама схватила меня за грудки, потрясла и приложила к стене с силой, каковой не представишь у женщины ниже меня ростом.
- Да что же ты молчал, дурень, что же ты раньше не сказал! - воскликнула она. - Его же Инквизиция ищет, и уже знает, что он здесь!..
- Инквизиция?! - ужаснулся я. - Как, за что?!..
- За колдовство.
- Не может такого быть, это бред...
Гюнтер, который изучал сотворённый мир и то, как использовать данное божьим замыслом во благо людям, никак не мог быть колдуном, поклоняющимся нечистому, вредящим людям и стремящимся к власти над ними. Это было ужасной ошибкой, - но не ошибается лишь господь, а переубедить Инквизицию...
- Хватай её и бежим, прямо сейчас, лодка нас ждёт, в ней как раз три места! Я попрошу Готлиба что-нибудь устроить наверху, чтобы отвлечь монахов.
Брат Франциск и другие монахи, как назло, стояли и совещались у самой двери. А брат Готлиб под конец разговора воздвигся над нами и прорычал:
- Почитай отца твоего и мать твою!
- Мы уже договорили, - заверил я его. А матери сказал: - Сейчас я поговорю с ним.
И я помчался на кухню, где чаще всего можно было найти Гюнтера, который развлекал там беседами дам, пока остальные постояльцы были заняты призраками и вампирами. Я понимал, что, сбегая от брата Франциска в ночи, как вор, я уже никогда не смогу вернуться в монастырь. Что об Ингольштадте и мечтах об университете тоже придётся забыть. Что жизнь в протестантской общине будет мне в тягость и мне придётся самому, чтобы не быть обузой для матери, искать себе работу и кров, быть может - вести жизнь почти нищую... Но вырвать Гюнтера из ловушки Инквизиции стоило всего этого и много большего, вечные адские муки не так страшны, как видеть его обвиняемым на процессе над колдунами.

To be continued)

@темы: friendship is magic, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты