Прямо сегодня и прямо сейчас изо всех сил поздравляется Atheling of Blackbirds!
Бескрайних горизонтов твоим мирам, тебе - вдохновения, открытий и побед,
всему живому, вещественному и нематериальному рядом с тобой - процветания!
Пусть шаманские боги всегда верят в тебя

А это уже совсем не премьера, но я же ухвачусь за любую возможность не сидеть в читальном зале, правда? Меня пригласили - и я пошёл, ибо ещё не видел этот спектакль-лауреат Маски-2010, даже когда в прошлом году кормил кексами литчасть.

Opus №7 (2008)
Школа драматического искусства
"Опус" Крымова состоит из двух частей, разделённых 40-минутным антрактом, за время которого зал "Манеж" кардинально меняется. Первая часть называется "Родословная", длинное пространство вытянуто вдоль зрительских рядов, вместо задника - листы белого картона. Уборщица в огромном сером пальто весело драит пол огромной шваброй, тряпка на которой оказывается старым платьем - и вот уже деревянная палка с перекладиной, словно антенна, ловит радиоволны, голоса. Выходит ансамбль - вокалисты в чёрных костюмах, вокалистка в платье, тубист, - и уборщица, выпроставшись из пальто, как из мешка, встаёт к микрофону. Постепенно пропеваемые ею звуки складываются в фразу: "Авраам родил Исаака..." - так строились, от самого Адама, родословные в Ветхом завете, занимая целые страницы. Невидимая рука прорезает в одном из картонных листов щель для глаз, затем дыры для ног и рук, из дыры на детородном месте просовывается свёрнутый в рулон ковёр - и, наконец, в верхнее отверстие вылезают ноги, картон рвётся, и, вывалившись, вылупившись наружу, ещё одна певица присоединяется к остальным.
Вооружившись вёдрами с чёрной краской, все выплёскивают её на картонную стену - а над чёрными, стекающими вниз кляксами пририсовывают шапочки, степлером прикрепляют полоски волос: готовы тени, призраки прошлого, отпечатавшиеся на Стене Плача. Но едва герои принимаются усердно вырезать перочинными ножами эти силуэты вдоль контура, из-за стены вырываются свет и мощный вихрь газетных клочков с острым запахом типографии. На этих записках ансамбль читает имена, воспоминания, обрывки библейских фраз, пытаясь сложить их вместе, но пока эти слова не говорят им ни о чём - и они норовят положить их на джазовую мелодию. Но тут оживают пиджаки, повешенные ими на стену: в рукава просовываются руки, протягивают тубисту трубу и сурдинку, берутся за руки, составляя с теми, кто находится по эту сторону стены, неподвижную хору. Но стоит живым после танца броситься к пиджакам - там уже нет рук, и на пол из них высыпаются рентгеновские снимки, старые фото, столовые приборы. Всё, что осталось.
На стену проецируется чёрно-белое фото старика - и один из певцов совмещает ладонь на рентгеновском снимке с ладонью на фото, словно не веря, что это одно и то же, а другой пытается вырезать изображение из стены, но стоит убрать кусок картона из-под луча проектора - картинка пропадает. Постепенно фотографий становится больше, вот начинает звучать запись разговоров, и вот замершие на снимках люди оживают - двигаются, беседуют... Фото сменилось видео, ведь Крымову не нужны именно документальные кадры, чтобы достичь требуемого эффекта. И тут люди на экране поднимают руки, поворачиваются спиной, уходят - и тают, растворяются, блёкнут под звуки выстрелов. Выстрелы, взрывы, оглушительный вой падающих бомб становятся всё громче - и всё быстрее мелькают фотографии, всё сильнее приближаются, увеличиваются отдельные детали - глаз, нос, рот, ухо, галстук, ладонь - пока в этих фрагментах не становится невозможным что-либо узнать. Родословные, что велись от Адама, в одночасье уничтожены, разорваны, и клочки разметало.
Читать дальшеКомната на видеозаднике пустеет - лишь стучит об пол мяч, и вылетает наружу. Всё так же легкомысленно наши герои затевают игру в футбол - пока случайно не перебрасывают мяч через стену. Человек в нацистской форме, прохаживаясь по комнате на экране, пинает обугленную детскую коляску - и та сквозь экран тут же выезжает на сцену и оказывается полна детской обуви. Приподнимают картонный лист - и обуви вываливается целый ворох. Стоит поставить пару к стене - и сквозь картон тут же прорываются очки: пара глаз. Иногда прошлое оживает само, иногда нужно ему помочь - хоть на мгновение осуществиться, воплотиться, соприкоснуться с миром. Вокруг очков чёрной краской рисуют овалы голов, рисуют чёрные тела и рукава стоящим в "первом ряду" - получается целый класс.
Один из героев подходит к оставленной посреди сцены груде одежды, надевает пальто, шляпу - под поднятой шляпой оказывается ещё одна пара красных ботиночек. При помощи шнурков он "шагает" ими в общий строй - и встаёт к стене, взяв за руку один из нарисованных силуэтов. И пальто прирастает к стене - ему еле удаётся выбраться из него, а когда вырывает руку - просыпается горсть ирисок. Пальто остаётся висеть, как учитель, оставшийся со своим классом, а в конфетных фантиках вновь оказываются записки с именами. И теперь он вспоминает - поднимает по очереди фотографии, ранее разложенные в ряд перед зрителями, рассказывает о каждом дальнем и очень дальнем родственнике. В финале напевает: "Родился мальчик..." - это про нашего следующего героя. Вторая часть спектакля называется "Шостакович".
Гигантская кукла-бабушка в платье, чьи руки приводят в движение двое ассистентов с шестами, к вящей радости публики, окрестившей её "первой учительницей", выплывает на сцену, где рабочие во фраках терзают электропилой деревянный каркас для рояля на высоких ножках, сколоченный из обшарпанных, перепачканных краской досок. Из-под бабушкиного подола высовывается внук, по уши укутанный шалью - его она настойчиво подталкивает к инструменту, садится на бархатные театральные кресла. Развернув шаль, и он оказывается во фраке - и в очках; Шостаковича играет девушка - и она действительно похожа на Шостаковича. Щедро накормленный бабушкой сахаром, завёрнутым в бумажки-тряпочки, будущий гений штурмует недоделанный инструмент - пытается взобраться на него, срывается, затем, забравшись, проваливается сквозь проломившееся картонное днище, снова и снова падая в опилки. Но, наконец, устраивается внутри на перекладинах - и прячется под картонкой.
Вернувшиеся рабочие не замечают его - приносят и прилаживают крышку, работают пилой и рубанком, один из них оставляет надпись "Петров". Когда они уходят, Шостакович выбирается наружу, не без труда открыв крышку, и обливается краской - красной, жёлтой, зелёной... - чем заслуживает скупые аплодисменты бабушки и вновь бросается в её объятия. Но чёрное полотнище, в которое она его заворачивает, всё ширится, превращаясь в квадратную трибуну, которую заполняют кукольные члены партии. От звука заседательских речей мгновенно начинаешь клевать носом - и просыпаешься лишь тогда, когда под вальс Шостаковича начинают кружиться картонные фотографии в человеческий рост с лицами тех, кого приговорил суд с бабушкой во главе: вот Маяковский, вот Цветаева, вот Мейерхольд... они складываются, как паззл, в никогда не существовавшее общее фото - и Шостакович присоединяется к ним. На месте сердец у них распускаются красные гвоздики - почему-то публику это смешит.
Бабушка - в зелёной фуражке - расстреливает их всех по одному: огромный бутафорский пистолет - в её руке, звук и вспышка - от пугача в руке одного из ассистентов. Оказывается, расстрел в финале "Горки-10" был у Крымова не первым и не единственным. Весело палит она и по Шостаковичу - а тот бегает по кругу, мечется, падая после каждого выстрела, пока по-детски не заползает под стул одного из зрителей. Раскланявшись, старуха удаляется за алые кулисы, но тихо уйти восвояси у единственной выжившей жертвы не удаётся: из-за кулис появляется старухина рука - огромная бутафорская ладонь на руке ассистента, бесконечно тянущийся рукав, который обвивает Шостаковича, как удав. Ему вручают орден - большую нелепую брошь на длинной, как шпага, булавке, которой его пронзают насквозь и закрепляют завинчивающейся плашкой со спины. Звучит запись его унизительной, беспомощно-горькой речи. Ему суют под нос руку для поцелуя - а он, парализованный, уже не может пошевелиться, застыв с воздетыми беспомощно руками, болтающимися на ладони очками.
Затем двое мастеров относят неподвижную фигуру, как ненужную вещь, в сторону и вешают люстру - точнее, на лонже повисает один из них и держит люстру. Шостаковича вновь притаскивают, одевают в коричневый костюм, усаживают и растягивают губы в улыбку. К нему подставляют рояль, в котором для пущего эффекта разводят огонь, окружают эту композицию декорациями - стенами с окнами, на которых развеваются занавески. Готов музейный экспонат - и, наскоро проведя экскурсию, оставляют и Шостаковича, и висящего парня забывают снять. Лишь тогда Шостакович оживает, к нему возвращаются силы - хватаясь за парня и за люстру, он повисает, карабкается по ним и выше, по лонже, чтобы выдернуть люстру из розетки - и тогда оба они опускаются вниз. Шостакович первым приходит в себя и закуривает.
Когда его уносят, на сцене вальсируют жестяные измятые рояли, с грохотом сталкиваясь друг с другом. Один рояль остаётся - теперь за него сажают маленькую куклу Шостаковича, а бабушка выходит в огромной шали - петь "Течёт река Волга..." Кукольный Шостакович бросается на её огромный бюст, карабкается, повисает, зацепившись, - и она кружится с ним, постепенно оседая, как сгорающая масленичная баба, вокруг которой водят хоровод, пока не ложится лицом вниз, погребая "внука" под собой. Крымов не только держит планку главного фантазёра театра, умеющего показать на сцене всё что угодно, заставляющего миры твориться на наших глазах, - он никогда не бывает избыточно причудлив и формален, неизменно сохраняя глубину под каждой красивой обёрткой. Его Шостаковича пронзительно жаль - и впредь, быть может, мы будем меньше осуждать "прогнувшихся под систему". Достаточно лишь взглянуть другими глазами - и увидеть в иконе загнанного в угол подранка, которого учат ходить колесом, как мартышку в цирке. Кого не убили травлей - убьют "почестями" и "славой".

Продолжаю отсматривать премьеры, вышедшие в текущем году. Да, может создасться впечатление, что у меня дофига свободного времени на это занятие, но на самом деле это не так На этот раз это старый новый спектакль Петра Фоменко, восстановленный Кириллом Пироговым. Почти как старый новый год.

Безумная из Шайо (премьера 2002 / возобновлен 2013)
Мастерская Петра Фоменко
Смотреть этот спектакль имеет смысл исключительно с первого ряда, где я сегодня, собственно, и оказался, ибо связи. Иначе мелкие детали и шепотки, из которых складывается удивительно вкусная галерея персонажей, действующих на фоне стены парижского кафе, будут попросту не видны и не слышны. Маленький оркестр - пианист, скрипачка в алом берете, гитарист и контрабас, украшенный дарственной надписью - помнит только две строчки из песенки на мотив мазурки. Музыканты с гитарой и контрабасом - обаятельнейшие маргиналы в надвинутых на глаза кепариках: один - с серьгой и спичкой в зубах вместо папиросы, другой - с наколкой в виде нот на плече и нашейным платком в горошек, - режутся в потрёпанные карты в углу. Наивная посудомойка лёгкого поведения Ирма, ждущая своего единственного суженого, расставляет столики вместе со светлокудрым мальчиком-гаврошем на побегушках. Похаживает официант - джентльмен в белоснежном костюме, - покуривая трубку. Порхает прекрасная, как мимолётное виденье, цветочница Сибилла, а мусорщик в засаленном до лоска костюме, не расстающийся с грязным мусорным баком, сидит на столиком и ударяет в гонг, когда кто-то объявляет название нового "надцатого" эпизода. Заходит и продавец шнурков - в просторном сером пальто и круглых очках кота Базилио...
В этом кафе и оказываются два почтенных господина в цилиндрах, с брегетами на цепочке: председатель Дюраншон, собирающийся вложить средства в некое дело, и барон Томар в меховом воротнике. Беседуют, выделяя букву О и временами говоря Э вместо Е, пьют портвейн и дожидаются своего агента - а вот и он: биржевой заяц в соломенной шляпе и жёлтых штиблетах, с дыркой в брюках на пятой точке. Последнее и главное звено будущего бизнеса - загадочный "Человек без имени" в чёрном плаще и чёрной шляпе, молча подслушивающий и подсматривающий, записывающий все наблюдения прямо на манжетах и поглядывающий на часы. Он представляется "изыскателем" - человеком романтической, почти мистической профессии, открывающим в земных недрах природные богатства, ревниво охраняемые духами. Выпив в кафе в Шайо 5 стаканов воды, он ощутил в ней привкус нефти. Теперь району угрожает уничтожение - осталось лишь дождаться, пока "готовый на всё молодой человек" взорвёт дом инженера, не разрешающего раскопки.
Читать дальше!Тут и появляется безумная графиня Орели - в пышных складках лилового платья, увешанная целым мотком фальшивого жемчуга, с дырявой чёрной сеткой на руках и плечах, с камеей на шее и газетой прошлого века в корзинке. Бормоча на птичьем языке, подражающем французскому, она ищет давным-давно потерянное: боа, шкатулку, мужа и напёрсток. Она внимательно прислушивается к коварным планам новоиспечённых предпринимателей, которые планируют, завладев Шайо, "вымести нечисть" - всех музыкантов и бродяг. Но взрыв не состоялся: спасатель приносит "утопленника", не успевшего броситься в воду, которого он во избежание оглушил - это и есть молодой человек Пьер, в белой, как саван, ночной сорочке и белых кроссовках. Графиня не только возвращает ему любовь к жизни, но и не отпускает с Человеком без имени.
Мусорщик выдаёт ей тайну: в городе появились "сутенёры" - люди, выставляющие товар напоказ, а сами не занимающиеся никаким ремеслом. Для них деньги важнее всего на свете. И графиня Орели берёт в свои руки спасение мира от зла - то есть уничтожение четвёрки нефтедобытчиков, виновников всех бед на свете, включая исчезновение её боа. Она созывает всех парижских духов места - безумную из Пасси, безумную из Сан-Сюльпис и безумную из Конкорд - на слёт к себе домой, а живёт графиня в подвале, открывающемся взору зрителя за поднимающейся стеной кафе, как за холстом папы Карло с нарисованным очагом. По стенам змеятся водопроводные трубы, задний план пересекают металлические мостки, в центре подвешена в воздухе кровать, заваленная подушечками, а по углам парят полупрозрачные призраки в виде пустой одежды - пожалуй, единственная излишне иллюстративная часть сценографии.
В полу подвала - огромная крышка люка. Канализатор, в резиновых сапогах с голенищами до задницы, отрицает, что у подземных рабочих есть свой король, но уверяет, что спуститься в люк можно, а подняться нельзя, и ведёт он в тупик. Орели выведывает у него механизм открытия-закрытия люка, и дело встало за малым: разослать учредителям "Общественного Банка Парижских Недр" пропитанные керосином кусочки ваты и пригласить взглянуть на нефтяной источник. Но план нужно обсудить с остальными безумными - и первыми прибывают Констанс и Габриэль: шепелявая хромоножка, улыбчивый одуванчик, верящий в существование положительных мужчин, с её воображаемым гостем, - и страдающая паранойей особа с воображаемой собачкой. Орели оказывается самой нормальной и здравомыслящей, а точнее - самой мудрой из всех безумных. Её жилище открыто для всех несуществующих и выдуманных, для всех воспоминаний и иллюзий, - словом, для всех, кто не сможет предоставить бренное тело в доказательство своего присутствия.
Последней к ним присоединяется Жозефина, дожидавшаяся выхода давно убитого президента: смерть - недостаточно веский повод, чтобы прекратить с кем-то общаться. Клоунски-царственная, в розово-салатовых чулках, Жозефина настаивает на справедливом судебном процессе с адвокатом, который высказался бы в защиту приговорённых. Обнаруживая в себе недюжинные актёрские способности, за эту роль берётся мусорщик - переодевается богачом и выступает от его лица: дескать, не он любит деньги, а деньги любят его, поскольку он обладает притягивающими деньги качествами - тупостью, эгоизмом, цинизмом. Он бы и рад от них избавиться и только и делает, что тратит, но капитал, всё увеличиваясь, просто так его не отпустит. Звучит достаточно убедительно, однако за неумение узнать цветок богач всё равно объявляется виновным.
Пьер, спрятанный графиней в шкаф, находит её боа, а она во сне принимает его за своего мужа - и тот подыгрывает, объясняясь ей в любви. Наконец, настаёт черёд визита ОБПН - четвёрка ловкачей, отведав разбавленной керосином воды, надеется даром заполучить месторождение, а старуху отправить в сумасшедший дом. Однако Орели наотрез отказывается подписывать документы, пока они не осмотрят скважину - и вот "злодеи" спускаются в люк, откуда бьёт таинственно-синий свет и выползают клубы дыма, и крышка закрывается над их головами. Конечно, никто не умрёт - канализационные тоннели обязательно выведут горе-добытчиков на поверхность: в сказочном Париже Жана Жироду нет плохих людей - это мир оживших городских легенд, чарующих в своей вымышленности персонажей, жителей не реального, но культурного пласта, которых мы, как ни крути, вспоминаем первыми, мечтая о Париже.
С одной стороны, безумные остаются безумными - и это безумие обусловлено тем, что дамы патологически застряли в своём прошлом, оказавшись не в силах отпустить ни вещи, ни людей, ни домашних любимцев, ни свои привычки и образ жизни, даже когда всё это превращается в самообман, вырождается в повторение, копирование, подражание, жалкую фикцию. С другой стороны, настроение спектакля совсем иное - оно оставляет безумным право жить в собственном мире, над которым не властны перемены ни времени, ни пространства, и кто сказал, что этот мир менее воображаем, чем наш? В нём ещё живы ушедшие, в нём можно ходить в снесённый кинотеатр и прогуливаться по вырубленному парку, находить в шкафу конфеты - подарки от духов - и знать волшебные слова, открывающие всё на свете. Пожалуй, этот мир вполне прекрасен. Ни уныло-морализаторской снисходительности к чудачкам, ни пафоса воинствующего ретроградства в спектакле нет: пусть себе уживаются и старый, и новый мир. Но лучше не забывать, что старый вполне способен постоять за себя.

Сегодня я был внезапно!затащен профессором О.А., нежно мною уважаемой, на театральную конференцию Modus operandi, устраиваемую продюсерами. Ну, они на нашу театроведческую конференцию Volume в этом году пришли - отчего бы и не ответить взаимностью? Тема была заявлена расплывчатая - Современная культура: взгляд из будущего. Каким тардисом докладчиков перенесло в будущее, осталось невыясненным. Грех, конечно, глумиться над людьми, но я таки немного расскажу, выделяя названия докладов жЫрненьким шрифтом.
Женщина - муза или автор. Докладчик поведал миру о том, что автором (конкретно - писателем) может быть только мужчина, а женщина - существо несамостоятельное: дескать, если муж болеет за Спартак, то и жена болеет за Спартак, если муж - ярый коммунист, то и жена - тоже, а после развода перестаёт таковой быть. "Ни один нормальный мужчина" за советом к женщине не обратится, если только он не "очень хитрый подкаблучник или гомосексуалист". Из этого докладчик делает вывод, что женщина может быть только музой, а автором - в отсутствие музы-то - быть не может, кроме случаев, когда выполняет мужскую работу. Например, Сапфо, поведал докладчик, была лесбиянкой, а это всё равно что мужчина. А Джейн Остин, оказывается, не сама сочиняла свои романы, а перерабатывала письма каких-то моряков и солдат. Его партнёрша (доклад был парным) добавила о том, что муза-женщина была непременно-непременно у каждого писателя, даже если портила ему жизнь. Доклад был одобрительно встречен женской половиной аудитории - кто-то заявил, что мозг мужчины больше женского, кто-то продолжил перечень "муз". О.А. начала извиняться, что притащила меня туда, но я-то веселился от души)
Грязь в искусстве. Этот самый эпичный эпик в исполнении двух докладчиц начался фразой "Мат является богохульством, как всем присутствующим известно, а театр - это храм". Я могу не продолжать, да? В понятие "грязи" были лихо включены все "пошлость и эротика", а аргументы докладчицы явно передрали у возрастной категории зрителей 70+, например - "кто хочет увидеть голое тело, пусть идёт в стриптиз-бар". Сначала мы с О.А. мужественно сдерживали хохот и, как школьники, переписывались на бумажке, но вскоре уже помирали со смеху, сгибаясь пополам, и потом переводили дух, держась за животы. Попытки дискуссии с залом докладчицы зарубали на корню: на напоминания о роли мата в лингвистике упорствовали, что все нецензурные слова как один привнесены некими "монголами", а разговаривать надо на родном великом и могучем. Впрочем, нашлась и поддержка - в лице, чего уж греха таить, моей коллеги, - заявившей, что "исследования учёных" уже доказали библейский тезис о разрушительном воздействии бранных слов на окружающий мир. Да-да, знаем, что от сатанинской рок-музыки гибнут ромашки
После перекура...Второе отделение этого спектакля было поспокойней.
Проблематика выбора произведений в постановках современного театра. Доклад ничем не отличался от конспекта лекции какого-нибудь старичка-препода, для которого "современный театр" начался и закончился тогда, когда режиссёры впервые озаботились какой-никакой адаптацией и интерпретацией произведений под окружающие их реалии и возможности. Скукота.
Непопулярность театра среди молодёжи. Вообще не запомнил этот короткий доклад. На самом деле, почти ни одна конференция не обходится без причитаний на тему "телевизор им природу заменил", что с этим делать и кто виноват. Самое забавное в них то, что молодые докладчики говорят о пресловутой "молодёжи" как о группе, к которой сами не принадлежат, и наделяют эту группу примитивно-ситкомовскими чертами.
Вечные сюжеты и национальный менталитет. Чем дальше - тем расплывчатей названия. За этой формулировкой кроется причитание докладчика о том, что культурной политики в нашей стране нет, тогда как она нужна. Но поскольку западная политика, по его мнению, неприемлема, он предлагает обратиться к прошлому, на которое почему-то все "смотрят агрессивно", и перенять... культурную политику СССР. Чтобы отделить "хорошее искусство" (на этом до боли знакомом словосочетании у нас с О.А. дружно встали дыбом волосы по всему телу) от "грязи", коей был посвящён второй доклад. No comments
Театр как воспитательная конституция и возрастные лакуны реципиента.
- Вот тут и смерть моя пришла, - проккоментировала О.А. прозвучавшее название доклада.
- Мужайтесь, - я взял её за руку.
На самом деле всё было не так страшно - докладчик причитал о том, что театр для детей - есть, для взрослых - есть, а для "тинейджеров" - нет. Мне такое разделение в принципе непонятно - всегда казалось: вырос из пелёнок - хватай с полок всё, до чего дотягиваешься. Я так в дошкольном возрасте дотянулся и до "Гамлета", и до "Купца Калашникова", и до "Сирано де Бержерака", я уж не говорю про ещё менее популярные в театре прозаические формы. Но сильнее, чем докладчик, отжигали реплики из зала. Оказывается, "За двумя зайцами" (Островский) - "это, конечно, не для школьников", но, так уж и быть, "можно" посмотреть, а "после школы можно уже и "Идиота". Господа, только мне кажется, что после школы "Идиота" уже поздновато?..
Теперь, после конференции, я пишу из "Шоколадницы", куда уже сбежали после первого отделения двое моих коллег. То есть дописал и улетаю до дома. Хочется закончить, как диктор с НТВ, - берегите себя. Держите свои мозги подальше от продюсеров

Во время Золотой Маски мне было не до чайной лавочки, и накопилось четыре новых многообещающих пакетика, с которыми и буду знакомиться по порядку. Начну с чая с подарочным названием, который я, тем не менее, подарил себе сам - ну, а на ком ещё, как не на себе, ставить эксперименты прежде, чем друзьям советовать)

Чай для друга
Белый чай Мао Фен (Ворсистые Пики), цукаты ананаса, папайи и манго, красная смородина, (похоже, и клубника затесалась), бессмертник, лепестки розы и жасмина
Аромат у заварки с таким щедрым составом предсказуемо яркий - дотягивается до обоняния на значительном расстоянии от закрытого пакетика. Дразнит насыщенными нотками горьковатых трав и сочных тропических фруктов. Если рискнуть в эту необычную сборную солянку сунуть нос, мультифруктовая волна - и манго, и папайя, и ананас угадываются в ней без труда - будет преобладающей: сладкой, аппетитной, не лёгкой и не тяжёлой, а ложащейся на язык, как щедрая порция медленно тающего мороженого-щербета. Сладкоежки наверняка оценят - и не только: навязчивой приторности в этом аромате нет, как, впрочем, нет и воздушной свежести, которой ощутимо не хватает для полной картины курортного изобилия, которую навевают некоторые другие купажи. "Чай для друга" - скорее погружение в сердце джуглей, горячее и душное, где можно почувствовать себя каким-нибудь ленивым орангутаном, которому достаточно протянуть руку, чтобы все экзотические фруктовые деликатесы оказались в его распоряжении.
Заваренный чай очень красиво смотрится со всплывшими лепестками, соцветиями и ягодами, пахнет очень скромно, практически неуловимо, как луговые цветы. Вкус оказался таким же терпким, горьковато-кисловатым, резковато-вяжущим, с деликатно-нежным вступлением и почти лишённый послевкусия. Травяной сбор чахлым букетиком перебил плодово-ягодный ассортимент - и перед нами уже не девственные дождевые леса, а "поооле, русское поооле". Съедобно, но банально - хотя наверняка полезно. Друзьям я этот гербарий из прошлогодних листьев, увядших клумб и перезимовавших ягод предлагать точно не стал бы - микстура на редкого любителя родной природы.

И выглядит бессмертник почти так, как на картинке:

"Без аккредитации никого не пускаем, - сказали мне вчера на Платформе, что на Винзаводе. - Никакой администрации и дирекции фестиваля мы не приглашали. Только членов жюри".
Уже не первый раз слышу этот забавный парадокс: московские театры и проекты, едва номинация резко повышает их крутизну, начинают считать, что делают огромное одолжение, снисходя до членов жюри, которые их, на минуточку, и будут награждать.
Шагая по Винзаводу назад, завернул в шоу-рум "Бабушка", со стенда которого на прошлогоднем МомФейре покупал сову-брошь, поселившуюся на столе. И унёс валяного мыша, которого видел и в первый, и во второй день посещения МосФейра минувшего. Ибо судьба, видимо, у мыша на меня.


Сегодня мне предстояло добраться в театр Сац, где я не был с дошкольных лет. В квесте сказано: сел на троллейбус, две остановки проехал. Фигушки! Попру пешком и заблужусь
Вышел из метро и радостно ломанулся по проспекту туда, куда номера домов уменьшаются. Шёл и радовался припекающему солнышку, свежему ветерку, травке на проталинах, запаху краски, щебету птичек и прочим признакам смены сезонов. И только после пересечения с Ленинским осознал, что иду не по проспекту Вернадского. А по Ломоносовскому.
Вернулся, нашёл Вернадского, увидел свой троллейбус, сел. Прокатился не в ту сторону, вышел, перешёл дорогу, догнал встречный троллейбус и поехал обратно. Выяснилось, что театр - в пяти минутах ходьбы от метро, прямо за цирком, но о цирке квест не упоминал ни гу-гу.
Охранник послал меня к кассиру, кассир - к администратору, администратор запер дверь и на стук не среагировал.
Дошёл до метро, купил книжку на развале и поехал в Шоколадницу питаться.
Для интересующихся вечерним спектаклем
Театр "Кукольный формат" (Санкт-Петербург) и Ярославский театр кукол
Русалка Света из деревни Перемилово (2012)
Московский художник Владимир Любаров уже прославил на весь мир глухую деревню Перемилово, где живёт и творит каждое лето. О наиболее необычных персонажах его картин Екатерина Любарова написала сказку, а декорации и куклы, из этих картин словно вырезанные, переезжают из Ярославля в Питер и обратно, где в каждом театре - свои актёры, исполняющие сказку. В основе сюжета - неоднократно отражённые в живописи Любарова перемиловские наводнения.
Русалка Света буянит от одиночества и грозится устроить "катаклизм", если ей не найдут жениха. Художник, её некогда нарисовавший, берётся за поиски, но троих кандидатов - Василия с бородой-самобранкой, Володю-Магнита, притягивающего металлические предметы, и Колю с третьим глазом - русалка последовательно отвергает и, получив сковородой от жены последнего, затапливает деревню. В антракте зрителям проводят инструктаж по спасению на водах, примеряют плавсредства и продают пакеты пайка, включающие бутерброд с колбасой, кубик куриного бульона, чайный пакетик, печеньку и коробочку сока. Покупающим бесплатно наливают водки.
Во втором действии выпившие зрители с большей охотой соглашаются попытать счастья в качестве потенциального жениха - спеть, станцевать или произнести слова любви. Всем русалка после выступления задавала вопросы - и отметала по ряду критериев: в частности, тех, кто ест рыбу, выпивает или женат. В финале кастинга у перемиловцев рождается более здравая идея: нарисовать русалке жениха, что тот и делает. Женихом оказывается голландский моряк Петер.
И, правда, это был бы красивый и даже смешной спектакль, если бы 2/3 в нём не ушло на художественную самодеятельность пожилых мужчин.

Умер наш профессор Илья Петрович Ильин, преподаватель истории зарубежной литературы и теории драмы, доктор филологических наук, крупнейший специалист по постмодернизму, семиотике, эстетике - и очень добрый, отзывчивый и сильный человек, которому никогда не изменяло чувство юмора, с любовью и серьёзностью относившийся к своему делу.
Я никогда не видел, чтобы он жаловался, злился, и тем паче - профанировал свой предмет.
Мне невероятно повезло слушать лекции таких людей, как Илья Петрович.
Запомню, как мы смеялись об "Отверженных" (не над).

20.03.1933 - 12.04.2013
Расскажите ангелам все сказки мира.

12 стульев (2012)
Театр музыкальной комедии (Новосибирск)
Режиссёр сделал беспроигрышную ставку на ожидания публики - потащил за уши на сцену "полюбившийся" фильм Марка Захарова, соединяя "народный роман" с "народной музыкой" Гладкова. Получился насквозь вторичный мюзикл, из которого так и лезут наружу вовсе не достоинства книги и фильма, а сплошь недостатки частностей: примитивные стихи либретто Кима, переизбыток болтовни, составленной исключительно из ушедших в народ афоризмов, повторяющиеся, однообразные мелодии. Сценография - проезжающая из кулисы в кулису громоздкая вокзальная стена с дверьми да сменяющиеся полотнища задника с напечатанными "знаковыми" словами, напоминающими облако тэгов. Массовка мельтешит в пёстрых костюмах из подбора в духе детсадовских утренников, изредка переодеваясь в нечто вопиюще иллюстративное: например, на шахматистах написаны координаты клеток, а шахматистки, похожие на санитарок, танцуют с шахматными досками. Вокалисты тоже приплясывают в скромную меру сил, заполняя музыкальные паузы.
Впрочем, всех переплюнул кордебалет... "воображаемых стульев". Художнику по костюмам Анне Сорокиной явилась дивная мысль нацепить на балерин спинки и сиденья стульев с болтающимися ножками - по одной паре: вторую пару изображают собственные ноги балерин. Ближе к финалу маньяк отец Фёдор, перебрав ассортимент инструментов, набрасывается на них с серпом и молотом, инсценируя зверское массовое убийство, потрошение (а сиденья стульев прикреплены к дамам на уровне понятно какого места) и даже поедание выпотрошенного. Пантомима не для слабонервных.
Непринуждённые переходы от разговоров прозой к исполнению припевов выглядят фальшиво, персонажи карикатурны и неубедительны, а их клоунские ужимки способны рассмешить разве что младшую ясельную группу. Добрые две трети паноптикума, перечисленного в программке мелким шрифтом, - и вовсе лишние. Сюжет, который мог бы быть увлекательным и динамичным, безнадёжно увязает в плохо связанных между собой эпизодах, чередующихся, как эстрадные номера вечера-бенефиса. Единственным звеном между поочерёдно кишащими аукционистами, отдыхающими, официантами etc. становятся неспокойный дух тёщи Воробьянинова да неустанно вскрываемые ножом один за другим искомые стулья.
Сам Остап Бендер здесь слишком юн для великого комбинатора и больше похож на малолетнего уголовника, нагло эксплуатирующего и поколачивающего немолодого и пугливого Кису. Сочувствовать обоим искателям наживы не получается, а два с половиной часа скучать ради того, чтобы дважды ностальгически прослушать "Белеет мой парус..." с закосом под Миронова (а голоса-то разные!), я считаю нецелесообразным. На этом заседание закрыто, господа присяжные заседатели

"Скорая театральная помощь" сама по вызову не приезжает - я поднял себя в девять, полтора часа ехал до станции Достоевская. Минут 20 кружил вокруг Суворовской площади - ибо Москва кривая, здесь у одной улицы не два направления, а пять, и Гугль, советуя идти "на восток", не подозревал, что у меня нет компаса.
Ровно в 12, когда должен был начаться спектакль, я вырулил к театру "Тень" и издалека заметил машину "скорой" - микроавтобус, багажник которого использовался вместо фургона театральных балаганов прошлого. Окна были задраены клеёнкой, багажные створки распахнуты, и перед ними расположилась съёмочная группа, заслоняя салон собой. Чтобы не попасть в кадр, отошёл в сторонку, стал ждать отмашки на начало представления, наивно полагая, что спектакль будет в багажнике, а публика - снаружи. И что мы с телевизионщиками - единственные зрители.
Из театра появилось двое бородатых мужчин, и я подошёл к коллегам из ящика поближе. И тут они погрузились в свою машину и уехали, а мужчины залезли в багажник и закрыли двери за собой. Вскоре изнутри послышалась музыка - играли "Евгения Онегина" под запись оперы Чайковского. Видимо, спектакль начался без меня. Когда я дошёл обратно до конца переулка, фургон снова открылся, мужчины вылезли и опять закрыли его за собой.
Позор, тоска, о жалкий жребий мой.

Зато вечером - после продуктивной работы (часа три в одной Шоколаднице и часа три в другой, чтоб не подумали, что я у них жить остался) - у меня было моё третье Графство. Первые два - здесь.)

Август: графство Осейдж (2011)
Молодёжный театр "Глобус" (Новосибирск)
"Спокойной ночи, сволочь"
Многолюдную и многословную пьесу Трейси Леттса Марат Гацалов делает максимально удобоваримой для зрителя: сокращает текст и переносит привыкшую к большим сценам постановку в камерное пространство. Публику рассаживает вокруг дома Уэстонов, стены которого обозначены рядами камней, через которые легко перешагнуть при необходимости. Внутри - бардак и запустение: в одном углу - холодильник, ржавая садовая тележка - в другом. Множество неработающих вентиляторов. Источники света - только "естественные": люстра, настольные лампы и светильники, экраны мобильных телефонов. Впрочем, с подвохом: одна из ламп постоянно светит на приставленный к ней железный поднос.
Несколько телевизоров транслируют видео в режиме реального времени: некоторые камеры припрятаны в комнатах, одна - в руках домработницы Джонны. Молчаливая девушка из индейского племени незаметно фиксирует всё, что видит - снимает она и последнюю речь хозяина дома, Беверли, затем проигрывает запись ещё раз. "Вот и всё", - говорит он и уходит, чтобы больше никогда не вернуться. Единственный запущенный им вентилятор - мотор лодки, на которой он уплывёт навстречу смерти.
Его супруга Вайолет, по случаю пропажи мужа наевшаяся амфетаминов, столь безнадёжно погружена в наркотический бред, что попросту не может восприниматься, как в других постановках, источником добра или зла. Она восседает в облупленной ванне, наполненной мусором - пустыми и полупустыми картонными упаковками от лекарств, - и закапывается в него, как зверь в гнездо. При этом сама она считает "мусором" книги и тетради Беверли, сбрасывая их со стола и на стуле, как на тележке, норовя вывезти их на свою домашнюю свалку. Её не интересует ничего, кроме ревностной охраны своей территории от всех прочих людей - включая прибывающих родственников. Но особенно, конечно, её раздражает Джонна - "чужой человек", на самом деле находящийся на земле своих предков. В ночь, когда все узнали о смерти Беверли, Вайолет пляшет под громкую музыку, крича: "Беверли вернулся!", катается по столу, ползает под столом. А Джонна развешивает ловцы снов, с которых вместо перьев свисает всякий хлам: обереги для дома, покинутого хозяином, отравленного безумием хозяйки и житейскими разборками её семейства.
Читать дальше!Гацалову удаётся удержать динамику спектакля не вопреки, а благодаря отсутствию ставших традиционными истерик и скандалов: к чему крики, когда зритель услышит шёпот? Лишь несколько кратких вспышек прорвут всеобщее напряжение, в котором людям, скорее, необходимо выговориться, нежели вцепиться друг другу в глотки. Они слишком долго прожили вместе и слишком хорошо знают друг друга, чтобы испытывать такое сильное чувство, как ненависть, к родителям, сёстрам, мужьям и детям. Вынужденно сосуществуя под одной крышей с теми, кто пробуждает излишние воспоминания о несбывшихся мечтах и надеждах детства и юности, здесь каждый равнодушен к ближнему своему и, раздражаясь этой близостью, может сказать от души только одно: уезжай. Прямо сейчас.
Вайолет тоже есть, что вспомнить. И, похоже, трудное прошлое диктует все её поступки, как навязчивая идея маньяка: от жгучей зависти к малейшему, даже мнимому, благополучию отпрысков до косвенного убийства Беверли, которого она, как известно, предпочла не удерживать от самоубийства. Не верится в рациональный расчёт этой впавшей в детство старухи: она явно не осознаёт, что творит, зациклившись на единственной цели - получении наследства, которое спасёт её от вымышленной бедности, угнетавшей её, когда она была ещё ребёнком. Под дозой она не замечает ни смерти, ни траура, ни похорон - за поминальным столом, где все плачут, она хохочет. Остальные вынуждены поддерживать хлипкую видимость беседы в присутствии неадекватной наркоманки - пока терпение не лопается.
Разношёрстные стулья и прочая мебель из-за стола сразу отправляются на свалку. Туда же, в мусорных мешках, - все таблетки Вайолет. Разъезжаясь, гости берут с собой что-нибудь на память - как люди, в спешке бегущие из зачумлённого города и ещё не заметившие, что больны, уносят с собой заразу, готовую распространиться по всему миру. Вайолет Уэстон уже потеряла человеческий облик, её дни сочтены, но её инстинкт - любой ценой урвать то, что недодали - постепенно проявляется в её потомстве. Барбара, услышав от шерифа о смерти отца, вздыхает о том, как целовалась с будущим шерифом на выпускном. Карен, девочкой воображавшая, как муж повезёт её в Белиз, готова выйти замуж за наркомана и совратителя малолетних - ради поездки в Белиз. Даже внучка Вайолет - и та не упускает возможности покурить травы со взрослым дядей.
Как и её мать, Барбара оказывается покинутой мужем и дочерью. Как и в других постановках, она превращается в копию Вайолет - и вместе они составляют жуткий дуэт паясничающих маразматиков, осточертевших друг другу до помешательства. Только здесь её романтический шериф, которого дожидается Барбара, едва не насилует её. По сюжету, Барбара уезжает, разочаровавшись в матери, когда вскрывается последняя тайна - причина исчезновения Беверли (с истинно детской непосредственностью Вайолет сваливает всю вину на других и искренне в это верит). В этом спектакле она уезжает, разочаровавшись в себе.
В опустевшем доме - всё вынесено на свалку, как она и желала - Вайолет ложится на пол, отгородившись стулом. Терпеливая Джонна дождалась своего часа - игнорируя убийственно громкую музыку из магнитолы Вайолет, она завешивает коврами все телевизоры. Вновь начинают работать все вентиляторы - в затхлый дом врывается свежий воздух. На ветру позвякивают обереги: не иначе как духи предков возвращаются к родным камням. Рухнуло не просто семейное гнездо Уэстонов - рухнула цивилизация, в которой принято в слабом видеть добычу: пожирать своих детей и стариков. Населявшие этот дом инфантилы и эгоисты, мстительные неудачники и жалкие бунтари - нежизнеспособные особи. Марат Гацалов, возможно непредумышленно, подарил истории упадка оптимистичный финал: очищение, оздоровление почвы.

Несмотря на все радости дня минувшего я таки напишу про сегодняшнего (уже вчерашнего) масочного номинанта. Ибо благодаря им же, радостям, мозг не в состоянии переключиться, то есть я всё равно не смог бы писать посты. Извиняюсь за задержку, но мои выходные такие выходные. Зато завтра у меня полдня свободных. Перед четырёхчасовой чеховщиной, kmp

Кукушки (201?)
Танцевальная компания "Каннон данс" (Санкт-Петербург)
Не наседки
Восемь женщин появляются как племя незнакомое и одновременно узнаваемо-стереотипное: яркие платья, синхронные движения в стиле фитнесс-зарядки с примитивным эротизмом. Развешивают шторки в цветочек, устанавливают столик и диван, стелят ковёр - минимальный уют создан. Всё время что-то теряют ("Где моё ку-ку?") и находят (под диваном обнаруживаются трусы). Разговаривают о недостатках - чужих ("Какой у меня нос? - Картошечкой") и своих собственных ("У меня дряблые мышцы!"), переходя на хоровое щебетание вразнобой, постоянно конкурируя - и побеждает наиболее уверенная в своём совершенстве. Азартно навешивают ярлыки на сидящих в зале мужчин, тыкая пальцем ("Козёл!") или строя глазки ("Котик!"), выкрикивают-зовут романтические имена выдуманных возлюбленных ("Стефан! Рауль! Сусанна!"). Постепенно у каждой проявляется индивидуальность - а две близняшки во всём дополняют друг друга.
Время от времени героини рассаживаются на диване - и начинают по очереди вспоминать своих прародительниц, даже это превращая в соревнование. Как меня хотела назвать мама? Кем работала моя бабушка? - отвечая на эти вопросы, они будто хвастаются. Но когда очередь дойдёт до третьего поколения, выяснится, что далеко не все помнят что-то о своих прабабушках. Разочарованные, они молча уходят.
Диалоги и реплики между танцами часто смешны, да и сами танцевальные номера остроумно обыгрывают повседневную женскую деятельность - например, уборку, приготовление куриной тушки, огуречные маски, продолжительные телефонные разговоры. Не сразу обращаешь внимание на высокое мастерство постановки - ни суетливого мельтешения, ни провисания темпа она не допускает, а слаженность столь высока, что при должном освещении мизансцены выглядят как плавно движущиеся картины с идеально выстроенной композицией. Удачно подобранная музыка задаёт настроение и атмосферу в целом - вместе с мелодией усложняется танец, усложняются конфликты между женщинами.
Читать дальше!Одна из них мечтает о Париже - он предстаёт перед ней в образе дамы, то сладострастно жующей багет, то коварно режущей ножом плакат с Эйфелевой башней. Переодеваясь в дам, современные женщины словно примеряют на себя жизнь своих прабабушек, хотя отличия невелики. Под Чайковского, прорывающегося из допотопного телевизора сквозь шумы и хрипы, они вновь разыгрывают вечное противостояние - лишь более изысканное и величественное. Даже когда ковёр становится импровизированным татами, это не кажется противоестественным. За что сражаются насмерть эти хищницы, закусывающие змеями? За то, чтобы выпихнуть из гнезда чужих птенцов, чтобы выжить в таком тесном мире?
Чайковский уступает "Реквиему" Моцарта, азарт расталкивания толпы - трагизму одиночества. Достаточно одной лишь паузы в движении, чтобы героиня, остановившись посреди сцены, предшествовавшим пароксизмом всеобщей ярости очищенной от мебели, запорошенной снегом, вызвала сочувствие - и узнавание в ней уже совсем другой женщины. Той, которая на протяжении всей истории культуры вглядывается куда-то, не то провожая, не то ожидая возвращения.
К сожалению, столь прекрасный финал мне немного подмочили. Когда женщины вновь рассаживаются на диване, перед ними появляется гнездо с птичьими яйцами. Последние реплики - о том, какими могли бы быть или будут глаза дочери или сына. После этого дамы, сняв платья и оставшись в нижнем белье, с весёлыми-отчаянными-страшными воплями бьют яйца о сцену. И зеркало, слепящее зрителей отблеском от софита, и прозрачный зонт, которым пытаются закрыться, - уместные метафоры, легко вписывающиеся в лаконичную эстетику спектакля, выверенного и сыгранного на европейском уровне драматургии контемпа. Брызги же яичного содержимого грубо выламываются из глубины исследования женской агрессивной природы в банальную плоскость дискуссии вокруг чайлдфри. Прабабушки, бабушки, мамы... и вот - род прервался. Но где в этом трагедия? Главное - будьте здоровы, дорогие наши женщины.