После Слэшкона самое время продолжить деанон рейтинговым баловством. Напоминаю, что здесь уже ни разу не невинные тексты, кто не привык читать порн - просто листает мимо!
Идею драббла про главный стул фэндома я как-то обрёл в скайпе с кэпом.)

Название: Пробуждение
Автор: Mark Cain
Бета: Nightday
Размер: драббл, 972 слова
Пейринг: Игорь Гром/Сергей Разумовский
Категория: слэш
Жанр: missing scene, PWP, ангст
Рейтинг: NC-17
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьИгорь Гром считает до ста, не открывая глаз. Если это ещё один странный сон – можно сосредоточиться на числах, и сон уйдёт. Это просто не может быть явью, а в том, как порой реальны ощущения в его снах, он уже убеждался и прежде. Запах волос склонившегося над ним человека ему знаком – лёгкий и неуловимый, который невозможно описать, как не опишешь запах морского бриза, и который так же хочется украдкой вдыхать полной грудью. Знакомо прикосновение длинных прохладных пальцев, от которого волоски на коже встают дыбом, как наэлектризованные. Да, Игорь забывал об этом каждый раз, когда просыпался, а теперь вспоминал снова, и чувствовал, что должен вспомнить что-то ещё, но голова была тяжёлой, словно с похмелья. Думать не получалось, зато ощущалось всё остро, как никогда.
Чужие пальцы, будто рисуя на его теле невидимые символы и узоры, скользят по ключицам, груди, животу, с любопытством поглаживают шрамы. Чужой голос звучит словно издалека, сквозь шум в ушах – как сквозь воду. Игорь, как всегда в своих снах, обнажён и обездвижен, ноги разведены, только в этот раз он не лежит, а сидит, и – в чём главное и изумляющее его различие – не чувствует тревоги и угрозы. Он пытается вспомнить, чего должен бояться, но не может – виски отзываются тупой ноющей болью. Мягкие пальцы, словно успокаивая боль, трогают его бедро – ласково и непринуждённо, как могли бы касаться мраморной статуи или красивого животного. Игорь не замечает, что мысленно считает всё быстрее, не успевая за собственным пульсом и дыханием. Игорь уже не уверен, что хочет проснуться.
Пальцы очерчивают контуры напрягшихся мышц, нажимают сильнее, восхищаясь их твёрдостью. Под этими пальцами под кожей вспыхивают искры, по телу растекается жар, скапливаясь в паху, как лава в жерле вулкана. Игорь не верит в то, что может что-то произойти, сны обычно прерывались как раз в тот момент, когда он ощущал охватывающий его будоражащий трепет, похожий на близость язычков пламени. Но всё происходит так правильно и естественно – ладонь обхватывает его наливающийся кровью член, перебирает пальцами, дразнит, сжимает и массирует, и тот возбуждённо пульсирует, как беззвучный инструмент в чутких руках умелого музыканта.
Игорь чувствует, как крепко у него стоит, но пока глаза закрыты, он не может стыдиться своей реакции, и он боится открыть глаза, чтобы не спугнуть продолжающийся сон. Запрокинутая голова без единой мысли, будто набитая ватой, не мешает наслаждаться, изнывать и нетерпеливо предвкушать, привыкая, что во сне нет ничего невозможного. Сильная ладонь растирает его член, заставляя Игоря хрипло вздыхать, и неожиданно отпускает, добиваясь невольного просящего стона. Гул в голове постепенно стихает, и Игорь слышит шорох, с которой тяжёлая ткань складками опускается на толстый ковёр. А потом головку его члена обхватывают упругие губы – гладкие, но твёрдые, не женские.
Чужие губы смыкаются вокруг члена, чужой тёплый и юркий язык увлечённо вылизывает головку, чужой влажный рот с жадностью насаживается всё глубже. А впрочем, почему – чужие? Это его сон, а значит – это его желания, самые сокровенные, самые неосознанные, сбываются сейчас, не требуя от него ни действий, ни слов. Игорь прерывисто дышит, всё реже сдерживает стоны, на его бёдрах лежат тёплые ладони, его кожу щекочут спадающие длинные пряди волос, когда некто – Игорю кажется, что он должен помнить его имя, но мысли путаются в сладком тумане истомы – опускает голову, вбирая его член до конца. Головка входит в тесное горло – ещё раз и ещё, плавно ускоряется темп – как раз так, как любит Игорь. Пересохшими губами он хочет требовать не останавливаться никогда, но с них не слетает ни звука. Такие сны – более жестоки, чем любые кошмары, потому что рано или поздно заканчиваются.
Припухшие губы трудятся над его членом долго, непристойно причмокивая, Игорь не помнит, сосали ли ему когда-либо раньше с таким же самозабвенным усердием, но это его не тревожит – пока не тревожит. Он кончает бурно, не как измотанный на работе мужчина, а как юнец с переизбытком гормонов – громко ахает, мотая головой, вскидывая бёдра и едва не опрокидываясь вместе со стулом, к которому привязан. Горячая ладонь тискает его член, выдаивает досуха, язык и губы собирают потёки семени, брызнувшего на живот, с благодарностью ластятся к чувствительной головке.
Игорь переводит дух, в голове проясняется, запахи и звуки вместе с ощущением чужого, враждебного пространства разом наваливаются на него, и он открывает глаза, смаргивает влагу, сквозь которую проступают знакомые очертания стоящего перед ним преступника. Игорь вспоминает, почему этой ночью он отправился не домой, в постель, а в одиночку на опасное дело: потому что охотился на безумного маньяка, который стал теперь свидетелем его позора – и за это Игорь ненавидел его ещё больше. Подумать только – кончить во сне, если подобные галлюцинации вообще уместно назвать сном! Должно быть, это побочные эффекты препарата, который он принял на всякий случай. Мог не рассчитать дозировку. И ещё этот удар по голове...
Память о сновидении стремительно улетучивается по мере того, как Игорь лихорадочно оценивает обстановку и свои шансы остаться живым или хотя бы здоровым в плену у Разумовского. Фантомные следы прикосновений истаивают, забывается тонкий аромат волос, не имеющий ничего общего с парфюмом, сплетающийся с запахом его собственного разгорячённого тела. Игорю не жаль забывать. Он даже испытывает облегчение, когда морок отступает. Ведь наяву такого не бывает, не может быть – значит, гораздо легче жить, не сравнивая реальность с фантазиями, не задумываясь о том, чем эти фантазии могут быть порождены, не сожалея о их несбыточности.
Первым, что увидел Сергей в глазах очнувшегося Игоря, было разочарование. Сергей мог бы что-то объяснить, напомнить, доказать, но не пожелал этого делать. Ещё расширенные после оргазма зрачки Игоря отражали, как кривое зеркало, совсем не того Сергея, который был способен на простые человеческие слабости – и даже на нежность. Игорь не был готов в него поверить – он скорее бы поверил в любого демона из своих кошмаров. Уверяя себя, что он тоже разочарован в Игоре, Сергей говорит о другом, незаметно облизывая губы, избегая наклоняться к его лицу. Игорь смотрит исподлобья, мрачно, как связанный зверь: отпустишь – бросится. Невозможно приручать таких. Безнадёжно.
Но когда стул вместе с привязанным к нему Игорем проваливается вниз, как когда-то в детстве испорченная, но любимая игрушка падала в мусоропровод, – Сергею на мгновение кажется, что его сердце обрывается вместе с ним.

Ворону уже хуманизировали, и я решил вспомнить про кота. Осторожно, жестокое обращение с животными.)

Название: Мышка
Автор: Mark Cain
Бета: Nightday
Размер: мини, 1319 слов
Пейринг: Мёрдок МакАлистер/human!Кот
Категория: слэш
Жанр: AU, PWP, крэк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: рыжий журналист - лучший друг человека вне зависимости от того, по какую сторону закона вы находитесь.
Предупреждения: дабкон, фистинг
Размещение: со ссылкой на автора

Читать– Что. Это. Такое? – пахнущий свежей типографией газетный лист жалобно трепыхался в руке, вытянутой в обвиняющем жесте.
– Мышка, – Мёрдок обезоруживающе улыбнулся.
– Что?.. – от удивления Кот забыл моргнуть, застыл с широко открытыми золотисто-зелёными глазами.
Мёрдок посуровел: не любил повторять дважды.
– Мышку. Принёс.
Кот развернул лист к себе и, словно ещё не до конца поверил своим глазам, снова уставился на фотографию, обведённую траурной чёрной рамочкой. Со снимка самодовольно косился мимо камеры худощавый мужчина лет пятидесяти с седыми усами, побуревшими от табака.
– Знаешь, дорогой, – сообщил Кот задумчиво, – я бы предпочёл находить утром возле своей постели свежий букет цветов или хотя бы чашечку капучино, а не сообщение об убийстве.
– Не стоит благодарности, – сухо обронил Мёрдок, запихивая кожаную куртку в гардероб. Уголки его глаз покраснели после бессонной ночи, но движения и жесты оставались уверенными и точными, ничем не выдавая усталости. – Сам же мне рассказывал, сколько он награбил на своём посту и сколько предприятий довёл до банкротства. Твоё лучшее расследование, да?
Кот страдальчески вздохнул, продолжая стоять перед кроватью, кутаясь в халат, босиком, сминая пальцами клочок утренней газеты. Погружённый в собственные мысли, на Мёрдока он, казалось, внимания не обращал.
– Мёрдок, я журналист, а не революционер, понимаешь? – нервно ворчал он. – Я никому не желаю смерти. И не готов так рисковать. Ты подумал о том, что мне делать, если меня заподозрят? Все серийные убийцы сначала мучили кошек в детстве, а потом уже переходили на людей, а ты, похоже, наоборот...
– Я его мучаю! – Мёрдок резко развернулся и неожиданно оказался вплотную к нему. Кот попытался было отступить, но тот крепко ухватил его за длинные рыжие волосы, потянул назад и вверх, заставляя запрокинуть голову и напряжённо переступать на цыпочках, чтобы сохранить равновесие. Слишком просторный халат, принадлежавший хозяину дома, легко соскользнул с плеч, так что Кот остался полностью обнажённым. – Я его кормлю. Даю ему кров. Покупаю дорогие игрушки. Я его трахаю, кстати. – Разжав хватку, Мёрдок сделал ещё шаг вперёд, и Кот, споткнувшись о край кровати, уселся на смятое одеяло. – А он ещё жалуется.
– По последнему пункту я не жалуюсь, – поспешно возразил Кот, настороженно следя за сильными пальцами, расстёгивающими пряжку ремня и ширинку на джинсах. Он привык первым приходить к Мёрдоку, ластиться, отвлекать от дел, а Мёрдок, хоть и ворчал что-нибудь про "март круглый год" или "бесстыжее животное", никогда ему не отказывал. А сейчас Мёрдока, кажется, не волновало, получит он согласие или нет.
– Вот и хорошо. – Мёрдок был опасно спокоен, краешки улыбки прятались в бороде, на Кота он смотрел сверху вниз, приспустив джинсы и бельё на бёдрах. Какого ответа он ждёт от собеседника, можно было понять без слов, и Кот завозился, устраиваясь на четвереньках. – Но я, знаешь ли, наёмник. Бесплатно не работаю. Давай, расплачивайся.
– Я тебе... этого – не заказывал! – возмущённо фыркнул Кот, прежде чем его опять дёрнули за волосы. Повторного приглашения не потребовалось, он взял у Мёрдока в рот, сосал старательно, прикрыв глаза. Мёрдок не гладил его, вопреки обыкновению, удовлетворённо вздыхал, но не затыкался, что порядком нервировало и мешало самому получить удовольствие от процесса.
– Ничего. Напишешь, куда денешься, как Белфастскому Снайперу снова удалось скрыться от правосудия, – размеренно говорил Мёрдок, и непонятно было, издевается он или предвкушает. – Как он держит в страхе всех политиков и бизнесменов. Парочку интригующих подробностей, намёки на связи между мафией и конкурентами покойного... Это будет бомба, малыш. Признайся, ты ведь со мной только ради этого.
За мгновение до того, как Кот вознамерился прервать своё занятие и внести некоторые уточнения в этот монолог, Мёрдок сжал пальцы у него на загривке и, продолжая удерживать за шкирку, принялся толкаться уже твёрдым членом в глотку – глубоко и грубо. Кот давился, всхлипывая и стоная, но вырваться было невозможно, тяжёлый ствол по-хозяйски входил снова и снова, заставляя растягивать уголки губ, протискивая крупную головку сквозь дрожащее узкое горло. Под зажмуренными веками выступили слёзы, Кот болезненно сглатывал и тяжело сопел, не замечая, как Мёрдок оперся о кровать коленом и склонился над ним. Он невольно вздрогнул, когда увесистая мёрдокова лапа легла на его приподнятый зад, потискала одну из упругих половинок и забралась бесцеремонными пальцами в тесную ложбинку.
Кот и хотел бы сказать, что ещё не готов, но не мог – Мёрдок не переставал двигать бёдрами, безжалостно всаживая свой член короткими частыми рывками, так что Кот не успевал дышать и только чувствовал, как пульсирует тугая кровь в том мощном орудии, что рисковало вывернуть его глотку наизнанку. И как жёсткий палец Мёрдока – прислуга шепталась, что он может убить одним пальцем, если ткнёт им человека в висок – с силой надавил на сопротивляющееся колечко ануса и одним движением проник внутрь на всю длину. Хоть и всухую, но это было ещё терпимо – Кот расслабился, открылся, а сердце со звонким эхом колотилось о рёбра, понимая, что Мёрдок не наиграется так быстро.
Второй палец не без труда вонзился рядом с первым, что отозвалось тупой резью, Кот мельком представил себе маленькие красные пятнышки на влажной салфетке – Мёрдок и прежде не раз бывал несдержан – и беззвучно взвыл, когда тот согнул пальцы и потянул на себя. Кот прогнул спину глубже, шире расставляя колени, почти лёг грудью на руки, запрокидывая голову, и всё тело, пусть тренированное и гибкое, заныло, поскольку всё-таки не было кошачьим. Теперь Мёрдок одновременно имел его членом в рот и пальцами в зад, загоняя их по самые костяшки так настойчиво, словно добывал огонь трением – и был недалёк от успеха, судя по тому, как Кот хрипел и мотал головой, как разъезжались его ноги в складках разворошенной постели.
Мёрдок ослабил хватку, и Кот, выпустив изо рта его член, спрятал лицо в ладонях, переводя дух. Горло саднило, ослабевшие бёдра под натиском чужой руки легли на одеяло, коснувшись прохладной ткани влажной кожей. Мёрдок перебрался на кровать, удосужившись скинуть только обувь и полив лубрикантом влажный член, всё так же, пальцами за край ануса, подтянул к себе Кота, как рыбу на крючке, и развёл пальцы в стороны. Сам Кот ещё не разобрался, чего в его волнении больше – желания или страха, а Мёрдок уже пристроил к его заду, такому маленькому в сравнении с его словно высеченной из глыбы веснушчатого мрамора фигурой, возбуждённо подрагивающий член. Прижал к постели добычу, положив руку на поясницу, и уверенно вошёл до середины члена разом. Кот безуспешно рванулся, протяжно застонав.
Рыча ругательства, Мёрдок крутанул на кулак блестящую рыжую гриву, взглянул на затуманившиеся зрачки, на припухшие раскрасневшиеся губы, толкнулся до конца. Кот прикрыл глаза, вслепую хватаясь за сбившуюся жгутом простыню, он всегда только и мог, что скулить, распластанный, пока хозяин всласть пользовал своего питомца, не позволяя ему инициативы. Но на сей раз Мёрдок драл его почти с яростью – размашистыми резкими ударами, сбиваясь с ритма, глубоко и жадно, казалось – желая вколотить его в кровать, поскрипывающую в унисон несдержанным хриплым стонам Кота. Мёрдок намеренно вырывал у него надсадные вопли, поддавая бёдрами так, что в глазах темнело, или заставляя сжаться звонким шлепком, наваливался на него, как зверь – и ноздри Кота трепетали от его запаха, запаха разохотившегося самца, победителя, не сомневающегося в своём праве.
Мёрдок обрабатывал его зад неутомимо, крепко забивал горячий член в отменно тугой проход, хватал – наверняка останутся синяки – то за плечи, то за бёдра. Вынимал блестящую пунцовую головку, тёрся ею о припухшие края натруженной дырки и вновь погружался в изнывающее, дрожащее тело. Прижимал к одеялу руки Кота или заламывал их за спину, не позволяя прикасаться, грубо дрочил ему сам. Кот давно потёк, ёрзая головкой по одеялу, а затем кончил, вскрикивал и бился под Мёрдоком, пожелавшим кончить в него и вжимавшимся в него жёсткими бёдрами. Обожгло внутри нежные стенки, просочилось наружу, когда Мёрдок вышел и почти сразу поднялся, небрежно мазнув испачканным в собственном семени членом по заднице неподвижного Кота.
– Я с тобой не ради... этого, – подал голос Кот, когда Мёрдок уже отошёл на несколько шагов в направлении ванной. Голос был на удивление расслабленным, довольным даже. – Я тебе не шлюха.
– Шлюх у меня и так хватает, – миролюбиво согласился Мёрдок, потягиваясь, и вдруг, будто решившись, поинтересовался: – Как ты?..
Кот не ответил – катался по кровати, жмурясь и с любопытством поглядывая на Мёрдока из-под золотистых ресниц.
– Если бы не ты, – Мёрдок, посмеиваясь, присел обратно на край постели и мягко сгрёб Кота в охапку, – я бы уже поубивал всех подчинённых. Вот и расскажи своим читателям, как ты предотвратил крупную террористическую операцию. И пусть спят спокойно. Хорошо?..

"Трахнуть Мёрдоком всех!"(с), ага. Кажется, я таки написал сквик-фик.

Название: Грязный
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 2107 слов
Пейринг: Мёрдок МакАлистер/Финн О'Каллахен
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: "Однажды Мёрдок обнаружил слабое место Финна О’Каллахена – а Финн заключил одну из самых крупных своих сделок".
Предупреждения: преканон, вуайеризм
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьКогда подчинённые шептались, что Мёрдок МакАлистер подмял под себя "Детей Святого Патрика" ещё до того, как официально возглавил организацию, тот только усмехался, думая о том, насколько точное определение они выбрали.
Финн О’Каллахен был дельцом от бога, торговые и финансовые операции он проворачивал с ювелирной безупречностью, обеспечив организации небывалое процветание и влиятельность. Похожий не на крутого гангстера, а на сухаря-клерка в вечно мятом пиджаке, он цепким взглядом просматривал бесконечно скучные банковские счета и биржевые сводки, в которых Мёрдок смыслил мало. Для него, простого уличного бандита, богатство представлялось не цифрами на экране, а тем, что можно подержать в руках, положить в сейф, поставить в гараже или повесить на стену.
Мёрдок убирал конкурентов и излишне любопытных ищеек, как частных, так и полицейских. Пока его босс работал с графиками и схемами, анонимной перепиской и прочими бумажками, он работал с людьми – которые, впрочем, об этом не подозревали. Необходимо было проследить, меняя внешность, за тем, в какое время жертва выходит из дома, в каких местах предпочитает расслабляться, с кем встречается. Мёрдок втирался в доверие к телохранителям и любовницам, секретаршам и дворецким, выясняя те маленькие привычки, которые могли стоить кому-то жизни. Чем более опасную и непредсказуемую жизнь вела жертва, тем более она была привязана к какому-нибудь тайному убежищу, где никого не интересовала её личность – гольф-клуб, секс-сауна... Снайперская винтовка Мёрдока была неожиданным возмездием, настигавшим каждого на пороге его личного рая. Грязные секреты стали залогом чистой работы.
И однажды Мёрдок обнаружил слабое место Финна О’Каллахена – а Финн заключил одну из самых крупных своих сделок.

Наркотики и шлюхи исполняли роль лакмусовой бумажки для тех членов организации, которые так или иначе имели с ними дело. Те, кто зарывался и терял над собой контроль, вскоре незаметно пропадали вместе со всей информацией, которую успели узнать – отмороженные садисты и наркоманы "Детям Святого Патрика" были не нужны. Мёрдок дурью не интересовался, а посещениями борделя не злоупотреблял – во-первых, времени не хватало, а во-вторых, он слишком хорошо знал, где в приватных комнатах размещены скрытые камеры и микрофоны. Всё-таки сам же и руководил их установкой как первый специалист по наблюдению. А трахаться, зная, что тебя записывают со всех ракурсов, было... неуютно.
Финна и вовсе никто не мог бы заподозрить в пристрастии к подобным развлечениям. Поговаривали, что в зрелые годы он был хорош собой, но даже тогда этот зануда смотрел на самых горячих штучек как на товарную опись и способен был пробудить в партнёрше только зевоту. Эта репутация была ему только на руку, укрепляясь по мере того, как возраст брал своё. Но с годами, чтобы деловая хватка оставалась по-прежнему жёсткой, Финну приходилось уделять отдыху больше времени, не покидая рабочего места.
Длинный стол в кабинете Финна был завален пачками купюр, надорванными пакетами с почтовыми штампами разных стран, дисками и гаджетами в только ему одному известном порядке, и над этим всем возвышалось три больших монитора, стоящих полукругом и словно обнимающих сутулую фигуру главы ДСП. Мёрдок совершенно случайно забыл постучаться в тот день – задумавшись на ходу и поглаживая кончиками пальцев бороду, которую отращивал для солидности, мягко толкнул дверь, оказавшуюся не запертой. Открыв было рот, чтобы доложить, он вдруг замер и привычно притих, как заметивший добычу хищник, хотя впору было присвистнуть от удивления: Финн сидел, неестественно выпрямившись, одной рукой вцепившись в край стула, другой орудуя под столом. На мониторах транслировалась цветная картинка с камер в одном из номеров борделя, из левого уха ритмично мычащего Финна торчал наушник, второй болтался на проводке, как маятник.
Мёрдок басовито кашлянул, изображая деликатное вторжение – отступил назад, придерживая дверь, будто едва появился, и опустил взгляд в пол.
Но Финна не удалось успокоить такими актёрскими приёмами. Он вздрогнул, свернул окно с видео и, обернувшись, уставился на Мёрдока дико расширившимися глазами, несколько долгих секунд пытаясь восстановить самообладание. Он выглядел таким жалким в этот момент, что Мёрдок остро ощутил своё превосходство – и охотничий азарт. Любого другого на его месте Финн приказал бы убить. Вот только если он избавится от Мёрдока, ему больше некому будет это приказывать.
– Мы можем обсудить прибавку за молчание прямо сейчас, – нарушил тишину Мёрдок. Говорил он мягко, как добрый папаша, с разочарованием заставший сына за первой сигаретой.
Брошенные наушники продолжали невнятно сопеть.
– Что ты предпочитаешь? – буркнул Финн, нарочито неторопливо застёгивая ширинку, но от взгляда Мёрдока не укрылось, что руки у того дрожат. – Валюту? Акции? Предметы искусства?
– Власть. – Мёрдок обеими руками оперся на край стола, всё ещё разделявшего их, подался вперёд. – Я не хочу быть только исполнителем. Я тоже могу принимать решения и брать заказы. Дай мне людей, и выиграем мы оба.
– Замахнёшься на большую политику? – криво усмехнулся Финн. Странно, что торговаться он даже не пытался.
– Кто не рискует, тот не выигрывает, – невозмутимо пожал плечами Мёрдок. – А ты уже староват для того, чтобы играть по-крупному. Ну что, по рукам?
Финн машинально поднял правую руку для рукопожатия – и отдёрнул, скривившись от стыда. Мёрдок беззвучно заржал и вышел, аккуратно притворив дверь за собой.
Он был нужен Финну, но и Финн был нужен ему – живым, но покорным.

Почему бы ему просто не обратиться к любой из своих девочек напрямую, Финн пояснять не собирался. Потому что интересовали его вовсе не девочки.
Финн следил за клиентами – смотрел на их выгнутые спины, на бёдра, двигающиеся между раскинутых женских ног, на напряжённые ягодицы и смачно шлёпающие по попкам шлюх волосатые яйца. Смотрел, как очередной член – большой, маленький, толстый, длинный, чёрный, обрезанный, обтянутый презервативом, увитый узловатыми венами – погружается в сочную киску снова и снова. Или в упругую задницу. Или – над ним трудится умелый рот. Это было так порочно, грязно – как подглядывать в детстве в замочную скважину чужой спальни, и Финн сбивчиво дышал, кусая губы, отчаянно растирая собственный – ничем не примечательный – член, горя возбуждением вместе с безымянным героем на экране.
И кончал одновременно с ним, представляя, как мог бы – о, если бы мог! – подставляться всем этим мужчинам, молодым и зрелым, подтянутым и располневшим, темпераментным и вальяжным, не выбирая и не жалуясь, ни о чём не думая – просто принадлежа им всем.
Мёрдоку на страдания начальства было наплевать – как представитель более продвинутого в техническом плане поколения, он всего лишь полюбопытствовал, какие именно записи в режиме реального времени просматривались из кабинета О’Каллахена. Постепенно во вкусах Финна выявилась закономерность: переключаясь с одних апартаментов на другие, глава ДСП с наибольшей вероятностью досматривал процесс до конца, когда ему попадался хорошо оснащённый клиент. Попросту говоря – какой-нибудь дядя с крупным членом.
В качестве эксперимента Мёрдок даже сам нанёс неделовой визит в бордель: попросил Марину порекомендовать ему малышку повыносливей и – ставки были высоки – выложился на совесть, не слезая с бедняжки, пока мысленно не завладел всеми делами организации поэтапно. Как он и ожидал, трансляция его секс-марафона также была целиком просмотрена с компьютера Финна, хотя все были уверены, будто в это время он был занят важными переговорами. Осталась самая малость: намекнуть, что он, Мёрдок, в курсе предпочтений Финна, и договориться о цене неразглашения.
Но всё пошло немного не так, как он рассчитывал.

В ближайший праздничный день Мёрдок затащил Финна на вечеринку в паб под благовидным предлогом – обсудить и согласовать дальнейшие планы, к которым МакАлистер теперь имел достаточно широкий доступ. Разорился на входные билеты, дававшие право неограниченного потребления пива, и покровительственно подливал Финну, пресекая слабые попытки сопротивления вежливо, но твёрдо. Переоценив свои возможности, Финн вскоре опьянел, и разговор перешёл в неформальное русло – но Мёрдок был намерен вернуть оный к нужной ему теме. Гремела музыка, посетители подбадривали возгласами полуодетых танцовщиц, а Финн в их сторону даже не смотрел – и старательно отводил взгляд от Мёрдока, хотя бесцветные глаза после четвёртой пинты Гиннесса лихорадочно блестели.
– Финн, мне нужно больше полномочий, – будничным тоном начал Мёрдок. – Я хочу вербовать себе людей. Уже есть один на примете. И я даже знаю, почему ты мне в этом не откажешь.
– Если будешь вербовать через постель, – явно не расслышавший и половины сказанного, Финн пьяно хихикнул, опасно покачиваясь на барном табурете, – тебе точно никто не сможет отказать.
Мёрдок сдержанно фыркнул, а Финн неожиданно посмотрел на него в упор, проницательно прищурился и чётко произнёс:
– Тебе нужна власть, да, Мёрдок? Ты её получишь, если окажешь мне одну... немаленькую услугу.

Мёрдок был уверен, что наутро Финн протрезвеет и передумает. Какая-то часть его сознания на это даже надеялась. Другая часть ожидала подставы и злилась, что он зашёл так далеко. Однако О’Каллахен слово сдержал. И в условленное время Мёрдок снова явился в его кабинет – на сей раз заперев за собой дверь. Никакого интимного полумрака, свеч, вина и прочей хрени – впрочем, здесь и дивана-то не было. Финн стоял у окна в том же старом сером костюме, который всегда носил, и нервно теребил манжеты.
– Присаживайся, – хрипло бросил он, не оборачиваясь.
Мёрдок, не зная, пристрелят ли его прямо сейчас, нагло уселся в кожаное офисное кресло Финна, чуть отъехал от стола, чтобы окинуть взглядом всё пространство. Чувствовать себя главным боссом было не только приятно, но и естественно, почти привычно. Вон на той стене, подумалось ему, хорошо смотрелся бы подлинник Кандинского.
Финн отвлёк его от неуместных фантазий, одним резким движением опустив жалюзи. Походка выдавала его с головой – хоть Мёрдок и не опоздал, было очевидно, что Финн давно его ждал и уже проигрывал неравную борьбу с собственным возбуждением. Не трудясь раздеться, за что Мёрдок был ему весьма благодарен, Финн неловко опустился перед ним на колени и коснулся ширинки. Мёрдок хотел было ему помочь, но заметил, что пальцы Финна подрагивают, как при его прошлом вторжении. Ему стало противно, и он предпочёл не смотреть, откинувшись на спинку и уставившись в потолок. Если у него не встанет на старого извращенца, философски рассудил Мёрдок, – это будут проблемы Финна, а не его.
Однако уже несколько минут спустя он забыл, с кем он и где: Финн сосал так истово, словно от этого зависела его жизнь, ничуть не смущаясь размерами члена, на который насаживался глоткой, и не выказывая признаков усталости. Мёрдок облизнул пересохшие губы, испытывая мучительное желание закурить, машинально скользнул пальцами по коротко стриженным седеющим волосам и ниже, нащупал галстук и ухватился за него, требовательно натягивая. Финн удвоил старания, мастерски лишая партнёра всяческого терпения – стиснув свободной рукой подлокотник, Мёрдок пытался приподнять напряжённые бёдра, вогнать член ещё дальше...
С несвойственной ему резвостью Финн поднялся на полусогнутых ногах, развернулся к Мёрдоку спиной, торопливо спустил брюки и бельё и оперся о край стола. Мёрдок едва успел заметить, что его оставили в покое, как Финн деловито придержал его твёрдый член и направил в себя, опуская зад. Один дюйм за другим исчезали внутри, а Мёрдоку оставалось только смотреть – и чувствовать, как туго обхватывают его член горячие гладкие стенки. Да ещё удивляться, что Финн, эта старая шлюха, принял его до конца и, хрипя как астматик, начал в бодром темпе двигать задом по всей длине члена, вращая бёдрами и сжимаясь.
С неуёмной жадностью мальчишки, получившего самый желанный подарок на Рождество, гроза чёрного рынка Финн О’Каллахен резко опускался на широкий член всем своим весом, его худое тело вздрагивало, как от удара, рубашка прилипла к потной спине. За край стола он держался обеими руками, его член стоял, как Дублинская игла, а тихие болезненные стоны звучали всё чаще. Мёрдок, чтобы напомнить, кто тут сверху, грубо ухватил его костлявые ягодицы, дёргая на себя, Финн всхлипывал, но не протестовал – и Мёрдок неожиданно завёлся. До него наконец дошло, что власть, которую обещал ему Финн, была сейчас безграничной – он, Мёрдок, был в разы сильнее и мог сделать с этим человеком всё, что пожелает.
Ругнувшись, Мёрдок встал – стул откатился назад – и швырнул Финна на стол, лицом в стопки денег и документов. Прежде, чем тот расставил бы ноги или хотя бы встал ими на пол, загнал член по проторенной дорожке одним рывком – Финн тоненько вскрикнул, бестолково перебирая ладонями по разлетевшимся бумагам. Пряча в усах торжествующую ухмылку, Мёрдок отодрал его, как визгливую сучку, и не думая обращаться побережней с тем задом, которому оставалось сидеть на месте лидера организации совсем недолго. Финн лежал грудью на поскрипывающем столе, глядя, как качаются выключенные мониторы, а потом закрыл глаза, отдаваясь всем существом своей безумной, грязной и ослепительной мечте. Наконец насытившись властью сполна, Мёрдок шагнул назад и вслепую рухнул в кресло, а Финн безвольно сполз на пол – обоим понадобилось дрочить не долее нескольких секунд, чтобы кончить.
Финн так и остался сидеть на полу, запустив левую ладонь за отворот пиджака, словно ему стало плохо с сердцем; раскрасневшееся, искажённое болью в пострадавшей заднице лицо дополняло это впечатление, но Мёрдок и теперь не счёл нужным проявить жалость.
– Здесь я тоже установил парочку камер, – доверительно сообщил он, разминая плечи. – Запись прямо сейчас сохранена на моём компьютере. У тебя есть, что мне предложить, не правда ли?..
– Я уже давно собирался покинуть пост, – спокойно произнёс Финн и вдруг улыбнулся. – И передать все дела. Ты мог бы так не стараться ради этого, но я рад, что с тобой легко договориться.

Ведение отчётности по капиталам, оружию и шлюхам Грязного Финна вполне устраивало. Он умел держать язык за зубами, и Мёрдок также молчал, хоть и уверял себя, что ни к чему стесняться методов, если цель их оправдывает.
Вскоре после того, как возглавил "Детей Святого Патрика", Мёрдок приступил к вербовке новых кадров. И, собираясь предложить работу перспективному молодому курсанту полицейской академии, всерьёз задумался о том, что упомянутая некогда Финном вербовка через постель была не такой уж плохой идеей.

Интернет отключился на одну ночь, делать было нечего, а наутро я сам не помнил, что написал, кроме того, что принял вызов поменять Мёрдока и Кирка ролями.)

Название: Метод Мёрдока
Автор: Mark Cain
Бета: Nightday
Размер: мини, 2840 слов
Пейринг: Кирк О'Райли/Мёрдок МакАлистер
Категория: слэш
Жанр: UST, драма, романс, флафф
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: опытным путём Мёрдок выяснил, что лучший способ завоевать Кирка - порвать шаблон.
Предупреждения: преканон, возможный ООС
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьВ первые свои месяцы в "Детях Святого Патрика" Кирк не пропускал ни одного сборища. Он и так знал наизусть все свои обязанности и полномочия, но всё равно приходил, устраивался в самом тёмном углу зала в неизменном пабе и цедил чёрный чай, пока крутобёдрые официантки едва успевали подносить пинты и стаканы. Сначала к нему привыкли, потом некоторые начали относиться с симпатией, сочтя ответственным и преданным делу соратником. Кирку было на это наплевать, как и на глупые шуточки об отсутствии у него пассии. Его не останавливали ни приступы мигрени, ни дурная погода, ни завал на службе – он просто знал, что увидит Мёрдока МакАлистера, и, как ни злился на себя, начинал ожидать этого момента задолго до назначенного времени и не мог ни на чём сосредоточиться, бессмысленно складывая журавликов из бумажного мусора.
Мёрдок не обладал качествами души компании – даже выпив, говорил мало и по делу, но в общении с подчинёнными был раскован и прост. Впрочем, выглядело это не запанибратством, а покровительством – возвышающийся надо всеми Мёрдок мог затащить любую женщину на колени или как ни в чём ни бывало положить лапу ей на задницу вместо приветствия, мог похлопать по плечу вечно замученного Финна, который годился ему в отцы, а парней помоложе мог трепануть за шкирку, как заигравшегося щенка, хотя были эти "щенки" смертельно опасными волкодавами. Кирк даже представить себе не мог, как заговорить о чём-либо постороннем с этим человеком, кроме как отчитаться в проделанной работе и получить одобрительный кивок в ответ. Он словно снова был школьником с последней парты, которого от громилы МакАлистера отделяла непреодолимая пропасть.
Случайно подвернувшаяся под руку бумажная салфетка никак не желала превращаться в журавля, и Кирк безжалостно теребил её нервными пальцами, машинально отвечая на вопросы какого-то раскрасневшегося пьянчуги с жиденькими бакенбардами, чьё имя даже не потрудился запомнить. Когда Мёрдок, выходивший покурить, за неимением другого свободного места рухнул рядом с ним, приобнял за плечи и легонько встряхнул, скупо похвалив за полезную информацию, добытую очередным прикормленным осведомителем, Кирк от неожиданности так напрягся, что тот ослабил хватку, а затем и вовсе убрал руку. В глазах Мёрдока – самого Мёрдока! – промелькнуло в этот момент почти виноватое выражение.
– Не бойся, не трону, – усмехнулся Мёрдок.
– Тебя бояться? – Кирк выдавил бледную улыбку. – Даже не мечтай.
Ему отчаянно хотелось, чтобы Мёрдок его тронул – грубовато ткнул кулаком в плечо, смеясь удачной шутке, или хотя бы схватил за ворот, рассвирепев. Давнее знакомство с боссом обеспечивало Кирку определённый статус – он мог беспрепятственно возражать Мёрдоку и предлагать собственные способы решения проблем; он знал о Мёрдоке больше, чем многие, но не стремился ни с кем делиться этим знанием, и Мёрдок это ценил. Но осознание того, что он не может входить в сферу дружеских и уж тем паче интимных интересов любвеобильного Мёрдока, и что он был принят в ряды "Детей Святого Патрика" исключительно благодаря своим профессиональным способностям, грызло Кирка после этого невинного жеста с новой силой – и он впервые ушёл из паба до окончания вечера, сославшись на головную боль.

Поэтому, когда ещё несколько месяцев спустя они с Мёрдоком шли бок о бок по улице в центре Дублина, это казалось Кирку нереальным, как будто он случайно оказался внутри фильма, снятого о ком-то другом. Он старательно отводил взгляд от неторопливо шагавшего рядом Мёрдока, глазел на карнизы старых домов, как турист, и сжимал в ладонях остывший картонный стакан кофе. Мёрдок сам позвал его обсудить некоторые незначительные заказы, но почему-то всё откладывал серьёзные темы и неумело пытался завести светскую беседу о ерунде вроде курса валют, футбола, погоды и даже домашних животных. Кирк поддерживал эти потуги односложными фразами, чувствуя себя всё более неловко и ожидая подвоха. Не могло такого быть, чтобы Мёрдок тратил на него своё время просто так.
– Ты совсем не хочешь меня видеть, да? – вдруг раздражённо выпалил Мёрдок после того, как Кирк узнал, что тот любит классическую ирландскую поэзию, всегда мечтал о собаке, и прочие сомнительно ценные сведения. Кирк вздрогнул, плеснув холодным кофе себе на пальцы.
– Нет, напротив, – признался он сдержанно, зато честно.
– А мне казалось, ты со школы презираешь хулиганов, – продолжал ворчать Мёрдок, пытливо глядя на него сверху вниз, и Кирку под этим взглядом было немногим более уютно, чем под бетонной плитой, приподнятой краном. – Ну, таких, как я. Со мной же говорить не о чем. А ты читаешь все эти толстые книжки, от которых я засыпаю.
Кирка подмывало сказать, что ему с Мёрдоком хочется вовсе не говорить – тем более о литературе. Хочется спрятать в его ладонях зябнущие на осеннем нудном ветру пальцы, или уткнуться в плечо и дотянуться до жёстких рыжих волос на загривке. Но вместо этого он ответил:
– Подошёл бы и спросил. В чём проблема?
– Да у тебя всегда было на лице написано, что лучше оставить тебя в покое. – Мёрдок, похоже, больше досадовал на собственную нерешительность, нежели на Кирка.
– Так и есть, – кисло согласился Кирк, до которого медленно доходило удивительное: Мёрдок чёртов МакАлистер всё то время, пока он восхищался им издали, попросту боялся, что непонятный зануда его пошлёт. И, постоянно держась в поле зрения Кирка, постепенно сокращал расстояние, сужал круги, как охотник, чтобы не спугнуть. Кирк добавил после паузы: – Но тебе можно.
Мёрдок с облегчением притянул его к себе за плечи, и то, что он сообщил Кирку потом, было куда интересней, нежели бизнес-планы, кубизм и патриотизм. Тот мог только изумлённо приподнимать тёмные брови, когда выяснилось, что он, Кирк, на самом деле может кому-то – вернее, не кому-то там, а Мёрдоку! – казаться не только умным, но и красивым, и даже желанным. Нет, Кирк, конечно, нравился девушкам, но что-то кроме "ты такой необычный!" от них не слышал ни разу. И вообще, с ними всё было совсем не то. А сейчас он и не заметил, как они с Мёрдоком начали целоваться, остановившись перед пешеходным переходом.
Они ввалились в какое-то полутёмное кафе, где по милости кондиционера было ничуть не теплее, чем на улице, зато Мёрдок был тёплым, очень тёплым – Кирк наконец-то прижался к нему, разглядел каждый застрявший в свитере рыжий кошачий волосок, Мёрдок обнимал его и бережно целовал лицо и губы. От прикосновений мягкой густой бороды было щекотно, а ещё – непросто было привыкнуть к тому, как осторожен был Мёрдок с ним. Во всём теле и в голове Кирк чувствовал воздушную лёгкость, как после снотворного, и не протестовал, когда Мёрдок вызывал машину, когда они ехали куда-то на высокой скорости, и за тонированными стёклами смазанно мелькали оранжевые огни. Довериться кому-то, кто всегда получал, что хотел, и не задумывался о средствах и последствиях, было настолько диким, что сознание, похоже, предпочло вовсе отключить логическое мышление до лучших времён.
Просторную гостиную в доме Мёрдока они преодолели зигзагом, как пьяные, практически вслепую, смеясь над своей же неуклюжестью и жадно целуясь. Когда они добрались до спальни, Мёрдок уже успел стянуть с себя и с Кирка почти всю одежду, бросая её где попало. Ягуар с висевшего над кроватью пейзажа Руссо смотрел на них укоризненно. Облапав поджарое бледнокожее тело Кирка, Мёрдок едва ли не на руках поднял его, от переизбытка ощущений не проявляющего ни малейшей инициативы, и уложил на широкую постель – квадратную, застеленную бархатистым покрывалом, копирующим цвета членской карточки ДСП. И только в этот момент Кирк словно очнулся – глава крупнейшей преступной организации, его непосредственный начальник и кумир увлечённо ласкал губами его шею, грудь, живот, и происходило это наяву и должно было иметь продолжение. А к продолжению Кирк оказался совсем не готов.
– Мёрдок... Мёрдок, подожди, хватит, – пробормотал он, подтягивая колени к животу, в котором от ощущения собственной беспомощности словно скрутили жгутом холодную мокрую тряпку.
– Эй, всё хорошо, – Мёрдок выпрямился, но смотрел пугающе расфокусированным, поплывшим взглядом, и его слова Кирка совсем не успокаивали. – Ты ещё ни разу... не был с мужчинами, да?
Невольное воспоминание резануло Кирка по нервам – трое школьников постарше, накачанные, татуированные, загнали его в угол туалета и предлагали повернуться спиной, чтобы они могли сделать из него "хорошую девочку", обещали позвать своих друзей, спрашивали, скольких он хочет, кричали в самое ухо и оценивающе хватали за тощие руки и бёдра. Угрозы остались всего лишь угрозами, а сдав вступительные экзамены в полицейскую академию, Кирк понадеялся, что все мерзости уличной жизни отныне были в прошлом и должны были забыться навсегда. В его мечтах ничто не могло испортить ему первый раз с тем единственным человеком, которому он мог бы довериться. И вот теперь он струсил и разочаровал Мёрдока, и от этого только сильнее трясло, и никак не получалось взять себя в руки.
Может, Мёрдок и не слишком хорошо разбирался в чужих эмоциях, к тому же ему никогда прежде не отказывали, – но он понял, что сжавшийся клубком полуголый Кирк балансирует на грани истерики. Кирк удивился бы меньше, если бы Мёрдок обматерил его, влепил оплеуху или выставил за дверь в чём мать родила, но тот легко, будто ребёнка, сгрёб его в охапку и так сидел, пока ноги не затекли, прижимая его к себе, терпеливо уговаривая успокоиться, обещая не торопить события.
– Мне нужны таблетки, – выдохнул Кирк вместо оправдания, как только убедился, что его не убьют и даже не покалечат. По крайней мере, не сейчас.
– Учись обходиться без таблеток, чёртов псих, – строго отрезал Мёрдок. – Когда ты вдруг окажешься в полной заднице, у тебя не будет времени рыться в аптечке и запивать лекарства минералкой. Тебе придётся стрелять и спасать свою шкуру. Поэтому, если ты хочешь работать в "Детях Святого Патрика"...
– Ты разве меня не уволишь? – перебил его Кирк.
– Уволю? Как? – Мёрдок заржал. – Идиотский вопрос.
– Тогда я сам уйду, – заявил Кирк и не узнал своего севшего до глухого сипения голоса. – Я выхожу из организации.
Мёрдок разжал руки, и Кирк шарахнулся в противоположный угол кровати, как загнанный зверёк – и разноцветные глаза так же отчаянно сверкали. Кирк отдавал себе отчёт в том, чем рискует, но не представлял, как после произошедшего сможет по-прежнему работать на Мёрдока и докладывать ему о выполненных заданиях.
– Ты вернёшься, – спокойно проговорил Мёрдок, – или я сам тебя найду.
Больше он, казалось, не обращал внимания на Кирка, который молча бродил по комнатам, собирая свои разбросанные вещи – из сумки выпала упаковка таблеток, но он к ним не притронулся. Двигался Кирк механически, из последних сил удерживая себя от чувства благодарности к Мёрдоку – за тепло, внимательность, понимание и удовольствие. Если бы он позволил себе хоть искру этого чувства – о большем не приходилось и говорить, – он снова бросился бы к Мёрдоку, к его надёжным рукам и горячим губам, и снова не сумел бы дать ему то, чего он желал. А Кирк не знал худшей несправедливости, чем требовать чего-либо, ничего не отдавая взамен.
Прошло множество бесконечных минут, прежде чем Мёрдок добавил в спину выходящему за дверь Кирку:
– А если ты предашь меня, я тебя убью.

Кирк не появился в штаб-квартире ДСП ни на той неделе, ни на следующей. Он педантично и аккуратно передал Мёрдоку все свои дела по электронной почте, вежливо и чётко разъяснив каждую деталь. Но дружелюбный тон не смог бы ввести Мёрдока в заблуждение, даже если бы Кирк ставил смайлики.
Кирк не скрывался – не то и впрямь не сомневался в том, что Мёрдок не решится его прикончить, не то ему было всё равно. Равнодушие бесило Мёрдока больше всего, но угрожать, не приводя угрозы в исполнение, он не мог, а к мирным переговорам не прибегал, дабы не сделать только хуже. Для прямолинейного Мёрдока общаться с тем, кому невозможно было просто приказать перестать дуться и кто в своём мозгу гениального сыщика производил десяток выводов ещё до того, как собеседник заканчивал фразу, оказалось неожиданно сложной задачей. Гораздо проще было бы сразу доказать Кирку делом, кто здесь имеет право нагибать кого захочет. Но Мёрдок и без того нажил себе достаточно врагов – и ни одной настоящей привязанности, не обусловленной кровным родством или своевременно наполняемой кошачьим кормом миской.
На третью неделю Мёрдок появился сам.
Он курил на пороге дома, тесно зажатого по бокам двумя такими же, в котором Кирк снимал квартиру после окончания академии. Загораживал собой почти всю дверь целиком, а навес над ней не мог укрыть его от мутного косого дождя. Кирк заметил его издали, но ни замедлил, ни прибавил шаг и умело делал вид, что смотрит сквозь Мёрдока, а если понадобится, то и пройдёт сквозь него. И переборщил с невозмутимостью: по тому, что Кирк не был удивлён или растерян, можно было догадаться, что он ждал Мёрдока, а может статься – неоднократно представлял себе, как их "случайное" столкновение произойдёт. В конце концов, – так объяснял себе Мёрдок замкнутость и молчаливость Кирка, – тот всегда жил в мире книжек больше, чем в мире реальном, и пока мысленно выстраивал сюжеты, жизнь проходила мимо него.
– Ты за мной следил, – бросил Кирк сквозь зубы положенную реплику. – Дай пройти.
Мёрдоку, наверное, полагалось оказать сопротивление, назвать Кирка сучкой, тем самым завуалированно признавшись в своей необузданной страсти, взвалить его на плечо и, к вящей его радости, умчать в своё логово. Но Мёрдок в этом драматическом спектакле не участвовал. Он полюбовался на Кирка, с каменным лицом стоящего под дождём, и отошёл в сторону.
– Проходи.
Мёрдок поднялся по лестнице следом за Кирком, выслушал предсказуемые ядовитые комментарии о том, что Кирк-де не припоминал, будто приглашал его в гости, а в крошечной прихожей деликатно припёр его к стенке и целовал до тех пор, пока охота спорить у Кирка не отпала окончательно, а возбуждение – вот что значит не церемониться! – не возросло до осязаемой степени. Хватая ртом воздух, Кирк во все свои инопланетной расцветки глаза уставился на довольно ухмыляющегося Мёрдока, и читался в этих глазах настороженный вопрос: что ты сделаешь дальше? Эту задачку, подумал Мёрдок, мы уже проходили. Достаточно.
– Не стой столбом, хозяин, распоряжайся, – он отступил на полшага, возвращая Кирку свободу передвижений. Тот воспользоваться оной не поспешил. – Тебе никогда не приходило в голову, что раз уж ты с кем-то встречаешься, то можешь его трахнуть, например?
К его чести, Кирк не брякнул "А мы что, встречаемся?". Это был хороший признак.
– Я не смогу, – вместо этого выпалил он, как-то чересчур горячо.
Мёрдок про себя сделал пометку, что нервные расстройства прекрасно лечатся качественным шоком.
– Сможешь. И увидишь, что это не больно и не страшно, – вжившись в роль доброго доктора, он направил Кирка в сторону спальни ободряющим шлепком пониже спины. – Я в душ, и не вздумай удрать через окно. Ты переспишь со мной хоть на больничной койке, даже если у тебя яйца будут в гипсе.
Когда за Мёрдоком захлопнулась дверь ванной, Кирк несколько секунд прикидывал, на что употребить милосердно подаренные ему минуты: на то, чтобы составить завещание и застрелиться из табельного оружия, или на то, чтобы убрать с дивана ноутбук, книжку, пачку чипсов и плюшевого тушканчика, раздеться и откопать на дне тумбочки презервативы, погребённые под залежами таблеток. Второй вариант победил. Ни один из препаратов, которые он отмёл за время поисков, не помогал от панического страха – причём Кирк не был уверен в том, чего боялся больше: того, что Мёрдок пошутил, или того, что нет.
Мёрдок не шутил – по крайней мере, в его фигуре, которой позавидовали бы натурщики Микеланджело, ничего смешного не было. Зато было много такого, для чего Кирк при всей своей начитанности не смог бы подобрать достойных эпитетов, не считая нецензурных. По литым мышцам Мёрдока скатывались капли, теряясь в рыжей поросли на груди и в паху, увесистый член напряжённо подрагивал, а сам Мёрдок не прятал предвкушающей улыбки, небрежно водя по телу пушистым полотенцем, казавшемся небольшой тряпочкой. Кирк следил за этим полотенцем, как кот за пёрышком – подобравшись и еле дыша. Дать ему время поверить и осознать происходящее Мёрдок не собирался – опустился на колени перед диваном и взял у Кирка в рот.
Всё, что было потом, Кирк запомнил даже слишком хорошо – он закидывал ногу на спину Мёрдока и мягко толкался бёдрами в его жаркий рот, завороженно глядя, как головка оттопыривает щёку с отросшими бакенбардами, а жёсткие губы скользят по члену до самого основания. Он тянул Мёрдока за рыжие вихры, требуя двигать головой быстрее, а затем царапал его спину, когда язык Мёрдока кружил вокруг его сосков, об умопомрачительной чувствительности которых Кирк раньше и не подозревал. Он гладил бока и бёдра Мёрдока, будто перед ним был огромный покорный жеребец, стискивал пальцами его твёрдые ягодицы, тёрся членом между ними и покусывал Мёрдока за плечо, а тот со стонами ругался на его медлительность в частности и на "грёбаную романтику" в целом.
– Слушай, я ведь... – в последний раз усомнился было Кирк. Мёрдок длинно и цветисто выругался.
– Просто заткнись и выеби меня наконец. Ты не должен пасовать перед такой ерундой, если хочешь работать на "Детей Святого Патрика"...
– Я хочу, – перебил его Кирк. – Хочу тебя, чёртов ты сукин сын, МакАлистер.
Потом он упирался в спину Мёрдока ладонями, приподнимаясь на цыпочках и загоняя член в его тугой зад, даже не гадая, побывал ли там кто-нибудь до него хоть раз. Он трахал Мёрдока так же, как выполнял все его поручения – неутомимо, выкладываясь по полной, размашистыми и сильными движениями, а Мёрдок коротко и азартно рявкал под ним от особенно резких толчков, без тени стеснения подставлялся и нетерпеливо подмахивал. Кирк не сразу вспомнил, что стоит уделить внимание члену Мёрдока, а когда приноровился дрочить ему в том же темпе, Мёрдок издал такой низкий рокочущий стон, что у него бесповоротно сорвало тормоза. Ухватив его за бёдра, Кирк взвинтил скорость и не прерывал коротких частых ударов, пока не кончил, засадив член Мёрдоку на всю глубину. Мёрдок кончил в его кулак спустя несколько мгновений.
Переводя дух, Кирк растянулся на диване, прогнав Мёрдока в душ, и прикрыл глаза, чувствуя себя каждой клеточкой пропитанным острым запахом возбуждения – и расслабленным как никогда. Вскоре шум воды стих, так что он не сомневался, что Мёрдок его услышит.
– Теперь ты думаешь, что я дам тебе в зад этой же ночью, – Кирк не спрашивал, а утверждал. И по его тону было совершенно ясно, что ему понравилось быть сверху и отказываться от такого расклада он в ближайшее время не был намерен.
Один-ноль в пользу проклятого копа, не без гордости подумал Мёрдок.

@темы: майор гром и все-все-все, фанфикшн

Без приветов от мрзд не обошлось - утром я не мог найти брюки. Думал, открою шкаф и достану, ибо должны там висеть, - фиг там. Вывернул на диван и на пол все шкафы до единого, и брюки были, конечно, поледней вещью, попавшей мне в руки. Потом я узнал, что такое автобус в дождливую погоду - на каждой остановке люди утрамбовывались по пять минут. Потерял всё время, которое оставлял на то, чтобы купить печенек и встретить Диметру на Электрозаводской без двадцати двенадцать. В итоге им с Рысей пришлось меня ждать и мне стыдно. У меня было добиралово, но мы и так вполне бодро нашли дом мастера и завалились в свободную пока комнату. Диметра затянула на мне на максимум хильдову утяжку - достижение разблокировано, я мог в этом дышать.) Дождались всех, кроме Ланцелота, прибывшего позже, и начали. Далее передаю слово Медведю, сиречь отчёт отперсонажный, за хронологию не ручаюсь. Осторожно, БОЛЬШОЙ!)

Множество дней прошло с тех пор, как я поспешно покинул дом Волшебника. В горах, которые я пересекал так часто, меня неожиданно застиг снежный буран, и я свернул с тропы в трактир, где никогда не останавливался прежде - так как слышал, что там проживает известный охотник. Когда вошёл, отряхивая снег со шляпы, зал был уже полон людьми, и служанка сбилась с ног. Незамеченным я смотрел, как Его Величество и часть его свиты греются у камина - воспоминания, ещё такие свежие, догнали меня вместе с ними. Присутствовали и другие знатные путешественники, коих Король приветствовал - и жаловался на пропажу дочери... Дальше
Я не желал скрываться и вскоре столкнулся с придворной дамой. От неё я и узнал, что я-де оскорбил Принцессу, и та сбежала сразу же после моего отъезда. Я подозревал, что Принцесса могла следовать за мной, но я всегда опережал её, и всё, что мог посоветовать, - это дождаться её в трактире после того, как я уеду. Однако, говоря, что не имею понятия, где она может быть, я то и дело краем глаза замечал юношу, очень похожего на Принцессу, - только волосы острижены и костюм простой. Не будучи уверенным, что это не обман зрения, вызванный услышанной новостью, я всё же решил последовать за ним - но в коридоре путь мне преградил Король.
Так на меня свалилось ещё одно открытие: Его Величество с уверенностью прочит меня в свои затья и наследники престола. А стоило мне отказаться, как он направил на меня револьвер. Насколько я успел узнать Короля, это было его безобидной привычкой в общении с окружающими, - и тут трактирщик, не знающий об этом совершенно, отважно встал между нами и утащил меня на кухню, где и спросил, чем я навлёк на себя монарший гнев. За чашкой тёплого чая я поведал этому доброму человеку и девушке-служанке, как познакомился с Принцессой и недооценил её чувства, будучи уверенным, что она сразу же обо мне забудет, а не бросится за мной в погоню. Тогда я был согласен с трактирщиком в том, что я ещё не любил по-настоящему. Мне было просто не до этого. Я спешил повидать и познать мир, и не желал долгосрочных привязанностей, собираясь вернуться к жизни медведя.
Служанка Лизхен была прелестным невинным созданием, и я искренне отговаривал её влюбляться, дабы не знать страданий, и не связываться с Волшебником, который может сыграть с человеком жестокую шутку. Наш диспут о любви привлёк новых участников. Молодой постоялец-дворянин воспевал прекрасные романтические чувства, однако все истории о любви, которые я читал, пока учился в университете, имели трагический финал. Я охотнее поддерживал рассуждения Министра-Администратора: да, романтика на самом деле заканчивается плохо; да, волшебники - всего лишь люди, такие же, как мы, потакающие своим капризам и прихотям.
В какой-то момент тот юноша - со слов его коллеги я понял, что он ученик Охотника - тоже зашёл послушать. Я старался не смотреть на него слишком явно, дабы не выдать, но не мог не узнать в нём Принцессу - узнать сердцем, забившемся так, что я едва слышал собственные слова. Я при ней говорил о том, что был в неё влюблён, но эти чувства прошли, - надеясь лишь на то, что это позволит ей как можно скорее разочароваться во мне. Когда вошёл Король и вложил в её руку револьвер, направляя его на меня, я понял, что он тоже узнал свою дочь, и предложил ему убить меня собственными руками, а не чужими. Но он ушёл, а мне снова пришлось признаться, что это именно я сбежал от Принцессы, и повторить то, что уже рассказывал трактирщику.
Все наперебой говорили мне правильные слова - что я должен был поговорить с ней, не решать за неё. Но они не знали всей правды, а я не мог сказать ничего, кроме того, что хотел уберечь Принцессу от ещё большей боли, - и это только убеждало их в том, что я влюблён по-прежнему. А я не понимал, с какой стати каждый, в кого влюблены, обязан ответить взаимностью, почему они посягают на мою свободу? Одна из фрейлин, не запомнившая меня, расчувствовалась, вспомнив свою историю. Её также покинул возлюбленный, и этот пример должен был показать мне, что если бы они поговорили, у них всё было бы хорошо. Но из всего её рассказа я услышал только одно: "он вернулся и говорил страшные вещи". Конечно, это отнюдь не всегда хорошо, когда возлюбленные возвращаются. Я тоже не хотел говорить Принцессе ужасные вещи о том, кто я такой на самом деле. Я был уверен в том, что оборотней любить невозможно.
Я не отрицал только того, что поступил глупо, сбежав без объяснений, но тогда я не мог понять, что со мной произошло, и испугался, - да и теперь, сколько бы времени ни прошло, я по-прежнему думал о ней. Едва мне показалось, что Принцесса может заплакать, я собрался было выйти из кухни, сказав, что предложу простуженному ученику Охотника платок, - я всё ещё надеялся поговорить с ней без свидетелей. На сей раз в коридоре меня перехватил трактирщик и отвёл в пустую комнату. Он почувствовал, что меня утомили повторяющиеся расспросы, а я почувствовал, что могу ему доверять, поскольку он искренне желал мне помочь. Я признался, что Принцесса также находится в его трактире, и согласился, чтобы он её привёл. Несколько бесконечных секунд я метался по комнате, как зверь по клетке.
Она пришла; я сам себя ненавидел, говоря, что-де не смогу составить ей пару - безродный бродяга, к тому же неспособный её полюбить. Она понимала, что я вру, но я врал не ей, а самому себе, отказываясь верить в то, что уже люблю. Утверждая, что в ней говорит возраст и первая влюблённость пройдёт так же быстро, как началась, я убеждал не её, а себя, ведь такого со мной никогда прежде не случалось. Я не осознавал тогда, что она взрослее меня. И когда она выбежала со словами "Я вас ненавижу!", испытал одновременно и боль, и облегчение. Значит, можно исчезнуть из её жизни, и ей никогда не придётся столкнуться с оборотнем, - более ничего меня не волновало. Я ушёл на кухню, хоть никто из постояльцев и не знал о нашей с Принцессой встрече и мне снова пришлось обещать заинтересованным, что поговорю с ней, когда увижу.
Со словами "это он!" Король привёл Охотника - я, похоже, стал местной притчей во языцех. Вместо того, чтобы в очередной раз оправдываться впустую, я наконец представился всем присутствующим, даже не знавшим имени того негодяя, что заставил Его Величество волноваться. Я сказал, что приёмный отец назвал меня Медведем, потому что нашёл в лесу. Охотник рассказал мне долгую историю своего знакомства с Волшебником, видимо, рассчитывая на то, что остальные слушатели утомятся и покинут нас; когда оказалось, что мы говорили об одном и том же Волшебнике, я признался и в том, что Волшебник и мой приёмный отец - одно и то же лицо. Охотник заявил, что Волшебник беспокоился обо мне и просил его писать, как у меня дела, если он меня встретит. Я уверял, что у меня всё хорошо, но мне, конечно, не поверили.
Я всё ещё не мог простить Волшебнику того, что он, не спросив разрешения, сломал мою судьбу, поставив условие - поцелуй принцессы. И даже наигравшись, продолжал пытаться контролировать. Я считал себя достаточно повзрослевшим, чтобы отныне решать за себя, - но мне было не важно, что именно решать, главным было - распорядиться своей жизнью самостоятельно. Поэтому я не мог принять помощь Охотника. Я понимал, что в нём говорит отцовская солидарность, - когда мы наконец остались на кухне вдвоём, он поведал мне и о том, как погиб его сын и как с тех пор он видит его черты в своих учениках. Но заменить ему сына и позволить себя направлять я не мог. Я поначалу слушал его вполуха, пока он говорил об охоте на волка, поскольку относился к его профессии отрицательно, но по его речи быстро понял, что он - скорее философ, нежели убийца. Когда он заговорил о цели жизни и я хотел узнать, какова его цель, чтобы предложить ему подстрелить медведя-оборотня, он вышел, не ответив. Я вторично остался в одиночестве.
Вернувшись в общий зал, я увидел, что Его Величество беседует с моим давним товарищем, странствующим рыцарем Ланцелотом. Король, само собой, наябедничал на меня и ему. Тот поначалу удивился, как я мог отвергнуть такую прекрасную девушку, как Принцесса, но когда я предложил ему с ней познакомиться и посвящать ей подвиги, Ланс сказал, что для семейной жизни не приспособлен и его бродячая жизнь не прельстит ни одну даму. Но я-то знал, что одну принцессу похожие обстоятельства уже не остановили, и заметил, что и за Ланцелотом, быть может, бегает какая-нибудь влюблённая принцесса или, скажем, служанка. Ланс рассказал мне о горном тролле, и я был благодарен ему за то, что хоть с кем-то в этом трактире можно было поговорить не обо мне. Но он думал обо мне слишком хорошо, и едва ли согласился бы убить меня, как прочих чудовищ, если бы узнал, что я оборотень.
И Ланцелот, и романтичный барон гораздо больше стоили Принцессы, чем я, проваливший план не причинить ей боли; к тому же между мной и Ланцелотом, хоть мы и оба странники, было существенное различие: его подвиги воспевали в легендах, а я прослыл обидчиком бедной девушки, и жить с такой славой мне не хотелось. Так я думал тогда - и недоумевал, почему Король, неоднократно выражавший намерение меня убить, всё ещё колеблется; стрелять в помещении было бы небезопасно для посуды, мебели и гостей, но я мог бы предоставить ему свой чай для отравления. Я отправился искать Его Величество на кухню, но его там не было, зато оказались обе фрейлины, и я в очередной раз услышал "это он!". Поведав, что собираюсь либо умереть, либо вновь влюбиться, я узнал от них, что сердце у меня каменное и влюбиться не сможет. Такая репутация, мной же самим отчасти созданная, доставила мне мрачное удовлетворение: быть может, я действительно чудовище ничем не лучше тролля, пусть и обученное в университете?
Когда Охотник снова попытался призвать меня к объяснению с Принцессой, я почти уверился в том, что он - тоже волшебник: казалось, он всё знал обо мне, включая то, что я оборотень, и условие превращения. "Ты ещё не до конца человек" - это могло относиться и к моему молодому возрасту, но могло означать и то, что я пока во многом животное. Однако он упомянул, что гибель лучше позора, и обвинил меня в трусости, и я был слишком раздражён всем этим, чтобы настаивать на ответе. Я сел за стол и уставился в окно, жалея лишь о том, что не могу немедленно исчезнуть.
По счастью, вовремя вмешался барон, неожиданно предложивший мне почитать стихи. Я открыл его книжку наугад и прочёл стихотворение о пользе умеренности, подумав про себя, что за необдуманные порывы вроде признаний в любви воистину приходится расплачиваться. Во второй раз книжка открылась на краткой эпитафии на смерть некоего графа - это также меня вполне устраивало. Барон в ответ продекламировал нечто лирическое про цветочки-ветерочки, чем изрядно посмешил и меня, и Министра-Администратора, и подлинного ученика Охотника.
Пока меня задерживали на кухне, я услышал чью-то фразу "Чая принцессе!" - и в голову пришла шальная мысль договориться с этой принцессой о поцелуе. Я поспешил в коридор справляться о ней, и выражение лица придворной дамы красноречиво свидетельствовало об осуждении. Я с наслаждением сообщил ей, как её осуждение мне нравится - и добился того, на что, должно быть, неосознанно надеялся: она затащила меня в укромный уголок, приложила мордой к стенке и старательно заломила руку. Я не сопротивлялся, получал удовольствие и охотно поддакивал, какой я мерзавец. Но она пошла ещё дальше. "Скажи ей правду!". Я развернулся к ней лицом, стыдясь смотреть в глаза, и крыть мне было нечем. Зря я сослался на её опыт жизни в высшем свете, где романы длятся год, месяц, день или час: она сказала, что можно любить 25 лет, и я не усомнился в том, что так и было. И зря я боялся, что Принцесса не переживёт жестокую правду: придворная дама вырастила её и знала её куда лучше, чем знал я. И если уж та, для кого Принцесса была как дочь, готова была рискнуть, то...
Она впустила меня в комнату, и я увидел Принцессу в обнимку с молодым бароном. На долю мгновения я порадовался было тому, что новое увлечение поможет ей скорее забыть меня, однако оказалось, что он - её двоюродный брат. Придворная дама велела всё выкладывать, и я спросил у Принцессы, рассказывали ли ей сказки об оборотнях. Нет - как я и опасался, ей рассказывали только добрые сказки; я объяснил, что оборотни выглядят совсем как люди, но рано или поздно превращаются в диких зверей. Признался, что я сам - оборотень, ожидая, что Принцесса испугается, но увидел и от неё, и от её брата лишь сочувствие. Благодаря придворной даме из меня вытащили все подробности моего положения, заканчивая заклятием про поцелуй принцессы. Я умолчал лишь о том, что не считаю себя вправе требовать от Волшебника изменить его волю, ведь он исполнял, пусть по-своему, моё собственное желание. К тому же, в чём я тогда не признавался даже себе, я не желал более зависеть от отца, обращаясь к нему за помощью.
Но когда придворная дама выгнала брата Принцессы и оставила нас вдвоём, и она взяла меня за руку, - я мог выговорить только "Я тоже люблю тебя". И только шёпотом. Больше слов не было - слишком защемило в груди, как тогда, когда почувствовал, что своей медвежьей природой могу сделать её несчастной, - но тогда я бежал, а теперь - обнимал покрепче и обещал больше никогда не исчезать. И кивал на её решение отправиться вместе к Волшебнику и снять заклятие. Хоть я и не был уверен в том, что он согласится, - но я верил в нас, в то, что мы, так или иначе, действительно всегда будем вместе. Не знаю, как долго мы сидели бы так, если бы я не заметил приоткрытую дверь и не пригласил войти Его Величество, который, конечно, подслушивал.
Король, нависнув над нами, поинтересовался у Принцессы, где её оружие, ведь нехорошо быть безоружным в толпе народу. Не зная, подразумевает ли он опасность во мне или же подозревает недоброжелателя в ком-то из постояльцев, я спросил: "Кто же, по-Вашему, угрожает Вашей дочери?" Я полагал, что отец и дочь давно уже поговорили, и не сразу понял, почему Король смеётся, а моя любовь, также со смехом, меня колотит. Оказалось, до сих пор Король не подавал виду, что узнал Принцессу, а теперь с полным правом снял с "ученика охотника" мальчишескую шапку. Нашему воссоединению он порадовался и пожелал немедленно объявить о грядущей свадьбе, хоть я и не хотел бы торопиться и привлекать излишнее внимание - ведь состоится торжество только тогда, когда мы вернёмся в дом Волшебника.
Король и Принцесса ушли, дабы благополучно найденная дочь переоделась в подобающее платье, а мои радости и тревоги внезапно омрачило драматическое происшествие: звук выстрела - и в комнату, где я замешкался, внесли раненого трактирщика. В него стрелял Министр-Администратор. Мне следовало ожидать, что трактирщик с его храбростью, заставившей его встать между мной и дулом револьвера, рано или поздно нарвётся на пулю! Я ничем не мог ему помочь, кроме как быть рядом; его перевязали, придворная дама села в изголовье и поила его водой, и я понял, что так и выглядит та самая любовь, не угасшая за 25 лет. Я был готов пробиваться сквозь сугробы, чтобы привести к нему Волшебника и не дать ему умереть, и Лизхен и брат Принцессы предлагали ехать со мной, - но меня уверили, что рана неопасна, а выйти из трактира по-прежнему невозможно. Рассудив, что не стоит сейчас покидать Принцессу, я вышел в общий зал.
Там на меня незамедлительно накинулась та принцесса, с которой я, слава богу, не познакомился раньше, с намерением поцеловать - я едва увернулся, напомнив, что помолвлен. Как вскоре выяснилось, это Министр-Администратор сказал ей, что когда принцессы целуют кого ни попадя, происходят удивительные вещи. Что ж, было бы наивно полагать, что только один Король нас подслушивал. Но это меня не беспокоило: моя Принцесса Мария и её брат рассказали мне, что принцессу Генриетту сопровождают гувернантка и камергер, чтобы насильно выдать замуж за ужасного короля, брата Короля нашего. Мы договорились забрать её с собой, уезжая, и привезти к её возлюбленному. Вот только в его любви она уже разуверилась, и Принцесса с братом взялись её переубедить.
Прежде чем им удалось выпроводить всех из зала, Лизхен успела стукнуть Министра-Администратора, а Король, дабы навести порядок, выхватил револьвер, и гувернантка упала в обморок. В суете револьвер Министра-Администратора незаметно для меня самого оказался у меня в руках, и я заткнул его за пояс, спрятав под рубахой, дабы он (Министр, но и револьвер тоже) больше ни в кого не стрелял. Наконец, все, даже гувернантка и камергер, оставили принцесс для разговора, а я, заподозрив, что Министр-Администратор снова собирается подслушивать, под ручку утащил его с собой в соседнюю гостиную. И он успешно удерживал всеобщее внимание своими настойчивыми подстреканиями сыграть нашу с Принцессой свадьбу безотлагательно - меня вообще порядком забавляла его болтовня, и опасности в нём для себя я не видел.
А вот Охотник порывался вызвать этого скользкого типа на дуэль - само собой, безуспешно. Тогда Охотник с камергером сговорились попросить Волшебника превратить Министра в какую-нибудь живность и устроить охоту - такого представления о справедливости я тем паче не одобрял, но вмешиваться не стал, неожиданно поймав себя на мысли, что Волшебник такое желание не исполнил бы. Потому что он добрый. Быть может, я просто уже хорошо знал, каково это - когда все против тебя: и от Лизхен и фрейлины Министр по пощёчине получил, и мужчины обсуждают меж собой планы на травлю, не снисходя до реальных действий, - немудрено, что Министра они довели. Он объявил, что в его перстне - летучий яд, способный убить всех присутствующих. Я был уверен, что он блефует, и подумал о том, как, должно быть, на самом деле несчастен и одинок этот человек, провоцирующий ненависть к себе.
Обернувшись, я столкнулся в дверях с трактирщиком, уже вставшим на ноги. Он попросил у меня пистолет - чтобы убить Министра-Администратора. Я отказался. Не только потому, что не мог воспринимать шута-Министра всерьёз, но и потому, что я, как ни крути, против убийств - даже убийств мерзавцев. Быть может, его пакости причинили людям меньше проблем, чем мои благие намерения, - эдак всех недолго переубивать, кто вёл себя по-свински. А мне ли не знать, что каждый заслуживает второго шанса. И если я ошибся... что ж, ошибаются даже волшебники.
Но тогда я не пожалел о своём решении, увидев Министра на коленях перед остановившейся в трактире одинокой аристократкой. Нет, я не готов был поверить в его искренность, но что-то мне подсказывало, что он попал в надёжные руки. Таким образом, нас ожидало уже две свадьбы - вернее, даже три: одна из фрейлин и ученик Охотника также обрели друг друга. А когда я обернулся вновь - увидел принцесс Марию и Генриетту держащимися за руки. Оказалось, они договорились обменять её на вторую фрейлину, ведь король не знает, как должна выглядеть его невеста. На радостях с полного моего согласия меня поцеловали обе принцессы одновременно - должно быть, минус на минус даёт плюс, потому как ничего не произошло. А камергер-то ожидал, что я превращусь в медведя... кто мог всем растрепать, неужели успел Министр-Администратор?..
Пока мы с Министром решали, кто кому должен за моё спасение его жизни, вошёл Волшебник. Я так опешил, что Охотник успел перехватить старого друга и, видимо, изложить своё желание. А у меня желаний уже не было, кроме как обнять отца. За ним я проследовал на кухню, где уже собрались остальные постояльцы - и у многих было к нему своё дело. Принцесса подошла ко мне, чтобы тоже просить о волшебстве, но я-то чувствовал, что чудо уже произошло, и даже раньше, чем меня в шутку поцеловали, и что Волшебнику на самом деле совершенно безразлично соблюдение условий. Ему достаточно было видеть, что мы счастливы, и его согласия на это счастье вовсе не требовалось. Так, убедившись, что откладывать более нет нужды, Король благословил нас с Марией, и поцеловались мы уже по-настоящему.
По житью в звериной шкуре я теперь не скучаю, и становиться королём я всё ещё не намерен - многая лета Альберту Великодушному, пусть правит до совершеннолетия внуков, а там можно будет и почить на лаврах! Но и со скитаниями по свету покончено. У нас будет свой дом, и я всех приглашаю в гости. Да, абсолютно всех!

Картинку вотпрямщас обрёл из ноосферы в лице вконтакта.

Так состоялась моя вторая игра - через год после Чёрного Кота, и первая полноценная, можно поздравлять с почином. Надеюсь, что справился. По крайней мере, то, что Медведь не был похож на киношного, было для меня лучшим комплиментом, а то, что он не был похож на меня, я и сам знаю. Он был тем упрямым идиотом, которого я сам бы захотел если не пристрелить, то выпороть.) Не ожидал, что его с полпинка пробьёт на такое количество горького сарказма, да и вообще многого не ожидал... к жизни его университет не готовил совсем, короче.
Благодарности игроцко-персонажныеВера, мастер - спасибо за игру! Я от формулировки "свободный сюжет" ожидал спокойных посиделок, а получил столько напряжённых событий! У каждого персонажа была своя история, и все они переплетались друг с другом, так что всё получилось само, и это офигенно.
Диметра, Принцесса - солнце, это было прекрасно, прекраснее канона. Я увидел в Принцессе то понимание любви, которое сам исповедую, - что любовь не смотрит ни на какие обстоятельства, не останавливается ни перед чем. Медведя было чертовски сложно убедить в том, что его - такого - возможно любить, я как игрок даже опасался, что это будет невыполнимый квест, но тебе это удалось. В такое счастье Медведю до сих пор непросто поверить, шок - это по-нашему. Но он любит и любим, и это чудо, правда.
Руш, Эмилия - потрясающая придворная дама, мы с Медведем в восхищении. Спасибо за то, что чертовски вовремя взяла его за шкирку, когда он чуть было не пустился во все тяжкие. Только так с ним и надо - эффектно и эффективно. Незабываемый момент.)
Птаха, Эмиль - был очень рад тебе в этой роли, потому что трактирщик получился человеком редкого благородства, мужества и честности. Спасибо за то, что не задавал лишних вопросов и не давал лишних советов. При этом Эмилия и Эмиль вполне канонно сделали очень многое для Медведя и Принцессы, в том числе собственным живым примером - очень верибельным и красивым.
Охотник - неожиданно вместо "пиф-паф" присматривал за бедовым Медведем. Благодаря тебе у него раскрылась линия, о которой я до игры и не задумывался, - линия "отцов и детей". Медведь не только не верил в то, что Принцесса его не полюбит, - он к тому же не верил в то, что его любит отец. А Охотник сделал всё для того, чтобы Медведь встретил Волшебника не с револьвером, а с объятиями.)
Гризка, Министр-Администратор - я не сомневался, что увижу шикарного обаятельного проходимца. В итоге любовался не только я-игрок, но и персонаж. Неунывающая улыбка Министра составляла, должно быть, тот необходимый для равновесия контраст мрачности и сдержанности Медведя. Чувства, конечно, Министр вызывал противоречивые - после злополучного выстрела Медведь в нём порядком разочаровался как в трезвомыслящем человеке, однако иррациональное уважение к виртуозному хамству сохранил. Ну как такого убивать? Да никак!
Рысь, барон-беглый принц - мур за море обаяния! За пылкие речи в защиту любви, за дружелюбие и поддержку. Медведь видел в бароне очень хорошего человека и был по-настоящему рад, что теперь они - одна семья.
Король Альберт - был добрым и мудрым! Медведь не мог не проникнуться уважением к тому, как Его Величество беспокоился о своей дочери и при этом, что особенно важно, не вмешивался, предоставив ей полную свободу выбора. Плюс спасение Генриетты, плюс человечное отношение к нашедшим свои половинки придворным... Люблю своего тестя.)
Лизхен - лучик света, который очень хотелось оберегать, но именно поэтому Медведь к ней боялся приближаться, чтобы по своей медвежьей неуклюжести случайно не обидеть. Спасибо за доброту и за веру в чудеса, мы с Медведем желаем Лизхен счастья!
Артур, Ланцелот - был настоящим Ланцелотом, который побеждает врагов и выручает друзей, Медведь ему немножко позавидовал, но по-белому, конечно. И спасибо за то, что терпел Медведя в не лучший для него период, как настоящий друг.
Юля, Генриетта - очаровательная принцесса с очаровательной улыбкой, мы виделись мало, но зато когда виделись - это было тепло и непосредственно, будто они с Медведем знали друг друга всегда. Муррр! :3
Фрейлины Оринтия и Аманда - вы такие разные, и с вами было очень интересно общаться! А ещё красивые, решительные, верные Её Высочеству. Придворные дамы с большой буквы!
Эльве, Жорж - милый угрюмый интроверт, Медведь и я всю дорогу симпатизировали этому юноше в больших очках, очень хотелось побольше пообщаться, но, к сожалению, не получилось. Впрочем, молчаливая солидарность с нами не раз случалась, полагаю, - ну, кроме тем, касавшихся охоты на животных.)
Гувернантка - я восхищён образом и акцентом, каждая долетавшая до меня фраза вызывала эстетический оргазм. "Пощёль к чьорту!" - это же восторг что такое было! А какой обморок - я б и по жизни так не сложился! В общем, многим знакомым мне актёрам было бы чему у Вас поучиться.
Камергер - опять-таки, пусть персонажи и не общались, я не мог не оценить колоритный и живой образ, что несомненно работало на атмосферу игры. Камергер был таким явственно страстным охотником, что Медведя это несколько напрягало.)
ТМП, графиня-сбежавшая принцесса - мы не пересекались, увы, и я мог лишь издали любоваться рыжей бестией. Но сам факт того, что ты окольцевала Министра-Администратора, достоин медали за мужество! х)
И - спасибо всем. Обязательно поиграем ещё не раз!

А после стоп-игры собрались в одной комнате, и выпили белого вина, и я сидел у ног Принцессы, гладился и урчал, и обнимал всех. Было хорошо Потом мы с Диметрой проводили Рысь, ТМП и Юлю к машине, дошли до метро, нагнали там Охотника с фрейлиной, и я расстался со всеми на кольце, а сам поехал дальше до родной Молодёги. Теперь я очень жду фоток! И отчётов, конечно!
Завтра Медведь придёт к Хельге играть в Мафию и петь, а пока в спячку.)

@темы: friendship is magic, радио Marcus FM, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты

Моя единственная конкурсная работа, ага. Более того, я начинал писать этот текст давным-давно, два года назад, когда прекрасный Чуд вдохновил меня песней и своим артом.

Но тогда я, конечно, так и не дописал. А приглашение в команду Дома оказалась достаточной мотивацией, чтобы это недоразумение исправить. Ещё раз мур героической бете! <3

Название: Зверь
Автор: Mark Cain
Бета: Fatalit
Размер: мини, 2069 слов
Персонажи: оборотень!Слепой, Сфинкс, Табаки, оборотень!Волк
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G/PG-13
Предупреждения: постканон-AU, альтернативные флэшбеки
Примечание: написано благодаря песне

Размещение: со ссылкой на автора

Читать* * *
Он не видел сновидений, и что-то другое сейчас вторглось в его сон – что-то, что ярче, чем явь. Его поманил запах, такой знакомый, что обознаться было бы невозможно, – хотя он не мог вспомнить, где слышал его прежде. Запах звал его домой – и нельзя было за ним не последовать.
Никто, разве что какая-нибудь крыса или кошка, не заметил, как он растворился в кромешной тьме коридора. Бледный худой мальчишка оторвал босую ногу от липнущего холодного паркета – чёрно-белый щенок ступил во влажную траву и прижал уши от изумления. Это место было опасным, но родным до мельчайшей чёрточки, именно таким, каким оно представлялось ему в мечтах, – к нему не нужно было привыкать. Щенок знал, куда бежать, и бежал, не замечая пустоты в нескольких шагах от кончика своего носа, но Лес опережал его, стелился впереди него, как разворачивающееся полотно, сотканное не из красок, а из запахов и звуков, ложился под лапы ковром диковинных трав и узорами звериных тропок. Щенок искал следы тех, кто днём ходил по той стороне, – и так отныне будет искать их каждую ночь. Утром он возвращался, зная о них всё, оставляя грязные отпечатки ступней, которые могли вести из любой точки, а приводили всегда к тому же, к кому и в первый раз:
– Ты откуда это весь в земле?..
– Из Леса.
– Нет здесь никакого леса, – хмурится. Мотает головой. Хочет стереть с его морды налипший песок, и он ощущает это грубовато-беспокойное неслучившееся прикосновение.
– Теперь есть.
– Покажи.
– Не сейчас.
Надо было показать. Они смогли бы. Вместе – смогли бы. И не оставалось бы между ними этой тайны, как год за годом расширяющейся пропасти.

Взлохмаченный бельмастый пёс выскочил из темноты на окраине города, где никто не мог его видеть. С первым же порывом промозглого ветра город обрушился на него сотнями запахов, как пощёчиной. Он побежал наугад, уткнув морду в землю, вскоре сменившуюся слякотным асфальтом, – всё быстрее и быстрее, доверяясь лёгким лапам, повинующимся только сердцу. Он перебегал через дороги, шарахаясь из-под колёс, пугал прохожих, которым бросался под ноги, петлял по улицам, везде натыкаясь на чужое, враждебное, равнодушное. В этом мире для него не было места, этот мир с самого начала лишил его права общаться с ним на одном языке, и этот мир сейчас был весьма недоволен, что он посмел вернуться, ворваться, нарушить границу, которая уже захлопнулась.
Он искал, сосредоточенный до отчаяния, забираясь всё глубже в ржавый капкан, названный городом лишь по ошибке. Подвалы дышали ему в морду только сыростью и смертью, стены оставались немыми, жизнью даже не пахло – она пряталась от города за множеством дверей и замков, закутывалась во множество складок, а город окружал её снаружи, придавливал, душил, перемалывал тупыми зубьями, огромный ненасытный голем. Холодный неподвижный камень, как могильная плита, страшнее любого, даже самого быстрого и ловкого хищника, потому что он просто ждёт. Город дождётся каждого, чтобы однажды привязать, приковать, замуровать в себе заживо, не пустить на новый круг и оставить гнить в своих лужах. Город и его высматривал, как врага, воспалённо-рыжими глазами фонарей. Город и того, за кем он пришёл, хочет сожрать, как редкое лакомство. А он слишком поздно это понял.
Он знал, что город огромен и что его шансы стремятся к нулю. Но он должен был найти его и забрать с собой, потому что однажды он его уже не нашёл.

* * *
Это было тогда, когда в Лесу их стало двое. По утрам они возвращались расцарапанные, измученные, щерясь друг на друга с привычной злобой. Каждую ночь они грызлись, катаясь в траве клубком, вцепляясь друг в друга намертво, вздыбив холки и рыча. Они взрослели, скрестив клыки, равно сильные, убивая друг друга и никогда не успевая убить до рассвета. И Лес взрослел вместе с ними, становился своенравным и диким, хватался за шерсть шипастыми ветвями, подстерегал шрамами оврагов, сочился болотной жижей, пахнущей свежей кровью, которой они поили Лес, вспахивая его землю когтями. Лес научился у них защищаться и отвечать ударом на удар. А потом Лес научился нападать. Он стал чем-то большим, чем просто сказкой.
Они не могли иначе, не могли просто не замечать друг друга. Лес был слишком тесен для них обоих, запах одного раздражал другого до тошноты. Но дрались они не за Лес. Они забывали о Лесе, когда сражались за право быть с тем, кто даже не подозревал об этом и спал, и сны заводили его так далеко, как они и не предполагали. А потом он ушёл – а они не успели указать ему дорогу, увлёкшиеся делёжкой добычи, которая исчезла у них из-под носа. И упустили свой шанс навсегда. Почти навсегда.
– Ты будешь искать его?
– Нет. Я подожду его здесь.
Он оставил Лес на чужака. Позволил пришельцу ходить по Лесу хозяином, прокладывая новые тропы. Лес уже не принадлежал ему одному, а он каждую ночь отправлялся на поиски, без устали бежал вдоль бесконечной трассы, заворачивающейся за горизонт. Недосозданный мир белой пустыней тянулся по обе стороны, солнце всегда стояло в зените, тень путалась под ногами. Он бежал, вывалив язык от жары, мягкая пыль не хранила следов, но он надеялся уловить запах чужого кошмара, в котором застрял его потерявшийся человек. Но он не знал, что там, на дороге, никто не удосужился запустить время, и что он, выбиваясь из сил, остаётся на месте. Не знал, что пустота, поселившаяся в нём, шла теперь рядом с ним.
А по утрам он чувствовал тонкий волчий оскал, как лезвие у горла, и слышал:
– Он сам вернётся сюда, ко мне. – И одними губами, неслышно, неосязаемо: – Глупый пёс.
Тот, кто пришёл вторым, получил всё.
А он действительно вернулся, а почувствовав запах псины от рук Горбача, сказал, что ненавидит собак.
– Почему именно "Сфинкс"?
– Это кошка такая. Голая. Ты тоже лысый. И собак боишься.

Пёс поймал его запах почти случайно, в грязных брызгах на обочине, в почерневших осенних листьях, слипшихся некрасивым комом. Крошечный, как надежда, след он укрыл от дождя сбитыми в кровь лапами, сверху уложив морду и замерев. До рассвета оставалось всего ничего, а он оберегал от города частицу своей настоящей, нездешней, заблудившейся жизни, отогревал, дожидаясь в пустом замусоренном дворе обладателя этого запаха. Он узнает пса и просто уйдёт с ним, вспомнит того, кем он был, и пропадёт без вести из щербатых челюстей неродного города. Слепой поводырь уже явился за ним.
Кажется, пёс задремал. Скрежет двери разбудил его, и первым коснулся обоняния до боли знакомый запах – тот, с которым человек прикуривал от спички. Он бросился человеку навстречу, пытаясь уткнуться в руки, не чувствующие тепла – на протезах были новые, резко пахнущие перчатки, гладкая чистая кожа. Человек отдёрнул ладонь и зашагал прочь, сперва медленно, затем быстрее. Он что-то говорил, но пёс не понимал его, он просто чувствовал, что не может не следовать за ним, что только это и имеет смысл, – и бежал, маша хвостом от душащей радости, от тепла, странной дрожью текущего под промокшей шкурой.
Человек останавливался, что-то кричал, топал ногой. Пёс останавливался тоже, вздрагивал, замирал, не умея, так и не научившись вести себя так, чтобы его не боялись. Человек бросил палку – мимо, просто чтобы напугать. Она глухо стукнула об асфальт где-то сбоку, пёс повёл ухом и снова двинулся вперёд, нерешительно, виновато припадая к земле. Тогда человек что-то вспомнил – то, что столько лет пытался забыть. Вспомнил голодный рык, от которого каждая кость в теле словно ощущала прикосновение тупого ножа, вспомнил ощеренные пасти с мотающимися верёвками слюны, остекленевшие от ярости собачьи глаза. И начал кидать камни, неловко выхватывая их из раскисшей в крупитчатую грязь пожухлой клумбы.
От острого тычка в бок обломком гравия будто потемнело в голове, заволокло глаза животным нерассуждающим страхом, и пёс сорвался с места, не разбирая пути. А потом уже его гнала нечеловеческая горечь, которую не провоешь песней без слов под луной того или этого мира, не задавишь, свернувшись тугим клубком в логове, и пёс снова бежал, не замечая боли в лапах, навстречу солнцу, вздувающемуся пузырём расплавленного золота на поверхности горизонта. Бежал из города – туда, где посреди пустыря торчали, как обломки затонувшего корабля, куски стен, всё, что осталось от Дома. Он не мог видеть нахохлившегося ворона, сидящего на бетонной кромке, но голос, который невозможно было спутать, в его ушах произнёс:
– Ты опоздал.

* * *
Оборотень вышел на поляну, густая трава ластилась к босым ступням, мягкие гроздья грибов под чуткими пальцами сочились маслянистой испариной, стебли плюща туго обвивали тонкие стволы деревьев, стягивали кольца шершавых усиков на хрупких ветвях. Цветы бесстыдно благоухали, распахнув лепестки, и звенящие насекомые ныряли в них, протискивались в сладкую глубину, так что полупрозрачные чашечки подрагивали, словно живые. Он измазался жёлтой пыльцой, пробираясь через них, и впервые смущался своей наготы, потому что ароматы и звуки Леса будоражили, как никогда прежде. Тот, кого он искал, сидел в окружении мерцающих огоньков на высоком пне, скрестив ноги, и, казалось, увлечённо изучал годовые кольца, перечёркнутые трещинами в высохшей древесине.
– Что со мной? – спросил оборотень.
– Приближается время новых песен, – улыбнулся, хитро прищурившись, Шакал. – Ты повзрослел, человеческий детёныш.
Оборотень молча ощерился. Он не любил, когда его так называли. Он и сам видел, что в Лесу начинается весна. Сам чувствовал беспокойство, далёкий зов, который не мог заглушить, утешить охотой, повсюду натыкаясь на возню беспечных тварей, создающих пары на пару часов или навеки, и не мог заснуть от одиночества, и метался по замшелым чащобам, и тёрся боками о корявые стволы, оставляя клочки шерсти в расщелинах коры. Не одну ночь и не две он не знал, чего ему не хватает, что нужно ему сильнее воздуха, – а вспомнив, какой была та фантомная боль, когда от него оторвали его человека, решился прийти сюда. Зелень Леса без ветра покачивалась вокруг, а он стоял, серьёзный, как перед прыжком через пропасть, созданную ими двоими пропасть.
– Но ты ведь пришёл не за этим. Ты снова пришёл за подарком, верно? Этот будет последним. Но подумай: если ты не смог удержать его раньше, сможешь ли удержать теперь?
Оборотень не отвечал. Он отвык говорить и отвык думать. Ему достаточно было знать, что он не вынесет больше ни дня без своего человека. Он никогда не подозревал, что уже приручен, что всё, что принадлежало ему по праву силы, ничего ровным счётом не значило, пока он сам не принадлежал никому. Его Лес, дикий, безжалостный, непокорный, становился ему чужим, когда не мог дать ему того, что мог дать человек.
И оборотень протянул руку.
В ладонь лёг маленький бронзовый ключ, плоский, холодный, с продетым в ушко шнурком, подозрительно напоминающий один из тех, с которыми не расставался Птичий Папа. А может, это он и был – пахло знакомым от вытертого до матового зеленоватого блеска металла. Оборотень сжал ключ худыми пальцами, словно запоминая, и без раздумий надел шнурок на шею. Ключ мигнул отражённым светом и растворился, истаял, как воск.
– Есть два условия. В Наружность ты не сможешь выйти человеком. И должен будешь вернуться сюда до рассвета. С ним или без него.
Без него я не вернусь, подумал оборотень.
– Хорошо, – сказал оборотень, и дверь отворилась перед ним – между двух древесных стволов сгустилась тьма, зашумела, судорожно выдохнула своим больным бензиновым запахом, будто изжогой, распугав насекомых. Крупный пёс тенью мелькнул наружу, и вновь прояснилось, защебетало, защёлкало, не заметив исчезновения зверя.

В широкую щель между двух покосившихся кусков стен с полустёршимися надписями и рисунками били первые лучи солнца, они могли бы ослепить любого, и только слепец смотрел на них в упор, пока щель не стала дверью – и свет не вспыхнул ещё жарче. Пса обожгло этим светом, но он слишком устал, чтобы отступить.
Я не вернусь, подумал оборотень. Я больше не вернусь в Лес.
Ворон отрывисто прокаркал, а в его ушах прозвучал смех Шакала.
За дверью занялся, вспыхнул весь разом, запылал Лес – языки огня рвались наружу, как цепные фурии, и не могли вырваться. Он слышал, как трещат, обрушиваясь друг на друга, деревья, как огонь с трудом вгрызается в сырую кору, звонко хрустит ветвями, плюётся искрами, как сворачиваются листья, словно папиросная бумага. Камни стен раскалились, воздух загустел и колебался, и было до слёз горячо и так страшно, что вставшую дыбом шерсть будто выдёргивали по волоску. Чёрный дым валил из Леса, и нечем было дышать, липкие хлопья пепла летели в морду и осыпались белой пылью, а он стоял и не видел, как пламя танцует на полянах и на болотах, сжимая кольца, словно змей в алых перьях, как остаётся лишь обожжённая, безжизненная земля, запёкшаяся коркой копоти, смрадно чадящими струпьями.
– Неужели ты так и не понял? Это ты создал Лес. А теперь ты его уничтожил.
Он ещё смог услышать удаляющееся хлопанье крыльев сквозь гул и рёв пожара, захлёбываясь и давясь дымом, а когда его лапы подкосились, всё было уже кончено – оплавленные края двери, как обескровленной раны, остывали, пепелище исчезло, истлело, рассеялось, и вот уже сквозь щель между обугленных стен потекли пресный воздух и свет бледного осеннего солнца. Пёс с опалённой шерстью поднял слепую морду, принюхиваясь к замершему в ожидании миру, и уверенно направился домой – туда, где жил его человек, которого он не выбирал, который его не ждал, и с которым его уже ничто не сможет разлучить.

А этот миник оказался слишком упоротым для конкурсной выкладки, но и во внеконкурс не попал, потому что я дурак и забыл о нём.) Так что - эксклюзив, впервые в эфире, но я им не скажу чтобы доволен, ибо обоснуй скончался в муках.

Название: Столкнувшиеся круги
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1248 слов
Персонажи: Сфинкс, dark!Сфинкс, Слепой, альтернативные Волк и Чёрный
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Предупреждения: постканон-AU, смерть персонажа
Краткое содержание: забирая Слепого с другого круга, мог ли Сфинкс предположить, к чему это приведёт?
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьСоседи обращались к нему по фамилии. Не косились вслед. Не боялись пожимать беззвучно щёлкающую новенькими металлическими суставами ладонь. Он был нормален, насколько вообще может быть нормальным отец-одиночка с подрастающим ребёнком, слепым от рождения. Нет, говорили ему, отставания в развитии не наблюдается, просто, должно быть, тяжело сконцентрироваться на обучении. Смените обстановку, вывезите его на природу. При слове "природа" он упрямо поджимал губы и молча, с усилием кивал.
Он был нормален, он всего лишь любил своего сына. И тот был тихим, послушным, и уже не дрался, пуская в ход чумазые ногти, с чужими детьми, которые подходили слишком близко или некстати прикасались. Да, недавно, поведя носом в сторону кошки, выгнувшей спину и зашипевшей, слепец вдруг зарычал и бросился, напугав отдыхающих по скамейкам горожан, – и он извинялся, уводя за руку упирающегося мальчишку, чьи губы подрагивали от ярости. Да, его сын мог есть руками курицу или вываляться в осенней грязи, и тащил к себе под кровать всякие коряги, перья и прочий мусор, как хорь в нору. Но он был нормален.
Он даже не пил. Только курил, стряхивая пепел над перилами балкона, и искры гасли в темноте, не долетая до земли, а потом начинало светать, и он засыпал, каждый раз ожидая новых кошмаров. Он не мог допустить, что он сходит с ума – он, постаравшийся забыть, откуда взялся тот спящий беспокойным сном подросток, худой и бледный, с чёрными патлами, лезущими в рот, которого он с каждым годом всё сильнее, до боли желал запереть в комнате, обшитой губкой по стенам, полу и потолку. И так же старался не узнавать, откуда приходили эти сны, так похожие на воспоминания, чужие и собственные одновременно.
Ему снился мальчишка – он сам и одновременно не он, – отчаянно отбивающийся ногами от своры преследователей, с рослым белобрысым парнем во главе, его возраста, но казавшимся порядочно старше. Его загнали в угол, он сжался, безуспешно пытаясь увернуться от кулаков; белобрысый бил без злобы, просто тренируясь, но метко, с каждым ударом стоять на ногах становилось всё сложнее. Наконец, главарь махнул рукой, и его прихвостни устремились на поиски новой добычи, а мальчишка остался, уткнувшись лицом в колени и не моргая, чтобы не заплакать, хотя пот вперемешку с сукровицей из расквашенной брови стекал прямо в глаза. А тот, кто видел сон, чувствовал его горькую обиду от того, что никто не пришёл на помощь, некому помочь ему умыться, и знал, что никто и не должен был прийти, – и одновременно видел в его глазах глухую, бессильную злобу затравленного зверька.
А потом тот же мальчишка снился ему немного подросшим, а может, просто выпрямившим спину, с пружинящей походкой, острым и цепким взглядом. Мальчишка прятал под подушку простенькие протезы-грабли, чтобы не поломать, и выходил в коридор после отбоя. Что-то болталось у него на шее на шнурке, похожее на пробитый крысиный череп, и с каждым нетерпеливо резким шагом стукалось о впалую грудь. Белобрысый поджидал его – один. Смотрел на него уже не как на жертву – а так, как смотрят на плакаты с футболистами или рок-звёздами, со странной смесью зависти и ревности. Говорил что-то о комнатах и вещах. Мальчишка с амулетом на шее не дал ему договорить – подпрыгнул, сшиб с ног плечом и с размаху пнул в живот. Бил долго, жестоко и хладнокровно. А когда отступил, переводя дух, за его плечом бесшумно вышел из тени единственный зритель, одобрительно щурясь. И тот, кто видел сон, чувствовал гордость мальчишки – свою гордость! – перед своим Вампиром, которого только он один мог так называть. Он утвердил первый закон: в волчьей стае не будет места слабакам.
Прошли месяцы, сны всё не возвращались, но одной особенно долгой ночью, после мучительной бессонницы, на него обрушился новый кошмар. Широкие спины орущих Псов заслоняли от него центр живого круга, то расступающегося, то сужающегося, и он вытягивал шею, пытаясь разглядеть двоих, медленно сходящихся с ножами наизготовку. Ближе к нему был по-бычьи склонённый затылок с жёстким ёжиком светлых волос, с тяжёлой цепью, висящей вместо ошейника, с воротом майки, обтянувшей литые мышцы. Это был не Помпей. Но и Чёрным этот человек не был: Псы скандировали имя Брута, их нестройные выклики напоминали злобный лай. А лицом к нему стоял, сгорбясь, Волк – взрослый Волк, долговязый, жилистый, с бешеным взглядом из-под длинной чёлки нечёсаной гривы, чёрная футболка с вытертым логотипом висела на нём мешком, руки были забиты татуировками до запястий. Волк рванулся вперёд, атаковал яростно и слепо, но не прошло и нескольких минут, как его соперник обманным маневром оказался у него за спиной и, схватив за шею, ударил ножом в бок. Светлые джинсы мгновенно почернели от крови, кровь поползла по полу змеёй – и только потом тело рухнуло, замерло в неестественной позе выжатой тряпки, считанные мгновения словно растянулись, прежде чем взорваться ликующими пёсьими криками, приветствующими нового хозяина Дома. А он проснулся от собственного вопля, эхом отразившего чужой, плещущийся в ушах – хриплый и страшный, будто вырванный из горла тем самым ножом.
В ночь, когда ему приснился выпуск, и приснилось, как он – или всё же не он? – уходит, не оглядываясь, прочь из Дома, сжимая в неживой руке бесценный подарок, он очнулся, как от удара, от давящего на сердце предчувствия. Задыхаясь, не сразу справившись с лежащими рядом на тумбочке протезами, вышел на кухню, ощупывая стены коридора в темноте. Открыл кран, пустил холодную воду, надеясь успокоиться её шумом, нарушающим ватную тишину, нашёл стакан и подставил его струе. В раковину, засоренную какой-то зеленью, заполнившуюся на треть, упала капля – и сквозь круги, догоняющие друг друга и сталкивающиеся на поверхности воды, он увидел своё отражение – не узнал его – и отпрянул, выронив стакан из механической пятерни. А ещё спустя мгновение понял, что он на кухне не один – обернулся – и захрипел, когда на горле сомкнулась ледяная хватка протеза, словно капкан, сжимающий тупые челюсти.
Стремительно мутнеющим взглядом он пытался разглядеть в предутренних сумерках своего двойника, ещё не до конца поверив в то, что это не очередной безумный сон. Сфинкс с другого круга был, кажется, моложе, но его лицо было жёстче, – он смотрелся в него, как в кривое зеркало, отстранённо подмечая различия. Свою лысую голову он мог бы сравнить с галькой, обкатанной морем; черты двойника словно вырубали резцом: глубже запавшие глаза, острые скулы, хищно выдающийся подбородок. Губы презрительно кривятся, продолжая собой линию шрама, перечеркнувшего щёку и ухо. На гладком черепе вытатуирована волчья пасть – зубастые челюсти обхватывают виски и скулы, и из-под клыков смотрят в упор ледяные зелёные глаза – глаза человека, которому нечего терять и нечего бояться. Сфинкс, который стал вожаком, Сфинкс, умевший дать отпор своим врагам, Сфинкс, не боявшийся даже Изнанки, тоже рассматривал его несколько секунд, после чего спросил с неожиданной ненавистью:
– Что ты с ним сделал?
Он непонимающе засипел, но ответа, похоже, не требовалось, потому что двойник продолжал:
– Зачем ты забрал его у меня? Для чего?..
Он судорожно вдохнул и выдавил:
– Но откуда ты... как?..
Сфинкс его понял – они, пожалуй, могли бы понимать друг друга и без слов. Усмехнулся, свободной рукой демонстрируя длинное и узкое птичье перо, зажатое между двух пальцев.
– Думаешь, только ты заслужил право что-то исправить? Я очень хотел знать, из-за чего моя жизнь пошла наперекосяк. Чего в ней такого не хватало, чтобы всё было правильно. И я узнал. И не скажу, чтобы мне это понравилось.
Он хотел ещё что-то сказать, но слепой мальчишка, появившийся будто из ниоткуда, бросился на него, как кошка, замахиваясь бесполезным кухонным ножом с налипшими крошками. Сфинкс во мгновение ока перехватил его руку и жестоко вывернул запястье – нож стукнулся об пол, но Слепой не издал ни звука.
– Пойдём со мной. Я научу тебя драться.
Слепой помедлил, собравшись было поднять нож, но передумал и пошёл за ним в коридор, как всегда беззвучно ступая босыми ступнями.
Он не сразу понял, что непрошеный гость отпустил его горло, когда отражал атаку. И, тяжело дыша, привалившись к гудящему холодильнику, тупо уставившись в непроглядную тьму коридора, не сразу понял, что остался в квартире один.

@темы: радио Marcus FM, дом, в котором возможно всё, фанарт и иллюстрации, фанфикшн

Название: Зеркало души
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1174 слова
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Диего де ла Вега, Харрисон Лав, Рафаэль Монтеро
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: что можно увидеть, заглянув в глаза Диего де ла Веги
Предупреждения: POV, упоминание канонной смерти персонажей
Размещение: со ссылкой на автора

Пытаясь представить, как может выглядеть мир глазами легендарного Зорро, о котором он был наслышан задолго до того, как увидел воочию, Харрисон Лав всё чаще задавался странным вопросом: умеет ли Диего де ла Вега любить? Так, как любят другие герои, из песен и легенд, - жертвуя собой? Быть может, умел когда-то - до страшных двадцати лет тюрьмы, никак не сказавшихся на его силе и ловкости, но способных, несомненно, вытравить всё живое в любом человеке? Но о былых временах Рафаэль распространяться не любил, а Харрисон не расспрашивал.
Украдкой заглядывая в глаза Диего, он замечал, как в них вспыхивает упрямая, жестокая, закалённая временем страсть - но не любовь. И всё, на что падал этот взгляд, и все, кого этот взгляд однажды коснулся - в глазах Диего де ла Веги принадлежали ему. Он умел присваивать, умел распоряжаться чужими судьбами - как может разбаловать человека репутация вершителя справедливости, которого ждала чернь, чтобы он спас от гибели одних, а других покарал смертью! И Диего желал вернуть то, что считал своим - желал настолько страстно, что только поэтому, должно быть, и выжил.
А ещё Диего де ла Вега был слишком горд, чтобы обратиться самому к тем, кто был так нужен ему. Он любил, когда нуждались в нём - и потому не пожалел ни времени, ни сил на подготовку эффектного спектакля. И Харрисон понимал, сколь скромная роль была отведена ученику Зорро: расчистить сцену для появления главного героя. Диего, должно быть, репетировал свой выход, мечтая о том, как заставит дочь отречься от приёмного отца, а врага - снова, как прежде, не спать ночами в ожидании его новых проделок.
Любил ли он Елену, которую помнил младенцем? Тех, кого любят, не ставят перед тяжёлым выбором, держа обнажённый клинок в руке. Но она была нужна ему - как орудие мести. Он всё давно за неё решил - и уже никто был не в силах уберечь её от безжалостной правды: она - дочь преступника и женщины, погибшей из-за его беспечности.
Любил ли Диего бедняков, молившихся на образ Зорро? Он оставался дворянином до мозга кости, он любил маскарад, аплодисменты и всеобщее признание. Ему нужна была публика, достаточно доверчивая, чтобы считать его своим защитником, и достаточно непритязательная, чтобы поступиться ею, когда преследуешь собственные интересы.
Любил ли он своего преемника, Алехандро Мурьету? Вытащив его с самого дна, Диего воспользовался его благодарностью и честолюбием, чтобы вылепить из мальчишки своё подобие, отыграться за утраченную молодость, управлять им, как послушной марионеткой. Безошибочно угадал в бывшем младшем брате, оставшемся без взрослого наставника, идеальное оружие, которое не потребует самостоятельности и свободы.
Мир глазами Зорро - сквозь две узкие прорези в чёрной маске, как сквозь прицел револьвера - выглядел добычей, которая не должна была ускользнуть из тарелки.
Пожалуй, Харрисон Лав не хотел бы иметь такие глаза.

Рафаэль каждый раз узнавал Диего по глазам. Снова и снова.
Эти глаза смотрели на него из-под маски, словно для того и надетой, чтобы дерзко подчеркнуть их. Эти глаза смотрели на него из-под свалявшихся седых волос, спадающих на заросшее лицо измождённого грязного узника - как будто в этом худом и чужом лице ничего, кроме глаз, и не было. Эти глаза невозможно было скрыть под очками - нет, так они казались только крупнее и выразительнее, и Рафаэль не мог избавиться от ощущения, что они наблюдали за ним постоянно. Как каждый раз - в упор. Как два дула, наставленных на него.
Ему нравилось, как он отражался в глазах Диего. Как в этих глазах отражалось всё, что Диего жаждал заполучить. Это был взгляд одержимого, тлеющий неутолимым жаром, и Рафаэль не мог позволить ему угаснуть. Диего смотрел - и обладал, смотрел насквозь, но если заглянуть в его глаза в ответ - не увидишь ничего, кроме отражений. Во взгляде Диего была ликующая толпа, был небрежный росчерк шпаги вместо имени, был страх врагов, было сладкое предвкушение мести - но не было самого Диего. Тёмная бездна была позади этого притягивающего зеркала - и, быть может, оно только тогда и существовало, когда кто-то смотрелся в него?
Эти двадцать лет не изменили глаза Диего. Рафаэль по-прежнему видел в них себя - таким, каким он больше нигде не был и не мог быть: нужным. Как луне нужно солнце, чтобы светить отражённым светом, никого не согревая. Без всего и всех, кто узнавал его, Диего не было - но Диего просчитался, полагая, что за эти двадцать лет мир так же, как и он, остался прежним. Увы, мир изменился - народ забыл своего кумира, подросли дети, которые никогда не видели всадника в чёрной маске и считали его выдумкой стариков. Повзрослела и его дочь, полюбив вырастившего её отца - того, который дал ей всё, что мог, всё, что она только могла пожелать. И для него, Рафаэля, детские игры против Зорро - кто кого опередит - уже перестали быть главным занятием в жизни.
По-настоящему Диего де ла Вега всё потерял не тогда, когда погибли его жена и поместье, когда в чужие руки попало его дитя. Диего де ла Вега всё потерял, когда вернулся - и не услышал голосов, зовущих его с надеждой на избавление. Не увидел, как дочь бросается ему на шею, едва он властно поманит пальцем. Не встретил во взгляде Рафаэля Монтеро желания немедленно послать отряд, разыскать, арестовать, запереть, сберечь, как зверя в клетке, преумножающей его свирепость. И всё же Рафаэль подыграл ему - потому что, если у Диего не останется ничего, что бы от него зависело, не останется и самого Диего.
Нет, Рафаэль его не боялся.
Рафаэль боялся оказаться на его месте.

Диего де ла Вега никогда не врал себе. Он знал, что его время вышло. Он был слишком стар, он слишком отстал от всего, чем жил и дышал мир, чтобы оставаться Зорро. Диего де ла Вега решил, что ему пора умереть.
Но Зорро не умрёт никогда - и он позаботился об этом.
Зорро - это чёрная маска и плащ, скрывающий его во мраке ночи. Это вороной конь, железной рукой вздёрнутый на дыбы. Это не знающая промаха шпага, которой подражают юнцы, и изящный комплимент, заставляющий девушек краснеть. Это верная жена, дожидающаяся у колыбели, в которой спит... неважно, кто. Зорро обречён найти себе наследника, даже если судьба не подарит ему сына. Сколько бы раз Зорро ни умирал - кто-нибудь подхватит его шпагу. Снова и снова.
Никого не волнует, кто скрывается под маской. Даже если под маской - пустота.
Диего де ла Вега знал, что уйдёт незамеченным. Ведь его не существовало. Он устроил так, что Алехандро... нет, Зорро - встретил достойную девушку. Она хорошо воспитана и будет ему верна. Диего устроил так, что Зорро будут чествовать за предотвращённую катастрофу, что имя Зорро снова будет у всех на устах. Всё станет так, как было. Так, как должно быть. Диего де ла Вега достаточно послужил маске, которую надел однажды - и навсегда, маске, которая стала его лицом, которая была лучше, чем он, которая не позволяла ему роскоши быть с другими самим собой - ни на мгновение.
Но оставалось ещё кое-что. То, что он заберёт с собой. Тот единственный человек, который знал его не как Зорро, а как Диего де ла Вегу, который не позволял ему умереть так долго - и не позволит, пока будет помнить о нём.
Кажется, Рафаэль Монтеро не верил, что он сможет его убить. Рафаэль Монтеро думал, что это будет равносильно самоубийству. И он был прав. Так оно и было.
Диего де ла Вега смотрел на разгорающееся пожарище. Он смотрел на пламя, заслоняющее небо, второй и последний раз в жизни.
Но на этот раз в его глазах не отражалось огня.

Название: Меченый
Автор: Mark Cain
Бета: КП
Размер: мини, 1008 слов
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Рафаэль Монтеро, Диего де ла Вега
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG/PG-13
Краткое содержание: почему шрам Рафаэля в форме буквы Z не заживал 20 лет
Предупреждения: описание крови (спойлер)self-injury
Размещение: со ссылкой на автора

Он не раз просыпался от смутного сна и вскидывал руку к шее, нащупывая дрожащими кончиками пальцев влажную от испарины кожу - но не чувствовал ничего, кроме собственного учащённого пульса под выступающим шрамом. Он выучил наизусть этот знак, как слепой ребёнок, которому из всего алфавита досталась только одна вырезанная на деревянной дощечке буква. В желании прикоснуться к чувствительному росчерку, когда никто не видел, было нечто постыдное, запретное, и он не мог заснуть до утра, борясь с искушением, словно монах, и неизменно проигрывая, и презирая себя за эту слабость.
То, что будило его, было не болью, а памятью - тем, что нельзя было уничтожить и с чем невозможно было смириться. Он был готов ко всему, не боялся рисковать, смотрел смерти в лицо - но не ожидал, что окажется небрежно заклеймённым, как клеймят выбранного из табуна жеребца. Он не простил позора, но не мог исправить случившегося. Он поджёг чужой дом с четырёх углов, но не мог так же легко выжечь память, не мог сбежать от неё - даже за океан. Не мог обмануть её - высокий ворот, платок или шарф, тайна надёжно скрыта от посторонних глаз, но правду по-прежнему знают двое. Один - никогда ничего никому не сможет сказать. Другой - он, Рафаэль Монтеро, всегда молчащий, ни на мгновение не забывающий.
Порой мучительно хотелось открыться, перестать прятаться, побыть самим собой - но от таких желаний он только крепче запирал двери, сильнее избегал людей. Он задыхался, как преследуемый преступник, тайна ложилась пропастью между ним и миром, обрекала на одиночество - он словно превращался в сообщника того, кто не мог снять маску, не погубив себя. Рафаэль скользит пальцами вдоль изгиба "Зет" у самого горла, пока они не начинают гореть от напряжения, но всё же чего-то не хватает. Ощущение не было достаточно острым, чтобы заглушить ноющую, неутолимо терзающую память.

Глубоко прорванная кожа заживает быстро. Не проходит и пяти лет, как на месте шрама остаётся лишь бледно алеющий след. Можно не заметить, не догадаться. Но память не меняется. Рафаэль стоит перед небольшим овальным зеркалом на стене, смотрит на почти стёршуюся отметину, прикасается - и вздрагивает, когда на мгновение кажется, будто под пальцами - привычный проклятый рельеф его клейма.
Он не задумывается о том, что делает. Лезвие бритвы в руке - конечно, не острие клинка, но, тем не менее, - хорошо заточенная сталь. По рёбрам, по ногам скатываются мурашки, когда холод металла ложится на горячую кожу, опасно тонкую - сквозь неё бьётся сердце, проталкивая кровь по близкой вене с таким усилием, как если бы её было слишком много. Говорят, кровопускание выгоняет дурную кровь, порченую, ядовитую - но Рафаэль был слишком хорошо отравлен. Он надавливает на красную полосу прилежно, как переписчик, обводящий свежими чернилами буквы старого текста. Липкая капля тянется к ложбинке над ключицей.
Первый надрез, второй, третий - твёрдой рукой, получается ровнее и аккуратней прежнего, но, как и тогда, вспухает и белеет кожа, как и тогда, капли крови проступают коралловым ожерельем вслед за движением кисти, пачкают белоснежный воротник, как сорвавшееся с губ вино. Рафаэль снова чувствует тепло собственной крови, её терпкий запах, любуется выведенной меткой - она снова горит ярко, как пламя, и так же жжёт, как обвинение, как напоминание, как вызов или зов. Эта жертвенная кровь ничего не искупит, но она способна воскресить былое - пусть на миг, короткий, как коротка любая близость.
Рафаэль прикрывает глаза и трогает пальцами саднящую рану, глубоко дыша, как если бы кончик шпаги упирался под подбородок. Всего на миг - но всё-таки можно представить, что твою жизнь снова держит в своих руках кто-то другой, и замирает сердце, в ушах набухает тугая тишина, весь мир сужается до тонкого края клинка, это сладко и больно. Но как удержаться и не бередить эту боль, как не раздувать угасающие искры, если в жизни, вопреки всему дарованной ему тогда, так и не было больше ничего столь же обжигающе яркого, столь же пронзительно острого?
Судорожно выдохнув, Рафаэль шепчет имя, которое в тот день так и не осмелился произнести. Диего де ла Вега. Этого имени больше ни для кого не существовало, оно сгорело дотла - осталась лишь буква "Зет", и остался безымянный узник. Но был ли он, Рафаэль Монтеро, свободен? Клеймо было его неволей, жёсткие кружева вокруг шеи были его оковами, обет молчания о том, что случилось перед толпой невежественных зевак, был его темницей. Диего не смог бы придумать более жестокой мести, чем этот желанный и бессрочный плен.
Рафаэль прижимает к ране платок, и на белом шёлке расцветает багровый "Зет".
Сложив платок, он прячет его в нагрудный карман.
Он наконец-то улыбается.

Годы сглаживают рубцы, их очертания тают, словно восковая печать. Годы прорезают морщинами лоб, сединой прокрашивают волосы. Нет, рука не дрогнет, обновляя клеймо - снова и снова, каждые пять лет, в один и тот же злополучный день. Но самообман лишь усиливает жажду, как мираж в пустыне. Старость - самое время быть благодарным за то, что было. То, что было, никогда не повторится. Так говорят. Осталась ли возможность вернуться, сохранился ли последний шанс испытать эту грань? Жив ли тот, с кем его навеки связала метка, - и если жив, помнит ли?
Старость - самое время подставить горло и ждать. Подбросить жизнь, как монету: повезёт ли на этот раз? Нелепая прихоть: позволить призраку прошлого вершить свою судьбу, позволить выбрать, когда нанести удар. На загорелой коже светлеет росчерк - ответное послание единственному адресату. Молния не бьёт в одну крышу дважды - так говорят, но вот - столько лет спустя - клинок снова ласкает кожу, затянувшую место раны, не царапает, только дразнит, будто живой любопытный коготь: как повернуться, как удобней поддеть, чтобы вырвать вздох, чтобы заставить стонать. Что же ты хочешь услышать, де ла Вега? Слова - или только это хриплое дыхание?..
Теперь это не сон - это безжалостная явь, и то ли снова вспыхнувшие искры боли, то ли отблески огня свеч на клинке - мерцают перед глазами, кружат голову. Вместе с ним, Рафаэлем, замирает время - и, кажется, вот-вот повернёт вспять. Вот-вот то, что зажило, раскроется, закровоточит, и то, что прожито, сгорит, рассыплются пеплом прошедшие годы... Но бесконечный миг обрывается резко, как от щелчка хлыста. Диего уводят, а он переводит дух. Нужно что-то сказать, объяснить, оправдаться - немедленно: на него в ожидании смотрят две пары глаз. Нужно усмехнуться, пожать плечами, отдать приказы, не выдать себя - но куда подевалась былая злость? Смешались мысли и пересохли губы, и пальцы предательски тянутся коснуться шрама.
Диего, конечно, помнит. А значит, снова вырвется на свободу.
Игра должна продолжаться.

За этот текст спасибо команданте Кышь - я получил заявку, и понеслась)

Название: Лучшие годы
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1583 слова
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Рафаэль Монтеро, Диего де ла Вега, Харрисон Лав
Категория: джен, слэш
Жанр: драма, ангст, романс
Рейтинг: PG
Краткое содержание: иногда Рафаэль вспоминает, как они с Диего хотели убить друг друга
Предупреждения: постканон-AU, missing scenes, POV
Размещение: со ссылкой на автора

И на самом краю пустыни ночи бывают холодны и ветрены. Нога болела на непогоду, и Рафаэль придвинул кресло поближе к камину, кутаясь в плед. Тепло и покой - то, что так необходимо в почтенном возрасте, и то, что он, несомненно, заслужил: ни орденских лент, ни громких титулов - только мягкий халат и бокал хорошего виски. Жмурясь на пламя, он не то дремал, не то вспоминал о тех временах, настолько далёких, что казались сюжетом прочитанного романа, - когда он не знал ни единой спокойной минуты, заступив на пост губернатора Калифорнии.
Он был молод и амбициозен, и торопился навести порядок железной рукой, доказать, что достоин доверия короны. Там, где не помогали слова, помогала виселица - это отвратительное зрелище гораздо лучше действовало на сброд и держало в узде злоумышленников. Но всего лишь один преступник постоянно вмешивался в его планы, словно зная все его решения наперёд, помогал скрываться разбойникам, убивал его людей, подрывал авторитет в глазах толпы. Если не сказать больше: выставлял его на посмешище. Этот бандит называл себя Зорро, и везде, где он появлялся будто ниоткуда, он сеял разрушения - достаточно было проходимцу в маске "пошутить" над компанией солдат в кабаке, и дело могло окончиться погромом или пожаром.
Губернатор дон Монтеро был неглуп, но недоумевал: Зорро никогда не брал ни золота, ни товаров, ни оружия, ни лошадей - ничего, на чём можно было бы нажиться. И, в отличие от других разбойников, не нападал исподтишка - напротив, делал всё возможное, чтобы на него обратил внимание лично губернатор. Говорили, Зорро действовал во благо народа, - чушь: людям нужно работать, растить детей, отними у них власть - и они лишатся всего. Рафаэль ясно видел, что Зорро действовал назло ему, как если бы то, что именно он стал губернатором, не давало этому безумцу покоя.
И Рафаэль приходил в ярость, когда его демон снова ускользал, будто растворяясь в ночи. Не слыша предостережений, он бросался в погоню, сжимая эфес шпаги или подхлёстывая коня, мечтая только об одном - сорвать маску с неизвестного врага. Но Зорро не позволял ему приблизиться, заметая следы по узким улочкам или крутым горным тропам. И лишь однажды, после очередной долгой, бешеной скачки, осадив на самом краю обрыва взмыленную лошадь, Рафаэль увидел внизу, на дне каньона, чёрную фигуру - чёрную, как тень, от по-крестьянски стянувшего волосы платка до кончиков копыт породистого андалузца.
- Что тебе нужно? - задыхаясь, прокричал Рафаэль в отчаянии, и эхо заметалось между голыми отвесными склонами.
- Смерть губернатора! - воскликнул Зорро в ответ, поднимая коня на свечку и салютуя ему обнажённой шпагой. Догнавший своего предводителя отряд вскинул мушкеты, целясь в живую мишень, но Рафаэль, похолодевший от услышанных слов, как будто не он только что был разгорячён охотой, судорожно приказал им не стрелять знаком руки. Мгновение - и Зорро умчался галопом в вихре жёлтой пыли, скрылся из глаз, и затих стук тяжёлых подков.
А Рафаэлю страстно захотелось тогда последовать за ним - оторваться от надоевшего сопровождения норовящих выслужиться офицеров, мчаться наперегонки по дороге, поспорив, чей конь резвей, и не думать об указах, рапортах, приговорах... как бывало лишь в юности, когда он сбегал из дома до самого утра вместе с лучшим другом по имени Диего.

Рафаэль отсалютовал бокалом растворяющемуся в вечерних тенях видению и сделал глоток. Сейчас он мог с улыбкой, без горечи и бессильной злобы вспоминать о том, как узнал, что строивший ему козни неуловимый Зорро и забывший о нём в супружеских хлопотах Диего де ла Вега - одно и то же лицо. Узнал - и не хотел верить в предательство, но в ушах звучал голос, грозивший ему смертью. О, как он ненавидел тогда Зорро, отнявшего у него единственного друга!..
Сейчас он мог вспоминать, ничего не стыдясь, что Зорро способен был вывести его из себя и двадцать лет спустя - когда, казалось, все чувства остыли, а все счёты были сведены, и когда он был уже не один. Вернувшись в Калифорнию, он больше не сомневался в том, что его положение не пошатнётся из-за какого-нибудь народного героя, которого упустит тупоголовый гарнизон. Ведь рядом был человек, готовый ради него на всё - даже нарушить закон, если потребуется. Капитан Лав стал его глазами и ушами, выискивающими воров и убийц в их норах, его руками, выполняющими грязную работу. Он мог послать капитана в огонь и в воду, и только при нём мог не играть роль просвещённого европейского правителя, соблюдающего неписаные правила приличия и демонстрирующего насквозь лицемерное человеколюбие.
При нём Рафаэль мог быть уставшим, растерянным и раздражённым - от того, что его демон воскрес и вновь явился по его душу, загадывая новые загадки, разрушая, как и прежде, с лёгкостью карточных домиков - только на сей раз не казармы, конюшни и казематы, а выстраданные десятилетиями семейные узы. Его Зорро больше не носил маску, но, как и прежде, словно хотел сказать ему, когда, обернувшись, позвал по имени: "Бросай всё, что тебе дорого, и следуй за мной, а если у тебя не хватит на это сил - я сам отниму у тебя всё". А Рафаэль молчал и не двигался с места, он не мог расстаться с тем, что составляло всю его жизнь, - проще было бы расстаться с самой жизнью. Или покончить с кошмаром раз и навсегда.
- Убей Зорро, - приказал он, не глядя Харрисону в глаза.
- Ты правда этого хочешь?
Проницательные глаза, от которых ничего не скроешь, вкрадчивый голос - капитан всегда понимал его с полуслова и иногда - без слов, но никогда прежде не переспрашивал. Всегда наблюдал, не вмешиваясь попусту, всегда больше слушал, чем говорил - но не пытался понять Рафаэля лучше, чем тот сам себя понимал.
- Да. Я хочу смерти Зорро.
Назвать имя Диего он тогда так и не смог - и Харрисон, пригретая бестия, кивнул и улыбнулся своей волчьей улыбкой.

Словно потревоженный призрак, огонь в камине метнулся от сквозняка, щёлкнула разломившаяся головешка, и на край ковра выпала искра - Рафаэль наступил на неё здоровой ногой в домашней туфле. Пляшущие языки пламени больше не пугали его, как несколько месяцев после того дня, когда он очнулся от жара подступающего огня и подумал, что уже оказался в преисподней. Но боль и удушающий смрад дыма отрезвили его, и он, всё ещё оглушённый близким взрывом, рванулся, высвобождая покалеченную ногу, заковылял прочь, с трудом осознавая произошедшее. Это воспоминание было самым свежим - и самым болезненным.
Он издали смотрел, как нестерпимо ярко сияют раскалённые слитки - он мог бы размозжить себе череп о любой из них, но хлипкие, как спички, деревянные перекрытия, в которых запуталась проклятая сбруя, задержали его падение, разбиваясь в щепки. Чёрные от подземной пыли рабочие не расходились, не то дожидаясь, когда можно будет растащить окровавленное золото, не то - всё ещё не веря в своё спасение. В его сторону никто не смотрел; опустив взгляд на свои руки, Рафаэль догадался, что выглядит так же, как и они, - только чёрным от копоти.
Первая мысль, пришедшая в гудящую голову, была не о Зорро, а о Диего. Диего был ранен - успели ли их дети, занятые освобождением узников, помочь ему добраться в безопасное место?.. Конечно, успели - Рафаэль в них не сомневался. Он огляделся, ощущая странную лёгкость, радостное облегчение от того, что все рудокопы остались в живых - это была не его идея... Но Диего нигде не было видно. Равно как и Елены с Алехандро.
Рафаэль ждал долго, обходил пепелище, всматривался в обугленные руины - всё тщетно. В какой-то момент он вспомнил и о себе, понял, отчего так болят спина и плечи: одежда всё ещё тлела. Он сорвал с себя изорванные, опалённые лохмотья, совсем недавно бывшие щегольским костюмом дворянина, подставил ожоги и волдыри не приносящему облегчения пыльному ветру. Пока на место пожара не прибыли солдаты, он ушёл по обочине дороги, далеко отставая от толпы, опираясь на подобранный обломок доски вместо трости. Он часто останавливался, чтобы передохнуть, и в конце концов заночевал, так и не добравшись до города.
- Губернатор умер, - сказал он сам себе на следующее утро.
Обеты и присяги, власть и жестокость, ответственность и долг, интриги мелкого света и заботы добропорядочного семейного очага - всё погибло вместе с ним. Губернатор был мёртв - не этого ли ты хотел... Зорро?
Так Рафаэль Монтеро обрёл свободу - впервые с дней своей юности, и уже навсегда.

Он помнил, как спрашивал встречных прохожих о могиле Диего де ла Веги - но могилы не было: тело так и не нашли. Алехандро Мурьета установил на главной площади памятник в его честь. Алехандро, который мог бы стать новым губернатором - ему достаточно было бы поманить пальцем, чтобы обожающие его крестьяне поднялись на бунт все как один в случае, если его не признают. Но Алехандро предпочёл остаться Зорро. Защитником справедливости - так говорили о нём. Что ж, у него будет самая лучшая советница.
Памятник - скромная мраморная стела ниже человеческого роста. К ней стекались простолюдины, слишком малограмотные, чтобы толком разобрать высеченную эпитафию, но безошибочно узнающие большую букву Z. Женщины приносили цветки в ладонях, приводили детей. Рафаэль Монтеро - нет, просто Рафаэль, чумазый хромой бродяга - тоже пришёл и оперся ладонью о гладкий прохладный камень. В этом камне не было ничего, что бы он знал и любил - только несокрушимая безжалостная правота, как во взгляде Харрисона Лава. Рафаэль не умел ни молиться, ни плакать - просто стоял, не зная, благодарить или проклинать, прощать или просить прощения.
- Зорро умер, - проговорил кто-то за его спиной. - Ты ведь этого хотел.
Седобородый старик, ничем не отличающийся от прочих нищих, толкущихся на площади в надежде выпросить милостыню у паломников побогаче или стянуть что-нибудь у торговцев. Ничем, кроме прямой осанки и сапог со шпорами.
Рафаэль развернулся слишком резко - и больная нога подвела. Но его тут же подхватили сильные руки.

Ладони коснулись плеч дремавшего в кресле Рафаэля, помогли подняться.
- Ты так и не ложился! - ворчливо упрекнул его Диего.
- Ждал тебя. Просто задумался, - пожал плечами тот, пока они шли по коридору их тайной пещеры.
- У тебя дурная привычка сыпать соль на свои раны, - Диего неодобрительно покачал головой и добавил уже мягче: - О чём же ты думал?
- Думал, что... неужели нам понадобилась целая жизнь, чтобы прийти вот к этому? Ты только представь, Диего, - лучшие годы...
Диего уверенно перебил его:
- Лучшие годы у нас впереди.

И - мини, пошедшее во внеконкурс, ибо меня не хватило на то, чтобы достойно раскрыть идею, да и принёс под дедлайн. Проще говоря, оно слабо, но пусть тоже будет.

Название: Исповедь
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1542 слова
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Рафаэль Монтеро, Диего де ла Вега, неканонный священник
Категория: джен, преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: что если бы не только Елена и Алехандро случайно встретились в исповедальне?
Предупреждения: AU
Размещение: со ссылкой на автора

– Пречистая Мария Дева и её ангелы!..
Настоятель отшатнулся от порога, парализованный страхом, не в силах даже перекреститься. От высокой тёмной фигуры, которой он отворил дверь поздней ночью, тянуло сырым смрадом могилы, лохмотья свисали с тела клочьями, напоминая истлевший саван, а свалявшиеся волосы и борода обрамляли лицо – если, конечно, это лицо действительно там было. Фигура подняла худую руку – кость, обтянутую грязной кожей – и придержала дверь, чтобы она не захлопнулась. Затем шагнула навстречу – настоятель пятился, бормоча молитвы, уверенный, что столкнулся с восставшим мертвецом из тех, кем пугали знатоки индейских сказок – и заговорила.
– Не бойтесь, падре, это же я... Вы меня не узнаёте? Я Диего де ла Вега.
Священник, всё ещё сомневаясь, пригляделся к позднему гостю в скупом свете немногих свечей, оставленных догорать перед фресками у входа. Де ла Вега состарился, был сильно измождён, в волосы забился песок, а лицо и руки были покрыты чёрными потёками пота, как у рывшегося в земле золотоискателя – но всё же его невозможно было не узнать.
– Но Вы ведь умерли... погибли при пожаре двадцать лет назад! – шёпотом воскликнул настоятель, прижимая руки к груди. Тот, кого он помнил безупречным дворянином, выглядел хуже нищего, давно махнувшего на себя рукой.
Де ла Вега поморщился, словно наступил на острый камень, и, шаркая по мраморным плитам, подошёл к скамье и сел на её край. Настоятель заметил, что он был бос, а когда поднял взгляд на лицо, Диего уже улыбался, хотя не было в этой улыбке ничего от прежней приветливости.
– Что ж, я действительно выбрался из могилы – на тюремном кладбище. Такие, как я, не достойны отпевания, знаете ли, – Диего криво усмехнулся. – Но, как видите, я жив. Я смог добраться сюда, но, чтобы продолжить путь, я вынужден попросить у Вас лошадь. И воды...
– Тюремное кладбище!.. – с болью в голосе повторил настоятель, торопясь передать ему кувшин освящённой воды, к которому Диего с жадностью припал потрескавшимися губами. – И Вы... без суда и следствия...
Он мог не продолжать свою догадку, а Диего мог не отвечать. Теперь всё встало на свои места: никто не видел доказательств того, что дон де ла Вега погиб в огне, – хотя от воспоминаний о том, какое доказательство смерти объявленного в розыск главаря разбойничьей шайки Хоакина Мурьеты было недавно представлено на всеобщее обозрение, настоятель испытывал приступы тошноты. И эта походка Диего – походка человека, привыкшего, что его ноги сдерживает короткая кандальная цепь...
– Но почему Вы отправились именно сюда? Вас никогда нельзя было назвать добрым католиком, – с мягкой укоризной заметил священник, когда первое изумление прошло. – У Вас же много друзей, которые с радостью помогут Вам восстановить справедливость и Ваше доброе имя...
– Никто ничего не должен знать, – резко перебил его Диего. – Ради Бога, молчите о том, что видели меня, иначе можете очень сильно мне навредить. И я хотел бы исповедаться, – неожиданно добавил он, помолчав. – За все эти двадцать лет мне не с кем было даже поговорить, не то что облегчить душу.
– Пройдёмте в исповедальню, сын мой, – посерьёзнев и сдержав вздох, откликнулся настоятель. Следуя за Диего, он молился про себя о том, чтобы не услышать ничего страшнее убийства пары охранников при побеге – того, что он уже успел узнать в эту ночь, и так хватит, чтобы не заснуть до утра.
Но стоило ему притворить за собой дверцу исповедальни, как в дверь храма снова настойчиво постучали.
– Неужели они выследили меня! – хрипло прошептал Диего за чёрной бархатной перегородкой. В его голосе не было страха, но звучала такая решимость дорого продать свою жизнь, что у настоятеля по спине побежали мурашки.
– Не высовывайтесь, во имя всего святого! Они не посмеют перевернуть здесь всё вверх дном. Ведите себя тихо, а я скоро вернусь.
Стук повторился, и настоятель на ватных ногах пошёл снова открывать задвижку. Он ожидал увидеть за дверью кого угодно – но только не того, кто, откинув глубокий капюшон плаща, коротко и почтительно кивнул ему.
– Прошу прощения за позднее вторжение, падре.
– Дон Рафаэль, я... я не знал, что вы вернулись, – пробормотал настоятель, стараясь изо всех сил, чтобы не выдать дрожью в голосе тот факт, что он не слишком рад этому визиту. Но губернатор не обращал на него внимания, и священник заметил, что тот сам чем-то встревожен и тоже пытается это скрыть за сдержанностью манер.
– Об этом никто ещё не знает, – сухо бросил он, стягивая перчатки и смачивая кончики пальцев в святой воде.
Преклонив колено с грацией, обычно несвойственной людям его возраста, Рафаэль Монтеро перекрестился перед пустым и тёмным центральным нефом, как ни в чём не бывало. Словно это не он явился спустя двадцать лет, поседевший... конечно, из-за старости, ведь на его долю не выпало столько лишений, сколько Диего де ла Веге. Но стоп! Двадцать лет? Это не могло быть совпадением, и настоятель терзался сомнениями: кто сегодня удостоил присутствием его храм – злейшие враги или тайные сообщники? Ведь дон Диего и дон Рафаэль были когда-то друзьями, и дон Рафаэль был сильно опечален утратой, даже взял на воспитание дочь де ла Веги...
– Чем я могу Вам служить? – выдавил вконец сбитый с толку священник.
– Я полагаю, Вы сможете утишить мою скорбь, – всё так же церемонно и холодно проговорил Рафаэль Монтеро. Он был бледен, и когда оставил на скамье свой спадавший до пола плащ, можно было заметить, что его сапоги покрыты пылью долгой дороги.
– Кто-то умер? – участливо спросил добряк настоятель, но Рафаэль явно не собирался вести с ним неформальные беседы и, к вящему его ужасу, направился в сторону исповедальни.
– Да, умер. – И Рафаэль нашёл в себе силы улыбнуться – пугающей горькой улыбкой. – А у Вас здесь воняет так, будто сдохла собака.
– Должно быть, крысы, – виновато пробормотал настоятель, всё ещё топтавшийся в нерешительности.
– Умер по моей вине, – безжалостно продолжил Рафаэль, хоть видно было, что это признание даётся ему с трудом. – Можете не отпускать мне грехи, но хотя бы примите мою исповедь. Больше некому выслушать меня.
– Да, сын мой, конечно. Подождите меня здесь минутку, – и он мягко подвёл своего второго гостя ко входу в исповедальню, предназначавшемуся для него самого, в надежде, что губернатор этого не заметит или спишет на рассеянность и волнение. Рафаэль действительно не возражал, опускаясь на низкую деревянную скамеечку, точно такую же, какая была по соседству – и на которой замер Диего де ла Вега. Закрыв за Рафаэлем дверцу, настоятель всего мгновение соображал, куда вывести и где спрятать беглого узника...
– Падре, это Вы? – осторожно спросил Диего.
Рафаэль вздрогнул – сперва ему показалось, что знакомый голос ему примерещился. Зорро умерший и воскресший? Какая богохульная мысль, в которую поверят только сентиментальные крестьяне с их сказками про героя-освободителя. Но кто бы ни скрывался за перегородкой, могло быть опасно раскрывать свою личность, и Рафаэль понизил голос:
– Я слушаю тебя, сын мой.
– Я должен покаяться, падре. – Диего выдержал паузу, за время которой сердце Рафаэля чуть не вырвалось из груди. – Я собираюсь совершить убийство и, возможно, погибну сам.
Настоятель, протянувший было руку к дверце, расслышал неразборчивые звуки голосов и предпочёл не вмешиваться без крайней нужды.
– Убийство? – эхом выдохнул Рафаэль. – По какой же причине ты хочешь погубить свою душу?
– По причине возмездия, отец мой. Я убью человека, который отнял у меня всё.
– Но разве Господь не учил нас прощать?
– А разве ты простил бы такое, падре? – яростно возразил Диего.
Рафаэль был готов простить ему что угодно за то, что он всё-таки был жив.
– Да, – спокойно ответил Рафаэль. – Сказано: "Возлюбите врагов ваших".
– А я не могу простить, – упрямо перебил его Диего. – Пока он не умрёт, мне не будет покоя. Можешь презирать меня, но только ради этого я спасся. Завтра я убью его, как только он ступит на берег. Помолись за меня, когда меня повесят, если...
– Я не презираю, – горячо заверил Рафаэль. – Потому что за тебя говорит твоя боль. Но вспомни тех, кого ты любишь, и ради них не спеши на тот свет. Может быть, Господь берёг тебя все эти годы для более высокой цели, чем месть?
Во мраке за тонкой стеной из бархата замолчали – так близко, что Рафаэль слышал напряжённое дыхание собеседника, в котором шла отчаянная борьба, и мог бы, казалось, протянуть руку и дотронуться, удержать на краю бездны, разверзшейся между ними. Но он только ждал, стиснув колени пальцами, – и всё же первым нарушил тишину:
– Обещай мне, что подумаешь об этом, когда завтра возьмёшься за оружие, и пусть это удержит тебя от необдуманных поступков. Я не хотел бы, чтобы ты совершал тяжкий грех, так и не поняв, что ты нужен кому-то... что есть те, кто любит и ждёт тебя, несмотря ни на что.
Если бы ему нужно было только спасти свою шкуру, он, быть может, лучше сыграл бы эту роль, был бы более красноречив, убедителен и уверен. Но, уговаривая человека, которого один раз он уже потерял, не рисковать своей жизнью так глупо, Рафаэль со всё возрастающей обречённостью понимал, что его слова звучат фальшиво, не выражая и малой доли того, что он действительно чувствовал.
– Таких, как я, невозможно любить, – недоверчиво отозвался Диего. – Ты всё это говоришь потому, что ты служитель Божий. Ты не был бы так добр к старому разбойнику, если бы был простым человеком. Если бы ты думал, что тебе грозит опасность, ты бы боялся...
– Нет. Не поэтому. – Глаза устали от непроглядной темноты, и Рафаэль закрыл их, откинул голову, касаясь затылком жёсткого дерева. Беззвучно засмеялся: какая шутка судьбы – представитель власти, не гнушавшийся проливать кровь невинных во имя порядка и закона, учит защитника слабых и угнетённых любви к ближним.
– Тогда скажи, почему, – настаивал тем временем де ла Вега, начиная терять терпение. – Почему ты не боишься?
– "Ибо сильна, как смерть, любовь", – проговорил Рафаэль так тихо, что сам едва услышал свои слова.
– Что Вы сказали, падре?.. – Диего переспросил, насторожившись, как если бы наконец узнал его, но даже это для Рафаэля уже не имело никакого значения.
– ...Как смерть.

@темы: Z значит Зорро, фанфикшн

@темы: майор гром и все-все-все, фанфикшн

Мироздание сегодня пошутило по водной стихии: глинт в КХ оказался мерзкой кашей из нерастворившихся специй, которую приходилось жевать, а минералку я из дома прихватил застоявшуюся. Работа головой шла медленно и мучительно, так что я решил поработать руками - прийти в Грабли пораньше и сдвинуть столы на третьем этаже. Там уже были Игнис и Шеллар, тут же воспользовавшиеся моим прибытием, чтобы выйти покурить. За время их отсутствия подошли Рыська и Хильде.
Вскоре к нам присоединилась Стрикс, выпили за королеву, после чего я не выдержал, добыл себе пива, и за короля мы выпили тоже. Постепенно добрались Эйтн, Мара, Лезард и Марта. Попрощался с Шелларом - встретил Раду, донёс мастеру вторую кружку пива, благо курились завязки так, что хоть топор вешай. Благодаря выгодной позиции одним ухом я слышал Альмейю, вторым - немного Храма, и третьим - спонтанную лекцию Хильде об опере. Доехала Хельга, а к вечеру, когда Рыська, Марта и Раду уже ушли, мы дождались адъютанта - этого человека, с лёгкой руки которого я ещё с прошлой встречи Маскот, я всё ещё знаю только как Магистра.)
В половине одиннадцатого и я засобирался - сразу после Хильде, Хельги и Эйтна, коих и догнал нечаянно на Тверской. Так я урвал повторные обнимашки и перешёл с Театральной на родную ветку. Отныне у меня есть три дня на то, чтобы найти Медведю шляпу.
Спасибо всем, кто был вокруг Я мог бы быть более сносным, если бы не больная голова.

@темы: friendship is magic

@темы: friendship is magic, соседи по разуму

Ещё вчера я был не совсем уверен в своём самочувствии, а уже сегодня - взял и сорвался поздравить Мангусто с прошедшим днём рождения.
Вернее, сначала я съездил на Китай за работой (и за подарком заодно). Сижу с коллегой, пью чай, выглядываю в окошко - а с крыши соседнего дома валит дым. Дореставрировались до пожара. Перекрыли улицу, потушили быстро, вниз по Солянке стекала густая пена, а я ещё заглянул на ярмарку, организованную паломническим центром во дворе моего лицея. Там антиквариат - печатная машинка, советская бижутерия. Если кому интересно, налетайте.
К пяти приехал на Пражскую, зашёл в Электронный Рай, купил себе плюшевую выдру от Hansa. Шеллар, можешь считать, что подарил мне не только Игниса, но и Серегила) Выдр совсем настоящий, с блестящим мехом и щекотными усами.
Громкая тётя заманила меня на маршрутку, и я поехал. Дважды фотографировал с планшета через окно: Бирюлёво - это красиво! Попытался запечатлеть, как из закатного горизонта взлетает самолёт, словно бы вертикально вверх, оставляя за собой прерывистый след, напоминающий звенья цепи. Получилось не очень - такое просто надо видеть, но пополнение в хипстограме будет.
От остановки далеко ходить не пришлось, я нашёл в сумерках нужный подъезд, прошмыгнул мимо консьержки и поплутал в лабиринте девятого этажа. Меня встретили прекрасная Мангусто в алом плаще и котики. Вручил маску для сна со Штирлицем - ибо каждому мастеру хоть иногда надо спать! Уютно посидели на кухне, меня накормили чертовски вкусным тортиком с абрикосами, разлили по бокалам дивный виски Глен Грант (Мангусто - с колой, а я наслаждался как есть). Послушал, посмотрел, почитал про Ранкрост! :3
Также побеседовали за зверьё-работу-игры, я видел (и частично потискал) коллекцию плюшевых мишек, а в девятом часу, допив второй бокал, сдал смену добравшейся Агате и пошуршал домой. Маршрутка не заставила себя долго ждать и домчала до Пражской с ветерком, и я был на Молодёге вовремя, но там уже маршрутки ждать не стал и с удовольствием прогулялся пешком. Воскресенье удалось! Мангуст, спасибо за вечер!
Завтра начну-таки выкладывать тексты (надеюсь) и приду на сбор к Трактиру "Эмилия". У нас собрался ещё не весь каст, можно подумать о том, чтобы поиграть с нами третьего днём! Не переключайтесь)

@темы: moments of life, friendship is magic

В ночи со мной случился персонажный приход. ВыговоритьсяСначала Эжен заявил, что нашёл себе стих, а заодно и песню на него.

Лэриан - вернее, уже немного другой персонаж, которому, быть может, больше повезёт и у которого даже ещё нет имени - тоже очень ярко живёт в голове. Постарше, или просто сильней, вне зависимости от того, был ли он невольником или нет; всё тот же мечтатель, всё та же склонность к путешествиям, безжалостно стянутые в хвост волосы, замкнутость и холод, и тяга к теплу и красоте. Он нагло упёр у Карса песню, и теперь я от неё несколько дней отвязаться не могу.

И где-то рядом - Хоэльо, его высокие сапоги, жёсткие ладони и морщинки в уголках глаз. В общем, в такой компании особенно не поспишь.)
В половине пятого утра я сдался и полез читать #пёсийдвор. Разблокировал достижение: начал уважать Гныщевича.
В итоге вырубился раньше шести, и приснилось, что мы с отцом(!) на кухне(!) призываем какого-то демона(!). Чем дело кончилосьЗабились вдвоём в одно кресло и стали ждать, глядя в центр пола. Одна нога у меня стояла на полу, и вдруг она начала неметь. Я подобрал её на кресло, но стало постепенно неметь всё тело, как-то наливаться тяжестью. Когда это ощущение поднялось до шеи и я почувствовал, что оно меня душит, мы с отцом бегом драпанули из кухни. И откуда такое берётся

УтроСо стороны Сбербанка и Спортмастера было очень мило прислать мне sms в 12, а не рано утром - я таки выспался. Матушка подарила мне прозрачный заварочный чайник и джентльменский набор - чашку и блюдце с лондонскими достопримечательностями, а также Space Box - коробку с батончиками Bite. Экотопия даже подложила мне шелковичный батончик в подарок :3
Я слишком рано выскочил из дома и доехал до Академической в без двадцати три. Неспешно прогулялся до Папы Вейдера, немного подождал, пока освободится Энтерпрайз, и засел туда с нетбуком и кружкой фирменного пива. Вскоре ко мне присоединился Хильде, и мы пили чаи, ели Кварианский флот и трепались за такие нетривиальные вещи, как, например, омегаверс, разведение кошек, британские актёры и грим Спока. И Хильде показал мне арт, на котором конь имеет Рокэ Алву!) То, что я нифига уже не помню СтарТрек, не мешало мне радоваться трейлерам, плейлист был на диво ностальгическим, а в отсеке Ностромо компания водилась в настолку - до нас доносились звуки дайсов и реплики мастера вроде "на улице лежали дохлые котята".
Вечером забежал Эйтн, и свет в заведении на мгновение погас, после чего мониторы так и не очнулись.) Эйтн выпил горячего чая "Солнце Палавена", испугавшись обилию МассЭффекта вокруг, и побежал дальше, а я был чертовски рад его видеть и обнимать
До меня дозвонились дядя и двоюродная сестрёнка - мб заедут в гости первого ноября!
В половине восьмого Хильде уехал встречать Хельгу - спасибо, друже, за компанию на целый день! Почти сразу после того, как я ненадолго остался наедине с чайной чашкой, у меня резко зачесался левый глаз. Сходил к зеркалу - полюбовался вспухшим верхним веком. А позже я так же неожиданно осознал, что всё прошло. Шта это было? О_о
После восьми прибыл Шеллар, вручил открытку с полезной начинкой, рассказал про Иркутск. Мы взяли по кружке местного пива, и Шеллар выбрал пиццу помяснее. Следом появилась Диметра и подарила мне розу, чудесную "чайную книгу" - давно заглядывался на такие!** - открытку и пюрешку вместо шоколадки.) Был заказан докторский чай, а мы устроили втроём локальную версию лежбища котиков. Много обнимашек! :3
Шеллар вёл переговоры с Игнисом, невзирая на мои возражения, что-де ни к чему человека дёргать в такую поздноту, - и в итоге отправился встречать его к метро. Так Шеллар подарил мне Игниса, когда я уже и не надеялся его сегодня увидеть) - чудеса случаются Жаль, что ненадолго - в одиннадцать мне пришлось убегать домой. И почему всё лучшее в моей жизни происходит, когда отца нет дома и некому подвезти меня от метро?.. Иначе я бы не торопился(
И, кажется, Диметра уговорила меня на дневную игру уже послезавтра! Выгуляю свой пижонский белый пиджак (да, у меня не только чёрный есть!). Но пойду сначала напишу мастеру.^^'

Спасибо всем, кто добрался в гребеня академки - это очень ценно! спасибо всем, кто поздравил в аську, умыл, комменты, тви, аск и зайцами! всех люблю скоро увидимся на предыгровых)

@темы: moments of life, friendship is magic, moments of dream, радио Marcus FM, соседи по разуму, собачий холод, фиделиоприход, le goeland, салитэрия/лиор, чукча читатель

Посмотрел вторую серию Outlander. УвыЦелая серия, в которой ничего не происходит, офигеть! А то, что происходит, - лучше бы не происходило, потому что дважды проэксплуатировать измочаленный штамп "герой подставляется под пиздюли за других, героиня его лечит" с целью показать а)положительные качества героя, б)положительные качества героини и в)что нам светит пейринг - это провааал сценариста. Не могу в течение всей серии пялиться в декольте и ждать, когда же она закончится, поэтому, к сожалению, поищу себе другой разгрузки мозгов. Даунтон, мэйби. И вернусь к PoI, единственный недостаток которого сейчас - несвязанность серий между собой, но, вроде, это исправится позже.

Прикорнул вечером - опять снилась какая-то дуэль. Правда, на шпагах и развесёлая в духе Зорро, но сам факт. Подсознание, ты о чём?

Дошёл до четвёртой серии Докты и, как обещал, выкладываю, что понаписал после просмотров.
Inside the Dalek
СпойлерзВспоминаются мультики (кажется, в Винни-Пухе такая серия тоже была), в которых одни персонажи уменьшаются и путешествуют по организму другого. Здесь это ещё красивей, и слышно, как сердце далека бьётся. Вот только Доктор не был бы Доктором, если бы не влез не в потроха, а в душу. Ну или что там у далека вместо души. Угробив по дороге энное количество людей – благо их много, а подраненный далек такой один. Двенадцатый вообще как-то тянется к вымирающим видам, начиная с первого и последнего лондонского динозавра. А неведомая Бастинда с замашками мисс Амбридж продолжает коллекционировать покойников, сложившихся благодаря Доктору.
В принципе, она могла бы и раньше подсуетиться – люди уже погибали из-за склонности Доктора предлагать помощь всякой нечисти, взять хотя бы Midnight. С той лишь разницей, что Двенадцатому ни разу не very sorry, он просто в курсе, что люди смертны. И он в курсе, что хороший далек – это сломанный далек, я даже ожидал, что этого далека в финале уничтожат его же собратья, а не наоборот.
Так какого же чёрта Доктор даёт ему имя, переживает за него и так стремится его починить, то бишь сломать, пустив в свои мозги и показав не только красоту вселенной, но и – неизбежно – ненависть к далекам? У меня ответ банальный – судорожно всматриваясь в сущность далека и пытаясь услышать оттуда отклик хорошего, он самому себе хочет доказать, что и в нём, значит, это хорошее есть. Есть то, на что откликаться.
С одной стороны – хорошо, что Доктор таки ставит перед собой вопрос «Доктор кто?» и всячески рефлексирует на тему самоопределения: настало время собирать камни, не страдать по непричастности к роду человеческому, а выяснять, каков тот таймлорд, что смотрит из зеркала. С другой – отстраняться от людей и идти кормить с руки загрызня не кажется мне хорошим способом познать себя…
Robot of Sherwood
СпойлерзПрелесть что такое – какая музыка, какой экшн со всеми изящно неприкрытыми штампами старых добрых приключенческих фильмов, включая ужин(тм) героини и злодея, побег из тюрьмы(тм), народное восстание(тм) и финальную битву(тм) героя со злодеем, падающим в расплавленное золото! Какая милая сердцу костюмированная романтика с юмором, пафосом и the story must never end! Только что Доктор был хорошим далеком, и вот он снова сказочный герой, путешествующий среди звёзд. И самое прекрасное, что и то, и другое – правда. Моффат – тролль, но такие контрасты мне нравятся.
Listen
СпойлерзДоктор боится темноты. Уже интересно. Трогательная закольцованная история, в которой на Клару возлагают такую краеугольную роль в формировании самовосприятия Доктора, что даже как-то обидно становится за других спутниц, не забиравшихся настолько далеко. Но цепляет меня не это, а то, что Доктор снова ищет НЁХа с одной-единственной надеждой – а вдруг я не одинок? А вдруг, когда я говорю сам с собой, меня кто-то слышит? А что если кто-то останется, когда не останется никого и ничего? До какой же степени одиночества надо дойти, чтобы отправиться открывать дверь собственному страху – это даже круче, чем вести душеспасительные беседы с далеком.
Такими одинокими, пожалуй, не были ни Десятый, ни Одиннадцатый. Двенадцатый, похоже, просто не верит в людей как в надёжную опору. Люди, повторюсь, недолговечны. Тирфэйе, да.) Ни один человек при всём своём желании не сможет ему пообещать, что будет рядом до конца. Вот только без людей Доктор, противостоящий тьме солдат-без-оружия, не выстоит, это мы уже прекрасно знаем. Клара, конечно, молодец и многое понимает без слов: How long have you travelled alone? – но всё больше похожа на заботливую внучку, которая забегает обнять любимого дедушку в промежутках между попытками построить себе личную жизнь.
Её отношения с Одиннадцатым были более… близкими, что ли, не только и не столько в силу его молодости, сколько благодаря его умению говорить с ней на одном языке. У Двенадцатого проявления привязанности иные, она их не считывает, и возникает дистанция. Именно тогда, когда он смертельно нуждается в том, чтобы его услышали. Listen – это продолжение темы, начатой в первой серии. Listen – это персональный сигнал SOS Двенадцатого, причём чую, что спасать его придётся – что бы он в конечном итоге в себе ни увидел – от себя самого. Когда бездна начнёт вглядываться в него в ответ.

По-прежнему тащусь с Капальди. До чего красивый, а.

@темы: moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, ну оWHOеть теперь