Тоска
Каст
Храм, который выстроил постоянный сценограф Бонди, Ричард Педуцци, - ещё не благоустроен: голые кирпичные своды, столпившиеся с краю стулья, прислонённые к тёмной стене кресты. По крепостной стене этой неприветливой обители Анджелотти спускается на верёвке - в потемневшей белой рубахе, распахнутой на волосатой груди. Ризничий молится, то и дело нетерпеливо хватаясь за корзинку с обедом Каварадосси, пока, наконец, не утягивает оттуда яблоко. Самому художнику тоже не до вершин духа: на неоконченном полотне, которое он открывает, сперва видишь обнажённую грудь, а потом уже лицо в обрамлении светлых локонов - сложно представить портрет более светский. В этой церкви можно заниматься чем угодно, кроме общения с богом - вот хотя бы устраивать свидания. В упоминания о "набожности" Тоски не верится ни на миг.
Она врывается, в красной вуали, ещё будучи в образе, в сценическом возбуждении, - один спектакль закончился, другой ещё не начался. Каварадосси влюблён - по-человечески непринуждённо, радостно и жадно: обнимает, целует, любуется, смеётся. Тоска, как прирождённая актриса, - благосклонно принимает его любовь, тает от похвал, но всегда готова эффектно выплеснуть эмоции в театральном жесте. Узнав на картине знакомую маркизу, впадает в преувеличенный ужас, опрокидывая стул, снова и снова хватаясь за кисть и обмакивая её в чёрную краску с бездумной готовностью замалевать ненавистные чужие глаза. Тут у любого кончится терпение - и Каварадосси готов биться лбом о стену, пока, наконец, не удаётся выпроводить удовлетворённую произведённым впечатлением приму. Впрочем, не менее пылко, чем за свою возлюбленную Флорию, Каварадосси хватается за плечи Анджелотти.)
Впереди Скарпии из тени появляется металлический набалдашник его трости в форме хищной птичьей головы - не сокол, конечно, скорее - разжиревший стервятник. Наполеоновский камзол, на поясе - увесистая подвеска на цепочке, слишком короткой для часов, крупный перстень поверх малиновой перчатки. Фигура и лицо Чичикова, гневно выпучивает глаза, растягивает тонкую жабью улыбку. Барон - балованный зритель, и он хочет, чтобы представление вертелось вокруг него, - недаром прочит себе роль Яго, более желанную, чем лавры душителя революции. И Тоска легко клюёт на предложенный им сюжет - хотя бы уже ради того, чтобы бросить через всю сцену злополучный веер: обманутая возлюбленная - вот амплуа, достойное первой актрисы!
Даже праздник в этом мире - не церковный: радуются победе над врагом. А Скарпиа словно не замечает, как сзади на него с пением надвигается процессия в бело-красных одеждах, - только когда первые ряды оказываются совсем близко, недоумённо оглядывается, словно его застали врасплох, но не собирается уступать дорогу. Он вольно или невольно встаёт во главе этого крестного хода, убивая распростёртый у его ног веер тростью, как змею, встаёт на колени - но снова не для молитвы, а предвкушая, даже репетируя победу - между старым белобородым священником с трясущейся рукой, похожим на лубочного святого Николая с новогодних открыток, и статуей Девы Марии с тёмным деревянным лицом. Обращаясь к Тоске, Скарпиа бросается на эту статую и обнимает её - и все отшатываются, как от взрыва.
Читать дальше!