Традиционно совмещаю "большую уборку" с попытками сфотографировать крыс.
Начну с Широ и Ильсора, которым исполнился примерно год. Всё равно воспринимаю их как молодёжь, поскольку они всё ещё скачут как дети и забираются в гамак по решётке, игнорируя трубу и полку. Ильсор наел себе квадратную мордень, как у хорька, а Широ - неизменно "тощая крыса". Нет, он здоров, ттт, и не кожа да кости, мышцы вполне имеются, - просто ему жрать скучно, а скакать весело.
Ещё?
Они же по отдельности. Арзака-подозревака мимикрирует под плюшевые игрушки, а Широ следует первому крысиному вредному совету: если тебя фотографируют - умывайся!


Спок и ЛышкоНа младших по-прежнему сложно сфокусироваться, поскольку они кишат. Рыжий честный влюблённый(с) - Лышко, нежное облако кудрявых складочек - Спок.

Бонусом - Лышко, следующий второму крысиному вредному совету: если тебя фотографируют - почешись.


Пушкинские дикариЯ много времени провёл в засаде, честно пытаясь сфотографировать для вас Лань Чжаня. Но сиам всегда прячется либо за подушкой, либо за спинкой дивана, совершая между укрытиями короткие перебежки, и я не хочу пугать эту трепетную натуру, нарочно загоняя в угол. Зато Ясон посмелее, и к тому же за спинку дивана уже не пролазит Но очень смешно наблюдать за попытками - морда пролезает, а жёпа - застревает, и Ясон даёт задний ход, превращаясь в сердитый клубочек. Даже обои кусает рядом с лазом.
Ясон, как видите, - большой мальчик: сравните с подлокотником дивана. И мой любимый дедушка-коровушка Лорхан. Проседь уже и на фото, кажется, заметна. Лорхану выгул нужен явно меньше, чем мне - свежая фотка, но он спокойно сидит на месте и ждёт, пока моется его домик-спутник.

@темы: это крыса и ей не стыдно

Выгулялся: отнёс накопившуюся стеклотару в контейнер для переработки, забрал с почты бандероль с календарём от крысофонда, прождавшую меня четыре лишних дня, и прошёлся мимо оврага - по единственной зелёной зоне в округе. Когда отходишь от магазинов во дворы - там уже не толпа, но в целом гуляющих не меньше, чем в прежние времена. И хоть бы один человек из всех, с кем приходится расходиться на тропинке плечом к плечу, был в маске... но у меня респиратор, мне пофиг. Впервые увидел патруль из одной машины и двоих полицейских, которые сперва прошлись вдоль стены дома, словно прячась, потом проехали мимо. И явно не имели намерений хоть с кем-то общаться. Но не то чтобы я обольщался на их счёт. Зато сирень ещё не совсем отцвела и цветут каштаны, овраг после дождей буйно зарос лопухами и крапивой, зяблики чирикают и, осмелев, ходят едва ли не под ногами.

Прочитал сегодня зум-лекцию про классицизм и его рамки, взломавшего эти рамки Сумарокова - первого русского блоггера, его фанфик по Гамлету и его дочь, первую добившуюся публикации русскую поэтессу. Да, это беззастенчивая реклама В следующей серии - Московский театр: скандалы, интриги, расследования и просто чума (в буквальном смысле). Туда же, вероятно, подвяжу оставшиеся хвосты - и масонов, и вольтерьянство, и фужерчики(тм). Присоединяйтесь!
Беркане, Вере и Сумирэ - уруру за интерес и обсуждение после

А давеча заполночь услышал стук. Пошёл посмотреть, чем крысы могут так стучать - а это Ясечка заскучал, вытянул лапу из клетки, достал до пустой чашки, которая мне служит для разведения суспензий, и ею об решётку стучит. Теперь понятно, как Ясон-Длинные-Лапы до перчатки дотянулся...

За арт-в-пост отвечает единственный приглянувшийся кусочек из вк-флэшмоба покемонов. Вульпикс и НайнтэйлсВульпикс и Найнтэйлс:

(с)ci

@темы: moments of life, friendship is magic, catch 'em all, фанарт и иллюстрации, это крыса и ей не стыдно

Если в прошлый раз я узнал, что игротешу на субботней зум-игре, в пятницу вечером, то в этот раз всё было ещё внезапней. Птаха до последнего надеялась привлечь другого игротеха, и только вчера утром оказалось, что игротешить всё-таки мне. Концепция игры успела заметно поменяться: в прошлый раз у нас были Облачные глубины и дух неоконченных историй, а в этот - дрессиро...то есть тренировочный лагерь Вэней и демон, питающийся страхом. Птаха выдала мне персонажные триггеры, импровизация предполагалась проще прежнего - кушать ци у тех, чей триггер прозвучит в истории, традиционно через телеграм. Но в девять, когда игра должна была уже начинаться, я добился от Птахи уточнения, что мне придётся общаться ещё и голосом. К такому меня ни жизнь, ни техническое оснащение не готовили, но где игротех не пропадал.
Памятуя опыт разрядившегося к концу игры телефона, в этот раз я сел на зарядку. Слышал всех одновременно через наушники и с лоджии, где была Птаха, причём у Птахи звук запаздывал, но мне это не сильно мешало. А вот говорить перед телефоном (не поймёшь, ближе его держать или дальше, он же маленький!), не видя себя на экране, но слыша себя же в наушниках - очень... причудливо. Надеялся, что обойдусь одним сообщением, но напрасно - пришлось регулярно выдавать подсказки. Не обошлось и без неполадок - пропадала Птаха, пропадала Мэв. И не зум тут виноват, а сеть, увы.
Дальше об игре?
Реагируя на триггеры, особенно когда их встречалось больше одного за сказку, я неизбежно пропускал какие-то куски внутри историй, но все истории были отличные, проникнуться я успел.
Чуть было не доел Вэнь Нина Надо было помимо триггеров запросить у мастера количество ци у персонажей и считать, сколько у кого осталось. Вэнь Чао в лице Птахи доелся самовольно, в порядке мотивации.
У Чжулю возникала идея поесть демона в ответ Демон - не человек, так что на нём бы не прокатило, но сам факт! Wens bite back!
Немного жаль, что идею прогнать демона смехом озвучили, но не подхватили, - идея самопожертвования всегда как-то лучше прокатывает на играх. С другой стороны, из всего состава персонажей посмеяться мог бы разве что Вэй Ин, а его одного было мало - и к тому же у него вылетала сеть.
Вэнь Цин и Чжулю, как настоящие Вэни, устроили итальянскую забастовку и закормили демона собой Когда съелась Вэнь Цин, мы с мастером прикинули было и подумали, что демон сыт и пора прощаться, но тут вступил Чжулю. И какой это был огонь! Я сидел орал (письменно в Птаху), какие они вкусные и омномном. Демон даже проникся некоторым уважением к Чжулю, который насыпал все свои страхи в одну кастрюльку, так что его уже и пугать стало нечем - просто чувствуешь, что всё, страха не осталось, одна чистая энергия.
А каким трогательным солнышком был тихий заикающийся Вэнь Нин. И сколько нежности и заботы между сестрой и братом Вэнь. И какие чудесные были два брата-@баната Цзян Чэн и Вэй Ин, как нарывались с этим всем "Что ты мне сделаешь я в другом городе"! И такой канонично бесячий Вэнь Чао, за которого так беспокоился такой спокойный и вежливый Чжулю...
Так обе истории на прогонах Страшных сказок получились про победу над страхом, только по-разному. На первой игре я был как-то больше внутри атмосферы, словил выход вверх и для себя тоже, - сейчас, видимо, просто вымотался об разговоры вслепую (в том смысле, что когда я играю даже и незрячего персонажа - я точно знаю, что меня слышат, а когда не знаешь, расслышали ли тебя на том конце, - это отжирает порядочно). И подсчёт ци показался излишним функционалом - но тут мастеру видней, я-то вообще сторонник того, что чем проще, тем лучше, и что чем больше оставляешь реакции на отыгрыш, тем эта реакция ярче.
...За время игры успел проголодаться

Спасибо мастеру и игрокам! Птаха, Райна, Аонэ, Лис, Мэв, Тейт, вы круты и прекрасны!
Очень надеюсь, что когда закончится вот это вот всё, мы и вживую поиграем тоже. И всё-таки хочется в Гусу. Вэньский лагерь - тема многократно проэксплуатированная стекла ради, а сейчас испытываю острую потребность в ламповости.

@темы: ролевиков приносят не аисты, демоны по вызову круглосуточно

Фантастически красивые одуванчики на газонах состригли. Остались только под самым окном.
Май промелькнул как не было. Апрель тянулся как-то дольше, был насыщенней - а теперь будто наступила инерция. Не круто. Хотя нервов тратится меньше. "Притворился, что смирился..."(с), да-да.

Выход до Ашана оставил тягостное послевкусие. Единицы носят маски так, чтобы это имело смысл, включая кассирш. На улице - стада бессмертных пони, и все с детьми. Детей жалко.
Почитал сегодня про Японию (здесь и здесь), позавидовал. Немного печального ворчания.Там власти буквально бездействуют, потому что люди сами, добровольно(!) самоизолируются. Никаких запретов, ограничений и штрафов - люди могут идти куда хотят, но остаются дома. Можно ли представить, чтобы у нас людей попросили(!), а не приказали, сидеть дома на майские праздники?.. Смешно и грустно, да. Что ещё раз подтверждает, что единственный орган, защищающий от вируса, - это мозги.
У нас вопрос самоизоляции почему-то ставится как вопрос лояльности власти, а не как вопрос здравого смысла и необходимости выживания, хотя власть тут вообще ни при чём. Такой праздник непослушания - раз мама отвернулась, суну пальцы в розетку. Возмущение ущемлением прав и свобод было бы вполне понятно, если бы эпидемии не было, - но она, увы, есть, а её упорно исключают из уравнения. Немудрено, что власти скатываются в тихую истерику и пытаются, с одной стороны, всё контролировать, чтобы хоть как-то удержать пальцы от розетки, а с другой - хоть что-то разрешить, чтобы возмущались поменьше. Получившийся у них тянитолкай, разумеется, нелеп и убог. И печально, что от карательных мер, введённых против долбо#бов, страдают адекватные люди. Но от отсутствия сознательности - грустнее всего.
...Ладно. Раньше никогда не писал о социалке со времён театральной реформы, а тут что-то накипело(тм). Занудно напоминаю, что частное мнение в частном дневнике по-прежнему не претендует на истину, к каждому слову следует мысленно приставить "мне так кажется", креститься не буду, со словарём не сверялся.

Написал за эти два месяца 44 текста, из них семь - ЯнСин Персонажи как никогда помогают держаться на плаву. Стараюсь не думать о том, что вчера мог бы пройти Праздник чистого света и я начал бы работу над Самайном.
Игры по зуму - как секс по телефону Мне нужно смотреть в глаза, прикасаться, двигаться в пространстве, а по-другому - не тянет и пробовать. Даже завидую тем, кто получает от этого удовольствие. И очень надеюсь поиграть однажды вживую в то, во что играли по сети: в страшные сказки в Гусу - у Птахи, в Салем - у Хэлки... Вчера под этот Салем была потрясающая ночная гроза.
(Кстати, народ, а фотосессии по зуму - это как? Фотограф фотографирует экран?..)

Послезавтра - календарное лето, хотя по факту оно уже здесь. Очень скучаю. Переживём.

@темы: moments of life, ролевиков приносят не аисты

До(пере)смотрели Ланъю, скачали спешл эдишн Неукротимого с субами. ВпечатленияЭто 20 серий расширенного периода обучения в Гусу; дополнения, кажется, гомеопатические, но всё равно приятно ещё раз увидеть персонажей и обратить внимание на детали, незаметные при первом просмотре. Как хороша Вэнь Цин с мечом! И отдельно дорама радует тем, что в ней Янли тоже обучается в Облачных глубинах, тогда как в новелле она сидит дома (но почему-то присутствует на той организованной Яо Ночной охоте, на которой отчитывает Цзысюня). Check: Сичэнь говорит, что они с Яо одного возраста.
И продолжаем читать Небожижу. ВпечатленияЖена притащила в дом койота(тм) во все поля. Ору "Ну ладно я, но ты-то зрячий!" Но вообще читается не в пример легче, чем читался Магистр. Не то перевод лучше, не то Мосян научилась в какую-никакую динамику и интригу и даже в иронию, не то всё сразу (включая то, что и я стал легче воспринимать китайские имена). Хотя объёмы, конечно, пугают. Отжать бы воду - и всё это было бы в разы короче...

За одну ночь наснилось: много!
~ Какая-то игра в коттедже, после которой я искал Амарта, чтобы вместе возвращаться (почему-то на машине, и приехали мы вроде как тоже на ней), а нашёл Игниса в белом скафандре астронавта.
~ Незнакомая мне наяву девушка, которая участвовала в некоем конкурсе с исполнением собственной пьесы и потом вручила мне книжечку с текстом. По мнению жюри и зрителей, девушка совершенно не умела петь и пьеса была так себе, но меня подкупали её смелость и оптимизм, и я её всячески поддерживал.
~ Ранн, который обсуждал со мной моего персонажа для чего-то вроде НРИ - кота-наёмника (видимо, нечто вроде каджита в скорее научно-фантастических, нежели фэнтезийных реалиях), - и Птаха, пытавшаяся нам помешать, поскольку считала его вопросы слишком занудными. Я объяснял, что кот мог как познакомиться с остальной группой приключенцев раньше, так и сойтись с ней уже по ходу дела, ведь наёмникам не привыкать работать с самыми разными людьми - лишь бы заплатили. Затем Ранн - уже, кажется, по телефону - спрашивал о моём зверье, я отвечал, что у меня три кота ж, и меня при этом действительно облежали три рыжих котика. Ещё он спрашивал что-то о хомяках, и я рассказывал об онко-животных.
~ Снова Игнис, который, как Се Лянь, выявлял, кто являлся подвергшимся заклятию живым человеком, а кто - мёртвой марионеткой, по следующему принципу: человек мог сосчитать всех одушевлённых существ в комнате, включая кота, а марионетка называла только тех, кто по форме был похож на человека.
~ Кинологический семинар, на который мы случайно попали с матушкой. Один выдрессированный пёс, вроде питбуля, демонстрировал задержание - но не человека, а другой собаки: догонял, напрыгивал сверху как при вязке и, прижав к земле, придерживал за загривок, пока не подходил человек. Получалось быстро, эффективно, не травматично и вполне полезно - на случай, если какую-нибудь сбежавшую или брошенную собаку не смогут поймать люди. Также в аудитории были две общительных длинношёрстных таксы. Мы ушли чуть раньше, чем закончились вопросы от зрителей, поблагодарив за то, что нас пригласили послушать.
~ Метро, где я вместо того, чтобы спускаться, как все, по эскалатору, полез по какому-то тёмному техническому лазу вроде вентиляции. И заблудился бы нафиг на первой же развилке, если бы сзади не послышался дружелюбный голос, подсказавший, в какую сторону лезть. Когда мы вылезли в полутёмную подсобку, это оказался эдакий тренированный, высокий блондин, видимо, далеко не в первый раз промышлявший в этих катакомбах. Он указал мне на стоявшие на возвышенности две чаши, полные мелких монет. Одну чашу он принялся сгребать себе, хотя большую часть монет составляли бесполезные копейки, - видимо, чтобы выбрать из них монеты покрупнее уже дома. Я рассудил, что вторую чашу он оставил мне, благородно делясь добычей, но тут дверь в подсобку открылась, заглянула моя матушка, и мне стало неловко тырить монеты, пусть и ничейные. Я только заметил в общей куче и подобрал какую-то редкую советскую монетку. А матушка при виде парня сказала что-то о том, во что вырос тот, кого она учила, и мы вышли.
~ И напоследок - ещё кусочек зомби-апокалипсиса. На самом деле что в прошлый раз, что в этот - оно больше похоже на спонтанные вспышки безумия, когда люди внезапно начинают вести себя нелогично и непредсказуемо, так что не знаешь, в какой момент они могут стать опасны для себя или для тебя. Например, старушка, резко ломанувшаяся на оживлённую трассу... В общем, я бы обошёлся без таких картинок.

С немалым удовольствием готовил сегодня лекцию по европейскому барокко - итальянскому (с рождением оперы и да, теми самыми кастратами)) и испанскому (с Кальдероном). У меня уже была лекция о барокко как культурно-философском феномене, но теперь, переходя к конкретике и персоналиям, я не мог не хватать хвосты архитектуры, живописи и прочая. Всё-таки считаю свою задачу в полной мере выполненной, только если удаётся передать, чем жили люди того времени, что видели вокруг себя, как воспринимали мир etc., - в общем, атмосферу.
Прочитал с не меньшим удовольствием - и при рекордном количестве слушателей, аж волновался, как на первой лекции Спасибо всем собравшимся - Беркане и Кимури, Вере, Сумирэ, Марине и Асе - за интерес и вопросы, и за шляпу! В следующий раз перейдём наконец от барокко к классицизму - сначала отечественному, прежде чем за французский браться. Присоединяйтесь!
А Вера снова меня увековечила, цветным и с отчекрыженной чёлкой^^А Вера снова меня увековечила, цветным и с отчекрыженной чёлкой^^

(с)мадмуазель Бенкендорф / вк

UPD: Беркана нашла ценное - не чищенную, зато доступную запись последнего итальянского кастрата Алессандро Морески. Записали его в 1904 году на фонограф.

@темы: friendship is magic, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, радио Marcus FM, демоны по вызову круглосуточно, убого от бога, рисуют меня, чукча читатель

@темы: все побежали - и я побежал, соседи по разуму, be.loved

Апрельские тексты: пост раз, пост два.
Наша песня хороша, начинаем с начала (тем паче что и в предыдущем посте закончилось место), персонажи будут повторяться. Спонсор зарисовок - по-прежнему Амарт и красивые заявки.
и чтоб два раза не вставать - флэшмоб коллажей для персонажей я тоже возродил, заказывайте!

Первые пять тутКлауд ап Балор, ключ - "зимнее кружево". C:tD, pov, pg (снова смерть персонажа), 493 словаКлауд шёл, проваливаясь сапогами в снег, всё дальше от мельницы, зная, что как долго бы ни двигался вперёд, его приведёт к мельнице обратно.
Снег - чистый холст для воспоминаний, по белому чёрным рисуют следы, алым рисует кровь. Казалось - когда-то уже шёл так же, и чернела могила, выдолбленная в промёрзшей до недр земле, и причитала протяжно не то вьюга, не то голодная волчья песня. А всё, что было между этим когда-то и застывшим сейчас, - цветной сон, яркая вспышка, затесавшаяся по недосмотру в заевшую чёрно-белую плёнку. Вспышка, которую времени не стереть.
Сейчас и тогда - небо в седых вязах, с кронами искорёженными, как старческие пальцы, щёлкающими на морозе. Сейчас и тогда - рёв чёрной реки и бесшумно падающие с потревоженных ветвей ледяные осколки. И чернильные тени на снегу мельтешат неровным узором, рваным кружевом, заставляя щуриться, - влага проступит в уголке одинокого глаза и тут же замёрзнет, покалывая хрустальной пылью.
И сейчас, и тогда потянешь клинок из ножен, только чтобы увидеть своё отражение, - и себя не узнаешь. Я ли это, или - уже самозванец, доппельгангер, поменявшаяся с хозяином чёрная тень? Не мертвец, не жилец, похороненный заживо пленник, и ни встреч, ни разлук, одна сладко горчащая память об однажды сбывшемся чуде. Некуда возвращаться, блуждая по кругу, нечем утешиться, обмануться, - живой образ не призовёшь в небытие, не представишь красоту среди холода, сквозящего изнутри.
Ни сожалений, ни прощения, лишь прощание до последней крови. Скоро два месяца с похорон Тониса, - в этом безвременье словно вчера. На чёрно-синем сосновом лапнике - голые кости белее снега и молока, в черноту запрокинутые глазницы, и от белой луны не зажечь огня. И клинок, который Тонис сковал для себя, с рукоятью оленьего рога, почернел, как если бы кто-то занёс его над жертвенником, полным коптящих свечей. Клауд не стал очищать его от своей крови, меч вместе с учеником лёг в чёрную землю бесснежного ноября. Словно вчера, - и словно завтра повторится всё то же, и то же было тогда, много веков назад. Когда к нему приходили те, кого больше некому было учить быть теми, кем они были, - кто бы мне рассказал, кто я такой! Кто бы ответил, почему снова - он, а не я.
Короткое слово "проклятие" - чёрное чрево чистилища, припорошенное белым. Снег сойдёт как змеиная шкура, по весне восславим благую месть: в одночасье распоротая нарушенной клятвой плоть срастается быстро, но на месте сердца, оставшегося за порогом тюрьмы, до сих пор зияет пустая яма. Сколько в ней талой воды и крови; должна ли стать глубже, чтобы в неё наконец лечь с головой и забыться?.. Но - сталь запоёт на взмахе, и что-то в груди отзовётся ей, не желая сдаваться.
Клауд шёл назад, всё ближе к мельнице с каждым вдохом. Уже виднелось впереди чёрное колесо - будто в провале на пудренно-бледном лице зимней Грёзы торчала с изнанки одна шестерня, ворочающая время, дробящая судьбы. Шёл назад, чтобы там, в окружении тех, кого тащишь с собой на дно, там, за работой, позволяющей сохранить себя хотя бы в чёрных узорах чеканки, - вновь попытаться поймать ускользающую светлую тень, по крупицам вырвать у прошлого право на воспоминания в живых оттенках тёмной лазури.

Сяо Синчэнь (и другие), ключ - "инициатива вслепую". MoDao ZuShi, слэш, pg, 932 словаСинчэнь посчитал монеты, лежащие на ладони. Он ещё не вполне привык к деньгам, но уже научился понимать, какое их количество могло считаться достаточным, а какое - не очень. Прежде в своих странствиях он ни разу не просил денег за работу и мог довольствоваться тем, что люди давали бродячему заклинателю приют и скромное угощение. Случалось, крестьяне делали вид, что вовсе ничего не должны кому-то, на ком нет символа того или иного клана, - а порой чья-то щедрость превосходила все ожидания, позволяя запастись лепёшками и долгое время не голодать. Теперь же у него был дом, постоянно требовавший мелкой починки, и А-Цин хотела выглядеть не хуже других девушек в городе... "Наш маленький клан", как он говорил, когда А-Цин просила рассказать о жизни других заклинателей.
- Уважаемый городской глава, заклинатели не питаются одной энергией ци из воздуха, как бы нам того ни хотелось, - произнёс Синчэнь мягко. - Не говоря уж о моей младшей сестре.
Если бы не прохудившийся водосток и не пристрастие домашних к ароматной овощной похлёбке, он никогда бы этого не сказал, - но в его жизни многое изменилось.
- За такие деньги, - добавил голос его напарника по Ночным охотам, - я в следующий раз подожду, пока чудовище тебя сожрёт, а потом вырежу твой кошелёк из его брюха. Вот этим самым ножом.
- Вы мне угрожаете, - выдавил глава враз севшим голосом, но сундучок его казны щёлкнул снова.
Понимая, что чиновник отвернулся, Синчэнь протянул руку и безошибочно дотронулся ладонью до плеча. Негромко проговорил, склонившись к уху и улыбаясь одним только голосом:
- Прошу тебя, А-Мэй... Направь свой пыл в другое русло.
- Как ты нетерпелив, даочжан, - прошептал тот в ответ ещё тише, и от этого горячего шёпота, коснувшегося кожи, лопатки свело приятной дрожью.
В самом деле, многое изменилось.
В его ладонь легло ещё несколько крупных монет, и Синчэнь, благодарно кивнув, убрал их. Городской глава, казалось, выдохнул с облегчением.

Многое изменилось, и если прежде Синчэнь открывался шаг за шагом, одновременно изучая чужое тело, читая тончайшие оттенки его реакций, то со временем А-Мэй стал давать ему больше свободы, словно желая проверить, полностью ли даочжан преодолел своё стеснение, когда был с ним, - и хвалил за смелость. Синчэнь смущался всё равно, но чувствовать удивление того, кто не привык быть желанным, ему особенно нравилось.
Не менялось лишь то, что он старался сдерживаться при А-Цин - зная по себе, как чутко слышат слепые, и сколь многое можно понять на слух. По мере того, как она становилась старше, неловкость только возрастала: дети беспечны и склонны думать прежде всего о себе, а девушки не могут не обсуждать между собой взаимоотношения близких. Она, конечно, не спрашивала, - да и о чём? У сирот не было предков, пред лицом которых надлежало приносить брачные клятвы, и не было семьи, в которую старший мог бы привести избранника. Всё это - церемонии для кланов покрупнее, нежели бывший похоронный дом на отшибе всеми забытого городка. А что до богов... небожители знают обо всём и без клятв.
И эта безродность, и необходимость прятаться от людей в глуши, которую те избегали (и напрасно, ведь мертвецов тянуло к жилью и к хоженым при жизни тропам), роднила их двоих с дикими зверями, но Синчэнь не считал это чем-то постыдным. Когда он только спустился с Неизвестной горы, над которой лишь изредка пролетали дикие гуси, многообразие жизни поразила его не меньше, чем многоцветье и многоголосье людской толпы, - и прочие живые существа порой казались ему понятнее людей. Они редко бывали друг с другом жестоки без нужды, и часто бывали нежны.
В присутствии А-Цин Синчэнь мог взять друга за руку, поцеловать пальцы, поднеся ладонь к губам, мог обнять сзади, прижавшись всем телом, или ластиться как кот, устраиваясь щекой на плече или на груди, слушая стук сердца, - а когда А-Цин уже засыпала или ещё не проснулась, поцелуи становились жарче, ласки - откровенней. Но только когда она уходила в город до вечера, он мог разрешить себе говорить и делать много большее.
- Даочжан, вы с бездельником заработали много денег? Дашь мне монетку? Я хочу пирожок с бобами.
- Сказала дармоедка, - заметил А-Мэй.
- Держи. - Синчэнь протянул ей монету, и А-Цин, поведя рукой в воздухе, схватила её и принялась цеплять на нитку на запястье, чтобы не потерять. - Только не потрать сразу всё на конфеты.
- В городе может найтись и что послаще конфет, - протянул А-Мэй.
- Ничего не может быть слаще конфет! - фыркнула А-Цин и удалилась под его смех.
Едва глухой стук бамбукового шеста пересёк двор, Синчэнь обернулся на голос, потянулся ладонью, кончиками пальцев касаясь ключиц под небрежно запахнутым воротом.
- А-Мэй... - проговорил он, преодолевая смущение. - Ты ведь позволишь мне сегодня начать со сладкого?..
Синчэнь любил доставлять ему удовольствие, и способ поначалу не имел для него большого значения. Но в прошлый раз он почувствовал, что хотел бы... что ему не хватало... Что-то вновь изменилось, он научился чему-то, для чего пока не знал названия, - и только слов для выражения своих желаний по-прежнему недоставало.
- Конечно, даочжан. Что ты имеешь в виду?
По улыбчивому голосу ясно: он понял, но хочет услышать. И невозможно не поддержать эту игру.
- Я хочу почувствовать твой вкус. Всего тебя.
Синчэнь быстро облизнул пересохшие от волнения губы - и по прерывистому вздоху в ответ запоздало догадался, как двусмысленно это могло выглядеть для зрячего. И собственные мышцы в низу живота напряглись, отзываясь на эту догадку.
Также подумалось вдруг, что сближение вслепую было, быть может, проще: между ним и телом А-Мэя не стояло зрение, любоваться им могли лишь руки и губы. Потому не было ничего неправильного в том, чтобы при свете дня опуститься на колени на край постели и целовать, поддерживая ладонью, и свод стопы, и колено, и внутреннюю сторону бедра, - просто так лучше видно, просто тянешься к теплу, и ощущаешь течение жара в желанном теле не хуже, чем в своём. Казалось, они знали друг друга лучше и полнее, чем все зрячие любовники Поднебесной.
И это было тем, что точно не изменится.

Йокоя Канзаки, ключ - "никогда не забыть эту темноту". Loveless, немного слэш без рейтинга, 806 слов- Поделишься?
- Чем, сигаретой?
- Ну да. Я всё ещё не курю, но необходимость дышать глубже - успокаивает. И ты не против немного пройтись?
- Я всегда за. Но думал, что ты устал и вызовешь такси.
- Я устал смертельно, но если не развеюсь, просто не засну. Знаешь, из некоторых ситуаций лучше уходить физически. Это правда работает.
Сигареты хватило на половину расстояния до ближайшей станции метро по почти безлюдному кварталу. Канзаки не сразу осознал, что начал тлеть фильтр, вдохнул едкую горечь, которую захотелось сплюнуть, и, затушив окурок о фонарный столб, огляделся в поисках кафе с верандой, где могла бы быть урна. В парках, ради туристов, оные порой встречались, чего не скажешь об улицах, - а мусорить не хотелось. Кирицу понимающе хмыкнул и подставил пустую пачку.
- Не ожидал, что так скоро приобрету опыт, о котором на конференции не расскажешь, - признался Канзаки наконец. - И я даже не о курении. Тем паче что в юности ушастой я уже пробовал.
- Не жалеешь, что со мной связался?
- Ничуть.
Он обнял руку Кирицу своей. Ранним утром было прохладно - или же слегка знобило от переутомления. Пожалуй, несколько встреч с клиентами понадобится перенести.
- Стараюсь не думать о том, что это я всё испортил. Все отвлеклись на дверь...
- На твоём месте мог быть кто угодно, - заметил Кирицу.
- Я это понимаю, конечно. Но справедливо судить на свой счёт не всегда получается. Тут и помогает взгляд со стороны.
Канзаки уже успокоил всех, кого мог, что врачи и полицейские никого ни в чём не обвинят, - оставалось убедить самого себя, что за ними никто не следит, никто не найдёт их по следу и не заставит давать показания. Сознание отказывалось признавать, что из ряда вон выходящее событие пройдёт без последствий: если ты взрослый и справился, значит, и отвечать за это тоже тебе.
- Ты вытащил нас оттуда - вот тебе взгляд со стороны.
- Мне следовало раньше догадаться про шифр латиницей...
- Тебе следует снять с себя ответственность. В конце концов, никто из твоих клиентов не пострадал. А что до того парня... - Кирицу повёл плечом. - Ему ещё повезло. Могло быть хуже.
Канзаки кивнул. И даже чуть улыбнулся, представив, что кто-либо другой на такую реплику мог бы и возмутиться. И уж точно никто не догадался бы, что, во-первых, Кирицу его сейчас утешает, а во-вторых - что успешно.
- И это я понимаю. Я тоже Бездушный, не забывай, - он усмехнулся, чувствуя, как внутренний взрослый ослабляет хватку. - Я не смог бы работать с людьми, если бы принимал их трагедии близко к сердцу. Но, надеюсь, отсутствие ушей не слишком порушит ему карьеру.
Кирицу снова пожал плечами. Они оба не интересовались популярными сериалами и тем, как их снимают.
- И... ох, я не должен такого говорить, - Канзаки, посмеиваясь, покачал головой, - но, возможно, им придётся переписать сценарий.
Вместе с нервным смехом напряжение окончательно отпустило. Он не сомневался, что пережитое не забудется так просто, и что темнота, из глубины которой слабые лучи фонарей выхватывают глянцевые края лужи крови на кафеле, ещё будет вставать у него перед глазами. Но сейчас думалось о другом. О том, что в мире, частью которого он стал, понятие нормы надлежало сильно сдвинуть.
Этот новый мир Бойцов и Жертв был похож на оживлённую трассу где-нибудь в Каире, где правил дорожного движения не существовало, а немногие дорожные знаки, ещё не выломанные на металлолом, начисто игнорировались. И чтобы перейти на другую сторону улицы, тебе нужно сделать шаг и пойти. В противном случае ты так и будешь топтаться на тротуаре, а пролетающие мимо таксисты в своих крошечных громыхающих фургончиках будут над тобой смеяться.
Зато, как только ты пойдёшь, - не слишком быстро, не слишком медленно, не останавливаясь, - все водители сразу увидят, что ты есть. Ты - часть потока. Они будут нестись перед тобой и позади тебя, но там, куда ты сделаешь следующий шаг, - затормозят и огромные грузовики, и велосипеды. Главное - не уступать. И не пытаться бежать. Немногие справлялись с этой задачей. И немудрено, что многие заявляли "Я здесь!" громче, чем другие. Проще говоря - выглядели как светофор.
- Эй. О чём задумался?
- О том, что в этом есть и опасность, и свобода... В том, что этому миру плевать на то, кто ты такой, - мужчина, женщина, да хоть говорящий хомяк. Важно только то, с какой скоростью ты движешься. В других сообществах всегда приходится доказывать, насколько ты вписываешься в рамки, а здесь...
- Здесь нужно показывать, как ты умеешь за них выходить?
- Да. Это как... естественный отбор наоборот. Выживают только мутанты.
- Я смотрю, ты удовлетворён средой для наблюдений.
- Я радуюсь разнообразию. Буду отдыхать с простыми людьми и их простыми проблемами.
- А со мной?..
- А с тобой буду чувствовать себя счастливым, где бы ни находился.
И было нечто особенное в том, чтобы идти вдвоём по тонкой грани между двух миров, в час между ночью и днём, принадлежавший только первым будильникам. Выбирая, какие законы и правила нарушать, - когда Канзаки мог донести окурок до дома, но вовсе не собирался отказывать своему Бойцу в намерении прямо сейчас (пока Канзаки не сказал ещё чего-нибудь смущающее) попробовать, каково целоваться с ним после выкуренной им сигареты.
(И неважно, что сам Канзаки не почувствовал разницы.)

Марджери Уитсон, ключ - "собирать наугад". Барраяр, джен, pg (мат, война), 787 слов- Прежде чем поджечь снаряд, вот эту деталь вставляешь сюда, вот так... Все сейчас повторили за мной. Так, стоп! Боец!..
- Чо?
- Ты когда трахаешься, тоже не в ту дырку попадаешь? Дай сюда. Теперь внимательно смотри, а то один сломал, другой потерял, горюшко. Запомнил? Давай сам, чтоб я видела.
- Да всё я понял уже! Пусти, стерва, я пойду.
- Техника, мать твою, безопасности! - отрезала Мардж. - Если без пальцев ко мне вернёшься, я... я...
- Ну и что ты мне сделаешь?
- Замуж за тебя выйду, вот что, - пообещала мрачно. - С ложечки буду кормить.
- Ты мне тут не угрожай! - беззлобно осклабился партизан и удалился, посмеиваясь, но шагах в десяти обернулся и салютовал через плечо. Совершенно не по уставу, но вроде как старшей по званию.
Из какого только говна и палок не приходилось собирать! И ещё по хренадцать раз объяснять очередному энтузиасту, притащившему не поддающийся починке кусок оплавленного пластика и металлолома, что для того, чтобы "закоротить проводочки и сделать бум", ебаться с этой мёртвой рухлядью придётся пару суток. А "бум" всё равно получится такой, что только детишек на Зимнепраздник веселить.
В чужие руки Мардж отдавала только безотказные, много раз испытанные, простые как валенок "зажигалки" с термитной начинкой, - не столько чтобы убить, а больше напугать, когда в дыму запылавших складов и прочих построек мечущихся как куры цетов и перерезать проще. Себе оставляла игрушки опаснее и сложнее.
Зажечь горелку, высушить гремучую ртутную соль до серебристой пыли взрывчатого порошка. Пламя тонкими синими язычками лижет снизу чугунный противень, трещат и мерцают крупинки. Запаять стеклянную трубку, вставить запал. Свинцовый грузик разобьёт запальную трубку - и будет взрыв. Главное, чтобы не раньше, чтобы не сейчас. Иначе только клочки от тебя и найдут: разбрызганный мозг, разорванное мясо. Свалят руки-ноги на тачку и сбросят в яму. Мардж порой - когда не была сосредоточена на работе - представляла себе что-то эдакое. Вот есть глаза (бабушка когда-то говорила - красивые, да что она понимает, обычные глаза), вот волосы пахнут берёзовым дёгтем от вшей (и блестят как бешеные из-за него же), - а ошибёшься, взорвёшься, и никто ни глаз, ни волос не подберёт.
Если работать ночью - звёзды такие близкие, как зубья алмазной пилы, занесённые над планетой. И не проспишь тот заветный час, когда горы вытканы синим и алым, подобно знамени, травы пахнут остро, будто примятые, и цикады орут. Воздух густой, сладкий - сливочный, а в нём стрижи пикируют серебряными ракетами, рисуя свою морзянку сплошными тире. Так и живёшь, от рассвета к рассвету, наугад, на глазок, до барраярского слова "авось", которого не было в словарях.
И как искры на фитиле где-то в глубине тебя - и эта рассветная дымка, которую не поймаешь ни на плёнку, ни на карандаш, и что-то лучистое в уголке чужих твёрдых губ, не улыбавшихся никогда, и роса, промочившая сапоги, и единственная слеза, затерявшаяся в бороде. И чей-то последний привал с последним пайком, сгорающим в промасленной бумаге в ямке для возжиганий, выложенной камнями. Сколько лет ему было, откуда он был - никто так и не смог сказать. Рассказали только - что звался Федька и что в подвале занятой цетами деревни залёг на пять дней, как волк, обложенный в логове. На шестой нашли - застрелился. И дальше пошли - к юго-востоку, а там таких федек по деревням...
О том, кому валить цетского командира, спорили до хрипоты.
- Если ты там ляжешь - у нас больше таких специалистов нет!
- А если твой щегол не добросит - они нас тут всех накроют, и тебя, и меня! А так, пока их хватятся, - нас уже ищи-свищи.
Пошла сама, с небольшой огневой поддержкой.
Застыла, разглядывая, - сперва в бинокль, после - без него. Цетский мобильный отряд что-то вёз на телеге, покрытой брезентом, - никакой другой транспорт по такой дороге, от которой одно направление, не прошёл бы. Шестеро - и сам командир седьмым, красивый даже, будто отлитый из матового металла, да все они красивые.
- Не заснула там? - шепнул напарник участливо. - Не пора?
- Пора. Блядь, лошадь жалко.
- А Федьку тебе не жалко?! - прорычало в самое ухо, обожгло.
- Никого не жалко, - сказала одними губами себе, красивому цету, вздыбленным горам.
Вышла из укрытия, по-овчарочьи приникая к земле на бегу след в след, с другой стороны свистнули выстрелы - отвлечь. Бросила с пяти шагов, легла вниз лицом, обняв руками голову. Привычный гул, как молотом по наковальне, заглотнувший все прочие звуки. Землю с поверхности дороги сорвало как скальп. Приподнялась, глядя на толстый столб жёлтого дыма в чёрных клочьях, ширившийся кверху воронкой, заслонявший небо. Рукава обгорели и дымились, со лба стекала струйка крови, но повезло не встретиться с осколками.
Подбежали остальные, рассредоточились, достреливая раненых. Пахло горелым мясом, чернели раздробленные колёса. Цетский командир лежал на вспаханной взрывом земле ничком, широко раскинув ноги, под неестественным углом согнулась рука, едва соединённая с телом волокнами мышц и формы. Лошадь, повалившаяся на спину, уже не билась.
День начинался ясный, сверкавший на солнце. Ели от жары поникли лапами, пахло смолой. А потом - потом вновь упадёт короткая весенняя ночь, зажгутся сигнальными огоньками звёзды, и снова за Мардж останется последнее слово: "Ну... авось".

Иезекиль Сарк, ключ - "алое на алом". W:tA, джен, pg (война), 1520 словИезекиль впервые поднялся на борт железной птицы, когда был ещё щенком и не так давно научился оборачиваться человеком. Наставник взял его с собой в тренировочный лагерь где-то в Афганистане. Предупреждал, что при взлёте может закладывать уши и нужно сглатывать, и Иезекиль всё время посадки молчал как рыба - копил слюну, чтобы её проглотить в нужный момент. Уши так и не заложило, а высота показалась какой-то ненастоящей - за окошком иллюминатора всё быстро превратилось в цветные лоскутки, затем заволоклось скучными облаками. Даже посадка вышла совсем не страшной.
Укрепления лагеря запомнились ему в спектре ночного зрения: когда они прибыли, час был поздним, небо было затянуто тучами, и луна ещё не взошла. Вспыхивали и тут же гасли огни. Небольшая крепость стояла на плите красного известняка над слиянием двух речушек, обрывы от фундамента уходили вниз на ту же высоту, на какую поднимались стены. Позже Иезекиль открыл для себя дорожку, что шла по верху стены, и её каменная ограда напоминала ему челюсть с редкими зубами. Впрочем, почти всё время уходило на тренировки, а когда он бродил по непривычному каменному мешку, все вокруг были слишком заняты или слишком спешили, чтобы объяснить ему, почему всё устроено так, а не иначе.
Самым странным было высокое железное дерево, на котором росли тарелки, сверкавшие на солнце.
- Что это за место? - спросил он однажды молодую гару из хомидов, выглядевшую наиболее приветливой. - Оно священное? Мне сюда нельзя?
- Это центр связи, - ответила она с лающим людским смехом. - И священный он только для тех, кому не терпится узнать новости.
Иезекиль понял не все слова, но уяснил, что это какое-то создание Паучихи, и больше железными тарелками не интересовался. Он не понимал, зачем нужно было перенимать обезьяньи ухищрения, если Теург может передать важное сообщение при помощи духа, а для остального имелись быстрые лапы курьеров.
Щенкам не сообщали всего. А то, как быстро и чётко их согнали с тренировки за стены одним утром, явно говорило о предварительных приготовлениях.
В этот раз Иезекиль не спрашивал - он чуял и сам. Горячий влажный ветер доносил чуждый, отвратительный запах, напоминающий вонь гнилых зубов из пасти самой дряхлой волчицы в его родной стае - её чаще других оставляли присматривать за малышнёй.
Передние ряды чужаков показались по всему гребню. Когда Иезекиль взбежал на стену - орда уже бросилась на вышедший ему навстречу отряд. Нападавшие были похожи на гару - вернее, пародию на гару. У некоторых почти не было шерсти, а кожа была складчатой, испещрённой шрамами и язвами. У других мех походил на бесцветные обезьяньи волосы, быстро слипавшиеся от крови. У кого-то полные искорёженных зубов пасти никогда не закрывались и сочились слюной, у кого-то - никогда не закрывались глаза без век, окружённые ороговевшими рубцами. Они шли пританцовывая, неестественно покачиваясь и изгибаясь, как те курившие сухую смолу дервиши, которых Иезекилю однажды показал наставник во время прогулки в обезьяний город. Вместо рыка или воя твари издавали пронзительный визг. Их были тысячи.
Иезекиль отвлёкся, заметив рядом с собой знакомую гару. Она поставила металлический инструмент, который был с ней, на треногу и принялась подкручивать какие-то небольшие рукоятки, глядя в трубу на верху инструмента.
- Порядок, - пробормотала она.
В левое ухо Иезекиля ударил гром. Он откатился и зарычал, вздыбив шерсть, рефлекторно готовый к бою. Ухо заложило. Девушка взглянула на него расширившимися глазами.
- Ох, прости. Надо было тебя предупредить.
Она снова повозилась с рукоятками, и инструмент плюнул огнём. Далеко на каменном поле тварь с факелом, горевшим зелёным, взвизгнула, упала и завертелась, царапая себя когтями. Иезекиль со смесью животного страха и благоговения уставился на оружие. Долгое мгновение хозяйка этого артефакта смотрела на него непонимающе, но наконец догадалась.
- А, ты же дикарь. - она повела прибором из стороны в сторону, ища очередную цель. - Это называется винтовка. Она стреляет кусочками серебра, они называются пулями. Пуля не больше фаланги твоего мизинца, но летит так быстро, что пробивает тело насквозь. Толку от этого мало, но я пока не умею сражаться в криносе, как и ты...
Вокруг неё на стене такие же молодые хомиды заставили винтовки заговорить.
Нужно обратиться, подумал Иезекиль. Тогда он тоже сможет помочь. Хотя бы так.
Наставник говорил, что с каждым разом переход будет всё менее болезненным. Хотелось бы верить. Пока ему казалось, что при превращении его растягивают, как шкуру на раме для выделки, и человеческое тело ему совсем не нравилось.
Когда он смог встать на две ноги, даже менее острое зрение хомида могло различить вторую волну врагов. В их рядах засверкали вспышки и раздался треск - будто жир на сковородке.
- Ложись, щенок! - рявкнул один из стрелков. - Они отстреливаются.
Что-то прожужжало мимо, ударилось о стену сзади и с визгом отскочило. Иезекиль бросился на пол плашмя. Стрелок обернулся на него, весело скалясь:
- Сейчас будет жарко.
Иезекиль приподнялся и показал рукой на оружие:
- Покажи, как это работает.
Стрелок покачал головой.
- Не выйдет. - он похлопал по винтовке ладонью. С его тяжёлого подбородка падали капли пота и, касаясь металла, тут же испарялись. - Чтобы этому научиться, нужны многие месяцы.
Иезекиль бессильно зарычал, вглядываясь в поле боя. Тучи красной пыли поднимались до самой кромки стен. Алая кровь впитывалась в красный песок. Один из подстреленных выродков ковылял, истекая кровью. Шкуры на его морде не было вовсе - только голые мышцы и кости черепа, и казалось, что его безгубая пасть постоянно улыбается. Иезекиля передёрнуло от отвращения.
- Пригнись, - прорычал кто-то.
По стене размеренно колотил металлический дождь. Металлические пчёлы жужжали мимо ушей. Иезекиль понял, что они предназначались ему как единственной видимой цели, но уже догадался, что обычные пули не причинят ему большого вреда. Показав пулям фак, он присел за бруствером.
Твари стали появляться группами, которые что-то тащили. Стрелки сосредоточили огонь на них. Иезекиль видел, как гару-мутанты корчатся от ожогов серебра, но их было слишком много.
- Прижмись пониже! Сейчас будут кидать тяжёлые штуки.
В красном воздухе расцвели чёрные клубы дыма и развеялись на ветру. Послышались приглушённые удары, как топот огромного зверя. Чья-то рука прижала Иезекиля к перегретому, обжигающему камню. Раздался тонкий, пронзительный вой, и за стеной ухнул удар, а за ним ещё несколько, и лишь один - в пределах стен.
- Как пристреляются, - спокойно пояснил стрелок, - бомбы посыплются градом.
Второй залп лёг ближе. Несколько снарядов залетели за стену. Шума была много, но повреждений - меньше. Укрепления строили на совесть.
Третий залп лёг целиком внутри.
- Теперь надо молиться на центр связи, - прошептала непонятные слова гару, которая заговорила с ним первой. Пули у неё закончились, а одежда почернела от пота.
Потом вой повторился, и Иезекиля швырнуло с такой силой, что, кувыркаясь, он не мог понять, где верх, а где низ, пока не врезался в камень - и от удара в глазах наконец потемнело.
Когда он открыл глаза, от лагеря остались развалины. Окна были выбиты, коридоры разорваны в клочья. Несмотря на то, что здание было почти целиком каменным, кое-где полыхал огонь, и щенки тушили его, передавая вёдра по цепочке. Похоже, Иезекиль упал с большой высоты, но ему повезло: его не завалило камнями. За воротами и в воротах продолжалась бойня. И думать было нечего о том, чтобы превращаться в таком состоянии, поэтому, когда внутрь прорвалась первая израненная тварь, Иезекиль подобрал острый металлический прут и тыкал в неё, пока щенок постарше повис у неё на загривке. Ни один из этих ударов не был смертельным, но тварь всё же упала, и вдвоём они размозжили ей голову тяжёлым камнем. Теперь отступали не только щенки, но и взрослые защитники крепости.
Центр связи на дальнем краю лагеря стал последним бастионом. Бомбы падали снаружи, но не дотягивались, лишь в окна залетали осколки. Непонятные приборы были разбиты.
- Доблестная была битва, - прошептал Иезекиль.
Он был столько раз ранен когтями тварей, что мог только лежать и не сомневался, что скоро умрёт. Но не раньше, чем враги войдут внутрь и он будет кусаться так, что даже смерть не разожмёт его зубы. И плевать, что человеческие зубы такие тупые.
- Мы послали сигнал, - ответил хомид, сидевший рядом. - Помощь придёт.
Но время шло, и рикошетившие от стен пули добавляли раненым проблем. Иезекиль уже на собственной шкуре убедился, что недооценивал железных мух. А бесполезные создания Паучихи стали осколками стекла и металла.
Внезапно огонь стих.
- Идут!
Иезекиль подался к окну. Голова закружилась, но он навалился на камень и подождал, пока в глазах перестанут мельтешить красные круги на фоне красного песка. Тогда он увидел, как вдоль речного русла летели три металлических креста, похожих на кинжалы. Таких железных птиц-хищников ему ещё не доводилось встречать. Держа нерушимый строй клином и вибрируя в горячем воздухе, птицы пронеслись над ордой и выронили тень, излучавшую невообразимую свирепость, эхо которой достигло, должно быть, даже Умбры. Грохнул взрыв, Иезекиля отбросило от окна волной, он задохнулся от боли во всём теле и больше не пытался встать.
Через считанные минуты противники бежали. Два летающих креста помчались в погоню, а третий приземлился на мелководье речной стрелки, внутри которой и стояла крепость. Горстка уцелевших защитников отправилась встречать своих спасителей. Иезекиля несли в лапах, и он пришёл в себя уже на борту, при взлёте.
- Нужно... оплакать павших, - прошептал он.
- Скоро, щенок. Скоро. - сидевший рядом с ним гару-арун держал глаза закрытыми. Похоже, в кормовой кабине бомбардировщика ему было тесно и неуютно.
Иезекиль выглянул в иллюминатор. На красном песке чернели кляксы неубранных вражеских тел.
- Я думал, трупов будет больше.
- Танцоры пожирают своих мертвецов. Змей правит этим местом. - гару всё же открыл глаза и взглянул на краешек неба, затянутого пылевым облаком кровавого цвета. - Быть может, скоро он будет править миром.
- Откуда? - требовательно спросил Иезекиль. - Откуда будет править?
Гару наморщил губы, потешаясь над его вопросом.
- У него много гнёзд к востоку отсюда.
- А железные птицы туда летают?
Арун помолчал, что-то обдумывая, и кивнул утвердительно.

Доминик, ключ - "я подарю тебе...". C:tD, джен, точечно слэш, pg, 1574 словаДоминик ткнул пальцем в календарь на стене, где один из дней был размашисто обведён красным маркером.
- Через неделю у ма день рождения. Не забудь поздравить.
- Спасибо.
- Вообще-то это ты всегда об этом помнил, а я вечно забывал, - сатир сцепил пальцы на затылке и завалился на кровать своей комнаты. Ему нравилось чувствовать себя чуточку хозяином положения. - Страшно сказать, но твоя амнезия меня дисциплинирует.
- Это не амнезия...
- Да знаю я, знаю, - Доминик примирительно поднял ладони. - Ты - не он, это мы уже уяснили. Пожалуй, ты даже лучше. Но ты - мой брат.
Гвинн присел на край кровати.
- Я не знаю, что преподнести твоей... нашей матери. Расскажешь, что она любит?
Доминик поскрёб подбородок. Он не то чтобы задавался таким вопросом раньше и обычно полагался на его величество случай: что попадётся под руку в ближайшей к школе лавке гаражных распродаж. Что бы это ни оказалось - подушка с вышитыми щенятами или скатерть вопиюще оранжевого цвета с идиотскими бантиками по углам, - ма всё равно будет так рада, словно мечтала об этом всю жизнь.
Но правильный старший братец - другое дело, поэтому Доминик напряг память и пустился в пространные рассуждения о том, что смертные за сотни лет не разучились дарить друг другу цветы и что ма нравятся садовые колокольчики, и как она некоторое время собирала фарфоровых курочек, а потом к ним охладела, и в конце концов предложил разузнать у библиотекарши, какие книжки чаще читает ма. Идея была принята с благосклонностью, хотя Доминик ожидал, что запутает слушателя больше, нежели что-то прояснит. Это Гвинну ещё повезло, что брат у него не пак.
Завершив лекцию, Доминик ещё раз покосился на календарь, пошуровал в ящике под ночником и обвёл ещё один день синим маркером.
- А это что значит?
- Что через год тебя можно будет поздравлять с днём Кризалиса. Два дня рождения в году - это в два раза больше веселья, вот увидишь.
- Ох, кстати о веселье... - Гвинн поискал взглядом часы, но в пёстром бардаке не нашёл. - Мне нужно быть на совете. Всё так быстро меняется, лучше быть в курсе новостей.
- Сомневаюсь, что сборища длинноухих - это весело, - отрезал Доминик. - Смотри, не опоздай к ужину.
- Хотел бы я задержаться до конца завтрашней воскресной службы, - досадливо вздохнул Гвинн.
- Нельзя расстраивать ма, - строго возразил Доминик. - Давай, как мы с Дороти придумали: после каждой фразы пастора добавлять "...с бензопилой", кто первым заржёт, покупает жвачку.
Гвинн улыбнулся и подошёл к двери.
- Ну, мне пора. Скажи маме, что...
- Что ты записался в студию вальса. Уже сказал. А ты быстро учишься, - Доминик одобрительно похлопал брата по плечу.
Мама будет рада, что они стали больше времени проводить вместе.
Порой Доминика огорчало, что брат ничегошеньки не помнит, но чаще радовало: это значило, что можно было пересказывать ему ту версию прошлых событий, какая Доминику больше нравилась. Некоторые его идеи и розыгрыши предшественник Гвинна вовсе не находил удачными или смешными и порой жаловался родителям, что раздражало Доминика больше всего. А Гвинну эти приключения он представлял в лучшем свете, умалчивая об одних деталях и приукрашивая другие. Правда, часть затей Гвинн не одобрял всё равно, но зато и не выдавал его ма и па. Им расстраиваться было нельзя.

Год спустя у Доминика не было ни календаря с красными и синими кружочками, ни тех, кого можно было бы поздравлять. Как и через два года, и через три. Годы в укрытом Туманами форте слиплись в один остывший серый комок, как самая банальная овсянка в самом банальном детском саду. Редкие праздники вносили разнообразие, и только, но в окружении одних и тех же лиц - почти не радовали. Даже Белтайн из самой сатирской ночи в году превратился в "годовщину начала славной войны".
- Скорей бы это всё уже закончилось...
- Потерпи, - кряхтел Фрэнк, пока Доминик разминал ему плечи и спину. Белтайн никого не освобождал от тюремных вахт, и по такому поводу Фрэнку особенно сильно хотелось кого-нибудь съесть, отчего все его мышцы были особенно сильно напряжены. - Вот нагнём бунтовщиков, и это ж сколько ничейных фригольдов останется... Может статься, каждого из нас поставят в каком-нибудь маленьком фригольде управляющими. Вот тогда будет поря-адок... - он блаженно выдохнул, когда ладони Доминика с нажимом прошлись вдоль хребта. - Захочешь пожрать, принесут пожрать. Захочешь, чтобы работали, будут работать. А сэр Табер скажет: казнить, значит - казнить!..
Красная шапка даже облизнулся, видимо представив себе разнообразные варианты казней.
- Фрэнк. - Доминик так опешил, что даже выпрямился. Не то слишком много тостов за победу услышал за эту ночь и выпил слишком много медовухи, не то что-то само по себе щёлкнуло между рогами... - Так мы за что тут горбатимся? За то, чтобы правили те, кто достоин править, или за то, чтобы кто победил, тот и прав? Я же тебе просто так дам, Фрэнк. Не потому, что ты главнее, а это самое... по любви.
Фрэнк снисходительно фыркнул - дескать, молодой ещё, вот и не понимает простых вещей.
- Ты говоришь прям как эти, как их. Как Фиона. А наш господин - Дугал. А это что значит?.. - он недовольно оскалился. Даже со стороны затылка Доминик уловил блеск острых как ножовка зубов. - Это значит, что дело должно быть сделано. Давай-давай, продолжай.
- У меня брат был, - негромко, но упрямо сказал Доминик, ожесточённо надавливая кулаками на спину старшего надсмотрщика. Временами ему казалось, что по ней следовало потоптаться копытами, чтобы Фрэнк хоть что-нибудь почувствовал. - Из Фиона.
Фрэнк переспрашивать не стал - должно быть, решил, что речь о присягнувшем простолюдине и не о кровном брате, а о китейне из одного сатирского трагоса.
- Это хорошо, - одобрил он. - Фиона отлично трахаются. Ладно, прекращай и ложись.
Доминик встряхнул уставшими кистями и, вздохнув, перекатился на спину. Зря он разоткровенничался с Фрэнком, чуть не испортил всё веселье.
С Фрэнком и остальными можно было не думать, но всё же времени на размышления служба в Высоком форте предоставляла предостаточно. И не раз и не два Доминик задавался вопросом, почему и по кому он, собственно, скучал. Он никогда не был особенно привязан к Осенней семье, к прежнему брату в особенности. И когда говорил Гвинну "Ты мой брат", это всегда подразумевало: "Ты мой брат, так что будь добр вести себя соответственно". Доминику было на руку, что ши учит его путешествовать по Грёзе и сражаться. Но любая учёба не может длиться вечно и однажды заканчивается. Теперь у него был сэр Табер, который куда лучше умел заставить себя слушаться.
Так почему он всё-таки скучал-то?..

В первый раз к воротам фригольда, которым обзавёлся Гвинн, Доминик пришёл как нарушитель всех возможных законов гостеприимства. И вернуться туда мог как пленник. Но...
- Это мой брат, Доминик. Он останется жить здесь.
Поначалу обитатели фригольда держались с ним настороженно, это и вслепую сложно было не заметить, - шутка ли, напал на хозяина, хозяин из-за него едва в Грёзе не сгинул... Но со временем Доминик прижился, освоился, с ним стали разговаривать свободней, рассказывали, как пережили войну, а кто-то был и свидетелем подвигов Гвинна на полях сражений. Доминик себе все локти искусал - вот кто времени зря не тратил, пока он столько лет потерял под пачий хвост!..
- А Гвинн... то есть сэр Гвинн свой день Кризалиса хоть раз праздновал? - поинтересовался он однажды у сатира постарше. Тот почесал бороду.
- Да как-то не до того было. Честно говоря, я даже не помню, какой это день.
- Нужно это исправить, - твёрдо решил Доминик. - Я ему столько подарков задолжал.
Гвинн старался не упускать его из виду, но ненавязчиво, и улизнуть из фригольда в компании одного из старожилов Доминику всё же удалось.
Но что подарить-то? Книгу? У Гвинна и так была неплохая библиотека, и даже читая кончиками пальцев одни только тиснёные названия на корешках, Доминик успевал утомиться раньше, чем доходил до конца шкафа. Химеру? Брат не был любителем экзотической живности, а нокерские приспособления выбирал сам (после того, как один мастер продал ему кофеварку, которая не наливала кофе до тех пор, пока хорошенько не потрёшь ей краник, особенно с утра). Артефакт? О таком нечего было и думать - Гвинн вызовет отряд подкрепления для обезвреживания такого подарка и будет прав.
И Доминик положился на его величество случай, обойдя несколько лавок и ярмарок, придирчиво перебирая ощупью всевозможные творения фей: оружие и украшения, плащи и наручи, серебряные кубки и зеркала. Наконец в его руку лёг не слишком вычурный, но тонко и изящно сделанный венец с некрупным кабошоном, прохладным и гладким.
Место, где можно было упаковать подарок, Доминику подсказали: двое братьев держали цветочную лавку под самым боком графского фригольда. Один был богганом и обслуживал фей, другой - самым обычным человеком и обслуживал людей.
- Я не увижу упаковочную ткань, так что подберите самую лучшую, - заявил Доминик, бережно опуская венец на прилавок.
- Для кого подарок? - богган уютно зашуршал. - Для наставника, друга, возлюбленного?..
- Для брата.
Повисла уже привычная пауза - обычно таковая возникала, когда сатир с мохнатыми серыми ногами и короткими козлиными рожками называл своим братом красавца ши, или наоборот. На этот же раз она была вызвана контрастом между сатиром и венцом из невесомого металла.
- Брат по крови? Или - тоже сатир?.. - с сомнением уточнил богган. - Или - названый брат, брат по духу?..
Доминик задумался. Кровь и прежде не имела для него большого значения - пусть Гвинн и занял тело его старшего братца, как родню Доминик его не воспринимал, зато без труда мог видеть в нём и наставника, и друга, и любовника. И теперь, когда он говорил "Ты мой брат", это означало "Ты мой брат, ближе тебя у меня никого нет во всей Грёзе, и даже когда мне хочется тебя прибить - всё лучшее, что остаётся во мне, заложено тобой".
- Вот, пожалуй, последнее, да.
Богган ещё мгновение помедлил, затем издал понимающее "гм" и зашуршал снова. Пока он возился, Доминик невозбранно трогал ряды маленьких резных открыток и прочей бумажной ерунды.
- А это что? Карта? - он провёл пальцами по краю квадратного листа. Фактура бумаги была очень приятной, как будто слегка рыхлой.
- Нет, календарь. С позолоченным орнаментом и изображениями цветов, соответствующими каждому месяцу...
- Почтенный мастер, - от радостного волнения голос Доминика предательски дрогнул. - Вы не могли бы дополнительно украсить парочку дат?..

Лань Сичэнь (и Ванцзы), ключ - "расцвело на моих глазах". MoDao ZuShi, pov, g(канон)), 822 словаНе всем после войны зализывать раны. Некоторым - их наносить. Проливать кровь - и где, в Облачных глубинах, ещё отстраивающихся, по памяти заполняющих прорехи утраченного. Когда кажется, что каждый удар - приходится и по самим основам жизни, к которой наконец вернулись. Выдержат ли?.. Выдержали. А раны остались - и не стянуть края - поперёк всего, что было прежде нетронутым: и правил, начертанных не напоказ на Стене, а в сердце, и семейных уз, и однозначности выбора между чувством и должным. Всего, на что не посягнуть чужакам, что может кровоточить лишь под рукой самых близких.
Хорошо, что суд признали внутренним делом клана - у других Орденов хватало своих проблем, ни один не выставил счёта. Хорошо, что старейшины удовлетворились сравнительно мягким приговором. Все понимали: никто не накажет клан Лань строже, чем он уже наказан. И Лань Ванцзы не пострадает сильнее, чем уже пострадал, связавшись с кровавым Старейшиной Илина. Поговаривали, что смерть была бы для него милосердней, - за спиной главы клана, конечно.
Лань Сичэнь не боялся, что Ванцзы не перенесёт наказания. Он знал брата достаточно хорошо. Он боялся, что Ванцзы сочтёт дисциплинарный кнут - орудие против зарвавшихся учеников, но не взрослых воинов - позорным и предпочтёт умереть.
Ванцзы не оспаривал приговор. Молча согласился жить - с незаживающими шрамами, перечеркнувшими совершенство.
Значит, у него ещё была надежда.
Когда звёзды предвещают эпоху больших перемен, и твердыни из камня, воздвигавшиеся столетия, рассеиваются и пылью текут с водой и ветром, - как бы ты ни был силён и велик, ощущаешь себя песчинкой, проходящей сквозь перемычку песочных часов. Для Лань Сичэня поток сужается стенами комнаты, ширмами, полумраком, постелью брата, над которой склоняются лучшие лекари клана. Ни один целитель не ускорит заживление, направив токи ци, - можно только немного облегчить боль.
Замершее, застрявшее время, и в горле ком. Сичэнь укоряет себя - за то, что не удержал, - укоряет Ванцзы, Усяня - не вслух, и не имея сил на то, чтобы злиться. Лекарь одну за другой снимает полоски бинтов со спины, роняет в таз с водой, и вода становится красной, а вскоре - это больше уже не вода. Скупые лучи, падая на поверхность, отражаются на ширмах и простынях красными пятнами. На низком столике - пучки душистых трав, коротконосый чайник, чашки с лазурной глазурью внутри... Пар поднимается над жёлтым маслянистым отваром. Зелёный и жёлтый - цвета болезни, чуждые здесь цвета.
Ванцзы послушно глотает подслащённую мёдом горечь. Почти не открывает глаза; веки, покрытые багряной сеткой, кажутся полупрозрачными. Он молчит - не раскаивается, не сожалеет, не просит прощенья. Иные адепты шепчутся: что если Тёмные искусства поработили его разум и душу, что если они способны управлять не только мёртвыми, но и живыми? Другие же возражают - со смертью Старейшины Илина должны пропасть все наложенные им заклятья.
Ванцзы изжелта-бледен, как мертвец. Сичэнь встаёт и выходит из комнаты, и по ширмам мечутся чёрные тени.
Старейшина... Вэй Усянь мёртв - и кому, как не Сичэню, сказать брату об этом, когда тот немного окрепнет. О том, что надежды больше нет.
И Ванцзы ему, конечно же, не поверит.
Потом Ванцзы исчезает - и Сичэнь знает, куда, и понимает, зачем, и не сомневается, что он вернётся. Ванцзы не остановят ни запрет старшего брата, ни предписания лекарей, ни страх смерти, ни риск изгнания, - его вообще ничто не остановит, и Сичэнь восхищается этим последовательным упрямством: во всём идти до конца, и пока ты идёшь, это ещё не конец.
Сичэнь знает, что - и кого - Ванцзы ищет там, где все мёртвые давно сожжены, где земля не принимает костей, переполненная ими до самых каменных недр и исторгающая их на поверхность, где подземные воды питают кровью всё растущее из земли, отчего плоды приобретают вкус плоти (как в таком месте вообще выживали люди?..). Он ждёт Ванцзы с пустыми руками - с мёртвой горы принесёшь разве что кровью политый камень.
Ванцзы принёс ребёнка - еле живого, с коркой из крови и пепла на впалых щеках.
И, разумеется, заново слёг.
Сичэнь не видел ребёнка - он видел надежду.
Он дал себе зарок: если выживет и поправится найдёныш, то и с братом будет всё хорошо. Значит, ребёнка нужно вымыть и накормить. Немало стариков осталось после войны без сыновей, и они были бы рады приютить сироту, но - Сичэнь оставляет мальчишку в Облачных глубинах. Тот не может назвать своё имя, но быстро крепнет, и адепты и слуги дарят ему игрушки.
Для Ванцзы, метавшегося в бреду, Сичэнь играет на гуцине, пока не сводит пальцы. Брат выглядит по-настоящему младшим, когда словно тает на белом покрывале, как лёд в ладони. Ванцзы, едва приходит в себя, тянется к струнам сам - прежде воды и пищи, прежде вдоха свежего воздуха горной весны, - и касается нескольких нот, задавая вопрос. Пальцы дрожат, но звуки размеренно-чётки. И незачем спрашивать, кому этот вопрос предназначен.
"Отзовись, где бы ты ни был, или подай мне знак".
Струны молчат, но в окно залетает тряпичный мяч, сбивает со столика узкую вазу с палочками благовоний. Под этот, первый в этих стенах, не гармоничный звук, толкнув створку двери, вбегает ребёнок - и при виде Ванцзы, будто вспомнив о чём-то, на долю мгновения замирает.
Сичэнь смотрит на брата, отступая в тень, с ровной полоски света от двери до постели больного, - и ему кажется, что у него на глазах расцветает хрупким цветком новая заря после тяжёлой бури.

Марджери Форлаврин, ключ - "далёкое и близкое". Барраяр, джен, pg(тема смерти), 1872 словаНа Бете разницы между мужчиной и женщиной - пока дело не доходило до постели, конечно - считай что и не было. На Барраяре - ощущалась эта разница резко, как у двух народов, имеющих друг о друге представления далёкие от действительности. И с барраярскими женщинами, тайный мир которых ни одной учебной программой не предусматривался, Мардж не знала, о чём говорить. Разве что с сёстрами милосердия приходилось перекинуться парой слов - "Сестрица, вынь осколок из-под лопатки, заштопай, и я побегу, а то сама я эдак не извернусь". Со временем - раз она всё равно сегодня здесь, завтра там, - с Марджери стали передавать для горного госпиталя небольшие посылки с лекарствами, трофейными или от союзников, чтобы курьеров лишний раз не гонять.
- Здорово, сестрички. - и скидывала с плеч тяжело набитый рюкзак, осторожно ставила у стены. Дамы, годами от пятнадцати до пятидесяти пяти, столпившись, заглядывали внутрь, где лежали завёрнутые в коричневую пергаментную бумагу цилиндры, моток шнура и ещё какие-то мелочи.
- Что это у тебя там?
- Горные хлопушки мои.
- Ой! - попятились, как от гадюки. - А не взорвутся?
- Не взорвутся. Позвольте вам представить - фор динамит. - сестрицы заулыбались, осмелели, подошли ближе. - Великое изобретение, яркий пример того, что целое может быть больше суммы своих частей. Берём чрезвычайно капризную жидкость, готовую взорваться от малейшего чиха, добавляем какие-нибудь опилки, или мел, а лучше всего грунт с морского дна...
Мардж слегка приоткрыла бумажную обёртку.
- Видите эту розоватую массу? Вот это он и есть, динамит. Можно хранить, перевозить, трясти сколько вздумается. И поджигать его без толку. Чтобы он взорвался, нужно его взорвать - он, так сказать, отвечает любовью только на любовь.
Те, что помоложе, захихикали, переглядываясь.
- То есть, если я захочу взорвать эти большие трубки, - старшая, Тамара, хмуро ткнула пальцем в рюкзак, - я должна буду взорвать что-то другое?
- Именно! Кое-что маленькое и более сговорчивое. И поэтому самое главное здесь - даже не динамит, а вот эта медная трубочка, в которую вставляется шнур. Она меньше мизинца длиной, но легко оторвёт вам пару-тройку пальцев и оставит без глаза. - сестрички снова уважительно отшатнулись. - Но устроена она так, чтобы взорваться только от огня, который проникает в неё вот по этому шнуру. Он пропитан огнепроводным составом и даже в дождь исправно доставит огонь по назначению. Важно не промахнуться с расчётом, иначе огонь добежит до детонатора быстрее, чем вы - до укрытия.
- Значит, ты так и бегаешь? - полюбопытствовала Ангела. - С огнём наперегонки?
- Так и бегаю иногда, - Мардж усмехнулась, убирая шнур обратно в рюкзак. - Такая уж работа.
- И как оно там, внизу, в графстве-то?..
- Да как вам сказать. Вот то, что от седла болит.
Девушки вновь рассмеялись, будто слова "жопа" от мужчин ни разу не слышали.
О предстоящей свадьбе (обряда пришлось подождать - война-то ждать не станет) Мардж не удержалась - рассказала любопытным сестричкам тоже.
- В самом деле женится? - только и спросила Тамара, мрачная, с её непривычным выговором. - Не жартует?
- Да уж всё всерьёз.
Это "всерьёз" тоже было в новинку - на Бете люди сходились и расходились, а порой передумывали расходиться, не успев разойтись; здесь же выбор делали - как шагали в омут. Насилу же добилась от Дмитрия, твердившего, что "должен теперь жениться", того, чтобы признал честно, что не только "должен" - ради покоя, ради порядка, - но и сам хочет с ней быть.
- Не каркай, старая, - насупилась Ангела. - Не видишь, у девки радость.
- Я пустое не вру, - спокойно ответила Тамара. - Я одного любила, второго похоронила, а на третьего у меня и счёту нет.

Ещё говорила со свекровью Ириной... нет, с матушкой Ириной. Тогда, после... катастрофы. Когда столб огня - такой далёкий, над горизонтом, но такой близкий, будто не успела залечь в укрытие и ударило в глаза слепящей обжигающей волной, - забрал, сожрал всё, не оставил даже тела. Мардж привыкла к мертвецам, много их повидала - как лежали на дощатых скамьях, выскобленных до серебристого блеска в свете свечей, - и была бы рада хоть бы таким напоследок увидеть Митьку, но взрыв не отдал.
Когда после возжигания, на поминках, пыталась выжечь следом за сгоревшими отрезанными волосами всё нутро злым самогоном. Вровень с мужчинами опрокидывала стопку за стопкой и понимала, что пенистый самогон льётся в горло что твоя вода, а засевший в груди осколок Вашного жжётся сильнее спирта. Догорающие угли в ямке для возжиганий, без могильного кургана, стояли перед глазами, и сквозь их двоящееся синевато-алое мерцание Мардж видела теперь всё: и стол со стряпнёй, и кривое стекло бутылей, и лица сослуживцев, с которыми не знали, что друг другу сказать, и свою вдовью долю на полвека вперёд, о которой в учебных материалах тоже не было ни словечка.
В окно ударился сослепу ветер, обрызгал стёкла моросью. Ирина встала и вышла из-за стола.
Мардж, повинуясь какому-то порыву, поднялась следом - и оказалась снова сидящей за столом. Опять дёрнулась наверх, ещё раз... ноги не держали. Не так проста оказалась белая - честная, без всяких прикрас вроде изюма или перца. С ног свалила, а горя не утолила.
Но Мардж решила во что бы то ни стало выбраться наружу, на воздух, посидеть на бревенчатом крыльце - как мечтали сидеть вечерами с Дмитрием, когда прогонят цетов и наступят мирные времена. Губу закусила едва не до крови - в войну выстояла, и против столького ещё выстоять впереди, неужели против самогона не стою ничего? - так и встала, и дошла до дверей. Остальные и не заметили - время было за полночь и уже не одна пустая бутыль каталась под столом, пинаемая ногами.
Ночь за дверью была чёрная, осенняя, и из черноты сыпался и шуршал угрюмый дождь. А Мардж плакать не могла, как отрезало, - ни сейчас, ни тогда, когда отхватила волосы под корень своим форским кинжалом, ни когда смотрела, словно в упор, на атомный гриб. Так и стояла столбом под навесом крыльца и пялилась в темноту внутри себя.
Ирина обернулась, посмотрела с нижней ступеньки. Свет из приоткрытой двери будто обтекал её чёрную фигуру - только глаза и блестели.
- Иди, сядь сюда: обниму.
Мардж ссыпалась к ней по ступенькам, нырнула под траурный чёрный платок, поджала колени, свернулась в тепле.
- Петь-то умеешь? - спросила Ирина строго. Голос её был ещё молодой, но властный, тяжёлый. Мардж, взглянув ей в лицо, даже удивилась заплаканным глазам.
- Не-а, - выдавила по-детски. - Научи.
И Ирина научила. Слов в этой песне не было, один голос: сперва лихим излётом вверх, затем вниз. И снова вверх - всё выше, и обратно вниз - всё глубже. Ещё выше - и тоньше, ещё ниже - и гуще. Выше - светлее, пронзительным лучом, режущим глаз сквозь листву. Глубже - темнее, чёрной плотью сырой сентябрьской земли.
А-а-и-и-э!.. А-а-о-о-у!..
И Мардж послушно подхватила, раскачивая голос так сильно, как, ей прежде казалось, вообще невозможно. И вместе с голосом взлетала ввысь - и камнем падала обратно, как в тот самый миг, когда уже шагнёшь с флаера, а парашют ещё не раскроешь. Тело раскачивалось тоже, будто маятник в часах с кукушкой, и мир вокруг шёл волнами. Вверх-вниз, назад-вперёд, к себе-от себя, словно то отталкиваешь, то притягиваешь застрявшее под рёбрами, а оно не отделяется насовсем, держится корешком внутри. Но размеренное повторение сгладило, усыпило, убаюкало боль.
Так и сидели, и пели своё женское, никому не понятное, - а когда замолчали, Мардж поняла, что не чувствует горя. Оно оставалось, но было не главным в жизни. Мир обеднел на одного человека, а сам не исчез - ещё есть, чем жить, и есть, за что сражаться, и есть, куда нести то, что знаешь и что умеешь. И дышать можно было теперь не через силу каждый вдох, а как будто само дышится.

После перемирия, после того, как ушла с головой в новую работу, с женщинами Мардж виделась куда реже, да и с былыми боевыми товарищами - всё больше по делу. Работа новая, времена новые - Мардж к новому приучалась быстро.
Сразу привыкла и называть новым - настоящим то есть - именем Эктора.
- Давай я в четверг привезу к тебе гидрогеологов и инженеров, чтобы не заблудились, а ты мне своё море покажешь, идёт?
- Так море - оно везде море. И у Форратьеров оно есть...
- Ну нет, море - везде разное. Вот ты мне покажешь своё. Я ведь не знаю, где на него смотреть и как.
Море в назначенный четверг было спокойным. Огромное, не помещавшееся во взгляде целиком, оно слепило солнечными искрами, наполняя разум беспричинной и бессмысленной радостью. Мардж смотрела на то, как смотрит на него Эктор, и старалась смотреть так же - пытливо и без страха вглядываясь в играющую бликами даль, такую близкую, что хоть руку к горизонту протяни: что ты за вода, и есть ли тебе конец, и откуда катятся такие смирные, обманчиво ручные волны, словно только для того и созданные, чтобы неведомо куда манить сердце?..
Да и сам Эктор, если посмотреть, - близкий, после свадьбы митькиного брата Виктора - быть может, самый близкий сейчас из всех, кто в живых остался, - но в то же время далёкий, как морская кромка. Сразу вспомнишь, и как молчал часами, и как уходил на денёк - а пропадал на месяцы.
А волны с ласковой ленцой толкались в камень, отблески солнца танцевали по синеве до самого горизонта, и над морем было такое же необъятное небо чистой июньской голубизны - темнее у горизонта, светлее в вышине, лёгкие пёрышки облаков, жаркое пятно солнца.
И от этого моря, от этого солнца почему-то хотелось петь - только в этот раз не от горя.
- А зимой покажешь? Если, конечно, время будет.
- Да теперь того времени...
Хоть отбавляй, и то правда. Не то что с огнём наперегонки бегать.

А после - Тамару тоже навестить. Она своё вдовство коротала медсестрой в одном из госпиталей, развёрнутых в бывших цетских ангарах для техники. Внутри, под белыми лампами, день от ночи не отличишь, всё всегда одно и то же, и дела одни и те же - время идёт и не идёт, жизнь совершается и не совершается. Мардж по себе лучше многих знала, как уходишь вот так в работу, будто растворяешься, - есть ли ты, нет тебя, всё одно.
Так и отвечала, когда Тамара спрашивала, как у неё дела:
- У меня всё хорошо, ни о чём не жалею, ни о ком не тоскую.
Тогда Тамара начинала перечислять всех, кто ещё был жив, называла по именам - память у неё была хорошая даже на тех, о ком только слышала.
- И о нём не грустишь?
- Он ведь женился, что о нём грустить.
- И о нём не грустишь?
- Нам с ним всё одно не сойтись, слишком уж мы разные.
- И о нём не грустишь?
- Да не было между нами ничего, о чём грустить-то можно было б...
- И о нём?..
- Да скажешь тоже. Ему не нужно.
- Узнавала?
- Да что ж узнавать, когда и так видно. И будто я не знаю, что у вас женщины свататься не ходят. Кабы можно было, я бы вот к тебе посваталась: красивая же баба!
Тамара, высокая, стройная и сильная, с чёрными волосами, блестящими ярче морских волн, расхохоталась басовито, от души, и Мардж вместе с ней. Эти разговоры и расспросы были странными, непривычными, слишком женскими, но почему-то не раздражали, и, казалось, Мардж научилась отвечать на том же языке; и барраярские женщины были другими, особенными, - Мардж понимала, что они, в отличие от бетанок, не привлекали её совершенно, нечего им было бы друг с другом делать. Так что шутку поняли они обе и одинаково.
Отсмеявшись до пунцовых щёк, Тамара утёрла пальцем глаза и серьёзно проговорила:
- А ты просто так приходи. А что там дальше - не твоего ума дело. Да там того ума...
Мардж фыркнула.
- Не наше дело рассуждать, - строго продолжила Тамара. - Всё лучше сейчас к живому-то прийти, чем потом на могилу.
- Ну ладно, - посмеиваясь, Мардж кивнула. - Я и прихожу, своих не брошу.
Так и казалось, что нельзя быть на Барраяре женщиной и хотеть простого тепла: ты будто трубка с детонатором, допросишься, чтоб согрели, - и ненароком разворотишь и свою, и чужую жизнь, давай теперь отстраивай общую. Оттого и приходится осторожничать, держаться близко, но далеко.
- Давай, бегай, - напутствовала её Тамара, выпроваживая разве что не пинком. - И на меня смотри не оглядывайся.

Пост кончился.)

@темы: все побежали - и я побежал, соседи по разуму, барраяр и барраярцы, glory of gaia, фанфикшн, демоны по вызову круглосуточно, be.loved, мечтай, иначе мы пропали

Вот и настал тот день (точнее, та ночь), когда мне приснилось, что я играю в спектакле по Крабату, причём не в одном из тех, что я видел, а в каком-то третьем Подробности?И даже не знаю, что было более странным: что я пропустил все репетиции и текста спектакля в глаза не видел, или что у моего персонажа - ученика на Мельнице - была девушка. Там же, на Мельнице. Нуачо? Почему девушка обязательно должна захотеть забрать парня с Мельницы, а не остаться в качестве ученицы? Даёшь обучение тёмной магии без шовинизма и гетерофобии!
Так вот, я ворвался с мороза за кулисы, где девушка, игравшая мою девушку, как раз повторяла текст, а я ничего повторить уже не успевал и решил импровизировать - ролевик я или где. Роль у меня была без слов, и я толком участвовал только в двух массовых сценах: простеньком танце вроде "ручейка", в котором все держались за руки (при этом на сцене присутствовала Александра Неронова и кивнула мне одобрительно, когда я вовремя догадался, куда поворачивать)), и в торжественном обеде по случаю принятия нового ученика (мы сели за длинный стол посреди сцены и делали вид, что едим, пока главные персонажи переговаривались).
Ещё один раз мы с девушкой задержались на сцене, когда Мастер начал с кем-то вести диалог, и нам надо было незаметно смыться. Тогда она стала показывать мне рукой наверх, "Посмотри, какие звёзды", а я, приобнимая её сзади, запрокидывал голову и при каждом таком запрокидывании делал шаг-другой назад, как если бы боялся потерять равновесие и упасть, и увлекал её за собой. Так я постепенно и увёл её за кулисы, где она похвалила меня за находчивость.
В остальное время я старался подглядывать из-за кулис за спектаклем - и потому что интересно, и чтобы понять, когда снова общий выход, - так, чтобы меня не слишком было видно из зала. Разглядел хорошенько разве что Мастера и в основном со спины. Он был нестарый, поджарый и о-очень высокий, и одет в чёрное, конечно. То есть был похож на Ветинари И эта смысловая галлюцинация теперь не отпускает меня. Во-первых, это красиво(тм), а во-вторых - каков кроссовер! Ведь Ветинари, как мы помним, был проректором школы наёмных убийц...
В другой раз после какого-то пробега по залу я ушёл не за кулисы, а вместе с ещё парой актёров-учеников осел на свободных местах на краю партера. И стал развлекать ближайших зрителей: у меня откуда-то взялась птахина зелёная шляпа, которую я когда-то заимствовал для своих лекций о театре вживую, и я из неё доставал своего плюшевого белого кролика, которого вывез прошлым летом с амартовской дачи и теперь с ним в обнимку коротаю карантин. (Кажется, это уже какие-то функции Пумпхута... AU так AU, Пумпхут в качестве ученика, да ещё и с девушкой, потому что может!))
И в этот момент мне из зала пришло письмо. Не записка, а большое письмо, сложенное в виде причудливого оригами, так что по мере разворачивания на каждой бумажной грани был свой кусок текста, написанный от руки симметрично краям этой грани. То есть куски текста располагались под углом друг к другу, но благодаря разделявшим их сгибам бумаги их можно было прочесть.
И это письмо было персонажным! Автор писал, что он-де крестьянин, фермер... То есть зрители включились в игру и представили себя обитателями того мира, в котором находилась Мельница. Жаль, письмо я не дочитал - проснулся раньше.

Пришла охота потрындеть за китайцев.
Вот смотришь Ланъю - и там все взрослые приличные люди (кто не дети и не чернь) носят в волосах шпильки. Поскольку шпилька в древнекитайской культуре и была собственно признаком приличия. А смотришь Неукротимого - и ни одного приличного человека Далее о Синчэне и хэдканонахПерсонажи украшают причёски кто во что горазд, а шпильки носят только Фэнмянь и даочжаны при их первом появлении. При этом у Синчэня заколка нефритовая (и похожа на модель нижней челюсти человека с прореженными зубами и вставленной в неё зубной щёткой)), что свидетельствует о благородных душевных качествах, - совсем как у Мэй Чансу. Запомним же, как выглядят приличные люди:

Примечательно, что в городе И Синчэнь шпильки уже не носит и вообще с причёской не заморачивается - как будто кроме повязки на глазах волосы ничто не удерживает. И Сун Лань приходит в город И таким же - с невидимой глазу заколкой или резинкой, без пучков и украшений.
И, конечно, я не мог не вспомнить об эпизоде, в котором Синчэнь вырезает и дарит А-Цин деревянную шпильку с фигуркой лисички. В Древнем Китае девушкам дарили шпильку на совершеннолетие - в 15 лет, после чего она годилась в невесты (а в 20 лет девушку, не нашедшую жениха, могли той же самой шпилькой и заколоть на алтаре предков за то, что опозорила род и не исполнила своё предназначение). Синчэнь тоже мог сделать подарок именно в честь совершеннолетия - это вполне соответствует тому, что на момент прихода Сун Ланя (и своей гибели в каноне) А-Цин было 15-16 лет.

Тем самым Синчэнь подчёркивал не только то, что А-Цин уже не ребёнок, но и то, что она больше не бродяжка, а приличная девушка, на которую должен обратить внимание приличный жених. В дораме, правда, она почему-то продолжает носить лохмотья, но мне куда больше верится в её простое, но красивое зелёное платье из манги.

Также занятно видеть, как в Ланъе император передаёт ту самую тигриную печать, которой исторически поднимали войска. И стигийская печать войска поднимает, логично же, - просто из мёртвых. А стигийская она, видимо, от слова Стикс, и пофиг, что эта река в Древней Греции...)
Пара слов о Сюэ Яне, не связано с предыдущим
Когда пишешь с точки зрения разных персонажей - неизбежно начинаешь лучше их понимать. Так у меня получилось и с Яо, и с Сюэ Яном. По крайней мере мне подумалось, насколько может бесить кто-то слишком правильный Вот мне обычно скучны среднестатистические эльфы (феаноринги не в счёт)), настолько положительные, что пробы ставить негде. Обычные люди с их слабостями, которые могут ошибаться, бояться и т.д., гораздо интересней и симпатичней. А уж когда условных эльфов всячески превозносят над людьми, дескать, люди такое г#но, так пусть хоть эльфы будут достойными, - ууу, раздражает, да. Так что легко можно понять, какие чувства может вызвать тип, который стоит весь в белом и асуждает(тм) с высоты своей якобы непогрешимости.
И тем ценнее то, что эта история не заканчивается в духе "как только ему наскучили Ночные охоты на живых людей, Сюэ Ян убил Синчэня при первом же удобном случае и стал жить припеваючи, держа в страхе весь город И, конец". Это ж надо было разглядеть в "эльфе" человека.

Продолжаю агрессивно сохранять Ваймса и Ветинари by Самсон, всё дженово!дженово:
(с)Samson
И в целом, кажется, вам придётся смириться, что от карантинной прокрастинации я вхожу в режим "ни поста без фанартика".^^'
Просто лучшее с флэшмоба Сейлормун-редрава. Осторожно, ЖоЖо-вырвиглаз (с)BLACK POINT

@темы: плоский мир, moments of dream, соседи по разуму, фанарт и иллюстрации, лик.без, демоны по вызову круглосуточно, белый порошок и стекольный завод, jojo's queer adventure

...арты Амарта. Только эротика, почти safe for work, а под катом я ору.и я не смогу выбрать, с чего я ору больше.
Волшебные цвета, мерцающие в лунном свете, клубящийся туман, дрожащие на ветру листья - я до выкладки и после засмотрел это, наверное, до дыр.
И то, какой удачной для этих двоих оказалась чёрно-белая акварель - выразительные, но мягкие контрасты, ощущение сумрака и тишины вокруг, и бережные прикосновения... этот пейринг просто создан для кинестетики.
И анатомия карандашом (если быть точным, двумя карандашами) - я всегда испытываю особый пиетет к карандашу, хочется залипать на каждый штрих. Мы так и не определились, хвать за жопь(с) - это уже R или ещё PG
И в целом - кисти и стопы, волосы и складки ткани, живые, дышащие, чувственные моменты. Часто бывает так, что красивый арт - это "автор выбрал для персонажей красивую позу и они замерли в ней", но амартовский арт - это когда смотришь и видишь, что было до пойманного мгновения и что будет после, чувствуешь непрерывность движения. Это очень крутое ощущение

(с) Amarth / твиттер

@темы: соседи по разуму, фанарт и иллюстрации, демоны по вызову круглосуточно, рисуют моих персонажей и коммишны

На ОТП-битве я написал только один текст на "чужой" пейринг. Затребовал заявку с Птахи, но заявка ложилась на что угодно в этом пейринге, а текст получился такой, что Птаха только сейчас рискнула его прочитать Как говорится, какая команда - такое и СиЯо. Но, кажется, написал всё-таки не зря - пришли люди, настоящие живые люди! и разглядели всё, что я в текст положил. Для меня главная боль пейринга - в том, что эти люди существуют в разных мирах. (А слово в скобках в названии появилось уже только при размещении текста в соо. Я не силён в заголовках.))

Название: О чём говорит(лжёт) чай
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1335 слов
Пейринг/Персонажи: Цзинь Гуанъяо/Лань Сичэнь
Категория: преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Саммари: свобода - странная вещь, что лишь мешает всему.
Предупреждениe: прикладная некромантия

ЧитатьСамым неприятным в работе с мертвецами были мухи.
Цзинь Гуанъяо держался на расстоянии, обмахиваясь веером, но время от времени хотя бы одна тварь садилась на тыльную сторону ладони, заставляя досадливо встряхивать запястьем. Проще стерпеть пощёчину, которую спровоцировал сам, нежели такую непрошеную бесцеремонность.
Как легко было управлять людьми после смерти - вот они упорствуют, проклинают или умоляют, но одно мгновение, в глазах гаснет жизнь, а вместе с нею разум, и перед тобой уже послушная марионетка... Впрочем, иными легко управлять и при жизни. А попробуй-ка управься с мелкими насекомыми. Тот человек или демон, что сумеет их подчинить - проникающих всюду, неуловимых, собирающихся роем и облепляющих, ослепляющих жертву, - станет поистине непобедим.
Но пока этого не произошло, приходилось обходиться мертвецами. И не витать в облаках - вернее, привычных низменных материях, - поскольку эксперименты оказались более накладными, чем представлял даже такой опытный счетовод, как Гуанъяо. Нет, дело было не в золоте - его в Башне Золотого карпа было достаточно. Дело было в том, что мертвецы были недолговечны. А ещё - нуждались в пище.
Оголодавшие мертвецы, подобно собакам, становились вопреки ожиданиям не свирепыми, а вялыми и жалкими. Даже загнанные в угол, они почти не сопротивлялись, а вынужденные атаковать себе подобных, сразу же погибали. К тому же без свежей крови их тела деревенели, конечности не сгибались, а уж запах!.. Этот сырой и тёплый запах разложения, означающий, что тёмный дух пожирал своё собственное вместилище. Гуанъяо пробовал подбрасывать марионеткам свиней, однако им годились только люди.
- Молодой господин?.. - голос слуги надоедал также, но от него, в отличие от мухи и от насущных проблем, хотя бы можно было отмахнуться, не поворачивая головы.
- Молодой господин, вас ожидает глава Лань.
Мертвецы, как всякое мясо, не любили солнечный свет, отчего смотреть на них в деле лучше всего было после заката. Но и Лань Сичэнь, чей день был полон забот в Облачных глубинах, нередко наносил визит в позднее время, когда ученики и адепты его клана либо спали, либо отправлялись на Ночную охоту. Режим Цзинь Гуанъяо окончательно превращался в образ жизни ночного хищника. К счастью, живого.
- Передай главе Лань мои извинения, что я вынужден заставлять его ждать. Мне нужно встретить его в подобающем виде. И предложи ему чаю.
Умыться, переодеться без спешки. Держать в платяном шкафу приоткрытый флакончик чистейшей цветочной эссенции и носить благоухающие шелка - не блажь, хотя в Ордене Цзинь и раньше на такое не скупились, а необходимость, если не хочешь пахнуть как мясник. Гуанъяо был уже почти готов к выходу, когда в покои вновь заглянул слуга. В его молчании Гуанъяо мог не сомневаться: однажды тот узнал, что из всех частей человеческого тела мертвецы особо предпочитают пожирать языки, и это произвело на него неизгладимое впечатление.
- Что глава Лань?
- От чая вежливо отказался. Сказал, что ему нетрудно дождаться и разделить чаепитие с вами.
- Хорошо.
От одной этой детали что-то сладко стягивалось в животе, чуть выше Золотого ядра. Говорят - что один выбросит как мусор, то другой подберёт как сокровище, но Гуанъяо до сих пор не мог привыкнуть к такому... трепетному отношению Лань Сичэня к своей персоне. Он не раз убеждал себя, что это просто вежливость и внимательность, которую глава Лань проявлял ко всем своим близким, но - опыт свидетельствовал об ином. Только ему Сичэнь улыбался при встрече - так, только на него смотрел, будто любовался каждым жестом, только к нему в гости был готов сорваться в любое время и явственно расстраивался, когда по тем или иным причинам Гуанъяо отклонял его предложения оказать помощь в путешествии.
И какое-то иное, плохо поддававшееся обозначению чувство вызывало то, что въевшиеся в саму суть Гуанъяо привычки и манеры - вот хотя бы и выглядеть безупречно при визитах - Сичэнь, в свою очередь, принимал на свой счёт и так трогательно смущался. Вот как сейчас...
- Я прошу прощения у эргэ за то, что задержался.
- Встреча стоит ожидания, - мягко произнёс Сичэнь, поднимаясь ему навстречу, и его глаза сияли искренней радостью. - Тебе не стоит извиняться. Это я виноват, что прибыл так скоро.
Представлять, как он стремительно летит на мече, тоже было удовольствием. И хотелось бы чаще видеть его настолько... порывистым, но Гуанъяо медлил и сдерживал себя. Чем ближе он подпустит к себе Сичэня - тем выше будет риск, что тот узнает слишком много. Уж лучше вот так, на расстоянии протянутой руки, чем потерять всё, чего уже достиг.
И потерять его.
Гуанъяо слегка пугало, что эти риски становились для него равноценными.
- Я заварю чай.
- Да, пожалуйста, - Сичэнь благодарно кивнул. - Я очень люблю то, как тонко ты чувствуешь чай.
- Ты снова мне льстишь, эргэ.
Приняв первую чашечку, Сичэнь чуть склонился над ней, прежде чем поднести к губам, улавливая ноздрями едва заметную струйку пара и прикрыв глаза.
- Изумрудные спирали весны, - сказал он с улыбкой. - Розовые лепестки и немного цедры. Ты всегда удивляешь, А-Яо.
- Я подумал, что эргэ захочет освежиться. Весенние ночи очень тёплые.
Гуанъяо тоже вдохнул пар, но в ноздрях ещё стоял трупный запах, и аромата дорогого чая он не почувствовал.
- Эта свежесть напоминает о летнем ливне, после которого в саду пахнет плодами и пыльцой. А что этот аромат говорит тебе, А-Яо?
Все поэтичные образы в голове Гуанъяо вращались сейчас вокруг обхватывающих чашечку пальцев Сичэня - сильных и чутких, вокруг его губ, пробующих чай и от тепла приобретающих оттенок розового кварца, и его волос, тяжёлый шёлк которых можно намотать на ладонь больше одного раза. Сказать ему об этом - что будет? Людьми легко управлять, подбери лишь нужное слово, нужную ноту, нужный оттенок смысла - как меру чая. Пара простых ходов в игре - и он твой, он позволит тебе всё, что ты пожелаешь, и сам же будет доволен, но... Как быть с тем, что любая покорность отдаёт мертвечиной?..
Пусть приходит - сам, и пусть пользуется правом уйти. Быть может, когда-нибудь Гуанъяо посмеет его удержать, - но тогда исчезнет это странное, слишком человечное, слишком живое чувство.
- Я не настолько сведущ, как ты, эргэ.
- Я слышал, разведчики Ордена Цзинь недавно изъяли у группы бродячих заклинателей свитки о Тёмном искусстве. Это правда?
- Эрге хорошо осведомлён. - опустить глаза - привычка к скромности. - Это правда.
- Кто-то может посчитать эти меры излишними. - Лань Сичэнь пил чай мелкими глотками, взвешивая слова, наслаждаясь беседой. - Но нам слишком дорогой ценой далась победа над соблазном Тёмного пути, чтобы закрывать глаза на попытки представить его как обыденность.
Повергнуть врага и не забрать его оружие, не перенять его силу - глупо, всё равно что охотиться на оленя только затем, чтобы его похоронить. Но Лань Сичэнь не услышит правды.
- Эргэ совершенно прав.
- Позволь мне приоткрыть ставни? Воздух после дождя замечателен.
Гуанъяо кивнул. В павильоне и впрямь было душно, как в склепе. Слуги переусердствовали с благовониями?..
- Ты выглядишь усталым, А-Яо. У тебя много хлопот?
Да, нужно кормить и создавать мертвецов, а людей не хватает. Впрочем, находить людей не сложнее, чем налоги. Достаточно велеть управителям областей, перешедших под власть Ордена Цзинь, выдать определённое число преступников. Если кто-то из них не справится - тоже неплохо: недостаточно усердного чиновника найдётся в чём обвинить в назидание остальным.
- На бывших территориях Ордена Вэнь до сих пор много мятежников. Они противятся администрации, вредят строительству сторожевых башен, портят дороги...
Сичэнь чуть нахмурился. Любое нарушение гармонии тревожило его до сих пор, словно не было на его веку пожаров, войн и преступлений.
- Я могу чем-то помочь?
Гуанъяо задумался. Не воспользоваться тягой главы Лань к справедливости - значит упустить шанс. Он ведь сам предложил, не правда ли? Он сам поверил, его вера в его воле.
Свобода - странная вещь, что лишь мешает всему. Свою Гуанъяо научился продавать подороже. Но пусть свобода останется у Лань Сичэня, когда он навещает Башню Золотого карпа, когда говорит о талантах своего А-Яо, когда смотрит так, что чувствуешь себя живым и желанным. Пусть свобода останется между ними двумя, но - не в делах, требующих решения.
- Пожалуй, ты мог бы выделить немного воинов, чтобы помочь конвоировать преступников. Это сложнее, чем казнить их на месте, но я хочу, чтобы они могли... поработать на благо Ордена. И измениться.
- Да, конечно.
- Я очень благодарен эргэ. Воины Гусу славятся своим хладнокровием и неподкупностью.
- Для меня это пустяки, А-Яо. Я рад что-то сделать для тебя. Я завтра же передам отряд в твоё распоряжение.
Гуанъяо изобразил поклон и вдруг вздрогнул. Положение рук перестало быть безупречным.
- Я сказал что-то не то?..
- Нет-нет, эргэ. Всё в порядке.
- Ох, прости, А-Яо. - Сичэнь проследил за его взглядом. - Должно быть, это оттого, что я открыл окно.
На краешке чашки Гуанъяо с остывшим зеленовато-золотистым чаем сидела, потирая лапки, зеленовато-золотистая муха.

@темы: фанфикшн, демоны по вызову круглосуточно