@темы: moments of life, кина не будет, електричество кончилось, you're a pirate

Посмотрел на то, как на ближайшие после моего д.р. выходные встали уже две игры, на которых я сам бы поиграл, и задумался. Поставить там что-нибудь (скажем, Маскарад) всё ещё хочется. Плюс: на эти игры не едут люди, играющие в исторички. Минус: глубоко не уверен, что люди, играющие в исторички, придут ко мне. Считайте это опросом общественного мнения, да.
Ещё о датах и играхЗато первые сентябрьские (если я ничего не забыл) пока свободны, и я подумываю, не перенести ли Онегина туда. Пока не анонсировал - имею право переносить хоть пять раз, чо.

Собрался было заявиться на Лилу - увидел в правилах, что кросспола нет. Опечалился, потому как все интересующие меня в Махе персонажи - мужские, и потому что привык, что этот угол пресловутого "мейнстрима" - стабильно кросспол-френдли. А потом анонсировались Костры, и вот я уже горю, хотя до игры ещё год. Когда досмотрим Паруса - хочется вернуться к Махе. Хотя и китайщину хочется продолжать...

Мелкоигр по Бррр всё-таки будет две. Пока ехал с работы в среду - поймал название для первой. Если у меня уже была КРИЧАЙКА, то могу поставить и БОЛЬШЕНИКАГДА, то есть Never Again. Марк всегда иррационально недолюбливал названия игр на английском. Марк снова демонстрирует чудеса последовательности.
О хорошем вечереДоехал в Грабли, упал на Птаху и Мэсс. Поговорили под пиво за Бррр и прочее актуальное. Там же проходил сбор к Параграфу, поэтому, когда Грабли закрылись, мы с мастерами и игроками прогулялись до Театральной пешеходными переулками. А проводив всех в метро, мы с Птахой дошли до Библиотеки и слушали соловьёв на Моховой. Мэсс, Джонту, Рыжику, Волчонке и прочим - урр за вечер!

Коллега Н. всё ещё болеет, поэтому мои записи в ветклиники и прочие планы на чт-пт пошли по... ней, родимой, да с вибрацией. Сижу в Беляево. Вчера заезжал владелец магазина А. с новым товаром. Только у нас можно услышать от шефа вопрос "Почему ж@па грязная?" - речь, конечно, о местном антистрессе, к которому очень быстро пристаёт пыль, сколько ни протирай. Так что сегодня я занимался расстановкой новинок - люблю разнообразие и порядок, теперь даже жаль, что я тут уже ненадолго. Хотя тут ведь как.

А это Геннадий, и он как бы говорит мне: "Только сунься, паскудатварь!". А на самом деле он очень потешно ругается - такое суровое голубиное "бу!", прежде чем метко вмазать мне крылом. И ходит уверенно, и новый хвост начинает отрастать.

@темы: friendship is magic, sex shop of horrors, ролевиков приносят не аисты, осьминоги выходят в открытый космос, флора и фауна

Ещё о снах, о крысахПосле того, как я съездил в гости к Тас, мне приснилось, что я купил на пиратском рынке (не в смысле в интернете, а в натуральном пиратском поселении, как в Чёрных парусах) крысу-девила. Не то чтобы собирался, но она сама забралась ко мне на руки и стала там кишеть, и я уже не мог отдать её обратно. А у пирата, который её продавал, было ещё два циннамона в клетке.
Я не фанат девилов, хоть они и прикольные, - просто опять начитался, видимо, статей о генетике крысиных окрасов (мудрёно с ними, как с лошадиными мастями, - с собаками как-то проще, или к собакам я просто привычней) и нашёл на украинском форуме байку об одном разведенце, утверждавшем, что у него линия девилов пошла... от пасюка с красными глазами, пойманного в чернобыльской зоне

Также на днях снилась безумно скучная игра вроде как по Дому - длинные уроки, а в коротких промежутках между ними строят по парам и ведут в следующий кабинет, так что не успеваешь и парой слов обмолвиться с тем, кто оказался с тобой в паре или за одной партой.
Накануне Поместья мне снова снились свинки Они кишели у какого-то человека в открытом кузове, и среди них были две черепаховые скинни. Потом они разбежались, и, услышав со стороны рынка собачий лай и ругань хозяев, я испугался, что собаки покусают свинок, и побежал их искать. Искать я стал в мусорных баках, открывая их по очереди, но свинка оказалась только в одном из них, а в остальных - ежи (выводок мелких африканских и крупные, как волейбольные мячи, европейские) и пара длинных плоскохвостых гекконов. Одного светлого, почти белого геккона с коричневыми пятнами какой-то ребёнок положил мне на голову. Я сказал, что не надо так, и проснулся.

Ветеринарное о причине смерти АндерсаВ пятницу съездил в Ласку доплатить за кремацию и забрать результаты вскрытия Андерса. Вся крыса на полутора страницах текста, описана даже родинка на яйцах. В заключении много непонятных слов. Дилатационная кардиомиопатия (ДКМП) - вид хронической сердечной недостаточности, как следствие венозный застой. Гепатомегалия - увеличение печени, при подобном застое и наблюдающаяся. Гидроторакс - кровоизлияние в лёгкие, также вызванное упомянутой ДКМП и, очевидно, убившее Андерса. Плюс обнаружено новообразование в области гипофиза - вероятно, аденома. Одно слабое утешение: мы, с нашим отъездом, тут не виноваты. Крысиное сердчишко могло "жахнуть" на магнитку и перепады давления. Будем очень беречь Джокера.

В пятницу я сказал работе "не сегодня" и вечером вытащился погулять с Птахой. Думал пройтись от парка Победы до Киевской, покурить, успокоить нервы. Закончилось всё тем, что мы спонтанно прокатились по МЦК (Птаха раньше ни разу не каталась) от Кутузовской до Балтийской и обратно и видели прекрасный закат, отражающийся в реке; поужинали в Европейском - я дорвался до сидра из Теремка и хумуса из Saj & Falafel; потопали назад по вечернему проспекту, сели в первый попавшийся автобус, и он увёз нас на Багратионовскую... Жизнь определённо прекрасна

В субботу я надеялся, что распрощался с магазином в Беляево - о том, как я там прижился, наглядно свидетельствует факт, что я только сейчас выучил, в какую сторону выходить к нему из перехода. Павел из соседнего павильона сообщил, что давеча притащил с улицы в подсобку ещё одного больного голубя, но тот был плох, не пережил ночь и меня не дождался. Такими темпами, если не вернусь на Коломенскую, я открою голубятню Но оказалось, что в Беляево мне предстоит ещё одна, третья неделя. Пришлось в понедельник снова ехать туда.

Птаха слегла с давлением, изрядно меня напугав, и на игру не поехала. Я всю ночь разгребал хвосты подработок (сосед с дрелью в два ночи очень мотивировал), не разгрёб, пару часов поспал, не позавтракал и поехал на игру один. Боялся опоздать @ приехал первым. Перекинулся и успел проснуться, встречая игроков, с переменным успехом старающихся прикрыть барраярско-цетагандийскую форточку. Только поднявшись в зал, вспомнил, что я в нём уже играл прежде - Изабель Форратьер. Тут захлопывать форточку пришлось уже мне.
Далее об игре, с отчётом отперсонажнымПеред игрой выпили сидра, а далее я, как не танцующий, мог пить чай и питаться пирогом. Этот неловкий момент, когда думаешь, что только-только начал игру, а потом тебя убивают, смотришь на часы, а там пять вечера. Это к вопросу о том, как я иногда медленно запрягаю - быстрее надо быть, даже когда формат игры располагает к приятным праздным беседам. С другой стороны, персонаж кастинг не читал, для него все присутствующие - почти три десятка человек! - незнакомцы, и со всеми надо познакомиться, чтобы найти нужную фамилию. Раз его никто не помнил - то и он никого не помнил, чтоб без читерства. Нашёл, задумался, как теперь поступить с обретённой информацией, - и сразу же закончился. Об персонажа, которого надеялся потихоньку привлекать в качестве союзника.
Убивать на игре мне уже доводилось, а быть убитым - ещё нет, всё когда-то бывает в первый раз. Все мои прежние смерти были игротехнического происхождения - съели волки, балроги забодали, расстреляли, чумой заболел, сам утоп после удара молнии... то есть более предсказуемыми и эффектными. При этом никакой обиды от неожиданной смерти я не испытал. Люблю, когда на играх есть трупы не только игротехов, и надеюсь, что после гибели семинариста Анатоля слоники побегали. Страшно интересно, что происходило дальше - мог, конечно, выйти игротехом на кухню, но отсутствие хайратника, болеющая Птаха и неприкосновенный запас работы заставили сделать выбор в пользу возвращения домой. Ввиду того, что у меня не было бессонной ночи за работой, а в понедельник встала моя смена из-за простуды коллеги Н., это убийство получилось очень кстати.)
Поскольку раньше я уже играл некоторое количество положительных священнослужителей, мне захотелось сыграть человека, которого, несмотря на всю его набожность, преследует воспалённая жажда возмездия, эдакого немножко Мордаунта. Посмотреть, насколько глубоко можно пасть, когда цель уже почти достигнута. Не сыграл, конечно же, - отчасти по вышеозначенной причине: не успел запрячь, как уже приехали, отчасти потому, что Анатоль довольно близко к сердцу принял гибель Александры и желал сделать хоть что-то для тех, кто смотрел на него с надеждой. И о последнем обстоятельстве я также ничуть не жалею: свой приход Анатоль уже не откроет, но немного пастырской службы обломилось и ему.

Анатоль Лодер. Отчёт отперсонажный, посмертныйНачиналось всё как сказка, которых немало рассказывают в этих сумрачных краях. Жили-были два брата по фамилии Лодер, да поссорились из-за наследства. А тут земля, ещё дедами за службу полученная, ценилась дороже всего. И один другого со свету сжил, а потом и вдова второго брата как будто случайно сгинула на болотах. Сироту душегуб трогать не стал, и того воспитал старый падре Томаш, настоятель единственного в округе католического прихода, да крестил тем именем, которое я ношу и доныне, в день святого Анатолия. Перед смертью старик завещал мне выучиться на богословском факультете в Вильне. Так я и поступил и за пять лет получил степень бакалавра и хорошие рекомендации. Но память о ранних потерях не давала мне покоя. Землёй, что должна была принадлежать по праву моим родителям, владели преступники, попирая тем самым все законы людские и небесные. А я оставался единственным, кто мог о том свидетельствовать.
По дороге в Ригу я решил навестить родные края, вызнать, как дела в поместье, и добиться справедливости, будь то через власть предержащих или же через простых людей. Хотел остановиться на постоялом дворе, но дорога решила иначе. Мой конь попал ногой в выбоину и захромал. Пришлось распрячь его и дойти до ближайших ворот. Это оказалось поместье Цецилии Бенкендорф, и в её хлебосольном доме мне дали приют на всё время, сколько я не смогу продолжить свой путь. В тот вечер у неё собирались гости по случаю визита её племянника из Петербурга. Это было очень кстати, ведь её соседи-помещики наверняка получили приглашения. Поначалу гул разговоров, пестрота дамских туалетов и золото эполет и аксельбантов оглушили меня и ослепили. Я прежде ни разу не бывал на светских сборищах и не знал, как подобает себя вести и что делать. Стоило мне войти в зал, как мне в руки попал стакан вишнёвого сидра, и на меня не представившись обрушился некий тип, видимо доктор, заявивший, что немного смыслит в лошадях и может дать моему коню опиума, если он буйный. Я отказался, но пообещал обратиться к нему, если понадобится помощь.
Объявили о начале танцев и о том, что в соседней гостиной подали чай и бутерброды. Я неспешно нашёл дорогу туда и попросил у горничной краюху хлеба. В гостиной не было никого, кроме молчаливого мужчины с блокнотом и пожилой вдовы Анны Петровны, попенявшей мне на то, что незачем зря гонять прислугу, если можно просто снять с хлеба колбасу и отдать ей. Когда я ответил, что на хлебе всё одно запах остаётся, она изумилась, какой же я веры, если мой Бог за запах карает. Я рассказал, что не кары боюсь, а страдаю слишком хорошим обонянием, рассказал, что родом из этих мест и что после смерти падре Томаша здесь, должно быть, больше нет прихода, - так невольно и разговорились. Она стала мне рассказывать местные истории о призраках - о Чёрном рыцаре да о бароне Шенкенберге, который всё своим потомкам является. Я объяснял, что все духи - от лукавого, а неупокоенные души по земле не бродят, поскольку, ежели не принимает душу ни рай, ни преисподняя, то пребывает она в чистилище. А те, кто верит в древнее проклятие и к кому дух приходит в обличье их предка, чтобы их пугать и совращать с праведного пути, страдают от своего неверия и должны усерднее уповать на помощь Господа, и тогда зло уйдёт. Но Анна Петровна возразила мне русской пословицей: на Бога надейся, а сам не плошай. Наша беседа и других гостей привлекла, и каждый был со своей басенкой, так что я запутался, кто кому кем приходится - рыцарь, барон, а ещё конь, который на болотах пасётся, потому как с полей гоняют его. Чудной народ!
Я всё пытался тему разговора сменить и поспрашивать у этой доброй старушки, которая наверняка всё помнила и всех знала, владеют ли здешними имениями те же семьи, что и прежде. Она поведала, что из рода Шенкенбергов остался в живых один только наследник, и он свои земли продавать собрался, поскольку живёт в Петербурге. Я пожалел, что поместьем, издавна носившим фамилию Шенкенбергов, будут владеть чужие люди. Было в этом что-то неправильное, когда молодые помещики продавали земли и переезжали в города, а городские богатеи-торговцы эти земли скупали и хотели жить как помещики. Но Анну Петровну волновало только, будет ли проклятие Шенкенбергов их наследника и в городе преследовать, или же призраки здесь останутся, новых землевладельцев донимать. Я тогда усомнился, что человек из Петербурга мог испугаться дома с привидениями и потому продавать поместье. К нам присоединился юноша - студент из Дерпта. Анна Петровна на него тут же накинулась, почему тот её племянника не уберёг. Оказалось, двое приятелей вместе приехали с учёбы, а один неделю назад и пропал на болотах. Анна Петровна верила, что Александр жив, и я поддержал, что нужно молиться о его здравии. Она говорила - бывало же, что люди по неделе по болотам плутали, однажды какой-то шорник так заблудился, ел ягоды да кору. А я думал - дело тут нечисто, и, видать, поздно ждать бедолагу домой. Студент обучался изящным искусствам и был в меру романтичен, говорил, что хотел бы жить вечно, но я возражал, что это было бы проклятием - жить под гнетом своих грехов, не имея права достичь райских кущ, и видеть, как уходят родные и друзья. Каин вечно ходит по земле - это ли не наказание?
Подали торт с безе и марципановыми розами - произведение одной из служанок. Людей в гостиной становилось всё больше. Рядом со мной оказалась чета американцев и завела разговор с одной из дам. Их удивляло, что в Российской империи держат в качестве крепостных белых людей: у них в Америке рабами были исключительно чернокожие, арапы, которые в здешнем суровом климате болели и не приживались. Они рассказали, что это очень выносливая раса, специально созданная Богом, чтобы трудиться. Я не вмешивался в разговор - трудиться Господь велел каждому человеку, и ежели задуматься, то российские крепостные жили на родной земле, где жили ещё их отцы и деды, а арапов с их родины увозили, и укрощали будто зверей. Тогда как и язычник может сделаться человеком, если проповедовать ему слово Божие, - но в Америке, видать, о душе рабов никто не заботился. Ещё американцы рассказали, что их министр финансов Гамильтон стрелялся на дуэли, а их первый президент, умирая, завещал всех своих рабов отпустить. Это было поистине христианским завещанием. Некоторые русские цари тоже поступали так со своими крепостными - не зря говорят, что в разных частях света грехи разные, а праведность схожая.
Тут замолкла музыка, в гостиную вошёл высокий генерал и сказал, что ввиду чрезвычайного положения из дома велено никого не выпускать. Все поражённо замолкли, а я спросил, что случилось - война али ураган ожидались? Генерал ответил, что произошло несчастье с Александрой Фогель. Анна Петровна в волнении вскочила и стала восклицать, где её племянница и можно ли её видеть. Генерал сказал, что Александра сейчас там, откуда не возвращаются, и видеть её запрещено. Я перекрестился, а Анна Петровна не поняла его и продолжала умолять, чтобы он объяснил ей, что с племянницей, и пустил её к ней. Все также загалдели, требуя подробностей. Почему человек военный, не раз сталкивавшийся со смертью, боялся сейчас произнести слова о смерти, не понимая, что это жестоко по отношению к старой женщине, которую неизвестность сводила с ума? Но он заявил только, что Александра погибла, и тут воспитанница хозяйки поместья, ходившая в трауре, упала в обморок, опрокинув скамью. Все занялись ею - подали воды и усадили на кушетку. Я был подавлен внезапным известием - не в добрый час я прибыл на родную землю. Бедняжка отравилась - или отравлена? Но кем, ради чего? Если генерал сказал "погибла" - значит, её жизнь прервалась внезапно, без причастия и покаяния. Никто, даже преступники, не заслуживал такой смерти.
Во всеобщей суете я не заметил, куда увели Анну Петровну. Ко мне приблизилась француженка, компаньонка покойной, и попросила прийти к Анне Петровне в малую гостиную. Там с ней сидели несколько женщин, и я сел подле неё. Она спросила, могу ли я молиться за Сашеньку, если она была православная, знаю ли молитвы на русском. Я ответил, что Бог для всех един и услышит на любом языке, и я непременно буду молиться о ней. Анна Петровна плакала горько, просила меня читать Розарий, говорила о том, какая Саша была хорошая и послушная. Я говорил ей не убиваться, потому что Александра ныне среди ангелов и стала представительницей за Анну Петровну перед Господом, говорил, что Богу так было угодно, чтобы Саша пришла к Нему, но чувствовал, что утешения от меня недостаточно, что всех моих знаний не хватит на то, чтобы умалить скорбь одного человека, - как же я буду нести утешение всей пастве? И чувствовал, что это несправедливо - когда умирают во цвете лет, особенно по чужому злому умыслу. Анна Петровна отпустила меня, и я встал, спрашивая, принести ли ей воды или чаю. В дверях я вновь наткнулся на того доктора, и он заявил, что уже дал Анне Петровне успокоительного и более ей пить не надо, чтобы не вышло передозировки, хотя я и в мыслях не имел добавлять ей лекарства. Я рассеянно попросил его позаботиться об Анне Петровне и вышел, а сам подумал, что этот доктор - человек подозрительный.
Я вернулся в гостиную, где только и разговоров было, что о случившемся убийстве. Слуги уже растрепали, что Александру убили арканом для лошадей, которым в этих краях отродясь не пользовались, поскольку диких табунов на болотах не было. Я сделал было обществу деликатное замечание, что они о подлинной трагедии говорят как о детективном фельетоне в журнале, но и дамы, и мужчины явно были увлечены расследованием. Американцы рассказали, что такой аркан называется лассо и используют его в Техасе, диком краю, колонизированном испанцами, где якобы все варвары. Я не без удивления переспросил, отчего же варвары, ведь испанцы - католики, - но мой вопрос остался без ответа. Урядник Рябчиков, которого всё называли, оговариваясь, Урябчиковым, даже показал нам верёвку - орудие преступления. То есть, саму верёвку где угодно можно было бы достать, другое дело - узел на ней завязать правильный. Тут уже я предположил, не принесли ли аркан с какого корабля, хоть до всякого ближайшего порта отсюда неделю ехать, - но на кораблях все верёвки просмоленные. И супруг покойной как раз капитаном был... страшная весть будет ждать его на берегу! Выясняли также, кто последним с Александрой разговаривал. И Шенкенберг, тот самый, что имение продавал, признался, что говорил с ней о каком-то обезглавленном теле. Анна Петровна, которая уже пришла было в себя, напустилась на него за это, но тут же извинилась - и верно, все о том говорили.
Шенкенберг в своё оправдание сказал, что эта история всем известна - когда искали Магду, пропавшую на болотах, а нашли безголовое тело какого-то мужчины, которому уже сто лет в обед. Я усомнился, как тело могло сохраниться - мумифицировалось, что ли? А Анна Петровна стала говорить, что, может, Магда нарочно оставила на болотах туфельку и шаль, чтобы сбежать, - но далеко ли убежишь одной, да без туфельки, да по оживлённому тракту? Шенкенберг ещё что-то говорил о том, что Магда была его кузиной, а их общий дед был такого крутого нраву, что немудрено от него в болота уйти, - а я возьми да и скажи, что он говорит, должно быть, о моей матери. Он изменился в лице, отвечал, что что-то не сходится и что он обо мне ничего не знал, но я сказал ему, как давно я осиротел, и спросил, была ли его кузина тогда вдовой. Шенкенберг пригласил поговорить об этом без посторонних ушей, и мы вышли в зал. Там было безлюдно, и мы сели на кушетке у стены. Мой новообретённый родич предложил мне рассказывать, но я повторил только то, что моя мать жизнь вела уединённую, а когда пропала, меня приютил отец Томаш; я не стал пока говорить о брате её мужа, не выяснив, готов ли Шенкенберг помочь мне в расследовании смерти его кузины. Но он спросил только, не боюсь ли я родового проклятия. Я посчитал, что он говорит в шутку, и отвечал, что тому, кто верует, бояться нечего, - Господь хранит меня, и со мной никогда ничего дурного не происходило. Но он отвечал мне пословицей, которую я уже слышал, - "на Бога надейся, а сам не плошай", - и как будто предупреждал всерьёз. Что если за сказками о призраках настоящие злодеяния стояли?
- А Вы неужели в это верите? Или Вы своими глазами видели что-то необычное?
- Сам не видел, но люди говорят...
- Так мало ли, что люди говорят? Жизнь здесь скучная, вот они и пугают друг друга, да сами пугаются.
- А Вы, значит, католик? - вдруг спросил он так, словно я признался, что ем сырых лягушек. - Ужас какой.
- Отчего же ужас? У Вас какие-то дурные воспоминания связаны с католичеством?
- Какие там воспоминания, - он отмахнулся с нервическим смехом. - Просто Шенкенберги всегда были лютеранами с того самого года, как были написаны тезисы. А тут вдруг католик...
Я почувствовал себя уязвлённым и холодно напомнил, что меня воспитал католический священник. Но Шенкенберг не стал развивать эту тему и попросил только, чтобы я не афишировал наше родство. Я пообещал молчать и на всякий случай, чтобы он не беспокоился, заверил, что не собираюсь претендовать на какое бы то ни было наследство, поскольку следую по духовной стезе. "Это хорошо!" - сказал он с облегчением: похоже, впервые с момента нашего знакомства ему что-то понравилось во мне. Я добавил, что мне было бы интересно найти и других своих родственников, которые наверняка остались в этих местах, и ежели он о ком-нибудь знает... Нет, он остался один. Я не стал расспрашивать, почему. Повисло молчание, и я предложил вернуться в гостиную, пока нас не хватились, - мне казалось невежливым надолго покидать общий круг гостей.
В гостиной всё было по-прежнему, только принесли пирог и говорили, что кто-то отравил кофе, но кроме этого кофе никто отравлен не был, поскольку кто-то узнал яд по запаху. Анна Петровна вспомнила о моём умении узнавать по запаху колбасу, но оно пригодилось бы мне мало, поскольку запаха ядов я не знал. Спросив у Шенкенберга, кому же он продавал поместье, я познакомился с ещё одной здешней помещицей - Ниной Андреевной Острович. Отрадно было, что земля переходила всё же не в чужие руки, а к людям местным и знающим и, похоже, не верящим в суеверия о призраках. Госпожа Острович сообщила мне, что её муж держит пасеку, и я пообещал заехать за мёдом. Раздался крик из коридора - звали доктора; и почему только побежали на него все, кто докторами вовсе не были? Оказалось, горничную фрау Шмидт ударили по голове и зачем-то забрали её передник. Это и вовсе звучало так, будто в поместье завёлся безумец, который на женщин бросается, себя не помня. Слава Богу, горничная жива осталась. Один господин заметил, что тем и заканчивается, когда гости сами на кухню шастают, - но гостей было так много, что слуги совсем сбились с ног, и без колокольчика их было не дозваться, кроме как подойти к кухне.
Юная родственница хозяйки дома, сверяясь с бальной книжкой, составляла списки, кто какой танец танцевал, чтобы понять, у кого на момент гибели Александры было алиби. Я с ней даже не виделся до тех пор, пока урядник не позволил мне помолиться над её телом, - всё время просидел в гостиной, что и подтвердила Анна Петровна. Когда воспитанница хозяйки обратилась ко мне с просьбой освятить их дом, чтобы в нём никакой чертовщины не творилось, я не мог ей отказать - пусть так этим добрым людям станет немного спокойнее; сказал только, что никаких пышных обрядов, как принято у русских, проводить не стану, а только помолюсь. Заодно я решил найти доктора, которого давненько не видел среди гостей. Если он был местным, то наверняка всё знал обо всех смертях и рождениях за последние годы, и мог рассказать, не заметил ли чего в нападениях на Александру и фрау Шмидт, что было бы общим с исчезновением Магды или иными преступлениями; я надеялся, что он из той породы людей, которая за мзду или просто так выболтает чужие секреты и, может, даже продаст своего опиума, хотя я пока не знал, как применять оный. Едва я встал и собрался покинуть гостиную, как мне преградил дорогу усатый тип, на вид путешественник, и спросил, как я попал сюда. Я ответил, что проезжал мимо, но моя лошадь захромала. Ему показалось, что это не может быть случайностью - задержаться именно в тех краях, откуда я родом. Меня позабавили его подозрения, но я пояснил, что всё равно собирался остановиться в гостинице, и уж точно не для того, чтобы убить женщину, которую не знал, поскольку долгие годы жил в другой стране. Тогда он спросил про обезглавленное тело на болотах, и мне стало совсем смешно. Не без сарказма я ответил, что ребёнок лет десяти от роду несомненно мог оторвать голову взрослому мужчине. У этого типа было весьма романное мышление. Когда я говорил ему, что я - сирота, я буквально спиной ощущал страх Шенкенберга перед тем, что я мог выдать наше родство. Удручало, что нераскрытое преступление заставляло людей подозревать друг друга, прикидывать на ближних роль убийцы, в каждом видеть виновного - вероятно, даже в моём вероломно захромавшем в неподходящем месте мерине.
Доктора я, однако, нигде не нашёл и остановился в бальном зале. Музыканты старались зря - после столь грустного происшествия всем было не до танцев, и оркестр лишь мешал разговорам. Тот господин, что осуждал хождения на кухню, рисовал в альбоме портрет одной из дам, а студент из Дерпта показывал воспитаннице хозяйки рисунки в своём планшете. Шенкенберг вновь составил мне компанию у стены - я всё не мог понять, доставляло ли ему удовольствие моё общество (что навряд ли), следил ли он за мной или попросту скучал. Я поинтересовался у него, не знает ли он этого усатого, который подозревал меня в убийстве лишь на том основании, что я прибыл незваным и никто меня не знал; он удивился, почему никто не стал говорить об убийстве с ним, ведь он тоже приехал из Петербурга. Я возразил, что он носил известную фамилию, тогда как я всем был чужим. Шенкенберг посетовал, что надеялся встретить здесь родных, приветливых людей, а на деле всё обернулось совсем иначе. Я огляделся: все гости разошлись по углам поместья и перешёптывались там. Не так я представлял себе балы, но когда я спросил Шенкенберга, насколько такое времяпрепровождение принято, он ответил, что это в порядке вещей. Тем временем усатый куда-то прошёл вместе со здешним генералом - уж не шпион ли? Ещё я спросил у Шенкенберга, раз уж тот подвернулся, что в этой глуши забыли американцы (конечно, не на дам с арканом охотиться, но всё одно необычно), он сказал - сказки собирают и легенды. Не были эти двое похожи на учёных людей - скорее на торговцев, но каких причуд ни бывает. Спросил и о господине с альбомом и его приятеле, на что Шенкенберг рассеянно отвечал, что они, должно быть, приезжие.
Я утомился подыскивать темы для разговора и сослался на то, что в моей чашке закончился чай, чтобы вернуться в гостиную; Шенкенберг вскоре последовал за мной. Расследование убийства, похоже, не продвинулось, - Шенкенберг высказывал сомнения, что здешние стражи порядка вообще кого-нибудь найдут. Я неизменно говорил, что даже если злоумышленник ускользнёт, то всё равно ему придётся ответить и перед Богом, и перед людьми. Тут рядом оказался тот господин с альбомом. Выглядел он франтом, так что я всё гадал, местный ли он или проездом из какой-нибудь столицы. Я спросил, отчего его фрау Шмидт называет "херр" - не немец ли он? Мне ответили, что она всех так называет, а собеседник мой сказал, что у него поместье по соседству. И на мой вопрос о его фамилии представился: Антон Лодер. Тут бы мне и ответить, мол, - Анатоль Лодер, очень приятно, - но не достало духу. У меня от волнения даже конфета выпала из пальцев. Более я ни о чём его не спрашивал и к разговорам не прислушивался, а задумался, с чем идти к уряднику или к губернатору, чтобы не отмахнулись, не сказали, что дела поважнее есть, нежели давно минувшие распри. Не сказать ли, будто этот Лодер мог быть к убийству причастен? Я помнил, как он во время танцев в библиотеке сидел один, как сыч, и велел слугам кофе ему туда подавать, - не иначе, какие-нибудь документы искал, чтобы семейство своё обелить. Александра могла случайно туда зайти... Но клевета - низость и грех, и подлинный убийца скроется, если осудят невиновного. Значит - сказать как есть, а там уж пусть нас рассудит власть, но ежели не рассудит... Так я размышлял и в то же время американцу, который и впрямь назвался собирателем фольклора, сказку рассказывал, которую моя мать особенно любила, - про кикимору. Нет у нечисти души, потому больше всего она хочет обрести бессмертную душу, как у человеков, снискать вечную жизнь. А чтобы душа появилась - надобно, чтобы нечисть эту человек полюбил. И вот одна кикимора приняла облик красивой девушки и сошлась с рыбаком, и взял он её в дом. Но как та сказка заканчивалась, никак я не мог вспомнить. Должно быть, умерли все.
Вдруг Анна Петровна почувствовала себя дурно, сказала, что в зале душно и ей хотелось бы подышать воздухом. Шенкенберг вызвался её проводить - точнее, вызвались мы оба, но он первым поднялся и подал ей руку, так что я мог бы и остаться; однако странное чувство, будто я должен приглядеть за Анной Петровной, заставило меня пойти с ними. Я вовсе не думал о том, что Шенкенберг мог представлять для неё угрозу и что её нельзя оставлять с ним наедине, - я не то чтобы доверял ему полностью, однако ни разу не подозревал в нём человека, способного на насилие. Так я объяснил для себя это внезапное чувство тем, что мне сложно было усидеть на месте от волнения и требовалось пройтись, проветриться и освежиться, привести в порядок мысли в тишине. Мы вышли на просторный балкон, заставленный, по обыкновению старых домов, всяким хламом, который жалели выбросить; единственный стул там был сломан, а скамья, на которую мы, сняв с оной коробки, хотели усадить Анну Петровну, была покрыта толстым слоем пыли. Шенкенберг попенял, куда только смотрит дворецкий. Почему-то речь вновь зашла о пропавшей на болотах Магде - может, потому, что только что за стенами усадьбы волки выли, да близко так. Оголодали, видать, - и как теперь из поместья выезжать, что если нападут по дороге? А Шенкенберг стал говорить, что раз Магда с его дядюшкой поссорилась, то и удивляться нечего, что сгинула, - а ведь мог бы и что похуже сделать. Я отошёл к окну, чтобы не выдать своих чувств. Почему он о дяде говорил? Если Магда ему кузина, то Лодер ему не дядя, - впрочем, всякое быть могло, поди разберись. Я видел, что не я один, но и Анна Петровна была смущена тем, что Шенкенберг так запросто об этом говорил. Я спросил, числились ли за этим дядюшкой некие злодеяния, чтобы можно было о нём так судить, - он не ответил, сослался лишь на его характер.
Помолчали. Анна Петровна предложила вернуться и по дороге в гостиную обогнала нас, а я задержался, чтобы издалека указать Шенкенбергу на Антона Лодера и спросить, не приходится ли тот, стало быть, его дядюшке сыном. Я должен был убедиться, что мы с Шенкенбергом имели в виду одного и того же человека, виновного в гибели Магды, и что Антон Лодер владел поместьем как потомок и наследник братоубийцы. Шенкенберг переспросил, кого именно я заметил, выглянул в бальный зал, чтобы получше его рассмотреть, и, вернувшись в глубину полутёмной малой гостиной, где в тот момент были мы одни, сказал что-то негромко. Его слова не задержались в моей памяти, поскольку, когда я подошёл к нему поближе и обернулся на приоткрытую дверь в зал, под моим подбородком мелькнул клинок кинжала, перерезая горло, как телёнку. Я рухнул в темноту, разом потеряв в ней и себя, и мир вокруг, захлёбываясь кровью, хлынувшей и из раны, и изо рта; как завизжала хозяйка дома, обнаружив на своём ковре лужу крови и лужу пролитого чая вокруг ещё живого тела, как доктор зажимал пальцами края раны, пока не перестал слышать под ними пульсацию жизни и ещё некоторое время после, - я уже не видел, а, скорее, чувствовал откуда-то со стороны, уходя всё дальше и дальше - домой...

Спасибо мастеру Вере - всё ещё очень плохо умею в детективы, но очень люблю. Такая зона комфорта, такая магия полигона со складывающейся мозаикой совпадений, недосказанностей и рифм, такие красивые и харАктерные все.
Спасибо игрокам - всех не перечислю, лучше лично под отчёты дойду. Арти - за душераздирающе настоящую Анну Петровну, Терри - за доктора, чей энтузиазм Анатоля немножко пугал, и, конечно, Саломее - за моего родича и моего убийцу. Теперь отчаянно хочется узнать - за что? Чтобы остаться единственным Шенкенбергом во имя исполнения проклятия? Из солидарности с Лодером? Или потому что Анатоль слишком совал нос во всё?.. Диасси - опять мы не поиграли конфликт, потому что я проспал все полимеры
Спасибо слугам - вы героические герои! Мэсс и Йори, которые ещё и додавать колорита успевали, - совсем круты, остальные круты не менее!

Потом я доедал работу, а Птаха играла в третий МЭ. Надо бы тоже поиграть, а то я знаю МЭ очень поверхностно и только первый...

@темы: moments of life, moments of dream, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых, это крыса и ей не стыдно

С вами краткие новости от голубя Геннадия.

В среду он угнездился в выданной ему охапке сена и смотрел на меня как на помёт, а уже второй день пациент:
~ активно жрёт в моём присутствии, причём ему прикольней вывернуть миску в сено и охотиться на зёрнышки среди травы, типа естественные условия;
~ клюётся и бьёт крылами, когда я лезу, как настоящий орёлъ;
~ ходит при необходимости, но поджимает пострадавшую лапу. На ней один из трёх пальцев раздавлен и свёрнут набок - видимо, ему всё-таки по хвосту и этому пальцу проехался велосипед или самокат.
Отец рассказал, что владелец голубятни возле родительского дома целенаправленно вылавливает сачком рыжих голубей - дескать, "на породу". Но Геннадия я ему не отдам, дудки. Если предстоит выпускать, я вообще подумываю его окольцевать - надеюсь, это не дороже, чем бирка для собаки...

А теперь мне надо выговориться, а вам дальше читать необязательно, хорошие новости закончились.
После смерти Андерса его заводчики сосватали мне крысят - родившихся в феврале спасёнышей от выброшенной на мороз мамы-крысы. Рыжие (амбер и амбер-капюшон) дамбо рексы, мы влюбились с первого взгляда. Читать дальшеЯ написал куратору выводка, всё пошло хорошо, оставалось сделать фото клетки и договориться о встрече.
А потом мне отказали - потому что доктор Баранова сообщила, что Падме и Лея попали к ней в плачевном состоянии. То, что ко мне они попали с улицы в таком же состоянии и с тех пор это состояние не менялось - никого не волнует. Да, надо было "не тянуть с операцией". Но когда я - сейчас буду, возможно, повторяться, но не грех и напомнить - обратился за помощью к крысовладельцам, мне было велено удалить тему под угрозой бана. Мне было сказано, что помогают только фондовским крысам. Что если денег нет - нефиг заводить крыс. Что на фото чеков плохо видна дата - значит, я нарочно её прячу. Что есть дешёвые врачи - но я не хочу, чтобы "дешёвый врач" угробил мне крысу. (Я знаю, как крысы могли бы стать фондовскими: если бы я написал "Караул, на такой-то улице замерзают крысы, приезжайте, заберите". Тогда за них впряглись бы сотни сочувствующих. Но я дурак, и крысы, отогревающиеся у меня за пазухой, - это уже мои крысы). В итоге со сбором на обследование мне помогли кроловладельцы, те же, что помогали кролям-виварцам. Но это, опять же, никого не волнует. Крысы - не для бедных.
Похоже, с Падме и Леей я окончательно стал нерукопожатен и больше ни один заводчик и ни один волонтёр не доверит мне крысу. Зоомаги отпадают, потому как я не желаю кормить рублём плодёжки. Остаётся авито, но это 100% крысы из плохих условий, с непредсказуемыми последствиями. К тому же взрослые, а у Джокера есть шанс сселиться только с подростками.
Когда привычное фоновое ощущение "всё плохо и будет только хуже" приходит не только в сфере ролевых игр и прочей социальной деятельности, но и в такой зоне комфорта, как моё зверьё, - я перестаю понимать, за что цепляться и надо ли цепляться вообще, или пора разжать пальцы, жить семьёй и работой, смотреть, как меня забывает всё больше людей, и постичь дао.
А Джокер тоскует. Почти всегда, заходя в комнату, я застаю его на ближнем к двери краю тумбочки, будто он кого-то ждёт. Он даже засыпал там, свернувшись калачиком, - не в пледах и не в клетке, а на этом маленьком, жёстком, неудобном уголке. И мне очень больно, что я не могу ему помочь.

@темы: вот такой весёлый джир!, прикладное марковедение, это крыса и ей не стыдно, флора и фауна

@темы: friendship is magic, да, волк жуёт траву, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых, барраяр и барраярцы

Не знаю, кто, кроме Дугласа, заходил к нам кормить грызунов - это уже не важно, - но этот кто-то проигнорировал стоящие на самом видном месте коробки корма и умудрился докопаться до пакета с наполнителем, лежавшего в тумбочке. И когда мы вернулись, в мисках крыс и контейнерах мышей вместо небольшого количества корма был свежий наполнитель - доверху. Дальше?Наверное, я сам виноват, что не дал точного описания, но когда просишь кого-то покормить своего котика - ожидаешь, что он использует коробку, на которой нарисован котик и написано "кошачий корм", а не наполнитель для кошачьего туалета В общем, был у меня дорогой пакет наполнителя - и нет его. Очень надеюсь, что не временная голодовка подкосила Андерса. Результатов вскрытия ещё не получил.

Десятого Птаха осталась поработать из дома, и вечером мы устроили небольшой киномарафон. Посмотрели Собачью жизнь.Собачью жизнь - она составлена из простых и понятных штампов (большего я и не ожидал), но смотрится легко, на одном дыхании, и трогательна ровно настолько, насколько, опять же, от неё ожидаешь. Тем, кто любит собак и знает, что это взаимно, вполне могу рекомендовать. Также посмотрели свежего Призрака в доспехах.Призрака в доспехах - и... что это было? Я не упоротый канонист и был готов воспринять новую историю в новом мире, но то, что я получил, - однообразная, плоская, неверибельная графика с повторяющимися видами, вымученная вторичная боёвка, рассыпающийся лоскутный сюжет с бестолковыми диалогами в промежутках. За унылого антагониста и дофига оригинальную интригу про опыты над бунтующими тинейджерами было как-то неловко. Слишком много мелких деталек рассыпано щедрой рукой, не давая времени их осознать, как будто концептов настрогали на целый сериал, а втиснуть пришлось в один фильм. В общем, что-то я заскучал по оригинальному GitH.

Первым, на что упал мой взгляд, когда в пятницу я вышел на работу, был вибратор Артур - раньше я его как-то не замечал В моё отсутствие на голову сменщицы Жанны упала полка.упала полка с массажным маслом. Коллега починил её при помощи пилочки для ногтей и такой-то матери (полку, не голову) и пнул меня в направлении уборки, которую я с охотой и начал. Вечером Птаха подхватила меня с работы, и мы нагрянули в гости к Сэнди (графу Константину Форратьеру). (графу Константину Форратьеру), купили себе мартини и сока, мне на ужин захватили картошки из Мака, и хлебцев на закусь. До половины трёх ночи говорили о семейных тайнах Форратьеров, накуренных до игры, о случившемся на игре и прочая, уезжали мы с Птахой на такси (заснул я, кажется, уже в нём). Мрр графу за вечер!
А в субботу я, собравшись на игру по Иссену, - думал, что забрал у Рино светлый балахон, а оказалось, что не забрал, пришлось снова отыгрывать балахон птахиной серой толстовкой, - был переброшен на замену в наш магазин в Беляево. Там есть Чёрная рука! Девочка, она уже на твоей улице!
Увы - когда в районе семи меня выключило на добрые полчаса, я понял, что это температура и до игры я живым не доеду, тем паче если попытаюсь добежать с работы на вокзал за 20 минут. Да и Птаха чувствовала себя паршиво - и я уполз домой. Тут делюсь персонажным.Жалею, конечно, что не добрался, - было бы очень интересно отыграть одержимого. Отдельно мне нравится, как созвучны имена моего священника с прошлой игры по Иссену и нынешнего узника инквизиции: Эрхард Вальдер и Элдред Вернер соответственно. Историю персонажа ещё расскажу как-нибудь отдельно, а пока - неиспользованные смехуёчки к игре:

Геморрой первый случился, когда шеф сообщила мне, что до конца месяца все субботы у меня рабочие.все субботы у меня рабочие, потому что у продавщицы беляевского магазина началась вечерняя сессия. Надо мной навис риск опоздать на Осколки и вовсе не попасть на Морровинд. Спасибо коллеге, который меня спас, благодаря ему ближайшая суббота у меня свободна А Морровинд всё равно отменился, и мне очень грустно без этой травы
Геморрой второй случился, когда в среду в магазин явилась налоговая.явилась налоговая. Подставные мужички купили вибратор, потом вернулись всей толпой. Начальство прислало им наш патент по вацапу, они затребовали товарный чек, погиенили и ушли. Некоторое время спустя занесли повестку, или как там называется бумажка с описанием нарушений? После рабочего дня я эту презреннуюсраную бумажку прочитал. Оказывается, в товарном чеке должны быть ФИО и ИНН предпринимателя, и чуть ли не гороскоп его бабушки, тогда как у чека четыре столбца: товар, цена, количество, сумма. Плюс дата и подпись. Всё! Там, где в бумажке - графа про мои паспортные данные, написано: паспорт не предъявлен. А у меня эти остолопымудозвоны паспорт спрашивали? Нет, это же лишняя трата их ценного времени. Чувствую себя виноватым перед начальством, хотя на моём месте мог быть любой. В конце концов, давать на лапу меня не учили, а учили "ничего не знаю, я тут недавно, все вопросы к шефу".

Засыпая в прошлый четверг, думал о том, не закрыться ли мне под ПЧ хотя бы частично. Наутро мрзд ответило мне тем, что я потерял ещё одного человека. Это очередной завуалированный соцопрос "кто заметит, если я сдохну", можно не открывать!А додумался я до того, что ответ на вопрос, почему другим можно, а мне нельзя, очень прост: другие могут себе это позволить. Я - не могу, поскольку ничего из себя не представляю, и всем наплевать. Закрываться или нет - я ещё подумаю, а вот про д.р. в этом году явно стоит забыть. Глупо ждать чуда, которого не бывает.

@темы: поржать и убежать, friendship is magic, кина не будет, електричество кончилось, соседи по разуму, sex shop of horrors, вот такой весёлый джир!, прикладное марковедение, иссен, андроидосексуальность

Лейтенант МПВ Артур Формартел Форбарра (08.01.2849 - 08.05.2869).
Отчёт отперсонажный. Слэш упоминается, рейтинга нет.Утром я проснулся до побудки. Пьер лежал рядом - похоже, уже не спал, но не хотел будить меня. Когда я встал и начал собираться на вторые лётные учения, которые, видимо, организовали из-за нашего с Адрианом отсутствия на вечерних, Пьер продолжил что-то говорить о гранате и особняке, будто наш вчерашний разговор не прерывался, - должно быть, он проштудировал всю доступную информацию о гранатах и засомневался в том, можно ли использовать их в закрытом помещении. Я был сонным и все перемены в планах воспринимал с трудом - без утренней чашки чая покушения не совершаются. Возле космодрома, куда все пришли вовремя - даже Мика, - было тихо и холодно. Не хватало только Влада, и Теодор побежал в сторону посольского квартала вынимать друга из комаррской койки, утверждая, что Влад там с девушкой, но врать у него получалось ещё хуже, чем у меня. Я же вызвался сбегать за техниками, которые должны были открыть ангары и приготовить истребители к вылету. Когда я возвращался, перед космодромом уже было шумно, и я прибавил шагу, а затем и вовсе побежал. Я успел увидеть, как арестовывают и куда-то уводят Мику за отказ исполнять его воинскую присягу, поймал за плечо Пьера - он тоже высказывался достаточно громко, но его, к счастью, в общей неразберихе не расслышал даже я. Развернувшись ко мне со сведённым от с трудом сдерживаемого бешенства лицом, Пьер сказал, что Джес мёртв. Его нашли с той самой гранатой в руке, которую мы не стали забирать с собой в Академию, решив, что надёжнее оставить её в особняке. Официальной версией было самоубийство, но в это было бы смешно поверить. Не будь гранаты, его убийцы нашли бы другой способ. Я уверял Пьера, что они заплатят нам за Джеса, - но у нас снова не было оружия. Джес стал первой жертвой этой войны, и мы могли только гадать, кто будет следующим. Эрвина Форратьера также арестовали, коль скоро он считал, что смерть его брата важнее учений, - видимо, при пресловутой террористической угрозе запереть под замок лучших офицеров было самой рекомендуемой стратегией. Я изо всех сил пас Пьера, чтобы хотя бы один из Форратьеров не потерял голову, - даже Теодор попросил меня за ним присмотреть, потому что его Пьер не послушал бы, на что я ответил, что Пьер умеет держать себя в руках. Форратьеры явно винили в смерти Джеса Генштаб в целом и Эйрела Форкосигана в частности, и им претило летать с убийцами брата и дяди, - но даже если те были не причастны, они даже не пытались скрыть приподнятого настроения.
Номер истребителя и вооружение я выбирал по остаточному принципу, зато в штурманы мне достался Влад Форборов, которому вроде как запретили пилотировать по медицинским показаниям. Все наши личные взаимоотношения в пространстве космоса значения не имели, а штурманом он оказался хорошим. Сначала штурманов на всех пилотов Генштаба не хватало, но в середине учений к нам присоединился Его Высочество в качестве штурмана со стороны "противника" - в противном случае Пьер наверняка жалел бы, что ракеты на кораблях стояли не боевые. Несмотря на отсутствие практики, мы с Адрианом неплохо себя показали, особенно Адриан - один раз он даже остался последним "выжившим". Учебные бои мне понравились: можно было гоняться за более опытными пилотами вокруг метеоритов, следить за тем, чтобы тебя не "сбетанили" - не подбили сзади, - и пытаться увернуться от чужих ракет, при этом стараясь направить свои прицелы не на неведомо откуда выскакивающего союзника. Это помогло немного отвлечься от оставшихся на земле проблем и развеяться. После всех вылетов и разных опробованных тактик Теодор пожал мне руку как хорошему пилоту. Это было забавно: простолюдин, который считал, что оказывает мне честь, признавая мои заслуги, - но я понимал, что он не желал меня оскорбить, даже напротив. Командование также нас похвалило. По окончании учений мы с Пьером подошли к кронпринцу, и он вновь пообещал постараться добыть оружие. Пьер ушёл в особняк Форратьеров, и на этот раз я не стал за ним увязываться. Я потерял куратора и человека, сумевшего вовремя найти для меня очень важные слова, без которых я мог бы испугаться собственных чувств к Пьеру и отступить тогда, когда нужно было сделать шаг. Но Пьер потерял дядю, а Мика - брата, и в этой трагедии я был чужим. Я вернулся в Академию и написал Пьеру о том, что до экзаменов остались считанные минуты, а когда он не ответил - вышел его встретить. Видимо, мы разминулись, поскольку на экзамен я опоздал - вернулся, когда он уже начался и все заполняли листы с вопросами по всем предметам. Пришлось ещё и сбегать за ручкой, но я успел сдать свои листы в последние две минуты до окончания экзамена, хоть и последним. Некоторые мелочи я забыл, и расчёты по пресловутому уравнению Фортица-Форборова производил в столбик, поскольку при мне не было комма с калькулятором, но результаты меня волновали мало. Мы по-прежнему ничего не сделали для кронпринца - вот что было важнее оценок.
После разговора прошлым вечером с майором Форвентой, который обмолвился о том, что будет присутствовать на распределении от МПВ, Пьер был уверен, что тот заберёт меня к себе; я был бы рад, если бы в одно ведомство попали мы оба, хотя это было едва ли возможно. Ещё не так давно перспектива служить в тылу, на поверхности планеты показалась бы мне скучной. Тогда будущее представлялось мне простым и прекрасным - в нём император Серг отправлял флот к новым землям, а я летел среди звёзд, глядя в иллюминатор личной офицерской каюты. Но теперь я знал, что наши враги - не на других планетах, а здесь, рядом, среди нас, и мы должны были оставаться в столице, чтобы не позволить им это будущее уничтожить. У Пьера возникла новая идея, которой он поделился со мной, когда мы отошли подальше от крыльца Академии: забрать оружие у кого-нибудь из офицеров там, куда нас распределят. Майор Форвента доверял нам обоим, а значит, войти вдвоём в его кабинет не составит труда. Затем один мог оглушить его, а другой - присвоить игольник. Пьер говорил, что при этом майора Форвенту придётся убить, но я был решительно против - покушение на Форталу могло сорваться по множеству причин, а даже более надёжная перспектива не стоила смерти верного Барраяру человека. Можно было ограничиться парализатором - следить за парализованным и связанным не сложнее, чем за смертельно раненным. Пьер согласился с этим, поскольку, разумеется, вовсе не желал майору Форвенте смерти. Далее по его плану один оставался с Форвентой, а другой шёл с игольником на встречу с Форталой. Договорённость Форталы с Адрианом мало могла нам помочь - их обещал свести у себя кто-то третий из графов, а лишняя жертва в лице свидетеля обещала лишние хлопоты. Предпочтительней было пригласить Форталу в особняк Форратьеров якобы от лица графа, хотя это могло не сработать. Я сразу решил, что убивать Форталу пойду я; мне очень не хотелось, чтобы Пьер тоже рисковал, но это было неизбежно, и я только надеялся, что майор Форвента, когда очнётся, поймёт нас и простит. А может статься, даже одобрит - но на то, чтобы напрямую попросить у него оружие для охоты на Форталу, у меня наглости всё же не хватало. Так, определившись, чем мы займёмся после распределения, мы с Пьером вернулись в столовую Академии, решив ничего не говорить Адриану и Мике: меньше посвящённых - меньше риска, что кто-то попадётся на фаст-пенте. Незаметно Лига Меча, созданная двоими, возвращалась к своему исходному числу.
Преподаватели в кулуарах обсуждали ответы курсантов - я всё же перепутал цетагандийский лотос с пионом, символом одной из столичных ячеек сопротивления: никогда не был силён в ботанике. В столовой сами курсанты спрашивали друг у друга о вопросах, вызвавших сомнения и затруднения. Наконец, нас выстроили на плацу перед Академией и в присутствии представителей спецслужб, родственников (отца я не увидел - он, видимо, был слишком занят работой по устранению эпидемии) и зевак (полюбоваться на Влада и Тео явился их зеленоволосый друг) после краткой торжественной речи поочерёдно выдали нам конверты с дипломами и красными лейтенантскими нашивками. Я был действительно распределён в МПВ, а Пьер, к вящему его изумлению, - в СБ; впрочем, после смерти Джеса было очевидно, что путь в Генштаб был ему заказан. Своими оценками я остался доволен, особенно восьмёркой по теории военного дела, - и, как ни странно, мои оценки за историю и астрофизику были одинаковыми - шестёрками; я счёл, что профессор Фортиц завысил мне оценку за вычисления без калькулятора, а леди Фортиц - занизила за выводы из цетагандийской оккупации, включающие необходимость продолжения экспансии (разумной, разумеется) и недопущения доверительных отношений с инопланетными государствами. У Пьера были и тройки - немудрено, что после прощания с дядей сосредоточиться на учёбе невозможно. И у меня, и у Пьера в характеристиках были упомянуты проблемы с дисциплиной, в остальном преподаватели подобрали сдержанные и нейтральные формулировки. Майор Форвента велел мне явиться к нему как можно скорее, как только я приду в себя, и удалился. Я только тогда осознал, как мало времени осталось до осуществления нашего с Пьером плана - плана, после которого для нас всё закончится, - и испытал не то чтобы страх, но странную смесь азарта и чувства медленно текущего времени. Мы поднялись в комнату, где я переоделся из курсантского мундира в чёрный - не зря я держал его в шкафу! Зашёл Теодор и сказал, что раз мы теперь коллеги (должно быть, его и Адриана всё же распределили в лётчики), то он хотел бы оставить разногласия позади и закончить знакомство на положительной ноте. Я прохладно заметил, что наше знакомство ещё не окончено. Тео протянул Пьеру руку, но Пьер отказался её пожимать, и Ройенталь убрался, ворча что-то о том, что ожидал увидеть форское благородство. Я сообщил ему вслед, что это именно оно и было. Сам я чувствовал, что детские обиды действительно в прошлом - теперь наши враги были куда серьёзней.
Нас ожидали в "Элизиуме", чтобы обмыть новые нашивки, и пренебрегать приглашением было рискованно - нас могли бы начать искать. Лётчики, получившие первое повышение с лейтенантов в капитаны, накрыли небольшую поляну для командования. Мы обмакнули красные нашивки в бокалы, выпили за Барраяр и аккуратно срезали голубые мичманские нашивки - я сохранил их в конверте вместе с дипломом, непонятно зачем. Адриан пригласил нас к себе пришивать нашивки к мундирам - поместье Форпарадисов было недалеко. Когда мы расходились, Пьер обратил моё внимание на то, что майор Форвента больше не носит игольник при себе - вероятно, оружие берут только на массовые мероприятия. А значит, наш план покушения снова проваливался в первом пункте - наличия оружия. Оставалась надежда просто украсть оружие с места службы - но игольник просто так не спрячешь под одеждой, а значит, свидетелей придётся уложить из парализатора и постараться самому уложиться с убийством в те пятнадцать минут, пока они не придут в себя... По дороге к Академии, где я собирался оставить нитки и конверт, я встретил и Фридриха, и о чём-то беседовавших преподавателей, все поздравили меня с распределением. После того, как я в цатый раз оправил новый мундир перед зеркалом и был готов предстать перед очи майора, далеко ходить не пришлось: МПВ в полном составе собралось неподалёку от Академии, на перекрёстке с посольским кварталом, и снова решало какие-то проблемы с цетагандийцами - я так и не понял, что произошло. Майор Форвента ушёл с ними - ему явно было не до новичков. Меня взял под крыло глава аналитического отдела капитан Форриди и сопроводил в корпус МПВ, пообещав ввести меня в курс дел и найти мне работу. Он показал мне допросную и сундук с цетагандийским кладом - всё это я уже видел; я везде искал глазами оружие и не находил. Когда капитан спросил, есть ли у меня парализатор, я напрямую полюбопытствовал, кому вообще полагается боевое оружие. Он ответил, что всем служащим в столице офицерам оно не полагается вовсе, а хранится на складе. Зато Форриди дал мне доступ к базе данных МПВ и дотошно показал, как ей пользоваться, и это тоже могло быть полезным. Он спросил, не хочу ли я работать с базой данных, но я ответил, что не очень-то мечтал о кабинетной работе - мне больше нравится работать с людьми, я наблюдателен и могу выявлять преступников. Форриди признал, что мне стоит обратиться в отдел политического сыска, но всё же придумал мне задание - подрядить кого-нибудь из журналистов написать о найденном во вскрытом бункере теле Раймонда Формонкрифа, брата премьер-министра.
Я обосновался пообедать в столовой Академии, где мне после выпуска никто не запрещал находиться, а главное - никто не мог помешать, и углубился в досье на всех граждан и гостей Форбарр-Султаны. Ещё при Форриди я сунул нос в досье своего отца, обосновав это тем, что уж о нём я и так всё знал; увы, я был недалёк от истины - в досье не было ничего, чего я бы не знал и прежде. В досье Мики, Пьера и Адриана всё также было не слишком интересно, и компромата на Форберга я не обнаружил. Гораздо увлекательней был список дел МПВ. Там было и дело о Лиге Меча, объединённое с делом о разбросанных на свадебном балу листовках - одну листовку кто-то сфотографировал. Список членов Лиги был неполным - в нём не было Мики, но это лишь краем мысли показалось мне подозрительным. Из дела о комаррских террористах я почерпнул, что Влад Форборов был допрошен под фаст-пентой и указал Витторио, которым и был зеленоволосый турист - как я и подозревал. Витторио был астрофизиком, как и Влад, они познакомились ещё во время практики Форборова на Комарре, - а ещё он был сыном террористки. Нетрудно было догадаться, с какой целью Витторио втирался к Владу в доверие, и кому служили ценные знания нашего вундеркинда. Это было прямой угрозой безопасности всего Барраяра - ведь Влад вывел формулу, открывающую и закрывающую ПВ-тоннели. Я не мог понять, почему и Влад, и Витторио до сих пор на свободе - Форвента упоминал, что все террористы были схвачены, а на оставшихся комаррцев инкогнито у них ничего не было, но если сотрудничество с террористами расценивалось как "ничего", то это было плохой новостью для Барраяра. Затем я просмотрел дело о "самоубийстве" Джеса Форратьера. В нём значилось, что в крови покойного была обнаружена фаст-пента. Для чего фаст-пента предполагаемому самоубийце - исповедаться перед смертью? На мгновение меня захлестнуло волной протеста против лжи, которую скармливали барраярцам, и захотелось немедленно опубликовать сообщение о том, что вице-адмирал Форратьер убит - но это дискредитировало бы и меня, и МПВ, и спугнуло бы убийц. Я связался по комму с Пьером, приглашая присоединиться ко мне в чтении, но он уже приступил к службе и отлучиться не мог, так что я написал ему о Джесе кратко. Пьер ответил, что видел предсмертную записку Джеса и не всё так просто. Тогда я поделился тем, что узнал, с Адрианом и приступил всё же к порученной мне теме покойного Раймонда Формонкрифа.
Чтобы быть уверенным наверняка, я сделал практически всю основную работу - тезисно составил план будущей заметки, обозначил основной посыл и заключение, переписал из досье необходимую информацию. Когда-то Раймонд Формонкриф, несмотря на то, что должен был унаследовать графский титул, ушёл в сопротивление - пожертвовал всем и погиб как герой, а вместо него графом стал его брат-близнец. Это и было примером того, что история оккупации и освободительной войны, которую нынешние поколения уже не помнили и знали только по учебникам, на самом деле происходила не так давно, как может показаться, а оставалась частью нашего настоящего. Эта история жива, и те, кто носит фамилии героев, продолжают служить Барраяру. Оставалось выбрать журналиста, который написал бы заметку, и для этого я прошёлся по последним публикациям "Таймс" и досье их авторов. Как и следовало ожидать, на представителях четвёртой власти пробу ставить было негде. Совладелец газеты Штефан Формейснер отличился не только связями со всеми посольствами разом, но и значился в базе МПВ как любовник Эмиля Форвенты - недаром прошлым вечером майор Форвента требовал у него держаться от его брата подальше. Один из журналистов вовсе был бетанцем, несколько лет назад присосавшимся к барраярской почве, и его уже арестовывали за антиправительственные высказывания. Пришлось остановиться на Чарльзе Форгаллахере - Пьера, читающего блоги чаще меня, он раздражал чрезвычайно, да и мне со стороны казался скользким типом, зато он уже писал об истории цетагандийской войны. С коммом под мышкой я отправился в редакцию и столкнулся с Форгаллахером нос к носу на пороге. Он был не против уделить мне внимание, разъяснил, что лимит на большие статьи распределяется заранее и он сможет предложить только небольшую заметку (что и требовалось), и без ложной скромности упомянул, что он - единственный журналист, специализирующийся на истории. Он сохранил мои тезисы, и мы оба поспешили на заседание Совета графов, которое уже началось. Стоит ли добавлять, что заметка так и не была написана - этот Совет посеял искры такого пламени, что всё прочее перестало иметь значение. Я стоял у двери, откуда плохо было видно и слышно происходящее, но всё равно не верил своим ушам. Графы действительно сместили императора Эзара, но - на следующее заседание был вынесен вопрос о вотуме недоверия императору Сергу. Открыто обсуждали, подвергался ли Серг какому-то психопрограммированию, и ещё подобный бред. Напоследок Эзар признался, что спланировал Солтисскую бойню, потому что каждый барраярец желал мести - и это был последний раз, когда я мог назвать его действия и слова достойными. Судя по кислому лицу Адриана, решение его тяжбы опять перенесли.
Заседание окончилось. Граф Фортала неприкрыто собирал своих сторонников, некоторые поздравляли Серга с принятием власти, но пока церемонии присяги не было - эта власть была на глиняных ногах. Пока толпа, обсуждавшая произошедшее под кружившимися майскими снежинками, ещё не разошлась, я заметил отца на пороге замка и спросил, идёт ли мне чёрное. Он сказал, что хочет кое-что мне подарить, и мы вместе пошли к госпиталю (вот бы он подарил мне привитую аллергию на фаст-пенту - но я даже не представлял, как о таком попросить). В своём кабинете отец извлёк откуда-то такой большой ствол, что я поначалу принял его за игольник, и вручил мне несмотря на то, что я усомнился, разрешено ли мне носить такое открыто. Впрочем, спрятать этот подарок под мундиром я всё равно не мог, а в случае вопросов мог с полным на то правом сослаться на волю полковника Формартела, поэтому я поблагодарил отца и поспешил устроить оружие в своей комнате в Академии. Отец велел мне в случае чего слушаться Уилера и кого-то ещё - я благополучно пропустил это мимо ушей. Не утерпев, я позвонил Пьеру по комму, чтобы обрадовать своим приобретением, но он по-прежнему был занят на службе. В иной день я справился бы и без него, но сейчас должно было случиться чудо, чтобы граф Фортала куда-то пошёл один и его не хватились через считанные минуты - потому-то мы раньше и планировали покушение после заседания Совета, а не до. Так я оставил отцовский подарок в той же тумбочке, где хранились наши патроны к игольнику, и решил взять пример с Пьера и появиться на службе, чтобы понять, что Его Величество Серг планирует делать дальше. Штаб императора был прямо в МПВ; стоявший у двери Ивон Форхалас впустил меня как своего, не задавая вопросов. Пьер писал мне на комм, что СБ ищет украденное из госпиталя противоядие. С этим противоядием считанные минуты спустя ворвался капитан Тумонен, упал перед императором на колени и клятвенно заверил, что просто поскользнулся. Император Серг пережил солтоксиновую атаку - и, судя по всему, Эзар также. Пьер держался поблизости от Эзара, сообщал о каждом его движении - это было рискованно, но только так у нас мог быть свой человек в СБ. Он жалел, что не может быть с нами, обещал содействовать, но я написал ему, чтобы он был осторожен и не лез на рожон: "Наш враг - кто-то третий". Тогда я и впрямь ещё верил, что некто - не Эзар - хочет ослабить Барраяр, лишить его императорской власти. Но на всякий случай оружие, патроны и респираторы я перенёс из Академии в МПВ: отныне и навсегда мы точно делали общее дело - служили императору Сергу Форбарре.
Я заваривал императору чай (Марина Ройенталь объяснила мне про здешнее хозяйство), император приглашал к себе всех, кто мог поддержать его на следующем заседании, - перебирать союзников не приходилось. Приходили вечно буйные греки, получили обещание признать "эллинский" вторым официальным языком на Барраяре. Приходили осторожные, словно отмороженные цетагандийцы, предлагали на время переговоров сдать оружие, наличием которого явно очень гордились, и настаивали на своём нейтралитете - дескать, понаблюдают со стороны. Пьер написал, что Эзар отдал приказ в случае провала вотума устранить Серга физически, а минуты спустя - написал о приказе обнародовать тайное досье Серга из личного дела СБ. Императору я показал эти сообщения сразу же, прямо с экрана. Досье появилось в "Таймс" с завидной быстротой; кто-то начал было читать его вслух, но бросил, не закончив - если СБ больше всего волновала интимная жизнь Серга, то она ничем не отличалась от жёлтой газетёнки, а если Эзар прибегал к таким грязным методам, он точно не был достоин называться императором. Когда в "Элизиуме" были обнародованы свежие рейтинги влияния, я отправился туда, чтобы хоть чем-то принести пользу, но в набежавшей толпе сумел выяснить только, что сам я на нуле. Там я дождался Пьера, которого отпустили на "патрулирование" - то есть с глаз долой, слоняться на морозе где ему вздумается, - но он стоять в очереди не стал. Когда я вернулся, меня поставили у дверей вместо Ивона, который бегал в "Элизиум" и прикрывал императора, выходившего на балкон покурить. Вскоре ко мне присоединился капитан Тумонен, а Пьер удачно подменил офицера СБ, ненавязчиво скучавшего на ближайшем к МПВ посту. Втроём мы листали блоги и сетовали на проигранную информационную войну. Что мы упустили, когда люди начали верить прессе больше, чем своему императору? Почему им не приходило в голову, что тот, кого однажды уже уличили во лжи, мог соврать им ещё раз? Поскольку заложить редакцию "Таймс" цементом не помогло бы - это не помешало бы им выходить в комм-сеть, - мы отчаянно нуждались в гранате. Больше никто не наносил императору визитов - только медики ходили по улицам и выискивали пострадавших от эпидемии, чтобы сделать прививку. Пришло время решающего заседания Совета графов. Я уже разобрался, что подаренный отцом ствол был парализатором, просто автоматом, и всучил его Пьеру - не ахти какая защита, но лучше однозарядного. А майор Форвента повесил на меня свой автомат, старомодный и тяжёлый, и велел стоять у выхода из зала заседания.
От лейтенанта Ройенталь я получил дополнительные инструкции - вне зависимости от исхода голосования необходимо будет вывести императора из зала до окончания заседания, во избежание возможных провокаций, организовав живой коридор. Я остался у дверей, откуда вновь почти ничего не видел и не слышал, прочие офицеры МПВ рассредоточились вдоль стен зала. Но когда Пьер стал писать мне, что СБ организует вооружённые посты вокруг императорских покоев - "на лестнице 3-4 СБ-шника с многозарядными парализаторами" - и даже баррикады, я решил, что пересылать сообщения Форвенте будет слишком долго, и просто подошёл к нему и показал текст с экрана. Он распорядился показать остальным, и мой комм передавали из рук в руки; этого, к счастью, никто не замечал, поскольку всё внимание было приковано к графам, и взламывать комм-сеть в такое смутное время точно никто не собрался бы. Едва ли СБ готовилось к нападению - это больше походило на оборону, но осведомлённость всё равно была нам полезна, - а потом у Пьера разрядился комм, и я не смог бы незаметно передать ему зарядное устройство. Тем временем графы продолжали нести бред о якобы невменяемости Серга, никем и ничем не подтверждённой - может, есть, а может, нет, вероятность 50%, как для встречи с тираннозавром. Пресловутые "секретные комментарии к делу" вызывали только смех: "проявляет жестокость, способен на убийство"? Как любой барраярский офицер. "От психиатрического освидетельствования отказался"? Я бы тоже не хотел, чтобы кто-то лез мне в голову. На третьем курсе "частые походы в бордель, употребление алкоголя и драки"? Как сказал граф Константин - у парня позднее развитие, большинство начинает с первого курса. Принцесса Карин после встреч с супругом "подавлена и замкнута"? А кто сказал, что барраярская женщина должна прыгать от радости, если её согласия на брак никто не спрашивает? Плюс - два несчастных случая, окончившихся смертью, даже не предумышленных убийства. При этом медики Императорского госпиталя заявили, что получили от Эзара приказ убить императора Серга. Виктория Форстил громко недоумевала, почему при чистосердечном признании в государственной измене не расстреливают на месте, а говорят о задержании до суда. Один из медиков огласил биографию моего отца. Рональд Формартел в последние годы оккупации должен был вывезти в провинцию принцессу Екатерину и наблюдать за её психическим здоровьем. Однако её состояние только ухудшилось, и выяснилось, что она беременна. Формартел уехал после рождения ребёнка. Совпадений быть не могло: прозвучало и название посёлка Тинтэджел, и дата за три дня до той, которую я считал своим днём рождения, - 8 января.
Я был сводным братом своего императора. Но это никак не отражалось на моей верности Сергу - я служил ему и хотел видеть его во главе Барраярской империи, а прочее в военное время не имело значения. Куда больше меня потрясло то, что мой отец был негодяем. Он не просто врал мне все эти годы - он подло воспользовался таким положением принцессы, в котором она не могла ему отказать. Надругался над женщиной, пациенткой, женой своего друга, представительницей императорской фамилии. Если бы в тот момент мне предложили расстрелять его собственными руками, моя рука бы не дрогнула. Я успел сказать ему, что он мерзавец, когда его выводили и он проходил мимо. Затем начались голосования. Фортала был достаточно хитёр, чтобы поставить голосование по вотуму недоверия Сергу последним - после того, как графы проголосуют по вопросу Форпарадиса и Форберга: так он мог получить от нового графа ещё один голос. Почему Адриан не обратился ко мне за написанием речи, ведь я предлагал?.. Графы голосовали в пользу вотума - вопреки всем разумным доводам и прямым доказательствам преступных намерений Эзара. Это сборище давно продало свою честь форов и превратилось в послушных пешек, чьими руками Эзар пытался устранить своего наследника. Греки и цетагандийцы, разумеется, предали нас и поддержали сторону Эзара. Его Величество Серг вышел из замка сразу после подсчёта голосов - один; никто ему не препятствовал, за ним последовало несколько человек. Я вышел следом, впервые не зная, что делать. Императору предлагали покинуть Барраяр, но он отказался. Мы должны были продолжать борьбу - ради Барраяра, ради всех тех, кто по-прежнему верил в Барраяр, ведомый волей императора. Серг быстрым шагом удалился в направлении клуба "Диоген" вместе с Ивоном Форхаласом и капитаном Тумоненом. Я не стал их догонять - на мне всё ещё висели автомат и обязательство охранять выход из зала заседаний, я не мог лишать МПВ дополнительной огневой поддержки. В зале шло голосование за регента при малолетнем Грегоре. Кандидатов было несколько, но чаще других звучало имя Эйрела Форкосигана. Чем он заслужил такое доверие - только ли дальним родством с фамилией Форбарра? Из грязи в князи - его досье вовсе не было тайной и полоскалось "Таймс" без всяких приказов: двое убитых из ревности, любовная связь с Джесом Форратьером... Но если та же связь ставилась в вину императору Сергу, то Форкосигану она сходила с рук. Его сочли подходящим исполнителем политики Эзара - но что будет, когда и Эзар, и Фортала умрут, а Форкосиган останется?.. Кто-то упомянул, что нужно "найти бастарда". Я откликнулся, что меня искать не нужно, но никто не услышал.
Как только регент был утверждён, на него напал граф Эмиль Форвента - завязалась потасовка, оба обрушились на пол, сцепившись в один клубок. Те, кто находился ближе, немедленно выстрелили в них из парализаторов, и обоих унесли. Тут в общем шуме раздался крик "граната!" - я нацепил респиратор, который имел при себе, и стал направлять напуганных зрителей к выходу, поторапливая, чтобы не задерживались и не умножали панику, и озираясь в поисках злоумышленника. О сколько-нибудь организованной эвакуации не могло быть и речи. Спустя мгновения хаоса и неразберихи послышался смех Виктории Форстил, остававшейся на своём месте. Она посоветовала бдительным офицерам сперва взглянуть на гранату, наделавшую столько переполоха: снаряд был кислородный, учебный - тот самый, который мы когда-то бросили за ненадобностью в особняке Форратьеров. Виктория хохотала как безумная - впрочем, Барраяр уже сошёл с ума и превратился в трагикомедию абсурда. Видимо, этой акцией она хотела показать беспомощность барраярской СБ - если бы на её месте был настоящий террорист, жертв было бы не избежать. МПВ старалось собраться вместе, министр Гришнов велел мне найти капитана Тумонена. Я устремился к клубу "Диоген", где видел его в последний раз, но Тумонен сам попался мне навстречу. Узнав, что его хватились, он сказал, что сопровождает Его Величество, потому, если министру будет угодно, пусть он приходит сам, - только, пожалуй, он выразился в более вежливых выражениях. Вопросов у меня не было: распоряжения императора выше приказов любых нижестоящих лиц. По возвращении мне встретился майор Форвента и отправил меня поприсутствовать в целях получения опыта на допросе задержанной Виктории. Мне было немного странно от того, что МПВ продолжало работу в штатном режиме, словно ничего не произошло. Я боялся, что Форвента и другие отступятся, признают власть регента и сочтут, что исполнять свои служебные обязанности и не бунтовать - важнее присяги. Но я подчинился и пришёл в допросную, где полковник Форласар беседовал с героиней вечера леди Форстил. Он предложил ей записать в протоколе, что она подобрала потерянную кем-то вещь, хотела кинуть предполагаемому владельцу и промахнулась, - но она заявила, что хочет отвечать за то, что действительно совершила. Сошлись на том, что мотивом правонарушения была нехватка кислорода на заседании Совета, а мерой наказания будет запрет на посещение заседаний (огромная потеря). Викторию отпустили, оставив гранату как улику. На прощание она сказала, что мы всегда можем на неё рассчитывать.
Провожая Викторию, я встретил Адриана, и он выразил мне соболезнования. Я ответил, что с тем, что мой отец - сукин сын, я вполне смирился. Адриан удивился, что я ещё не в курсе, и сообщил, что мой отец покончил с собой. Я порадовался, что папа смог сделать в своей жизни хоть что-то достойное - даже если он просто испугался более долгой казни. Тогда Адриан добавил, что Пьер ранен и лежит в госпитале. Я, ругнувшись, почему он сначала говорит мне о мёртвых, а только потом - о живых и раненых, побежал в госпиталь со всех ног - Адриан за мной не поспевал. Я ворвался в госпиталь и наткнулся на командора Падму Форпатрила, дежурившего у дверей операционной. Тот хмуро сообщил, что входить нельзя никому. Но мне уже мерещились стоны Пьера (как если бы его забрали пытать, а не лечить - вот что с людьми делает воображение!), и я настаивал, что я, офицер МПВ, просто хочу навестить раненого друга. Откуда-то из тени вынырнул Фридрих и заверил родича, что меня можно впустить, и Падма сменил гнев на милость, пояснив, что пока идёт операция, помещение должно быть стерильно и посторонним, которые помешали бы работе врачей, вход воспрещён. Я согласился подождать. Как только дверь открылась и доктор сказала, что операция окончена, я проскользнул мимо Форпатрила и бросился к лежащему на операционном столе Пьеру. Его живот был залит обеззараживающим спреем и облеплен биопластырем поверх швов. Я положил ладонь ему на плечо и спросил, что с ним произошло. Пьер твердил, что он идиот и слабак, но в промежутках мне удалось услышать от него рассказ, как в СБ по ошибке началась стрельба, он, подумав, что начался штурм, стал стрелять тоже, а теперь его хотят обвинить в том, что он стрелял первым и вообще покушался на принцессу и младенца Грегора. Я убеждал его, что никто ничего не докажет и не посмеет его осудить, обещал, что мы его непременно вытащим. Пьер чуть было не расклеился, взял с меня обещание, что если его посадят в клетку за измену, я его пристрелю, но быстро, как всегда, взял себя в руки. Его хотели поскорее перевести в камеру, и врачи дали добро на его перемещение. Я вызвался помочь его сопроводить и, пока никто не возразил, взвалил руку Пьера на плечо и повёл его в корпус СБ, чтобы запомнить, где его будут держать. Знакомые лестницы и коридоры - и камера, у которой нас разлучили. В камере я разглядел Льва Форборова - вид у него был помятый, будто его избивали. Кто-то - кажется, Мика - хлопотал вокруг него и требовал, чтобы его перевели в криокамеру. Мне ещё никогда не было так страшно - страшно, что Пьера казнят, а я ничего не смогу сделать.
Прямо из СБ я написал майору Форвенте, что у них - раненые Форратьер и Форборов, и нужно как можно скорее их вытаскивать. Потом я перестал маячить под дверью камеры и заставил себя уйти - моё присутствие всё равно ничего бы не изменило. Стоило мне выйти на улицу, как сомнамбуле, - и меня заметил майор Форвента, который, похоже, меня искал. Он побежал прямо ко мне, вытянув в мою сторону руку с парализатором - просто для того, чтобы привлечь моё внимание, а парализатор оказался в руке случайно. Едва мы подошли друг к другу на расстояние вытянутой руки, Форвента сказал, чтобы я повторил о случившемся перед всеми, и быстрым шагом повёл меня за собой. Я не сразу понял, что мы идём не в корпус МПВ, а в особняк покойного Джеса Форратьера, где я был на вечеринке не так давно - и целую вечность назад. Наперебой мы с Форвентой возмущались тем, что СБ сфабриковала ложное обвинение против Пьера - только потому, что они не доверяли ему с самого начала, потому, что он Форратьер. Я был рад, что нас выслушали и не отмахнулись, не сказали, что это всего лишь попавший впросак мальчишка и есть дела поважнее. Здесь собрались все верные императору люди - и они были готовы сражаться в том числе и за своих соратников, попавших в лапы СБ. И сам император был среди них и не забывал своих людей, находившихся в опасности. Юлиан Форвента, Форбаталь, Тумонен, Форласар, Форгрэм, Ивон Форхалас, Марина Ройенталь, Виктория Форстил и другие - с того дня мы все были связаны: форы и простолюдины, мужчины и женщины, ветераны и молодые. Совсем как сопротивленцы времён цетагандийской оккупации. И так же, как они, мы знали, что умрём - силы были слишком неравны. Форбаталь своим безупречным почерком писал завещание на маленьком листке бумаги. Сперва я не находил себе места от нетерпения и неизвестности - мне казалось, что мы слишком медлим, и за это время с Пьером может произойти что угодно. Форбаталь заметил, что цетагандийские дыхательные упражнения неплохо помогают успокоиться. Сев у стены, я сделал глубокий вдох и выдох - как не раз дышал вместе с Пьером. Представил себе солёные волны, набегающие на берег и откатывающие назад. К горлу подступил ком, но после я действительно почувствовал, что тревоги отступили. Я видел ясно свой дальнейший путь - и ничего, что заставило бы усомниться. Я сбегал в МПВ за пулемётом Форвенты, который оставил во время допроса Виктории. Мы распределяли между собой оружие и респираторы, смеялись, что император Серг начал собирать вооружённых сторонников уже после того, как "Таймс" написала, что Серг собирает вооружённых сторонников. Писать историю на опережение - редкая привилегия.
Здесь, на Графской,4, казалось, Джес Форратьер незримо присутствовал вместе с нами, когда мы строили безнадёжные планы. Хотелось выйти и положить столько графов-предателей, сколько получится, а в идеале - добраться до регента, пережившего уже не одно покушение. Но с парализаторами идти в атаку было бесполезно, даже если складывать парализованных штабелями, чтобы за ними следил кто-то один, а не по одному на брата. Если бы мы рассредоточились, нас легко взяли бы поодиночке. Поначалу была жива идея, что верные императору Сергу доктора сумеют синтезировать смертельный препарат, противоядия от которого ещё не существовало - тогда каждый стрелок был бы дополнительно вооружён инъектором. Мы ждали прибытия докторов из госпиталя, но доктор Марков успел только передать императору сообщение, что он арестован. Затем ждали момента, чтобы опубликовать манифест императора - в тылу противника оставался министр Гришнов, и все понимали, что как только манифест появится и война будет объявлена, его немедленно схватят. Наконец, Гришнов появился, забрал игольник, заявил, что лучше подождёт нас по ту сторону фронта и будет стрелять в спину СБ, когда мы появимся, и исчез прежде, чем кто-то успел сообразить, что он нас предал и больше мы его не увидим. Манифест был размещён в личном блоге Серга Форбарры; переодевшись из приметного мундира в медицинский халат, император на четвереньках выходил курить на простреливаемый балкон; в корпусе СБ для кабинета регента неслучайно отвели помещение, из которого просматривались все улицы квартала. Граф Константин из соседнего особняка передавал, что он мысленно с нами, - хоть так, но я не понимал, как можно не сражаться за своего сына. Зашёл, подняв руки, улыбчивый Форберг, говорил, что мы ничего не добьёмся и нас всех перебьют, что он может постараться договориться о том, чтобы нам дали покинуть планету. Император от переговоров отказался. Я, стоявший ближе всех к Форбергу, добавил, что мы не можем улететь, пока здесь в плену остаются наши люди. Ему предоставили возможность остаться с нами или же беспрепятственно уйти, и он ушёл. Штурма ждали с минуты на минуту, досадуя, что люди Эзара боятся высунуться. По исходному плану я должен был подавать патроны для игольника Форбаталю, у которого не было карманов, но меня подменила Виктория - мне для стрельбы нужны были обе свободные руки. У майора Форвенты родилась прекрасная идея выдвинуть диван и использовать его в качестве баррикады для прикрытия. Надев респираторы и выставив оружие, мы засели за диваном, а Форвента со своим автоматом остался за шкафом. Я взял свой трёхзарядный - с собственным оружием проще всего управиться.
"Господа, для меня было честью служить вместе с вами". А потом были шаги многих сапог по лестнице особняка и первые выстрелы из-за приоткрытой двери в коридор. Я видел среди нападавших, помимо офицеров СБ, и лётчиков-капитанов - вчерашних лейтенантов, и Теодора, стрелявшего в собственную сестру. Но они атаковали храбро и были достойными противниками. Перестрелка длилась долго, но я не уставал. Несколько раз мы кричали: "За Барраяр! За императора Серга Форбарру!", я азартно шептал, перезаряжая парализатор: ну же, покажитесь, - и выпускал по три заряда, за императора, за Пьера, за Джеса, и не смотрел, попадал я или нет. Когда майор Форвента был уже неоднократно ранен из игольника, Марина Ройенталь одним стремительным броском захлопнула дверь зала, чтобы дать нам время втащить Форвенту за диван и собрать как можно больше патронов. Доктор Форгрэм оказывал раненым помощь, а я подобрался к двери, открыл её и прыгнул обратно за диван под выстрелами первых среагировавших. Мы успевали шутить, что автомат Форвенты слушался только его - в чужих руках патроны в нём заедали, - но быстро поняли, что использовать автоматы неудобно: они тратили слишком много зарядов впустую, тогда как необходимы были точечные меткие выстрелы. С нами не могли справиться до тех пор, пока несколько нападавших не проскочили через коридор в соседнюю комнату и не зашли по балкону к нам за спины, - но даже тогда мы продолжали отражать атаки с обеих сторон. Когда заряд парализатора попал мне в спину, майор Форвента, отодвинув моё тело в сторону, ещё отстреливался из своего верного автомата, который раз за разом быстро перезаряжала Виктория, но патроны заканчивались. И до тех пор, пока последний из его защитников не упал, наш император оставался невредим. Больше ничего я не видел - меня подобрали и перенесли. Я очнулся в камере СБ связанным, надо мной склонялся Пьер, а Фридрих нас сторожил. Там же были Эмиль Форвента и доктор Марков, туда же положили тех, кто был парализован позже меня и ещё не пришёл в себя. Раненому из игольника полковнику Форласару оказывали помощь. Пьеру велели сесть на стул в стороне от общих нар, но я, воспользовавшись тем, что ноги у меня связаны не были, сел на пол у его ног. Извинился за то, что мы не смогли его вытащить. Слышались реплики о том, что двое при задержании застрелились из игольника - судя по их отсутствию, это были Форбаталь и Тумонен. Говорили также, что императору Сергу удалось ускользнуть. Это звучало так неправдоподобно в нашем положении, но СБ не стала бы давать нам ложную надежду, и я верил всем своим существом, что всё было не зря. Как победу в цетагандийской войне передавали по цепочке из рук в руки - так и мы, каждый, кто был в этой камере и кого уже не было в живых, дали своему императору уйти. За флажки. Туда, где он продолжит сражаться за истинный, гордый, непокорный Барраяр - против подлости и лжи.
В хорошей компании было необъяснимо хорошо - видать, не зря говорят, что когда терять больше нечего, становится весело и легко. Я был там на своём месте, я чувствовал: мы правы, и победили мы, а не те, кто вынужден был нас охранять. Я напомнил, что меня даже не обыскали, и Поль принялся обчищать мои карманы. Левый карман был глубоким, Поль таскал оттуда по одному патрону, складывая их в ладонь, а патроны всё не заканчивались и не заканчивались, хотя уже не помещались в пригоршню и он едва мог их удержать, - и мы оба смеялись от нелепости это картины, точно так же, как смеялись, будучи школьниками с карманами, полными каштанов. Отчаянно хотелось петь, и несколько раз мы попытались затянуть песню про коня, но никто не помнил её до конца, и даже песенку про Кайрил, которую я сам же и сочинил, я не выучил дальше первого куплета. Майор Форвента, как только пришёл в себя и смог сесть, попросил достать у него из кармана комм и стал что-то набирать со связанными руками. Говорили: топовый блогер Барраяра пишет пост из тюрьмы. Но он вполне мог писать и завещание, и последние приказы. "Я люблю тебя", - шепнул Пьер, когда нас никто не слышал. "Я тебя тоже". Заходил Мика, занятый в качестве медика. Подойдя к Пьеру, он ухватил его за волосы и спросил, почему он позорит семью и зачем стрелял в принцессу и младенца Грегора. Поскольку руки у меня были по-прежнему связаны, первым желанием было пнуть Мику в колено, но я сдержался, поднялся на ноги и, встав между ним и Пьером, задал встречный вопрос, почему он верит бредовым обвинениям. Пьер добавил, что это обвинение давно устарело - его допрашивали с фаст-пентой и подтвердили, что это был случайный дружественный огонь. Мика отступился, едва ли сколько-нибудь смутившись, и велел Пьеру не забывать о том, что он в первую очередь Форратьер. Почти сразу после нас окликнул капитан Кэмерон и велел нас развязать. Я чрезвычайно удивился, поскольку первым, на что упал мой взгляд, когда мне освободили руки, был бесхозный парализатор, лежащий на тумбочке прямо передо мной. Он провоцировал нападение, чтобы повесить на нас больше обвинений?.. Но капитан провёл нас вниз, в проходной холл СБ, усадил на два кресла бок о бок. Спросил у Пьера, куда он пойдёт, если его прямо сейчас отпустят. Я замер, мысленно умоляя Пьера не делать глупостей. Но он ответил, что пойдёт домой, и дал слово фора, что останется под домашним арестом до суда. С моей души свалился огромный камень - если бы Пьера казнили, а у меня были при этом связаны руки, я бы себе не простил, и точно сошёл бы с ума. А теперь я был абсолютно спокоен: я знал, что Пьер будет жить. Граф Константин - человек умный, красноречивый и близок к Эзару, он не даст сына в обиду.
Пьеру позволили уйти. Он спросил, может ли он задержаться и узнать судьбу друга, но ему отказали, и я сказал, что не нужно. Пьер встал и дошёл до дверей, но остановился, обернулся, бросился ко мне и крепко обнял. Я улыбнулся и похлопал его по спине. Так мы попрощались, и он ушёл. Первый вопрос капитана Кэмерона ко мне был совсем иным: "Вы знаете, почему Ваш отец хотел сделать так, чтобы у Вас не было детей? - Впервые услышал об этом от Вас. Возможно, потому, что мой отец - больной ублюдок. Вас устроит такой ответ?". Тогда он сказал, что если я вернусь домой и не буду предпринимать попыток покинуть дом до суда, на суде будут учтены те обстоятельства, что я исполнял приказы вышестоящих офицеров. Я возразил, что когда я исполнял чьи-либо приказы, я делал это по своей доброй воле, а на Графской,4 уже никто никому не приказывал и ни перед кем не отчитывался - там все были равны. Предки свидетели - я хотел жить, но не хотел выжить за счёт перекладывания ответственности на других, вранья и отречения от своих принципов. Пусть этот офицер и хотел меня спасти по непонятной мне причине - возможно, чтобы не пачкать рук, - но от его снисходительности меня физически тошнило: даже когда я был курсантом-первокурсником, меня учили отвечать за свои действия как мужчина. Но откуда ему, простолюдину, было об этом знать? Я сказал ему, что я - такой же офицер, как все те, кто остался наверху, и что его жалость унижает моё достоинство офицера и фора. Что если он меня отпустит, я продолжу служить своему императору Сергу Форбарре любыми доступными мне средствами, поскольку я не могу признать власть регента над Барраяром. Он оставил меня одного, вышел с кем-то переговорить. В двух шагах от меня была незапертая дверь, я мог беспрепятственно сбежать, но понимал, что не пробегу и пары двадцаток метров. Через эту дверь то и дело кто-то входил и выходил, я узнавал лица, но будто через толстое стекло, не испытывая к этим людям никаких эмоций, - словно я был уже мёртв, а они, живые, с удивлением смотрели на меня: что я здесь делаю? Приходилось пояснять им, что я жду свою клетку и всё никак не могу дождаться, ворчал, что здесь, между прочим, холодно, потому что все забывали закрывать дверь за собой, а на холод я не подписывался. Вернулся Кэмерон и разрешил мне подняться в камеру - и я снова оказался там, где было теплей и светлей, в приятном обществе; руки мне так и не связали заново. Так же я заметил, что при обыске Поль не забрал у меня комм, и написал Пьеру: "Живите, Форратьеры! Вы нужны Барраяру" - и что-то ещё общее в том же духе.
Тем временем Кэмерон спешил освободить камеру от форов, которыми должен был заниматься суд графов (Ивон по завещанию становился новым графом Форбаталем). Всех он отпустил по их адресам под домашний арест. Майору Форвенте он сказал, что у них остаётся его лейтенант, и если тот нарушит арест, они меня прикончат. Мне хотелось крикнуть майору напоследок: действуйте, я всё равно уже покойник, - но не стал подставлять его так, и просто проводил взглядом. В итоге я остался в компании двух дам - Виктории Форстил и Марины Ройенталь, которая появилась в камере позже всех и которой вменялось сопротивление при задержании. Дело Марины требовало разбирательства, а нас с Викторией велели препроводить в раздельные камеры в МПВ. До корпуса МПВ меня сопровождал капитан Форриди, тот самый, который устраивал мне небольшую экскурсию после моего назначения. Он был вежлив и улыбчив, как и прежде. Я сказал ему, что всегда хотел взглянуть на тюрьму МПВ, и вот - предоставился случай. Камера действительно оказалась удобной. Несколько минут я бездумно мерил её шагами, а затем подумал, что записки-воспоминания будут неплохим способом убить время.


Благодарности игроцкие и персонажныеМастера! Спасибо вам за Барраяр. За то, что в этом большом, разнородном, кипящем мире не было ни одной проходной истории, все были нужны и важны. За возможность чувствовать живое прошлое за спиной и творить будущее своими руками. На пару годиков (как показала практика) упорина теперь хватит, а потом, как попустит, - давайте снова на Барраяр, а? Как же он - без нас, а мы - без него?

Серг, мой принц, мой император, мой брат. Ради тебя стоило сражаться и стоило умирать. Живи и бейся за двоих - за Барраяр. Тот Барраяр, который мы знали и который никому не удастся поставить на колени.
Матильда, я представляю, насколько сложно должно быть играть Серга, не скатываясь ни в инфернального психопата, ни в недолюбленную махровую фиалку. Твой Серг был человеком отнюдь не безупречным, но - честным перед собой и своими людьми. Именно поэтому за ним хотелось следовать, именно поэтому он олицетворял ту власть на Барраяре, которая не продавалась и не покупалась. Спасибо тебе за императора, за доверие, за игру.


Пьер, без тебя многие мои слова остались всего лишь словами. Ты - истинный фор, образец для многих прочих. Мой бесстрашный, страстный, любимый Форратьер - живи и будь непременно счастлив. Таково моё главное последнее желание, а последние желания всегда сбываются.
Птаха, я вновь искренне не планировал играть личку, и вновь ничуть не жалею, что она случилась и случилась именно так. То, что в жизни Артура была любовь, первая и единственная, сделало эту жизнь ещё полнее и осмысленней. Мне жаль, что так быстро оборвалась эта история, но очень уж кривым был предложенный путь к спасению.


Графская,4 и сочувствовавшие - Форвента, Форласар, Форбаталь, Тумонен, Форхалас, Форборов, Форгрэм, Марков, Ройенталь, Форстил! Кто-то продолжит борьбу, кто-то исполнил свой долг сполна. Я счастлив, что узнал вас и был среди вас. Пока такие люди рождаются и погибают на Барраяре, можно быть уверенным, что дух Барраяра жив.
Юхи, Гэлли, Тай, Эол, Марион, Вильга, Каэр, Гал, Лисс, Блейз - вы прекрасны, по отдельности и вместе. Огромным удовольствием было играть с вами и в МПВ, и на штурме... и на оргии, да. Спасибо старшим офицерам за то, что находили задания и слова для новобранца, спасибо всем за наш последний бой. Сколько я ни играл в декабристов и прочих восставших - этот спонтанный мятеж был одним из лучших. Без пафоса и позы - а потому, что нельзя иначе, и некому, кроме нас.

Форратьеры Джес, Мика, Константин, Эрвин и дамы - спасибо вам за то, что у меня был дом, где всегда было уютно и тепло. Вы могли спорить и даже драться, но всегда оставались семьёй с большой буквы, той крепостью, что стояла друг за друга и за Барраяр. Я всегда мечтал иметь такую семью, и вы подарили мне её: мудрым советом и личным примером Джеса, лихой авантюрой и упрямством Мики, пониманием и заботой Константина, достоинством и хлебосольством женщин. Люблю вас.
Эрринг, Нарвен, Сэнди, Виконт, Айсидора [великолепная бабушка Форратьер], Джесс [Маргарет], Тиш [эльфийский Кристан Ратьер] - сердца, много сердец. Мои аристокотики, канистру рома и всех обратно!

Моя Лига Меча - Пьер, Адриан и Мика, - спасибо тебе за первую ступень, с которой мы начинали служить Барраяру, слушая - надеюсь! - своё сердце, а не политиков. Мы не изменили мир, но я не скажу, что мы опоздали, - нет, всё ещё впереди. Мои соседи по Академии - Тео и Влад, пусть я никогда не пойму, как можно жить и дышать чем-то кроме Барраяра, я не хочу думать о вас как о потерянных и пропащих. Найдите в этом сложном мире честную дорогу, найдите своим талантам верное применение.
Чай, спасибо тебе за прекрасного Адриана и его дружбу! Спасибо вам всем, мои мальчики, - надеюсь, я не слишком слил пресловутое лидерство и достаточно с вами поиграл. Ренджи и Игнис, спасибо за офигенных антагонистов - как известно, играть конфликт со знакомыми игроками особенно комфортно и приятно, и мне жаль, что этого конфликта получилось мало (ну не было у меня повода постоять на табуреточке, всё время решались вопросы здесь и сейчас), но даже на расстоянии ненавидеть друг друга было славно. И да! Выложите листовки Орала, я не успел прочитать :3

Мои профессора - Герхард Форбайер, Георг и Элен Фортицы! Должно быть, я оказался большим разочарованием, но смею надеяться, что свой последний экзамен я всё-таки сдал, пусть даже не на отлично.
Дрозд, Аниша, Сова, спасибо за увлекательные уроки! Обычно учёба на играх оборачивается либо занудством "о вечном", либо имеющим мало отношения к предмету интерактивом, а в данном случае было интересно и слушать, и обсуждать. Отдельное спасибо Кендеру за капитана Соло и классные летадла - очень хочется ещё полетать в этой системе, прямо не ожидал, что так зайдёт.

Фридрих и Поль, хочется верить, что мы расстаёмся друзьями, ведь расставаться врагами глупо - история всех рассудит. Я, по крайней мере, ни в чём вас не виню - но ни в чём и не раскаиваюсь. Барраяр сменил пороховые ружья на парализаторы, но каждый выстрел по-прежнему стоит крови - не забывайте об этом. И пусть эта гражданская война будет последней.
Мальбург и Мара, спасибо вам за все разговоры и встречи. Пересекались мы редко, но удивительно метко. Спасибо за то, как больно оказываться по разные стороны баррикад, за то, что у каждого своя правда и нет на этой доске белых и чёрных фигур. Очень интересно будет узнать про ваш ОБВМ, так что впереди у меня закапывание в отчёты :3

И всем, с кем я пересекался: мой непутёвый отец [Лео Царёв], добряк Уилер [Лоевский], Негри [Адора], Кэмерон [Макс], пилоты Формерсье [Капель] и Форхаропулос [ЛёнЛён], Эмиль Форвента [Гризка], Форриди [Альфа], Форгаллахер [Рыж], наши подозреваемые туристы Реджван-Витторио [Джонатан] и Тине [Сото Соно], и прочие, и прочие - спасибо вам за взаимодействия! Спасибо всем игрокам, многих из которых я видел лишь со стороны, за яркие образы!
Низкий поклон героическим игротехам, особенно бармену и бариста "Элизиума", трудившимся не покладая рук почти круглосуточно! Простите, что мы с вами совсем не поиграли, это досадное упущение, и за него стыдно.(

Многое, к счастью для него, Артур не узнал на игре - о том, что Джеса убил Серг, о том, что Грегор был сыном Эзара, о том, что Эйрел женился на гермафродите. Но последний факт я действительно случайно предсказал в переделке про Кайрил (тырить можно, если со ссылкой). Больше не буду писать пророческих переделок
Прочее постигровое
На либеральном Барраяре Артура Формартела приговорят не к клетке, а к расстрелу. Он попросит передать Пьеру Форратьеру свой оберег в виде берестяного узелка, и его последними словами станут "Слава императору Сергу Форбарре". Да, его не успели расстрелять по игре, но для меня такой финал наиболее логичен - даже для графа Форратьера рискованно будет поручаться за того, кто при первой же возможности удерёт к Сергу в Дендарийские горы. Впрочем, все желающие уползти Артура - в своём праве, сколько людей - столько и продолжений, а мы с Пьером и до выпускных экзаменов-то не особо надеялись дожить. Артур всегда повторял своим собратьям по Лиге: если попадётесь - говорите, что ничего не знаете, ничего не делали, лучше соврите, как бы это ни было неприятно, но останьтесь в живых, чтобы было кому продолжить дело; но сам он при этом знал, что если попадётся сам - всё возьмёт на себя и даст уйти другим. Потому что Адриан и Пьер - будущие графы, а у него был только отец, и то недолго. В общем, к такому исходу он был готов с самого начала.
Также я не буду загадывать, что ждёт Барраяр - это вопрос, на который лучше всего ответить мастерам. Эта игра получилась не только игрой про гражданскую войну, когда ты смотришь через прицел на родных и друзей, но и игрой про четвёртую власть - "а о том, как всё случилось, мы узнаем из газет": когда ты привык действовать по старинке, нет человека - нет проблемы, а выигрывает тот, кто владеет словом и не стесняется пускать его в ход. И игрой в смену эпох и крушение старых ценностей: может, если у Барраяра впереди - парламентская монархия, межпланетные браки, бетанские доллары и высокие технологии медицинской психокоррекции, так будет лучше для Барраяра, но для персонажа это катастрофа. Вот, думал, никогда не возьмусь и не смогу сыграть белогвардейца, а получилось, что почти сыграл.
Мастерские шпалы немного торчали из карманов, когда мы понимали, что сторонникам Серга не светит примерно ничего, - но при этом ещё раз спасибо и нашему "тёмному блоку", и нашим противникам за то, что никто (или почти никто) не играл ради выигрыша, а все играли ради игры. Перестрелка была шикарна - когда стало ясно, что силы примерно равны и развлекаться так можно до утра, мы предложили кинуть кубик на исход боя, "Серг VS Эзар", но Эзар отказался, и мы приняли на время эпизода особые правила: не вставать после парализатора и не применять медицинские навыки до конца перестрелки. Но даже это нас не сломило, и только когда игротехи велели не подбирать патроны с пола, наметился некоторый перелом. Да, игротехи были беспристрастны, мастера также - но жаль, что боевая система на игре была совершенно не предназначена для... боёвки как таковой. Когда нет добивания форским кинжалом, а кинжалы есть - это боль. Возникали вопросы во время голосования за регента: кто книжку читал, тот знает, что Эйрел - хороший, а Серг - плохой, но чем руководствовались персонажи, если репутация Эйрела и Серга была примерно одинакова?.. Видимо, всё стоит списать на харизму графа Форталы
Модель очков влияния была хороша, но не совсем понятно, почему они зачислялись за упоминания в блогах и в газете - в результате больше всего очков зарабатывали скандальные личности, а за Лигу Меча влияния никто не получал. Я бы не стал путать влияние как авторитет, когда к твоему слову прислушиваются, с популярностью, когда о тебе слышно на каждом углу разное. Вторая небольшая ложка дёгтя - гонка "кто кого раньше сдаст" в первые же часы игры, спровоцированная вводными. При этом Артур сам бы по игре догадался взламывать именно Форборова, и Теодор наверняка догадался бы о членах Лиги, банально подслушав под дверью, без всяких подсказок во вводной. Но главное, игру мы друг другу не сломали, а наоборот. Правда, я так и не разобрался, откуда список членов Лиги был у СБ изначально - от Мики? Или because of course? Вот уж кому бы провести расследование самостоятельно, а не приходить на всё готовое, так это СБ - в конце концов, это их работа. Но это поистине мелочи, хоть и жаль было бы узнать, что от Лиги мастера не ожидали ничего, кроме блога. Кстати, все записи из блогов я тоже выложу.

@темы: радио Marcus FM, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, барраяр и барраярцы

R.I.P. Андерс
(19.08.2015 - 14.05.2017)

После нашей поездки в Питер встретил нас похудевшим, но вполне бодрым. А вчера вечером его слепой глаз покраснел, он был вялый, есть не стал, только попил воды. Утром я хотел везти его в Кобру, но было уже поздно.
Снился мне всю ночь - видимо, прощался, как Сириус когда-то.
Результаты вскрытия будут на следующей неделе - хочется знать, что мы проглядели. Теперь нужно позаботиться о Джокере - крыса не должна жить одна.

Чтобы не заканчивать на грустной ноте - цитирую пост от прошлой пятницы нашей доктора Барановой:
Лее можно ставить памятник. Величиной с 20-30 крыс.
Хотя бы из серебра. Выдержать 40 минут операции под блокадами и даже не попытаться укусить - это геройство.
Я приросла к этой крысе. Я в неё влюбилась, окончательно и бесповоротно.
Надеюсь, что операция последняя. В итоге крыса вся покрыта швами, получает обезболивающие. Прогноз очень хороший. (с)
Блокады - это местная анестезия, потому что под общим наркозом крыса так долго не протянула бы. В четверг, правда, на ту же крысу доктор ругалась матом - стоило оставить её на сутки, и упорная принцесса сорвала ВСЕ швы Зашита заново, заживает.

Очередное объявление: в конце мая планируется небольшое благотворительное мероприятие, посвящённое животным-узникам вивариев. Ищется пряморукий фотограф, который сможет сделать качественные снимки моих мышей для значков и магнитов. Сложности процесса очевидны: мыши мелкие; мыши всегда в движении и не замрут по команде; вспышка может ослепить мышь, и на улицу я их не понесу.

@темы: это крыса и ей не стыдно, некролог

@темы: friendship is magic, да, волк жуёт траву, sex shop of horrors, вот такой весёлый джир!

Турульф из рода Халет по прозвищу "Мелкий". Отчёт отперсонажный. День IIПосреди ночи заполошно искали лекаря - был ранен один из наших хозяев, и говорили, что вроде не волком и не орком; мне не было дела до его здоровья, я лёг спать, и никто не смог бы добудиться меня до утра, даже если бы небо падало. Засыпая, я перебирал в кармане прохладные ракушки на шёлковой ленте и со страхом думал о том, что я привыкаю: привыкаю откликаться на "ирхор" и бухаться на колени, привыкаю кланяться и вместо "хорошо" говорить "дурно", привыкаю к унизительным этим прозвищам - Шнурок, Мелкий, Рожа... Наутро одна вороная кобыла принесла рыжего жеребёнка, но всё больше лошадей болело, и один из хозяев слёг. Хуба жаловался, что эльфийка наложила на него нумар - то есть морок, чары. Я спросил, что ему приснилось или привиделось и почему он так уверен, что это именно эльфы, а он ответил, что когда эльфийка с ним говорила, всё вокруг него пропало, и он увидел наяву "вещи, которых не существует" и о которых он не может говорить. Так я и не узнал от него, что показала ему эльфийка, - а ведь прежде я думал, что эльфы в плену слишком обессилены, чтобы творить свою магию. Когда перед завтраком созывали всех смотреть на казнь - и хозяев, и рабов, - я даже не сложил между собой эту новость и то, что говорил Хуба. Наши хозяева были заняты и не пошли, и не настаивали, чтобы мы ходили, и я не пошёл; только перед завтраком я услышал, что казнённая эльфийка была наша. По эльфу, оставшемуся в одиночестве, не было видно, чтобы он скорбел, - он всё так же сидел под деревом, напевал и чему-то улыбался. Я спросил Хубу, как он себя чувствует после того, как донёс на эльфийку и из-за него её казнили, но для него всё было в порядке вещей - он сожалел только, что запрещено избить оставшегося эльфа. Вдруг он отошёл к дереву и стал говорить с ним, а потом вновь пожаловался на "нумар" - словно эльфийка с ним попрощалась. Но, похоже, она умерла напрасно.
После завтрака меня взяли на расчистку. Эта работа считалась опасной, потому как следовало рабов с палками пускать вперёд на случай нападения волков или беглых орков, но на деле вастакские воины, похваляясь друг перед другом, сами рвались вперёд со своими мечами, и оставалось лишь добить подранков. На сей раз на границах встретился небольшой орочий отряд, который вовсе не желал делиться своими угодьями. Пока вастаки вели с ними переговоры, один из рабов стал удаляться в лес и заходить оркам с тыла, некоторые другие последовали за ним. Как только они оказались за спинами ничего не подозревающих орков, мы все одновременно ударили по противнику, и орки, застигнутые врасплох, сопротивлялись недолго. Я сразу разоружил того, что упал под моим ударом, и протянул хозяину его копьё, но орочьи копья были смастерены столь дурно, сиречь из рук вон плохо, что никуда не годились. Некоторых орков связали и взяли в плен, а мы вернулись. Один из хозяев по-прежнему болел, и не хватало целебных трав, чтобы лекарь сварила для него снадобье. Змея спросила разрешения поискать травы, и я напросился тоже, - хоть я ничего в них не смыслил, мне нравилось бродить по лесному оврагу одному, без постоянного надзора. Бежать, не зная округи, было безнадёжно не только из-за волков и орков, но и из-за болот, в которых легко можно было сгинуть, но я надеялся увидеть следы присутствия местных отрядов свободных людей. Однако я ничего не нашёл - ни трав, ни весточки с воли. Лекарь для коней также никак не приходил на наш хутор, и тут уж я сам обратился к хозяйке за разрешением поискать его, - это была возможность осмотреться в селении. Она разрешила, а Хеанот описал мне ученицу лекаря, которая могла помочь с лошадиной хворью.
Девушки этой нигде не было видно. Я шёл по улице к дальнему дому и чувствовал, будто кто-то меня догоняет. Услышав окрик, я упал на колени и лишь потом, подняв глаза, увидел, что это была она, кого когда-то звали Адельхайд. Я хотел встать, но она ударила меня плетью и спросила, как мне живётся. Я ответил, не опуская глаз, что живётся мне неплохо, и полюбопытствовал в свою очередь, как живётся ей - сытно ли, богато? И замуж выдадут, ежели пожелает? Отчаянно хотелось разглядеть в ней прежнюю Адельхайд, понять, за что она заплатила жизнями своих родичей, - я бы понял, если бы она хотела кого-то спасти, я бы простил, если бы её заставили, но не видел ничего, кроме довольства своей властью. Быть может, она что-то почувствовала, потому что велела мне встать и, отбросив в сторону плеть, спросила, что я хотел ей сказать. Должно быть, она ожидала, что я прямо посреди улицы захочу её ударить, и сразу сбегутся щитоносцы с мечами, но не зарубят, а возьмут живым и казнят у столба. Ну уж нет, не доставил бы я ей такой радости. Я сказал, что нечего мне ей говорить, кроме того, что доберёмся мы и до неё, и добавил уже ей вслед, что я за свою родную кровь ответ держу. После я пожалел было, что позволил ей просто так уйти, но тут же оборвал себя: ударил бы свободный человек безоружную женщину? Только вастаки способны на такое, но вастака из меня никто не сделает. Когда я буду с мечом и она будет с мечом - тогда и поговорим, и честный бой рассудит, кто прав, кто виноват. Я не провожал её взглядом, а прошёл дальше вдоль стены крепости и наткнулся на ту самую ученицу лекаря, беседовавшую с кем-то из рабов. Она обещала зайти чуть позже, и я принёс эту весть хозяйке, - прогулки мне хватило с лихвой. Тем временем Вилид в дальнем овраге нашёл траву, нужную для исцеления хозяина. Сказал, что для него это было нетрудно, потому что он хитлумец. Удивительно было, как в нём исполнительный раб уживался с человеком, помнящим о своих корнях, как он не мечтал о свободе, но сохранял человеческий облик.
Хеанот, с утра пасший лошадей, спросил, есть ли у него шансы, если ему нравится девушка-вастачка - та ученица лекаря, которую он мне описывал. Ему ответили, что нужно хорошей службой заслужить хор, то есть волю. Он, подумав, добавил, что ему нравятся даже две девушки, и вторая - рабыня. Стало быть, он собирался жениться и остаться здесь, окончательно превратившись в Шнурка, и можно было не надеяться на то, что он поможет с побегом? Я не спрашивал у него, не врёт ли он, чтобы отвести от себя подозрения, - боялся услышать ответ. Чуть погодя нас со Змеёй и Шнурком отправили на строительство земляного вала вместе с Молчаном. Один копал землю, другой подставлял мешок, а когда мешок наполнялся, его вдвоём водружали на кладку, как камень. Вастак, надзиравший за нами, отчаянно скучал, и я предложил рассказать ему историю, но он эту историю уже слышал. В ответ он рассказал о том, как храбро сражались беглые рабы в осаждённой крепости и даже кого-то ранили, о том, как их пытали, и о том, что один из них после пыток, когда за ним перестали следить, сочтя полумёртвым, сбежал. Казалось, в голосе вастака при этом звучало уважение, либо он подыгрывал, желая понаблюдать за нашей реакцией; я согласился, что эти рабы были достойными воинами. Для чего же он давал нам ложную надежду? Я не стал думать об этих рабах - работа на солнцепёке тому не способствовала, мы то и дело поливали головы водой. Когда наш надзиратель объявил время отдыха, мы с Молчаном решили продолжать, чтобы вовремя выполнить норму. Тут лопата в его руках переломилась у черенка, и мы взяли лопату, оставленную Змеёй, которая в силу опыта копала куда быстрей меня. Вернувшись к работе, Змея взялась за сломанную лопату, вастак заметил и велел мне дать ей пять палок. Я сказал, что это была моя лопата и вернее будет наоборот, но отродясь такого не было, чтобы вастак изменил принятому решению - я добился лишь того, что прежде я должен был наказать Змею, а затем она меня. Спорить - значило бы сделать ей хуже, и пришлось взяться за палку. Вастак особенно не следил, и я считал удары: один, два, четыре, пять...
Незадолго до окончания работ пришла хозяйка с одним из братьев и хотела увести меня, поскольку со мной-де желали поговорить в крепости, но я был ещё нужен на строительстве, и меня не отпустили. Змея спросила меня, что я такого натворил, что хозяева приходили за мной аж на поле, - а мне и правда не в чем было признаваться. Но даже страха не было: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Все мы что-то нашли, копая, - я углядел в земле небольшой металлический амулет и засунул его в карман, но Змея заметила, что я что-то припрятал, и после работ повела нас со Шнурком отдавать добычу хозяйке. С утра я осторожно выспрашивал у Змеи, какую ценность имеют эти безделушки, - что если в них могла таиться некая магическая сила, которую мог использовать Север? Змея ничего мне не ответила, кроме того, что все находки полагается передавать хозяевам, но я всё ещё подумывал о том, не показать ли амулет эльфу, потому не без сожаления преподнёс хозяйке бусы из ракушек, а амулет оставил при себе. Эльф, как назло, был на виду, под своим деревом в тени, и я присел рядом - передохнуть, прежде чем идти в крепость. Спросил у эльфа, что в его народе делают с родичами, которые совершают предательство из корысти, ради собственной выгоды. Он ответил, что таких эльфов все чураются, и они остаются в одиночестве. Тогда я спросил, что делают с теми, кто продолжает причинять вред окружающим, но эльф сказал, что в его народе такого не бывает вовсе. Я поделился подозрениями, что моя дражайшая родня могла сдать меня в крепость, - пусть хоть кто-то знает на случай, если я не вернусь. Прочие рабы предостерегли меня, что после таких бесед с эльфами в крепость и вызывают. Хозяйка Мина позвала меня, и я пошёл к крепости за ней. Я удостоился приглашения самого палача - багур-лаг-хай. Сквозь приоткрытый полог её шатра я заметил Седого, который находился в крепости всё то время, пока мы были заняты фортификацией. Палач велела ждать, и мы отошли в тень. На мгновение я подумал, что меня мог под пыткой назвать и Седой, как бывшего соратника по отряду, но не мог винить в этом старика.
Когда Седого отпустили, палач приблизилась ко мне и предложила рассказать об отрядах свободных людей, скрывавшихся в лесах, - их численности, передвижениях и прочая; знала бы она, какую силу придавала мне этим вопросом! Если вастаки доискивались сперва у Седого, затем у меня - значит, отряды действительно могли существовать, но вастакам ничего не было о них известно. Я ответил честно, что не отходил далеко в лес, а только собирал травы по поручению хозяйки, что не встречал в лесу никого, и следа не видел, и ни звука не слышал. Палач произнесла, что придётся разговорить меня иными способами; казалось, она устала от долгой работы. Забрав меня от хозяйки, она обмолвилась, что та, кто сообщила о моих связях с отрядами, врать не могла - и мои последние сомнения рассеялись. Приведя меня в свой шатёр, она усадила меня в глубокое деревянное кресло, откуда невозможно было упасть, созвала своих учениц и дала мне взглянуть на стол, где держала в образцовом порядке свои рабочие инструменты. Я подтвердил, что знаю, для чего они нужны. Я понимал, что промедление должно служить устрашению, но было в этом церемониале нечто уважительное, как если бы лекарь показывал свои инструменты больному, прежде чем приступить к операции, дабы тот убедился, что лезвия чисты и не затуплены. Наконец, палач завязала мне глаза алой лентой и сказала, что не начнёт, пока я буду говорить. Я откликнулся, что говорить могу долго, и сказал, что догадался, кто возводит на меня напраслину и желает меня извести из страха потому, что я её родич. Палач спросила, угрожал ли я своей родственнице - я ответил, что да, но и пальцем её не тронул. Та назидательно заявила, что ирнан замысленный есть ирнан совершённый. Что ж, лучше ответить за совершённое, чем за не совершённое! Багур-лаг-хай приступила и сперва приложила к моей щеке холодный нож, пообещав, что если я не скажу ничего, он станет раскалённым. Обещание она сдержала. Я кричал от боли, когда моя кожа прилипала к клинку и лопалась, чувствовал запах палёной плоти. Но это можно было пережить - своих лошадей вастаки тоже клеймят, постоянно боясь, кабы не свели соседи. После она тонким лезвием очертила контур на моей шее и сорвала полоску кожи. Кровь текла за шиворот, но и теперь я не потерял сознания, и даже слёзы не выступили из глаз.
Палач развязала мне глаза и велела расспросить других рабов о том, что они могли знать о лесных людях, а после обеда самому вернуться и обо всём рассказать. Я отвечал, что так и сделаю, хотя даже будь у меня желание, выведать что-то было бы невозможно - рабы слишком мало доверяли друг другу; но если я не побоюсь прийти вновь, это уменьшит подозрения. Доказательств против меня не было, и мысль о том, как это должно было злить Адельхайд, повышала мне настроение. От боли я ослабел, но смог выйти из крепости и дойти до хутора рода Волка; меня даже не сразу заметили, Змея посоветовала мне смыть кровь, но шрам с щеки и рану с шеи было не смыть ничем, и ещё долго я не мог поворачивать голову, пока эта рана заживала. Тут Шнурок принёс с расчистки окровавленную Рожу и умчался прочь; мы уложили её у костра, она была очень плоха, и я, глядя, что Шнурок возвращается в сторону леса, а вовсе не ищет лекаря, поспешил найти помощь сам. Одна из учениц лекаря была из дома Змеи, и я прибежал туда, упал на колени и сказал, что у нас тяжело ранена девушка - так и не сумел выговорить, что рабыня. Меня послали назад - перевязать её и уточнить, кем была нанесена рана: волком или орком. Рожа, пока я добежал, уже пришла в себя и смогла сказать, что это были люди, разбойники. Лекарка из дома Змеи ответила мне на это, что раны, нанесённые боевым стальным оружием, она лечить не может и нужно идти в крепость. В крепость так в крепость - раз там побывав, уже её не боишься, а ради того, чтобы Рожа не померла, можно хоть к самому престолу Севера. Встав на колени перед воротами, я дозвался до стражи и получил разрешение принести раненую к целителю. Когда я примчался на хутор, раненых рабов было уже двое - Рожа и Седой, но в крепости их приняли, хотя раненых там было множество. Был ранен и Бартош. Когда посторонним велели расходиться, Шнурок пожелал остаться рядом с ним - я надеялся, что для того, чтобы что-нибудь услышать или украсть, а не из дружбы.
Во время обеда Молчан и ещё одна женщина, принадлежавшая, должно быть, также роду Беркута, чьё лицо пересекали шрамы будто от удара когтистой лапы, спрашивали меня, откуда у меня ожог и за что меня пытали в крепости. Я охотно рассказал им о том, как меня оговорила моя родственница, показал им издали её богатую шапку, которую она не снимала даже за столом, и Молчан согласился, что всегда подозревал в ней что-то чужое, - так тоже можно было привлечь кого-то на свою сторону, пусть они и не согласились бы на побег. Каждый раз за обедом северяне из крепости находили, к чему придраться, дабы устроить показательное наказание. Вот и в этот раз их взгляд упал на двух эльфов, мужчину и женщину, сбившихся вместе в стороне от других рабов с затравленным видом. За то, что она якобы продолжала есть, когда встала на колени, приветствуя их, северяне назначили ей багур в виде порки. Я также не прекращал жевать - и когда стоял на коленях, и когда выпрямился; и я прямо смотрел на северян, не отводя взгляда, гадая, заметят ли они это, но ими несомненно владела ненависть к эльфам, а вовсе не любовь к соблюдению порядка. Прочих рабов обыскали только - пришлось с амулетом расстаться, сказав, что ещё не успел его отдать хозяйке. Эльф набросился на исполняющих наказание, словно зверь, и только несколько клинков, обрушившихся на него одновременно, сумели его остановить - но не убить. Вокруг распластавшегося на полу, ещё живого эльфа столпились кольцом зеваки. Женщина со шрамами, с которой я говорил, швырнула ломтем хлеба в тех, кто бил эльфа, и её ударили тоже - она так и осталась лежать. Дальнейшую судьбу их обоих я упустил: вернулся Шнурок из крепости, сообщил, что все раненые выжили и поправились. Его самого Бартош, когда очнулся, избил и в живот ранил, хотел кишки выпустить, но его, Шнурка, также вылечили. Говорил он об этом так буднично, словно Бартош как хозяин и впрямь имел право распоряжаться им как своей собственностью, и словно это было в порядке вещей. Видимо, у Бартоша после лечения вновь помутился разум, как в тот день, когда он потерял свою семью.
После обеда я явился в крепость и дождался палача, но она, услышав, что ни рабы, ни даже хозяева не знают ничего об отрядах в лесу, дала мне "ещё времени". Многие рабы рода Волка ушли на выпас, так как лошадей стало больше, и им нужно было больше места. Я помог им вывести коней, и меня оставили следить за хутором. Успел я переговорить и с Вихардом, который передал от рабыни-травницы, частенько навещавшей наш костёр, что у рода Волка хранится эльфийская реликвия - кубок в форме рога, и нужно любой ценой её добыть. Легко сказать, когда хозяйский шатёр заперт, а в нём ещё и выздоравливающий хозяин всё время лежит! А может статься, кто-то эту вещицу всё время носит при себе, зная о её ценности или же не зная. Затем пришли с кухни и велели прислать кого-нибудь готовить ужин. Я помнил наверняка, что хозяева отправляли уже на кухню Вилида, и пошёл его поискать, потому что очень уж не хотелось работать на кухне вместо него. Но в окрестностях кухни его не было, не было его и на выпасе - неведомо куда пропал. Пришлось нам с Вихардом отправляться на кухню и мыть в ручье грязные котлы и вёдра. Чистить и резать картошку и морковь присоединились Молчан и Хэлль, а там и Вилид объявился - выбежал из леса сломя голову, перепуганный, словно за ним по пятам гнались волки, и умчался в направлении хутора. А когда вернулся, отказался говорить о том, что видел, - дескать, если его будут пытать, то он выдаст, что рассказал мне, а если будут пытать меня, то я выдам, что от него услышал. Может, северная колдунья забавы ради наложила на него свой "нумар". Наконец, на кухню пришла новенькая - сказала, что звать её Дорна, купил её род Волка, а прозвали Воровкой за то, что у продавших её вастаков она пыталась что-то украсть. Я жадно расспрашивал её, откуда она родом, а она легко отвечала, что с Химринга, где прежде правил рыжий лорд, но свободных земель уже не осталось, разве что далеко на западе. Рассказывала, что выросла в почтении к эльфам, а теперь, говорят, последние эльфы убили друг друга в Гаванях, - далеко, должно быть: я ни разу не видел моря, и истории об эльфийских лордах не доходили до моих родных земель. Я недоумевал, чем эльфы лучше людей, если так же восстают брат на брата, и не стоит ли своим умом жить, а не поклоняться эльфам; и всё же разговоры с Дорной были для меня словно глоток чистой воды.
Не боясь свидетелей - я верил, что Молчан и Вилид не выдадут, только рабыни по прозвищу Грива, которую назначили главной по кухне, и следовало опасаться, - мы вспоминали свободную жизнь и лошадей, я рассказывал, как оказался здесь благодаря двум предательствам, рассказывал о "запретных словах" и о том, как живут вастаки. Дорна много смеялась, и оттого всё, что происходило вокруг, начинало и мне казаться нелепым и нестрашным. Вот северяне - так боятся, что ходят всегда в доспехах и толпой, должно быть, и спят в доспехах, а моются в них так точно. Вот палач - руки в крови, и даже не смывает кровь, потому как привыкла; а для чего она жертве глаза завязывает - только ли для того, чтобы жертве было страшно, или для того ещё, чтобы самой не страшно было человеку в глаза посмотреть? И слова эти кривые, так что лечение и мучение одним словом называется - багур, исправление то бишь: когда лечат болезнь, очищают тело, а когда пытают, вроде как очищают дух. Говорил я и о рабах, и о работах, - особенно Дорна интересовалась тем, как живут у нас эльфы, с благоговением отзывалась об их колдовстве. Хэлль тоже ожила, сказала, что носила когда-то имя Вереск, и рассказала, как казнили нашу эльфийку: у той хватило сил показать "то, чего нет" всем присутствующим, но после северная колдунья сделала так, чтобы все почувствовали отвращение к этому видению. Я малодушно порадовался, что меня не было при этой казни, - не хотелось испытывать на себе тёмное колдовство. Сговорились, что соберём сколько сможем припасов, целебных трав и оружия, а вечером после темноты встретимся на границе леса с отрядом, откуда Дорна к нам попала. Я сообщил ей о двух своих прежних соратниках - Вихарде и Деорноде, на которых можно было положиться, и о том, что на нашего командира уже перестаю надеяться. Пока мы сидели над бесконечными картошкой и морковью, вастаки играли на опушке свадьбу, за кем-то гонялись, с кем-то сражались, и орков, ранее взятых в плен, мы видели плечом к плечу с щитоносцами Севера. Творилось и вовсе странное: поставили у столба палача и наказали плетьми. Тут я и понял, что вастаки - такие же рабы, рабы Севера. Вот к роду Волка зачастил человек в рыжей рубахе, а после его визитов кто-нибудь из братьев то хозяйку ударит на наших глазах, то Шнурка - за то, что рабскую дерюгу не носит... И делали они это оттого же, отчего я Змею четырежды палкой ударил: чтобы не вышло хуже. И одни привыкли, а другие - мечтали о свободе от ига Севера.
Пока присматривающая за нами вастачка со змеями на плечах и Грива отвернулись, я свёл с кухни нож, лежавший на столе без дела, и спрятал за голенище. Зная, что за ужином северяне снова могут учинить обыск, я отпросился у надсмотрщицы до ветру и побежал к нашему бараку. Отпросился очень вовремя: как раз подходил к хозяйскому шатру, когда перед ним Шнурку даровали волю и сделали хорхаем. Больше не было Хеанота, нашего командира, а был вастак - дали ему меч и увели куда-то. Я хотел отозвать в сторону Вихарда и Седого, чтобы рассказать им о Дорне, но за ними увязались остальные рабы, и пришлось сказать только, что наши хозяева купили новую рабыню и что они сами её увидят, как мы с кухни вернёмся. Зато в бараке никого не было, и я закопал нож под шкуры, на которых мы спали. Возвращаясь, я застал-таки Вихарда в стороне от шатра и быстро прошептал про отряд, про нож, и чтобы он передал Седому, а Шнурку не говорил. С тем и прибежал назад на кухню, где уже не оставалось работы, кроме как следить за котлом на костре; ещё до ужина я раздобыл на кухне хлеба и жарил его на этом костре, и был сыт. Сообщил Вилиду и Дорне, что бывший мой командир сделался вастаком. И вот, как уже стемнело, велели созывать всех на ужин - сперва северян, а затем и вастаков по хуторам. Все опасались идти к крепости, и пошёл я - там уж должны были ко мне привыкнуть; оттуда пробежался к роду Беркута и роду Змеи, а к остальным шатрам и домам - Дорна. Не хотелось мне показываться на той улице, где я в первый раз встретил Адельхайд, - что если встречу вновь и не сдержусь, и не смогу уйти с отрядом Дорны? Впрочем, казалось мне, что я мельком видел Адельхайд прямо в крепости, в чёрном облачении щитоносца, - но если прежде было сложно её узнать, то ныне и вовсе почти невозможно. Правда ли она, или привиделось?.. Стали ужинать, и вастаки были недовольны едой, потому что она пригорела. И прямо из-за столов северяне погнали всех - и хозяев, и рабов - смотреть на казнь.
Я уже говорил Дорне, что здесь казнь вместо праздника, - у вастаков ведь всё наоборот. Она взяла меня за руку и крепко сжала, и так, не разнимая рук, мы вышли на поле, так встали на колени в стороне от столба, к которому был привязан человек в зелёной рубахе, из рабов; я знал о нём только то, что он был дружен с травницей, которая рассказала Вихарду об эльфийском роге. За помощь беглым и свободным людям его приговорили к четвертованию. Мы смотрели на тех, кто исполнял казнь, - один был в доспехе, другой без, но даже с ножами мы против их мечей ничего не стоили, и добежать бы не успели. А когда не можешь ничем помешать - остаётся лишь не отводить взгляда. Этому человеку сперва отрубили руку, затем ногу, а пока он ещё был жив - отрубили голову, и его крик ещё стоял у меня в ушах, когда от плахи отпихнули обезглавленное тело; но прежде чем меч палача был занесён в последний раз, человек успел прокричать, что имя его означает Рассвет, и рассвет придёт. Было велено после казни выстроиться всем рабам, что готовили ужин, и Вилид успокаивал нас, что за такую мелкую провинность не казнят, а разве что высекут; я тоже твердил как заклятие, что главное - дожить и дождаться. Мы с Дорной, Вилидом и Молчаном встали перед настилом, на котором стояли столы хозяев, а Хэлль и Гривы нигде не было. Пришла хозяйка Мина, велела Вихарду тоже встать с нами, чтобы все её рабы держались вместе, и гневно сказала вастакам из других родов, что на всех работах только и видно, что рабов рода Волка: и на расчистке, и на строительстве вала, и вот теперь из четырёх рабов, готовивших ужин, трое - рода Волка, а от остальных родов рабов не присылают. Сказав так, она отправила нас домой. Тогда я впервые испытал к ней благодарность. Когда она щедро одаривала нас объедками с хозяйского стола, это можно было списать на страх - и перед рабами, чтобы не взбунтовались впроголодь, и перед Севером, наказывающим хозяев, чьи рабы приходят на работы измождёнными; но в этот раз она избавила нас от наказания просто потому, что сочла это несправедливым. По дороге к костру Дорна шепнула мне, что припрятала меч и что армия эльфов с запада уже совсем близко. Только бы не прошла мимо нашего захолустья!
Дорна спросила меня, можно ли доверять нашему эльфу, который успел лишиться одного уха, и я, подумав, ответил, что да. У костра Хуба первым делом спросил Дорну, как она относится к эльфам, а Змея предложила выпить чашу в память о Шнурке, которого Бартош вызвал на поединок и убил. В крепости не признали сие как убийство хорхая и наказали его за убийство ирхора, потому что все рабы были собственностью Севера, но это было уже не важно. Быть может, Хеанот для того и добивался признания его вастаком, чтобы сразиться с Бартошем как с равным? Но почему тогда Бартош его вызвал, а не наоборот? Я так никогда и не узнаю, как распорядился бы Хеанот своей свободой, если бы подольше прожил: как друг вастаков или как враг их. Мы с Вихардом и Деорнодом встали и помянули его как свободного человека и славного командира, и я обещал помнить его тем, кто вёл нас за собой, а не тем, кто стал побратимом своим врагам. После речь зашла о грядущей войне, на которую весь день собирались хозяева, и Хуба задавался вопросом, что делать, если дадут палку, ведь настоящего оружия рабам не положено, - неужто сразу умирать? Змея подсказала, что можно хорошей службой заслужить хор, а я заметил, что есть и другие способы умереть свободным, если подумать как следует. Змея сказала, чтобы я сам повинился перед хозяйкой за то, что говорил запрещённые слова, иначе донесёт сама Змея; я так осмелел в ожидании скорых перемен, что даже был не против и уже представлял, как перескажу свои слова хозяйке Мине, но не успел - позвали на расчистку. Мы с Дорной пошли. Вастаки на сей раз свернули вглубь чащи, где горели мертвенно-бледные огни, и навстречу им вышли неясные, призрачные тени. Речь у этих существ была грубая, как у орков, но выглядели они совсем иначе. Кто-то из рабов шепнул, что это мёртвые эльфы. Мы были в невыгодном положении, чтобы атаковать их, и один из вастаков согласился на поединок один на один. Бой длился недолго - вастак был повержен. Прочие не решались выступить, и неведомые создания кликнули огромных волков, с воем бросившихся из-за их спин. Волки были убиты, а двое - связаны и взяты живьём, но многие были и ранены, в том числе и Бартош. Прежде чем идти на расчистку, я забрал из барака свой нож, и у меня родилась мысль добить Бартоша - на нём было столько ран от волчьих когтей, что ещё одной никто бы не заметил. И я стал настаивать на том, чтобы мы с Дорной отнесли его к лекарю, иначе он умрёт.
Поначалу никого не отпускали, боясь новой волчьей атаки, но затем забрать раненых разрешили. Я взвалил на себя руку Бартоша с одной стороны, с другой Дорну подменил Вилид. Сперва я засомневался, не поднимет ли Вилид шум, если я ударю Бартоша ножом, а следом меня вновь посетила прежняя мысль: чем я буду отличаться от вастаков, если стану резать безоружного, да к тому же находящегося без сознания? И Хеанот мог бы сделать так, но он вышел на честный бой и погиб, - мне ли бить в спину, пусть даже тот, кто опирался на моё плечо, уже не был тем Морко, с которым мы попадали и не в такие ещё передряги? Так мы вышли из леса на поле, рядом рявкал связанный волк, и мы с Вилидом дотащили Бартоша мимо крепости до самого шатра дома Волка. Впервые войдя в хозяйский шатёр, я тщательно осмотрелся, надеясь увидеть тот самый кубок-рог или что-то иное эльфийское, но ничего не нашёл; хотел прибрать что-то из оружия, но мечи были слишком велики, чтобы прятать их под одеждой, да и не успел - вошла хозяйка и велела нам с Вилидом уйти. Мы не знали, продолжалось ли сражение в лесу и не оставалось ли там ещё раненых, потому на всякий случай дошли до опушки; но встреченный нами вастак, руководивший работами, сказал, что расчистка окончена и всем следует вернуться по домам. Одно меня тревожило: Дорна не дошла до хутора. Вилид покричал её имя подле леса, но дальше не пошёл, рассудив, что если её оставили где-то под кустом без сознания, то наверняка её уже сожрали волки. Я же подумал, что она не так проста и могла уйти в лес к своему отряду, потому попросил Вилида не говорить хозяевам о том, что Дорна пропала. Однако Дорна встретила нас уже у костра и шепнула мне, что припрятала уже четыре меча - два в бараке и два за большой сосной. И как только у неё это получалось! Не зря, видать, обозвали Воровкой. Она была уверена, что эльфы непременно вот-вот придут - оттого и зажглась на западе звезда. Говорила, что всё будет хорошо - так, что я сам начинал в это верить и представлял, как вернусь домой вместе с ней. Когда она ушла от костра, я пошёл за ней и нашёл её за бараком, вместе с эльфом. Он о чём-то говорил ей негромко, и я не стал им мешать. Когда он замолчал, она сказала, что он показал ей свой дом. Я подумал о том, что хоть колдовство колдовству рознь, не хотел бы я, чтобы на меня накладывали такие чары.
Прежде я ни разу не бывал в этой рощице за бараком, а там оказалось тихо, уютно, и хорошо было смотреть со взгорка на звёзды. Эльф сказал, что там он всегда и жил, там и спал. Хотелось ещё поговорить с ним, но я озяб и вернулся к костру, а некоторое время спустя к хозяевам пришли гости, и нас с Седым вызвали в их шатёр. Я сразу догадался: будут продавать. Так некстати разлучат с Дорной и Вихардом, с припрятанным оружием... Я ожидал, что тот вастак, что, казалось, к хозяйке сватался и вроде даже с подарками приходил, явится за приданым, но то была глава матриархального рода Змеи и её сын. Он посмотрел наши зубы, будто коням, а его мать оказалась умнее и устроила проверку по-своему: произнесла приветствие, при котором следовало вставать на колени, спросила, как нас зовут и на какие работы нас отправляли. Заявила, что оба мы дерзкие, но если в молодости это простительно и поправимо, то в старости - уже нет, и что Седого она возьмёт только потому, что он, как говорили, в одиночку убил волка. Хозяйка Мина отвечала, что они здесь, в роду Волка, прекрасно со всеми рабами справляются. Сговорились о том, что купят меня, а за Седого доплатят немного и возьмут, ради его опытности, в качестве довеска. Но как только монеты перешли из рук в руки, Седой бросился на нового хозяина, вырвал у него меч - но его быстро остановили. Я надеялся, что это сорвёт сделку, однако хозяева извинились и обставили всё так, словно это было краткое помутнение рассудка, чем спасли Седому жизнь - иначе не сносить бы ему головы за нападение на хорхая. Я хотел отпроситься у новой хозяйки "попрощаться с друзьями", чтобы заново припрятать нож на случай, если в новом доме обыщут, да и нужнее было оружие тем, кто оставался; но она, заподозрив что-то, не отпустила, однако ей чем-то понравились мои ответы на её вопросы, и она сказала, что разрешает мне видеться и говорить с рабами дома Волка и на работах, и в другое время. Попрощался я только с Миной - казалось, ей жаль было меня отпускать. Да и мне было жаль расставаться: если придёт война, она будет в числе тех, кого я не задумавшись собой прикрою.
Шагая к шатрам рода Змеи, я утешал себя тем, что это ненадолго, и где бы я ни был - я встречу армию с запада и присоединюсь к ней хоть с ножом, хоть с палкой, хоть с голыми руками. Там я стал свидетелем занятного зрелища: бывший в гостях щитоносец Севера буйствовал, размахивая мечом, и кричал, что армия с запада уже близко, что пора спасаться, пока не поздно. Мне совсем не хотелось, чтобы вастаки были настороже и встретили подходящие силы эльфов во всеоружии, потому я сказал, что гость просто бредит и что наш хозяин после одного целебного зелья бредил также (что было правдой). Обессилев, гость повалился на кресло и затих - тут его разоружили и перенесли отдохнуть в рабский барак, который был у рода Змеи совсем близко к хозяйскому очагу и откуда он вскоре сбежал, выворотив окно. Рабов у рода Змеи было немного, и одним из них был Малёк, которого я уже встречал во время трапез. Собрались все хозяева, сели вокруг костра, и начались разговоры весьма примечательные. Говорили о том, что они не желают подчиняться Северу и только для виду употребляют при северянах слова на Тёмном наречии, а у себя дома рабов не называют ирхорами и других порядков не соблюдают. Подходил к очагу и вастак из рода Козла и рассказывал, что эльфы теснят армию Севера, и она отступает, и всё больше приходит дезертиров; воинов рода Змеи это чрезвычайно встревожило, а для моих ушей звучало как музыка. Но вдруг кто-то прибежал от рода Волка и позвал лекаря, говоря, что раненых очень много, - у меня сердце так и рухнуло, едва я представил, что рабы могли схватиться за мечи прежде времени. Я тут же вызвался проводить лекаря, сославшись на то, что хорошо знаю окрестности хутора. Правда оказалась не так страшна: у рода Волка был полон барак новых рабов - вастаков рода Беркута и бывших их рабов, и все были ранены. Лекарь рода Змеи только руками развела, и вся надежда была на Седого, который неожиданно признался всем в своём знании целебных трав. Едва я остался без присмотра - передал Дорне свой нож; она рассказала, что когда нашли нож у Седого, то обыскали всех, её нож отобрали тоже и выпороли их. Этот нож мы спрятали прямо у костра под корягой.
Змея и хозяйка Мина пересчитывали рабов, и оказалось, что эльфа нет. Когда ей сказали, что эльфа забрали в крепость, Дорна пришла в ужас, так что явно выдала себя - и снова Мина пропустила это мимо ушей, а я поспешил утешить Дорну, что всё обойдётся. Но я ошибся. Вскоре Вихард сказал нам, что эльф свободен - и пришёл попрощаться с ним. Как именно он умер - не говорил, а говорил лишь о хорошем: о том, что мы - надежда, что в нас - свет. Виноват он был лишь в том, что был эльфом, - северяне заранее устраивали зачистки, боясь, что рабы ударят им в спину, как только покажется эльфийское воинство. Я пересказал Дорне всё, что слышал на хуторе рода Змеи, - как они говорят против Севера и как боятся подступающей армии. Я не знал, ушла ли уже лекарь из рода Змеи, не разминулся ли я с ней, чтобы проводить её назад, - но покуда никто меня не звал и не искал, я мог оставаться у костра на хуторе рода Волка, как если бы меня и не продавали вовсе. Змея бегала туда-сюда как заполошная - её немало беспокоило, что новых рабов, да ещё и бывших недавно хозяевами, скоро станет больше, чем рабов старых, и сложно будет справляться с ними. Трав не хватало, чтобы вылечить всех, и мы с Дорной пошли искать травы - не столько надеясь что-то найти, сколько для того, чтобы не сидеть на месте и послушать, не изменилось ли чего на границах. Я повёл её в дальний лесной овраг, где когда-то Вилид собрал травы, - но мы не нашли ничего, кроме пустого логова дракона, которого, видимо, убили вастачьи охотники, а в логове нашлась рабская накидка: такое даже драконы не едят. Как только мы вернулись ни с чем, нас встретили утешительные новости: жизням новых рабов ничего больше не угрожало. Но нас попросили последить за ними и поговорить с ними - и не пришлось просить дважды: нам самим было интересно познакомиться с родом Беркута. Эти вастаки держались достойно, отвечали нам как равным, рассказали о том, как жили прежде кочевые вастаки, как собирали тинг - совет - и выбирали хана, и как постепенно, словно отрава, проникли в их жизнь законы Севера. Вихард, Дорна и Деорнод говорили, что эльфы, владевшие некогда их землями, не вмешивались в их порядки и обычаи, а позволяли людям жить так, как те привыкли, - но вастаки не очень-то этому поверили, а я и не знал, чему верить. Мне приглянулся прежний уклад вастаков, о котором говорил глава рода Беркута, - уклад, в котором не было места рабству.
Во время нашего разговора прозвучал в ночной тишине дальний рог, и на поле перед поселением вышло с факелами эльфийское воинство. Все в изумлении столпились на краю хутора, а мы с Дорной, Вихардом и Деорнодом бросились за мечами. Из тени внезапно вырос небольшой отряд людей, которых радостно приветствовала Дорна. Они звали всех сражаться за свою свободу и присоединяться к ним на штурме крепости, но вастаки рода Беркута упорствовали и отказывались идти с теми, кого не знали. Я боялся, что вместо того, чтобы драться с северянами, мы передерёмся между собой, и просил пришлых людей оставить этих вастаков в покое - ведь не будем же мы бить безоружных. Вастаки всё же пошли, но в стороне; я ещё верил, что эльфы пришли с миром, и успокаивал вастаков, что никто не посягнёт на их свободу и их землю - у нас, людей трёх племён, была своя земля, куда мы могли вернуться, и чужого мы не желали. У ворот форта Севера уже стояли эльфы в белых одеждах во главе с высоким лордом - он требовал, чтобы северяне сдались, и угрожал, что может обрушить камни крепости им на головы. Говорил, что войско Севера разбито и обращено в бегство, что сам престол Севера разрушен, а его владыка изгнан за пределы мира, и потому больше нечему хранить верность. Северяне и запершиеся в крепости вастаки отвечали ему воинственными криками. Я, сжимая в руке меч - впервые за долгие месяцы, - уповал на честный бой и обрадовался, когда северяне решились открыть ворота и выйти к нам в поле. Но не было честного боя. Ни один из защитников форта не пересёк его границ - лорд прикасался к каждому рукой, произнося: "Именем валар повержен", и воины, даже в доспехах, лишались всех сил от его чар и падали наземь. Их выносили прочь, как беззащитных детей. Уже тогда мне сделалось жутко, но затем эльфы учинили судилище. Писаного закона у них не было, потому этот суд был похож на месть; они ссылались на некие высшие силы, давшие им это право, но не могли объяснить, чем их суд отличался от суда Севера. Лорд вызывал по одному чёрных щитоносцев и других слуг Севера, и тех, кто отрекался от своей службы, велел заключить под стражу, а тех, кто не отрекался, - казнить. Казнили трусливо, в стороне, не у всех на виду, - только палач лорда, возвращаясь, докладывал: "Человек казнён", как если бы говорил о курице, без имени, без погребения. Палача вастаков почему-то не тронули, и она ещё долго заламывала руки, не понимая, почему ею пренебрегли.
Я тоже ничего не понимал. Вилид говорил мне, что эльфы не взнуздывают своих лошадей, - почему не сказал, что им не претит на самом деле причинить боль безоружному? Эльф, бывший рабом рода Волка, говорил мне, что эльфы не ведают о расплате за преступления, - почему не сказал, с какой лёгкостью они подписывают смертные приговоры? Дорна, обмолвившаяся случайно, что рыжий лорд был "жестоким даже для эльфа", - почему не предупредила, как эльфийские лорды утверждают сталью свою власть и свою победу? Пришла очередь той, что звали когда-то Адельхайд. Я почему-то глупо ожидал, что её оправдают - ведь она совсем недавно облачилась в чёрное. Я так напряжённо всматривался и вслушивался, что будто ослеп и оглох и ничего не слышал, и увидел только, как её уводят - уводят на казнь. Я спросил у лорда позволения говорить за неё - дважды. Будь он вастаком, я встал бы перед ним на колени - и моя гордость бы молчала, но он был эльфом, и он не видел меня и не слышал. А я услышал рыдания той, за чью кровь я поклялся отвечать, - и тишину, последовавшую за этим. Я почувствовал, как впервые за всё то время, что я провёл в рабстве, - впервые после унизительных прозвищ, тяжёлых работ, пыток, чужих смертей, - по моим щекам скатываются слёзы, и мне было не важно, увидит ли их кто-нибудь в темноте из "светлого" воинства. Я оплакивал не столько Адельхайд, сколько свою надежду и свою веру. В промежутке между очередными обвиняемыми я бросил меч под ноги эльфийскому лорду и сказал, что ждал его прихода на эту землю - а он пришёл и залил эту землю кровью, и пролил мою родную кровь. Сказал, что если он не казнит и меня также, то я буду преследовать его до конца своих дней, пока не отомщу за эту кровь. Но эльф ответил, что сложные людские взаимоотношения его не интересуют. Он очень спешил покончить с резнёй, не разбирая в отдельности каждый случай. Вереница северян продолжилась, за ними пришла очередь вастаков - глав родов. Эльфийский лорд спрашивал у каждого, готов ли тот отказаться от владения людьми и жить в новом мире по новым заветам, и спрашивал, кто будет говорить против этого вастака, - и рабы наперебой перечисляли прегрешения своих бывших хозяев. Мне стало гадко. Круг рабов, смешавшихся с вооружёнными людьми и эльфами, был похож на людей, кидающих камни в своих тонущих врагов. Хотелось протянуть тонущим руку - но что я мог сделать?
На одном моём плече лежала рука Дорны, на другом - мужская, Деорнода или Вихарда; они держали крепко, как если бы я мог сбежать. Дорна шептала, что всё будет хорошо, но если прежде это "хорошо" было для меня обещанием свободы, света и тепла домашнего очага, то теперь оно было пустым, как шуршащая насмешка. Я думал, что если Мину поведут на казнь, я пойду за ней и позову других бывших рабов дома Волка, кого она защитила, чтобы закрыть её собой, - но Мина с братьями были среди тех, кто обещал отречься от прежней жизни; кажется, только Бартош заявил, что останется верен Северу, и его увели. Понимал ли эльф, что делит своих пленных не на тех, кто раскаялся и кто не раскаялся, а на тех, кто готов был ради спасения своей жизни солгать, приспособиться и сдаться - и тех, кто до последнего был предан и честен? Разве могли те, кто вырос под властью Севера, кто соблюдал его порядки и по привычке, и против воли, принять иные обычаи, если они иного никогда не видели и не знали, если им не показали, как бывает иначе, если всё, что они получили от своих "освободителей", - это выбор между заключением и смертью? Бывшим же рабам было обещано, что отныне они сами будут заботиться о себе и сами трудиться, построят себе дома, и что на первых порах им помогут - но не за счёт бывших хозяев. Тогда Змея спросила, позволено ли будет продолжать служить кому-то, и ей ответили, что можно служить по доброй воле. А я спросил у лорда, можно ли будет по своей воле служить его врагам, и во второй раз он отмахнулся от меня. И я отступился. Эльфам было плевать на людей с их короткими человеческими жизнями, со всем тем, что придаёт этим жизням смысл. Хозяева в белом говорили с хозяевами в чёрном - и какими бы ни были одежды, на деле все они были красными от крови; только хозяевам эльфы дали возможность ответить за свои дела - рабы такой чести не удостоились. Даже если раб отправлял других рабов на смерть, даже если он соблюдал кодекс Севера усердней, чем его хозяева, - всё оправдывалось тем, что он раб. А я не хотел, чтобы эльфы смотрели на меня как на раба, но и следовать за родом Волка не хотел, - слишком дурные воспоминания были связаны с ним. Как судилище было окончено, на наших глазах сама земля позади крепости разверзлась, извергая огонь и дым, и сгинули хутора, деревья, овраги, - сгинуло всё, и ревущие волны смыкались над окоёмом. И если я чувствовал себя обманутым - то каково было тем, кто так же надеялся и ждал, но канул в бездну вместе со всем этим миром?
Я стоял на краю света, у самой его отломанной кромки. Не осталось больше моей родной крови, и не осталось, верно, всего народа Халет; не осталось больше земли, на которой я родился и вырос, земли, за которую сражался, земли, в которую легли мои близкие и друзья. Мне некуда было возвращаться, зато я был свободен. Я подошёл к вастакам рода Беркута, которые получили позволение уйти своей дорогой и жить по своим прежним обычаям, и никому не служить - ни Северу, ни эльфам. Я сказал главе рода Беркута, что ежели никто не будет против, и если они будут сражаться с эльфами - то я пойду вместе с ними. А он ответил, что будет сражаться с каждым, кто встанет на их пути и захочет помешать им жить по-своему, и навязать чужой закон, - будь то эльф или человек, с севера или с запада. И эти вастаки смотрели на меня как на равного - и тогда, в тёмном рабском бараке, и теперь, под полыхающими зарницами новой эпохи. Нечего было больше ждать милостей от ушастых лордов - пришла пора седлать коней и прощаться с оседлой жизнью.
По коням, последние свободные люди. По коням!

Вот такая неожиданная история про разбившиеся идеалы получилась. Поднять восстание без посторонней помощи я, увы, не осилил - отчаянно не хватало взаимодействия с рабами других родов: виделись только на работах, а там особо не поговоришь - и качество работы падает, и надсмотрщики не дремлют. И соглашусь с тем, что конвейер казней скорее уменьшал градус жути, чем повышал его - было бы красивей, если бы больше наказанных возвращалось к своим сородичам после пыток изувеченными и сломленными (кто-нибудь кроме меня ещё щеголял шрамами от палача?); но я понимаю, что нас много, а багур-лаг-хай одна.
Очень сложно было после игры отучаться от Тёмного наречия. Кодекс Севера - шедевральный игровой документ, который достоин служить примером всем мастерам и игрокам, желающим по-настоящему поиграть в менталитет. Я ведь уже писал, что язык определяет сознание? Вот, ещё раз убедился в этом. Особенно если это сознание архаическое или тоталитарное.
Единственная капля дёгтя - лошади-на-полигоне. Когда-то я слышал об игре по Ведьмаку, где Дикая охота была на измазанных фосфором лошадях, и считал это стуком со дна, но не ожидал, что сам окажусь в подобной ситуации. Функция "развидеть и раззнать" сработала на все сто исключительно благодаря глубокому вролингу. Игры с лошадьми, игры с настоящими курами, которых игроки забивают на суп, и игры с настоящими борделями за настоящие деньги - это та грань, за которой реализм превращается в пожизняк и о которой следует предупреждать заранее.

БлагодарностиСпасибо мастеру [Рингл] и его команде за игру - за атмосферу, за все мелочи и детали мира, его оживившие, за сплетение микросюжетов, за то, как комфортно было на полигоне несмотря на все погодные пертурбации. Когда мастер настолько вкладывается в проект и заботится о каждом игроке - это чувствуется, и игра взлетает и запоминается.
Спасибо моему отряду за то, что мы были вместе на игре и до игры. Хеанот/Шнурок [Торен], спасибо за классный противоречивый образ! Чертовски интересно узнать, сколько в стремлении Шнурка стать образцовым рабом было расчёта, блефа или искренности. Деорнод/Седой [Хельги] и Вихард [Боро], спасибо за надёжность и надежду!
Спасибо и остальным рабам рода Волка - вы такие разные и офигенные, и я убеждён, что мне повезло играть с вами. Змея [Ксюша], Хуба [Ринглин], Вилид, Рожа [Женя], я рад, что мы дожили, и дожили друзьями. Эльфы [Ирбис и Дженерлен], которые не дожили, - вам также огромное спасибо за все разговоры, за то, какими "эльфийскими" в самом лучшем смысле слова вы были.
Спасибо хозяевам рода Волка - Мина [Аня], Игнак [Алексей], Бартош [Мерлин], Ченге и Кальма, с вами нам тоже повезло - и по игре, и по жизни. Спасибо за взаимодействия и уют на хуторе, за то, как дурно^^ жилось за спинами грозных волков, привыкших к войне.
Спасибо Дорне [Ольга] за то, что вот так взяла, и сделала мне огромный кусок игры, ОБВМа и развития персонажа. Это было очень здорово, очень тепло, и очень больно в конце.
Спасибо сестре моей Адельхайд [Хэлка] за то, как странно, непредсказуемо, незаметно и незрелищно, но как-то очень правильно сыгрался этот конфликт-на-расстоянии.
Спасибо палачу [Крыса] за сессию сеанс - мне понравилось, делай так ещё!
Спасибо роду Беркута и главе его Аспаруху [Морваэн] за правильные слова, за то, что приняли Турульфа и дали ему будущее, дорогу под копытами коня и шанс на расплату с ушастыми.
Спасибо рабам, с которыми довелось поиграть! Молчан [Элли], Хэлль [Йовин], Малёк [Чирикот] и другие - мне очень интересно будет узнать, как складывалась и сложилась судьба этих персонажей.

После игры я сразу отвалился спать, а наутро, встав по будильнику, не нашёл Торена, уехавшего в ночи, и не дозвонился до Фрикси, также собиравшейся выезжать пораньше. К счастью, я уже поймал благую весть от коллеги, что 1 мая у нас таки день нерабочий, и можно было не подрываться в спешке, а упасть на хвост лошадному Ринглину вместе с Ксюшей и Дженерлен. По прохладце мы сворачивали рабский барак, жгли вату(тм) - сиречь уцелевшие рабские накидки, перекусывали, прощались с соигроками. Доехали, с остановкой на привал в кафе, без пробок, с ветерком, - как-то даже слишком быстро, хотелось ещё потрындеть за игровое. Но меня высадили на Алексеевской, и я поехал домой, к Птахе. Попутчикам мурр отдельный!

@темы: friendship is magic, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты