На улице праздник - проткнут упырь.
И меня бы он не пощадил,
Но меня бы не пощадил и тот
Богатырь, что его завалил...
(с) Василий К.

Цеты высыпались на город сразу повсюду. Мир лопнул, разметавшись обломками, сиренами и чёрным дымом. Я был зелёным интерном, для которого "война" была словом из учебника истории Земли, я был совершенно один, связь не работала, мне было страшно. Когда уличные бои понемногу стихли, тишина оказалась ещё страшнее, и я вышел из дома с докторской сумкой, сложив в неё всё, что мог найти. На окраине я столкнулся с остатками военных частей. Они отступали из Форбарр-Султаны, а я пробирался к госпиталю. Главнокомандующий Эзар сказал мне, что уже часа полтора, как нет никакого госпиталя.
У него было много раненых. Ожоги разной степени тяжести, осколочные, ушибы, переломы. Совсем недавно, на последнем курсе, нам рассказывали, что такое нейробластер. Теперь я увидел, как это действует - и это было не тем, что я когда-либо хотел бы видеть. Анестезии на всех не хватало. Я работал на стоянке около суток, и мне казалось, что ещё одного такого дня я не выдержу. Я не был предназначен для военной жизни, я был нужен здесь - и я возвращался.
- И Вы будете работать под... этими?
- В городе ещё остались барраярцы.
- Тогда Вы нас не видели.
- И не слышал.
- Впрочем, если будут пытать - всё равно расколетесь...
Пытать не стали. После учреждения сатрапии госпиталь был восстановлен, Форлайтли остался его главой, а я продолжил работу в реаниматологическом отделении. При цетах, как и прежде, люди рождались, болели и пытались умирать (а я старался им помешать в этом). Это было похоже на ту жизнь, которую я для себя представлял.
А потом Форлайтли пригласил меня к себе домой и показал пациента. Совсем ещё мальчишку. Под бинтами его было не разглядеть, и он балансировал на грани критического состояния - прошёл через руки цетов и их барраярских полицаев. Здесь его могли найти. Где угодно его могли найти, но оставался единственный шанс: Форлайтли мог переправить нас в глушь, где цетов не было. Нас - его и меня.
Помимо цетов, там не было медицинской аппаратуры, водопровода и отопления, и отчаянно не хватало топлива для генератора. Оказалось, что я могу выдержать почти без сна не дни, а недели. Могу обходиться минимальными средствами, полагаться на собственные органы чувств вместо точных приборов. Всё было совсем иначе, чем моё прежнее общение с пациентами в палатах госпиталя. Доно очнулся у меня на руках, у меня на руках просыпался от кошмаров и засыпал снова, упорно учился управляться искалеченными пальцами. Я не могу сказать, что увлёкся, или влюбился, или пожелал его, - нет, всё это не будет правдой. Я полюбил его с первого его взгляда и навсегда - и, значит, нам приходилось скрываться не только от цетов, но и от барраярцев.
Чтобы убить человека, требуется пара секунд. На то, чтобы поставить человека на ноги, у меня ушло почти два года. Доно начал помогать мне во время приёма пациентов из местных, рисовал, и я был счастлив видеть, как у него получается всё лучше и уверенней. Если появлялся кто-то военный, кто мог бы его узнать по прошлой столичной жизни, Доно прятался. Так случилось и в тот день, когда я заметил, что к дому приближается одинокий человек в форме. Я велел Доно подняться на чердак и открыл дверь. На рукаве молодого офицера была алая повязка - я уже видел такие у партизан. Он не нуждался в медицинской помощи - он сказал, что пришёл поговорить.
Его интересовало, почему я не покинул столицу и не присоединился к сопротивлению с первых же дней оккупации. Сам он - представившийся как капитан Гришнов - воевал с цетами с шестнадцати лет и стал рассказывать мне душещипательные истории о пятилетних сиротах-разведчиках вместо того, чтобы объяснить, чем я мог бы быть ему полезен. Я сказал бы, что я думаю об использовании детей в боевых действиях, но шкура ещё была мне дорога. Я объяснял, что устал притворяться, что не мог больше работать с цетами, зная о том, что они делают с неудобными им людьми, и увидев последствия этих действий, - и это было правдой, опытный человек заметил бы любую ложь. Гришнов слушал, отправлял кому-то сообщения по комму, и моего промедления всё равно понять не мог. Для него все барраярцы, кто оставался в захваченном городе, - даже женщины, дети и старики, которых цеты лечить бы не стали, - были предателями.
Почему я осел здесь, в глуши? - Потому что местные жители также заслуживали профессионального медицинского обслуживания, а не только сельского коновала. Я работал за кувшин молока, корзину яблок или за спасибо, и я надеялся, что это будет продолжаться до тех пор, когда цеты уйдут. Но я был обязан жизнью - нашей с Доно - Форлайтли, который многим рисковал, не пройдя мимо брошенного в луже крови человека. Пришло время отдать ему долг - ведь только он знал, где я нахожусь, и только он мог меня рекомендовать. Но его слова, похоже, было недостаточно, я вызывал подозрения, как это ни нелепо. Запахло обыском, и, поднявшись на чердак за вещами, я смог сказать Доно всего несколько слов: "Уходи. Прямо сейчас. Я вернусь за тобой".
Мы уже обсуждали это прежде, готовясь к тому, что нас найдут. Доно исчез по чёрной лестнице и через задний выход, а я, едва успев собраться, вышел с Гришновым во двор. Я сел на лошадь, которую он оставил за деревьями, и он надел мне на голову мешок. Так, в темноте, прошёл мой путь до ставки сопротивления. Меня куда-то усадили, и человек, снявший мешок с моей головы, воскликнул: "О, доктор, хорошо, что Вы живы!". Проморгавшись, я узнал склонившегося надо мной Эзара. А мгновение спустя пожал руку принцу Ксаву, которому Форлайтли однажды представил меня ещё до оккупации. У меня неожиданно появились влиятельные поручители. Улыбчивая женщина - как я понял вскоре, супруга Ксава Тереза, - узнав, что я смогу разобраться с трофейной и бетанской медтехникой, сказала, что я просто подарок. Эзар заявил Гришнову, что ещё не вернул мне долг и поговорит со мной сам. Так я в первый раз избежал допросов.
Когда я пересказал Эзару всё то же, что говорил Гришнову, он резюмировал:
- Вы всё равно будете работать с моими людьми, так что считайте, что Вы под наблюдением.
Я был готов помочь Барраяру ускорить освобождение от цетов - я искренне хотел, чтобы больше ни с кем не случалось того, что цеты сделали с Доно. Но ко мне относились если не как к врагу, то и не как к другу. Если я оказывался в ставке во время обсуждения стратегических планов, меня просили выйти. Впрочем, в этом были и свои преимущества. Для принца Юрия, врывавшегося в ставку в самые неожиданные моменты и так же непредсказуемо исчезавшего, я проходил по категории "опять какое-то новое лицо". Почти всё время я работал; пациентов было много, но и технических средств было больше, и я не уставал благодарить за это Терезу и Ксава, осуществлявших переговоры с Бетой. Но я не мог покинуть лагерь. И не мог не думать о Доно.
Прошли месяцы, прежде чем Гришнов в очередной раз привёл человека с мешком на голове. Доно я узнал сразу. Его провели прямо к императору Дорке; я незаметной тенью последовал за ним. Доно сказал, что пришёл сюда, чтобы служить Барраяру. Он не умел врать - он действительно любил Барраяр, и ничто не убедило бы его прятаться. Его узнал принц Ксав, сообщил всем, что это младший сын графа Форратьера. С Юрием, как оказалось, Доно также был знаком. Когда кто-то по другую сторону от императора упомянул, что-де видел Доно среди цетов, - Юрий сказал, что получал от Доно добытую у цетов информацию. Я же молчал. Если выдать, что и я знал Доно, - на колеблющихся перед Доркой весах это могло сказаться не в пользу Доно, как слова принцев, а против.
Решено было, что Доно останется в ставке - рисовать карты и плакаты. Я был рад, что ему больше не придётся сталкиваться с цетами, - ведь он не смог бы отказать, что бы с него ни спросили. Был рад, что он будет у меня на виду. Когда его отпустили и он как ни в чём ни бывало разговорился с Терезой (хотя обаяние Терезы было таково, что каждый, кто с ней говорил, чувствовал себя её давним другом), я не удержался и приблизился к нему.
- Вы ведь помните меня? Как Ваше самочувствие?
- Конечно, помню! Спасибо, всё хорошо.
Некоторое время спустя с Юрием что-то произошло. Я не успел ничего понять - так быстро его облепили со всех сторон его родичи и приближённые. Я метнулся на помощь, но меня удержала рука Эзара. Он сказал, что с принцем случаются припадки, и в такие моменты он может видеть рядом с собой только самых близких - не более полудюжины человек. Я остался, но Доно последовал туда, куда увели Юрия, и его никто не останавливал. С тех пор он всегда был подле принца. Когда Юрия окружали с важными сообщениями военачальники, Доно мог пройти между ними с лёгкостью, недоступной никому другому. Я не хотел бы, чтобы он был настолько на виду. Но в то же время покровительство Юрия многое значило, и он был в безопасности.
В один из Зимнепраздников отмечали хорошую новость - мораторий Беты на дипломатические отношения с Цетагандой. Ксав и Тереза вернулись из очередного полёта. Пока все радовались и накрывали нехитрый стол, императору стало дурно, и он обмяк в своём кресле. Я протолкался к нему в считанные секунды, схватил запястье, но его сердце уже не билось - и мне не удалось его запустить ни непрямым массажем, ни дифибриллятором, на доставку которого ушло ещё несколько бесценных мгновений. Казалось, этого ждали - Дорка был силён, но стар, и всё реже принимал участие в военных советах. Все опустились на колени. Ксав подтолкнул Юрия произнести речь. Император умер, да здравствует император... Наполнили бокалы - ноздри защекотал привычный запах того, что я обычно использовал в качестве дезинфекции - и подняли их над исчерченной картой Барраяра.
Церемония присяги состоялась на следующий день после похорон, организованных так, чтобы цетам не было видно дыма от погребального костра. Когда все поочерёдно преклонили колено перед Юрием, сразу несколько взглядов обратилось ко мне.
- Но я ведь даже не фор.
- Ничего. Раз уж Вы здесь оказались...
"Я клянусь быть верным Барраяру и его императору".
После ко мне подошёл Гришнов и сказал, что получил приказ Юрия меня допросить. Уведомил, что допрос подразумевает пытки и прочая, и что он не хочет калечить меня как хорошего специалиста. Я ответил, что, в свою очередь, не хочу подвергать его риску невыполнения приказа и готов подчиниться. Однако Гришнов снова предпочёл просто поговорить и полюбопытствовал, что такого я сказал императору, чтобы вызвать его подозрения. Я честно признался, что ни разу не разговаривал с Юрием с глазу на глаз: где император, а где я - простой доктор?.. В толпе Юрий также не мог услышать ничего предосудительного. Я предположил, что Юрий просто был удручён смертью отца, - я знал, что в таких случаях люди нередко склонны винить докторов. Но забота Гришнова немало меня обнадёжила. Значит, у меня всё же были союзники на Барраяре, где я никому не был врагом, но не был и другом.

В последующие годы дела у сопротивления шли всё лучше и лучше. Партизаны спускались с гор, отвоёвывали у цетов города в предгорьях. Юрий организовал личную конспиративную встречу с графами. Ставка переместилась в главный город графства Форкосиган - в Форкосиган-Вашный. Обсуждали вопросы пропаганды, чтобы привлечь на свою сторону ещё больше людей. Юрий объявил, что Доно нарисует карикатуры, и Ксав предложил сделать акцент на существующих в обществе цетагандийцев нетрадиционных отношениях - том, что презирают все барраярцы. Ксав, если ты хотел сделать кому-то больно, то почему именно Доно?.. Я ожидал этого от кого угодно, только не от Ксава, столько времени проводившего на Бете.
...Новость о готовящейся орбитальной бомбардировке Форкосиган-Вашного передавалась из уст в уста шёпотом, но всё равно о ней узнали все. Юрий сперва распорядился объявить эвакуацию, но Ксав возразил, что такое количество народа вывезти не удастся: во-первых, начнётся паника, во-вторых - цеты поймут, что мы научились перехватывать их шифровки, и сменят шифрование. Юрий отменил приказ. Но часть людей можно было вывезти под видом повседневного грузового трафика. Только часть... женщин, детей не выведешь по одному, даже если успеешь обойти все дома и учреждения. Значит - эвакуировать ценных специалистов. Самых ценных.
О чём думаешь, когда времени остаётся в обрез, а тебе необходимо выбрать, кому жить, а кому умирать? Не о том, кто старше, а кто моложе, у кого есть семья, а кто одинок, - обо всём этом я думал много позже. Сначала надо было составить список тех людей и той техники, без которых невозможно было обойтись. Место, оставленное в грузовом флаере для меня, отнимало одну из чужих жизней. Я спросил разрешения эвакуироваться в конной группе перед самой бомбардировкой, но мне не позволили. Все мы, вылетевшие на безопасное расстояние, слышали сотрясающие планету взрывы и видели зарево вокруг атомных грибов. О том, сколько людей, знакомых и незнакомых, было скрыто под приблизительными цифрами количества жертв, я думал потом - и многие годы спустя. Тогда я только распорядился открыть карантин для жертв облучения.
Уничтожение Форкосиган-Вашного стало для Барраяра последней каплей. Подогревали воинственные настроения и документальные съёмки, сделанные на украденные у цетов камеры (которые установили на украденных у цетов флаерах). Контрнаступление барраярских сил стало неожиданно быстрым и успешным. Очередной Зимнепраздник встречали уже в Форбарр-Султане, в замке Форхартунг. Гирлянды огоньков, сладости на столе, император, вглядывающийся в линии городских крыш за окном и говорящий что-то о будущем Барраяра, поседевшие ветераны, не утратившие выправки и кружащие дам под тревожный грохот величественного вальса. В какой-то момент Юрий подхватил в вальс Доно - я не видел лиц окружающих, я смотрел на них одних. Положение спас Эзар, сведя двусмысленную ситуацию в шутку - напомнил, что каждый в академии учился танцевать в паре с сокурсником, и даже попытался протанцевать опешившего Гришнова.
Война была окончена, но Доно Юрий не отпустил. На каждом приёме по правую и левую руку от императора стояли две фигуры, белая и чёрная: Доно в белоснежной рубашке, в расслабленной позе, - плавная линия, которую хочется запечатлеть на холсте, - и старый соратник Юрия, граф Пётр Форкосиган в тёмном мундире - строгий и прямой как приклад. Но если у Петра было графство, была семья, то Доно постоянно находился в замке как придворный архитектор - и фаворит. Когда Юрий посреди разговоров вдруг срывался с места и выбегал из зала, Доно следовал за ним, и едва ли у кого-то оставались сомнения в близости их отношений. Для гостей он был вроде диковины, объекта снисходительного любопытства. Его расспрашивали о зданиях, которые он строил, - а за этими вопросами слышалось улюлюканье детей, подпаливших кошачий хвост.
Мне оставались только взгляды. Я держался в стороне, в тени, и смотрел на Доно до ломоты в висках, пока никто не замечал. Порой он ловил мой взгляд и отвечал робкой улыбкой. Но годы шли, Юрий пополнял казну за счёт разграбления поместий графов, не откликнувшихся на его призыв во времена оккупации, и всё реже готов был слышать от кого бы то ни было отказы и возражения. Он становился всё более подозрительным, нетерпимым и жестоким, и, наконец, министры полетели из окон. Всё пропустившим Ксаву и Терезе не сразу удалось понять, что после такого "импичмента" кабинет министров можно было навестить только в морге. Я всё чаще видел, как Доно держится ладонью за свои шрамы на горле или на руках, пытался глазами и губами попросить его выйти, чтобы я мог его осмотреть, - но тщетно. Он никогда не жаловался, но кому как не мне было знать, как Доно умеет скрывать боль...
Я не знал, чего я не вижу под его пышными кружевами. Не знал, чего я не слышу за громкой музыкой оркестра. Неизвестность и беспомощность были мучительней всего. Я ловил себя на ужасающей мысли, что я был готов уничтожить всю Форбарр-Султану, как был уничтожен Форкосиган-Вашный, лишь бы только забрать оттуда Доно так, чтобы его никто не стал искать. Следующий Зимнепраздник прошёл в совсем иной атмосфере. На приглашение императора откликнулись немногие. Никто не веселился, гости расходились по безлюдным тёмным коридорам и перешёптывались по углам. Казалось, все мы ходим по натянутым нитям - никто не знал, кто станет новой жертвой императорских "реформ". Замок был похож на дом больного человека, которому все боялись сказать, что он болен. Даже у меня Ксав справлялся о здоровье императора. Но я не был личным врачом Юрия, хоть я и возглавил госпиталь и в замок вызывали при необходимости именно меня. Юрий не подпустил бы меня к себе, не стал бы прислушиваться к моим советам, - да и что можно было бы прописать человеку, чей темперамент всё очевидней граничил с безумием?
Рано или поздно звенящее в воздухе напряжение должно было прорваться, как нарыв. Я был на приёме, собравшиеся военные обсуждали императорскую родословную и планы проучить Комарру за сотрудничество с Цетагандой, а я нашёл лист бумаги и рисовал зелёное дерево - просто воспоминание о тех кажущихся далёким сном месяцах, когда мы с Доно встречали весну вдвоём. Ко мне тихо подошёл некто из службы безопасности и сказал проследовать за ним. Это не осталось незамеченным, и вслед за нами повалили толпой все гости и домочадцы. Когда я вошёл в комнату, куда меня провожали, мой худший кошмар повторился наяву: Доно в крови, без сознания, с порезанным по старым шрамам горлом, но живой. Пока я проводил реанимацию, тампонировал и сшивал рану, переливал кровь - вбежал Юрий и упал перед ним на колени, взял за руку. Я попросил его приказать выйти всем посторонним - меня не слушали, но послушали его.
Доно больше ничего не угрожало, но я оставался с ним, пока он не очнулся. Сразу встать с постели я бы ему не позволил, так что он, едва пришёл в себя, попросил позвать Юрия. Пришла моя очередь напрямую войти к императору и, не обращая внимания на то, какими делами и с кем он был занят, передать желание Доно его видеть. Он немедленно последовал за мной. Пока Юрий сидел у изголовья Доно и говорил с ним, я стоял поодаль, не вслушиваясь. Неужели не только Доно... неужели Юрий его тоже любил? Но кто мог совершить покушение на самого уязвимого и самого безвредного человека во всём замке, кто мог желать не навредить самому императору и при этом причинить ему боль? Я не верил, чтобы Ксав или Эзар были способны на это. Пётр? Из ревности?.. Так или иначе, Юрий был намерен отомстить. Видимо, ему мерещился заговор, потому что он отдал приказ истребить всех потенциальных наследников престола, кроме своих близких: Ксава и Эзара.

Так произошла Резня, и Барраяр в одночасье раскололся надвое. Те, кто избежал нападения, те, кому удалось уцелеть и те, кто остался им верен - отступили на военную базу, положив тем самым начало гражданской войне. Юрий искренне не понимал, почему его нынешние противники не могли просто прийти и поговорить с ним, - но на Барраяре любые проблемы решались языком оружия. С обеих сторон накопилось достаточно страха и ненависти, чтобы они не услышали друг друга, даже если бы попытались. Вскоре после Резни меня остановил в коридоре Гришнов и спросил, готов ли я слетать оказать медицинскую помощь тяжелораненой дочери Ксава. Мне хотелось быть уверенным, что я смогу вернуться, а не остаться заложником, но выбора у меня всё равно не было. Меня посадили в флаер, и я без проблем очутился по другую сторону баррикад.
Я снова был в ставке сопротивления - с той лишь разницей, что теперь эти люди воевали не с оккупантами, а с собственным императором. Снова, не тратя времени даром, отправился к раненым. Затем вместе с Терезой полетел в поместье, где лежала под капельницами её чудом пережившая Резню дочь. Около суток я провёл с пациенткой, после чего намекнул, что мне пора возвращаться. Я сказал, что в противном случае обо мне спросят с тех, кто обо мне поручился, - не мог же я признаться, что могу быть только там, где Доно, а Доно мог быть только рядом с Юрием. Тереза отпустила меня: стандартные медицинские процедуры она умела выполнять и сама. Она пожелала мне удачи, а я пожелал удачи ей. Я им действительно сочувствовал - людям, потерявшим детей и родных, никому больше не верящим. Но не знал, желаю ли им победы. Я желал им только спасения.
Мне предоставили флаер, и я как раз вернулся в замок, как меня заприметил в коридоре Юрий: "Где Вас носит, исполняйте свои прямые обязанности!". Я вбежал в тронный зал и увидел Доно, лежащего на кушетке, укрытого двуцветным императорским флагом. Я даже не успел испугаться - разучился тратить на это время. Но Доно был в порядке - просто ему не следовало слишком рано подниматься с постели, о чём я его предупреждал. Он взглянул на меня: "Если меня накрыли флагом, как Дорку, значит, я умру?". Потом спросил о приказе Юрия. "Он ведь пошутил, правда? В дни Зимнепраздника все шутят". Я не мог ему врать - кому угодно, только не ему. Но и сказать всю правду не мог. Проглотив ком в горле, я сказал, что видел Ксава и Терезу живыми и невредимыми, видел их дочь, и попросил не рассказывать об этом Юрию.
- Но у принца Ксава две дочери...
- Я видел только одну.
Стоило Юрию войти, как Доно снова вскочил, и я не мог его удержать. Под предлогом присмотра за выздоравливающим Доно я почти всё время проводил во дворце, но очень боялся, что он попытается всё исправить и всех помирить, - он один ещё мог верить в то, что это возможно. Однажды, несколько месяцев спустя, когда он что-то негромко сказал Юрию и выбежал из зала, я представил, что он может добровольно сдаться повстанцам в плен - полететь к тем, кто не так давно хотел его убить. Оставаться на месте оказалось выше моих сил, но когда я выскочил следом, его флаер уже поднялся на крыло. Юрий сказал, что я чрезмерно беспокоюсь о Форратьере; я возразил, что беспокоиться обо всех пациентах - моя профессия. Это ожидание вышло самым долгим в моей жизни. Я думал, что если Доно задержится, я попрошу у Гришнова флаер и отправлюсь туда, где один раз уже побывал. Но Доно вернулся быстро, невредимый и, похоже, ни с чем.
Мятежники высказались посредством радиообращения по всем каналам. Эзар, Ксав, Пётр обвинили Юрия в совершённых им преступлениях и призвали отречься. Сообщение заглушили, его хранение и распространение поставили вне закона. Юрий ответил письмом, которым, должно быть, ещё надеялся на дружеский диалог, но едва ли те, кого он при этом обвинял в предательстве присяги, оценили его сочинение по достоинству, и информационная баталия зашла в тупик.
Казалось, что замок в осаде, хотя повстанцы были и далеко от столицы. Огромные залы придавило вечными сумерками и тишиной, как мраморной крышкой. Я словно в затянутом, муторном, бредовом сне видел неподвижно сидящего Юрия, Доно у его ног, скрывшего лицо под длинными волосами, тень принцессы Елены. Где-то снаружи продолжались казни людей, запятнавших свою репутацию сотрудничеством с повстанцами, цетами, кем бы то ни было, - безупречных оставалось всё меньше; об этом сообщал в докладах Гришнов - как и прежде работающий как часы, но я не знал и не стремился знать, на кого именно он теперь работал. Изредка мы пятеро перебрасывались, встречаясь, какими-то репликами, не имеющими решительно никакого отношения к происходящему, но чаще молчали. Я опасался уже не только за рассудок Доно, но и за свой собственный. Юрий, похоже, не прогонял меня только потому, что не замечал, - он не замечал уже никого вокруг.
Гражданская война продлилась два года. Затем что-то произошло, должно быть, ещё одно заявление со стороны повстанцев. Тогда последним иллюзиям императора пришёл конец, и он отдал приказ найти и уничтожить всех мятежников. И сразу же - велел выйти всем, кроме Доно. Принцесса Елена опустилась на пол прямо у стены коридора и разрыдалась - а из-за неплотно прикрытых дверей тронного зала послышался глухой звук упавшего на колени Юрия и его приглушённые рыдания. Я сел рядом с Еленой, которой ничем не мог помочь, над нами тёмной глыбой возвышался Гришнов, которого, казалось, невозможно будет сбить с ног даже прямым попаданием реактивного снаряда. Елена просила у меня скальпель, уверяя, что он нужен ей не для того, чтобы навредить себе или кому-то другому, и не для того, чтобы избавить себя от страданий, но я отказывался - для самообороны ей бы лучше подошёл бластер.
"Сначала я ждала, пока закончится война, потом я ждала, пока умрёт мой отец..." Все мы не жили, а только ждали, а покой всё не наступал. В какой момент всё превратилось в воронку муравьиного льва? - подойдёшь слишком близко к краю, и вот уже, куда бы ты ни двигался, ты движешься только глубже вниз, а мир просыпается песком сквозь пальцы, царапает песком горло, песком сушит глаза.
- Боюсь, никто из нас уже не сможет ничего изменить.
- А ничего и не нужно менять.
Некоторое время спустя пришла новость о том, что повстанцы приближаются к Форбарр-Султане, - словно сама собой разлилась в густом и душном воздухе. Доно каждому жаловался, что потерял все краски. Жизнь в замке действительно давно выцвела до мертвенной серости - и это действительно казалось единственной заслуживающей внимания проблемой, а вовсе не готовящийся штурм, которого так долго ждали. Юрий подозвал меня к себе и поручил вывести Доно из замка через потайной ход в подвале. Я пообещал, что так и сделаю. "Доно, сходи с доктором, ему нужно тебя осмотреть". Доно не возражал, спускался следом за мной по узким ступеням.
"Уходи. Прямо сейчас. Как в тот раз, помнишь? Я вернусь за тобой".
Доно медлил, напуганно глядя на меня и качая головой. Не понимал. Переспрашивал, зачем это нужно. Пришлось вести его за собой по коридору, снова и снова повторяя, что таков приказ его императора, что так хочет Юрий, что всё будет хорошо и я найду его, как только всё закончится. Когда мы дошли до выхода из подземелья и впереди забрезжил свет, мне, казалось, удалось его убедить. Он показал мне оранжевый маркер, который подарил ему Юрий. Я взял с него обещание спрятаться, быть осторожным и непременно меня дождаться. И ушёл назад, не оглядываясь. Я мог бы сбежать вместе с ним, но не мог не вернуться к Юрию после того, как он доверил мне спасти Доно, - а ведь он никогда прежде мне не доверял. Я вывел бы их обоих, если бы это было возможно, и до конца своих дней смотрел издали на то, как они будут счастливы, - но я мог только вернуться.
Когда я преодолел обратный путь, победители уже входили в зал. Я прошёл мимо них, как всегда незаметный. "Ваше Величество, Ваш приказ выполнен". Почему-то мне казалось, что сказать это будет важнее любых слов благодарности за то, что он дал Доно уйти. Казалось, что он захочет перед смертью узнать, что Доно находится в безопасности, - я бы на его месте хотел именно этого. Я бы спас его, каким бы кровавым тираном он ни был, не ради присяги, а только ради Доно и ради Елены, - если бы это было возможно. Вставать между ним и его убийцами я не стал - это была бы всего лишь ещё одна бессмысленная и нелепая смерть. А я был нужен Доно живым.
Елену, сжавшуюся в комок за троном, уносили силой - Юрий распорядился, чтобы она ничего не видела. От меня требовали дать ей успокоительного, но становиться подельником я не хотел. Я смотрел на Ксава, нетерпеливо хватающего Елену за руку, на Петра, замершего напротив Юрия в первых рядах, и не узнавал их, словно их играли незнакомые мне актёры. Казнь тоже предполагалась театральным ритуалом. Юрий опустился на колени, Пётр вложил форский кинжал в ладонь своего сына Эйрела - сколько ему было, лет десять? Я помнил его непоседливым ребёнком, которого Пётр приводил на приёмы. А сейчас он удерживал тяжёлое лезвие у горла бывшего императора и не решался нанести удар - одну бесконечную секунду за другой, так что хотелось поторопить полукругом столпившихся взрослых, чтобы они не длили для мальчишки эту пытку.
Я не отводил взгляда, поэтому я увидел за их спинами Доно, появившегося в дверях. Я вовремя бросился ему наперерез, схватил, не пуская к расправе, творящейся уже где-то позади. Несколько секунд он рвался к Юрию, а затем хлестнул выстрел, пуля обдала жаром моё ухо и пронеслась мимо, чиркнув по кости, словно спичка. Доно обмяк в моих руках и осел на пол. Из его разжавшейся ладони выпал оранжевый маркер. Кто-то топтался вокруг нас. Я попросил помочь мне перенести его. Как ни странно, мне выделили помощника, велев заодно заняться принцессой Еленой. Прозвучал вердикт: Форратьера - под домашний арест, затем в ссылку, как можно дальше от столицы. Этот приговор исполнял мечту, которую я лелеял все эти годы: просто жить, и чтобы о нас забыли, чтобы для всего мира мы перестали существовать.
Доно уложили на постель, я обработал и перевязал его рану. Елена была рядом, похожая на сломанную куклу, отвернувшуюся от всех. Я порылся в докторской сумке, неловко предложил ей успокоительное - станет легче - она отказалась. Когда Доно очнулся, я почувствовал себя умиротворённым и живым впервые с момента нашей разлуки - вопреки тому, что он снова не мог видеть, вопреки тому, что нам с ним предстояла долгая работа по реабилитации. Главным было, что он жив, - всё остальное можно было исправить. Я мог обнять его, я мог поцеловать его в висок, я мог сказать ему, что больше никогда его не покину - впервые за десять с лишним лет. Он спрашивал, где Юрий. Далеко - выдавил я в первый раз и спрятал лицо на его плече, но слёз не было. Во второй раз я сказал, что Юрия больше нет. Что всё было быстро и он не мучился - даже если это было ложью. Доно винил во всём себя. Просил помочь ему уснуть навсегда. А я просто говорил, что он будет жить. И будет рисовать.
- Я не знаю, для чего мне жить, и где моё место...
- Твоё место - в моём сердце.
Доно вновь потерял сознание. Рана оказалась серьёзнее, чем я ожидал, - внутричерепное давление повышалось, и требовалась срочная операция. Сорвавшись с места, я буквально столкнулся в дверях с Ксавом и остальными. Просил позволения переправить Доно в госпиталь. Вместо этого Ксав распорядился доставить в замок передвижной медицинский модуль. Капитану Негри, которому поручили организацию этого процесса, я передал перечень необходимых препаратов и имена ассистентов. Так одни из апартаментов замка Форхартунг превратились в охраняемую реанимационную палату. Я пропустил коронацию императора Эзара, не отходя от постели Доно дольше, чем на двадцать минут приёма пищи. Операция прошла успешно. И в один день Доно открыл глаза и назвал меня по имени. Если у Форратьеров девять жизней, то он израсходовал по меньшей мере четыре.
Быть может, наш домишко в глуши был ещё цел. Быть может, дочь Доно, Элен, захочет поехать с нами - я ещё не знал её, но уже любил, а она была достаточно взрослой, чтобы всё понять правильно. Все эти годы у меня была семья - быть может, потому я и выжил. Прожив полвека, я снова начинал жить.

Благодарности с музыкамиЕщё раз спасибо мастеру - Птахе - за то, что подняла этот маленький по формату, но грандиозный по охвату событий и глубине переживаний проект. За веру в игроков, за сюжет и идею, за музыку, за атмосферу. И, конечно, за Доно - способного видеть и любить во всех чудовищах людей.
Спасибо героическому Шеллару за то, что несмотря на бронхит и незнакомый канон сыграл офигенного запоминающегося Дорку.
Спасибо Волчонке за Ксава - его барраярскую стойкость и бетанскую чуткость. Спасибо Нинкве за Терезу - её открытую улыбку и чувство плеча коллеги рядом.
Спасибо Моргану за Юрия - ярко горевшего, до конца не принимавшего поражения в битве с собой самим. За то, что последнее, что он сделал, он сделал ради любви.

Спасибо Дёгред за Елену - она до конца выпила выбранную чашу, и за неё было очень больно.

Спасибо Шварцху за Петра - и отдельно за то, что не стал добивать.
Спасибо Тас за Эзара - простого, надёжного, честного. Спасибо Блэквуд за Гришнова - за то, что не путает жёсткость с жестокостью. Обоим - за бесценное доверие.
Спасибо Хель за очень классную помощь с игротехникой - и за чудесного Эйрела. Очень верибельный получился мальчишка.
Спасибо Шерхану за Негри - почти не пересекались, но я любовался образом со стороны. Ты тоже герой и не болей!

После игры я мыл посуду и поливал местную флору, провожал игроков и ловил витающие в воздухе идеи будущих игр по Барраяру. А потом мы вчетвером заказали роллы (и я ел с императорской табуретки), пили виски с соком и колой и добивали себя песнями про футбол. Занятно, что саунд Юрия отчасти совпадает с саундом того типажа, который я выгуливаю на Санхёрст. Как хорошо, что Джонатана только называют "принцем"... Уезжали мы с Птахой глубоким ночером, сонные и счастливые. Спасибо котикам. И больше Барраяра богу Барраяра