В сентябре я приезжал в Питер, чтобы (помимо прочего) сыграть на первом прогоне кабинетки Нотиэль про декабристов. И вот Нотиэль привезла в Москву, на Зимний конвент кабинеток, третий прогон игры, - и я заявился снова, потому что одного раза мне мало (мне и двух раз мало, будем честны)), и потому что мне интересно смотреть, как развивается игра. Она и стала моей первой игрой в году, уже второго января.
На первом прогоне я хотел выйти на площадь (и вышел), а на второй для меня игре был готов отдаться в выборе персонажа воле рандома и оказаться в том числе и на "стороне власти". Так и получилось: я, глядя на список персонажей, до игры думал, что хуже всех я знаю Дурново, - и именно он мне и выпал. Лёгкая рука у меня бывает на такие вещи, совсем как на билеты на экзаменах Причём, если в прошлый раз Нотиэль заранее написала в чате, кто кого будет играть, - то в этот раз распределение персонажей происходило непосредственно на игре: Нотиэль упирала на то, что узнавать об историческом прототипе персонажа до игры не нужно. Но мне по-прежнему кажется, что когда имя персонажа ни о чём игроку не говорит - тогда "Рылеева, Бестужева, Пестеля" можно заменить именами-плейсхолдерами "Иванов, Петров, Сидоров", и ничего не изменится. И такой игрок будет говорить не от лица персонажа, а от своего собственного лица.
Яркий пример такой ситуации на игре и произошёл: Тор, игравший Сергея Муравьёва, решил, что его персонажу будет "не в характере" примкнуть к тайному обществу и участвовать в восстании, поскольку на карточке персонажа было написано, что Сергей "религиозен и дружелюбен". Ещё немного об игреOh sweet summer child, в те времена все люди были верующими - и, в общем-то, всех можно было назвать дружелюбными (потому что - смотря к кому). Декабристы, ять, не были кровавыми маньяками! В результате Сергей прилепился к Дурново и всю игру провёл на "стороне власти", а у меня есть сомнительная ачивка "научил Сергея плохому", которой я, видят боги, не хотел бы обладать. Я-то играл "от противного", а то, что такой противный пример оказался заразителен, - весьма симптоматично. Игроки не хотят играть "радикалов", даже если "радикальность" выражается не в том, чтобы в кого-то стрелять (на первом и третьем прогонах в Милорадовича стрелял Бестужев, но на втором, как выяснилось, вообще никто стрелять не захотел), а в том, чтобы просто выйти на площадь. И от этого, честно говоря, становится страшновато: кажется, что не прошло и десяти лет, как восприятие декабристов романтическими героями, а лоялистов - страшными палачами - поменялось местами. А хотелось-то золотой середины без крайностей!..
Также игра к третьему прогону претерпела два изменения. Во-первых, добавился целый новый такт! Я хотел такта про допросы, но его не случилось, - однако случился такт "в тюрьме", когда Дурново мог навестить любого из заключённых (и это было, по сути, единственным пересечением между старшим и младшим поколением), а другие персонажи могли видеть друг друга во сне. Во-вторых, теперь умершие персонажи не только произносили речь: двое других персонажей могли проводить умершего со свечами в руках, а остальные провожали его поклоном. Получилось красиво, поскольку под конец всё чаще были не провожающие, а встречающие, - сиречь со свечами выходили те персонажи, что уже умерли раньше.
В целом, Дурново-экспириенсом я доволен. Произвёл впечатление на Пестеля нашим единственным разговором, бесил (кажется) Трубецкого настолько, что тот именно поэтому вышел провожать Дурново в смерть. У Дурново было немало скрипта (сиречь именных карточек), но мне это не мешало. После двух сыгранных прогонов мне всё ещё видится, что самый заскриптованный персонаж с самой отдельной от других сюжетной линией - это Грибоедов, - но при этом мне парадоксально хочется как-нибудь его сыграть. Просто потому что люблю и знаю Грибоедова, и потому что каждый раз, когда на этой игре звучит "Цинандальского парка осенняя дрожь...", у меня горло перехватывает и даже подпевать не получается. С#ка, каждый!..
Конвент проходил в музее Далёкой Галактики при библиотеке, - после прошлогоднего Гномьего бала я ещё помнил, как идти туда от Крымской, но Птаха повела меня дворами по навигатору. Начали игру на полчаса позже, поскольку помещение поменялось, и нужно было подключить всё освещение и проектор. Вышло немного в тесноте (и в темноте, как и задумано), да не в обиде. И оказалось, что прихваченная чёрная рубашка мне мала, - так что из-под неё постмодернистски виднелась футболка с "Кусь".

Вроде игроцкого отчётаЕщё одно маленькое и забавное новшество: при первой раздаче карточек биографии - каждый получивший карточку мог выбрать, кто получит следующую. В результате ты всё равно назначаешь карточку кому-то из тех, кто сам её хочет, - но это помогает запомнить остальных персонажей в процессе. Я первым урвал себе карточку, и ещё две мне надавали соигроки. Они одарили Дурново "склонностью к ксенофобии" и обучением в привилегированном иезуитском пансионе аббата Николя, в который принимали только детей из знатных семей. Сам же я выбрал, что Дурново сопровождал императора во время встречи с Наполеоном в Тильзите и предлагал планы похищения Наполеона (честно не знаю, из чьей это реальной биографии)).
Первый акт - прежде всего становление дружеского союза лицеистов (каждый раз немного завидую им в этом)). Лицей собирался за одним столом, Университет - за другим, а старшее поколение - просто на условной почтовой станции. Дурново выпала карточка, удачно подтверждавшая предыдущую - про участие во встрече Александра I с Наполеоном в Тильзите - и добавлявшая, что при Аустерлице он был ранен в правую руку. Так, по карточке, в войну 1812 года Дурново вступал уже штабс-капитаном (реальный Дурново был адъютантом Волконского и произведён в штабс-капитаны в 1814-м). И это карма какая-то, что на обоих прогонах в первом акте за моим столом начинают говорить о математике! Как будто это самая очевидная и естественная тема для разговора, вроде беседы о погоде. Только в этот раз не было политических метафор - говорили о приложении математики к военному делу, - но фразы о том, что "просчитать можно ВСЁ" и что "ВСЁ есть математика" всё равно звучали (кажется, от Алябьева).
На той же почтовой станции Волконский ни с того ни с сего принялся доказывать, что-де ничего на войне просчитывать не надо, а надо действовать, потому что бездействие губит и вообще это трусость. Приводил в пример единичный случай, когда он сразу повёл своих солдат в атаку, и это было успешно, а другой полк слишком долго отсиживался в укрытии - и его перебили. Дурново без особенного успеха напоминал, что не следует один эпизод экстраполировать на всю войну, поскольку случаи бывают разными, и для того тактика и стратегия и придуманы. С другой стороны Милорадович говорил, что его ещё никто не обвинял в трусости и что он предпочитает беречь своих солдат, а не рисковать ими попусту. В конце концов Алябьев подытожил, что спорить не о чем, поскольку оба говорят об одном и том же, и Дурново добавил, что крайности, поистине, сходятся: глупо бросаться вперёд безрассудно, разбивая лоб о стену, - и так же глупо сидеть на месте и ждать, пока тебе ударят в спину. Напоследок Волконский прикопался к запонкам Милорадовича: дескать, бриллианты у вас английские, а значит, без торговли с Англией никуда (бриллианты, конечно, - отличный пример предмета первой необходимости)), а значит, миру с Наполеоном скоро придёт конец. Дурново пожимал плечами, не желая критиковать решение государя, хотя также считал, что Александру идти на уступки Наполеону не следовало: дескать, император достаточно умён, чтобы осознавать опасность Наполеона, и уж как-нибудь договорится.
Второй акт - война 1812 года. Дурново выпали карточки, что он входил в тайное общество "Рыцарство", - и исторически он действительно входил (да, такие дружеские кружки для разговоров о том, каким должен быть правильный мировой порядок, были везде и у всех, - так что старшее поколение и представить не могло, что однажды их начнут запрещать, а потом они станут революционными); что именно он договорился с Мюратом о временном перемирии при оставлении русскими войсками Москвы (исторически это был, конечно, Милорадович); и что он участвовал во взятии Парижа. Тогда-то Сергею Муравьёву и выпало, что он служил под началом Дурново. В этом акте персонажи встречались и беседовали по двое, - вот я и решил для разнообразия поговорить с Муравьёвым уже в Париже. Почему бы командиру не пригласить отличившегося молодого офицера выпить вина за победу в неформальной обстановке Я ожидал чего угодно (повспоминать былые битвы, в идеале), - но не того, что Муравьёв начнёт страстно убеждать меня в том, что... Университет не нужен Хоть он и не участвовал в разговоре про математику, - но начал именно с того, что воевать-де можно и без знания математики, особенно в кавалерии. Что за математическое проклятие этой игры...
Дурново сначала отшучивался и пытался перевести разговор - дескать, в кавалерии математика тоже нужна: помните, как мы воспользовались позицией на высоте, чтобы ускорить атаку?.. Но Сергей продолжал настаивать, что всему необходимому для военного дела учат в военных училищах, и непонятно, зачем нужен Университет. Тогда Дурново резонно рассказал, что сам выучился не в военном училище, а у иезуитов, и это не помешало ему стать военным, - а уроки философии и риторики пригодились в переговорах с Мюратом. Однако Сергей и тут не сдался: иезуиты - это другое, богословие полезно, а Университет - не нужен! В конце концов Дурново попытался объяснить, что Университет выпускает учёных, которые будут нас кормить и лечить. Да, практика важна, но с нуля на поле боя всему не выучишься, так что теория тоже необходима. Впрочем, он так и не убедил Сергея и даже заподозрил, что у того к Университету что-то личное. И только в последние минуты акта Муравьёв вспомнил про "Рыцарство" и спросил Дурново, надо ли вступать (мальчик, ну у тебя своя голова на плечах!..) и зачем это нужно. Дурново успел пояснить, что это для того, чтобы говорить о политике не как мы вдвоём на кухне, а сообща и с теми людьми, которые могут - или смогут в будущем - на что-то повлиять.
По итогам войны Дурново выпала карточка, что он был тяжело ранен и награждён золотой шпагой "За храбрость". Я решил, что это было при Лейпциге (у Муравьёва была карточка про Лейпциг, и он спрашивал, мог ли он там быть под началом Дурново). Следующий акт, охватывающий все последующие послевоенные годы, традиционно был самым длинным и монологовым. У Дурново на этот период была именная карточка (и далее практически все карточки будут именными): он просил графа Ливена, русского посла в Лондоне, выписать ему паспорт для проезда во Францию, но Ливен отказал и доложил императору. Александр же приказал выпустить Дурново в Париж, поскольку его миссией была эвакуация русских офицеров, не успевших выехать из Франции и застрявших как бы в заложниках у Наполеона. А когда разбирали карточки личной жизни, Дурново досталась пустая Зато Муравьёву - нарочно не придумаешь - досталась карточка, что он женился на сестре Дурново. Поржали, что это судьба и Дурново выдал сестру за своего протеже, и я на своей пустой карточке написал библиотечной ручкой "Выдал сестру за Сергея Муравьёва". И не успел я моргнуть, как Волконский, вытянувший карточку несчастной любви, решил, что тоже ухаживал за той самой сестрой. Видя, как пранк сестра выходит из-под контроля, я делегировал ухажёрам дать ей имя. Муравьёв назвал её Катенькой.
Помнится, на первом прогоне были монологи и посмертные речи от третьего лица. На этом прогоне все подошли к монологам творчески: разбросанные по миру лицеисты писали письма друг другу, кто-то делал дневниковые записи, а Волконский оформил монолог как разговор со случайным попутчиком по дороге из Парижа - вынес на "сцену" стул и покачивался на нём, как в телеге (причём из Парижа он уезжал из-за несчастной любви в Катеньке - так я узнал, что Дурново получал свой загранпаспорт вместе с сестрой)). Первым "писавшим в дневник" был я: одной из немногих вещей, которые я помнил о Дурново, было то, что он вёл дневник всю жизнь до самой смерти (правда, исторически он начал в 1811-м году, а не в 1816-м, карточка которого мне досталась), и я помнил отрывки из оного по другим источникам. Уже после игры я с сожалением узнал, что целиком этот дневник не издан и не оцифрован, и даже находятся рукописные тетради в разных архивах: одна, последняя, - в Питере, остальные - в Москве. На игре же я резюмировал в этом монологе предыдущий опыт Дурново с карточек: он был то солдатом, то дипломатом. Ранение при Аустерлице - дипломатия в Тильзите, ранение при Лейпциге - дипломатия под Москвой, - и вот теперь Дурново, скучая по родине, был намерен не покидать Париж, пока его не покинет последний застрявший там русский офицер. Благо 16-й год не был богат на инфоповоды: это просто был "год без лета", аномально холодный по всей Европе, но не в России (так что в Париже было холоднее, чем в Петербурге). Муравьёв же писал письмо Дурново, совершенно поперёк эпохи (когда даже самые близкие товарищи-одногодки писали друг к другу на "Вы") обращаясь к нему как к "Коле" и на "ты".
Подошло время акта про тайные общества. Тут я несколько просчитался и не пошёл в литературное общество (а Дурново, оказывается, собрания "Беседы любителей русского слова" посещал), а решил пойти в масонскую ложу, и всё остальное старшее поколение пошло за мной как утята, вновь не давая мне шанса на разнообразие. В качестве "проекта" Дурново я рандомно вытащил "лишение иноземцев всякого влияния на дела государственные" (это цитата из учения "Ордена русских рыцарей" Дмитриева-Мамонова, позже слившегося с "Союзом спасения" - и нет, не имевшего никакого отношения к "Рыцарству", хоть Муравьёв и удивлялся, почему мы не пошли туда). Это вполне соответствовало ранее доставшейся "склонности к ксенофобии", но поговорить об этом я не успел. За столом заговорили о вещах более простых и понятных, начиная с отпущения крестьян на волю. Муравьёв, Милорадович и (кажется) Трубецкой так и не смогли объяснить Дурново, зачем это нужно. Дурново упирал на то, что Господь не создал людей равными: да, дворянам и офицерам нужно образование, чтобы управлять, - но что получится, если все будут управлять друг другом и никто не будет работать?.. А крестьянам и воскресной школы хватит, чтобы научиться читать и писать. Когда же захотят защищать родину (что значит "не захотят", мы же все этого хотим!) - получат шанс отличиться и продвинуться по службе. Проблема дворян, которые жестоко обращаются с крепостными и плохо ведут хозяйство, опять же решается просвещением дворян. И вообще, говорил Дурново, - если я отпущу своих крестьян, они не уйдут, потому что я хорошо с ними обращаюсь. Никто не захочет быть брошенным, как бездомная собака. А деньги домашним слугам платить - пропьют, - зачем им деньги-то?..
Затем Волконский заговорил о Конституции, отчего возмущённый Муравьёв едва не выставил его из-за стола. Забавно, конечно, когда один и тот же персонаж выступает за отмену крепостного права - и против ограничения абсолютной власти монарха Убедить Дурново в необходимости Конституции Волконскому также не удалось: как это - некий закон, который стоит выше государя? Закон не может быть сам по себе, его должен кто-то обеспечивать, - значит, мы над государем поставим этих "кого-то", неких судей, которым будем доверять больше, чем помазаннику Божьему, коего с детства готовили к управлению государством?.. Это похоже на дерево, перевёрнутое вверх корнями. А если монарх превратится в тирана - так его свергнет аристократия, а не какой-то там закон, на который тирану плевать. И вообще, не может закон быть некой неизменной величиной и универсальной панацеей: он должен периодически меняться, отвечая новым вызовам времени, - и кому, как не монарху, его менять? Если же мы просто назовём закон, исходящий от монарха, Конституцией, - то ничего не изменится, незачем и новое название придумывать. Довольно запоздало оппоненты апеллировали к британскому Парламенту (который, по мнению Дурново, только и делает, что грызётся внутри себя, игнорируя нужды страны и приводя её в упадок), - и такт кончился.
Когда начался такт создания Северного и Южного обществ, двоим персонажам - Дурново и Милорадовичу - традиционно можно было не вставать и оставаться на прежнем месте. Но нас осталось трое, и чуть было не осталось четверо! Муравьёв отказался покидать Дурново, потому что, дескать, у них там Конституция и ограничение царской власти, а мы тут нормальные. Я, конечно, пытался объяснить, что декабристы не сходились во мнениях и у них были очень разные взгляды, - но услать Муравьёва в декабристы так и не удалось. Вот и скажите мне теперь, как весь его предыдущий персонажный анамнез препятствовал канону? Только того, что он служил под началом Дурново и породнился с ним, недостаточно: практически все декабристы так или иначе воевали под чьим-либо командованием и имели в кровных родственниках сторонников монархии. И Волконский тоже хотел было остаться, но потом всё-таки скромненько отошёл и встал в сторонке, где-то между нами и Северным обществом. И традиционно в Южном было очень мало персонажей, поскольку игрокам оно кажется слишком радикальным. По-прежнему считаю, что членов обществ нужно директивно распределять по оным, с объяснением географической и хронологической разницы...
Дурново получил именную карточку: начальник Главного штаба, генерал-адъютант, шеф Черниговского полка. "Ужасная штука этот Черниговский полк!"(с). О связи исторического Дурново с Черниговским полком я ничего не нашёл - вроде как командовал-то полком генерал-майор Гебель, - да и был Дурново на момент восстания флигель-адъютантом (генерал-адъютантами были Толь и Бенкендорф), - но я играл в то, что выпало. О чём мы втроём с Милорадовичем и Муравьёвым говорили перед восстанием, я помню смутно. Потом мы вышли на площадь перед медленно сжимающими кольцо каре декабристами. В этот раз чтение манифеста было быстрее: декабристы не пустили по кругу передавали Конституцию из рук в руки, а каждый зачитал свою цитату по бумажке. У Дурново была именная карточка о том, что он сопровождал нового императора и вёл переговоры с восставшими (и вот это уже не поддающийся сомнению исторический факт), но монолога ему не дано: говорил только Милорадович, и был застрелен Бестужевым (Птаха). И впервые мне подумалось, что Милорадович (в этот раз он достался Саглатэн) - роль специфическая: первый труп игры, пропускаешь больше трети игры...
Казнят, похоже, каждый раз троих. На первом прогоне были казнены Пестель, Мишель и Серж, на этом - Пестель, Мишель и (внезапно) Алябьев; Рылеев оба раза выживал. Очередные именные карточки Дурново (также исторически подлинная): да, именно ему было поручено в ночь с 14 на 15 декабря арестовать Рылеева (а также его приятеля со времён кампании 1812 года, Михаила Орлова). И да, он действительно был командирован в Киев после известия о восстании Черниговского полка для участия в производстве следствия, а затем присутствовал при казни декабристов. Когда был объявлен новый такт, в котором Дурново мог кого-то навестить в тюрьме, - я спросил, кто был руководителем Северного общества, которого он арестовывал (ибо по игре то мог быть и не Рылеев). Отозвался Пестель, поскольку Север и Юг, как обычно, совершенно смешались, - и я решил, что почему бы не Пестель (его играл Кау), которого исторически, конечно, арестовывал Чернышёв ещё до событий на Сенатской. Тем паче что карточки как-то связали Дурново с Черниговским полком, - Дурново с того и начал диалог: дескать, малороссийская армия мне не чужая, - объясните не для протокола, зачем вы всё это устроили?..
Понять Пестеля Дурново, конечно, не смог. Пестель преимущественно прибегал к красивым метафорам: дескать, Россия - тонущий корабль... И вы вместо того, чтобы помогать кораблю плыть, нанесли ему удар в самое уязвимое место, в самый тяжёлый для него момент? - спрашивал Дурново. Ладно, менял метафору Пестель, Россия - несчастный голодный ребёнок, которого держали в подвале, - и неужели вы не выпустили бы на волю плачущего ребёнка?.. Дурново заметил, что ребёнок безобиден - в отличие от солдат, которых бунтовщики обманом погнали на цареубийство под картечь. В какой-то момент за спиной Дурново встал покойный Милорадович, я этого не заметил, - а Пестель сказал: "Прошлое стоит за вашей спиной". Дурново аж вздрогнул, обернувшись, - и заговорил о том, что он также обсуждал судьбы России с другими, и убитый Милорадович высказывал даже более революционные идеи, чем он сам (мы толком не знаем о взглядах исторического Милорадовича - но перед смертью он действительно велел освободить его крестьян). В конце концов Пестель сказал, что прежний император не сдержал свои обещания, зажал Конституцию и отмену крепостничества, и сколько ещё можно ждать. Дурново отвечал, что перемены не происходят по щелчку - они происходят постепенно, за месяцы, годы, и работа многих людей над подготовкой этих перемен зачастую остаётся незаметной. Тогда Пестель прибег к последней метафоре: что прорубать гору киркой слишком долго, и лучше взяться за динамит.
- И обрушить всю гору на головы себе и окружающим?.. - с лёгким недоумением уточнил Дурново.
- Однажды, быть может, по этому тоннелю проложат рельсы и пойдут конки.
- Они пойдут по вашим и нашим костям... Что ж, я вас понял. Удачи вам.
Продолжаем именные (и исторически достоверные) карточки. Несмотря на участие в следствии, Дурново более не продвигался по карьерной лестнице, в отличие от других доверенных лиц Николая: не был отмечен ни должностным повышением, ни придворными пожалованиями, ни новыми наградами. В течение 9 лет он пребывал в чине полковника и занимал прежний пост в Главном штабе. Последнюю карточку я тянул наугад из двух - не знаю, что было во второй, но вытянул я каноничный финал Дурново: при производстве в генерал-майоры он не остался в императорской свите, а с открытием Турецкой кампании был назначен в армейскую бригаду, что было явным признаком царской немилости, и погиб в боях под Варной. Муравьёва Нотиэль нашла повод отправить на Кавказ: дескать, на Сенатской он всё равно присутствовал, пытаясь остановить восставших и уговорить их разойтись, а потом всплыло, что он общался с членами тайных обществ.
Последняя встреча оставшихся на свободе Муравьёва, Дурново, Волконского и Грибоедова состоялась вновь где-то в пути. Грибоедов (Нинкве) удивлялся неожиданной компании, Дурново говорил, что наслышан о его дипломатических талантах и рад знакомству. Муравьёв недоумевал про "а меня-то за что" и спрашивал Дурново, почему не защитил. Дурново мрачно отвечал, что он старался замолвить словечко за знакомых, но только сам попал в немилость: он разговаривал с арестованными, и, видимо, его заподозрили в сочувствии к восставшим. Грибоедов спрашивал, что говорил его кузен Пестель (карточки двоюродных братьев были щедро выданы троим), и Дурново пересказал. Волконский вспоминал Алябьева, говорил, что тому понравились бы вино и женщины на Кавказе (нет, лучше бы в Петербурге свою музыку писал, возражал Дурново), и спрашивал, за что же того повесили. Нотиэль мне шепнула, что Алябьев пытался стрелять в государя, - видимо, ему выпала карточка из биографии Кюхельбекера, - и я о том эпизоде и рассказал: дескать, на следствии Алябьев говорил, что его кто-то из приятелей подбивал выстрелить. Муравьёв ворчал, что нужно было думать своей головой. Но настроения у всех троих были оптимистичные: не ради наград и чинов ведь служим (Дурново в молодости был честолюбив и рвался отличиться, - а после событий 1825 года только тому и радовался, что не отправили в места не столь отдалённые). Грибоедов недавно женился, а Волконский рассказывал, что жена перебралась вместе с ним на Кавказ.
Мой слегка-AUшный Дурново, чья биография присвоила чужие дипломатические достижения заодно с собственными, считал декабристское восстание своим провалом как дипломата: он недооценил серьёзность ходящих в полку разговоров, не смог предотвратить, не смог никого спасти, - потому что, когда офицеры уже вышли на площадь, спасать и останавливать было уже поздно. Об этом провале он говорил и Пестелю, и троим попутчикам, - и считал даже справедливым, что теперь снова побудет солдатом. В своей посмертной речи он говорил о том, что в отношении государей и государства невозможно говорить о таких вещах, как доверие или недоверие, и невозможно ожидать благодарности, - как мы не ждём благодарности и от Небес. Ты просто исполняешь свой долг, а в чём был прав и в чём виноват - об этом теперь судить уже не людям. Затем продолжилась череда смертей, - и было очень красиво, когда Грибоедов, оттолкнув ещё живого Кюхельбекера (Айса), вышедшего его провожать, ушёл обниматься с уже мёртвыми декабристами. Последние остававшиеся в живых декабристы в Сибири обсуждали выращивание тыкв и арбузов - и после также уходили по одному. В прошлый раз с ума сходил Рылеев, - в этот раз это выпало Трубецкому: ему мерещилось, что все хотят его отравить.
Финал вышел несколько скомканным, потому что мы задержались и нас пришли выставлять из библиотеки: ей пора было закрываться. Не было времени на рефлексию - нужно было выместись из помещения за три минуты, я даже не стал снимать рубашку и натянул толстовку поверх неё, бросив где-то на полпути красную ленту покойника и бейдж. Зато потом мы могли постоять на улице, покурить, обсудить и попрощаться.

На Зимнем конвенте были и другие любопытные кабинетки - в тот же день и на следующий, - но я бы просто не осилил больше одной. Хочется когда-нибудь сыграть в "Исход" Рингла, - я так ни разу и не ходил в Исход, хоть уж так сходить бы Если Рингл обнародует коробку - есть шанс, что её будут проводить, и однажды проведёт Вивьен, например. А общий девиз конвента я случайно срифмовал как "С нами Ленин и Христос и богиня Никитос" - соединив цитату из одной из кабинеток (там молитвами к святому Ильичу гоняли рептилоидов - слишком забористая трава для меня, но игрокам понравилось)) и тэг #Никитосбогиня, присвоенный фотографу по аналогии с уже существовавшим #Витабогиня (и многие фотографы достойны такого тэга, считаю я). Фотки, конечно, со временем донесу.