А вот и обещанный постигровой фичок про клубок влюблённых драконов, в жанре "покажи их счастливыми, а потом их не трогай"(с), - сиречь бессюжетная зарисовка ради атмосферы и любви. Гет без рейтинга и по факту оридж, - поскольку, ещё не зная канона в достаточной мере, я только в оридж могу утащить персонажей. Благо в обитаемой вселенной сеттинга - сотни миров, которые могут отличаться друг от друга.
Потому что если в этом мире есть справедливость - а по всем жанровым законам классического фэнтези она здесь есть, - то Морлин и Синдра заслужили... нет, не покой, но свободу. Второй шанс на более мирную и счастливую - и, конечно, нескучную жизнь. То, что они пожертвовали собой, не могло остаться
безнаказанным не вознаграждённым, - и желания Синдры и Дамиона наверняка зачтутся. Не перестаю орать с параллелей между этими двумя (даже персонажные плейлисты у нас с Гречей совпали на добрую половину) - и с того, как отношение Дамиона к Морлину эволюционировало от "Убить бы подлую тварь" до "Этот человек не заслужил такой ужасной несправедливой судьбы, смерть будет для него лучшим выходом".
Сначала я захотел подарить Морлину и Синдре в новой жизни самую типичную сказочную встречу рыцаря и волшебницы - ну, знаете, как на картинах прерафаэлитов, - а потом Софийка сказала, что обычно влюблённые перерождаются птицами, а в этом мире они могут переродиться драконами. И моя картинка сложилась до конца. Не знаю, почему каждый раз, когда в сеттинге есть драконы, я покупаюсь с потрохами как в первый: мелнибонэйцы и Таргариены, драконы-реки в Деревянном Мече и дракон Джерон, который не мог принять облик дракона... А теперь у меня есть эти дракоты
1812 словМладший принц драконьего рода Морлин, этого имени первый (астрологи, нарекая его, что-то упомянули о том, что это имя приносит несчастья, - но уже не помнили, почему именно) сидел в седле мрачным вороном. Если, конечно, вороны бывают рыжими. Он мог бы облететь этот мир вдоль и поперёк, - но с высоты не увидишь, чем живут и дышат люди здесь, внизу.
За весь день он не встретил ни одной разумной души; но, увидев впереди хвост купеческого каравана, голова которого уже втягивалась в ворота бревенчатой крепости на всхолмье, - предпочёл свернуть с широкого тракта на едва приметную тропу, петлявшую среди огородов. Торгаши разносят сплетни, как собаки блох, причём нередко - о нём самом, - а ненароком пристукнуть чужого гостя не хотелось. Даже такого гостя, которого ставили в конец каравана в надежде, что разбойники, обычно нападающие сзади, добычей с последней телеги и ограничатся.
Тропа тянулась мимо домика, стоявшего на отшибе, в стороне от посадских улиц. Словно зверь, который не нуждался в защите стада, - скорее, сам сторожил. Как правило, так жили те, кого не слишком хотели видеть каждый день, но без кого не могли обойтись, если грозила засуха или половодье: чародеи-самоучки и выдававшие себя за таковых шарлатаны. Всякого приезжавшего к барону никогда не занесло бы сюда, - и именно поэтому Морлин был здесь. Его внимание привлекли подзорная труба для наблюдения за звёздами, видневшаяся в чердачном окне, и фигура девушки, что подвязывала лозы, карабкавшиеся по стене. Приглядевшись, принц понял, что на подоконниках стояли не круглые корзины, а плоды, росшие на этой лозе и ещё не срезанные с неё.
Привыкший, что никто не узнаёт его здесь, Морлин окликнул девушку на ходу, чтобы спросить, как найти постоялый двор.
Девушка обернулась. Морлин вздрогнул и невольно дёрнул поводья. Могучий конь с недовольством мотнул головой и остановился.
- Ты снилась мне, - произнёс Морлин удивлённо.
- Я помню тебя, - сказала девушка одновременно с ним, и с той спокойной радостью, с какой встречают кого-то, кого искали и ждали уже очень давно.
Морлин спешился, чувствуя, что должен ощутить землю под ногами прежде, чем она, того и гляди, перевернётся. Перед глазами вновь встало то, что он считал ночным мороком, - не кошмарным, просто слишком странным, чтобы он мог его разгадать.
...Светлый зал, в котором изящные каменные колонны подражают живым деревьям. Мраморный пол, на который он падает на колени. Самоцвет удивительной чистоты... нет, Камень Звёзд, светящийся изнутри и просвечивающий до самого дна всех, кого касается его свет, явный и безжалостный. Даже ладонь, держащая Камень в горсти, кажется прозрачной насквозь, как эфирная сущность, и окружена золотистым ореолом. Морлин протягивает к Камню руку, едва прикасается, - и не то ледяной жар, не то раскалённый холод пронзает его от кончиков пальцев до сердцевины костей, заполняет, как расплавленный металл - грубую земляную форму. Это не боль: всё, что могло в нём болеть, уже осталось позади; свет проходит через него огненным валом, унося всё на своём пути без разбора, и вышибает из него нечто, вцепляющееся в него бритвенными зубами и когтями, похожее на мелкого падальщика, - вместе с душой.
Этот чёрный комок, ранивший его столько сотен лет, распадается, развеивается искрами и исчезает. Он хочет распрямиться, порывается что-то сказать, - но больше не может. И видит, слышит всех вокруг, не оборачиваясь, не оглядываясь: чей-то испуг и ошеломление, чьи-то ярость и растерянность, чьё-то тихое ликование, чью-то острую боль. Видит и своё сброшенное тело с раскинутыми руками и усталым, но удивительно спокойным, почти безмятежным лицом. А потом его подхватывают - и держат, не давая вслед за его тенью рассыпаться на осколки.
Морлин моргнул, и видения вновь погрузились туда, где они всегда были: в глубины его существа, в память и в сердце. А в смотревших на него глазах они отразились так, что он понял - почувствовал - нет, вспомнил: она тоже была там. Синдра - так её звали тогда и теперь.
Кажется, он произнёс это имя вслух.
Они шагнули навстречу друг другу разом - в объятия друг друга. Слёзы текли по щекам Синдры - сейчас и тогда, - и им нечего было друг другу сказать, потому что слова уже были лишними для тех, кто однажды соприкоснулись обнажёнными душами и знали все пятна и шрамы, все нелепые сколы и трещины на душах друг друга.
Когда все поцелуи и сбивчивый шёпот о любви были позади, - Морлин и не заметил, как переместились тени, и конь убрёл на грядку и что-то жевал там, позвякивая сбруей. Пригоршню воспоминаний, которые прежде казались снами, принц перебирал осторожно, словно боясь обжечься, - как драконьи сокровища. Светлая жемчужина, тёмная жемчужина, светлая - тёмная - светлая... Тёмная, тёмная, тёмная.
Он не смог бы себе объяснить, почему когда-то он был виновен в том, что появился на свет, и как дошёл до того, что иные считали смерть милосердным исходом для него. Но знал, что сила, удержавшая его, отогревшая от холода Света, пахнущая пряными травами и вишней, теплом очага и домом, которого у него не было никогда, - была силой - нет, любовью - Синдры.
Мир, когда Морлин покидал его в тот раз, поблёк на глазах - в цвета пыли и запёкшейся крови: прошлое становится более не важным, когда исполнено сокровенное желание. Даже если это желание - чужое, даже если сбывается лишь возможность, лишь отсрочка. А Эфир переливался тогда всеми цветами радуги, как павлиний хвост, и манил отблесками будущего - этого будущего, их настоящего, наступившего здесь и сейчас.
- Я хочу летать с тобой, - прошептал Морлин, и по спине Синдры пробежали мурашки.
Она смотрела на него и не могла насмотреться: он был всё тот же, каким она хранила его в памяти, только моложе, как и она, - с золотым огнём драконьих глаз и гривой рыжих волос, укрывающей плечи вторым плащом. И не видела, но знала, что в яркое и яростное сияние его души больше не вгрызается язык тёмного пламени, похожий на провал в пустоту. Что он - свободен, и он сам - свобода, - жаркий ветер, протягивающий ей руку, с первой встречи и навсегда.
- Раньше я превращалась только в кошку, - ответила она. - Разве обращаться драконом могут не лишь люди драконьей крови?
- Она есть в тебе, - голос Морлина касался её кожи там, где под ней в тонкой жилке - на один укус - билась кровь Синдры, отлитая в её обличье заново. - Я её чую. Но между нами нет кровного родства.
- Я много раз следила за твоим полётом на горизонте... Но я не знаю, как превращаться в дракона, - призналась она. - Быть может, если ты это сделаешь, а я посмотрю..?
- Это зрелище называют пугающим, - предупредил Морлин, но больше с иронией в отношении других, нежели сомневаясь в ней.
- Я люблю тебя, - напомнила она, улыбнувшись. - Мне нечего бояться.
- Когда-то я и представить не мог, что меня возможно любить, - он попытался спрятать горечь в уголках губ, а Синдра успела подумать, что будет целовать их, пока эта горечь не исчезнет.
- А я не могу представить, как можно тебя не любить. Нет, знать-то я знаю, - она покачала головой. - Многие не любили тогда, иные не любят и теперь. Но не могу представить, - как не сможет представить зрячий, каково быть слепым, даже если закроет глаза.
- Что ж, тогда открой глаза и смотри, только отойди подальше... Ещё чуть дальше!
Всё произошло во мгновение ока: воздух вокруг Морлина задрожал, как над огнём в горне, его очертания таяли и расплывались в этом мареве, - и в то же время сквозь них проступали, проявлялись всё более чёткие черты самого огромного в этом мире существа. Алый дракон наклонил голову, и Синдра прикоснулась к нему, - плотные чешуйки, похожие на драгоценные камни, оказались тёплыми на ощупь. Она поцеловала дракона между ноздрей, и он тихонько фыркнул, как лошадь.
"Теперь ты понимаешь, как превращаться?" - голос Морлина прозвучал в её мыслях.
Драконы - это полёт. Но как научиться летать, стоя на земле?..
- Помоги мне подняться на скалу и шагнуть с неё. Если у меня не получится, ты просто меня подхватишь, - сказала Синдра, веря в него так же, как он сам верил в отсутствие у неё страха.
Ближайшая скала одиноко стояла на берегу бурной реки, наполовину врезаясь в неё, - древнее чудовище из сказок, вышедшее на водопой и окаменевшее под первыми лучами солнца. Сейчас это солнце слепило Синдру, отражаясь от играющих речных волн, - и она зажмурилась, совершая вместо шага прыжок. Подумала, что скала была недостаточно высокой, а ревнивый рёв реки приближается слишком быстро...
Пахнуло нездешней свежестью Эфира, как перед грозой. Синдра ощутила, что занимает всё больше пространства, - и воздух подхватил её, словно тёплая прозрачная вода, течения которой ласкают пловца, поддерживая его и радуясь. Какая-то часть её существа впитывала эту ласку, будто после долгой жажды и дороги в пустыне. Вторая крылатая тень слилась на земле с первой, они пролетели над лесом, вспугнули птиц - и стали набирать высоту, разметав сонные облачка.
Мир открылся Синдре таким, каким она ещё не видела его в этой жизни. Солнце клонилось к западу, над озёрами поднимался вечерний туман, - и то, что снизу было похожим на мутное зеркало, с высоты птичьего - драконьего - полёта отражало и множило золотые предзакатные отсветы, превращая туман в витраж из множества оттенков огня. Гряды холмов в пёстрых заплатах трав - превратились в мозаичные купола, и между ними виднелся краешек моря, которое солнце стремилось поцеловать, как целует менестрель спрятавшееся в рукаве запястье. Мир вблизи - был как беспорядочные мазки масла; издали - становился гармоничной картиной, раскрывающей замысел неизвестного, но величайшего из художников.
Синдра нырнула вбок, плавно соскальзывая с одного воздушного течения на другое, коснулась Морлина крылом, - и он подхватил игру. Они танцевали в небе, среди лучей и теней, то складывая, то расправляя крылья, - точь-в-точь как кошки или осенние листья, как всё в мире, наслаждающееся свободой. Туман сгущался, сумерки наливались алым, заполняя долину как кровь - жертвенную чашу, отбрасывая блики на склоны холмов, - а в темнеющем небе зажигались звёзды. И две пары глаз, не отрывающих друг от друга взгляда, - также мягко светились.
Драконы достигли гор, возвышавшихся за холмами как старшие братья, когда уже совсем сгустилась ночь. Морлин привёл Синдру на уступ перед нерукотворной аркой просторной пещеры, - у простого смертного ушли бы многие дни на то, чтобы забраться сюда. Чародейка едва подумала о том, как превратиться обратно, - и превратилась за мгновение до того, как её ноги коснулись камня; но Морлин - уже человек - подхватил её за талию, не давая оступиться. И вновь ей показалось, что она вся - сердце, и целиком умещается в его ладонях.
- Я сброшу отсюда любого, кто захочет у нас отнять даже такую малость, - произнёс Морлин очень тихо. Где-то рядом шумел водопад, а может - ветер, - но Синдра, прильнувшая к его сердцу, услышала.
- Никто не посмеет, - пообещала она эхом. - Ни люди, ни боги.
Всегда есть те, кто боится драконов, - как пожара, как всякой стихии, природу которой они не могут постичь и не могут обуздать. Боится - а значит, ненавидит. Всегда будут говорить, что тот, кто слишком часто обращается зверем, и сам начнёт мыслить как зверь. Что волшебство такого масштаба истончает ткань бытия - и сквозь неё, как сквозь вытертый гобелен, в мир просачивается Эфир... Пусть так. Их не достанут во дворце, и тем паче здесь, на вершинах.
Их прошлое стало историей, история стала легендой, легенда - мифом. Однажды - сотни, тысячи лет спустя, ничто по меркам вселенной - тьма возвратится, думала Синдра, но это будем уже не мы. И не наши потомки.
...Потомки? - Конечно, ответила она себе: меч войны переломлен, и в мирные времена можно вить гнёзда и заводить детей. Но - позже. У нас так много времени впереди.
А пока - близкой луны хотелось коснуться рукой, и она светила в вышине так ярко, что две тени - теперь уже человеческие - упали на светлый камень и слились в одну.И чтобы два раза не вставать: по-прежнему я пишу, а Софийка рисует, и я восхищённо верещу. Снова Морлин и Синдра, на сей раз в карандаше плюс немного обработки. Такие нежные, такие счастливые, такие летящие
И - так всё и было.
А ещё Софийка подарила мне чудесную идею. Каждый герой однажды обретает свой Танелорн - когда перестаёт служить всем жестоким богам и становится свободным. Иногда Танелорн - это просто быть с тем, кого любишь, всегда. И Морлин с Синдрой тоже его нашли.