Основная польза перлов о кроссполе и слэше, таскаемых мною из мейнстримного китаечата, - это последующие обсуждения с ближними (а ору я в Амарта в основном) разнообразной сыгранной лички. Которые и привели меня к выводу, что стоит выходить за рамки привычного и чаще играть в инициативу. Конечно, шанс, что партнёр примет подачу, обычно невелик (будем честны, я не из тех игроков, которыми других игроков на игры заманивают, скорее наоборот), но это в любом случае игровой момент.
Обычно я не играю в салоны, но у Веры всегда хорошая компания и получается теплолампово, так что я охотно вписался в кусочек восемнашки (много не бывает). Почувствовав, что слегка устал играть женщин (да, наконец-то со мной это произошло, - но тех, что уже заявлены, жду с нетерпением), а мозга мало, - заявился рандомным шевалье из окружения виконта Коэтлегона (который немножко Вальмон). И подумал, что вот он, шанс. Так появился Винсент (просто потому что песня НН, которой пока даже нет в записи), очередной романтический тип (до романтизма ещё неблизко, но его зайчатки уже зарождаются)).
Поставить себе зачёт не могу.Поставить себе зачёт не могу: во-первых, салон для инициатив подходит плохо (в общих беседах приходится соблюдать приличия, даже не понамекаешь - хотя палился я как мог, - а хорошая мысля про записки через горничную посетила опосля), а во-вторых, мне не хотелось играть в "выйдем поговорим", хотелось большей спонтанности. Ну и дождался спонтанного момента - после дуэли Раненого человека к стенке не припрёшь, так что ограничился признанием - что виконта, конечно, позабавило, но могло бы выйти задорней; а в бесплодные признания я и так умею. Впрочем, намёк на продолжение Винсент получил - хотя у Коэтлегона уже был любовник на игре, так что не совсем понятно, зачем был нужен я. Но история сложилась по-своему милая, и игра в целом действительно вышла душевной: все отдыхали, Ле Флок работал (а Винсент вправду ничем не мог ему помочь, ибо никакого отношения к свершившимся преступлениям не имел).
Доигровой пожизняк
Радостно прихватил чёрную кружевную рубашку, ту самую с разваряжки у Дёгред, которая "на очередного п@дора"(с)Птаха, и давно не выгулянные чёрные бархатные штаны (не менее п@рские). При обретении я рубашку толком не рассматривал, а оказалось, что у неё на вороте неочевидная шнуровка. Слава Тёрн, которая осознала, что с этим делать! (Вот чем надо секс-то отыгрывать - не поиском булавок, а продеванием шнурка в петлицы при помощи булавки!) От жилетки я по трезвому размышлению отказался: нас в квартире Веры было много, и даже при открытых окнах было жарковато.

Винсент Мейо. Краткий отперсонажный отчёт эпизодами (ворнинг: невинный слэш)Литературный салон мадам Дансени - самое известное сборище любителей словесности всех мастей, кое я посещал с кузиной Валери и нашей тётушкой. Это давало мне редкую и тем более ценную возможность видеться с виконтом де Коэтлегоном, гренадёром в отставке, который, будучи хорошим другом мадам Дансени, всегда был в её доме желанным гостем. Даже не с каждой встречей, но с каждой разлукой я понимал всё отчётливее, что моё сердце оказалось привязано к этому человеку словно на нитку, всё более короткую и крепкую, и тянется за ним, так что удерживать его было всё сложнее.
В тот день новым гостем был дон Педро Сарате, бывший офицер испанской Армады; также внимание гостей привлекали месье де Лакло, артиллерист, пробовавший себя в литературе, и комиссар полиции Ле Флок - первый давно не был в столице и спрашивал о последних новостях, второй наотрез отказывался рассказывать о происшествиях, называя их слишком скучными. Я счёл, что это оттого, что месье Ле Флок не вдохновляется своей работой.
- Следует ввести изящные эвфемизмы для ужасных преступлений, - предположил я. - Так газетные заголовки станут более привлекательными.
- А что нового в опере? Были какие-нибудь премьеры?
- Нового ничего, - отвечал я. - Всё ставят старое, проходят бенефисы...
- Хорошо, когда есть кому рассказать оперные новости, - сказала одна из дам. - Я в опере запоминаю только любовные сюжеты.
- Я также, - усмехнулся я. - Слуха у меня нет, и я едва ли могу оценить музыку по достоинству.
Один аристократ, что вывез в свет свою дочь из провинции, утверждал, что Вольтер и другие современные авторы слишком непристойны, и читать надобно классику, например - Декамерон. Нас весьма позабавил такой пример пристойной литературы (я гадал, что ещё будет названо в качестве подобающего чтения: Чосер, Рабле, а может, Апулей?..), и виконт де Коэтлегон предложил компании почитать Декамерон по ролям, ежели он найдётся в библиотеке мадам Дансени. Однако, когда художница Лабиль-Жиар, подруга хозяйки дома, согласилась присоединиться, - Коэтлегон уединился в библиотеке с ней одной. Когда же я вернулся в общую залу, речь уже зашла о Шекспире.
Почтенный отец рассуждал, что подобные произведения необходимо читать с наставником или наставницей (своего пола, как было уточнено), и я ушам своим не верил: Шекспир, хоть и облагороженный переводами, - литература плебейская, не нуждающаяся в разъяснениях. А дворянин поневоле поставил её на одну полку с Библией, кою также предлагал изучать совместно с духовником - на что, по подсчётам его собеседников, уйдёт не менее пяти лет.
- Почему вы так считаете? - спросила меня одна из дам, услышавшая моё недоумение.
- Шекспир писал свои пьесы для черни, - пояснил я. - Представления показывали толпе перед травлей медведей собаками...
- У Шекспира была разная публика, - возразил кто-то. - Он также писал и для дворян.
- Да, я слышал, кто-то из высшей знати сидел у него на сцене, - кивнул я. - Но, конечно, не королева.
- Значит, в Британии нет ничего изящного?
- Отчего же? Там был славный придворный театр - Джонсона, например, - припомнил я. - И Марло... тоже порой грубоват, но, по крайней мере, не для плебеев.
- Вы пишете?.. - другая дама тем временем спрашивала де Лакло.
- И даже ставился, - подсказал я. Де Лакло расцвёл от удовольствия. Постановка была провалом, и всё же он не опускал руки, что импонировало мне.
- Ну, не то чтобы ставился... - смущённо сказал он. - Я не ожидал, что кто-то помнит...
- Вы, главное, продолжайте, не бросайте перо, - подбодрил его я.
Коэтлегон вернулся, но вскоре ему сделалось скучно от беседы о Библии, и он удалился в столовую, где подавали кофе; шевалье Сен-Жильбер, месье де Лакло и я последовали за ним, вскоре присоединились и некоторые дамы. Одна из них всё хотела спорить со мной об англичанах.
- Вы в самом деле могли читать Марло? И вам не было скучно?
- Разумеется. Он пишет о возвышенных чувствах и идеях, ради которых его герои могут жить и умирать. И его герои - титаны, которым хочется подражать; у Шекспира же - просто люди.
- Вы читали "Отелло"? Разве это не возвышенные чувства - любовь, ревность?..
- Ревность!.. - воскликнул я. - Такое мелочное чувство. Чернокожий дикарь убивает женщину из ревности на потеху публике: можно ли выдумать что-то более пошлое?..
- Вы ничего не понимаете в литературе, если видите в Шескпире только это... - обиженно заметила дама.
- О, я понимаю, что талант Шекспира сделал эту историю сложнее и глубже, так что мы невольно сочувствуем Отелло...
- Я вот Отелло совсем не сочувствую.
- ...Но я говорю лишь о том, что чернь любит убийства, - а Шекспир писал то, что требовала от него публика, состоявшая из рабочих и матросов!
- Да и Отелло - вовсе не дикарь. Он был офицером, совершал подвиги...
- И это также понимаем мы с вами, просвещённые люди. Мы знаем, что люди разного цвета кожи бывали пажами, офицерами. Но чернь хочет видеть злодея с лицом, вымазанным чёрной ваксой, - так же, как и жида в рыжем парике!..
- Что же вы читаете, если Шекспир для вас слишком плох?
- Я выписывал кое-какие литературные журналы.
- И что вам в них нравилось, стихи?
- Да, хорошие стихи о любви я порой вырезал или выписывал. И некоторые неплохие пьесы. Впрочем, достойных пьес нынче мало - всё больше пошлые комедии...
Де Лакло стал рассказывать о том, что собирается написать поучительный роман для исправления нравов, и прежде всего - для женщин.
- Думаю, все согласятся с тем, что женщина должна быть нравственна, добродетельна, скромна, - говорил он с важностью.
- Как и все люди, - заметил я.
- Также женщине подобает следить за собой, избегать дурных соблазнов, служить примером...
- Как и всем нам, - вновь повторил я.
- Однако мужчине не обязательно выглядеть красивым, - заявил де Лакло. - Женщина подобна храму в центре города, тогда как мужчина подобен крепости, которая город защищает.
Меня так и подмывало сказать, что вкусы в архитектуре могут быть разными. Порой мрачный старинный храм, в котором душно и горит лишь несколько сальных свечей, отпущенных скрягой-настоятелем, совсем не вызывает желания в него войти - в отличие от крепостных башен.
- А как вы относитесь к тому, что внутри одной крепости может быть несколько храмов? - спросил Сен-Жильбер.
- Отрицательно.
- Вы, как христианин, против того, чтобы было больше храмов?..
Также де Лакло утверждал, что среди женщин молодой красивый проповедник всегда пользуется большим успехом.
- Вы слишком плохо думаете о женщинах, - возразил я. - Популярен тот проповедник, который говорит интересно. Ум прежде всего и делает человека красивым.
Коэтлегон не мог далее выносить эту проповедь и удалился, я же, вступив в беседу, уже не мог покинуть её слишком резко - это было бы невежливо. У де Лакло спрашивали, почему он так уверен, что знает желания и вкусы молодых девушек, если у него нет дочери, и он даже не женат; как оказалось, он всё никак не может найти свой идеал женщины. Причём, по его словам, дело было не в его требовательности - ему просто казалось, что женщина должна быть святой, чтобы вынести его занудство. Я не знал, сочувствовать или злорадствовать. С одной стороны, я вполне мог представить человека - не обязательно женщину, - кому наивный идеализм де Лакло покажется трогательным и милым; с другой - ради любви можно было бы и измениться, а не оставаться эгоистом.
Затем размышления де Лакло дошли до того, что он не может читать Вольтера, поскольку тот не соответствовал в жизни тем моральным принципам, каковые декларировал в своих произведениях. Как по мне, так ни один автор не соответствует своим лучшим героям, ведь жизнь отличается от вымысла, - но каждый, и писатель, и читатель, может в меру своих возможностей стремиться стать лучше.
- Вольтер, по крайней мере, хорошо устроился в жизни, этого у него не отнять, - пожал плечами я. - И у него был хороший художественный вкус.
Если бы не накопленные Вольтером богатства - каким бы то ни было путём, - мы могли бы никогда не узнать о некоторых талантливых авторах, которым он помогал печататься.
Когда де Лакло переключился на других собеседников и перестал замечать меня, я всё же незаметно вышел - и, какой бы любопытной ни была беседа, порадовался, что мне удалось ускользнуть от этого сорокалетнего девственника и вернуться в общество Коэтлегона и других.

Мадам Дансени тщетно пыталась разговорить комиссара Ле Флока; я предположил, что допросить полицейского сможет только другой полицейский, а второго такого у нас не было. Тогда Коэтлегон предложил устроить игру в "правду или вызов". Я поддержал эту идею, и правила пришлось припоминать мне: можно было задавать вопросы по кругу, а можно было - по принципу фантов. Мадам Дансени придумала лучший вариант - дважды написать участников на бумажках и вынимать их из шляпы, чтобы каждому гостю довелось как спросить кого-то, так и быть спрошенным. Дабы не писать имена, каждому присвоили номер. Волей хозяйки посчитали всех, включая горничную Жанну. Ле Флок старательно сливался с креслом в глубине залы, но и он не избежал участия в игре.
Мадам Дансени взяла две шляпы, с золотым и с серебряным кантом, одна из которых была одолжена у Ле Флока, и игра началась. Де Лакло, считая себя слишком скучным, был одним из немногих, кто выбрал "вызов", и получил пожелание прочитать стихи, но от волнения не мог вспомнить ни одного стихотворения.
- Спойте "Жил-был Анри Четвёртый", - подсказал я негромко.
В результате его спасла одна из дам. И ещё кто-то из дам выбрала "вызов" - и должна была сделать комплимент каждому присутствующему мужчине. Мне она сказала, что у меня "пальцы художника" - это приятно было слышать, и все посмеялись, что мне впору бросить писать и податься рисовать. Сам я не придумал вопроса заранее, предаваясь мечтам о том, что виконт Коэтлегон может спросить меня о чём-то, - и когда пришла моя очередь, спросил ту даму, что, казалось, и спорила со мной о Шекспире, какова её любимая история любви.
- Сложно выбрать. Столько историй у Шекспира и Лопе де Веги...
- Почему же вы любите только заграничных авторов? - удивились другие гости. - А как же наши, французские?
- Они не писали о любви...
- Как это не писали? - тут не выдержал и я. - А как же Корнель, Расин, Мольер, в конце концов?..
- И Вольтер, - добавила другая дама.
- И Вольтер, и Руссо, - согласился я.
- Но самая любимая история - пожалуй, "Ромео и Джульетта", - закончила дама свой ответ.
- Хорошая пьеса, - признал я. - Хоть и весьма непристойная.
- Непристойная?..
- Она сплошь состоит из скабрезных шуточек, - пожал плечами я. - Но, разумеется, я не стану их цитировать.
- А вы только шуточки там и видите. - вызывать обиду за Шекспира становилось уже забавным.
- Вовсе нет, я вижу трагическую нелепость.
Двое детей убили себя из-за того, что их сводник, облачённый в рясу, застрял на чумном карантине. И эту историю о страхе и отчаянии, которые чувствовали эти дети, совершенно одни, не знающие, что делать дальше и куда идти, вырванные из дома без возможности вернуться, - считают историей любви?.. Незрелое чувство, на котором сыграл развращённый священник, не следует называть любовью: никогда ещё влечение в таком возрасте не длилось долго.
Задать вопрос Ле Флоку выпало аристократу-отцу, собирателю книг, - и все замерли в ожидании, прося его как следует распорядиться шансом. Увы, это был не лучший выбор фортуны: тот спросил, как долго Ле Флок уже служит в полиции. Ле Флок ответил, что скоро минет десять лет. Эту "тайну" можно было узнать и так... Мне же задавала вопрос горничная Жанна. Она спросила, какой спектакль запомнился мне больше всего.
- Порой более всего запоминается даже не сама пьеса, а то, как складываются обстоятельства, заставляя чувствовать себя частью волшебства. Однажды один мой друг позвал меня на спектакль, когда я ещё не был таким искушённым театралом, как сейчас. Был весенний день, а в театре горели свечи и играла музыка... Я плохо запомнил, что происходило на сцене - какая-то любовная история, драма с наследством, - но я запомнил этот день и эту музыку. Такого дня больше не повторится.
Когда игра закончилась, многим хотелось её продолжить, но следовало не утомлять хозяйку и сделать перерыв. Я сказал, что оставшиеся вопросы можно задать в частном порядке: я бы ответил, мне нечего было скрывать. А Коэтлегон предложил выйти в сад и поиграть во что-нибудь ещё - например, в фанты. Как за дудочкой крысолова, все дамы пошли за ним; я пропустил их вперёд и вошёл в сад следом. Для игры каждому полагалось отдать небольшую вещь и положить её в мешочек. На мне не было украшений, и виконт снял за меня одно из своих колец, с чёрным камнем.
Я вскоре получил фант сказать комплимент кому-либо из присутствующих - противоположного пола. Сложно было выбрать, никого не обидев.
- Мои тётя и кузина слышат от меня комплименты каждый день, - сказал я и наткнулся взглядом на художницу Лабиль-Жиар, не расстававшуюся с альбомом. - Поэтому я скажу вам. Редко можно встретить женщину не только красивую и со вкусом одевающуюся, но и талантливую.
Может, я и не умел делать изящные комплименты, но по крайней мере это было правдой.
- Спасибо. На самом деле, многие женщины рисуют на полях писем и в альбомах, например цветы, но не все решают продолжать.
- Это правда. Немало женщин думают, будто это баловство, а у них и так много других дел... Но я считаю, что талант зарывать нельзя, и нужно его развивать.
- К тому же женщинам труднее, чем мужчинам.
- И это также. Тем ценнее то, что мы всё же можем увидеть.
Когда пришла моя очередь доставать чью-то вещицу из мешочка, который держал Коэтлегон, виконт задержал мою ладонь своей, чтобы тот, кто придумывал фант, не увидел раньше времени, кому загадывает. Я бы никогда прежде не подумал, что моментом, который мне захочется запомнить на всю жизнь, будет банальное "наши руки соприкоснулись"... И всё же его пальцы действительно касались моих пальцев, сжимавших карандаш Лабиль-Жиар, и это казалось мне неслучайным, и хотелось, чтобы очередной игрок думал над фантом целую вечность.
Наконец, мы явили миру карандаш, и Лабиль-Жиар было загадано сравнить с цветком каждого присутствующего человека иного пола. Это было любопытно: обычно с цветами сравнивают женщин, и редко - мужчин. Она сравнила де Лакло с чертополохом, который, несмотря на колючесть, красиво цветёт, мне же достались весенние первоцветы, появляющиеся из-под снега, - это было красиво. Ненадолго она задумалась, глядя на Коэтлегона, и я задумался также.
- Ирис, я бы сказал, - проговорил я.
Бывают ирисы тёмные, бархатные, среди легкомысленно-ярких сразу притягивающие взгляд, - и я отчётливо увидел этот цветок во всём облике Коэтлегона.
- Пожалуй, нарцисс, - сказала Лабиль-Жиар.
Домашние нарциссы излишне ярки, но дикие также считаются весенними цветами, что заставило меня улыбнуться. К тому же аромат нарцисса славится как пьянящий, почти ядовитый...
Де Люс своевременно улизнул из сада, за что Лабиль-Жиар присвоила ему лютик ускользающий.
Игра продолжалась. Кому-то, кажется кузине Валери, выпал фант придумать, какое преступление она могла бы совершить. Остальным игрокам сделалось любопытно, что ответили бы другие, и решено было предложить эту игру в салоне: пусть каждый выберет преступление для себя. После того, как виконт почти держал меня за руку, я уже чувствовал себя преступником и готов был в этом признаться, и хотел задержать Коэтлегона на выходе из сада, - но мадам Дансени позвала всех в залу, и всем пришлось возвращаться немедля.
Игра в преступления встретила отклик у гостей, и все вновь собрались в круг. Коэтлегон, с которого и началась игра, сказал, что мог бы совершить похищение.
- Женщины или мужчины? - уточнила Лабиль-Жиар.
- Возможно, речь идёт о похищении сердец, - заметил я.
Валери сказала, что могла бы прибегнуть к колдовству, чтобы завоевать чьё-то сердце. Интересно, чьё сердце её интересовало?.. Мы могли говорить о театре и моде, о стихах и романах, - но я не знал, говорить ли с ней о делах любовных, поймёт ли она меня...
- Кузине не нужно колдовство, чтобы завоёвывать сердца, - сказал я.
Когда очередь дошла до меня, я, как обычно, был и не готов, и готов одновременно, - я не умел придумывать ответы заранее, но я просто знал, о чём говорить.
- Я - мирный человек и не люблю кровопролитие. Но я уверен, что ради любви можно совершить любое безумство и любое преступление. А порой любовь - уже сама по себе преступление.
- Любовь может быть преступлением?.. - переспросила Лабиль-Жиар. - Впрочем, если влюблённые принадлежат к враждующим сторонам...
Мадам Дансени была впечатлена и попросила поднять руки тех, кто готов был убить ради любви. Таких, как я, было трое, не больше; некоторые другие гости также говорили, что могли бы пойти на преступление ради защиты родины или дорогих им людей, родных и друзей.
Собиратель книг сказал, что преступление - продать книгу дешевле, чем она по-настоящему стоит. Это было остроумно, и нельзя было не согласиться. Ле Флок свою способность совершить преступление отрицал, говоря, что это противоречит его профессии. Неужели он не мог бы нарушить закон ради преследования опасного преступника?.. Это так скучно. Дон Педро также никак не мог выдумать для себя преступление (дуэль уже была занята певицей Фарбье-Лярош), и мы все дружно помогли ему, перечислив всё, что могло пойти не так на корабле.

Вечер продолжался. Дона Педро просили рассказать о пиратах - но они не нападали на военные суда, и потому дон Педро с ними не сталкивался или же топил их издали. К тому же многие каботажники не выходили далеко в океан, а ходили вдоль побережий.
- Но это же скучно - ходить вдоль берега, - удивился виконт Коэтлегон. - Одни и те же пейзажи.
- Думаю, они ходят там не ради красивых пейзажей, - заметил я.
- А кого же тогда вешают, если всех пиратов топят?
- Кого поймают, того и вешают, - пожал плечами я. - Так, бывает, какой-нибудь бедный дворянин получит каперский патент, а потом захватит торговый корабль...
- Если это будет не французский корабль, то и не повесят.
- А если французский? Богатая добыча - большой соблазн. Подумает, что никто не узнает, а его уже на берегу поймают - и повесят...
Вспоминали легенды о пирате по имени Питер Блад - я слышал о нём как о доне Педро Сангре и думал, что он испанец, но говорили, что он не то ирландец, не то шотландец.
Коэтлегон успевал оказывать знаки внимания всем дамам, не исключая и моей кузины Валери. Я осознал, что ревности я не испытываю: он может сделать счастливой - а затем несчастной - каждую из них, но ни одна женщина не сумеет любить его так, как я люблю.
Ле Флок, хоть и находился не на службе, то и дело говорил с кем-то наедине. Он и с Валери вышел в сад, и я стоял поодаль, не выпуская их из виду, но не слыша, о чём они говорят, - иначе их разговор выглядел бы неприлично. Впрочем, я не смог бы ответить наверняка, за кем я присматривал больше - за ней или за Коэтлегоном, который всё чаще выходил поговорить с Сен-Жильбером и другими мужчинами, обсуждая некие дела, в кои я посвящён не был. После к Ле Флоку и Валери присоединилась и тётушка. Я продолжал ждать - как их возвращения, так и возвращения виконта. Валери подошла ко мне первой.
- Что хотел от вас комиссар?
- Спрашивал о смерти Лилиан.
Лилиан Лаббе была подругой Валери и умерла при неизвестных мне обстоятельствах некоторое время назад.
- Ох... Не очень-то вежливо с его стороны заставлять других вспоминать о столь грустных вещах.
- Это его работа... хотя сейчас он и не на работе.
- Вот именно. Лучше бы он в другое время так работал...
Когда был найден мёртвым мой младший дядя, и семья обратилась в полицию, - следы убийцы так и не были найдены.
- Надеюсь, он ни в чём вас не подозревает? - спросил я.
- Думаю, нет.
Говоря с Валери, я упустил возвращение Коэтлегона. Теперь его вниманием целиком завладела художница Элиана Моро. Он разглядывал пастельный эскиз, на котором женщина в белом стояла спиной к зрителю, приподнимая ветви, преграждавшие ей путь. Я также подошёл посмотреть, как и месье де Люс. Моро рассказывала, что эскиз изображает путешествие души в грёзах.
- Та часть души, что способна грезить, представляется мне женщиной, - говорила она.
- А разве мужчина грезить неспособен? - улыбнулся я.
- Мужская часть души кажется мне более рациональной.
Быть может, в этом был смысл - если у каждого человека, как говорили древние философы, были и анима, и анимус. И если моими мечтами, и даже моей любовью я был обязан женской половине моей души, то в этом не было ничего дурного или постыдного.
- Мне видится здесь предвкушение встречи с кем-то или с чем-то желанным, - сказал я. Поза женщины казалась мне нетерпеливой, замершей в порыве, словно она уже представляла, кому бросится навстречу.
- На готовой картине я хочу немного изменить цвета, - продолжала тем временем говорить художница. - Розовый не кажется мне уместным.
- Но это красивые, рассветные цвета, - сказал я.
- Каким цветом вы хотите его заменить?
- Более тёмным. Багровым.
- Получится более тревожно, - заметил я. В отличие от де Люса, мне эскиз вовсе не казался мрачным, скорее наоборот.
- Когда вы закончите картину, эскиз вам ведь больше не понадобится?.. - спрашивал Коэтлегон. Он умел изображать заинтересованность, в том числе подкрепляя интерес деньгами... Или же в самом деле был увлечён живописью?
- Вы хотите его купить?
- Да. И заказать ещё несколько картин по своим идеям.
Я не умел рисовать и мог лишь мечтать о том, чтобы те образы, что порой приходят ко мне, воплотились на холстах, - но не было художника, которому я мог бы их доверить.
Коэтлегон и Моро, не откладывая, договорились о встрече на следующий день в её мастерской. Де Люс, похоже, завидовал и произнёс:
- Поздравляю, виконт. Завтра вы сможете вновь увидеть прекрасные глаза мадмуазель Моро.
- Вы говорите так, словно я пригласил её на свидание, однако речь идёт о покупке картины, - холодно заметил Коэтлегон.
- Я хочу сказать только то, что глаза мадмуазель Моро прекрасны.
- Вы мне льстите, - сказала она. - Впрочем, продолжайте.
- А разве лесть - это что-то плохое? - удивился де Люс.
- Лесть - это выдумка, - заметил я. - Учитесь говорить искренне.
- Я всего лишь поддерживаю беседу. Лесть отлично для этого подходит.
- И долго ли можно так беседовать? - поинтересовался Коэтлегон.
- О, бесконечно.
- "У вас красивые глаза - Ах, оставьте, - У вас красивые волосы - Ах, оставьте"... - Коэтлегон начал терять терпение. - Это не беседа, а пустые слова. Может, вы сами хотите пригласить мадмуазель Моро на свидание?
- Может, и хочу, да только она не согласится.
- Быть может, потому, что вы излишне настойчивы? - намекнул я.
Мы едва отделались от де Люса, но когда Коэтлегон вновь вышел куда-то с Сен-Жильбером, и де Люс последовал за ними, я подумал, что у них есть общие дела, и даже предположить не мог, что это дело закончится кровью.
Когда в сад вбежал де Лакло и стал звать врача, а Коэтлегон ещё не вернулся, я испугался сильнее, чем когда-либо прежде за всю свою жизнь. За врачом немедленно послали, де Лакло громогласно распоряжался, чтобы Жанна нагрела воды, а я побежал следом за ним к месту происшествия. К счастью, Коэтлегон был на ногах, только ранен в руку; де Люс лежал на земле, раненый дважды, весь в крови, но и он был жив. Подоспевшего Ле Флока заверили, что не произошло ничего, что противоречило бы дворянской чести. Ещё до прибытия врача Ле Флок помог перевязать раненых. Переносить де Люса было слишком рискованно, потому собравшиеся мужчины занимались тем, что старались не допустить к месту дуэли женщин. Коэтлегон, которого усадили, вынужден был даже повышать голос, прося женщин удалиться, и, боясь, что он потратит на это остатки сил, я сам поговорил с одной из дам, объяснив, что она ничем не сможет помочь раненым, зато сможет помешать. Как ни странно, это возымело действие, и она позволила себя увести.
Я держался подле Коэтлегона, готовый в любой момент предложить свою помощь, но не навязывающий её без просьбы, поскольку это могло бы его унизить, как и выражение радости по поводу того, что он жив. Дуэли были обычным делом, а сомневаться в том, что виконт выйдет победителем, не приходилось. И всё же я был счастлив видеть, что он не сильно пострадал, и невольно думал с содроганием о том, что я мог бы потерять его - потерять, даже ничего не сказав.
Врач осмотрел раненых, подтвердил, что рана Коэтлегона не опасна; де Люса погрузили на носилки, перенесли в карету и сочли за лучшее отправить домой, на попечение родственников. Зеваки стали постепенно расходиться. Коэтлегон также поднялся и направился к дому мадам Дансени - и тогда-то я остановил его в саду:
- Вы не могли бы уделить пару минут и мне?
- Да, конечно, - ответил он, как будто не удивившись.
- Только не добейте его, - напутствовал меня Ле Флок.
- Я вовсе не собираюсь драться! При мне и оружия-то нет.
То, что Коэтлегон попросил других оставить нас наедине, укрепило мою решимость. Но то, что он был ранен, вынуждало меня быть осторожным и не прикасаться к нему... но как сложно бывает заставить разум говорить там, где он привык действовать!..
- О чём вы хотите мне сказать? - Коэтлегон сел, глядя на меня с любопытством, пока я не находил себе места.
- Видите ли, я стою перед сложным выбором. Я боюсь... Боюсь потерять вашу дружбу, но и молчать более не могу.
- Вы что-то знаете?
- Нет. Я хочу признаться в чувствах.
- К кому же?
- К вам.
- Я не уверен, что понимаю вас правильно...
- Вы можете понять меня превратно, - поспешно сказал я, опустившись перед ним на колени. - Но я ценю вас и люблю вас прежде всего как человека умного и вдохновляющего. Я не тот, кто запятнает вас и пойдёт дальше, я не посмею...
Тут в сад заглянула одна из дам, говоря что-то о том, что непременно выяснит, из-за какой женщины он дрался на дуэли, - но Коэтлегон прогнал её такими словами, что её как ветром сдуло.
- Если бы вы сказали о своих чувствах к ней, я бы вам посочувствовал, - усмехнулся он.
- Я сам бы себе посочувствовал! - согласился я. - Но так наказала меня судьба - а может, и наградила, - что я полюбил не женщину.
- Лучше бы вы влюбились в женщину...
- Может, и так. Но я ни о чём не жалею. А вы можете теперь презирать меня.
- Для чего вы говорите мне об этом?
- Я просто хочу, чтобы вы знали. - я почувствовал укол совести: я будто перекладывал на плечи Коэтлегона часть собственной ноши, которую он не обязан был разделять. - Знали, что вам принадлежит моя верность, что вы можете распоряжаться ею...
- Чего вы хотите от меня?
- Я не вправе требовать...
- Я говорю не о требованиях.
Он говорил спокойно, без отвращения, не отослав меня немедленно прочь, и это придало мне уверенности.
- Я понимаю. Вы говорите о желаниях, - я посмотрел в его лицо. - Но вы ранены, и я не смею быть настойчивым.
- Сейчас я не смогу ответить вашим желаниям, - ответил Коэтлегон легко, откинувшись назад. Не было похоже, чтобы он сидел так оттого, что рана его утомила; скорее это была поза человека, осознающего себя красивым и наслаждающегося этим. - Но, может, позже... Да сядьте вы, наконец!
Я сел рядом с ним, хотя более всего хотел не то провалиться сквозь землю, не то воспарить к небесам. Виконт дал понять, что мои чувства не найдут взаимности, - однако мои желания, возможно, будут удовлетворены. И этого ли не много для счастья - быть с ним, пусть и в роли любовника, пусть и последним в ряду других женщин, а может, и мужчин?.. Быть с ним - а более ничего не имело значения.
- Это как-то нелепо... и, пожалуй, даже смешно, - сказал он.
- Да, быть может, смешно, - согласился я.
Коэтлегон предложил вернуться в салон и встал. Я последовал за ним.
- Так или иначе, я буду рад быть вам полезен. В любом качестве, - сказал я.
Я протянул руку, взялся за щеколду калитки сада, и Коэтлегон накрыл мою ладонь своей.
- Хорошо, - сказал он с обещанием, и мы вышли.
В салоне появление Коэтлегона с рукой на перевязи из бордового шарфа вызвало ещё большее внимание дам, нежели прежде. Он утверждал, что упал с коня и столкнулся с деревом (в чём-то это было правдой, де Люс был тот ещё дуб). Мадам Дансени решительно усадила его на своё место среди подушек. Подшучивали над Фарбье-Лярош, высказывавшей в игре готовность вызвать кого-нибудь на дуэль, и придумали целый сюжет для пьесы, как если бы драться на дуэли вышла сестра-близнец Коэтлегона. Валери и тётушка всё пропустили - так что моя кузина была заметно встревожена, заметив, что виконт ранен.
- Господа немало нас напугали, - поддержал я её. - Но всё уже в порядке, все живы.
- Вы видели, что произошло?
- Нет, я не был секундантом, но я подоспел позже.
- В кои-то веки заварушка без твоего участия, - с облегчением заметила тётушка.
- Как можно!.. Я даже не при оружии.
- Вот и замечательно.
Неожиданно Ле Флок захотел говорить и со мной. Мы вышли в столовую.
- Вы можете уделить мне пару минут?
- Сколько угодно - хотя едва ли я смогу быть вам полезен.
- Я должен задать вам несколько вопросов. Что вы делали позавчера?
- Позавчера... дайте вспомнить...
Я решил, что незачем утаивать что-либо от комиссара полиции: он всё равно либо уже знает обо всём, либо сможет узнать, а скрытность вызовет подозрения.
- Позавчера, в день, когда де Люс-старший потерял свою библиотеку, - подсказал Ле Флок.
Коллекционер книг де Люс приходился дядей тому де Люсу, что отправился домой с двумя дырками от шпаги. Я слышал, что библиотека не то была похищена, не то сгорела, отчего де Люс-старший тронулся умом и был отправлен в жёлтый дом.
- Днём я сопровождал кузину в парк. Ей нужно было встретиться с одним человеком, а без сопровождения это было бы неприлично.
- Этим человеком был де Люс?
- Думаю, да.
- О чём они говорили?
- Понятия не имею. Я держался в отдалении и не подслушивал.
- И она вам не рассказала?
- Нет. У моих кузины и тёти могли быть свои дела с де Люсом, связанные с покупкой книг. Если бы я что-то знал, я бы, конечно, сообщил вам, но... я ничего не знаю.
- Какими были ваши отношения с младшим дядей?
- Мы... были дружны. Ввиду небольшой разницы в возрасте мы могли общаться на равных. Он был... интересным и умным человеком, и его убийство стало для меня тяжёлым ударом.
- Вы уверены, что это было именно убийство, а не дуэль?
- Может, и дуэль. Вы ведь понимаете, как порой тонка грань между дуэлью и убийством.
- Вы знаете, кто мог это сделать? У него были враги?
- Как у всех людей, вращавшихся в свете, у него были друзья, женщины, были и соперники, ссоры... Но я не замечал, чтобы он ввязывался в серьёзные конфликты или получал угрозы, и сам он мне об этом не говорил. Так что подозрений у меня нет.
- Хорошо. Вы испытываете финансовые трудности?
- Не жалуюсь, - пожал плечами я.
- О чём вы разговаривали с месье де Коэтлегоном после дуэли?
- Это был личный разговор.
- Личный и настолько срочный?
- О, вовсе не срочный. Я весь вечер ждал, когда он освободится, чтобы поговорить с ним, - усмехнулся я. - И вот выдался подходящий случай.
- И всё же, о чём вы говорили? Хотя бы в общих чертах.
Я ни за что бы не подумал, что наш разговор покажется подозрительным - и не сплетникам, а комиссару полиции! И тут правду совсем не следовало говорить - и я не был уверен, что сумею убедительно соврать.
- Это был просто дружеский разговор. О ближайших планах, о премьерах в театре...
- Что ж, спасибо. Не уезжайте до окончания вечера - мне может понадобиться задать вам ещё несколько вопросов.
- Я никуда не тороплюсь, - заверил его я, но мне сделалось тревожно. Следовало спросить у виконта, по какой причине им может интересоваться комиссар Ле Флок, дабы знать, каких тем избегать при допросах; но вы уже могли убедиться, сколь сложно остаться с Коэтлегоном наедине...
Вечер подходил к концу. Одна из дам, кажется приходившаяся родственницей хозяйки дома, пожаловалась на некоего человека, который никак не ответит на её чувства, и мадам Дансени, припомнив ответ Коэтлегона в игре, предложила ему похитить жениха и вывезти в Британию, где находились родители девицы. Я предложил похитить священника, поскольку в Британии со времён Елизаветы католического пастора сыскать сложно; впрочем, если проводить венчание на корабле, то капитан может исполнить обязанности пастора. Так мадам Дансени разрядила обстановку после отъезда месье де Люса, и гости начали разъезжаться в добром расположении духа.

Немножко благодарностейЯ давно не перечитывал Переса-Реверте, а "Опасные связи" - ещё давнее, но после игры открыл "Добрых людей" и ещё раз восхитился тому, что наши де Лакло, Коэтлегон, мадам Дансени, Лабиль-Жиар, дон Педро и другие словно со страниц книги сошли. А это особое удовольствие - почувствовать себя внутри произведения и писать отчёт как фанфик. Так что спасибо Вере и всем соигрокам за салон - было красиво и нескучно! Ну, и ещё одно отдельное удовольствие: говорить гадости про Шекспира - легко и приятно, когда нежно любишь его по жизни
И, кажется, у моих мальчиков на историчках карма - их принимают за драматургов. Театрал - далеко не всегда драматург (многие, как выразился Пушкин, просто "употребляли и протежировали" актрис и актёров), но я уже не отрицаю: драматург так драматург... А стоило один раз сыграть сыграть критика, давным-давно И есть некоторая забавная преемственность, когда на первом "Деле о театре" я с персонажем Птахи "в саду" битый час (по ощущениям; на деле едва ли сильно дольше, нежели признание Коэтлегону) разговаривал о Шекспире. И понят был совершенно недвусмысленно, хотя тот-то мальчик ничего такого в виду не имел (почти) - он просто был настолько невинен, что мог сказать любую глупость... Впрочем, всё закончилось благополучно.
Для Винсента финал также благополучен, и даже вероятность тройничка его не пугает Он никогда не рассчитывал быть единственным, а возможность дружбы - даже если однажды они с виконтом перестанут быть любовниками - для него в самом деле важнее всего.
Тут ещё раз спасибо Дикте за Коэтлегона, он хорош Спасибо Мэв и Ханне за родственниц (не додал, признаю, откровенно не додал, от влюблённого Винсента очень мало проку), Тёрн - за хозяйку салона, Тикки - за Ле Флока, и всем-всем-всем гостям, дамам и господам. Ящик шампанского и всех обратно - пока за нашими головами не пришла революция.

А после игры было очень славно прогуляться пешком до метро - давненько я этого не делал.