понедельник, 27 июля 2020
...Потому что иногда заказчику невозможно отказать
(Ключи - в названиях.)
По объёму - так себе у меня однострочники, конечно, но по сути - бессюжетные зарисовки, на полноценные фанфики меня сейчас всё-таки не хватает.
НеактуальноеИначе подался бы на битву пейрингов, но это же надо создавать сообщество, соорганизовываться с незнакомыми людьми, бетить, вешать выкладки и совершать прочие телодвижения в режиме "если не я то кот". Но пусть уж лучше кот, а я почитаю.
UPD - дурная голова таки не дала рукам покоя, и мы пошли играть. Читать и голосовать можно здесь (на баннер не смотрите, фест не только по МоДао, но и по всем новеллам и по РПС).Тут первые пятьПоследние звёзды зимы. ЯнСин, без рейтинга, 811 слов.Последние звёзды зимы
- Даочжан, пойдём смотреть на звёзды.
- Опять издеваешься, да? - заворчала А-Цин, кутаясь в плед по самые брови. - Он же не видит.
- Если не пойдёшь с нами, я вернусь и всё тебе расскажу, - пообещал Синчэнь, ласково улыбаясь.
- А я и так знаю, что звёзды похожи на леденцы, мне говорили. Мне и тут хорошо и тепло.
Синчэнь улыбался и этой фантазии тоже, и привычным жестом взял с собой Шуанхуа - на всякий случай.
- Не садись к огню слишком близко, башмаки подпалишь.
- Сдались вам эти звёзды, - продолжала ворчать А-Цин. - Как будто они последние и завтра закончатся уже. До тепла дотерпеть не можете. Там ведь холодно так, что уши отвалятся.
- Никогда заранее не знаешь, что завтра закончится, - усмехнулся Сюэ Ян. - Даочжан, ты идёшь?..
- Ну и ладно, ну и идите. Мне пледов больше достанется.
Снег снаружи был сухим и рассыпчатым от мороза, а небо ясным - метели не предвиделось, и пропускать такую погоду, пока вновь на несколько дней не завьюжило, было никак нельзя. Вокруг луны дрожала кольцом бледная радуга, звёзды протыкали чернильную темноту, как булавочные головки. Под тяжёлым снежным саваном и мертвецы спали спокойней, а то, что завывало в ущельях, заставляя горожан проверять засовы на ставнях, чаще было ветром, чем злыми духами.
Над горами небо стояло выше, нежели над полями и деревенскими домишками, где, казалось, поднимешься на мече и уткнёшься в облако головой. При взгляде на эти горы Сюэ Яну думалось, что земля когда-то всей пятернёй потянулась к небу, не достала, но не сдалась и так и застыла в сведённой судорогой полугорсти, почти сомкнув пальцы над примостившимся на ладони городишком.
- Светят? - спрашивал Синчэнь, запрокинув голову и ступая по дорожке, расчищенной до колодца и дальше - до опушки леса, где собирали валежник и где даочжан оставлял лепёшки для косуль, если рисовой муки в доме оказывалось вдосталь.
- Светят. И наверху, и внизу будто крупную соль рассыпали.
По весне, когда придётся пробираться по лесным тропам, оскальзываясь на раскисшем недотаявшем льду, и звёзды сквозь паром поднимающийся от земли туман будут смотреться совсем иначе.
Вот и сам Синчэнь был как звёздная пыль - или упавшая в пыль звезда, алмазная крошка, скатившаяся со стола полировщика и вдруг осветившая мышиную нору. А впрочем, почему - упавшая? Сам опустился на колени в пыль, сам подобрал Сюэ Яна, в крови и в пыли, и после - в крови и в пыли его целовал, не смоешь ведь того, что с самого рождения под шкуру въелось. А звезда в пыли и в крови - уже не звезда.
- И, наверное, все разные?
- По мне так почти одинаковые. Некоторые только пушистые, как кляксы, а другие мелкие, как мошкара, аж в глазах рябит. И если долго смотреть, кажется, словно быстро плывут куда-то.
От долгого взгляда в небесную бездну, окаймлённую горами, - как со дна колодца, подле которого на скамье для вёдер они и устроились, - в самом деле кружило голову. Но Сюэ Ян смотрел - за двоих, представляя, как внимательно смотрел бы даочжан на всё красивое, что встречалось ему на пути, если бы мог. Как по весне заглядывал бы в венчики первоцветов, непременно встав на колени, чтобы случайно не сломать стебель рукой, - всё равно после Ночной охоты стирки не оберёшься.
- Я помню, - откликнулся Синчэнь негромко. - Мы медитировали на звёзды. Там, где я учился. На то, что они все - одно целое, но не как люди, которые объединяются в кланы или что-то ещё, а как если бы один человек, с чистыми и благородными помыслами, разделился на множество людей. На то, что они все - при этом сами по себе, и каждая проходит свой путь, не опираясь на других и за другими не следуя. Так мы и должны были жить. Как звёзды.
- Скучаешь по ним?
Синчэнь покачал головой.
- Нет.
А если, думал Синчэнь, и звёзды, и люди, и всё, что ни есть, если верить древним алхимическим трактатам, слеплено из одних веществ - как ласточка лепит из глины, как пчела лепит из воска, - то что отличает человека от звезды? Неужели только беспокойное сердце, тянущееся из небесной глубины к земным огонькам, как глупая рыба, выплывающая на поверхность, - только эта маленькая мышца, подцепишь крючком, и нет её?..
- А твой меч? Ему на ледяных вершинах самое место.
Синчэнь чуть улыбнулся. Он помнил, как Шуанхуа превращал брызги крови мертвецов, уже не горячей, в кристаллы инея, осыпавшиеся с лезвия хрупкими лепестками, оставлявшие его всегда чистым. Как разрубленные тела монстров сковывал лёд, остужая ярость, переполнявшую каждую их часть.
- Мне кажется, ему даже больше нравится здесь. И нравится сражаться вместе с твоим мечом.
- Помнится, ты тогда не слишком удивился. Когда узнал, что я тоже заклинатель.
- Я догадывался, - проговорил Синчэнь тише прежнего. - Обычный человек не выжил бы. Несмотря на все мои усилия. У заклинателей больше жизненной силы.
Сюэ Ян невольно насторожился - о чём ещё даочжан мог догадаться? Сжимая в руке звезду - пусть почти не украденную, пусть добровольно покинувшую свою поднебесную школу, - как скоро обожжёшься?.. Но Синчэнь сидел рядом, прижавшись к его боку, и держал его покалеченную ладонь между своих, согревая, - а звёзды слепо и жадно всматривались в заснеженную землю, словно выискивая беглеца, чтобы очистить, переплавить, перековать, поместить на надлежащее место.
И никогда его не найдут.
Больше чем смерть. Вэнь Нин, pov, 556 слов. Ворнинг - некро-тема.Больше чем смерть
Всё, что было до, виделось как сквозь закопчённое свечой стекло.
Всё, что было после, началось, когда очнулся. Тогда казалось - тело стягивается, стекается в самого себя, постепенно густея, того и гляди затвердеет, а после раскрошится, но - не затвердело, остановилось на полпути, холодным воском. Тело собиралось воедино, каким было - с въевшимся пеплом, налипшей грязью, смешанное с дождевой водой, - только боли не было. Больше не было.
Когда очнулся, вокруг стояли люди. Он вглядывался в их лица, стараясь вспомнить, а лица были серыми, словно вылепленными из сырой глины, - позже он понял, что отныне видит так: светлое - серым, тёмное - чёрным, прочее - приглушённым, потускневшим.
На первый взгляд он ничем не отличался от них. Они тоже были перепачканы в земле, которую только что разрыхляли, вынимая кости, и каждую ночь до утра кости сгорали в каменных колодцах. На второй взгляд он почувствовал разницу. То, что в центре груди раньше рвалось наружу, на что привык не обращать внимания, как на скачущую в клетке птицу, - теперь повозилось и успокоилось, улеглось тяжёлым спящим клубком, и даже когда захотелось обрадоваться узнаванию, ужаснуться своей участи или оплакать тех, кого было уже не спасти, оно не отозвалось. Рёбра сжимались, напрягались впустую.
Сперва попытался его разбудить. Закричать, побежать, ударить себя в грудь, чтобы в пустоте снова заколотилось, - не помогло. Люди подумали - больно. Люди испугались. Лучше бы было больно. Но он старался больше никого не пугать.
Теперь он мог смотреть на солнце не моргая, белый шар, как луна, только больше, но взгляд по привычке искал повсюду солнечные стяги и не находил. Его звали Вэнь Нин, это было первым, что он вспомнил, когда увидел знакомые лица, а клана Вэнь не существовало, некоторые даже стеснялись произносить это слово, как будто одно-единственное пятно затмило солнце навсегда. То, что прежде означало жизнь, благоденствие, удачу, - теперь навеки было связано со смертью, опустошением, несчастьем. Словно мир перевернулся, и он, Вэнь Нин, вместе с ним, но мир совершил полный круг, а он - неполный. И за неправильность, которую он не мог не замечать, следовало бы ненавидеть Вэнь Жоханя, Цзинь Гуаньшаня, кого угодно ещё, чтобы стало легче, - но то, что и прежде не умело ненавидеть, и теперь, остывшее, не научилось.
Порой ему нравилось висеть вниз головой на каком-нибудь дереве - так то, что он видел, лучше соответствовало тому, как он себя ощущал. Только Вэй Ин мог придумать такую возмутительную шутку: окликнуть его на пороге смерти, задержать у приоткрытой двери, привязать к земле и душу, и тело, как воздушного змея за верёвочку, и трепыхайся на ветру как знаешь. Меньше, чем жизнь, больше, чем ничего, потому что ничего - это смерть.
- Это твой любимый суп, А-Нин, - говорили старшие женщины, отныне навсегда старшие.
- Я приготовила его специально для тебя, - повторяли снова и снова.
А в глазах плескалась мольба - пожалуйста, притворись, нам страшно, сделай вид, что ты человек, так мы перестанем бояться.
И он благодарил, уносил тарелку в пещеру - Вэй Ин всё равно за работой забывал поесть, - затем возвращался и говорил, что было очень вкусно и он давно не ел такого чудесного супа.
И это "давно" с каждым разом отдалялось всё дальше, так что хотелось сказать - никогда такого не ел, и не знаю, каков суп на вкус, и каково это, когда он горячий.
Вэй Ин говорил - привыкнешь, подумаешь, суп, можно привыкнуть жить без чего угодно, и без сердца тоже. Он не спорил, Вэй Ину видней, Вэй ин говорит - всё хорошо, значит, всё хорошо.
- Мне кажется, я и за сотню лет не привыкну.
- Значит, будешь жить двести лет.
В чужих руках. Шуанхуа, pov, дорамавёрс, R (кровища), 696 слов.В чужих руках
Даже хаос рождается из порядка. Из нарушенных правил, звучащих новой, дисгармоничной музыкой.
- Мне нужен меч, - сказал он. - Клянусь, что не убью им ни одного живого существа.
Так я родился - из звёздного железа, застывшего в никогда не тающем льду.
С горы нельзя ничего забирать - ни книг, ни амулетов, ни эликсиров. На гору нельзя ничего приносить - даже пыли на подошвах. Но он забрал меня, оставил с собой частицу обжигающего холода и режущего льда, отражённого снегом лунного света и горных цветов, цветущих серебряными звёздами.
Так он нарушил правило в первый раз, а во второй - когда вернулся на гору; тогда я впервые ощутил на себе тяжесть двух тел, и в чужом теле был яд. И кровь из этого тела стекала по пальцам, стиснутым добела, по белым рукавам, намокающим как под дождём, и с моего клинка её капли уносил поток встречного ветра. Река этой крови была ещё мелка, но у каждой реки, что однажды пронесёт мимо трупы, есть исток, - и исток был в теле, которое он принёс на гору, словно разбитый сосуд, пятная кровью белизну снегов и памяти.
Совершенное тело ломать немыслимо, недопустимо, - всё равно что художнику, выверявшему каждый штрих, распороть ножом почти завершённый рисунок. Но он нарушил и это. Живая плоть рвётся с еле слышным треском, совсем как рисовая бумага. В пальцы, меняющие повязки по нескольку раз на дню, въедается кровь - я чувствовал её на рукояти. Я не знал, что значит быть незрячим, - у меня было чутьё, чистое, безотказное, оно тянуло меня к мертвецам, к их порченой, чёрной ци, их едкой и вязкой крови, и мне было довольно одного касания его воли, чтобы бить точно в цель.
А в один день я погрузился в живое тело - чутьё не могло обмануть, всё было правильно, только по-весеннему горячо. Живая кровь билась волной о лёд, но я не разбился, - лишь обломки рёбер скользили по металлу с еле слышным скрежетом, а сердце лопалось, совсем как перезрелый финик. Я выпивал эту кровь, её сгустки и пузырьки, и она шумела внутри меня, как пустота в кувшине, прижатом к уху, - и я становился только яростней к мёртвым тварям, которые были когда-то такими же сладко-живыми, а превратились в насмешку над жизнью, без пульса, без дыхания, без тонко звучащей боли.
Когда он убил себя мной - я узнал, что значит ослепнуть.
Меч без духовной связи - как пятно без цвета, как линия без конца, пустота без краёв и дна.
Говорят, люди приносят жертвы во имя любви, но он снова всё сделал наоборот - положил на алтарь любовь и отрубил клинком, и оказалось, что больше в нём ничего и не было.
У меча может быть только один хозяин - таков закон, но эти двое давно стали одним. И я тоже нарушил правило, я остался. И крови стало много, слишком много, - распаренный воздух, дрожа, расходится, как желе, у липнущей ко мне и к нему крови глубокое русло, цвет карамельных яблок и запах пережжённой браги. Нелепо зияют тела, разрубленные от кадыка до паха - словно он что-то в них искал, - а потом все как один встают мертвецами.
Говорят, во тьме света нет и быть не может, ни огонька, ни искорки, - почему же тогда в непроглядном кровавом мраке не заходила и не таяла ледяная звезда, как путеводная Бэй Цзысин?..
Неужто из-за маленького мешочка неба и земли цянькунь у сердца? А впрочем - мягкая ткань, неровно зашитая наглухо толстыми стежками, плотно набитая осколками души, как смятыми лепестками, - сама ничем от сердца не отличалась, оставалось разве что надрезать грудную клетку и тупой иглой наживую пришить к аорте.
У меча бывает только один хозяин... Хорошо, что второго не пришлось убить самому.
К убийце меня тянуло мучительно, неутолимо - и не потому, что хотелось пролить его кровь, мечам неведома месть и иные людские чувства, - а потому, что он был уже мёртв, мёртв и поднят. Но больше не было воли, что направила бы меня, и я бессильно мерцал за его спиной, как охотничий пёс, обречённый на вечную стойку в ожидании выстрела лучника, в расстоянии полу-броска от манящей добычи. Раз этого не исправить, не перековать, - уж лучше бы похоронили. Или так наказывают Небеса за все нарушенные правила и устои?..
Я возвратился к истоку. Кровь свернулась кольцом. Даже хаос приходит к порядку. Восстанавливается то, что люди называют справедливостью.
Но я остаюсь, пока рядом есть недостижимая, снежная, нежным светом прикасающаяся звезда - и зашитый мешочек, как будто потяжелевший вдвое.
Тишина. Перемены. Суйбянь, pov, дорамавёрс, слегка некро-тема, 495 слов.Тишина. Перемены
Что должна чувствовать отсечённая конечность? - Глупый вопрос. Это её хозяину положена фантомная боль, а ей не полагается чувствовать ничего.
Ничего было похоже на тишину, тяжёлую и пустую.
Имя всегда определяет судьбу - и незачем ждать, что судьба сложится складно, когда ты назван "Как попало". Только сперва это кажется очень смешным и очень серьёзным, как слово из детской считалки: перепрыгивать с камня на камень, будто между камней вода, оступишься - проиграл, начинай с начала. Так легко представить, что обрыв - не шире прыжка, зажмурился - и вперёд, больше некому в этой игре водить, кроме тебя, а беду отложим пока на потом, на когда-нибудь, не сейчас.
Ты не знаешь, что такое опасность, поэтому тебе хозяина не удержать - а то, что ждёт его, исторгнуто из недр земли, с берегов Жёлтой реки, в которой растворяются пеной духи мёртвых, и называется тёмным железом. А едва этот яд проникает в кровь - его не выдавить, вспять не обратить. Это уже не игра, и сколько верёвке ни виться - она сгниёт, и связь между вами однажды вот так и рвётся.
Мертвецы грызут друг друга, послушные, как собаки, - хозяин словно не помнит, какой голод горит в глазах у тех, кто сжимает зубами кость. А может, и помнит, просто новые правила таковы: не оборачивайся, кто бы тебя ни звал, не смотри вниз, что бы ни рушилось под ногами, не дай мертвецам почуять страх, не дай им услышать живое сердце. Если нечему будет болеть - примут за своего. Теперь всё взаправду, а впрочем - "Какая разница", ты лежишь в ножнах забытым, будто в гробу.
Правила, которые не выбирал, не тебе и менять: око следит за оком, кровью смывают кровь, тьма побеждает тьму, но не приводит к свету. Тишина наступает, когда исчезает пульс Золотого ядра, а затем приходят чужие руки, и время твердеет, запечатав тебя в пустоте, - непохожей на смерть, потому что смерть питается жизнью, а пустота была прежде неё и не нуждается в ней.
Неоткуда знать мечу, что хотя все дороги назад открыты - человек всегда идёт до конца вперёд, с каждым ходом загоняя себя в угол поля, теряя белые клетки. Некому объяснить, что это - и есть победа: смести фигуры и выйти из круга вон. Вечный металл не понимает, что всё конечно, и не ждёт, - но вдруг тишину согревает привычным светом, Золотое ядро снова бьётся, неизменное, как тогда, вечность назад, перед первой пробой духовных сил. Раз, два, на счёт три - перелететь чуть дальше, и меч ложится в руку крылом, рассекая воздух, а что скажут другие - "Всё равно", конечно же, как обычно.
И в клинке отразилось лицо. Чужое лицо.
А хозяин вернётся - тоже с чужим лицом, для всех живой, нежданный и долгожданный. Обманув небесных ведущих, выдающих по шансу в руки, забрав чужой билет и чужие долги в придачу. Но тебя не обманешь: в это лицо въелись пудра и трупный запах, это лицо мертвеца, не имеющего могилы, - и только новым, ещё не знакомым тебе огоньком, слабым, дрожащим и тонким, как звуки флейты, теплится в этом теле Золотое ядро. Новая связь, почти прозрачная, как вода, чистая, не отравленная прошлым.
Мы не сдаёмся. Что ж, - начинай с начала.
Шёлк и лунный свет. Цзян Янли, намёками гет, 579 слов.Шёлк и лунный свет
У Цзян Янли хорошо выходит рисовать печати - другим ученикам и ученицам её уже пару раз ставили в пример. Только написав заклинание десятки сотен раз тушью на полоске бумаги, добьёшься точности, что позволит однажды чертить печати прямо в воздухе собственной ци. Кисть тонкая, но не тоньше иглы с шёлковой нитью, которой вышиваешь лотосы на мешочках для печатей - себе и братьям. Один лепесток, другой, всего девять, что значит - вечность. Если считать по кругу - не сочтёшь никогда. "Здорово, что нас трое, и у каждого будет потом по трое детей, и все они тоже будут вместе учиться!".
Цзян Янли больше нравится вышивать, чем участвовать в Ночных охотах, но пусть это и редкость - чтобы на обучение в Гусу отправляли и наследника, и наследницу, - мама говорила, что каждой нужно уметь защищать свой дом и своих детей на случай, когда больше некому будет их защитить. А что меч так и не дался - не беда. Меч никогда не был единственным оружием заклинательницы.
И никто не мог предугадать, учась запечатывать тщательно выписанным словом беснующихся тёмных духов и мертвецов, что повторить упражнение несколько сотен раз они не успеют. И что страшнее бездумных голодных тварей, стерегущих тебя там, где кончаются людские тропы, окажутся люди, переступающие твой порог.
Цзян Янли не верит, что война придёт так скоро. Кажется, что люди сумеют договориться - взрослые, старшие, знающие цену знаний, накопленных в Орденах. Что невоспитанным глупым детям, вломившимся в Облачные глубины, не дадут ни воли, ни власти, а если они придут снова - их вышвырнут прочь. Её оружие - простое слово, не отточенное как меч, а успокаивающее тревогу, когда у самой на сердце озноб; улыбка - для тех, кто всегда должен помнить, что дома ждут; тарелка супа - единственное, что остаётся неизменным в мире, который переворачивается на глазах.
Вот бы можно было ниточки протянуть между братьями и собой, завязать узелки, - а самая долгая-долгая нить потянется до Ланьлина. Как до луны - не достать, даже если сердце-клубок распустить целиком, незачем и мечтать. Но раз солнце грозится засухой и огнём - пусть станет надеждой ласковый лунный свет, сияющий белизной в обрамлении прозрачных пионовых лепестков.
А потом огонь обрушивается в ночи - и горящий дом, оседая в воду, продолжает гореть в воде, а кровь стекает в воду с мостов и причалов, и вода не в силах её разбавить.
Цзян Янли бредит, ей снится юньмэнский полдень, вышитый золотом и синевой, и пурпурный туман распускающихся лотосов над водой, - но вышивка распадается, расползается на куски, словно ветошь, тлеющая на пепелище. Рвутся нити, а у неё в руках ни меча, ни щита, одна только игла и напёрсток, и шёлк режет пальцы, а сердце сжимается на острие.
Раньше легко представлялось, как приумножить, - а теперь бы последнее не потерять. Старший брат опускает руки, младший отводит взгляд, и не знаешь, что из этого хуже. Из двоих о каждом думаешь - "Как ты теперь один", в каждом видишь хорошее, прежнее, так стараешься разглядеть, как будто взглядом возможно удержать и залатать. Как будто всё, что было - там, что было - до, - всё вдруг уместилось в тебе одной. И так тихо и больно эти нити дрожат внутри.
Всё, что было до, и всё, что будет, что сбудется вопреки, - носишь под сердцем. Опыт потерь говорит, что счастье недолговечно, - но она не верит, что ничего уже не исправить и не простить, что братья стали врагами, и общего дома нет. У её сына будет семья - и не важно, кто будет на чьей стороне: если все они будут с ним рядом, ему нечего будет бояться.
...Луна обращается жёлтым слепым фонарём, провожающим все надежды в последний путь.
Наследница Цзян вышивает пион на погребальном знамени -
И выходит на поле боя без меча.Не только приказ. Вэнь Нин (и Сун Лань), pov, опять некро-тема, 728 слов.Не только приказ
В середине весны с утра промокнешь под дождём до нитки, днём поднимется ветер, разгонит тучи, высушит одежду, а солнце согреет. Вэнь Нин не чувствовал ни холода, ни тепла, ни усталости, но то, как в этом месте всё было иначе, - почувствовал.
За воротами мёртвого города не было ни дождя, ни ветра - туман окутывал его так плотно, что, казалось, и ветер, и дождь разбивались о него, как о стену, и тем паче не проникали солнечные лучи. Дорога к городу заросла сорной травой, в которой попадались и лазурный шалфей, и фиолетовый мытник, и жёлтые гроздья астрагала, - в стенах же не росло ничего, только валялись в пыли, исчерканной следами, глиняные черепки, брошенные инструменты, расползшаяся одежда, дырявые корзины: всё, что выпало из рук людей там, где их застигла смерть. Тошнотворные запахи давней смерти, прелой соломы и плесени были почти нестерпимы для живых, и лишь такие, как Вэнь Нин, могли их не замечать.
Такие... мёртвые?.. Вэнь Нин мёртвым себя не считал. Пока живёшь, думаешь, что жизнь - всё, что здесь, а смерть - где-то там, далеко, где заканчивается зримый путь души и начинается незримый. Там-там-там, тум-тум-тум, стучали копыта по мокрому глинозёму, - там, где он умер, была хорошая глина для ланьлинских мастеров гончарного дела, создававших самую изящную чайную посуду для лучших чайных домов. И в смерти ничего не было, не было даже темноты, - только глина, хорошая плотная глина, не пропускавшая воду, так что вода стояла выше лица, в глазах и ноздрях, и совсем не мешала дышать, потому что дышать было больше не нужно.
Ничего в смерти не было, а когда вернулся к жизни - тогда и заметил постепенно: вокруг - было. Было, присутствовало, существовало, двигалось, шелестело, дышало. И особенно ярко и остро он почувствовал разницу после того, как во второй раз вернулся - и Вэй Ин, подцепив пальцами головки гвоздей во впадинке под затылком, говорил, что если бы Вэнь Нин не пожил после смерти, если бы не знал, каково жить, то, может, и смирился бы, и не нашёл бы его вовсе.
На затылке остались маленькие круглые рубцы, а Вэнь Нин снова видел мир по-другому, и каждая черта этого мира стояла на своём месте, внятно сочетаясь со всем прочим. Лишь глаза мертвецов, в которых даже темноты не было, виделись как прорехи, которые чем скорее закроешь - тем лучше.
В мёртвом городе - ни звука, ни света, сухие колодцы, провалившиеся крыши - их было много, мертвецов. Они брели неторопливо, покачиваясь, гулко подвывая сгнившим нутром, скрипя и постукивая разболтанными суставами. Но в этот раз не они были заботой Вэнь Нина.
Он впервые столкнулся с кем-то похожим на себя. Ни живым, ни мёртвым.
Поединок двух равных по силам, не знающих ни усталости, ни боли, мог длиться часами. Но своё преимущество Вэнь Нин почувствовал: он был живее, много живее, лучше сознавал мир - пусть неживой и неподвижный здесь, но всё же сложенный из разнообразных явлений мир. Это давало ему возможность перехитрить противника, заманить в ловушку - так, чтобы тяжёлая каменная плита упала ему на голову как бы сама собой, или он сам напоролся бы на острые зубья покосившегося частокола.
Но Вэй Ин приказал - обездвижить, удержать, а Вэнь Нин заметил что-то ещё кроме приказа: что-то в шершавом протяжном стоне лютого мертвеца, словно тот силился выдавить горлом слова, что-то в его залитых чернотой глазах. Что-то похожее на "Забери меня из ниоткуда", за которое сам и держался когда-то, когда сам был бессловесной марионеткой. "Забери, я не могу больше так".
И хотелось сказать, что смерть, может статься, и лучше, что ещё много раз пожалеешь, когда матери будут хватать и прятать глазеющих на тебя детей, когда отросшими не ногтями даже - острыми чёрными когтями не наловчишься держать кисть для письма, когда привыкнешь забиваться в такие топи и ямы, какими побрезгует и бродячий пёс...
Но раз душа задержалась в мёртвом теле - значит, было ради чего и ради кого.
Вэнь Нин наваливался изо всех сил, надрывая мышцы, а Вэй Ин осторожно, через рукав, прикоснулся к головкам гвоздей из обжигающего Тёмного железа, чуть выступающим под волосами.
Ухватился покрепче - и дёрнул, один за другим.
Сун Лань зарычал, затем замолчал, быстро и страшно хватая воздух бескровным ртом, хотя дышать необходимости не было.
И это молчание было как крик.
Когда он уходил - Вэнь Нин не сомневался, что они ещё встретятся снова. Для тех, кто не нуждается в отдыхе, коротки все дороги, и вся Поднебесная тесна. Но почему-то хотелось догнать, найти предлог о чём-то переспросить, - вот только всё, что Сун Лань хотел сказать, по-прежнему было начертано в пыли под ногами, в городе, где даже ветер был мёртв и не мог стереть этих слов.О купании недовольного кота.
ЯнСин, без рейтинга, 923 слова.
- Я. Сам. Смогу. Дойти.
- Конечно, сможешь, - уверенно, но мягко согласился Синчэнь. - Если понадобится уходить от погони. Но сейчас в этом нет нужды. От напряжения мышц раны могут открыться, и тебе придётся больше времени провести в постели.
- А может, он этого и хочет, - подала голос А-Цин. - Я бы тоже так без дела полежала.
Сюэ Ян подавил острое желание запустить ей в голову приплюснутым чугунным чайничком, который даочжан раздобыл для заваривания целебных трав. Это помогло бы прилечь так, чтобы больше уже не встать.
- Тебе не о чем беспокоиться, - продолжал уговаривать его Синчэнь, не обратив на комментарий никакого внимания. - Здесь тебя никто не увидит.
- Это уж точно, - фыркнул Сюэ Ян и сдался, закинув руку на плечи склонившегося к нему даочжана. Но когда тот без видимых усилий подхватил его на руки - не удержался и негромко выругался.
Синчэнь понимал, что нет более беспомощного положения, чем быть оторванным от земли. В некоторых боевых упражнениях, которые он изучал, победа присуждалась тому, кто мог поднять противника над головой, а не уложить его на лопатки. И для всякого живого существа, привыкшего драться за свою жизнь и место под солнцем, естественной реакцией на такое обращение было сопротивление. Его найдёныш не мог сопротивляться физически - хотя Синчэнь чувствовал себя так, будто держит в руках сжавшегося в комок кота, который того и гляди вопьётся в него всеми когтями, - поэтому выражал своё замешательство словесно.
- Я тебе ещё припомню, даочжан, что ты лапал меня за зад!
- Я просто целитель, - бесстрастно отвечал Синчэнь. - Я прикасаюсь, чтобы помочь.
Над бочкой воды, которую нагрел даочжан, весь день до вечера таская хворост, колыхался пар. Поскольку руки у Синчэня были заняты, он, как порой при перевязках, смущённо попросил ему подсказать - и Сюэ Ян направил его "вперёд и ещё на два шага левее". Синчэнь опустил его прямо в тёплую воду, умудрившись оставить свои длинные рукава снаружи и не намочить их. Даочжан после того, как помылся сам, опрокинув на себя пару вёдер, оставался в нижнем домашнем халате, а влажные волосы удерживала только свежая повязка; Сюэ Ян жадно рассматривал его таким - таким... человечным. Ни нефритовой шпильки в аккуратном пучке волос, ни многослойных одеяний странствующего философа, соперничающих белизной с облаками, по которым ступают небожители... Ничего такого, что раздражало годы назад, при первой встрече.
Вода источала сладковато-медовый аромат душистых трав, и Сюэ Ян невольно сглотнул слюну - запах напоминал желе из цветочного сиропа.
- Даочжан, ты что, хочешь, чтобы я благоухал, как девица из весёлого дома?
- Эти травы успокаивают, - легко возразил Синчэнь. В его голосе прозвучала улыбка, но Сюэ Ян не смог определить, счёл ли тот шутку удачной или просто хотел его подбодрить. - И к тому же очищают воду. Ты очень напряжён, друг мой, и плохо спишь, а это также замедляет заживление. Меридианы от этого забиваются, вот здесь.
Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев мышцы между плечом и шеей.
Ещё бы не быть напряжённым! Сюэ Ян чутко спал даже в резиденции Ордена Цзинь, в неприступной и утопающей в роскоши Башне Золотого карпа. Особенно - в Башне золотого карпа, и, как оказалось, не напрасно. А сейчас Сяо Синчэнь стоял у него за спиной, а узкая бочка не оставляла никакой возможности обернуться и быть настороже. Кто угодно другой на месте даочжана мог бы с лёгкостью свернуть ему шею одним движением. К счастью, Синчэнь был слеп, иначе воспользовался бы шансом ещё раньше... да попросту не стал бы вытаскивать его из канавы. И, к счастью для самого Синчэня, у Сюэ Яна было слишком мало сил.
- А тревожиться не о чем, - даочжан словно прочитал его мысли. - Здесь никто не причинит тебе вреда.
Тем временем Синчэнь не убрал руку, а добавил вторую и начал осторожно массировать плечи с двух сторон.
- Ты и это чувствуешь? - недоверчиво спросил Сюэ Ян.
- Где застаивается ци? Конечно. Это не трудно.
Сюэ Ян заставил себя не гадать попусту о том, что ещё Синчэнь мог почувствовать. Он ещё некоторое время ворчал, что возня с его ци не к чему не приведёт, но и приятные согревающие прикосновения, и летний запах трав, который хотелось вдыхать полной грудью, действительно расслабляли. Списав это на последствия недавней кровопотери - иначе ни за что не позволил бы себе так размякнуть, - Сюэ Ян почти задремал и не заметил, когда пальцы даочжана перестали разминать его плечи и принялись перебирать и распутывать его волосы. Одной ладонью он поддерживал пряди, чтобы не дёрнуть, в другой был деревянный гребень с тонкими зубьями.
- У меня есть руки, даочжан, - нахмурился Сюэ Ян, покосившись через плечо.
- И им сейчас следует отдыхать, - терпеливо парировал Синчэнь и добавил, словно извиняясь: - Тебе это будет несподручно, а мне... мне несложно тебе помочь.
Было в его голосе что-то, отчего Сюэ Ян почти ожидал услышать "А мне это нравится". Но не может быть, чтобы даочжану нравилось о нём заботиться. Одно дело - представать героем перед деревенскими простофилями, преисполненными благодарностью и почтением к знаменитому заклинателю. И совсем другое - стараться ради безымянного найдёныша, о котором ничего не знаешь. Впрочем, и не то чтобы "ничего": воин с таким количеством ран, нанесённых не тварями, а людьми, - или преступник, или наёмник, дураку ясно. Так на что Синчэнь рассчитывал?..
Волосы, текущие между пальцев Синчэня, были густыми, гладкими и жёсткими и напоминали ему плотный мех. Хотелось зарыться в них лицом, но это было бы недопустимой слабостью.
- Вода остывает, - заметил он с сожалением. - Сейчас я принесу тебе простынь.
Когда Сюэ Ян поднялся на ноги в бочке и завернулся в тонкую ткань, прохлада взбодрила его, но лишь на мгновение. Едва Синчэнь донёс его до постели и подоткнул одеяло, глаза начали слипаться. Тягучий медовый запах по-прежнему его преследовал.
- Надеюсь, сегодня ты будешь спать крепко, друг мой, - произнёс Синчэнь откуда-то издалека.
Спал Сюэ Ян в самом деле крепко - по крайней мере, когда Синчэнь тихонько гладил его волосы, тот либо не проснулся, либо не стал ему мешать.И тоньше не бывает. Цзян Янли (и другие), гет, без рейтинга, 1192 слова.И тоньше не бывает
О чём угодно могли говорить отцы после драки своих сыновей в Облачных Глубинах - да и дракой не назовёшь, обменялись тумаками и только, для Пристани Лотоса было бы делом почти обычным, - но отчего-то сделалось тревожно, и не понять, отчего.
А когда отец вышел и как бы походя заговорил о расторжении помолвки, у которой и причин-де никаких не было, кроме сговора по дружбе госпожи Юй и госпожи Цзинь, - Янли слышала его как сквозь толщу воды. Будто утонула, но ещё не насмерть, и из последних сил удерживаешь воздух в лёгких и пытаешься выплыть, но не выходит, - так же хотела расслышать, всё сердце сжав как кулак. И слышала, но едва понимала: что говорит, кто решил, как?.. Слов хватило лишь попросить взять её с собой, повидаться с матерью. Как если бы мать могла обратить вспять уже решённое.
А перед отъездом услышала случайно, как болтают ученики, окружившие отбывшего наказание Цзысюаня.
- Обидно, должно быть, торчать на коленях из-за какого-то петуха, который просто тебе завидует, - посочувствовал один.
- Кстати, из-за него ты так и не успел сказать, какая спутница в самосовершенствовании тебе бы подошла, - напомнил другой. - Теперь-то уже можно, давай, говори.
- Или спутник, - вставил, хихикнув, третий и тут же ойкнул, видимо получив тычок в плечо.
- Подошла мне?.. - а этот смеющийся голос Янли, хоть и не видела, узнала бы из тысяч. - Ну, разве что Ткачиха Чжи Нюй. А что? Помните сказку? У неё волосы чёрные как ночь вокруг костяных шпилек вьются, ресницы в пол-щеки, уста пламенеют, как цвет шиповника.
Сразу несколько голосов уважительно цокнули языком: не всякий сумеет так красиво сказать, почти что стихами.
- А не боишься? - спросил кто-то. - Она-то ведь богиня.
- Боюсь, - ответил Цзысюань как будто с вызовом. - Только где я ещё такую найду?
И между слов отчётливо слышалось: "и безродным псам вроде Вэй Усяня этого в жизнь не понять, так что нечего было при нём и говорить - всё равно что играть на цине для коровы".
- А ты ведь не Пастух Ню Лан, - продолжал беззлобно поддевать его собеседник.
- А чем я хуже? У него-то, кроме вола, ничего не было.
Всю дорогу до Пристани Лотоса Янли старалась не плакать. Уговаривала себя: это и к лучшему, он же тебя не любит, и даже если ради предков пообещает верным быть и любить всю жизнь - сам себя не обманет. Думала: это пройдёт, а что красивый и всё прочее - так мало ли красивых, благородных и чистых сердцем?.. Когда-то и не замечала его красоты, и сколько её в каждом движении, в каждом жесте, - потом как будто само пришло, стоило перемолвиться парой фраз... Вот и уйдёт, как пришло. Сама всего несколько лет назад засматривалась на одного юного адепта - когда страшные сказки рассказывал, так и смотрела в его глаза, придвигаясь ближе, чем требовали приличия; и - прошло же!..
Но - не уговорила.
Едва добралась до дома - ушла к дикому берегу, где частенько приглядывала за играми братьев - а родители делали вид, будто не знают об их тайном месте. Гэта утопали во мху, за шиворот капало с веток - а она даже зонта не взяла. Так и вся жизнь - не сладилась, не там она оказывается, не к тем душой тянется, не о том заботится. И ничего уже не остаётся, кроме семейного гнезда - как у серой утки-сиротки, плачущей в тростниках.
- Словно демон какой, только истерзал сердце, и всё, - говорила, сидя на камне, тщетно стараясь растравить в себе обиду. - Чем же я тебе плоха?!.. Подавай ему то, чего не может быть, невозможное ему подавай! Куда как легко любить, до чего не дотянешься. Есть не попросит, слова поперёк не скажет... и, ясное дело, лучше всех. Кто же сравнится с тем, что вовсе неведомо? До чего можно рукой достать, будто не для тебя и создано. Тебе, особенному такому, - звезду с неба, молока птичьего!.. Куда мне со звездой тягаться?..
- Что ж, с ним хотя бы ясно, - голос матери послышался сверху: Янли и не заметила, как та подошла и как давно. - Значит, честно о своём страхе говорит. О том, что не дорос пока. За что на него сердишься?
- Да ну его, - слабо улыбнувшись сквозь слёзы, Янли махнула рукой. - Мне и не до него сейчас. Я плакать буду... год или два. Всю жизнь. Видишь, матушка, больше ни на что я не гожусь.
- Вижу, вижу.
- А я, матушка... я попросить хочу. Можно так сделать, чтобы меня больше ни за кого не сватали? Никого мне больше не надо... Можно я буду тебе помогать? И жёнам братьев, когда жён возьмут? Можно я буду -...
И чуть было не сказала: "Буду как ты, одна".
Госпожа Юй положила ладонь ей на плечо:
- Ну, побудь.
А роща стояла вокруг, будто нарисованная самой тонкой - тоньше не выберешь - кистью, ивы опускали в воду длинные пряди. Слепили жемчужные блики на ровной, как стекло, реке. И из тумана, поднимавшегося над водой, дальний пейзаж едва проступал - отдельно парили поросшие соснами вершины, а под ними выщербленные колонны гор угадывались только привычным взглядом.
И всё вдруг - на мгновение - показалось таким хрупким и зыбким, что взгляд отведёшь - уже не удержишь, упустишь, потеряешь.
- Сколько же у тебя одежды, - сказал он утром.
Янли приподнялась на локте и окинула спальню удивлённым взглядом.
- В самом деле!
Праздничное платье глубокого пурпурно-фиолетового цвета валялось на полу с нелепо раскинутыми рукавами. Вокруг и поверх него в самых драматических позах громоздились нижняя юбка и пояс, распахнутый халат подкладкой напоказ, и нательные рубашки, словно в смятении прильнувшие друг к другу. Нательные штаны распластались по ковру, будто застыли в испуганном прыжке.
- Не представляю, как я с этим справился.
- Я тебе помогала, но это мелочи. Решительная победа осталась за тобой. Но ты представь, что всё это надевали на меня не менее часа...
- Ужас. И ты позволила мне на это покуситься?
Янли рассмеялась.
- Ты как будто в первый раз... - и прикусила губу. Цзысюань насупился.
- Как будто в первый раз видишь столько одежды, - поправилась она.
- Такую госпожу раздевать ещё не приходилось, - ответил Цзысюань, словно с мальчишеским вызовом в голосе.
- Милый, я не "госпожа". До твоей и моей матерей мне как до Небес. Не называй меня так.
- Почему?
- Потому что тебе это не нравится, - снова засмеялась она. - И потому что это ещё будет, меня ещё назовут "госпожой Цзинь", а тебя - "главой Цзинь", но не теперь.
- Не теперь, - согласился Цзысюань и тут же забыл об этом.
Потом он снова спал, а Янли смотрела на него, сперва - облокотившись, а после - села, подобрав под себя ноги. Он дышал так ровно, не тревожился под её взглядом, спал спокойно и безмятежно, - гладкие волосы, льющиеся длинными прядями вдоль лица, солнечный блик скользит по бедру и становится белым сполохом на шёлковом покрывале. И если долго смотреть - всё словно истончается до прозрачности, и кажется - можно всё обхватить руками, и его спящего, и свет, видимый из-за благовоний, - но того и гляди - исчезнет. Оттого, что не верилось, чтобы такое - и насовсем. Чтобы такое - надолго.
Едва Цзысюань проснулся, Янли резво выскочила из-под накинутого на плечи покрывала, пока он не заметил неясной тревоги, ветвящейся в её глазах, как первый ледяной узор по воде. Если всё закончится, то не сразу и не сейчас. Некуда торопиться.
Но в её глаза он всё же успел взглянуть - и запутался в рубашке, и долго не мог попасть в рукава.
- Госпожа...
Цзысюань уже должен был вернуться, но это был не он, и не Цзысюнь, который назвал бы её старшей сестрицей, - это был Гуанъяо.
Он хотел договорить, но увидел, как Янли опускает руку с наклонённой чашкой, и чай тонкой-тонкой струёй льётся по низкому столику и стекает за край.Видеть непредназначенное. Вэнь Нин (и другие), я не клал преслэш, но его можно увидеть, 1076 слов.Видеть непредназначенное
- Учитель...
Вэнь Нин встрепенулся, как от толчка, и сам себя выругал. Точно себя, а не Сычжуя, потому что Сычжуй - что? Увидел что-то во сне, во сне и позвал. А Призрачному генералу сон не требовался, вот и использовал время для медитации. А на каждый всхлип в темноте прерываться - это не дело. Здесь, в хижине для странников, и они в безопасности, и простые люди не испугаются лютого мертвеца.
- Учитель?.. - тихо так, и надеясь, и стесняясь потревожить.
- Да не зови ты меня учителем, - буркнул Вэнь Нин.
- А как мне вас называть, дядюшка Вэнь Цюнлинь? - с облегчением в голосе откликнулся Сычжуй.
- И дядей не зови. Как хочешь зови, только не учителем и не дядей.
- А почему учителем нельзя? - Сычжуй заторопился не упустить добычу - разговорившегося Вэнь Нина - в медитацию обратно.
- А потому, что это ни к чему. Я ведь тебе не учитель - так, присматриваю, чтобы ты сам себе не навредил, пока опыта не наберёшься. Ну... как старший брат. Брата бы по имени звал? Вот и меня зови так.
В тесноте хижины было тепло, пахло дымом и нагретым камнем. Стены тихонько поскрипывали на ветру. Снаружи, в глубокой тьме, не было ничего.
- А почему мне отец... то есть учитель Вэй велел тебя учителем называть?
Вэнь Нин почесал затылок. Кто его поймёт, того Усяня, почему у него то, почему у него это...
- А для пущей важности, наверно. Он любит кого-нибудь назвать с уважением. Тогда ему и шутить веселее. Понимаешь?
- Нет...
Сычжуй вздохнул, но спорить не стал. Если этот щуплый длинноволосый человек мог огромную каменную статую победить - того и гляди сможет и живого в камень превратить. Добрый-то он добрый, но все знают, каков в гневе. Тут разве поспоришь?
- Я тебя Лань Юанем, а ты меня - Вэнь Нином. Как братья. Что, не спится тебе? Чего боишься?
- Я не боюсь.
- Ну нет, братец, так не пойдёт. Наши страхи не просто так. Место ещё не изведанное, темнота такая... всякое может завестись. Вдруг я не учуял, а ты засёк?
- Да нет, учи... - споткнулся на слове Сычжуй. - Нет, не такое, не опасное!
- А если не опасное, так чего шумишь? - недоверчиво проворчал Вэнь Нин.
- А я... думаю только. Что если с тобой что-нибудь случится? Как... - он зажмурился, но ещё одно запретное слово всё же не выговорил. - Как с не-человеком.
- Никто меня не съест, - улыбнулся Вэнь Нин. - Спи давай.
Монстр повержен, тело изодрано его клыками и когтями, но душа, привязанная к телу намертво, не уходит - дремлет, лишившись всех сил, видит сны за все те годы, что обходилась без сна.
Вот Вэнь Нин, ещё малорослый мальчишка, идёт через Безночный город широким шагом, спотыкаясь на ровном месте. В руках меч, ещё мешок с припасами болтается неудобно, донести бы, не отстать от старшей сестры. Меч, штаны, сапоги, парадный ханьфу в цветах клана - всё не по росту, отцовское или наспех собрано по родне. К зиме сестра сошьёт всё новое, а сейчас и так сойдёт. Дожить бы ещё до той зимы - и Вэнь Нину, и всем оставшимся людям его родовой ветви. Страшное было лето, когда Танцующая богиня сожрала души нескольких заклинателей, не говоря уж о простых людях. Часть крестьян в ужасе разбежалась кто куда, а им идти некуда, кроме как к Верховному заклинателю на поклон. И других посредников, кроме Вэнь Цин и Вэнь Нина, между родными и Вэнь Жоханем нету.
Или вот - сердце сдаётся, отпускает последний остаток тепла. Сжимается, выталкивает медленную, будто спящую кровь, потом словно через силу растягивается - и замирает. Частицы души, как стая птиц, разлетаются во все стороны: кто - в темноту к предкам, кто остаётся кружить над телом, как над обломками скорлупы, кто поднимается вверх, ещё выше, где боги глядят на мир и неостановимыми ползучими ледниками движутся судьбы мира. Но звучит флейта, и души устремляются назад к телу, сложенному заново, падают ему на грудь - и уже вместе слышат, чувствуют, как проходит сквозь них, сшивает их воедино тёмная энергия заклятия, зовущая по имени.
- Вэнь Нин!..
А вот - смотришь сон словно сверху, а там, внизу, Сычжуй, упираясь и оскальзываясь, падая на колени, ругаясь словами, запрещёнными в Облачных глубинах, тащит волоком Призрачного генерала по окровавленной земле, назад в хижину с защитными символами на двери.
Только это уже не сон.
Вэнь Нин не раз наставлял Сычжуя как лекарь: что делать, если его не будет рядом, а какого-нибудь прохожего, или монаха, а то и бродячего заклинателя сильно поранит тварь, или обожжёт, или упадёт он с высоты. Как перевязать рану, закрепить сломанную кость до прихода помощи. О себе только ничего не сказал, будто железный, ворчал Сычжуй, втащив Вэнь Нина на циновку и торопливо стягивая с него разрезанные ножом, слипшиеся от чёрной крови монстра лохмотья.
Когда Лань Ванцзы осторожно пролез в хижину, Вэй Ин был уже там, созерцал молчаливо сидящих по углам Вэнь Нина и Сычжуя. Сычжуй, насупленный, смотрел в пол, мял пальцами кисточку на поясе. Вэнь Нин, напротив, откинул голову и устремил взгляд ввысь, сквозь деревянный свод хижины. На что он там смотрел - неизвестно, а уж что видел - и подавно. Но не отрывался, как будто здесь его не было - или он категорически отказывался здесь присутствовать.
Ванцзы оглядел эту скульптурную группу и издал недовольное "Гм". Взглянул было на Вэй Ина - выйдем, мол, поговорим, - но тут же одумался:
- Забери его прогуляться, а я пока тут останусь.
Вэй Ин кивнул, наклонился и легонько потянул Сычжуя за рукав. Тот вздрогнул, дёрнулся, как разбуженный, но вышел за ним. Пошли по лесной дороге, оставляя следы в мягкой текучей пыли.
- Ты к нему приставал?
- У...учитель Вэй, да как бы я?..
- Говори правду.
- Да как вы..?!
- Рассказывай!
- Да как вам не стыдно!
- Понял.
Вэй Ин сорвал травинку и принялся в задумчивости её жевать. Спросил:
- А чего он тогда?..
- А я знаю?! Ты, сказал, ещё маленький. И чуть не за шкирку вытолкал.
- И правда.
- А сам-то! Сам... как мальчишка.
Вэй Ин остановился, взял его за плечи.
- Послушай-ка меня. Возраст не временем определяется, а жизнью. Время для него давно остановилось, это так. Но сколько он узнал и пережил с тех пор!..
- Вот оно что... - прошептал Сычжуй. - Так я года через три взрослым стану, а он как есть останется?
- Как есть... и ещё на три года старше. Ясно?
- Да где уж мне понять... - опять насупился Сычжуй.
- Ну, запомни хотя бы. Я и сам не понимаю. Но вот так оно и есть.
Дальше шли по дороге молча. Сычжуй всё вздыхал беспокойно и поглядывал на Вэй Ина, но ничего не говорил.
Негде остаться и некуда уйти. Нет места у людей, и нежить не примет за своего. Душа видит сон, и серебристые гирлянды света провожают тебя во тьму, убегая прочь, к жизни.
Но душа открывает глаза, просыпается, словно выпрыгивает из воды неутомимым карпом - переворачивается, ложится на плавник и скользит легко и свободно против течения времени.Бонус для Птахи -
Ночной дождь. Не Минцзюэ, Вэнь Нин, Вэнь Цин, AU, преслэш, 855 слов.
Ночной дождь
Время не лечит, лишь прячет старые раны, заставляя окружающих забыть о них. Сам Не Минцзюэ - помнил. Помнил, как решал для себя, кого на самом деле желает обрести: врага в золотой клетке - или друга. А если друга, то невозможно забрать одного человека и позволить ему издали наблюдать, как погибают его родичи, за которых он был в ответе. Вэнь Нин не принял бы такого спасения. Это значило, что пришлось выторговывать у Ордена Цзинь всех пленных старух, дядюшек и детей, ни бельмеса не смыслящих ни в самосовершенствовании, ни в войне, и к работе не пригодных.
Тогда злило всё: и то, что Орден Цзинь по окончании войны и пальцем о палец ударить отказывался без выгоды - и ничего с этим поделать было нельзя. Пусть победа добывалась с оружием в руках, а оружие ковалось в кузнях Цинхэ, - снабжением людей, без которых не был бы поднят ни молот, ни меч, союз Орденов был обязан именно казне Ланьлина. И то, что Гуанъяо с самыми честными глазами убеждал дагэ, что не может повлиять на отца и уж тем паче сделать что-либо, не поставив того в известность, - а промедление было самой изводящей пыткой. И то, что собственные старейшины требовали объяснений, - а он даже себе самому не мог объяснить, почему вместо того, чтобы казнить шпионов, проникших в Облачные глубины под видом учеников, он готов был смести любые трудности и сохранить жизнь Вэнь Нину и Вэнь Цин. И, наконец, то, что Вэнь Нин, когда всё было улажено, опасался его и избегал, как бы ни старался это скрыть.
Хуайсан за него беспокоился. И Сичэнь беспокоился тоже. Шутка ли - пока другие пусть медленно и трудно, но восстанавливали резиденции и радовались каждому новому мирному дню, глава Не возился с размещением беженцев, зарабатывая косые взгляды. Слово "милосердие" даже глава Лань в одной фразе с родовым именем Вэнь употреблял нечасто, а от главы Не и подавно этого не ждали, - но в скрытой корысти подозревали и того меньше. Оставалась - слабость. Более постыдная, чем показная слабость Хуайсана, приучившего всех не воспринимать его всерьёз. Об этом не говорили в лицо и в полный голос, но слухи... Хуже всего, что они могли доходить и до Вэнь Нина.
Но Вэнь Нин не задавал вопросов. Их задавала его старшая сестра.
- Я знаю, что за всё нужно платить. Глава Не, скажите сразу, чего вы хотите от нашей семьи. Я не люблю быть должной.
- Мне нужен хороший лекарь.
- Прошу меня простить, глава Не, но целебные травы вашему недугу не помогут. Как и иглы чжэнь.
- Откуда вы..?!
- Я имею в виду наследственное свойство семьи Не, известное всем. Иглы могут только снять головную боль. Но за прошедшие месяцы вы ни разу ко мне не обратились.
- Мне нужен ваш младший брат.
- Полагаю, глава Не осведомлён о способностях Вэнь Цюнлиня - вернее, об отсутствии исключительных способностей в целительстве. Могу ли я предположить, что недуг, в котором только он может помочь, им же и вызван?
Не Минцзюэ промолчал. Он сам выдал себя, затем сам сказал правду, а подтверждать ставшее явным было столь же излишне, как скрывать и отрицать. Вэнь Цин говорила без насмешки, с тем отстранённым сочувствием без доли жалости, с каким лекари сообщают больным об их состоянии. Она не станет болтать.
- Желает ли глава Не, чтобы я поговорила с ним?
- Нет.
Настал черёд Вэнь Цин помолчать.
- Если он спросит меня...
- Скажите, что он может сам поговорить со мной, если пожелает.
- Позвольте мне спросить ещё?.. Вы оказываете нам доверие, которого мы ничем не заслужили. Мы предали главу нашего клана, и многие ожидают, что мы поступим так же и с вами.
- Вэнь Жохань заслуживал предательства. Если бы можно было убить его во второй раз, я бы это сделал. Если же кто-то захочет уйти - я никого не держу силой. Но повторно заступаться за них не стану.
Не ушёл никто - значит, идти им действительно было некуда.
Вэнь Нин не пришёл - но однажды ночью, покинув свои покои для того, чтобы взглянуть на приближающуюся грозу, Не Минцзюэ застал его на стене.
Горы окутывал лиловый туман, река среди каменных обрывов текла бессонно и безмятежно, в зыбком воздухе поднимался ветер. Следом по чёрно-стальному пейзажу Цинхэ наискосок полоснуло стылым дождём, застучало по глиняному навесу, ещё недавно защищавшему от вражеских стрел, втыкавшихся в него с певучим свистом или отскакивавших прочь.
- Так странно любить д-дождь, - проговорил Вэнь Нин негромко, не оборачиваясь. - Людям свойственно любить то, что согревает. Огонь или... с-солнце.
- Говорят, люди полюбили дождь ещё в древние времена. - Минцзюэ встал рядом, не соприкасаясь. Они оба обошлись без приветствий, как если бы оба делали вид, что их здесь нет. - В дождь хищники не выходили на охоту, и люди могли чувствовать себя в безопасности.
Над горами под всхлипывания дождя, скатывающегося с навеса, прокатился гром, словно в каменных недрах что-то лопнуло и расшвыряло тяжёлые осколки. Вэнь Нин вздрогнул.
- Ты любишь дождь и всё же боишься грозы? - спросил Минцзюэ.
- П-после всего, что случилось с нами, я уже не б-боюсь того, что меня не тронет.
- И меня не боишься?..
- А вы не т-тронете?..
Вопрос был таким по-детски искренним, что у Минцзюэ на мгновение перехватило горло. Он мог быть тучей, заслонившей солнце, мог быть неумолимой стихией - самым диким хищником, распугивающим остальных, - мог грохотать с высоты, заставляя себя услышать. Но на этого человека с обманчиво тонкими запястьями лучника, с узкой поясницей - обхватишь двумя ладонями, - ни капли его гнева не упадёт.
- Нет. Не трону.Цзянцзай/Шуанхуа, янсин фоном, AU с телесностью оружия, слэш pg, 792 слова.Один был откован из звёздной пыли, вплавленной в камни, и если бы существовал лёд, не тающий в руке, а режущий пальцы узором, - то его можно было бы сравнить с таким льдом.
Другой был закалён с каплей крови своего владельца и был зазубрен, как рыбья кость.
Они скрестились лишь однажды, и хотя горы не содрогнулись от их столкновения, да и вовсе никто не заметил их встречи, - раз услышавший песню стали, скользящей по стали с недоступной простому человеку силой, не забудет её и не спутает более ни с чем. Чистая и в то же время жёсткая, она напоминала звук, с которым клыки чудовища грызут оковы лёгкие, как птичье перо, и прочные как клятва. Им суждено было сразиться ещё множество раз, пока один не рассыпался бы снежными брызгами, а другой не раскололся бы, как скала от удара невидимой молнии, - но даже боги не всегда исполняют своё предназначение, что уж говорить о мечах и их хозяевах.
Теперь они вместе охотились по ночам, и один, появляясь из тьмы, рассекал тела, купаясь в крови, другой - мерцающий светом, ненужным его владельцу, пронзал их одним точным ударом, даря мертвецам надёжный покой. Один звенел от озноба, чем больше получавший, тем больше жаждавший, вбирая без разбору едкую чёрную кровь и прах, с другого - капли крови скатывались застывшим смоляным бисером, похожие на замороженную вишню. Теперь оба стояли рядом, отдыхая от битв, но Сюэ Ян следил, чтобы даочжан по ошибке не взялся за чужие ножны.
- Не вздумай сказать ему, - шипел Цзянцзай. - Испортишь всё веселье.
- Мудрость в том, чтобы молчать.
- Значит, ты достаточно благороден, чтобы позволить своему хозяину ступить на кривую дорожку?
- Я достаточно в нём уверен, чтобы знать, что любая дорога приведёт его туда, куда он стремится.
Цзянцзай насмешливо фыркнул. Можно стремиться к бессмертию или даже к смерти, можно плыть по течению, считая все препятствия неизбежными, - но лишь безумец пожелает лишиться высоты, которой достиг, и возвратиться к подножию, где ежечасно думаешь о выживании, а не о совершенствовании души. Впрочем, лишь безумец останется рядом с Сюэ Яном.
А порой они оба падали в колкую росу на траве или в упругий снег, или оставались у дверей, как сторожевые псы, стылыми вечерами, когда земля дышала туманом, - словно сотни ртов под землёй выдыхали влажный пар в холодный воздух. Смотрели, как Сюэ Ян, запрокинув голову к тёмному небу, рисовал созвездия пальцем на ладони Сяо Синчэня, а тот рисовал что-то в ответ, должно быть иероглифы, - слова, которые не могли быть сказаны при А-Цин. Смотрели, как тела сплетались в лесной глуши, пачкаясь пыльцой и пылью и зелёным соком, - там птицы никогда не слышали человеческой речи, потому и без страха пели поблизости: к звериному рыку и стону они привыкли.
- Может, и нам так же?.. - протянул Цзянцзай.
Сюэ Ян был так осторожен со своей добычей. Боялся потерять, будто влюблённый нищий из песенки, терявший следы коня проскакавшего мимо принца. А вот Шуанхуа никуда от Цзянцзая не денется.
- Зачем?
- Потому что я хочу, вот зачем.
- Нет. Зачем ты спрашиваешь? Удовольствие в том, чтобы понимать без слов.
- Так ты отказываешь мне? Как бы тебе не пришлось пожалеть об этом.
- Когда я соглашусь, ты поймёшь. Когда ты поймёшь, я соглашусь...
Цзянцзай был готов вцепиться ему в горло от досады. Вот что он должен был понять? Поначалу он понимал, что хочет броситься на это белоснежное совершенство, покатиться клубком, подмять под себя, запустить поглубже когти, чтобы в них замирало не-человеческое, каплей жидкого металла перекатывающееся сердце. Затем - понимал, что просто - хочет, и гори оно всё, - что серебряным жалом, занозой, рыболовным крючком засела поперёк всего дурацкая тяга коснуться хоть пальцем, хоть плечом, да хоть бы клинком к клинку.
- Научить тебя паре приёмчиков, или ты слишком правильный?
- Научи.
Шуанхуа в своём теле - слишком бледный для человека, ресницы - бахрома инея, глаза - голубое стекло, непроницаемая прозрачность. И протягивает руку, нетронутую гладкую ладонь - Цзянцзаю в обмотках и коже, как дракону с птичьими лапами в чёрной матовой чешуе, со всей его не вычищенной шершавой резкостью: оружие не обучено притворяться. Если две души давно слышат друг друга - и в тишине, и в толпе, и на расстоянии, и в близости, - их духовным мечам также не нужны границы. И слова - не нужны.
Может, всё это неправильно и не для них - раскрывать бескровные губы языком, как разламывать лёд, чтобы из омута хлынуло, полыхнуло. Может быть, когда сливаются сила с силой, в мире, который, как обычно, ни о чём не узнает, что-то бесповоротно меняется. Но у Небес не найдётся такой зари, что горела бы так же ярко, как взгляд Шуанхуа на заслонившего ему небо Цзянцзая, как кровь Цзянцзая в момент обладания Шуанхуа. И не найдётся такой кары, которой не стоила бы улыбка на точёном мраморе его лица.
В груди Синчэня - левее - что-то отзывается эхом. Он улыбается, укрытый чёрным шёлком ночи, волнующему сну о том, как приносящий несчастья клинок посмел подарить другому, стянутому вязью стальных обетов, обжигающее счастье. Рядом такой же сон, в котором без слов звучит звёздная сталь, видит Сюэ Ян.
@темы:
соседи по разуму,
фанфикшн,
демоны по вызову круглосуточно,
игрища фандомные
-
-
17.04.2020 в 18:49-
-
17.04.2020 в 18:58Значение имени очень уж напрашивалось, даже неловко было вытаскивать такие очевидные вещи, но всё-таки хорошо легло)
-
-
17.04.2020 в 19:11Мне очень нравится, как Сюэ Ян ненавязчиво становится глазами Синчэня. И что с образным мышлением у него всё хорошо, несмотря на то, что дворовая шпана х)
Вообще, одна из самых кинковых вещей для меня в этом пейринге это то, как нравится Синчэню разговаривать с Сюэ Яном, ему есть и над чем погрустить, и над чем посмеяться, и ему никогда не скучно с этим человеком.
И еще зацепила фраза про мечи. Она как признание
-
-
17.04.2020 в 19:18Да, мне тоже очень нравится думать, что Синчэнь просто не замечает темноты, потому что Сюэ Ян видит за него и говорит с ним. Ну и эта шпана всё-таки несколько лет отиралась у Цзиней, было где нахвататься поэтичности
-
-
17.04.2020 в 19:38Если я все правильно помню, Хаосюань, который играет его в дораме, говорил что одно из самых действенных оружий Сюэ Яна - его язык )
Гспд, мечтаю об AUшном янсине, где Сюэ Ян автостопит и забалтывает в дороге до хохота и слёз одного серьёзного Синчэня х)
капля критиканства
-
-
17.04.2020 в 19:44Это сейчас было опасне, я ж люблю роуд-муви...
А с даочжаном и даоджаном - как с Не и Нье: напишешь Не - скажут, что это отрицательная частица, а название клана Не, напишешь Нье - скажут, что латиница Nie, конечно, но по-русски всё равно правильно Не...%) Я встречал разные варианты, и в конечном итоге пишу так, как привык, по крайней мере пока. Когда устаканивается некая общая норма, легко переучиваюсь.
-
-
17.04.2020 в 19:56Конечно, Сюэ Ян вообще опасен
и весьма коварен (с)Насколько я понимаю, "даочжан" потому же, почему и "Лань Чжань" >.>
Но это такое. Источников я не помню.
-
-
17.04.2020 в 20:35-
-
18.04.2020 в 16:50-
-
18.04.2020 в 17:36-
-
19.04.2020 в 15:05и образы пойманные, про висение вниз головой, потому что лучше соответствует, и смотреть на солнце как на луну, и про впустую сжимающиеся ребра.
про солнце вообще - перекличка светила со стягами и неполный пройденный круг.
Очень в туда подобрано.
спасибо!
-
-
19.04.2020 в 15:08Что живому луна, то мёртвому солнце(с). вот только сейчас, с твоего комментария, в голове всплыло.))
-
-
19.04.2020 в 16:01Очень, восхитительно красивый образ солнца - в каждом сравнении и каждой параллели. И описание приглушённых красок мира тоже.
И красивая точка. Очень.. вхарактерная, как мне кажется.
-
-
19.04.2020 в 16:32Я тоже всячески желаю добра мёртвой булочке...
-
-
23.04.2020 в 00:10Такие меткие образы, четкие, выразительные, завершенные.
И идея про нарушенные правила и замкнутое кольцо, и река крови.
И двое как одно
И тяга к поднятому мертвецу - потому что он мертвец и тянет именно чтобы зарубить, но не хватает воли того, кто-бы направил.
И они были одним - мешочек потяжелевший вдвое.
Принес в жертву любовь, но больше в нем ничего не было.
Слепота - как линия и пятно.
И про гору и целостность тела конечно.
По всему прошёлся. Очень стеклищно, больно, верибельно.
-
-
23.04.2020 в 00:24Спасибо, что всё улавливаешь - и про мешочек, и остальное. это очень приятно
-
-
24.04.2020 в 00:29-
-
24.04.2020 в 01:02-
-
24.04.2020 в 19:37про звёзды
очень нравится и язык, и построение фраз, и вот эти мимолётные детали, которые все вместе выплетают картину атмосферы умиротворённого спокойствия, наверное, в атмосферности - самая соль того, как западают слова в душу
все эти "то, что завывало в ущельях, чаще было ветром"
ну и образность конечно, вздыбившиеся и застывшие горы
Синчэнь как добровольно упавшая в лужу звезда, забавно)
и тёплая, дышащая такая привязанность Сюэ Яна в этом спокойствие, похожим на грозу перед бурей
про Шуанхуа
казалось бы, так кратко, но так ёмко
как и должно быть, когда речь идёт о мече, который создан, чтобы бить и отнимать жизни
и который способен быть привязанным к хозяину до конца
такой отстранённый, такой нечеловеческий холод, спокойный и ровный, в нарушении всех законов
в признании другого хозяина
в том, чтобы сопровождать до конца, пока искорки души ещё теплятся
осквернённый, но всё ещё не мёртвый клинок
тоже упавшая звезда)
-
-
24.04.2020 в 19:42В полынь эта звезда упала, что уж.))
-
-
24.04.2020 в 23:25-
-
24.04.2020 в 23:26-
-
03.05.2020 в 01:31Хорошо. Сильно.
-
-
03.05.2020 в 01:42Рад, что ритм ловится. оно куда-то в заговор-считалочку и ложилось)
-
-
03.05.2020 в 18:47-
-
03.05.2020 в 19:37Я долго его ловил, на самом деле, один раз даже начал и всё удалил, - но вот наконец что-то получилось. прриятно, что нравится!
-
-
04.05.2020 в 23:38Сильно получилось, ярко и больно.
Выразительные образы, особенно про сшивание расходящегося ниткой и про выход на поле боя без меча.
-
-
04.05.2020 в 23:49Спасибо!
-
-
05.05.2020 в 00:03-
-
05.05.2020 в 00:06