Долго я смотрел с печалью на эту игру, поскольку того де Гиза, что жил в "мушкетёрские" времена, я уже играл перед прошлым новым годом, и кого ещё играть в одиночку - не знал. Так что, когда Вера предложила мне поэта, прибившегося к бродячему театру, я согласился и запросил побольше тёмного прошлого, ибо жанр располагает к романтическим штампам.
Поэта звали Жан-Жаком Кроманьи, а пафосный псевдоним у него был ВиктОр Дестине, потому что Витя Несудьба Виктор фон Дум был последним фандомом (да, персонаж и фандом - оно как человек и пароход), пролетевшим по моей касательной в минувшем году. Я даже хотел ему полумаску, но такой, что закрывала бы часть лица, ни у меня, ни у Берканы не нашлось.
Заход на цель сразу с миндонского бала был несколько экстремален - присланную перед игрой вводную я прочитал в пять утра, по дороге на игру к вай-фаю толком не подключился и выложенную в субботу сетку ролей не увидел, а поскольку парада с представлением персонажей не было, сопоставить персон из вводной с игроками я не мог. Догадывался по контексту, благо Жан-Жаку положено было всех старательно "не узнавать". Хорошо хоть к параду не опоздал, успел с актрисами парой слов перекинуться.
В норме Жан-Жак мог быть элементом, старающимся убедить каждую из трёх актрис, что он влюблён именно в неё - вдруг где да выгорит. Но перед ним, скрывающимся от властей, маячили парижские гастроли... И получился "мальчик-в-беде", последовательно находящий себе спасителей. Краткое резюме: в конце игры в карманах Жан-Жака были кольцо, два брегета и чётки Рошфора
Предыстория персонажа
Жан-Жак снимал комнату в Париже, и ему нравилась, вроде даже взаимно, хозяйская дочь Констанция. Был вхож в литературный салон мадмуазель де Мезьер и просил руки её воспитанницы, и успели даже назначить помолвку. В салоне познакомился с дипломатами - с писателем де Курмененом сдружился, так что тот оставил ему на хранение шкатулку с документами, а де Шарнассе заказывал ему мадригалы для некоей особы. Но будущая свадьба требовала значительных расходов, и Жан-Жак намекнул де Шарнассе, что если тот не заплатит за мадригалы побольше, особа узнает, кто их пишет на самом деле. Некоторое время спустя Жан-Жака арестовали, спрашивали про каких-то злоумышленников против министра, о чём он был искренне не в курсе. При перевозке из Шатле в Бастилию он выскочил из кареты и сбежал. Вероятно, его бы и так отпустили, но романтический образ преследуемого властями творца Жан-Жаку пришёлся по душе, и он ударился в бега. В театре он долгое время был де-факто содержанцем, рассказывая всем историю о том, как был осуждён за дуэль с САМИМ! и чудом избежал казни, - ну, и на сцену порой выходил, в маске, в качестве каких-нибудь эпизодических злодеев. Потом скончался старый драматург, и оказалось, что этожеработатьнадо(тм). В драматургии Жан-Жак был не силён, и пришло время улучшать своё положение.

Отчёт отперсонажный. Всрал хронологию.В виду Парижа мы застряли из-за непогоды в небольшом селении. Что-то случилось с мостом через реку, и пришлось дожидаться, пока его расчистят от снега и починят. Кристоф, глава труппы, пошёл договариваться с хозяином гостиницы о выступлении, которым мы могли бы хотя бы частично заплатить за приют, а мы с Мартиной, Марион и Эммануэль остались в трактире. По мере того, как метель усиливалась, в трактир, что стоял на перекрёстке многих дорог, прибывали гости, и знакомых лиц было столько, словно я уже был в Париже.
Мартина и Эммануэль всё ждали, что я напишу для них новую пьесу, в которой была бы не одна, а две главных героини. Я думал о сюжете о двух сёстрах, в средневековом антураже, но дальше мысль не шла. Сделать одну сестру воплощением добродетелей, другую же наоборот - значило бы всё равно представить зрителю одну героиню.
- Может, ну его, этот Париж? - уговаривал я. - Театров там полно. Публика пресыщенная...
- Но Кристоф хочет в Париж.
- Если мы все к нему придём и попросим, он согласится. Я уверен, у него есть человеческие качества.
- Всё равно он тиран.
- Не такой уж он тиран, каким кажется. В глубине души он понимающий, сострадательный человек. Правда, в ещё большей глубине он ещё больший тиран...
Марион составляла компанию маркизу де Люсу, в гостях у которого провела полгода, и к нам прислушивалась мало. Формально она возвращалась в труппу, но неизвестно было, как скажется на её возможности играть покровительство маркиза.
Среди новых постояльцев был и Деэ де Курменен, и хоть я старался сделать вид, что не знаю его, сложно было не обратить на него внимания. Он рассказывал о дипломатическом путешествии в Московию и вскоре стал центром компании. Я уже знал, что Московия находится к востоку от Польши и что там очень холодно, но Деэ видел её собственными глазами! Он сказал, что все там ходят в шубах до пят, с рукавами до земли, и просовывают руки в прорези под локтями. И что дворяне называются боярами, женщин при дворе нет, а придворные встречи проходят в виде пиров, где важные дела обсуждаются сидя за едой, - видимо, в шубах тяжело стоять, а постоянно есть приходится из-за холода. Печи и столы там огромные, так что москвитяне могут запечь быка целиком и целиком подать его на стол, и сами они согреваются в больших печах, называемых банями, мужчины и женщины совокупно, и не умирают при этом от жара.
- А пьют ли там вино? Там ведь виноград не растёт.
- Вино они покупают, как и англичане, а своё подобие вина делают из яблок.
- Как сидр? - уточнил я.
- Нет, крепче, гораздо крепче. И крепкие настойки из разных местных трав.
- А есть ли у них театр?
- Театра нет, но есть представления с куклами, трюками и непристойными шутками... как в Венеции.
- Балаган? Когда-то и у нас такие были.
- А как они ездят на лошадях в таких шубах? - поинтересовалась Эммануэль.
- Возможно, лошади тоже в шубах, - предположил я. - Но тогда они должны быть очень выносливыми для такого веса. Ещё я слышал, что в Московии есть лоси - такие большие олени.
- А как ими управлять? Держась за рога?
- Да, вероятно, - как за штурвал.
Мартина сразу прилипла к Деэ - должно быть, они и раньше встречались.
- Может, лучше в Московию, чем в Париж? - предложил я. - Они же там не видели настоящего театра.
- Но там же холодно.
- Это минус. Придётся потерпеть ради искусства!
- Уж лучше в Италию. Там тепло.
- О, в Италию я тоже согласен! Там тепло и пицца. Поистине благословенна нация, придумавшая складывать объедки на пшеничную лепёшку и сделавшая это блюдом, прославленным на весь мир!
- Вот вы сейчас испортили аппетит и окружающим, и себе.
- Отчего же? Сейчас, разумеется, пиццу делают из лучших ингредиентов. Я говорю о том, с чего всё начиналось. Порой не знаешь, из каких низменных вещей рождается искусство!
Между разговорами вошёл бродячий монах и попросил крова. Я поднёс ему вина и кусок лепёшки и получил благословение. Перекусив, отогревшись и освоившись, он не стал держаться в стороне от разговора и показал немалую осведомлённость в мирских делах. Я старался казаться благочестивым, ведь с церковниками стоит держать ухо востро: не угодишь - закроют от тебя все двери, а подмажешь - можешь далеко пойти. Поэтому, когда Эммануэль предложила поместить в пьесу о сёстрах гонения Инквизиции, я чуть сквозь землю не провалился.
- Несмотря на некоторые злоупотребления, Инквизиция всё же была частью церкви, - заметил я. - К тому же существовала не в средневековье, а позже.
Следом за монахом прибыл ещё один гость, который так и не представился. Он нервно вертел в руке пистолет.
- Вы всегда направляете пистолет на безоружных актрис?
- А кто здесь актрисы? - спросил он.
- Это вы спрашиваете, чтобы лучше прицелиться? - уточнил я. - Тогда я вам не скажу.
Но Деэ явно терзало любопытство, и когда он в очередной раз обратился ко мне по имени, я сказал, что он обознался, подхватил за руку и вытащил в коридор.
- Видишь ли, я уже год как в бегах... после одной дуэли.
- Дуэли? С кем?
- С самим... с тем самым!
- С министром? С королём?!
Я видел, что Деэ не отстанет, покуда не докопается до точного ответа, и уточнил:
- С министром.
- Ох, вот это плохо, очень плохо...
- Ещё бы! У меня выпытывали каких-то соучастников, какой-то заговор, о чём я и понятия не имел. Это было ужасно. Как я мог сказать им о том, чего не знаю, даже под пытками?.. Если бы я знал, я бы сказал!.. Видимо, кто-то подставил меня, повесив на меня свои прегрешения. Затем меня повезли из Бастилии, должно быть на казнь, но колесо кареты сломалось, а я был связан некрепко, я выскочил прямо через окно и скрылся в переулках. В чём был, в одной драной рубахе! Я скитался, не зная, куда податься, и эти святые люди, актёры, подобрали меня измученным, нищим, и я обязан им жизнью. А сейчас они едут в Париж. И, с одной стороны, я не могу их бросить, а с другой стороны, меня могут узнать...
- А моя шкатулка?..
- Осталась у меня на квартире, как и все мои вещи. Не знаю, обыскивали ли меня, но я не мог её забрать. Я всё потерял, всё, что у меня было! Своё имя, свои сбережения... и я ведь был помолвлен - и даже это я потерял!
- Может, тебе не выходить на сцену?
- Я и так выхожу на сцену в маске. Буду надеяться, что обойдётся, а если нет - придётся мне покинуть актёров и вновь начинать всё с нуля, без денег, без связей, хоть я ничего и не умею...
Деэ снял с пальца серебряное кольцо и протянул мне:
- Вот, продашь, если придётся туго.
- Ты и так много сделал для меня, но... спасибо. Это мне пригодится. И вот что ещё: здесь меня называют Виктор.
Я сунул кольцо в карман и предложил вернуться, пока нас не хватились. Деэ сделал вид, что мы говорили о моей будущей пьесе.
- За кого же вас приняли? - полюбопытствовал маркиз де Люс.
- Я обознался, - сказал Деэ.
- У вас настолько плохое зрение?
- Меня приняли за одного известного драматурга, - пояснил я. - Стоило начать писать пьесы... Но я не хочу присваивать чужую славу.
И разговор зашёл о драматургии и стихах. Кто-то спросил, не считается ли у поэтов дурным тоном воровать рифмы.
- Все рифмы уже когда-то использовались, - возразил я. - Вот украсть строчку - другое дело.
- И только очень хороший поэт может позволить себе рифмовать кровь и морковь, - добавила Эммануэль.
- Морковь и кровь - это похоже на трагедию.
- Скорее, сатиру, что-то из деревенской жизни, - предположил я. - Сажал у тёщи я морковь, и пролилась на грядку кровь.
- Да, с этим сложно придумать что-то серьёзное, - сказала Эммануэль.
- Можно попробовать нечто патриотическое, о родной земле, - продолжил я. - мы проливали нашу кровь, чтоб на полях росла морковь.
- Или кровь врагов, - добавила Эммануэль воинственно.
- А если нужно написать романтическое?.. - задумался Деэ.
- Во мне к тебе вскипела кровь, я подарю тебе морковь, - сочинил я.
Деэ проводил много времени с де Шарнассе, который также был в трактире, - но к де Шарнассе я точно не стал бы обращаться за помощью. Я подозревал, что это он мог оговорить меня перед кардиналом, чтобы избавиться от меня, и я мог только гадать, стоит ли предупредить о нём Деэ или же они заодно. Когда я в очередной раз говорил о лишениях, которые терпел в дороге наш театр, и о том, как коротка жизнь бродячих актёров, он пожелал мне признания.
- Спасибо... Но признание в карман не положишь, - пробормотал я ему вслед.
Тут же, конечно, пришлось оговориться специально для монаха, что нам не нужно другой награды, кроме той, когда публика уходит с поучительных спектаклей с новыми мыслями. О, как часто я умирал на сцене, ведь зло должно быть наказано, - неужели монах этого не оценит?.. Я подумал, что монастыри отнюдь не бедствуют, и если им щедро жертвуют миряне, то почему бы и монастырю не пожертвовать в пользу бедного скитальца. Мне захотелось поделиться и с монахом своей историей.
- Давненько я не исповедался, - заговорил я.
- Я простой монах и не могу принимать исповедь.
- Мы проезжали через многие глухие места...
- И что же вам мешало исповедаться? Времени не находилось?
- Не везде можно было найти церковь! Там, где мы проезжали храмы и монастыри, я, конечно, исповедался, но сейчас почувствовал, что не делал этого уже давно.
- Это похвальное желание. Но вы ведь направляетесь в Париж?..
- Да, в предместьях Парижа много прекрасных монастырей и храмов.
Что ж, он положительно был не любопытен, и я отложил попытку до лучшего времени.
Рассказывали байку об ирландских монахах, которые везли в Ватикан бочку пива, дабы получить разрешение употреблять пиво в пост, - по дороге пиво испортилось, и употребление его было признано умерщвлением плоти. Вновь говорили о диковинной Московии. Я почти уже смирился, что актрисы хотят увидеть Париж хотя бы одним глазком - а потом, так уж и быть, ехать дальше. Но тут обо мне вспомнила Шарлотта де Мезьер, что прибыла в компании де Курменена и де Шарнассе.
- Вы тоже обознались, и вам я тоже сейчас объясню, почему, - и я увёл её из зала.
Она не стала говорить в коридоре, а вошла в пустую комнату, как бы то ни было предосудительно.
- Видите ли, я в бегах, - завёл я привычную шарманку. - Меня арестовали бог весть за что...
- Я знаю, - сказала она неожиданно. - Но я подавала петиции. Я думала, вас оправдают.
- Куда там! - я скорбно покачал головой. - У меня выпытывали что-то про заговор против самого министра, есть ли у меня соучастники, а я ничего не знал. Меня наверняка казнили бы, но я чудом успел сбежать, в одной рубашке, и актёры, эти святые люди, подобрали меня.
- Что же за заговор такой, если де Курменена сослали в Московию, а вас чуть не казнили!..
- Должно быть, кто-то из наших общих знакомых повесил на нас свои грехи. Теперь я никто, я лишился всего, но могло быть много, много хуже!..
- Вы талантливы. Вы можете писать пьесы...
- О, эти превратности судьбы, когда с одной стороны хочешь признания, а с другой понимаешь, что слава тебя погубит!
- Я могла бы написать о вас в своём романе. Разумеется, под псевдонимом.
- Я боюсь, что по обстоятельствам могут узнать... Хотя мало ли поэтов, безвинно пострадавших и гонимых! Быть может, это послужит кому-то уроком.
- Я могу помочь вам чем-то ещё?
- О, лучше не связывайтесь с этим делом, я не хочу погубить ещё и вас! Если в Париже меня узнают, мне вновь придётся бежать, и оставить позади этих прекрасных людей, актёров...
- Они знают?
- Не всё. Только то, что меня ищут.
Мадмуазель де Мезьер достала брегет с массивной гравированной крышкой и протянула мне.
- Держите. Это можно продать, хватит на первое время.
- Благодарю вас! - я положил брегет в свободный карман. Жизнь налаживалась на глазах.
- Она вас помнит, - проговорила Шарлотта негромко.
- Ох... а я даже ей не писал. Как вы понимаете, в моём положении это было невозможно...
И, признаться, я вовсе о бывшей невесте не вспоминал.
- Я понимаю. Это правильно. Писать было бы опасно.
- Но порой мне хотелось! - драматически заверил её я. - Одинокими ночами, когда я вспоминал, кем был прежде, я писал письма... и сжигал...
Но она уже, казалось, не слушала и выходила из комнаты.
С кольцом и брегетом я превращался почти в богача. Но удача улыбнулась мне снова: я заметил, что под диванной подушкой, на том месте, где сидел маркиз де Люс, остался лежать брегет, вероятно отцепившийся от его камзола. Я сел на освободившееся место и незаметно запихал брегет в другой карман. Этот брегет был попроще того, что покинул мадмуазель де Мезьер, но подаркам судьбы в зубы не смотрят!
Все три актрисы тем временем куда-то удалились в компании Деэ. Я за них не беспокоился. Но затем они с заговорщицким видом позвали в соседнюю комнату меня и сообщили, что написали маленькую сценку в стихах, чтобы разыграть её перед собравшейся публикой имеющимся составом. Для меня они записали реплики на бумажке, а свои роли запомнили. Мне предстояло изобразить купца, отца трёх дочерей, который спрашивал, что привезти им в подарок, - при этом я сам не знал, что они ответят, и мог лишь надеяться, что в стихах не будет ничего непристойного.
- Наши актрисы хотят представить вам экспромт, который сочинили сами, - поучительную сцену из купеческой жизни! - объявил я, и мы начали.
Всё прошло хорошо. После представления нас спрашивали, в чём же мораль экспромта.
- В скромности, - предположил я. - Нужно довольствоваться тем, что имеешь.
Монах добавил, что во всех странах носить шелка дозволяется только дворянам, следовательно, дочери купца не могут о таком даже и мечтать. Актрисы были умницами и добавили, что и мужа следует искать добродетельного, а не такого, какой покупал бы шелка.
Я пригласил публику приходить на наши более длинные спектакли, и, похоже, постояльцы оценили таланты наших актрис по достоинству. Эммануэль уговорили спеть. Меня она попросила было почитать стихи, но я не захватил их с собой.
Мартину, которая мёрзла в своём платье, надетом явно не по погоде, уговорили закутаться шалью. Особенно на неё ругался монах, напоминая, что от простуды можно схватить лихорадку.
- Был у меня знакомый бродячий циркач, так у него от лихорадки умерла обезьянка, - припомнил я. - И остался он без единственного средства к существованию.
Почему-то Мартина меня чуть не убила.
К концу вечера все гости по непонятной мне причине уверились, что я не хотел ехать в Париж, а актрисы обещали прикрывать меня своими юбками из-за эпиграммы. Видимо, в их представлениях эпиграмма была самой частой причиной, по которой поэтам грозило преследование. И хорошо: если бы говорили о дуэли, мне было бы сложнее завоевать расположение монаха. Впрочем, он сам упоминал, что до того, как стать монахом, он был военным, а маркиз де Люс шутил, что у того из-под сутаны шпоры видны. Не так-то прост был этот монах.
- Так вот, об эпиграмме, - решился я, обращаясь к монаху. - Вы кажетесь мне человеком сострадательным, поэтому, хоть вы и не принимаете исповеди, давайте-ка я вам всё расскажу.
Мы вышли в ту же комнату, в которой мы говорили с мадмуазель де Мезьер.
- Так о чём была эпиграмма? - деловито спросил он.
- В том-то и дело, что никакой эпиграммы и не было! Я пострадал совершенно без вины. Меня схватили и допрашивали о каком-то заговоре против министра, о котором я и не слыхивал. В камере я только и делал, что молился...
- Это правильно, - одобрил монах.
- ...И спасся я не иначе как господним провидением. Когда меня везли из Бастилии, у кареты сломалось колесо, и мне удалось бежать - разве это не чудо? С тех пор я в бегах...
- Не может быть, чтобы вас арестовали совсем уж без причины, - перебил меня монах. - Может, кто-то из ваших друзей всё же высказывал опасные мысли, не припоминаете?
- Ну что вы!.. Но у меня было много знакомых, многие заказывали у меня стихи. Быть может, некто просто скинул свою вину на меня.
- И вы знаете, кто это может быть?
- Нет, я не могу никого обвинять без доказательств...
Он расспрашивал как судья, а не как духовное лицо. И поскольку он был настойчив, я решил всё же отплатить де Шарнассе за его жадность, хотя бы намёком.
- Если у вас нет вовсе никаких предположений, кто мог вас так подставить, то вы либо глупы, либо очень плохо разбираетесь в людях.
- Я могу предположить, что это был один тип, отиравшийся в литературных салонах. Сам он не писал, но живо интересовался поэтами и литераторами. Мне казалось, что не просто так он ими интересуется...
- Что ж, хорошо. Его фамилия?
- Фамилии я не помню, мы не были близко знакомы. - я решил быть осторожней: если монах, чего доброго, устроит мне очную ставку с де Шарнассе, всегда смогу сказать, что вовсе не его имел в виду. - Да и что вам даст его имя?
- Может, я смогу вам помочь.
- Я не прошу помощи, кроме, разве что, убежища, которое мог бы дать мне монастырь, если мне вновь придётся скрываться...
- Уйти в монастырь вы всегда успеете. Не хотите ли вы послужить Франции?
Вот это поворот, любой драматург бы обзавидовался.
- Хочу, - согласился я, почуяв, что от таких предложений опасно отказываться.
- А кардиналу?
- Интересы кардинала совпадают с интересами Франции, разве нет?.. - уточнил я.
- Разумеется. Ну что, вы готовы?
- Если мой арест не станет препятствием... и я так мало что умею...
- Это ничего. Франции нужны такие молодые люди, как вы.
- Что ж, в таком случае спасибо за доверие. В конце концов, я быстро учусь.
Монах протянул мне деревянные чётки и назвал адрес в Париже, по которому следовало явиться и предъявить их в качестве пропуска. Поблагодарив, я не без труда затолкал чётки в карман - карманы у меня уже закончились. Конечно, чётки - не кольцо, их не продашь, зато знак покровительства кардинала мог ещё как пригодиться в жизни.
В зал я вернулся, надеясь, что по моему замысловатому лицу можно прочитать, что беседа с монахом принесла мне утешение. Но нашего отсутствия, похоже, и не заметили: господа дипломаты играли в фанты, и шляпу Деэ напоследок надел мне на голову. Они с де Шарнассе удалились, а когда я поправил шляпу, на меня высыпались бумажки с латинскими пословицами.
Гость с пистолетом достал откуда-то гитару, стал играть и петь. Я думал было подпевать, но поперхнулся вином и закашлялся. Дамы восприняли это с таким беспокойством, что мне пришла в голову идея сказаться больным после застенков Бастилии и намекнуть де Люсу или де Шарнассе, что у бродячего поэта нет средств на лечение. Однако всё вышло куда интересней.
Констанция тоже была здесь. Почти всё время она тихо вышивала в уголке, но когда я оказался рядом, вдруг грустно сказала:
- Хватит делать вид, что ты меня не узнаёшь...
- Тебе лучше забыть меня, - заверил её я, когда мы вышли в коридор. - Прежнего Жан-Жака больше нет. Я теперь в бегах.
- Ты исчез так быстро, даже не попрощался.
- Я не мог попрощаться, я не мог даже забрать свои вещи! Я сбежал в одной тюремной рубахе, с пустыми руками, скрывался, и в моём положении нельзя было даже писать.
- Может, ты подашь прошение, и тебя оправдают?
- О нет, об этом не может быть и речи. Обвинение слишком серьёзно. Меня подозревали в заговоре против кардинала, меня могли казнить... А я даже понятия не имел, какие ещё имена соучастников и заговорщиков у меня выпытывали, - наверняка кто-то просто меня подставил!
- Мы верим, что ты ни в чём не виноват. Моя матушка помнит тебя и говорит, что благословит нас, если ты вернёшься.
- Ох, в самом деле?.. - сказать по правде, я был напуган. Если целых две женщины считают, что ты помолвлен с их воспитанницами, лучше всего будет не встречаться с обеими.
- Да, конечно. Можно ли тебе чем-нибудь помочь?
- В это дело лучше не вмешиваться. А я сегодня уже встретил стольких людей, готовых мне помочь... Если в Париже меня узнают, я, быть может, смогу укрыться в монастыре.
Я понимал, что Констанция бедна и едва ли оставит мне на память что-нибудь ценное, но судьба вновь преподнесла мне неожиданность.
- А если перекроют заставы?..
- Едва ли их перекроют ради меня одного и так быстро.
- Тоже правда. Но если окажешься в Париже и тебе понадобится помощь, приходи по этому адресу...
И она, совсем как монах недавно, назвала адрес и заверила, что если я сошлюсь на её имя, мне помогут. Вот чудеса! Монахи, работающие на кардинала, - это понятно. Но на кого может работать дочь квартирного хозяина? Может, нынче и кошки на кардинала работают?..
Я поблагодарил Констанцию и, кажется, на прощание выдал ещё какую-то театральную чепуху о том, что её не забуду и всё такое.
Уже стемнело, когда явился почтальон с единственным письмом на имя барона де Шарнассе. Сразу после этого неизвестный гость с пистолетом справился о погоде и, услышав, что метель утихла, засобирался в дорогу, несмотря на поздний час, как если бы также получил срочные известия, быть может устные. На прощание он подарил Эммануэль своё кольцо и умчался, оставив и гитару, и пистолет. Что могло настолько взволновать его - бог весть.
- Что делать с кольцом - не знаю, - сказала практичная Эммануэль, - А пистолет всегда пригодится.
- Пистолет возьми себе, а кольцо можешь мне отдать, - попытался предложить я. - Я его продам.
- Нет, подарки не продают.
Что ж, у меня и без лишних подарков было на что податься из Парижа... а вот хотя бы и в Италию. Где потеплее.

Итоги и благодарностиЧто делать с двумя явками, Жан-Жак пока не решил. Сдать явку Констанции кардиналистам не позволяет совесть - он всё-таки не настолько сволочь, чтобы Констанцию губить, она хорошая. Сдать явку кардиналистов товарищам Констанции мешают смутные ощущения, что, во-первых, товарищи идейные, а идейные не заплатят, а во-вторых - что явка и так наверняка известная. Так что он, скорее всего, на обеих явках постарается получить какой-нибудь стартовый квест с предоплатой и потом уже смыться. Или просто сразу смыться
Спасибо Вере за ещё одну предновогоднюю историю, ламповую и интересную, за кусочек литературной эпохи, в которую всегда так приятно окунуться.
Спасибо соигрокам и завязкам, которые не потерялись и дошли до меня!
Спасибо прекрасным актрисам - Ортхильде, Асмеле и Дикте! Боюсь, я вам не додал внимания, за что очень извиняюсь. Жан-Жак - эгоистичная свинья.
Спасибо Айко за Деэ, Ханне за Шарлотту, Ранвен за Констанцию! Вы так трогательно и горячо сочувствовали Жан-Жаку. Он совершенно не заслуживает таких друзей.
Спасибо Кервену за Рошфора - какой классный был образ, как дивно ты палился! Самая лучшая вербовка эвер.
Спасибо Дракону за наблюдательного и ехидного де Люса - Жан-Жак всю дорогу его опасался, так и мерещилось, что господин маркиз всё про всех знает и понимает, но никому не скажет.
Спасибо Эри за неведомого мне по-прежнему вояку с гитарой, за песни особенно - песни были очень кстати, добавили и атмосферы, и праздничности.
Спасибо Дите за де Шарнассе, его очаровательную серьёзность, выспренные речи и латынь.
Всех люблю, со всеми хочу ещё плаща и шпаги! *смотрит на Дикту глазами*

Вот и отчитался о последней игре сезона-19. Первая игра сезона-20 - уже завтра! Сиречь сегодня.