У каждого свои ассоциации с народовольцами (если они есть), а со мной когда-то на заре юности случились "Конь бледный" и "Конь вороной" и я не остался прежним. Поэтому я и попросился в тюрьму. Далее о предыгровомПоскольку сидельцы были явно укомплектованы - был готов ехать сочувствующим, которого арестуют по игре и который, если что, сможет сдать остальных. Получилось примерно наоборот: никаких контактов с подпольем у меня не было, я долго боялся, что меня вообще не арестуют, зато потом...
Казалось бы, Николай - очередной персонаж зоны комфорта, мой цатый "хороший мальчик". Эдакий Кристофер на отцовских сундуках, занятый в первую очередь наукой. Но - одна родственная завязка перед лицом бессмысленной и беспощадной следственной машины стоит дороже полудюжины "общих дел". И сложилась история не об идеологии, а о семье - дополненная не менее прекрасной историей о студенческом братстве.
Ввиду близости Самайна на подготовку меня хватило предсказуемо никак. Всякое про эпоху - перечитал, а попытка освежить в памяти хотя бы школьный курс химии провалился, поскольку невозможно освежить отсутствующее. Благо на игре, где не моделируется учебный процесс, можно выехать на околонаучных баечках Ну и неплохо было бы мне в рамках подготовки запилить студенческий чат, но взлетело и так.

День рождения был волшебен и после него я даже перестал быть простуженным, но исчерпал запас социальности и в пятницу мог делать ничего. А сделать надо было хотя бы минимальную уборку к сыгровке Дурмштранга, которая должна была пройти у нас вечером. Далее о доигровом пожизнякеВ результате на электричку, проходящую Рабочий посёлок, я не успел, выбегал из дома очень быстро, забыв галстук и пальто и купив из еды только дошираки.
С утра я своевременно (нет) обнаружил отсутствие добиралова, а где добывать добиралово времён Трёх дней - в умыле, в почте, в волшебном шаре - не знал, так что потребность упасть кому-нибудь на хвост была актуальна как никогда. Подвернулись хвосты Амарта и Луара на Каланчу (а всё хорошо, что не Курский). Но доехал я впритык, и, не успев найти переход на нужную платформу, на экспресс мы опоздали. Очень стыдно, хоть и билеты нам продали не на экспресс. Ждать следующей собаки пришлось долго, благо вечера была ещё тёплыми.
На Курской к нам присоединился также опоздавший на экспресс Джонт. Вчетвером мы и погрузились в такси на станции (как только выбрались к признакам цивилизации), название которой упорно вылетает у меня из головы.
Как-то я на прошлой игре развидел и раззнал, ибо мало туда ходил, что третий этаж этого коттеджа похож на кладбище домашних животных, только не домашних. Мёртвый олень на лестнице, мёртвый лось в бильярдной, мёртвая косуля в спальне, и попробуй устройся так, чтобы их не видеть, а я в тот день один труп уже закопал. Ночью мы с Асмелой дружно решили спать не под косулей, а на другом диване. Но в остальном коттедж, конечно, хорош, особенно просторной "Сенатской".
В первую ночь я попытался лечь пораньше, но этот мастер привык засыпать под утро. В итоге примерно до утра я и не спал, дремал урывками, поймал идею на игру непосредственно картинкой в полусне. Придётся реализовывать, хоть пока и не понимаю, как.

Предыстория персонажаРод Миролюбовых был изначально священническим. Дед Николая был настоятелем сельского храма. Старший сын отца Даниила, Андрей, поступил в семинарию, а младший, Тихон, отец Николая, окончил гимназию, а затем университет. Когда Николай ещё под стол пешком ходил и учился буквы в слова складывать, отец Андрей умер, и Тихон Данилович взял в дом сына своего брата, Павла. Павлу было одиннадцать; он ушёл из бурсы и пошёл в училище, после уехал в Москву учиться на инженера.
Тихон Миролюбов посвятил себя науке, основал в университете Дубравника кафедру физической химии. Он не уделял сыну много времени, но его преданность науке восхищала и заражала, Николай тянулся за ним и постепенно втянулся. Даже крупиц отцовского поощрения интереса к химии хватило на то, чтобы Николай решил также стать химиком. Ввиду разницы в возрасте он толком не общался с кузеном о чём-то серьёзном, но привык воспринимать Павла родным человеком, к тому же, если отец находил время высказаться о происходящем в городе и стране, то говорил им обоим.
Из Москвы Павел писать перестал, а следом пришло известие о его аресте. "Процесс ста девяноста трёх" длился год, Павла оправдали, и профессор Миролюбов добился для него разрешения поехать на лечение в Швейцарию. Как раз вовремя: Павел успел уехать, когда последовал повторный приказ об аресте. Николай был уже не ребёнок, понимал, что означает обвинение в "пропаганде" - тогда немало студентов занималось просвещением и за это огребало, - но со временем всё как-то забылось, сгладилось. Николай, меря по себе, представлял, что Павел за границей продолжил учиться, даже немного завидовал.
Поступил Николай на химический факультет, куда же ещё. Два года назад профессор Миролюбов умер, от Павла по-прежнему не было писем; почти всё состояние отец завещал университету, на развитие кафедры и стипендии для одарённых студентов, но и Николай не бедствовал. Снимал комнату в хорошем доме поближе к университету, а в отцовском доме думал со временем основать музей. И вот наступил 1880 год...
...И сразу не задался. Одного студента-химика, Александра Конькова, едва успевшего поступить на факультет, посадили в тюрьму. Другой увлечённый химик, Владимир Орлов, всегда бывший болезненным, умер - и его бывшую гувернантку посадили в тюрьму, обвинив в отравлении. Немудрено, что оставшимися друзьями Николай более всего дорожил.

Николай Миролюбов. Отчёт отперсонажный. День IВ городе затеяли смену паспортов. Кто посвободней - успел пораньше, я же только вечером после лекций дошёл до почтового отделения и застрял в очереди. Когда вышел - уже сгустились октябрьские сумерки и на площади не было ни души.
- О чём задумался? - Вадим Богданов, филолог, в нашей компании единственный гуманитарий. Вот и душа.
- Да о том, что хотели в столовой собраться, да все уже разбежались.
Вадим, как обычно, не расставался с тетрадью и пером, выводя значки корней и приставок, похожие на диковинные узоры.
- А это у тебя что за шифр? - полюбопытствовал я.
- Это не шифр. Это я понять пытаюсь, откуда пошло слово "город". С одной стороны, "род" - в древнем славянском языке самый важный корень. С другой, есть в церковном наречии слово "град". Но в церковном языке буква "о" обычно выпадает, а в этом случае - прибавляется...
- Получается, два слова слились в одно? Это же почти целая формула.
- Так и есть. А ведь есть ещё тот град, который с неба сыплется.
- Ну, осадки тут точно ни при чём.
Подошёл Дмитрий Габричевский, с моего же факультета, на курс старше. Поинтересовался:
- У вас тут научный диспут?
- Нет, не диспут, поскольку я мучительно несведущ в филологии, - признался я. - Но слушаю с интересом.
Заодно я спросил у товарищей, видели ли они объявление о приглашении на тот научный диспут, что состоится на другой день в доме прокурора Гржимбовского. Диспут предполагался по женскому вопросу, с приглашённым австрийским учёным, в полдень.
- И в такую рань! - сокрушался я, как подошли посмотреть на объявление. - Но нужно попасть, всё-таки интересно.
- А с точки зрения какой науки будет рассматриваться женский вопрос? - озадачился Дмитрий. - С социальной, политической, культурной?..
- Да уж, они не указали, каких наук он доктор, - я смотрел на имя австрийского учёного. - Но не каждый же день заграничные профессора приезжают!
Супруга прокурора, чей дом был как раз напротив, заметила наш интерес и пришла на помощь. Я сказал, что мы гадаем, доктора каких наук они пригласили.
- Он доктор медицинских наук, - пояснила госпожа Гржимбовская. - Но достиг в изучении медицины таких высот, где медицинская наука уже переходит в социальную.
Мне сделалось даже немного неловко - медицина по женскому вопросу касалась, как мне думалось, только женщин, однако на диспут приглашались все желающие. Я представил себе нечто чрезвычайно прогрессивное, что вывело бы из тени ханжеских умолчаний женскую физиологию. Госпожа Гржимбовская особенно подчёркивала, что им не хватает участниц-женщин и чтобы мы пригласили своих знакомых.
Мы вернулись на площадь, к кафе. Там я стал замечать, сперва со спины, нового в городе человека, показавшегося мне смутно знакомым по голосу и манере держаться. Я присмотрелся пару раз - не может быть, должно быть мерещится, случается обознаться в толпе; но когда он сам обернулся ко мне и задержался взглядом, узнав, - сомнений не осталось.
Павел. Пашка, старший брат, последний родной человек.
- Какими судьбами?..
- Пойдём, поговорим.
Я спешно извинился перед Вадимом - Дмитрий как раз отошёл куда-то, должно быть встретил в кафе кого-то из семьи, - и Павел увёл меня с площади в узкий проулок. Его теперь можно было во всём принять за рабочего: возмужал, окреп, в простой одежде, загоревший.
- Как ты? От тебя ни весточки не было... Может, помощь какая нужна?
- А можешь помочь? - переспросил недоверчиво.
И сразу ясно стало, что речь не о крыше над головой, не о деньгах. Но если даже имя отца в своё время Павла не уберегло, то что я один, без отца, смогу?..
- Я знаю, что от меня мало помощи...
- А это только от тебя зависит, - оборвал Павел. - Если хочешь помочь, значит, сможешь.
- Конечно, хочу. Ты только скажи, что делать нужно, а я, как смогу, помогу - по-родственному... и вообще.
Странный выходил разговор. Я понимал, что для Павла важнее его тайное дело, нежели его собственное благополучие, и помощь касалась этого дела, а не наших семейных дел. Но на что я подписывался вот так заочно - не понимал. Мог бы и отказаться, сказать: не впутывай меня, у тебя своё дело, у меня своё. И разошлись бы добром. Но как остаться вовсе в стороне, потерять ещё и брата?.. Отец не этому нас учил.
- Вот что. Ты меня не видел.
- И не видел, и не узнал, само собой... И всё-таки - какими судьбами?
- Я ненадолго в городе. Вот вернусь, тогда и поговорим всерьёз.
- Проездом, значит?..
- Да. Проездом. Отца твоего не хватает...
- Не хватает чертовски. И тебя не хватало. Ты не писал...
- Не мог писать.
- Понимаю.
- Запомни, я телеграфист. Андрей Терехов.
Прорвалось в паре фраз что-то родное и вновь умолкло, чтобы не подслушали. Оба мы чувствовали, что разговор затянулся и меня могли хватиться.
- Я на Немецкой комнату снимаю, - выговорил я быстро. - Меня у хозяйки можно спросить, и у любого из студентов. И, это... береги себя.
- И ты себя береги.
Мы разошлись: Павел растворился в темноте, я возвратился к кафе.
- Дела соседские, - сказал я дожидавшемуся Вадиму.
- Соседские? Мне показалось, ты старого друга встретил.
- Да нет, просто знакомого. Удивился только, потому как раньше его совсем в другом месте встречал.
- Говорят, мир тесен, как чемодан: никогда не знаешь, кого за углом встретишь.
- И что завалится за подкладку, - подхватил я.
- А ещё говорят, бывает чемодан без ручки: и тащить тяжело, и бросить жалко.
- Главное, чтобы в чемодане что-то было, кроме нафталиновых шариков от моли.
- Например, дырка в той самой подкладке?
- Ну, дырка имеет мало ценности...
Заставила задуматься непрошеная экзистенциальность. Ведь бывают такие люди - как дырки в подкладке. Такие насквозь, навылет.
- А ты над чем сейчас работаешь? - прервал мои мысли Вадим.
- Да всё разбираю отцовские черновики. Вот нашёл записи о новом способе очистки серы в паровом котле. С его помощью можно сильно сэкономить на катализаторах*.
- Будешь экспериментировать?
- Ещё бы. Но для начала придётся восстановить чертёж. Чернила в одном месте совершенно выцвели.
- Но для вас, химиков, должно быть несложно восстанавливать чернила?
- Да, но там и чернил не осталось. Один оттиск почерка.
- Так и по оттиску можно...
- Я уже представляю примерно, как это буду делать. Сложность в том, что лист пожелтевший, хрупкий и может рассыпаться. Но, думаю, получится.
Тут к нам вновь присоединился Дмитрий - видимо, тоже заходил на почту.
- Ох уж эта смена паспортов!
- Мне не удалось вписать в графу вероисповедания "химик", - пожаловался я.
- О, и тебе тоже. Но химик - это не вероисповедание, это диагноз!
- Графа и граф... - задумчиво изрёк Вадим. - Что между ними общего?..
- Вот это интересно, - согласился я. - Особенно если учесть, что, насколько я помню, во всех других языках, и в английском, и в немецком, титул графа звучит иначе.
- Может, графы любят всё заносить в графу? - предположил Дмитрий.
- Надо найти какого-нибудь графа и спросить, - кивнул я.
- Графа, граница, пограничный... - бормотал тем временем Вадим. - Графин.
- Знаете театральную байку? - припомнил я. - Одному похмельному актёру суфлёр подсказывал: "В графине вы видите мать". Он взял со стола графин и спросил: мама, как вы туда попали?!..
- А ведь есть ещё такое слово, как эпиграф.
- И постскриптум, - добавил я. - Корни разные, а значение у них общее.
Вадим что-то записывал на ходу, а я уже увлёкся:
- Грамматика, граммофон, гранит... ну вот, теперь и у меня слова в голове крутятся.
- Мне интересно у вас узнать, как у химиков, - сказал вдруг Вадим. - Слова изменяются со временем и не возвращаются к исходному состоянию. Так, как говорили прежде, уже не говорят сейчас. А химические вещества? Когда они изменяются, их тоже нельзя вернуть к прежней форме?
- Вода может стать паром... - начал Дмитрий.
- ...И пар может конденсироваться, - продолжил я. - Новые слова, как мне кажется, прививаются к языку как сорт к яблоне. После этого она уже не будет приносить дикие яблоки.
- Но яблоня может одичать, - возразил Вадим.
Тоже правда. Может ли одичать язык? Если какая-нибудь глухая деревня окажется отрезанной от просвещения - забудут ли там некоторые слова за ненадобностью, не начнут ли говорить так же, как говорили их предки?..
Пока я задумался об этом - пропустил, как разговор о яблоках продолжился разговором о заплесневевшем варенье.
- Мне вместо "варенья" послышалось "акварель", - сказал я. - Помнится, в детстве у меня завелась плесень в баночке с гуашью...
- Цветная? - поинтересовался Дмитрий.
- Нет, скорее белая. Она приятно пахла и красиво выглядела под микроскопом. Как вы понимаете, с рисованием у меня не задалось, зато с химией...
- Микроскоп был отцовский?
- Ещё бы. У него их было несколько, и он выделил мне один, старенький.
Поздним вечером начинало холодать, а столовая наверняка уже закрывалась, и я пригласил друзей к себе, в тепло. Вадим попрощался по дороге, Дмитрий пошёл со мной. Однако, помимо паспортов, в городе меняли и замки, а ключа я пока не получил, отчего хозяйку, Еву Николаевну, пришлось дожидаться во дворе.
Послушали, как дамы напротив жандармского управления говорят о свершившихся недавно покушениях. Уже известно было, что в приёмного брата Дмитрия, жандарма Михаила Граевича, стреляли на вокзале; какой-то ещё злоумышленник, как рассказывали дамы, - не вспомню, у нас в Дубравнике или же нет, - пронёс взрывчатку в участок под видом книг и трижды уронил эти бутафорские книги оземь, не снискав ничьего внимания, прежде чем они взорвались. Мне это показалось неправдоподобным: ведь муляж книг не рассыпается, как настоящие книги, что с первого раза вызвало бы подозрения.
- Слышал? - наставительно спросила Дмитрия его мачеха Анастасия Павловна. - Не стоит носить взрывчатку в книгах. И в кармане. А лучше вообще не носить.
Они шутили о таких вещах... не иначе как произошло это всё же где-то далеко от Дубравника.
- А я слышала, что в государя императора стреляли прямо на площади. Но он убегал, петляя, как заяц, потому в него не попали.
- А не стыдно ли императору убегать как зайцу? - усомнился я. - Разве он не был вооружён?
Сошлись на том, что при императоре должна была быть вооружённая охрана.
- А на английскую королеву покушались больше десяти раз...
Вдруг, как начали обсуждать арестованного, того самого, что стрелял, - Анастасия Павловна, как жена адвоката, его видела, - появился Павел и стал о нём спрашивать:
- А была ли у него борода?
- Нет, не было. А почему вы думаете, что у него должна была быть борода?
- А мне просто интересно стало. У всех сочинских была борода. Что-то вроде опознавательного знака.
- Значит, все, кто бороды не носит, те не с ними и им враги?..
- А он, наверное, был блондин? - продолжал Павел.
- Нет, брюнет. А с чего вы взяли, что блондин?
- Я подумал, что если у него борода не растёт, то он чухонец, а чухонцы светловолосые.
Тут из дверей жандармского управления вывели под конвоем самого арестованного. Бороды у него в самом деле не было, а только тёмные кудри, и не представлялось возможным определить его возраст. Одна из дам, вероятно от волнения, уронила шляпку. Другие пошутили, что хоть не динамит. Павел тем временем разговорился с недавно прибывшей в город молодой учительницей Катериной Фёдоровной и вызвался проводить её до почтового отделения. Мне показалось, что говорили они как знакомые, по крайней мере - доверяющие друг другу.
После того госпожа Гржимбовская заговорила со своим мужем, также вышедшим из управления после поздней работы, и пересказала ему наши байки о бородатых бандитах, которые бьют безбородых, - похоже, приняла Павла за ещё одного студента. Дмитрий же подошёл к дочери жандармского полковника, Елене Орловой, за которой уже некоторое время ухаживал. Затем все женщины ушли в кафе, а мы с Митькой зашли в аптеку, раз уж оказались неподалёку.
Глядя, как он покупает пузырёк серной кислоты, я решил, что и мне стоит пополнить запасы, пока в аптеке оная была: и на учебную практику, и на опыты по отцовским записям должно было хватить.
- А натрию не привезли? - спросил я аптекаршу Анну Васильевну. - У меня последний кусочек кончается.
- Нет, ничего нового не привозили. Вот, говорят, в Петербурге модно лечиться хиной...
- Так ей и раньше лечились.
- А теперь ей лечатся от всего подряд, даже когда не болеют.
- От меланхолии лечатся, самого петербургского заболевания.
Отлив себе в перчатках немного кислоты и пообещав вернуть пузырёк, как закончится, я попрощался с Дмитрием, - мученика семейной жизни ждали уже дома.
Анна Васильевна записала мою покупку карандашом в большую тетрадь и посетовала, что из-за жандармского управления всё теперь приходится записывать: говорили, что кто-то отравился морфием.
- Талантливый человек и касторкой отравится, - заметил я.
- И со стула упадёт, - согласилась Анна Васильевна. - Да и после того, как одного вашего арестовали...
- Если один студент под подозрением, значит, и все студенты?.. - проворчал я. - Это всё равно что считать, что если один бородатый - вор, то все бородатые - воры.
- А слышали о спиритическом сеансе? Не у вас ли проводился?
- Нет, у нас спиритических сеансов не бывает. Только спиртовые.
Расплатившись за серную кислоту, я ушёл в свою комнату и спал дурно, словно от какого-то предчувствия. Не зря вернулся Павел после свершившихся арестов...

* имеется в виду процесс Клауса. По неподтверждённым сведениям, до 1883 года, когда он был изобретён Клаусом, похожие опыты проводились химиками в других странах, в т.ч. в России.

Прерываюсь потому, что на носу мой Самайн, после которого я буду ещё некоторое время орать, а держать пост в черновиках не хочется. Продолжение обязательно последует