Надежда Лазоревская. Отчёт отперсонажный. Часть IIЕщё несколько дней прошло. Покуда не голодали: мужики наловили рыбы, Степан сварил ухи. Пришла матушка Ефросинья, сказала, что Трезор потерялся.
- Он умный, наверняка вернётся домой, - заверила её я.
Софи пошла его искать. Я сказала, чтобы не ходила по деревне одна, но она обещала, что пойдёт только до людской. Трезор так и не нашёлся: видимо, первым почуял, что к поместью приехал новый отряд французов. Французы прошли в горницу, спросили:
- Где хозяин?
- Хозяйка сейчас спустится, - говорю.
Настя вышла к ним, и ей сказали, что их командир хочет с ней поговорить. Тревожно, конечно, но Настя с ними пошла. Софи подалась было следом, но я её в дверях перехватила: нас не приглашали. А она в горнице возьми да скажи сбежавшимся дамам, будто Настю арестовали.
- Как арестовали?! В чём её обвиняют?
- Не арестовали, а позвали поговорить, - объяснила я. - Не в чем её обвинять.
Никакие французы так не злили, как распространение паники среди своих же. Мы вышли на крыльцо, и оттуда было видно, как Настю сопроводили на холм, где спешился французский командир.
- А если её обвинят в том, что майор погиб? Она тут всё-таки за всё отвечает.
- Её просто вызвали на разговор. - Моё терпение было как будто безграничным. - Так принято и так правильно: говорить сперва с хозяевами.
- Ей на скамью предложили присесть, - заметила Алина Гавриловна. - Явно вежливо к ней обращаются. А этот новый француз - большая шишка: вон как наш полковник перед ним лебезит.
- А если всё-таки арестуют?..
- Не все такие, как был майор, - напомнила я. - Он один такой был сумасшедший.
Настя возвратилась и сказала, что новый полковник хочет говорить со всеми, и надобно собрать двор. Все вышли из людской, столпились на пороге. Я сказала, что лучше на солнышко выйти, они осмелели, потянулись к холму. Новый полковник со знанием место выбрал: стоял на холме, как на сцене. Речь его переводил толмач на русский.
Говорил, что он прибыл от маршала Нея, что мы должны ему сообщать, ежели терпим какую обиду от ранее расквартировавшихся французов или от местных жителей, что он хочет быть посредником между французами и нами. Затем велел составить опись всего имущества - это покуда звучало разумно.
- У меня приказ забрать треть вашего имущества на нужды великой армии. Мы проведём обыск и сверим найденное с описью, и всё, что в описи не будет указано, также будет принадлежать нам.
- Это что же, старые юбки забирать будут? - удивилась я.
- Ежели у меня два сапога, то, стало быть, заберут один сапог? - недоумевал Макар.
- Один сапог от двух - не треть, а половина, - сказала я. - Подмётку, может, заберут.
И Настя говорила:
- Не могу я больше горевать. Слишком много уже потеряли. Уж лучше смеяться.
- А это что же, сам Наполеон? - спрашивала Ульянка. - Вон какой красивый.
- Нет, это не Наполеон, - заверили её.
- Наполеон, говорят, урод, - добавила я.
- Да, он коротышка.
Мы ещё у холма стояли, как переводчик отделился от прочих французов и направился к нашему дому.
- И зачем он в дом идёт, если там нет никого?.. - я огляделась - Насти не было. Пришлось мне идти догонять незваного гостя, и Катрин за мной.
- Мимо прошёл, - сказала она удивлённо.
И в самом деле француз не стал заходить в дом, а зашёл за угол, затем вернулся.
- Эй, человек, - позвала я издалека. - Вы что ищете?
- Осматриваюсь просто.
Подошёл, улыбается. Я и припомнить не могла, чтобы кто-нибудь из французов вот так, как человек с человеком в мирное время, со мной говорил. Даже спросить захотелось:
- И как вам здесь?
- Деревьев много.
- Это плохо?
- Много деревьев - много партизан.
- Партизаны на деревьях не растут.
- Они за деревьями прячутся.
- Вы думаете, у нас такие тощие партизаны?..
- Где же вы выучили так хорошо русский язык? - присоединилась Катрин к разговору.
- Я был в России гувернёром... - стал рассказывать переводчик.
- О, вы нашли друг друга, - порадовалась я.
Переводчик - не военный, его не боишься, хоть он и при оружии; а гувернёр - почти что наш. Спросил, нет ли вина, Катрин ответила, что самогон только, - а он знал, что такое самогон, поскольку был из Смоленской губернии.
- Может, о сортах самогона лучше за чаем поговорить? - пригласила я. - Всё же холодно.
- Или за самогоном.
- Или так.
Но толмача позвала служба, а к нам подошла Настя и повела в дом. Француз-полковник собственной персоной догнал нас и добавил то, что не сказал при всех:
- Также по закону любого, кто укрывает у себя лиц, злоумышляющих против французской власти, ожидает расстрел.
И ушёл. Будто партизаны у нас в погребе, а не в лесах живут.
- Хрен редьки не слаще, - заметила я.
Немного времени спустя вошли французы и стали всё в горнице обыскивать. Открывали шкафы, везде заглядывали.
- Что вы ищете? - спрашивала я. - Вам подсказать, быть может?
- Ищем ценные вещи.
- Вы и жемчуга с женщин срывать будете?
- Жемчуга нам без надобности, а подойдут серебряные подсвечники. К личному обыску мы приступать не станем, если только вы ничего не прячете.
- Вы думаете, мы подсвечники под подолами прячем? - изумилась я. - Может, ещё и зажжённые?
- А ты за словом в карман не лезешь, - одобрил один из французов и локтем меня пихнул, будто товарища. Может, я и перегнула с шуткой, да терять в самом деле уже нечего.
- Что же, совсем ничего нет?
- Это не самый богатый дом, - сказала я.
- Не верю я, что те украшения, что на вас, дамы, - это всё, что в доме есть.
- Шкатулка наверху, - и Настя пошла наверх, а французы потянулись за ней.
- Лучше шкатулку сюда принести, чем вам наверх таскаться, - сказала я.
Французов в покои пускать неприлично всё же. Хоть я и ожидала, что они захотят всё своими глазами осмотреть, они послушались и остались внизу.
Посреди обыска сунулся в дверь лесник Макар. Я вышла к нему, пока французы, чего доброго, его не заметили:
- Кыш. Срочное что у тебя?
- Да вот письма передали, вам и барыне.
Я взяла один конверт: и в самом деле моё имя.
- Барыня занята.
- Так вы передайте, что я здесь. А письмо лучше спрячьте и французам не показывайте.
Настя вынесла шкатулку с украшениями да шкатулку с серебряными ложками, а мне пришлось при французах сказать ей, что её ждёт Макар с письмом. Французы всё записали - точнее, толмач был и за писаря, - и сказали, что пойдут осматривать скотный двор.
Проводив французов, я увидела, что Алина Гавриловна сидит на своём месте ни жива ни мертва. Я подошла, взяла её за руку, спросила:
- Что тебе сказали? Кто тебя обидел?
- Не нужно сейчас об этом говорить, - сказала Катрин и отвела меня в сторону. - Она увидела человека, которого давно ждала, а он пришёл с вражеской армией.
Это о гувернёре, значит? Я заметила, что когда французы в горницу вошли, он к ней подошёл, как будто к знакомой. Да если бы я в самом деле кого-то ждала, то мне было бы всё равно, с какой армией он бы вернулся, - только бы вернулся. Вот только я уже давно никого не ждала.
Мы вышли на крыльцо. Катрин беспокоилась:
- Если всё заберут, то как же мы зимой с голода не умрём?
- Ничего, прокормимся. Есть рыба, есть дичь, есть грибы, ягоды, яблоки…
- Из яблок они хотят сделать сидр.
У проходившего мимо француза-полковника она стала спрашивать, как они берут в армию переводчиков. Вот и что ей за печаль? Так, чего доброго, и её заберут, а куда мы без неё?
Когда французов поблизости больше не было, я достала письмо и распечатала. Вновь писал Владимир; об Андрее Кирилловиче он ничего не знал, а дальше я и читать не стала, проглядела мельком. Писал, что здоровье его неважно, - но раз силы были писать, значит, не помирает. Сколь долго ещё он будет напоминать мне о моём позоре, о том, как он же меня и отверг, как наскучившую забаву, а нынче от скуки вспомнил?
- С вами всё хорошо? - спросил Макар. - Может, доктора позвать?
- Нет, уверяю вас, я хорошо себя чувствую.
Неужто я ещё бледнеть не разучилась? И из-за кого - из-за него... кто и не стоил этого вовсе.
От французов пришёл Карл Иванович и принёс дурную весть: полковник велел расстрелять одного крестьянина, ежели не найдём ему вина. Следом за ним вошёл капрал:
- Неужели у вас вовсе никакого вина нет? Самогон ваш пить невозможно.
- А откуда ж ему взяться? - спросила я. - Мы нового вина не покупаем, а всё, что было, прежние французы давно выпили. Вон, и пустую бутылку в углу оставили, даже не прибрали за собой.
- А что если ему в пустую бутылку налить чего другого? - нашёлся Пётр Петрович. - У меня спиртовой настой есть на целебных травах. Как думаете, ему сгодится?
- Сгодится.
- Надеюсь, вино не красное было, - доктор подобрал бутылку и разобрал ярлык. - Нет, шампанское. Подойдёт.
И он унёс бутылку в свою комнату, вернулся и передал её капралу. Мы вышли на крыльцо, чтобы взглянуть, как понравится полковнику подношение. Полковник принял бутылку, сделал глоток и вовсе не изменился в лице.
- Но есть вторая плохая новость, - сказал Карл Иванович. - Расстрелять кого-то он всё равно хочет.
- Так мы же дали ему вина!
- Я его сперва неверно понял. Это между собой не было связано: вина он просил просто так. И хочет, чтоб мы выбрали кого-то одного, кого он расстреляет за смерть майора.
- Так ведь тот, кто бомбу кидал, уже погиб, - возмутилась я. - А ежели хочет злость сорвать, так пусть по бутылкам постреляет, а не по живым людям.
- Поди разузнай, - попросила меня Софи.
Я пошла к людской, где вокруг полковника столпилась вся дворня. Я подоспела как раз вовремя. Через переводчика полковник говорил, что по законам военного времени должен был бы расстрелять десять человек за смерть офицера, но поскольку он милосерден, то расстреляет одного, которого выберем мы сами. Давал он на это десять минут.
- Что ж за законы у них бредовые, - подивилась я.
- Так ведь тот, кто майора убил, погиб уже,- недоумевали люди. - Вот один человек и есть.
- Ну, стало быть, ему нужно два, кто ж его разберёт?
Подошла Софи, спросила, что полковник говорил.
- Да всё то же, что мы уже слышали, - сказала я. - Хочет, чтобы мы выбрали одного, кого он расстреляет.
- И что же делать теперь?
- Да ничего не делать. Пусть сам выбирает. Хочет, чтобы мы его грех на душу взяли, но не бывать тому.
- Так как же ничего не делать? - засуетилась Софи.
- А что мы против него сделаем? Но если выберет одного, а выйдут и встанут перед ним все, то всех он расстрелять не сможет.
- А если сказать ему, что выдадим партизан, да заведём его на болото? - говорила Анисья. - Ты, Степан, болото знаешь?
- Я вам что, Сусанин? - тоскливо спрашивал Степан.
- Так ведь у него получилось.
Карл Иванович подал французам готовую опись имущества, а они указали на то, что он не вписал крепостных, которые по нашим законам также нам принадлежат.
- А раньше говорили, что не нужно людей вписывать, - сокрушался Карл Иванович. - Опять они друг с другом не договорились или неверно перевели.
- Я ведь им все бумаги показала, и купчую также, - недоумевала Настя.
Подошли и деревенские:
- Наши чиновники точь-в-точь такие же.
- Это что же, вписывать поимённо?
- Напишу просто: триста душ, - решил Карл Иванович.
- В описи должно быть всё, что представляет ценность для армии, и в доме, и во дворе, - вмешался полковник.
- Так, может, и деревья вписывать? - удивилась я.
- Нет, деревья не нужно.
- Но ведь у них тоже ценность есть, их можно продать на дрова.
- И озеро нужно вписать, одна штука, - подсказала Анисья, когда полковник удалился.
- Мне кажется, лучше обойтись без излишнего сарказма, - возразил Карл Иванович.
- Так ведь они треть крестьян заберут, - воскликнула Катрин. - Может, им прямо сейчас всем вольную подписать?
- Не всё так просто, - сказала Настя. - Для этого надобно в город ехать, с наследством разбираться, бумаги собирать...
Полковник сообщил, что у нас осталось несколько минут на то, чтобы выбрать жертву, и что сам он в лес за партизаном не пойдёт, покуда мы сами его не приведём. Он вернулся на холм ждать, и все ждали, когда истечёт время. Вдруг Настя поднялась на холм к нему, а все устремились за ней. Пока я протолкалась сквозь галдящую толпу - успела увидеть, как полковник преклонил перед ней колено и признал себя поверженным.
- Я не приму вашу жертву, - произнёс он. - Я вижу, что у здешних людей есть заступница.
- Ну хоть кто-то здесь склонен к драматизму, - порадовалась я.
А с покойным майором такое не прошло. Вот и думай теперь, кто из французов более здравомыслящий. Зато оба не стали расстреливать барыню и сохранили лицо.
- Но чтобы соблюсти закон, я казню первого же чужака, что придёт сюда.
- На колени перед барыней! - подхватил драматизм кто-то из челяди.
Настя стояла, смотрела на это, бледнела, да и упала без чувств. Я её одна поднять не могла, закричала:
- Помогите кто-нибудь!
Французы стояли столбами, челядь также не сразу опомнилась. Наконец Настю перенесли в людскую, что была ближе, к ней вошёл доктор. Я толпиться не стала: какая от меня помощь?
- Что случилось? - спрашивали те, кто был в дальних рядах.
- Барыня наша себя вместо нас предложила, - рассказывала Анисья.
- Надобно для неё что-то хорошее сделать! - говорил Степан. - Она ведь всем нам жизнь спасла.
- Она уж не в первый раз так делает.
- Ах, зачем же она так говорит? А если бы и вправду расстреляли?
- Она потому так говорит, что знает, что французы на такое не пойдут, - объяснила я.
Вот она, настоящая военная хитрость и есть. А что Настя переволновалась и в обморок упала, так это понятно, не всякий сможет перед неприятелем лицом к лицу стоять. Ульянку послали за водой из освящённого источника, Степан в людскую заглядывал и говорил, что барыне уже лучше.
- А он же сказал, что чужака расстреляет... это, получается, первого, кто сюда придёт?
- Тогда всякий, кто сюда придёт, будет наш, - решила Анисья. - Скажем, что наш брат или кума. Разве ж французы всех нас запомнили? Они, как в избы входили, в лица нам не смотрели.
А про народный ум не напрасно говорят, что не грех к нему и прислушаться. Хитры французы, а мы всегда перехитрим.
От крыльца людской я увидела, как Катрин пошла к дому, а полковник за ней. Я хотела было их догнать, но успела лишь на полпути, как вдруг из-за дома и из-за деревьев выскочили партизаны, стали стрелять во французов и рубить их саблями, да и французы не остались в долгу. Я так и остановилась, где стояла, чтобы под шальную пулю не угодить. Подбежал Карл Иванович, отвёл меня назад, но закончилось всё так же быстро, как случилось. Партизаны ретировались, на земле остались раненые.
- Врача, кто-нибудь! - закричала я. И наши раненые, и не наши, а всем нужна помощь.
Раненых полковника и корнета Соколова перенесли на склон холма. Полковника стал переводчик перевязывать (видать, и за писаря, и за лекаря). Один из уцелевших французов, тот, которому мои слова про подсвечники понравились, стал на Катрин кричать:
- Арестовать её! Это она нас в засаду заманила!
- Кто, я?!.. - удивилась Катрин. - Да я о ней и не знала!
- Ты, сучка, ты, кто же ещё! - буйствовал раздосадованный француз. - Если бы ты не знала, ты бы нас туда не привела!
- Она просто шла в дом! - попыталась я его образумить. - Это наш дом, а не засада! Любой из нас мог туда пойти и понятия не иметь, что его вздумают использовать как засаду!
Катрин отвели на холм и поставили подле раненых. Держалась она удивительно спокойно и с достоинством.
- Что вы делаете? - подбежала Софи. - Это моя гувернантка!
- Она с партизанами сговорилась!
- Она всё время с нами, всё время на виду! - настаивала я. - Она вовсе с челядью не говорит, а к деревенским и не подходит даже. Как ей сговориться?
Софи стала на француза напирать, что они-де сами говорили, что с женщинами не воюют. Его пыл даже как-то угас.
- Пристрелите её уже, - попросил он устало.
Я Софи увела, а полковник, придя в себя, но ещё лёжа на земле, разорялся тоже:
- Расстрелять! Каждого третьего!
Когда грозятся убить одного, ещё хочется это как-то предотвратить. Когда грозятся убить почти всех, это вызывает только спокойствие: точно знаешь, что умрёшь, и многие умрут, останутся лишь барыни, дети да старики.
- Обыщите его!
Французы подались к раненому Соколову, расстегнули на нём ментик, да вдруг отшатнулись:
- Да это женщина! Я женщин не обыскиваю.
- Они уже и женщин заставляют воевать!
А я стою и думаю, что ежели меня ещё и с женщиной обвенчали, то на какой же жаровне я буду в аду гореть?.. Нет, быть такого не может. Ещё при первой встрече, как я взглянула на корнета Соколова, мне подумалось, что не похож он на человека, способного на такую дурную жестокую шутку. А женщина тем паче не осмелилась бы душу свою губить. Должно быть, у неё брат есть, на неё похожий.
- Вот её, - велел тем временем полковник, - И расстреляйте. Хотя я этого, наверное, уже не увижу.
- Она же женщина! - всполошились все разом. - Вы же сами говорили, что не воюете с женщинами.
- Эта женщина воевала с нами.
Тут и я не выдержала, подошла к полковнику:
- А с ранеными воюете? Кто же расстреливает лежачих?
- Ну хорошо. Её может заменить собой мужчина. Только быстро.
- Вы даёте слово? - оживились собравшиеся.
- Моего обещания достаточно. Разве я хоть раз не сдержал слова?
Я не стала припоминать ему обещания расстрелять каждого третьего. Раненую унесли в людскую; кто-то прокричал на другой берег озера, что её пощадят, если вместо неё выйдет мужчина.
- Он ведь всё равно может её расстрелять потом, - принялась нагнетать Софи.
- Может. Но не станет. Он слово давал.
- И ты ему веришь?
- Да, верю. Раньше он своего слова не нарушал.
Я вовсе не собиралась защищать француза-самодура, но от причитаний, что всё будет хуже, наверняка не сделается лучше.
Стоило отвернуться, как Софи уже бежала в лес, навстречу выходившему оттуда полковнику Бистрову. И снова некому было её остановить, пришлось мне бежать за ней. При всём честном народе вот так непристойно к мужчине бросаться, который ей даже не родич... от её прощания легче ему разве станет? Насилу я Софи от него оторвала, повела к дому, а полковник к французам пошёл. Когда я с Софи мимо толмача проходила, а она вырывалась, - тот обернулся резко и шпагу выхватил до половины.
- Уже и женщин боитесь! - попрекнула я сгоряча.
Софи всё же вырвалась, снова побежала к Владимиру Карловичу, стала с французами торговаться и ругаться, совсем голову потеряла. Требовала, похоже, чтобы и её расстреляли тоже.
- Уведите её, - попросил француз, - А не то я её сам застрелю.
- Софи, пойдём домой. Ты ничего не сделаешь, только время тянешь.
Себя не жалеет - хоть бы всех нас пожалела, рассерженным французам всякий может под руку попасться. Да и Владимиру Карловичу каково перед казнью претерпевать такие пытки - её рыдания лицезреть?
Сам Бистров стал требовать, чтобы корнета Соколову перенесли немедленно в лес. Французы пытались объяснить, что раненая может этого не пережить, но полковник настаивал, и условие его удовлетворили. Соколову вынесли из людской на носилках и унесли на опушку. За деревьями кто-то принял её из рук в руки, и след их простыл.
Идти в дом Софи отказалась наотрез, хоть я её и уговаривала, что незачем ей на казнь смотреть. К ней подходили и другие, но она всем говорила оставить её в покое. Что ж, хотя бы посылать к чёрту она почти научилась, и то в жизни пригодится.
- Хватит меня держать! Ты что, думаешь, я на французов одна побегу?
- Не думаю. Знаю.
Только Настя и смогла увести её домой. Я подошла к Катрин:
- А ты что же домой не идёшь?
- Так я всё ещё под арестом.
Я собралась было уходить, как вдруг из лесу выскочил денщик Васька на коне, вломился в строй французов, конём их смял и хотел Владимира Карловича на коня подсадить да ускакать, аки цыган с девицей. Французы принялись стрелять, убили под ним коня - тот упал в нескольких саженях, денщик с барином чудом шею не свернули. Их мигом скрутили и вывели обоих на верхушку холма на расстрел. Покуда была суматоха, я до дома дошла, и мы с Софи смотрели дальше с крыльца.
Отвернуться казалось неправильным, стыдным. Для того, чтобы полковник Бистров упал, потребовалось несколько залпов, - и каждый отдавался эхом где-то глубоко внутри, где должно было быть сердце. Расстреливать поставили всех солдат, что были с французским полковником, и переводчика с ними. Подумалось, что собачья это должна быть работа - по безоружным людям стрелять. Врагу не пожелаешь.
Во время казни мадмуазель Жюльетт вдруг упала наземь и стала тяжело кашлять. К ней подошёл Пётр Петрович, и её унесли.
- Ваша поза скорби недостаточно драматична, - сообщила мадмуазель Дезире, проходя в дом.
- Плохая шутка, - заметила я.
- Так это не шутка, я вам это как трагическая актриса говорю.
Тела унесли мужики.
- Как думаешь, скоро ли панихида? - спросила Софи.
- Думаю, нас пригласят.
Она пошла до людской, я следом. Не узнав там, видимо, ничего, она заявила:
- Вы как хотите, а я пойду в церковь.
Я потащилась за ней через деревню. Когда мы подошли к церкви, туда и впрямь уже принесли тела Владимира и Василия. Батюшка Никтополион начал служить панихиду. Так и простились с ними мы вдвоём - Софи да я, прочие прихожане по домам прятались. На лавке в углу церкви лежала мадмуазель Жюльетт, мадмуазель Дезире держала её голову у себя на коленях. Над ней склонялся Пётр Петрович. Затем он выпрямился и обернулся к батюшке:
- Преставилась. Воспаление лёгких, которое она не лечила.
Я подошла поближе и стояла, пока батюшка Никтополион отпел и её. Молитва была короткой.
- Что, даже Отче наш не прочитаете?.. - спросила мадмуазель Дезире.
- Это всё, что я могу для неё сделать. Вы же можете молиться в душе своей, молиться келейно, молиться на её могиле.
Мы вышли из церкви. На кладбище уже копали могилы. Васька-сын кузнеца, теперь и мадмуазель Жюльетт... каждая смерть молодых будто камнем на грудь ложилась. Вдруг прибежала Алина Гавриловна, перед батюшкой на колени рухнула:
- Прости меня, батюшка, ибо я убила.
- Не слушайте её, она бредит, - тут же сказала Софи.
Но не было это похоже на бред. Я в первую очередь испугалась, не случилась ли чего с её ребёнком. Присела рядом с ней, попыталась в лицо заглянуть:
- Что случилось? Кого ты убила?
Тут и люди подоспели следом за ней, говорили наперебой:
- Убили французского переводчика!
- Как убили, где?
- Да прямо у крыльца господского дома.
- Это такой молодой был, в белой рубашке?
- Он самый.
Я встала на ноги. Ошибки быть не могло: и в самом деле Алина Гавриловна убила, больше некому. Я Катрин стала спрашивать, которая больше всех об этом знала:
- Как же вышло такое?
- Она от него понесла, а он ушёл и с французской армией вернулся.
- Что же, она убила отца своего ребёнка?!..
- Он был плохим человеком.
Я подумала, что, быть может, он её силой взял. Может, и сейчас она защищалась. Только так я могла объяснить случившееся. Мне самой никогда и в голову не приходило смерти желать тому, кто причинил мне боль, а уж самой умертвить и подавно. Такого попросту не бывало и быть не могло. Но где она оружие-то взяла?.. И не подумала она о том, что ежели её французы схватят и расстреляют, то она и ребёнка своего погубит.
Одна смерть за другой - будто последние времена настали. И сил никаких не осталось следить за Софи - я ей в гувернантки не нанималась, покуда Катрин где-то носит. А раз Катрин теперь была здесь, я и пошла одна к дому. У дома спросила зачем-то ещё Карла Ивановича:
- Правда, что у нашего дома француза убили?
- Правда. Ещё лужу крови как следует землёй не забросали.
Спасибо за честность, и что показать не предложил. Не зная, куда девать себя, я увидела, что Настя сидит на скамье на берегу озера, и пошла к ней помолчать у воды. Водомерки у ряски так и кишели, и время от времени плескала рыба. Некоторое время спустя Карл Иванович к нам подошёл.
- Это правда, что Алина Гавриловна француза убила? - спросила его Настя.
- Правда. Я сам видел, как она кинжалом размахивала.
- И священнику она уже покаялась, - добавила я. - Не знаю, арестовали ли её.
- Я с тех пор её не видела.
- Я тоже. То ли теперь будет?..
- Да французы как-то притихли.
- Пойду у батюшки узнаю.
Подумалось, что надобно собраться с силами, если и убитого гувернёра отпевать будут. Не могут же французы запретить своих мёртвых провожать и хоронить по-людски? А я ведь и имени его узнать не успела.
По дороге к церкви мне Алина Гавриловна и встретилась. Шла как ни в чём не бывало, а я ощутила, что не то что боюсь её, но встреча такая - всё равно что покойника встретить. Не в миру ей теперь жить надобно, незачем ей ходить среди людей.
- Ну как? - спросила я сама не зная о чём.
- Да вот церковь выселяют.
- Как выселяют?!..
- Да французы хотят там склад делать.
Вот тебе и отпевание! Я об Алине Гавриловне мигом забыла и поспешила к церкви. А матушка Ефросинья и батюшка Никтополион уже иконы сняли и несли их в сторону людской.
- Как же так, где теперь службы будут? Надобно хоть какое помещение для церкви выделить.
У людской нам повстречалась Настя. Я объяснила ей про склад, и она батюшку Никтополиона пригласила в дом. Своими руками освободила и подвинула столик в углу, чтобы иконы на него поставить; другие повесили на стену. С тех пор так в горнице и молились.

Ещё минуло несколько дней жизни под французами. Приходил капрал с поручением забрать треть имущества. Настя открыла перед ним шкатулку с серебряными ложками:
- Вот шесть ложек. Вы сами сможете от этого числа треть отсчитать?
- Давайте я лучше всё серебро заберу, и скажем, что это и есть треть всего имущества.
И забрал шкатулку со всеми ложками и серебряный кубок. Никто о том и печалиться не стал.
Затем пришёл другой француз - проверить.
- А вы пришли забрать треть от оставшегося?..
Он посмотрел, не осталось ли чего, заглянул в шкатулку с украшениями, но брать не стал. Карл Иванович подоспел, когда французы уже ушли.
- Денег не брали? - спросил.
- Нет, серебро только.
- А то в людской Степану сказали, чтобы треть от приданого деньгами выплатил.
Приходили безрадостные вести: повар ранен и неведомо, сможет ли готовить, кузнец по приказу французов ковал оружие и иными делами уже не занимался.
Вдруг со стороны дороги послышался шум, ржание, выстрелы. Все сбежались к людской, и я, как была с чашкой чаю в руке, подошла. Издалека было не видать, но, знать, сеча происходила большая, не то что быстрый набег партизан. Затем всё стихло; прибежала Анисья:
- Говорят, барин наш вернулся, Андрей Кириллович!
- А у нас как раз для него подарочек, - сказал Степан.
- Пойдёмте же тогда встречать! - воскликнула я и поспешила сама вперёд.
Впереди кони, солдаты, русская речь - и вдруг крики:
- Пожар! Церковь горит!
Церковь, что была французским складом, занялась быстро. Солдаты принялись тушить: встали цепочкой от берега озера и стали споро бадьи с водой из рук в руки передавать. Мужики побежали с вёдрами к колодцам. Ульянка за моей спиной заголосила так, что уши заложило.
- Не кричи! - прикрикнула я. - Тушат уже.
- Что же делать, что же делать, - а это Софи в унисон.
- Тушат вон, - повторила я. - Почти потушили уже.
Горящие ящики развалили, затушили, только кое-где ещё валялись дотлевающие доски. Всё было в дыму, и сквозь этот дым я жадно высматривала лица русских офицеров и солдат. Посреди церковного двора спешился Андрей Кириллович, обнял сестёр, и все потянулись к дому. Софи на ходу успокаивала Катрин, что наши её не тронут, потому как она с нами через всё прошла, помогала, французов придумала спаивать.
- Конечно, никто не тронет, - убеждённо подтвердила я. - Ты - наша.
Андрей Кириллович дошёл до дома, обратился к нам:
- Письма не приходили?..
- Нет, не приходили. Нам один француз о тебе рассказал.
- Ох, знаю. Надеюсь, не наговорил я в бреду лишнего. И про отца уже знаю. Как же вы здесь?..
- Видишь, живы, - сказала Настя просто. - И из своих людей никого не потеряли. А о прочем больно долго вспоминать.
- Чего только не бывало, - кивнула я.
Карл Иванович повёл нескольких солдат в людскую за подарочком: французского полковника, того, который де Труа, схватили живым. Остальные французы, что не были убиты, разбежались. Собрались все на холме, где прежде стояли французы, и полковника, со связанными бабьей шалью руками, туда же вывели. Андрей рассказывал, как в госпитале был и как из плена бежал.
- Ушли французы из Москвы! - объявил он. - Это ещё не победа. Но скоро и всю Россию освободим.
- А не бывал ли ты в Рязани? - решилась я спросить.
Хотелось всё же знать, жив ли Владимир. Определённости хотелось: ждать ли ещё писем, ждать ли самого? А если жив и забыл уже, то и лучше всего.
- Нет, не бывал.
Смотрю - и корнет Соколова среди прочих офицеров, жива-здорова. Не только, значит, выходили, но и на службу вернуться дозволили. Как раз говорила с кузнецом Акимом о том, что не уберегла кого-то. Мне подумалось: может, это она о барине Василия? Может, если это он был тогда в церкви, и теперь погиб, - шить мне вдовское?..
- Скажите, это вы о брате своём? - спросила я.
- Да, - она, похоже, удивилась вопросу.
Я кивнула только. Как ей объяснишь, да и зачем? Ежели она вместо брата, в его мундире, на его коне, с его денщиком воевать отправилась, то уж наверняка он ей дорог был, и слышать о его ошибках ей не захочется. Что было, то прошло.
Степан вынес из людской на подносе угощение: пирожные с французским паштетом. Андрей со смехом предложил связанного полковника угостить.
- А что с французом делать будем?
- Мы без суда не расстреливаем. Его переправят в лагерь под Можайском.
Андрей стал спрашивать сестёр, не чинил ли им обид полковник. Софи бросилась его выгораживать, а я думала: нечего мне о нём сказать хорошего. Он нашу еду ел, о наш порог сапоги вытирал, говорил с нами как со слугами, которые любую блажь стерпят. Его и по суду в лагере всё одно расстреляют.
Потом смотрю, как Андрей корнета Соколову обнимает, как говорят они между собой, как друг на друга смотрят... По всему видать, будет свадьба. На корнете жениться - такое не каждый день встретишь!
- Будем ли именины Софьюшки праздновать? - спросила Настя. - Осемнадцать лет уже. Невеста в доме, надобно ей жениха найти достойного, и заниматься этим тебе теперь.
- Будем, конечно. Все в дом!
- И француза туда же?
- Не оставлять же на улице! Иначе он до Можайска не дойдёт.
Солдаты привязывали лошадей, расходились по избам, а офицеры собрались гостями в зале. Софи в праздничное голубое платье переоделась. А я и запамятовала, что у нас с ней именины в один день были: день Веры, Надежды, Любови и их матери Софьи. Будто для меня и время не шло. Ещё раз осмелилась к Соколовой подойти:
- А как вашего брата имя?
- Евгений, - ответила она удивлённо и будто с вызовом. В самом деле глупый вопрос: она и имя брата взяла, как же иначе.
- Это вы о нём говорили, что не уберегли?..
- Да нет, о Василии. Брат мой жив, - по крайней мере, был жив, когда мне писал, но ранен.
Нет, всё же не вдова я ещё. И не радостно от этого, хоть смерти незнакомому мне человеку я вовсе не желала.
На празднике Степан с Аграфеной на колени перед Андреем встали и стали просить воли.
- Что ты на воле делать будешь, пьянь? - спросил он Степана.
- Во-первых, брошу!..
Посмеялся Андрей и дал им волю. Они ему в ноги кланялись, и Ульянке велели кланяться.
- И эту дуру с собой заберите.
Под шум праздника Алина Гавриловна незаметно ушла, не попрощавшись. В монастырь, должно быть, - куда ещё понесёшь такой тяжкий грех?.. Может, и мне впору бы в монастырь, да душа не лежит. Куда же я от родных? С ними останусь. Мужа Насти, Бекетова, дождаться. Софи замуж выдать. И на свадьбе Андрея погулять, конечно, - а жена его мне напоминанием о моей несвободе будет. До поры.
А там и до победы будет недалеко. Пройдут через Безмятежное, гоня французов, русские полки. Радостной будет такая зима.

До последней минуты игры я ждал, что либо объявится Владимир (что вряд ли), либо мне сообщат о его смерти - хоть какая определённость. Но сейчас и Владимир, и Евгений ещё живы - хоть кубик кидай. А Надежда не будет свободной, пока не помрут они оба - или хотя бы второй: Владимира она сможет просто послать. В баню, ага. И когда-нибудь, может статься, её возьмёт в жёны нормальный русский офицер из тех, что воевали с Андреем или будут проходить через Безмятежное. Хоть она и леди Каменное #бало, а всё же ещё молода и, наверное, с каким-никаким приданым.
Это была очень кинематографичная и насыщенная игра. Уж на что я всегда готовлюсь к тому, что женские роли на исторических играх во многом пассивны, - но благодаря перипетиям военного времени скучать не приходилось. Единственный неловкий момент, когда из троих не-игротехнических французов - двое выступают на стороне оккупированного населения и один просто сочувствует. "Ганс, мы что, злодеи?" Зато игротехнические французы додавали по полной!
Кем выходить к партизанскому костру, я так и не придумал, потому что в голове у меня только немецкие лётчики, которым нельзя, - зато ночами мог поработать, чтобы позволить себе в середине недели свалить на дачу, и даже выспаться.
Благодарности!
Спасибо мастерам за мир и историю, яркое полотно органичных литературных сюжетов и движуху! Очень много важных тем подняли и превзошли ожидания о том, во что можно поиграть по 1812 году. Для меня это, внезапно, получилась в том числе история о столкновении женского мира с агрессивным мужским, когда главный способ сопротивляться - не показывать страх и не изменять себе.
Спасибо Эри за Кирилла Андреевича, додавшего чертовски сильный первый вечер, и за Андрея Кирилловича, спасибо Кервену за майора - шикарное непредсказуемое #банько, спасибо Сули за полковника - чудо какую пафосную сволочь. Все игротехнические персонажи - огонь!
Спасибо нашей замечательной семье, и всему женскому коллективу поместья! Спасибо Хэлке за Настю, взрослую и мудрую. Спасибо Ортхильде за Софью, лирическую и неугомонную. Спасибо Ханне за Катрин, которая ни на мгновение не вызывала сомнений в том, что она своя, родная, и старается и рискует ради нашего дома.
Спасибо Марии за Алину Гавриловну, чей поступок даже несгибаемую Надежду сумел ненадолго выбить из колеи. Жаль, она никак заранее не обозначила своих намерений, иначе можно было бы поиграть в попытку отговорить от греха.
Спасибо Грею за Карла Ивановича, самого лучшего управляющего, находчивого и неунывающего.
Спасибо Сэму и Лазь за отца Никтополиона и попадью Ефросинью, она были такие настоящие и верибельные до малейшей чёрточки!
Спасибо Алькору за доктора Сангрина! Незаменимый и бесстрашный Капитан Блэт! <3
Спасибо нашим гостьям - Терн за мадмуазель Дезире, ничего не боящуюся актрису до мозга гостей, Асмеле за трогательную Жюльетт, сильную и хрупкую на этой войне.
Спасибо дворне и прочему русскому народу - Фреду и Натали за Степана и Аграфену, душевных и всегда готовых поддержать, Любелии за смешную и милую Ульянку, Мориэль за серьёзного Макара с топором, Айни за обстоятельного кузнеца Акима, Мыши за самогонщицу Анисью и её житейские идеи, Инги за травницу. Отдельно Фреду спасибо за вкусные грибы!
Спасибо партизанам! Векше за приветливого полковника Бистрова, Шелли за бравую гусар-девицу Соколову - немного жаль, что так эпизодически виделись и Надежда отыграла вьетнамские флэшбэки в основном странными взглядами, но рад, если они были заметны. Люции за Василия - каждый раз, когда кузнец или его сын говорили, что у Надежды хорошее имя, где-то внутри себя одна Надежда билась главою об угол светлицы.)
Спасибо Амарту за толмача, который и швец и жнец, - очень обаятельный и колоритный получился персонаж, очень его жаль и обидно за него.
Спасибо гостям-французам - Блэйзу за полковника с цветочками и раскидистой семейно-революционной историей, Русину за очаровательного нелепца - барабанщика Поля (барабанщик-алкоголик - горе в войсках), Лоссе за капрала ("брат барабанщика" - это не должность, это карма!)).
Спасибо Вэлу и Анориен за кусочек русской армии. Вообще не увиделись по игре О_о И это зело досадно. Надеюсь, вам тоже поигралось.
Спасибо Луару за героическое котографирование в любых условиях!
Ящик шампанского и всех обратно

Немного послеигрового пожизнякаПо окончании игры (...ма-ало! Хочется ещё!) я нашёл уголок интроверта, нашёл там Амарта и Луара и бутылку красного и жил там, и было это хорошо. Когда все постепенно разошлись на костёр или ещё куда, я во тьме без фонаря дотопал до дома. Ещё немного поорал в Ортхильду, и в целом на удивление безболезненно деролился. Надеюсь, так и не накроет отходняком про "Ааа, мне нужно доиграть эту женщину", ибо у меня таких женщин уже вагон...
Поутру проснулся, собрался, позавтракал, пошатался по полигону, да и сел на хвост отъезда на такси Ортхильде, Грею и Ханне. Вынес мусор, пообнимал людей, Сэм задарил мне открытки с иллюстрациями Инны Литвин к тыняновскому "Кюхле" Спасибо!
До электрички мы успели сделать привал в ламповой кофейне. Взять обратный билет тоже до Дмитровской я ступил, докатился до Рижского.
Уехали до завтра на амартовскую дачку, не теряйте!