Я никогда не загадывал быть любимым, Но я загадал любить - и дано просящим. (с)Субоши
Посвящение
2713 слов. Ворнинг: групповое изнасилование, использование подручных предметов...Всё когда-то бывает впервые – так почему бы и не сейчас? Гарри знал, что Ланс не станет непоправимо портить новое приобретение командира, которое Лео предназначал в первую очередь для своих людей. А повреждения, совместимые с жизнью, можно исправить. Пусть методы непедагогичны, но это не значит, что они негуманны. Во многом они куда гуманнее, мудрее и проще испытаний на стрессоустойчивость и адаптацию, через которые прошёл политофицер.
Ланс прищурился сильнее: не то презрение, не то затаённая ревность. Гарри пренебрежительно хмыкнул и переволок скучающий взгляд на Андрэ. Вытащил из кармана пачку, а из неё – одну сигарету, оббил о коробок, посмотрел снова.
Мальчишка успел лечь на ближайший стол. Вид мягкого податливого тела обжёг нервы сквозь всё форменное тряпьё. Сердце пропустило удар – словно шарахнули по башке, и чернеет весь мир, и только одно пятно остаётся высвеченным. Этот пьянящий пацан, виснущий на липком столе.
Гарри так и не закурил. Аккуратно спрятал сигарету в коробку, а коробку – в карман. И только потом подошёл, положил ладони на стройное тело добычи. Провёл ими от талии вверх, вминая пальцы в упругие мышцы. Скользнул по плечам, по рукам, пропустил пальцы сквозь каштановые пряди, сжал их на затылке. Другая ладонь упала на задницу связиста, почти небрежно соскользнула к бедру.
Эти загрубелые руки знал не один лишь Ланс, напряжённо следивший за ним от барной стойки. И следил не он один, – но, может, только он испытывал сейчас звериную ненависть к комку соблазна под прямой как приклад фигурой Гарри. Ланс вскочил.
Рефлексы Гарри были острее всего именно тогда, когда он позволял себе расслабиться. Он уловил не краем глаза и не слухом – отточенным чутьём, – как, шкрябнув табуретом, поднялся Ланс. Где бы они ни были, Гарри всегда знал, даже стоя к нему спиной, что делает Ланс, где находится, что происходит вокруг него. И сейчас он чувствовал закипающую ярость и растерянность Ланса. Повернул голову. Улыбнулся ему одному.
– Пирушка – только для своих.
Вскользь отметил фигуры семерых, услышавших и принявших к сведению его команду. Спокойно выпроводить посторонних. Выставить одного у входа. Ланс разобрался с этим парой слов и дёрнул подбородком в сторону облюбованного новичком столика. Тут же кто-то смёл с него объедки, посуду и пустые бутылки.
Гарри за волосы запрокинул голову Андрэ:
– Отсоси ему.
Шлёпнул по заднице, расстёгивая на себе ремень:
– Ноги-то согни. Упри в стол.
И провёл ладонью по его паху, потянув за собачку. Сдёрнул рывком свеженькие форменные брюки. Подняв глаза, встретился взглядом с Лансом: как всегда – сигарета на двоих, банка пива на двоих...
...Бёдра качнулись от его движения. И лишь несколько минут спустя, в дочерна-жарком ритме, отметив, как легко он снова и снова входит в самую глубь, отдалённой досадливой мыслью на краю сознания Гарри понял, о чём забыл. С Лансом он никогда не забывал о смазке. А теперь это была кровь.
Андрэ не сопротивлялся, хотя его ощутимо трясло даже от чужих прикосновений. Мир разбился, и из темноты высверкивали только отдельные осколки. Пластик столешницы, колкие крошки галет, что-то мокрое и липкое – должно быть, пиво пролили... Жаркое, вонючее, душное проталкивается в глотку, хочется это выблевать, но втиснуто плотно, да ещё волосы на затылке едва не вырывает жадная крепкая рука. А потом стало так больно, что он даже про придавленную собственным телом руку думать забыл. Показалось, что его насаживают на кол, пропарывая живое, без малейшей подготовки. Зажатый между двух тел, тонущий и никак не могущий утонуть в их рваном разрозненном ритме, в кровавом угаре, – Андрэ забился, захлёбываясь криком, тошнотой и спермой. И кончил, безвольно обмякнув в руках насильников.
На тощем заду – точнее, чуть выше, почти на пояснице, – неровные шрамы складывались в достаточно различимые слова «Да, сэр».
Давненько Гарри не было так хорошо, как в этом тугом, напряжённом теле, с непристойными влажными звуками принимавшем его до конца... А вскоре все паскудные мысли унесло в пронзительно яркой вспышке – и снова вернулись всё тот же мир и та же ночь. Ланс уже кончил, вцепившись в плечо мальчишки и перепачкав спермой его лицо. Выдохнув, Гарри усмехнулся любовнику над телом жертвы, взял протянутые им столовые салфетки и привёл себя в порядок с тщательностью сытого кота. А белёсо-розовое, сочившееся из припухшей дырки, – другим пригодится.
Но какая-то несуразность не давала ему покоя. Вспомнив, Гарри озадаченно уставился на тело связиста, только что так недвусмысленно вздрагивавшее в его лапах. Какого чёрта? Руки парню не держали, но Гарри не замечал, чтобы тот себе дрочил. Он понятия не имел, как воспитывали эту подстилку, – однако то, что Андрэ умудрился кончить, его впечатлило. Ухмыляясь, Гарри взял в кулак ещё не обмякший член новичка и жёстко приласкал, чтоб его хозяин не вздумал терять сознание.
– Налетай, – бросил он негромко и небрежно, но полдюжины гонявших шкурки зрителей прекрасно его расслышали.
А Андрэ падал и падал – в горячее, душное, жаркое. Пахнущее похотью и грязью. Он уже почти не чувствовал боли, не чувствовал ничего – и в то же время чувствовал всё. Это было так дико и так странно – как с тем, не его, оргазмом. Его тискали, вжимали в столешницу. Наматывали на нечистые пальцы с обломанными ногтями пряди непослушных, мокрых от пота волос. Беспорядочно совали в рот и в зад. Но куда хуже были заливавшие сознание чужие эмоции и мысли – грязнее любых тел. Когда становилось совсем невыносимо, Андрэ тихо стонал – а может, и в голос, – кажется, он его сорвал... когда?..
Гарри отступил, обошёл стол и, больше никого не стесняясь, облапил Ланса.
– Конфетка! – кивнул он на Андрэ через плечо. – Ты распробуешь его со всех сторон, обещаю.
Его ладонь уже пробралась под ширинку Ланса, и, неизменно отзывчивый, его верный пёс снова пошевелился в ответ на поглаживание.
– Чёрт, пить хочу. Как всегда!
Ланс протянул ему бутылку, предварительно сделав большой глоток. Это тоже было их ритуалом.
Позади них всё шло своим чередом: возгласы и весёлый шум, звонкие шлепки яростного соития, да придушенные стоны мальчишки.
«...Он опасен». Гарри понял это внезапно, сквозь марево удовольствия, сквозь ласки Ланса и привычные прикосновения к его полураздетому телу. Дикая мысль. Пацан опасен – что может быть смешнее? Разве что макака с базукой. Выласкивая из разомлевшего Ланса остатки несуразной ревности, он продолжал чувствовать на кончиках пальцев чужую, гладкую и нежную кожу. Чужую неподатливую узость внутри. Чужой запах, который ещё не сожрала казарма.
И то же самое сейчас чувствовал каждый. Сейчас они с шуточками и хохотом пили сладкий яд, понятия не имея, чем это для них обернётся. Гарри не был прорицателем, но в какой-то мере знал людей. Если Ланс смог приревновать его к мальчишке, даже ещё не ощутив того хотя бы руками... Блядь, он не привык чувствовать себя так. Таким... лохом. Но он всегда знал, что нужно делать.
«Убить куклёнка... поздно, не поможет, да и Лео в восторге не будет. Оттащить братков от этой сладкой задницы, пусть и раздербаненной сейчас в кровь и грязь, – вот уж верный бунт... Стоп, точно. Сколько их там прошло через пацана?..»
Гарри обернулся через плечо на потеху. Вокруг Андрэ столпились все шестеро, было так просто не разобрать, что к чему. Гарри потянул Ланса за собой за пояс расхристанных штанов к барным полкам. Прихватив две бутылки, он сунул одну любовнику и подволок к развлекающейся компашке, – тот плыл за ним, как дирижабль.
Когда они протиснулись к столу, братва опять разразилась пьяным хохотом. Ну, осечка, с кем не бывает. Гарри вскользь глянул на покачивающегося Пита, тыкавшего вялым членом в задницу добычи, – ничуть не собираясь насмехаться или отпускать комментарии в его адрес. Но уже сам этот взгляд со стороны старшого оказался лишним. Пит-коротышка был вспыльчив как сто запалов. Зыркнув на вожака, он скривился и сплюнул сквозь зубы на пол. Кто-то потянул его за плечо – мол, уступи местечко, – и тут случилось то, что и могло случиться с Питом. Он выхватил у стоявшего рядом полупустую бутылку, опрокинул остатки пойла себе в пасть, а бутылку одним махом засадил между ног распластанного на столе связиста.
С другой стороны стола послышался отборный мат. Гарри краем глаза успел заметить взлетевшую в воздух руку и обернулся как раз в тот момент, когда Руди с размаху впечатал по мордашке Андрэ. Хохот стал неудержимым: вытащив свой агрегат из стиснувшихся от боли челюстей, Руди, взвизгивая и скрючась, попятился прочь. Гарри сохранял невозмутимую рожу, мысленно одаривая себя призовым флаконом бухла за выдержку.
Но новичок, хотел он или нет, а попал крепко. Смех стал недобрым. Руди был свой, и не командирской подстилке было кусать его за хуй.
Боль разбила сознание Андрэ пополам, но ещё раньше неё – по нему ударила жгучая волна чужой ненависти. Когда челюсти свело спазмом на чьей-то плоти, голоса... – или мысли? Чувства? – затопили реальность ярким светом казавшихся прежде совсем тусклыми ламп, вышибая из мрака гротескные, чудовищные рожи.
Андрэ заскулил в немом ужасе, и по разбитому, измурзанному лицу потекли слёзы.
Гарри пронаблюдал, как раздолбанная задница заглотила бутылку почти до конца. Хотя парень стонал и вздрагивал в державших его руках, но сознания не терял – на свою же беду.
Пит наполовину вытащил бутылку, цепляя тупыми ногтями за донце, и загнал снова. А потом зачастил, вколачивая рывками – туда-обратно. Завороженные зрелищем, все таращились с полминуты, не двигаясь с места, – пока Квилла не озарило вытащить проволоку из пивной упаковки и, скрутив, накинуть мальчишке на основание члена. Когда затянул чересчур туго, Гарри стукнул Квилла по плечу, молча указав взглядом на петлю: ослабь. Лишние пол-оборота могли сделать связиста калекой-евнухом. Тот чуть открутил и, резво присев на корточки, запрокинул голову, тощий, длиннолицый, как крыса, впился губами в плоть Андрэ. Его ласка была грубой, но действенной, Квилл был похотливым животным – и умел пробуждать животное чуть ли не в ком угодно. Стиснутый проволокой член набух тёмной кровью почти моментально.
Гарри поморщился, отводя взгляд. Его, как и многих, поражала выносливость хорошенького новичка. Но праздник превращался в гадюшник, а этого он не любил.
– А ну-ка, Пит! – он обошёл вокруг стола и перехватил руку Пита, собиравшегося срезать лазером торчащее донце бутылки, чтобы превратить её в воронку. – А что потом? Ты сожжёшь ему кишки, и парень просто загнётся, каким бы крепким он ни был. То, что ты перебрал и не смог его трахнуть, не значит, что не смогут другие. Вытащи эту хрень. Братва, слушать всем. Этот куклёнок – наш. Кто как, а я намерен трахать его ещё не раз и не два. И не только сегодня. Остальные, думаю, – тоже. Все въехали? Чей черёд?
Он кинул прихваченную из бара бутылку Нэду и кивнул на измазанное потёками спермы, крови, слёз и соплей лицо Андрэ.
– Сперва дай ему хлебнуть, пусть мальца очухается.
Нэд щедро плеснул казённой выпивкой, не заботясь о том, попадёт ли хоть капля в рот добычи. Гарри полуобернулся к напарнику и прихватил губами горлышко бутылки в руках Ланса.
Андрэ беззвучно кричал и слабо дёргался в такт рывкам бутылки внутри. Чужое возбуждение наливалось в пережатом члене, не получая выхода. Спирт обжёг саднящее лицо, ничуть не освежая. И снова – круговорот лиц и рук, и бесконечно грязных чувств и мыслей, его боли и чужого упоения ею...
Не любил Гарри такого накала. Не любил, потому как должна была во всей этой педерации оставаться хотя бы одна трезвая голова. И чья бы голова это могла быть? Уж точно не коротышки Пита или обезхуевшего на время Руди. Рядом льнул всем телом Ланс, и хотелось послать подальше внутренние решётки, провалиться в творившийся здесь и сейчас кровавый морок. Никто из парней не думал больше, чем о мгновении здесь и сейчас, – какого хрена должен был думать за них он, Гарри? Или о ком-то ещё... об этом разгвазданном, порванном в срач мальчишке... о Лео или о Райане... ему-то, Гарри, какое до них дело – сейчас, когда чёрная муть поднимается изнутри, готовая затопить все дамбы?
Связист безвольно болтался в руках парней. Алкогольные пары переменчивы – его вдруг полюбили, забыв и о Руди, у барной стойки заматывавшем свой покусанный пирожок в слои биопластыря (не ясен только хер, зачем), и о недавней злобной ненависти к холёному отродью Академии.
Его поднимали за бёдра, выласкивая, распаляя, а его руки хватали, смеясь, и удерживали, словно всё это было игрой. Сейчас ему никто не хотел вреда, ну совсем никакого, – вот только ни до кого не доходило, почему пацан плачет от боли.
И почему, дроча в стороне, Квилл усмехается своей жуткой обдолбанной ухмылкой. Тот почувствовал на себе тяжёлый взгляд Гарри, поднял мутные глаза и осклабился, единым мигом окунувшись в черноту, кипевшую сейчас в их вожаке. В ту липкую тёмную мразь, которой Гарри будет стыдиться и будет прятать от самого себя, когда схлынет угар, и которая тянула за ним невидимый хвост дерьма. В того монстра, которого воспитали когда-то и назвали политофицером, – и который теперь не давал Гарри вмешаться и остановить ласковое зверство.
Квилл, нацепивший эту проволоку, помнил о ней всё время. Остальным было просто ни до чего. Они были даже нежны со своей игрушкой, стараясь доставить ей как можно больше удовольствия, нихрена не соображая, что творят на самом деле.
«Ладно. Ещё пару минут».
Желание накатило так остро, как не случалось с Гарри уже давно. Именно сейчас, когда новичок перестал быть таким потрясающе красивым и стал похож на обрывок тряпья, – отныне он был частью их мира, их трофеем, самой желанной вещью и на свете...
...И в темноте.
– Ланс. Я хочу тебя. Сейчас. На нём.
Сжав плечо любовника с такой силой, что Ланс охнул, Гарри толкнул его к столу.
– Ланс ещё не пробовал нашу конфетку. Дайте кусочек.
Гарри приобнял Андрэ за талию, с жестокой бережностью коснулся паха, нащупал проволочное кольцо, врезавшееся в плоть, – и снова вернул парнишку ласкавшим его рукам. Стоящим на ногах его удерживали только эти руки, иначе, обессиленный, он давно свалился бы на пол.
Ланс поудобнее подтянул бёдра связиста к себе и вошёл – медленно, за что так и любил его Гарри. Ланс мог набить пацану морду – но причинять боль в сексе он не умел.
А Гарри – умел. И Ланс лишь чуть вздрогнул, прогнувшись от сильного, грубого толчка.
Андрэ было мучительно до тошноты. До тёмных кругов перед глазами. Но он чувствовал всё. И всех. На себе, в себе, рядом с собой... Любую мелочь, вплоть до жжения пластыря на члене того укушенного человека. И всё – одновременно. Месиво в сознании и в теле. Месиво сломанных костей и разорванных тканей. Месиво чувств, эмоций, мыслей... Он слабо выгибался в терзавших его руках, выстанывая хоть частичку нестерпимого напряжения. Когда его придавило к столу, он снова зарыдал без голоса, захлёбываясь и запрокидывая голову, пытаясь хоть на миг высвободиться из этого ада.
Квилл боком отошёл к стойке, не сводя взгляда с поскрипывающего стола. Схватив кем-то початую бутылку, сделал долгий жадный глоток.
Гарри, который наваливался всем весом на Ланса, мальчишка, которого при этом драл Ланс... это станет наваждением и будет крутиться в воспалённых мозгах, как неразорвавшаяся мина, днём и ночью, – так, что обо всём забудешь, если не отвести взгляд.
И Квилл отвёл.
Чтобы тут же увидеть облепленный биомассой хер Руди.
– Питу такое посоветуй, чтоб не срывался. Руди, ты впрямь чудила... на кой ты пластырем-то замазал? Дашь мне его оторвать – я тебе бутылку поставлю.
Для Гарри оргазм снова высверкнул разрядом молнии, оставляя после себя пустоту. Невесомую, пьянящую пустоту, так не похожую на жар последних минут. Иное измерение – чистое, свободное. Безграничная лёгкость, как в смерти.
И медленное возвращение в реальность, растекающееся жизнью по телу.
– Ланс. Спасибо.
Приникнув, замереть ещё на мгновение – и такая нежность ко всему миру разливается в душе, что разуму впору командовать: «Хорош пиздеть».
Обозначив это мгновение коротким поцелуем на влажном позвонке у основания шеи Ланса, Гарри сгрёб с соседнего стола салфетки – для себя и для него. Уже застёгиваясь, пронзительной вспышкой вспомнил: «Бля, а пацан!..».
Ну да, вот и она – ожидаемая расплата. Омерзение к себе свело скулы кривой ухмылкой. Пацан стоял на коленях, как его выпустили из рук, – раздавленный, смятый, сложившийся вдвое, стреноженный спущенными брюками.
И память о том, что он знал, как всё закончится, – и память о закружившем смердящем вихре чёрного огня, о том, как он сам, без подначек, шагнул в него, понимая заранее, что снова будет ненавидеть себя.
Гарри отпихнул в глубь сознания самогрыз – для него ещё придёт время ночами, когда он станет вертеться без сна и видеть мальчишку с опущенной головой, спрятавшим лицо за потемневшими волосами в поту, сперме и кровавых наплывах. Вот тогда он будет глушить флягу за флягой и искать спасения у Ланса. А сейчас пацана надо было спасать, пока ещё не поздно.
Он наклонился над Андрэ, разгибая изломанное болью хрупкое тело, пытаясь добраться до паскудного огрызка проволоки. Сейчас Гарри люто ненавидел всех до последнего, чтобы не так херово было от ненависти к себе. Почуяв это, стая отхлынула, забилась по углам.
Разбухшая плоть поглотила тонкую проволоку. Собственные пальцы показались Гарри вдвое толще обычного. Его прожгло запоздалым страхом и яростью, тело покрылось мелким холодным потом, желудок смёрзся каменной глыбой.
Увидев Лео у барной стойки, он испытал не радость – мимолётное удовлетворение. Подхватил связиста на руки и потащил через зал.
– Лео, там проволока. Чем-то подцепить надо.
Злой, сощуренный как сквозь прицел взгляд в ответ.
«Плевать, что ты мне скажешь, Лео. Ничего из того, чего не знал бы я сам».
– Пальцы у меня на это дело не заточены, из жопы растут.
Кривая, добротно прилепленная ухмылка Лео – фирменный росчерк «на всё насрать».
Ланс прищурился сильнее: не то презрение, не то затаённая ревность. Гарри пренебрежительно хмыкнул и переволок скучающий взгляд на Андрэ. Вытащил из кармана пачку, а из неё – одну сигарету, оббил о коробок, посмотрел снова.
Мальчишка успел лечь на ближайший стол. Вид мягкого податливого тела обжёг нервы сквозь всё форменное тряпьё. Сердце пропустило удар – словно шарахнули по башке, и чернеет весь мир, и только одно пятно остаётся высвеченным. Этот пьянящий пацан, виснущий на липком столе.
Гарри так и не закурил. Аккуратно спрятал сигарету в коробку, а коробку – в карман. И только потом подошёл, положил ладони на стройное тело добычи. Провёл ими от талии вверх, вминая пальцы в упругие мышцы. Скользнул по плечам, по рукам, пропустил пальцы сквозь каштановые пряди, сжал их на затылке. Другая ладонь упала на задницу связиста, почти небрежно соскользнула к бедру.
Эти загрубелые руки знал не один лишь Ланс, напряжённо следивший за ним от барной стойки. И следил не он один, – но, может, только он испытывал сейчас звериную ненависть к комку соблазна под прямой как приклад фигурой Гарри. Ланс вскочил.
Рефлексы Гарри были острее всего именно тогда, когда он позволял себе расслабиться. Он уловил не краем глаза и не слухом – отточенным чутьём, – как, шкрябнув табуретом, поднялся Ланс. Где бы они ни были, Гарри всегда знал, даже стоя к нему спиной, что делает Ланс, где находится, что происходит вокруг него. И сейчас он чувствовал закипающую ярость и растерянность Ланса. Повернул голову. Улыбнулся ему одному.
– Пирушка – только для своих.
Вскользь отметил фигуры семерых, услышавших и принявших к сведению его команду. Спокойно выпроводить посторонних. Выставить одного у входа. Ланс разобрался с этим парой слов и дёрнул подбородком в сторону облюбованного новичком столика. Тут же кто-то смёл с него объедки, посуду и пустые бутылки.
Гарри за волосы запрокинул голову Андрэ:
– Отсоси ему.
Шлёпнул по заднице, расстёгивая на себе ремень:
– Ноги-то согни. Упри в стол.
И провёл ладонью по его паху, потянув за собачку. Сдёрнул рывком свеженькие форменные брюки. Подняв глаза, встретился взглядом с Лансом: как всегда – сигарета на двоих, банка пива на двоих...
...Бёдра качнулись от его движения. И лишь несколько минут спустя, в дочерна-жарком ритме, отметив, как легко он снова и снова входит в самую глубь, отдалённой досадливой мыслью на краю сознания Гарри понял, о чём забыл. С Лансом он никогда не забывал о смазке. А теперь это была кровь.
Андрэ не сопротивлялся, хотя его ощутимо трясло даже от чужих прикосновений. Мир разбился, и из темноты высверкивали только отдельные осколки. Пластик столешницы, колкие крошки галет, что-то мокрое и липкое – должно быть, пиво пролили... Жаркое, вонючее, душное проталкивается в глотку, хочется это выблевать, но втиснуто плотно, да ещё волосы на затылке едва не вырывает жадная крепкая рука. А потом стало так больно, что он даже про придавленную собственным телом руку думать забыл. Показалось, что его насаживают на кол, пропарывая живое, без малейшей подготовки. Зажатый между двух тел, тонущий и никак не могущий утонуть в их рваном разрозненном ритме, в кровавом угаре, – Андрэ забился, захлёбываясь криком, тошнотой и спермой. И кончил, безвольно обмякнув в руках насильников.
На тощем заду – точнее, чуть выше, почти на пояснице, – неровные шрамы складывались в достаточно различимые слова «Да, сэр».
Давненько Гарри не было так хорошо, как в этом тугом, напряжённом теле, с непристойными влажными звуками принимавшем его до конца... А вскоре все паскудные мысли унесло в пронзительно яркой вспышке – и снова вернулись всё тот же мир и та же ночь. Ланс уже кончил, вцепившись в плечо мальчишки и перепачкав спермой его лицо. Выдохнув, Гарри усмехнулся любовнику над телом жертвы, взял протянутые им столовые салфетки и привёл себя в порядок с тщательностью сытого кота. А белёсо-розовое, сочившееся из припухшей дырки, – другим пригодится.
Но какая-то несуразность не давала ему покоя. Вспомнив, Гарри озадаченно уставился на тело связиста, только что так недвусмысленно вздрагивавшее в его лапах. Какого чёрта? Руки парню не держали, но Гарри не замечал, чтобы тот себе дрочил. Он понятия не имел, как воспитывали эту подстилку, – однако то, что Андрэ умудрился кончить, его впечатлило. Ухмыляясь, Гарри взял в кулак ещё не обмякший член новичка и жёстко приласкал, чтоб его хозяин не вздумал терять сознание.
– Налетай, – бросил он негромко и небрежно, но полдюжины гонявших шкурки зрителей прекрасно его расслышали.
А Андрэ падал и падал – в горячее, душное, жаркое. Пахнущее похотью и грязью. Он уже почти не чувствовал боли, не чувствовал ничего – и в то же время чувствовал всё. Это было так дико и так странно – как с тем, не его, оргазмом. Его тискали, вжимали в столешницу. Наматывали на нечистые пальцы с обломанными ногтями пряди непослушных, мокрых от пота волос. Беспорядочно совали в рот и в зад. Но куда хуже были заливавшие сознание чужие эмоции и мысли – грязнее любых тел. Когда становилось совсем невыносимо, Андрэ тихо стонал – а может, и в голос, – кажется, он его сорвал... когда?..
Гарри отступил, обошёл стол и, больше никого не стесняясь, облапил Ланса.
– Конфетка! – кивнул он на Андрэ через плечо. – Ты распробуешь его со всех сторон, обещаю.
Его ладонь уже пробралась под ширинку Ланса, и, неизменно отзывчивый, его верный пёс снова пошевелился в ответ на поглаживание.
– Чёрт, пить хочу. Как всегда!
Ланс протянул ему бутылку, предварительно сделав большой глоток. Это тоже было их ритуалом.
Позади них всё шло своим чередом: возгласы и весёлый шум, звонкие шлепки яростного соития, да придушенные стоны мальчишки.
«...Он опасен». Гарри понял это внезапно, сквозь марево удовольствия, сквозь ласки Ланса и привычные прикосновения к его полураздетому телу. Дикая мысль. Пацан опасен – что может быть смешнее? Разве что макака с базукой. Выласкивая из разомлевшего Ланса остатки несуразной ревности, он продолжал чувствовать на кончиках пальцев чужую, гладкую и нежную кожу. Чужую неподатливую узость внутри. Чужой запах, который ещё не сожрала казарма.
И то же самое сейчас чувствовал каждый. Сейчас они с шуточками и хохотом пили сладкий яд, понятия не имея, чем это для них обернётся. Гарри не был прорицателем, но в какой-то мере знал людей. Если Ланс смог приревновать его к мальчишке, даже ещё не ощутив того хотя бы руками... Блядь, он не привык чувствовать себя так. Таким... лохом. Но он всегда знал, что нужно делать.
«Убить куклёнка... поздно, не поможет, да и Лео в восторге не будет. Оттащить братков от этой сладкой задницы, пусть и раздербаненной сейчас в кровь и грязь, – вот уж верный бунт... Стоп, точно. Сколько их там прошло через пацана?..»
Гарри обернулся через плечо на потеху. Вокруг Андрэ столпились все шестеро, было так просто не разобрать, что к чему. Гарри потянул Ланса за собой за пояс расхристанных штанов к барным полкам. Прихватив две бутылки, он сунул одну любовнику и подволок к развлекающейся компашке, – тот плыл за ним, как дирижабль.
Когда они протиснулись к столу, братва опять разразилась пьяным хохотом. Ну, осечка, с кем не бывает. Гарри вскользь глянул на покачивающегося Пита, тыкавшего вялым членом в задницу добычи, – ничуть не собираясь насмехаться или отпускать комментарии в его адрес. Но уже сам этот взгляд со стороны старшого оказался лишним. Пит-коротышка был вспыльчив как сто запалов. Зыркнув на вожака, он скривился и сплюнул сквозь зубы на пол. Кто-то потянул его за плечо – мол, уступи местечко, – и тут случилось то, что и могло случиться с Питом. Он выхватил у стоявшего рядом полупустую бутылку, опрокинул остатки пойла себе в пасть, а бутылку одним махом засадил между ног распластанного на столе связиста.
С другой стороны стола послышался отборный мат. Гарри краем глаза успел заметить взлетевшую в воздух руку и обернулся как раз в тот момент, когда Руди с размаху впечатал по мордашке Андрэ. Хохот стал неудержимым: вытащив свой агрегат из стиснувшихся от боли челюстей, Руди, взвизгивая и скрючась, попятился прочь. Гарри сохранял невозмутимую рожу, мысленно одаривая себя призовым флаконом бухла за выдержку.
Но новичок, хотел он или нет, а попал крепко. Смех стал недобрым. Руди был свой, и не командирской подстилке было кусать его за хуй.
Боль разбила сознание Андрэ пополам, но ещё раньше неё – по нему ударила жгучая волна чужой ненависти. Когда челюсти свело спазмом на чьей-то плоти, голоса... – или мысли? Чувства? – затопили реальность ярким светом казавшихся прежде совсем тусклыми ламп, вышибая из мрака гротескные, чудовищные рожи.
Андрэ заскулил в немом ужасе, и по разбитому, измурзанному лицу потекли слёзы.
Гарри пронаблюдал, как раздолбанная задница заглотила бутылку почти до конца. Хотя парень стонал и вздрагивал в державших его руках, но сознания не терял – на свою же беду.
Пит наполовину вытащил бутылку, цепляя тупыми ногтями за донце, и загнал снова. А потом зачастил, вколачивая рывками – туда-обратно. Завороженные зрелищем, все таращились с полминуты, не двигаясь с места, – пока Квилла не озарило вытащить проволоку из пивной упаковки и, скрутив, накинуть мальчишке на основание члена. Когда затянул чересчур туго, Гарри стукнул Квилла по плечу, молча указав взглядом на петлю: ослабь. Лишние пол-оборота могли сделать связиста калекой-евнухом. Тот чуть открутил и, резво присев на корточки, запрокинул голову, тощий, длиннолицый, как крыса, впился губами в плоть Андрэ. Его ласка была грубой, но действенной, Квилл был похотливым животным – и умел пробуждать животное чуть ли не в ком угодно. Стиснутый проволокой член набух тёмной кровью почти моментально.
Гарри поморщился, отводя взгляд. Его, как и многих, поражала выносливость хорошенького новичка. Но праздник превращался в гадюшник, а этого он не любил.
– А ну-ка, Пит! – он обошёл вокруг стола и перехватил руку Пита, собиравшегося срезать лазером торчащее донце бутылки, чтобы превратить её в воронку. – А что потом? Ты сожжёшь ему кишки, и парень просто загнётся, каким бы крепким он ни был. То, что ты перебрал и не смог его трахнуть, не значит, что не смогут другие. Вытащи эту хрень. Братва, слушать всем. Этот куклёнок – наш. Кто как, а я намерен трахать его ещё не раз и не два. И не только сегодня. Остальные, думаю, – тоже. Все въехали? Чей черёд?
Он кинул прихваченную из бара бутылку Нэду и кивнул на измазанное потёками спермы, крови, слёз и соплей лицо Андрэ.
– Сперва дай ему хлебнуть, пусть мальца очухается.
Нэд щедро плеснул казённой выпивкой, не заботясь о том, попадёт ли хоть капля в рот добычи. Гарри полуобернулся к напарнику и прихватил губами горлышко бутылки в руках Ланса.
Андрэ беззвучно кричал и слабо дёргался в такт рывкам бутылки внутри. Чужое возбуждение наливалось в пережатом члене, не получая выхода. Спирт обжёг саднящее лицо, ничуть не освежая. И снова – круговорот лиц и рук, и бесконечно грязных чувств и мыслей, его боли и чужого упоения ею...
Не любил Гарри такого накала. Не любил, потому как должна была во всей этой педерации оставаться хотя бы одна трезвая голова. И чья бы голова это могла быть? Уж точно не коротышки Пита или обезхуевшего на время Руди. Рядом льнул всем телом Ланс, и хотелось послать подальше внутренние решётки, провалиться в творившийся здесь и сейчас кровавый морок. Никто из парней не думал больше, чем о мгновении здесь и сейчас, – какого хрена должен был думать за них он, Гарри? Или о ком-то ещё... об этом разгвазданном, порванном в срач мальчишке... о Лео или о Райане... ему-то, Гарри, какое до них дело – сейчас, когда чёрная муть поднимается изнутри, готовая затопить все дамбы?
Связист безвольно болтался в руках парней. Алкогольные пары переменчивы – его вдруг полюбили, забыв и о Руди, у барной стойки заматывавшем свой покусанный пирожок в слои биопластыря (не ясен только хер, зачем), и о недавней злобной ненависти к холёному отродью Академии.
Его поднимали за бёдра, выласкивая, распаляя, а его руки хватали, смеясь, и удерживали, словно всё это было игрой. Сейчас ему никто не хотел вреда, ну совсем никакого, – вот только ни до кого не доходило, почему пацан плачет от боли.
И почему, дроча в стороне, Квилл усмехается своей жуткой обдолбанной ухмылкой. Тот почувствовал на себе тяжёлый взгляд Гарри, поднял мутные глаза и осклабился, единым мигом окунувшись в черноту, кипевшую сейчас в их вожаке. В ту липкую тёмную мразь, которой Гарри будет стыдиться и будет прятать от самого себя, когда схлынет угар, и которая тянула за ним невидимый хвост дерьма. В того монстра, которого воспитали когда-то и назвали политофицером, – и который теперь не давал Гарри вмешаться и остановить ласковое зверство.
Квилл, нацепивший эту проволоку, помнил о ней всё время. Остальным было просто ни до чего. Они были даже нежны со своей игрушкой, стараясь доставить ей как можно больше удовольствия, нихрена не соображая, что творят на самом деле.
«Ладно. Ещё пару минут».
Желание накатило так остро, как не случалось с Гарри уже давно. Именно сейчас, когда новичок перестал быть таким потрясающе красивым и стал похож на обрывок тряпья, – отныне он был частью их мира, их трофеем, самой желанной вещью и на свете...
...И в темноте.
– Ланс. Я хочу тебя. Сейчас. На нём.
Сжав плечо любовника с такой силой, что Ланс охнул, Гарри толкнул его к столу.
– Ланс ещё не пробовал нашу конфетку. Дайте кусочек.
Гарри приобнял Андрэ за талию, с жестокой бережностью коснулся паха, нащупал проволочное кольцо, врезавшееся в плоть, – и снова вернул парнишку ласкавшим его рукам. Стоящим на ногах его удерживали только эти руки, иначе, обессиленный, он давно свалился бы на пол.
Ланс поудобнее подтянул бёдра связиста к себе и вошёл – медленно, за что так и любил его Гарри. Ланс мог набить пацану морду – но причинять боль в сексе он не умел.
А Гарри – умел. И Ланс лишь чуть вздрогнул, прогнувшись от сильного, грубого толчка.
Андрэ было мучительно до тошноты. До тёмных кругов перед глазами. Но он чувствовал всё. И всех. На себе, в себе, рядом с собой... Любую мелочь, вплоть до жжения пластыря на члене того укушенного человека. И всё – одновременно. Месиво в сознании и в теле. Месиво сломанных костей и разорванных тканей. Месиво чувств, эмоций, мыслей... Он слабо выгибался в терзавших его руках, выстанывая хоть частичку нестерпимого напряжения. Когда его придавило к столу, он снова зарыдал без голоса, захлёбываясь и запрокидывая голову, пытаясь хоть на миг высвободиться из этого ада.
Квилл боком отошёл к стойке, не сводя взгляда с поскрипывающего стола. Схватив кем-то початую бутылку, сделал долгий жадный глоток.
Гарри, который наваливался всем весом на Ланса, мальчишка, которого при этом драл Ланс... это станет наваждением и будет крутиться в воспалённых мозгах, как неразорвавшаяся мина, днём и ночью, – так, что обо всём забудешь, если не отвести взгляд.
И Квилл отвёл.
Чтобы тут же увидеть облепленный биомассой хер Руди.
– Питу такое посоветуй, чтоб не срывался. Руди, ты впрямь чудила... на кой ты пластырем-то замазал? Дашь мне его оторвать – я тебе бутылку поставлю.
Для Гарри оргазм снова высверкнул разрядом молнии, оставляя после себя пустоту. Невесомую, пьянящую пустоту, так не похожую на жар последних минут. Иное измерение – чистое, свободное. Безграничная лёгкость, как в смерти.
И медленное возвращение в реальность, растекающееся жизнью по телу.
– Ланс. Спасибо.
Приникнув, замереть ещё на мгновение – и такая нежность ко всему миру разливается в душе, что разуму впору командовать: «Хорош пиздеть».
Обозначив это мгновение коротким поцелуем на влажном позвонке у основания шеи Ланса, Гарри сгрёб с соседнего стола салфетки – для себя и для него. Уже застёгиваясь, пронзительной вспышкой вспомнил: «Бля, а пацан!..».
Ну да, вот и она – ожидаемая расплата. Омерзение к себе свело скулы кривой ухмылкой. Пацан стоял на коленях, как его выпустили из рук, – раздавленный, смятый, сложившийся вдвое, стреноженный спущенными брюками.
И память о том, что он знал, как всё закончится, – и память о закружившем смердящем вихре чёрного огня, о том, как он сам, без подначек, шагнул в него, понимая заранее, что снова будет ненавидеть себя.
Гарри отпихнул в глубь сознания самогрыз – для него ещё придёт время ночами, когда он станет вертеться без сна и видеть мальчишку с опущенной головой, спрятавшим лицо за потемневшими волосами в поту, сперме и кровавых наплывах. Вот тогда он будет глушить флягу за флягой и искать спасения у Ланса. А сейчас пацана надо было спасать, пока ещё не поздно.
Он наклонился над Андрэ, разгибая изломанное болью хрупкое тело, пытаясь добраться до паскудного огрызка проволоки. Сейчас Гарри люто ненавидел всех до последнего, чтобы не так херово было от ненависти к себе. Почуяв это, стая отхлынула, забилась по углам.
Разбухшая плоть поглотила тонкую проволоку. Собственные пальцы показались Гарри вдвое толще обычного. Его прожгло запоздалым страхом и яростью, тело покрылось мелким холодным потом, желудок смёрзся каменной глыбой.
Увидев Лео у барной стойки, он испытал не радость – мимолётное удовлетворение. Подхватил связиста на руки и потащил через зал.
– Лео, там проволока. Чем-то подцепить надо.
Злой, сощуренный как сквозь прицел взгляд в ответ.
«Плевать, что ты мне скажешь, Лео. Ничего из того, чего не знал бы я сам».
– Пальцы у меня на это дело не заточены, из жопы растут.
Кривая, добротно прилепленная ухмылка Лео – фирменный росчерк «на всё насрать».
@темы: станция альфа