Всё ещё люблю играть мелькорианцев; на Закате, к сожалению, игры в веру было мало - комиссия почти не показывалась на глаза, игротехническая Чёрно-Золотая стража не воспринимала кросспол как явление, и я спасался тем, что грел уши у теологической кафедры. Жести было мало тоже - допросы и пытки были где-то там, далеко, их не было слышно, сожгли всего одного авалтири. Было бы круто, если бы его вину объявили заранее и расспросили его коллег, устроили очные ставки, дали возможность посмотреть в глаза приговорённому, попросить его одуматься... Но понимаю, что комиссия и игротехи и без того задолбались. Я бы жёг без доказательств, по малейшему подозрению Надо куда-нибудь съездить инквизицией уже (выразительно смотрит на Веру и Тикки по части Португалии)). И понимаю, что игра была в первую очередь в науку.
Мне как мелькорианцу не досталось квеста в духе "принеси жертву - получи профит", но это даже к лучшему - в моём хрустальном хэдканоне мелькорианство работает не так и ничем принципиально не отличается от любого другого монотеизма в стадии сожжения еретиков. Пусть жертвы приносят посвящённые жрецы в Храме. А я только донос накатал - жаль, безрезультатно. Также в моей вводной был упомянут случай, когда Грувензан утаил информацию о человеке, которым интересовалась Чёрная стража, из страха совершить непоправимое - что это был за человек, что он натворил и куда сбежал, я так и не узнал.

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идёт бессмертье косяком.
(с) Арсений Тарковский

Был праздничный ужин по случаю дня основания Академии, но на печальной ноте он начался: минутой молчания в память о прежнем декане кафедры теологии. Пять лет тому назад он погрузился в глубокую медитацию, и в этот день медики констатировали его смерть. Это было большой утратой для всех нас, однако, скорбя о себе, должно радоваться за него: он сам выбрал, когда уйти во Тьму навстречу Арун-Мулкэру. Когда я сел за преподавательский стол, забрав с кухни свою постную трапезу, там уже обсуждались некие анонимки, подброшенные бару ректору Гимильзору. Я попросил позволения взглянуть на одну из них - там были стихи, и было странно, что их автор не обратился, к примеру, ко мне, чтобы обсудить своё творчество открыто. В этих стихах на первый взгляд ничего крамольного не было - лишь странное упоминание сухопутных касаток и никакого смысла. Возмущало не их содержание, а то, что у кого-то не достало смелости подписаться.
Стихи передавались из рук в руки, пока бар преподаватель медицины Азармаган не спрятал листок в рукав, - но бар цензор Карибузир пожелал взглянуть на обе анонимки. Бар Гимильзор сказал, что вторую он сжёг, не читая, как он поступает со всеми анонимными посланиями якобы из отвращения к ним. Но я чувствовал, что бар ректор совершил это из добросердечности, поскольку боялся, что автор будет выявлен и наказан. Гимильзор был очень мягок - и очень стар, и здоровье всё чаще подводило его, делая его только более чувствительным. Ему в очередной раз стало дурно, и пришлось посылать за бари Эфалани, супругой Азармагана и также лекаркой, чтобы она сделала ему укрепляющее питьё.
И радостью окончился ужин: едва бар ректор сообщил, что к нам возвращается комиссия из столицы и, возможно, найдёт время для прочтения проповедей, которых я просил так давно, - как двери распахнулись, и вошли трое посвящённых Храма в сопровождении Чёрной стражи. В прошлый раз комиссия задержалась совсем ненадолго, но я надеялся, что в этот раз они смогут по достоинству оценить достижения студентов на грядущих экзаменах и поделиться бесценным опытом. Мы горячо приветствовали верных подвижников Короля, их усадили за отдельный стол и поднесли яства. Бар ректор, извинившись, ушёл из-за стола раньше, сославшись на некие дела, но очевидно было, что тому виной его дурное самочувствие, - он не съел ни кусочка пищи. Мы, окончив трапезу, продолжили беседу за столом.
Конечно же, более всего нас занимало продвижение на Запад Золотой Армады и скорое обретение бессмертия. Завязалось живое обсуждение гипотез, все ли люди Средиземья разом станут бессмертными, или же секрет бессмертия окажется в руках Высших людей и мы сами сможем решать, распространять ли его среди людей низших. Мне хотелось верить, что на всё будет воля Арун-Мулкэра и ежели он сочтёт кого-либо из низших людей также достойными бессмертия, то не нам с ним спорить. Бар Азармаган говорил, что предпочитает называть низших людей младшими и что они, обретя бессмертие, способны будут "дорасти" до нашего уровня. Он, должно быть, слишком мало встречался с низшими людьми и не понимал, что многие из них при любых попытках обучения остаются подобием детей, нуждающихся в строгом правлении. К чему бессмертие невеждам, кои испугаются и сами не примут его, не зная, как им распорядиться?.. Но вот-вот мы должны были узнать, кто окажется прав.
Студенты постепенно расходились, а я подсел к столу комиссии, дабы лично выразить ей благодарность за прибытие, пригласить поприсутствовать на лекциях и попросить прочитать проповедь. Бари инспектор Изиндуфэль заметила, что несложно изложить основы веры тем, кто мало в ней сведущ, однако, имея дело с теми, кто уже многое знает, ей трудно выбрать, о каких аспектах Учения поведать более глубоко. Было лестно слышать это, и я подтвердил, что в Академии очень сильная кафедра теологии, - должно быть, я назвал её факультетом, ведь по сути так оно и было и все говорили так; лишь бар ректор Гимильзор по неведомой причине упорствовал и всё то время, пока глава кафедры пребывал в медитации, отказывался именовать её факультетом. Я хотел сказать, что проповедь на любую тему вдохновит студентов, ведь личный пример посвящённых порой важнее знаний, - но бар Азармаган подошёл позвать меня на планёрку, собираемую в библиотеке, и я вынужден был, принеся извинения, удалиться.
На повестке дня было сразу несколько вопросов. Новый глава кафедры теологии будет назначен из посвящённых Храма лично сафтанубаром Зигуром, как только печальное известие дойдёт до столицы. Зато мы познакомились с новым преподавателем факультета естественных наук - он только что вернулся из продолжительной экспедиции, называл себя антропологом и готов был рассказать о населяющих южные земли народах и животных. Он видел даже мумаков, или олифантов, о которых я слышал только от отца. Мне подумалось, что всем - и студентам, и преподавателям - будет интересно послушать о его путешествиях. Затем выступила бари Зимрамит с предложением привезти в Академию гоблина для изучения живого материала. Но все усомнились в безопасности этой затеи, ведь гоблины агрессивны и коварны и, осознав себя пленниками, станут чрезвычайно опасны. К тому же я добавил, что наблюдения в условиях неволи дадут иные результаты, нежели в естественной среде обитания. Сошлись на том, что стоит сперва построить и оборудовать виварий отдельно от Академии, а затем уже завозить образцы.
Последней задачей было составление расписания. Мы записали его на гербовой бумаге исторического факультета, и я предложил свои услуги по переписыванию копий, поскольку у меня был хороший почерк. Бар декан факультета естествознания Азрахин пригласил меня в свой кабинет, и бари Нулуимгиль, его студентка и дочь бара ректора, вызвалась помочь; бар Азрахин предоставил нам бумагу и перья. Пока мы занимались переписыванием, бар Азрахин достал наждак и стал полировать свой меч, напевая одну песню за другой. Он извинился за эту привычку, говоря, что в северной экспедиции рабов не сажали за вёсла, поскольку это было слишком ответственной работой, которую можно было доверить лишь Высшим людям, - а во время гребли удобно петь, дабы сохранять размеренное дыхание, и с тех пор он привык петь за всяким монотонным трудом. Но мне нравилось, как он пел, хоть и было в этих корабельных песнях нечто тоскливое, будто их сложили рабы из своих жалоб на холод и голод; а бари Нулуимгиль после песни о крабе сказала, что она о несбыточной мечте, но пояснять свою мысль отказалась.
Я был слишком воодушевлён прибытием комиссии, чтобы задуматься тогда о том, что стылые северные песни не должны смущать сердца студентов, отвращая их от возвышающего огня. Нас поторопили на торжественное подведение итогов состязания в патриотическом стихосложении и песне, что традиционно проводилось в день основания Академии. Я дописал последние строки и, оставив четыре копии расписания на попечение бари Нулуимгиль, поспешил в пиршественный зал. Все преподаватели были уже в сборе, и бар цензор назначил состав судей из старшего инспектора комиссии, бара ректора и деканов обоих факультетов; от кафедры теологии судьёй выступил бар преподаватель Аглахад. Я особенно завидовал студентам в такие моменты, ведь в юности я сам посвящал стихи Королю и Учителю Зигуру, принимал участие в состязаниях и порой даже побеждал в них. А в этот раз приз за первое место был особым - стажировкой в отделении Совета, возглавляемом сафтанубаром Зигуром.
Наш исторический факультет выступал первым. Найра исполнила песню, посвящённую сафтанубару Зигуру. В тексте и мелодии было столько чистой ясности, что я был растроган едва не до слёз. Затем свои стихи прочитала Инзилет. Когда настала очередь факультета естествознания, Тамирэд продекламировал стихи, написанные Айелет, и пусть некоторые рифмы были не слишком сильны - это искупалось той энергией, которую вкладывал в чтение Тамирэд, так что их с Айелет можно было по праву назвать соавторами. Не сходя со сцены, он прочитал собственное четверостишие "в духе старых мастеров"; смех сменился аплодисментами, поскольку он чрезвычайно находчиво обыграл одно из весьма популярных в своё время стихотворений недалёкого прошлого.
От факультета теологии выступил Азрадаур. Он очень волновался при декламации, так что выглядело это несколько неуклюже, к тому же сами стихи не были безупречны, - но я оценил по достоинству его искренность. Нельзя было заподозрить его в том, что он написал стихи только ради состязания, а не по велению сердца. Стихотворение Зимранитиль было особо отмечено судьями - в нём чувствовался не только талант, но и подлинное понимание предназначения поэзии. Завершилось состязание хоровым исполнением гимна, сочинённого Имразиром вместе с остальными студентами-теологами. Им недоставало слаженности, но смелость, с которой они замахнулись на произведение столь масштабное, покоряла. Если бы у них было больше времени для репетиций, им не было бы равных. Бар Аглахад назвал себя "злой феей", поскольку критиковал каждое выступление, а бар ректор - "доброй феей", поскольку лишь хвалил; бар Азрахин был скуп на оценки и многим говорил, что они могут лучше, а бари Арунбет, декан исторического факультета, мучилась сложным выбором, говоря о различиях между жанрами и количестве исполнителей, так что казалось, что судит она скорее разумом, чем сердцем.
Пока бар цензор Карибузир подсчитывал итоги голосования, бар Азармаган попросил дозволения прочитать стихи, которые смогут послужить студентам примером в их дальнейшем творчестве. Это были переводные стихи о Берене и Лютиэн - их первой встрече; смысл, размазанный по патетическим описаниям природы, ускользал, хотя бар Азармаган декламировал с похвальным артистизмом. Я ждал, чувствуя нарастающее отвращение, когда кто-нибудь из комиссии прервёт его, но все были столь вежливы, что дослушали его до конца и лишь тогда спросили, какое отношение сей отрывок может иметь к патриотизму. Бар Азармаган отвечал, что это стихи о любви тех, чья кровь течёт в жилах нашего Короля. Но это было дурным оправданием. Мы не можем знать, не была ли та "любовь" колдовским мороком, и не крови нимри наш Король обязан своим величием, а крови Высших людей, воле Арун-Мулкэра и совету Учителя Зигура. Напрасно бар Азармаган смущал умы студентов таким переводом.
Третье место по результатам голосования разделили двое, но коль скоро Тамирэд фигурировал в числе победителей и на втором месте, бар цензор предложил судьям присудить приз Инзилет. Неожиданно Инзилет заявила, что её стихи недостаточно хороши и она желает уступить приз, и порвала лист со стихами в клочья. Бар цензор возразил, что не ей, а судьям решать, кто достоин приза, а призом она сможет распорядиться по своему усмотрению. Когда ей был вручен кубок, Инзилет отдала его бару Азармагану. Это лишний раз свидетельствовало о том, что студенты слишком впечатлительны и неразборчивы, чтобы самостоятельно оградить себя от ложного обаяния нимрийской лирики. Азармаган кубок принял и попросил её больше не рвать свои стихи, а та пояснила, что на самом деле посвящала их своей умершей матери и оттого считаться патриотическими они не могут. Второе место разделили Айелет и Тамирэд - им бар ректор вручил рог, инкрустированный серебром. Будь этот рог боевым, Тамирэд смог бы стать ещё громче прежнего. Но Тамирэд, должно быть, засмущался - и сбежал, и Айелет последовала за ним вдогонку. Первое же место по праву досталось Зимранитиль.
По окончании церемонии награждения мы все поздравили Зимранитиль с огромной честью, и я с Нулуимгиль смогли наконец вывесить расписание на этажах. Поднявшись на студенческий этаж, я сказал Найри и Инзилет, что их произведения были очень хороши. Студенты разошлись по своим комнатам и продолжили празднование - из-за дверей слышались музыка и смех. Я вновь сожалел, что не могу к ним присоединиться, но мне нужна была свежая голова на следующий день. Я покинул Академию, лёг спать, и мне приснилась бари Азрафель, преподавательница лингвистики, выявляющая при всех некие анонимные письма, свидетельствующие едва ли не против меня.
Наутро, когда я прибыл к завтраку, в трапезной было шумно. С одной стороны бар Азрахин обсуждал со своими студентами не то тараны, не то раны; я не переставал удивляться, как немолодой декан мог говорить так же громко и быстро, как молодые, когда речь заходила о его любимом деле, и, казалось, совершенно не заботился о том, как не уронить достоинство своих лет. С другой стороны Азрабет говорила с баром Изиндунуром, преподавателем кафедры теологии. Я случайно услышал её слова о том, что она собирается писать работу на стыке двух дисциплин - литературы и теологии: пьесу в стихах о подвиге Дирхавеля, который погиб, защищая Эльвинг от врагов-нимри, благодаря чему уцелел предок нашего Государя. Это заинтересовало меня чрезвычайно. Азрабет говорила о том, что современному театру нужны новые герои, которым можно было бы подражать, и просила разрешить ей доступ к необходимым книгам. Я подумал о том, что в моей библиотеке также может найтись что-нибудь, что окажется для неё полезным. Затем обсуждение перешло к тому, что при постановке пьесы негоже заставлять Высоких людей играть в костюмах нимри, и бар Изиндунур предложил использовать балахоны и безликие маски; я же подумал, что можно изобразить нимри при помощи марионеток, дабы подчеркнуть, что они лишены свободной воли и действуют по указке своих лже-божеств.
Первой парой был семинар бара цензора Карибузира о крамоле, на котором присутствовали все. Он изложил весьма ценное напоминание о том, что стоит быть внимательным не только к явной крамоле, но и к критике этой крамолы, поскольку в опровержении может также содержаться крамола - намеренная или же нечаянная, если критик чрезмерно увлечётся. Он предложил группе добровольцев попробовать себя в роли цензоров и опровергнуть очевидную крамолу, вложив в опровержение крамолу неявную, а другим собравшимся - эту скрытую крамолу выявить. Я присоединился к группе; нам досталась крамола о том, что Высшим людям потому не должно дружить с нимри, что они подобны животным, с которыми не дружат, а лишь используют. Стоило мне подумать о том, что животные, в отличие от нимри, наделены волей, как бар Изиндунур уже высказал это. Ему и было поручено излагать эту крамолу. Он нарочно прибег к сравнению нимри с собаками, чтобы слушатели задумались о том, что собаки могут быть верными друзьями - чего не скажешь о нимри. Пока студенты старались отгадать, в чём заключается крамола, из их ошибок выяснилось, что крамола может быть и трёхслойной, и далее до бесконечности.
Во время второй пары я поприсутствовал на семинаре бара Азармагана по медицинской этике. Начался урок с проверки домашнего задания, когда одному студенту нужно было наложить повязку другой, как если бы у неё была рубленная рана на шее, спускающаяся на ключицу. Студент ошибся, начав перевязку с головы, а не через подмышку, но в остальном был прав, в том числе в том, что принял помощь от товарища. Затем бар Азармаган говорил об основных принципах этики и о применении их на практике, в том числе когда они оказываются взаимоисключающими. Он разделил присутствующих на три группы, что должны были руководствоваться одним из трёх принципов: "помоги", "не навреди" и "сделай как должно". Я составил одну группу с баром Гимильхином, сыном бара ректора Гимильзора - он уже окончил Академию, но недавно прибыл навестить отца и посещал лекции вольнослушателем. Я позволял ему самостоятельно ответить на первые вопросы, как если бы он ещё был студентом, поскольку был согласен с его суждениями, и лишь на последний вопрос он попросил меня ответить за нас обоих.
Вопрос касался пациента из Высших людей, что страдал от смертельной болезни и отказывался от лечения, которое не исцелило бы его, но продлило бы его срок; стоило ли настаивать на продолжении лечения? Я ответил, что в таком случае дальнейшее лечение окажется насилием над свободной волей Высшего человека. Мы не можем заставить его глотать горькие настои и приковать его к постели, если он хочет провести свои последние дни иначе - вложить все оставшиеся силы в завершение дела, или же просто уделить внимание близким. Более долгая жизнь не равна более славной, и исполнить свой долг, послужив стране и Королю, - не равно оставаться в живых. Ответ оказался верным. После окончания занятия бар декан Азрахин спросил, не обидно ли мне, когда меня путают со студентом. Я отвечал, что нет, и что это частенько случается - я люблю сидеть на лекциях своих коллег. Бар Азрахин сказал, что сам так же попал когда-то в Академию - приходя вольнослушателем на лекции.
Так во время третьей пары я с особым удовольствием остался на лекции бара Изиндунура о роли Высших людей в современном обществе. Он не столько говорил сам, сколько спрашивал мнения своих студентов, побуждая их рассуждать самостоятельно, поощряя или поправляя их высказывания. Они обсуждали самые важные вещи: власть как ответственность, просвещение, личный выбор. Многим невеждам, утверждающим, что Высших людей делает Высшими лишь заносчивость, а посвящённые Храма лишь карают оступившихся, было бы полезно послушать эту лекцию. Бар Изиндунур напоминал студентам, что если Король наградил тебя высочайшей милостью переубедить своего друга, ступившего на путь заблуждений, - этой милостью должно воспользоваться и не сомневаться в себе из-за того, что неверно выбираешь друзей. Напоследок он задал задачку, для каких работ следует отрядить низших людей, а для каких - обратиться с просьбой к Высшим людям. Мне вспомнились слова бара Азрахина о гребцах, которыми рабы быть не могли. Интересно было бы узнать, почему студенты сделали тот или иной выбор. Я бы не доверил низшим людям то, от чего зависели жизни Высших, - вроде строительства домов.
После лекции я сказал бару Изиндунуру, что у него замечательные студенты - они мыслят смело и очень по-взрослому. И долго ещё не уставал восхищаться теми, кто избрал для себя самый сложный и благородный путь - путь к Посвящению, к возможности врачевать раны на теле Йозайана и быть путеводным огнём для всего народа. Казалось, пока для других студентов наука была чем-то вроде увлекательной игры, в которой они стремились превзойти друг друга, открывая новые горизонты, - студенты-теологи уже в полной мере осознавали, что их руками будет написано будущее. Лишь одно встревожило меня: прямо во время лекции Чёрная Стража явилась за Имразиром, автором гимна. Это больше было похоже на арест, нежели на приглашение к разговору, - а Имразир был тёмной лошадкой, недавно прибывшей в Академию, и я не знал, чего ждать. Однако на последующих лекциях Имразир присутствовал как ни в чём ни бывало.
Последней лекцией перед обедом была лекция бари Зимрамит об орках; эта лекция была одна, без параллели, поскольку все желали на ней присутствовать. Бари Зимрамит представила часть своей личной коллекции ремесленных произведений орков: примеры оружия и музыкальных инструментов, украшений-амулетов и игрушек. Она рассказала о том, как предприняла экспедицию в места обитания орков и общалась с ними при помощи переводчика, поставила вопросы о загадочном происхождении орочьего языка и письменности, и в особенности - происхождения самих орков. Они могли быть деградировавшими племенами низших людей, деградировавшими нимри или же чем-то третьим. То, что продолжительность жизни орков увеличивалась от востока к западу, подняло тему бессмертия, что уже обсуждалась давеча. Бари Зимрамит придерживалась теории, что ложные боги намеренно испортили землю, дабы она не досталась Арун-Мулкэру, и именно тогда появились орки как потомки одного из племён нимри, оставленного своими богами. Однако другие нимри сохранились - в теории был изъян. Возможно, Арун-Мулкэр пожелал освободить нимри из-под власти их божеств, но, лишившись её, они превратились в орков. Мне понравилась такая версия: недаром нимри так ненавидели орков, которые демонстрировали их истинную беспомощную сущность.
Я задал вопрос о волках: их образ так же часто встречался в ювелирных изделиях орков, как образ лошадей - в ювелирных изделиях низших людей. Поскольку варги чрезвычайно интеллектуальны, их союз с орками уместнее назвать партнёрством, нежели приручением, - симбиозом для совместной охоты. Кто-то сказал, что это ещё раз подтверждает происхождение орков от нимри, также имеющих навыки договариваться с животными, - но я полагаю, что нимри делают это при помощи колдовства, тогда как варги и орки в прямом смысле находили общий язык. Мне было бы интересно узнать о культуре орков и варгов побольше, и вопрос, стоит ли сохранять орков после обретения бессмертия и установления господства людей во всём Средиземье, для меня не стоял. Ведь дело не в практической пользе, а в том, чтобы наши потомки могли видеть орков не только на рисунках в учебнике. Я хотел ещё спросить об институте брака у орков, но время вышло. В заключение бари Зимрамит выразила надежду на более масштабную научную экспедицию, а студенты и преподаватели отправились на обед.
Прежде чем все приступили к трапезе, ректор Гимильзор поднялся и объявил о том, что по состоянию здоровья более не может занимать свой пост и складывает с себя ректорскую цепь. Он протянул цепь бару цензору Карибузиру и сказал, что ректорское кольцо отдаст позже, поскольку у него нет оного при себе; и впрямь пальцы старика были такими худыми, что кольцо не удержалось бы на них. Бар цензор объявил, что преподаватели проголосуют за нового ректора, и временно занял место заместителя. Бар Гимильзор прочитал небольшую речь, упомянув, что вовсе не испытывает предубеждения к теологической кафедре, как могло бы показаться, - что якобы отличие факультета от кафедры в объёме проделанной научной работы, а у кафедры пять лет находился в медитации её глава, потому ей предстоит наверстать упущенное с новым главой. На его месте я бы окончил службу, оставляя по себе доброе воспоминание - даруя наконец кафедре звание факультета: пять лет она могла наверстать за пять дней. Но бар Гимильзор выбрал иначе. Он почувствовал себя дурно, и бар Азармаган сопроводил его прочь из зала. Вернувшись, он сказал бари Арунбет, что вновь будет заставлять ректора поесть, как если бы она уже была ректором.
Мы ждали, когда начнётся голосование, и вскоре по лицам других преподавателей я понял, что бар Гимильзор умер. Только что мы обсуждали за обедом, не вынудит ли его бессмертие вечно пребывать в своём плачевном состоянии, и я предполагал, что бессмертие истребит любые признаки старости и одряхления, как и все болезни, происходящие от того, что смертное тело изнашивается; и вот - он столь немного не дождался бессмертия, отдав всего себя Академии. Преподаватели собрались в библиотеке, для чего бара Аглахада и бара Азармагана пришлось поискать; последний сказал, что его ждёт пациент и потому он не может присутствовать, но отдаёт свой голос за бари Арунбет. Начали без него. Бар Карибузир сказал, что традиционно ректором становится декан исторического факультета, но мы можем выбирать из обоих деканов и самовыдвиженцев, ежели таковые появятся. Я втайне надеялся, что кто-нибудь выдвинет свою кандидатуру от теологического факультета. Если бы можно было голосовать за кого угодно, мой голос принадлежал бы бару Изиндунуру - он был молод, он выучился в Академии, как и я, и выбрал стезю преподавания по призванию.
Но никто не выдвинул себя, а для того, чтобы выступить самому, я не был готов. Бар Азрахин взял самоотвод, и у нас остался единственный кандидат. Голосовать всё равно надлежало - за или против; я терзался сомнениями, но ничего не мог поделать, и бари Арунбет была избрана единодушно. Бар Азармаган появился к концу голосования, и ему сообщили, что его голос учтён. Он сказал, что им заинтересовалась Чёрная стража и он может не успеть принять экзамен у двоих студенток, избравших темой своих работ медицину. По тому, что предложение перенести экзамен до времени его возвращения он не принял, я догадался, что дело серьёзное, и подумал, что его голос дискредитирует бари Арунбет. Бар Азрахин заверил его, что сможет принять вместо него экзамен, и осталось только составить новое расписание на остаток дня с учётом подвижки времени, произошедшей из-за выборов, и прибытия нового главы кафедры теологии - бар Азрахин уступил ему время своей лекции о затоплении Белерианда. Я поручил исправить вывешенные расписания секретарше Замин.
Мы вновь созвали студентов в трапезную, где бар Карибузир объявил о кончине бара Гимильзора и как его душеприказчик зачитал завещание. Своё имущество тот завещал сыну и дочери, а книги и научные труды - бари Арунбет. Затем бар Карибузир торжественно вручил бари Арунбет ректорские цепь и кольцо и уступил ей место во главе стола. Бари Арунбет произнесла короткую речь, с благодарностью упомянув бара Гимильзора, и попросила обратить внимание на изменение в расписании; она сказала, что посвятит свою лекцию памяти прежнего ректора, и я подумал, что у моей лекции, стоящей параллельно, нет шансов. Также она назначила новую декана исторического факультета - бари Азрафель, и передала ей свою прежнюю деканскую цепь. До начала перенесённых лекций оставалось порядочно времени, и я ушёл в библиотеку, рассчитывая немного отдохнуть - хотя накануне экзаменов там всегда собиралось много студентов.
Бари Азрабет пришла со своей будущей пьесой - было уже готово начало: сцена, в которой возлюбленная Дирхавеля обращается к нему после его смерти. Позволить увидеть персонажа глазами любящего человека - хороший способ познакомить с персонажем зрителя. Желая знать, как эта сцена будет выглядеть на театре, Азрабет попросила Замин изобразить возлюбленную Дирхавеля, я бара Азармагана - самого Дирхавеля. Азармаган ответил, что не сможет играть в спектакле, но на репетицию согласился. Я полагал, что Азрабет выбрала его за декламаторские навыки, проявленные давеча во время конкурса стихосложения, но она сама читала текст, а исполнителям оставались лишь жесты и взгляды. Замин несколько утрировала пластику, а Азармаган неплохо справился с ролью. Азрабет собиралась посетить мою лекцию о природе трагедии, поскольку желала написать именно трагическую пьесу, однако была расстроена тем, что оная лекция совпадает с лекцией бари Арунбет.
Я взглянул на расписание, исправленное Замин, что висело ближе всего к библиотеке. Новые чёрточки на нём создавали впечатление, что моя лекция на час позже. Я решил это так и оставить и читать в параллель с лекцией нового завкафедры теологии, чтобы и лекция бари Арунбет, и лекция нового преподавателя-антрополога были одни в своё время - я сам хотел на них поприсутствовать. Мы ещё раз исправили расписание у библиотеки, и я поднялся на студенческий этаж, чтобы внести правки и в то расписание, что висело там; Замин то расписание даже не трогала, а я знал, что преподаватели нечасто поднимаются на тот этаж, и что, быть может, студенты не очень довольны вторжением, - но не хотел, чтобы они запутались. Я сообщил о новых планах бару завкафу, и он сказал, что хотел бы читать в библиотеке, - так мне оставался зал. В ожидании бари Арунбет я прогуливался вокруг библиотеки, осматриваясь, не забыл ли кто-нибудь из студентов сдать свиток или книгу, бросив их там, где читал.
Мне на глаза попался сложенный листок бумаги. Я развернул его и увидел стихи - довольно бойкие, в которых повторялась фраза "опасайтесь Чёрной стражи". Почерк был мне незнаком, а в Академии многие студенты писали стихи - я почему-то не рассматривал возможность, что анонимку написал кто-либо из преподавателей. Студенты достаточно смелы, и к тому же у них не было причин опасаться Чёрной стражи, - я рассудил, что послание обращено к тем, кто должен дрожать при упоминании Посвящённых: дескать, прячьтесь по своим углам, изменники и нимрипоклонники! Но всё же в этих стихах была крамола - могло показаться, будто Чёрная стража есть нечто дурное и зловещее, чем можно пугать детей, как букой. К тому же я не любил анонимки по уже упомянутой причине: если некто не подписывался - значит, понимал, что совершает недостойное. Я решил передать письмо комиссии, дабы его больше никто не увидел. Найдя членов комиссии на пороге предоставленного им дома, я сообщил, что стихи - должно быть, чья-то неудачная шутка. Посвящённым стихи понравились, и я, согласившись, что в оных хороший слог, извинился, что спешу к началу лекции. Наши гости поблагодарили меня и обещали прикрепить анонимку к общему делу.
Я едва не опоздал к началу лекции бари Арунбет о методологии в истории. Воистину там собралась почти вся Академия. Это было интересным и доступным упоминанием о том, что не всякий источник достоин доверия - иные искажены, иные обрывочны, а иные, как нимрийские летописи, попросту ложны. Бари Арунбет многократно призывала будущих учёных не додумывать отсутствующие в источниках детали, не выдавать вымысел за истину. Мы не можем знать, о чём думали герои прошлого, какими мотивами руководствовались. Сафтанубар Зигур был свидетелем многих исторических событий, но и он не мог быть везде, к тому же он - не человек, отчего его восприятие времени отличается от человеческого. Лекция окончилась обсуждением того, что вскоре, когда человечество обретёт бессмертие, у историков не будет недостатка в свидетелях, чтобы доподлинно и подробно описать свершения предков для грядущих поколений; как тогда будет выглядеть историческая наука, когда не придётся гадать, не дополнен ли переписчиком и не подделан ли иной сомнительный документ?..
Лекция была прервана Чёрной стражей, явившейся забрать бара Азармагана. Бари Арунбет вышла вперёд, спросив о причине, но Стража отвечала, что все узнают причину в свой черёд. Азармаган не сопротивлялся, и арест занял считанные минуты. Несмотря на её опыт, бари Арунбет казалась выбитой из колеи. Она взяла себя в руки и произнесла, что своей властью ректора продолжает лекцию, хотя никто не угрожал лекции как таковой. Прозвучало так, словно она находилась в осаждённой крепости и продолжение давалось ей нелегко, так что несколько человек заметило, что не произошло ничего из ряда вон выходящего: Чёрная стража всего лишь выполняла свою работу. Чрезмерная тревожность бари ректор подавала дурной пример студентам, тогда как следовало указать им на достойную бдительность верных соратников Короля и Первого Советника, да порадоваться тому, что благодаря им мы можем спокойно учиться, не боясь врагов Высших людей, разъярённых тем, что мы вскоре обретём бессмертие. К тому же то могла быть не более чем предосторожность и Азармаган мог ещё оправдаться.
Потому я и боялся, что если бари Арунбет станет ректором, упадёт боевой дух Академии. Но я быстро забыл об аресте, когда библиотеку постепенно освободили для досрочной защиты дипломной работы Зимранитиль. Я решил поприсутствовать - и не пожалел. Она развёрнуто, убедительно и без запинки говорила о структуре власти и об отличиях правления у низших и Высших людей. Даже самым строгим преподавателям не к чему было придраться, и единственное замечание бара Аглахада касалось лишь небезупречности формулировки. Если изложить труд Зимранитиль чуть более зрелым художественным языком, получится книга, которая по праву сможет стать настольной для многих Высших людей, интересующихся подлинным происхождением своего величия и долга. Зимранитиль получила высшие оценки, и все слушатели горячо поздравили её. Памятуя о её победе в соревновании по стихосложению, я смотрел на неё как на образец Высшего человека, преуспевающего во всём. Быть может, она ещё и потому трудилась не покладая рук, что её отец был сослан в Фородайру из столицы. Достойнейшее деяние - сделать так, чтобы, упоминая её род, вспоминали её, а не её отца!
Завкаф теологического факультета (как бы это ни звучало) собрался проводить практикум в казармах, и я решил вновь занять для своей лекции библиотеку. Боясь, что заинтересованные студенты могут потерять меня, я некоторое время подождал, пока кто-нибудь соберётся, но никого, кроме Азрабет, не было. Я мог только приветствовать столь единодушное рвение к теологии и сам бы присоединился, но отменять свою лекцию не желал. И одна-единственная студентка достойна лекции в полной мере, равно как и полная аудитория. Я читал в библиотеке, перед Азрабет и Замин, которую я знал с детства и которой писал рекомендацию при поступлении на службу. Это было очень уютно: Замин принесла мне горячий чай, меня слушали внимательно и задавали вопросы. Вспоминая слова бари инспектор из комиссии, что в преподавании моего предмета необходимо подчёркивать кардинальные отличия высокого искусства Высших людей от упадочного искусства нимрипоклонников, я начал с напоминания о происхождении театра как такового.
Театр родился из языческих ритуалов нимрипоклонников. Наши предки поклонялись силам природы - воде, камню, дереву, временам года, потому время для них было циклично: одно и то же повторялось раз за разом и не менялось. Дабы сохранить этот порядок, в своих древних театральных действах - мистериях - они как бы возрождали значимые события всего лишь для того, чтобы пережить их вновь. Типичный персонаж мистерий - Финрод: предки пролили немало слёз над его кончиной. Однако трагическая судьба не делает персонажа трагической фигурой!
Трагедия стала возможна лишь тогда, когда Высшие люди осознали ценность личности, свободы её проявления, - лишь в диалогическом пространстве, в котором каждый персонаж говорит сам за себя, не оглядываясь на указания ложных богов. Всего за 50 лет трагедия не только возникла на Острове, но и укрепилась в культурном сознании, а ныне мы и вовсе не можем представить себе ни один крупный город без театра с трагедиями в репертуаре. Трагическое - не в гибели героя, а в столкновении нравственных устоев в его душе; трагическое - не равно грустное или ужасное, оно происходит не из внешних факторов, когда герой попадает в переделку и мучается, вызывая жалость, а из внутренних противоречий.
Первым трагическим героем был Эдип - древний царь, легенды о котором были переработаны позднейшими драматургами в театральные произведения. Напомню вкратце его историю. Эдип был воспитан низшими людьми, пасшими скот, но, осознав, что он отличается от них и в его жилах течёт кровь Высших людей, отправился на поиски своего предназначения. На пути он встретил правителя, который грубо обругал его, приняв за низшего человека. Когда Эдип отвечал, что принадлежит к Высшим людям, правитель не поверил ему и принялся насмехаться, так что Эдип вызвал его на поединок, защищая свою честь, и убил. Затем он пришёл в город, оставшийся без правителя и терзаемый некоей напастью, которую легенды метафорически изображают в виде чудовища, - эпидемией или же набегами врагов. Эдип спас город от беды и был избран его правителем, а в жёны взял вдову прежнего царя. Однажды, много лет спустя, мудрые люди - жрецы Арун-Мулкэра - открыли ему истину: он убил собственного отца и женился на собственной матери, совершив два величайших преступления - отцеубийство и инцест. Как же поступил Эдип? Он не стал оправдывать себя незнанием, не стал и трусливо лишать себя жизни. Он сам наказал себя - выколол себе глаза раскалённым железом в знак того, что был слеп и не видел истины.
Трагические герои сами творят свою судьбу - и порой сами же этого не замечают. Свободный акт человеческой воли - неотъемлемая часть трагедии. Трагедии нет там, где герой - пассивный объект обстоятельств. Трагическое неотделимо от возвышенного страдания, оно стоит вне оптимизма и пессимизма: увидев трагедию, мы не можем сказать, что жизнь безоблачна и прекрасна, и не можем также сказать, что жизнь ужасна и безнадёжна, - мы задумываемся о том, как мы можем сделать свою жизнь достойной. Величие трагедии в том, что человек бросает вызов надличностному - и даже если страдает или погибает, всё равно оказывается нравственным победителем.
Катарсис - ключевое понятие для трагедии. Это очищение, отделение грязного от чистого, страсти - от разума. Тут стоит заметить, что трагедия не призывает вовсе отказаться от страстей: лишь нимрипоклонники боялись чувств и стремились от них избавиться, тогда как чувства - важная составляющая человеческой сути. Чувства нельзя побороть, но можно обуздать их разумом, не становясь их рабом; тот, кто сам хозяин своим чувствам, управляет и своей судьбой. В катарсическом состоянии чистоты и ясности зрителю открывается ощущение судьбы, творимой на его глазах, и он приобретает соответствующий опыт.
Понимание судьбы в трагедии не фаталистично! Нимрипоклонники воспринимали судьбу как рок, заранее предопределённый богами: от рока невозможно было уйти, рано или поздно он настигал персонажа. Оттого популярными мотивами их мистерий были клятвы и проклятия - клятву нельзя было не сдержать, а проклятие сбывалось, даже если прокляты были предки героя. В высокой трагедии Высших людей судьба - это, скорее, доля, которую выбирает персонаж и следует ей. Достойный выбор возможен даже в ситуации, кажущейся безвыходной, как в случае Эдипа. Эта философия поступка и делает трагедии значимыми: действия людей в конечном итоге влияют на мир. И даже если ты - не царь и не полководец, выбор каждого Высшего человека способен изменить мир вокруг него.
Я как раз завершил лекцию, и мы с моими слушательницами благодарили друг друга, когда всех стали созывать во двор; отложив тетрадь и спустившись, я услышал, что неявка будет расцениваться как измена. Студенты и преподаватели заполошно искали тех, кто задерживался. Я накинул плащ и вышел в холодный сумрак. Я уже знал, что должно произойти, хоть никогда прежде не присутствовал на казнях, и моё сердце билось от предвкушения. Это таинство, в котором безнадёжно запятнавшая себя душа очищается огнём; это катарсис для всех нас, когда должно обуздать чувства, говорящие, что ты знал этого человека и работал рядом с ним, и осознать, что таково благо для него и для всего мира. Я ненамеренно встал среди студентов-теологов, поближе к установленному на площади перед Академией постаменту. Вывели Азармагана - во мраке его было не узнать, я поразился тому, что смотрел на него и видел не более чем тень. Зачитали его обвинение: авалтири. Не раскаялся. Как глупо - в шаге от бессмертия выбрать смерть во имя бессильных, безразличных ложных богов.
Азармаган поднялся на высокую дровяную пирамиду. Кто-то из студенток поблизости заплакал - на неё шикали, велели ей не смотреть. Двое Стражей поднесли к дровам факелы. На противоположной стороне толпы произошло шевеление, кого-то удерживали - должно быть, жену Азармагана; в свете занявшегося пламени, яркого, как солнце, я успел увидеть, обернувшись на шум, лица бари ректор Арунбет и некоторых других преподавателей, не выражавших никакой радости. Затем всё заволокло алым от огненных сполохов дымом. Несчастный безумец на костре выкрикивал что-то о грядущем шторме, но его заглушили удары мечей о щиты и крики: Слава Королю! И я был счастлив, крича это вместе со студентами, чувствуя жар огня, торжество истины. Когда бездыханное тело упало, как мешок, в угли и золу, костёр затушили, и всё вновь погрузилось в темноту, словно остановившееся было время вновь потекло.
Я уже направлялся к дверям Академии, когда послышался женский голос - кому он принадлежал, в толпе было не разглядеть, но, казалось, я узнал голос и лиловое платье бари Эфалани. Она что-то говорила о поединке - словно не зная, что судебные поединки и дуэли давно запрещены законом; требовала от кого-то из Чёрной стражи назвать его имя. Её увещевали, старались увести. Немудрено, что разум её помутился в тот момент, когда она потеряла супруга, и Посвящённые были милосердны к ней, понимая, что не всякий достойно выдержит такую боль. Когда я вошёл в Академию, в холле горько плакала одна из студенток - Инзилет или Азрабет, я не разглядел; остальные студенты окружали её, словно заслоняя, и утешали. Увы, впечатлительность пройдёт лишь с возрастом, - и всё же я хотел надеяться, что все студенты сделали правильные выводы из произошедшего и навсегда запомнят это величественное зрелище. Кто-то говорил про "пророчество", якобы произнесённое погибающим Азармаганом, - но чем оно могло быть, кроме как бредом, внушённым ему другими нимрипоклонниками?
Я поднялся к библиотеке и застал там бари Арунбет и обоих оставшихся преподавателей факультета естествознания. Вместо того огромного воодушевления, кое испытывал я, кое я желал разделить, - на их лицах лежала печать скорби. Меня словно холодом обдало, когда бари Арунбет попросила оставить их и закрыла передо мной дверь. Мертвенный холод нимри, стремящийся сковать жизнь, потушить пламя, обречь на вечное блуждание среди деревьев с тоскливыми песнями об увядании... Ещё с утра я думал, как сложна работа цензора, который должен хорошо знать, как мыслят нимри, чтобы выявить их происки; но будь благословенно это знание, позволяющее оградиться от врага, ведь по незнанию, из одной лишь жалости к казнённому, можно было склонить свой гордый разум к ногам нимри! Преисполненный горького разочарования и тревоги, я размышлял, как поступить. Спустившись в трапезную, я решил за ужином выступить с обращением к комиссии, дабы привлечь их внимание к постыдной слабости Высших людей - взрослых людей! - свидетелем которой я был.
Лекции антрополога об итогах южной экспедиции по причине занятого казнью времени не состоялось, но любознательный Азрадаур сам подошёл к преподавателю с вопросом о южных сказках низших людей, в которых фигурировало бы превращение в животных. Я сел за стол, традиционно принадлежавший теологическому факультету, неосознанно желая провести ещё немного времени рядом с теми, кто разделял то чувство, что ещё не вполне улеглось в моей груди. Студенты-теологи были не против моей компании и вскоре собрались за тем же столом, включая Азрадаура, который пересказал товарищам сказку о прародительнице некоего племени, пересекшей пустыню в облике белой верблюдицы. Я, как ни старался, не мог вспомнить подобных сказок, хотя отец рассказывал мне их во множестве. Разговор за столом был достаточно непринуждённым, и лишь между Калибэл и Манозиром висело некое напряжение. Наконец он сказал: "Люблю слова на П. Понимание!" - и выбежал. Я никогда прежде не видел его столь эмоциональным. Должно быть, казнь странно подействовала и на него.
К немалому моему сожалению, члены комиссии на ужине не присутствовали, что лишило меня возможности высказаться публично: жаловаться ректору на ректора же - было бы глупо. Также я не был уверен, вправе ли я беспокоить баров и бари инспекторов, заявляясь к их дому, когда они могли быть заняты неотложными делами. Однако после прибытия комиссии у дверей Академии, помимо ящика для писем, появился ящик для донесений, им адресованных, и я решил воспользоваться им. Я одолжился бумагой у коллег, нашёл перо в библиотеке и устроился писать на крышке пианино. Я не желал скрываться, и любой, кто спросил бы меня, что я пишу, получил бы ответ, - но никто не обращал на меня внимания, лишь бар антрополог попросил вернуть ему перо. Я написал просьбу обратить внимание на плохой пример, подаваемый бари Арунбет студентам после казни, и не успел окончить, когда меня стали искать для приёма экзаменов. Оттого, что меня отвлекли, я забыл подписать письмо и, спускаясь в трапезную, сложил листок и опустил в ящик. Я надеялся, что комиссия рассмотрит донесения как можно скорей.
Мы с бари Арунбет и Азрафель принимали экзамен у студентов своего факультета. Когда я вошёл, Форазар уже говорил о своей работе. Он был далеко не образцовым студентом - вечно являлся в синяках, пил, опаздывал на лекции, и бар цензор собирался похлопотать о его переводе в армию, дабы научить его дисциплине; но в том, что касалось науки, он не уступал своим сокурсникам, и его работа поражала скрупулёзностью проработки фактов. Он изучил жизнеописания Алдариона и, обойдя тот факт, что сам Алдарион и его Гильдия Морских Купцов были нимрипоклонниками (я видел книгу, которую Форазар брал в библиотеке, и думал о том, что ей не хватает комментариев), сосредоточился на том, какие материалы те использовали и какие новшества привнесли в корабельное дело. Это было достойно высших оценок, и коль скоро Форазар показал себя скорее естественником, нежели гуманитарием, решено было, что по возвращении из армии он переведётся на факультет естественных наук.
По соседству бар Азрахин громко принимал экзамен у своего факультета. Бари Азрафель сетовала, что пропустит демонстрацию изобретения её брата Тамирэда. Однако продолжить экзамен не удалось: всем было вновь велено выйти во двор. Бари Азрафель вышла узнать, необходимо ли в этот раз присутствие каждого, или довольно будет одного представителя от каждого факультета, - мы предположили, что зрителей как раз собирали на испытание изобретения; вернувшись, она сообщила о прибытии Золотой стражи. Какая огромная честь для нашей скромной провинции! Мы прервали экзамен и вышли на площадь - только у теологического факультета экзамен продолжался, как ни в чём не бывало: ничто не могло нарушить его работы. Золотые стражи были недовольны, что никто не торопится их приветствовать. Они передали радостную весть: Армада продвигается всё дальше на запад, не встречая сопротивления. И нужны добровольцы, что отправятся вслед за нею: учёные, летописцы - всем найдётся работа. Бари Зимранитиль сделала шаг вперёд - и я изумился, что она была одна. Когда может исполниться высочайшее предназначение, время ли сомневаться? Я встал рядом с ней, хотя понимал, что призыв наверняка относился лишь к студентам, а преподаватели нужны были здесь, в Академии.
Золотая стража поприветствовала бари Арунбет и велела, чтобы кто-то показал им Академию. Затем началась демонстрация изобретения - и бари Азрафель присутствовала на ней, и Золотая стража. Как невероятно повезло Тамирэду, что Стражи оказались здесь именно в такой момент! Я ждал исхода его экзамена внутри, поскольку продрог; не все изобретения Тамирэда соглашались работать в соответствии с его замыслом, но в тот вечер испытания прошли успешно. Он изобрёл оружие, которое принесёт несомненную пользу в грядущих завоеваниях, и вошёл в Академию вновь уже причисленным к Золотой Армаде. Говорили, что его слава успела достичь столицы и у Золотой стражи есть для него письмо от самого сафтанубара Зигура; говорили, что он далеко пойдёт и станет однажды главой оружейных палат Короля. Я был рад за него и горд. Так долго его взрывающиеся эксперименты мало кто воспринимал всерьёз, и вот он поднялся на достойную вершину.
По возвращении бари Азрафель мы приняли оставшиеся экзамены. Инзилет рассказала о своих планах изучить истоки адунайского языка, найдя их в языке гномов. Удивительно было слышать, что эта чувствительная девушка намеревалась отправиться в опасную экспедицию и отыскать скрытный, неприветливый гномий народ, чтобы подружиться с ним и расспросить о тайнах их наречия. Мы предупредили её, что гномы не позволяют распространять знания, которыми они делятся, и как только исследования будут опубликованы, дружбе с гномами придёт конец, - однако Инзилет возразила, что не будет обманывать гномов и что их традиции могли измениться за долгие годы. Я искренне пожелал ей удачи в этом трудном и благородном деле. Азрабет, заметно волнуясь, поведала о своей пьесе - и все мы высказали надежду, что когда сие произведение будет окончено, для него непременно найдётся постановщик в театре Фородайры. Работа же Найры была сугубо теоретической: она давно занималась вопросом уменьшения сроков жизни адунаим на примере королевской династии, заметив, что годы жизни правителей Острова сократились едва ли не вдвое, - но вскоре её изучение смертности и бессмертия не будет иметь смысла. Однако Найра не сдавалась и увлечённо говорила о своём масштабном проекте. Ещё один высший балл.
Бари Арунбет сказала, что от каждого факультета требовался один доброволец, и ежели такового не найдётся, придётся назначить кого-нибудь, быть может - кинуть жребий. Я ответил, что такого не может быть - чтобы никто из студентов не пожелал стать частью великой Армады. Я предложил собрать студентов и поговорить с ними. Бари Арунбет говорила, что лучше всего подойдёт Форазар, а я возражал, что Форазару недостаёт дисциплины для высоких критериев Армады и Золотая стража отвергнет его кандидатуру, поскольку присоединиться к походу достойны лишь лучшие из лучших. Я считал, что уместнее всего стать добровольцем Найре - это станет должным продолжением и завершением её работы о бессмертии: она собственными глазами сможет увидеть бессмертный край и проверить, насколько верны были её предположения. Найра недолго колебалась и согласилась. Бари Арунбет лично рекомендовала её перед Золотой стражей, а я подтвердил исключительные успехи Найры в истории, лингвистике и творчестве. Могли ли мы мечтать о том, что скажет Золотая стража в ответ?..
Золотая стража сказала, что Найра станет личным летописцем Короля Ар-Фаразона Золотого. Это было огромной радостью. Найра обнимала своих подруг и друзей, спорила с Тамирэдом, что поплывёт с ним на разных кораблях, а Тамирэд говорил, что у него также будет личный летописец: Замин. В компании бара декана Азрахина Найра со своей кузиной Айелет обсуждали, что они сумеют сделать больше, когда поплывут не вместе, а в разные стороны: одна будет двигаться на запад, другая - на восток, и затем они сопоставят сделанные в пути измерения. Я слушал их поодаль и чувствовал, что всё было не зря. Не зря многие поколения смертных сохраняли и передавали знания, чтобы сафтанубар Зигур и Король вдохнули в них пламя вдохновения, и Высшие люди на пике своего могущества вступили в вечность. Отныне понятие "вечный студент" может стать вполне реальным...
Я стоял среди Золотой стражи, смешавшейся с ликующими студентами и преподавателями, и произнёс, что каждый день завидую студентам - но в этот день завидую им как никогда. Стражники же ответили мне, что я могу к ним присоединиться, и спросили, что я преподаю. Услышав, что я преподаватель истории искусств, они сказали, что это может вполне пригодиться, коль скоро каждый камень на бессмертной земле будет частью лревней культуры - и я смогу определить, в каких источниках и в каком качестве оный упоминался. Я, всё ещё не до конца веря, что это могло случиться со мной, сказал, что ежели они считают меня достойным такой чести, а мои навыки - полезными, то я готов. И меня взяли, говоря, что я смогу также быть летописцем - и что в особенности ценны будут баллады и песни, сложенные для воодушевления воинов Армады. Я признался, что в стихосложении не особенно силён, но - отчего бы не попробовать, когда сердце будет переполнять вдохновение? Я горячо пожал руки Золотой стражи и испросил позволения предупредить бари ректор Арунбет о своём отсутствии. Оно не должно было сильно сказаться на учебном процессе: после экзаменов студенты уходили на каникулы, а плавание не предполагалось быть долгим - месяц туда, месяц обратно...
Бари Арунбет, казалось, была удивлена и растеряна, когда я, не в силах скрыть свою радость, подошёл к ней со словами о том, что отплываю с Армадой и вернусь с новым бесценным материалом для исследований. Она уточнила, не нужны ли мне как преподавателю рекомендации, сказала, что при необходимости мои лекции заменит бари Азрафель, и сдержанно пожелала удачи. Я отправился собираться - корабли отходили на рассвете. Следовало взять лишь самое необходимое: конспекты для записей и несколько книг. Я словно помолодел на несколько десятков лет, получив возможность не просто изучать историю, но творить её вместе с лучшими молодыми людьми Академии: Тамирэд, Найра, Зимранитиль, Замин. Им - открывать и создавать новый мир, мне - помогать им по мере сил. День клонился к вечеру, и я подумывал в последний раз выспаться в собственной постели, а не в корабельном гамаке, - но в очередной раз по Академии разнеслось повеление выйти во двор всем, без исключения.
В этот раз не было факелов и дров. Золотая и Чёрная стражи выстроились на площади. Посвящённый в чёрных одеждах, скрывающих лицо, - не разобрать, мужчина или женщина, - говорил о суде над бари инспектор Изиндуфэль, о том, что даже Высшие люди, преданные Королю, могут быть обличены в преступлении. Это было столь неожиданно, что я толком не понял, в чём была её вина, - а приговаривалась она к отсечению головы. Изиндуфэль встала на колени, и инспектор Бэтузагар занёс над ней меч. Кто-то из студенток вскрикнул, когда клинок опустился и голова покатилась по камням, а кровь вытеснила из канавок меж ними дождевую воду. Слава Королю! Слава правосудию, что не делает поблажек ни высокой крови, ни высокому званию. Чем больше власти - тем больше ответственности, чем больше ответственности - тем выше спрос. Смерть милосердней, нежели позволить Высшему человеку столкнуться с последствиями своих ошибок. Лишь достойнейшие смогут распорядиться бессмертием к своему и всеобщему благу.
Когда после последней казни я проходил через Академию, я услышал, как Тарибэл рассуждает о том, почему не все студенты вызвались присоединиться к Армаде. Бар Изиндунур объяснил ему, что роль остающихся в тылу Армады не менее важна, и не только потому, что им - не позволять врагу поднять голову. Не все плывут на запад потому, что некоторые плывут на восток. Я восхитился гениальной простоте этой истины. Мир огромен, и вскоре он будет целиком принадлежать человечеству - а значит, исследовать и познавать его нужно начинать уже сейчас. А когда в бесконечной жизни этого мира окажется слишком мало - Арун-Мулкэр дарует людям новые миры или же откроет им секрет сотворения миров по своему разумению. Пока я слушал разговор со стороны, бари Азрабет подошла ко мне и к листу для стенгазеты, расстеленному на столе, но так и не заполненному, поскольку у студентов не было на неё времени. Азрабет написала на листе крупными буквами огненного цвета "Счастливого пути" и оставила в центре рисунок, на котором, по её словам, изобразила самое впечатлившее её событие того дня.
С первого взгляда на рисунок мне померещилось, что в центре алого пламени на нём изображена человеческая фигура - я чётко увидел её очертания. Взглянув на него поближе, я понял, что это лишь небольшая белая вспышка. Значит, хоть кто-то запомнил и осознал, как прекрасно Пламя, переплавляющее души и направляющее их в вековечную Тьму.

С одной стороны, провис на заантураживание зала для финала был не слишком оправдан для короткой игры, взлетающей за счёт событийной насыщенности, - а с другой, это был отличный способ плавно деролиться: когда слева курят кальян, а справа поют всё более "крамольные" песни. Почему-то моим мелькорианцам - что на Роменне, что после Заката - везёт на "Отважное сердце". Более того - оно их цепляет! Что с ним не так. Что со мной не так.
Я не знаю, накроет ли Грувензана Волной или он успеет отплыть раньше. Не знаю, ступит ли он на бессмертную землю и что с ним станет потом. Это уже не важно, поскольку его мечты исполнились: он оказался достоин, его студенты оказались достойными. За это не жаль и умереть. А те, кто сохранит искру веры после гибели Острова, непременно найдутся на континенте.
Спасибо мастерам - Аонэ, Лоссэ, Ахелии и примкнувшей Диасси! За возможность ещё немного пожить в Нуменоре, за правильную атмосферу, за подсказки и завязки, за то, что терпели, когда я про@бывался. Отдельное спасибо Аонэ за поддержку мелькорианского упорина от самой Роменны, за присланные материалы (ныне протраченные, к сожалению, вместе с моей прежней почтой).
Спасибо преподавателям и студентам теологического кафедрофакультета - Скорпу, Кире, Моргейну, Лине, Дёгред, Моргану, Мыши, Дикарке! Очень интересно было вас слушать.
Спасибо прочим коллегам по историческому и естественнонаучному факультетам - Асмеле, Натали, Нинкве, Фреду, Орке и Оррофину! Вкусно было вас подозревать, и лекции были офигенно подготовлены. Жалею о двух несостоявшихся лекциях естественнонаучников. Отдельное спасибо за артефакты орочьей культуры, прям потянуло заняться систематизацией канонных фактов об этих тварьках.
Спасибо нашим прекрасным студентам-гуманитариям - Кэте, Нэссе, Крысе и Гилтанасу! Вы были очень искренними и лиричными. Спасибо упоротым естественнонаучникам - Ренджи, Сех, Холлен и другим! Я восхищался вашим энтузиазмом.
Отдельное спасибо Кэте, Сех и Нинкве за доигровые потоки забористого научного укура и послеигровые песни. И то, и другое было весьма кстати.
Спасибо Габриэлю за ректорского сынка, спасибо Ёвин и Варе, вкусно нас кормившим (салат с фасолью и постный борщ - объедение!), спасибо Ранвен, всегда готовой нас лечить! Спасибо героической инспекции-комиссии - Ахелии, Морронду и другим. Мне вас категорически не хватало.
Много думал - ещё после Войны Соответствия - о том, как избежать того, что на игре с условными "нейтральными", "плохими" и "хорошими" по большей части "нейтральные" сочувствуют "хорошим", поскольку игроки читали книжку и хотят, чтобы персонажи "прозрели", отчего случается некоторый перекос сил (особенно странный, когда "благородных жертв" численно больше, чем "подлых угнетателей"). Пока не придумал. С игрой в религию, думается, проще: возьму на заметку писать большими красными буквами, что в глубоко несовременных обществах атеизма НЕТ. И если ты не веришь в то, во что верит большинство, - значит, ты веришь во что-то другое, благо в таких мирах, как Арда, это "другое" физически существует и тому есть доказательства (кроме Эру, людям не являвшегося).
Хочется ещё. (Хотя, наверное, чтобы я вдосталь наигрался в веру и сказал, что пока хорош, - это надо сразу ставить игру про Храм.) А когда я в ночи дописывал отчёт, я случайно наткнулся на арт Елены Кукановой с Зигуром, который раньше не видел. Орал беззвучно, чтобы всех не перебудить. Какая красота, божечки, какая же красота.

P.S. А в лекции можно попробовать поискать крамолу отсылки к реальным фактам.)