Продолжение отперсонажного отчёта. Джейсон Риз, 15 лет. Ворнинг: слэш, воображаемая расчленёнка, низкорейтингСледующий день начался с завтрака, на который мисс Линч вышла с царапиной на щеке, а отец Кормак - с синяками на лице. Все надеялись, что "белый господин" уже уехал с острова, но он появился, когда остальные взрослые уже сидели со столом. Отец Кормак сказал мистеру Норту, чтобы он уступил место гостю, на что офицер ответил: "Ваше место мне нравится больше". Отец Кормак встал из-за стола и задвинул свой стул с грохотом. Немудрено, что настроение у него было отвратительное, и он решил выместить его на Барретах - брате и сестре из явно небедной семьи, у которых ещё сохранялась хорошая одежда и которые и так очень страдали от холода и голода. Он поставил их к стене, чтобы выпороть, - раньше, сколько я помнил, он всегда наказывал только в своём кабинете. Я сидел спиной к происходящему и не стал глазеть через плечо, а Эрик и Логан лишились чувств, как и сам Итон Баррет. Его перенесли наверх и положили в библиотеке, и Чарли отдал своё одеяло, чтобы укрыть его.
После завтрака Брайан, который сидел ближе всех к преподавательскому столу, охотно рассказывал всем, что он услышал. "Белый господин" спрашивал у отца Кормака, откуда у него синяки, а тот ответил, что упал с лестницы. Это могло означать, что синяки оставил не сам офицер, либо это была подколка с его стороны, чтобы позлить отца Кормака ещё больше. Но светловолосый гость неприкрыто помыкал всеми управляющими приюта. Он сам провёл досмотр комнат, поторапливая отца Кормака, чтобы тот открывал перед ним двери, и сам наказал Оливера прямо в коридоре, обнаружив у него беспорядок. К счастью, пропажи одеяла Чарли он не заметил. Затем, незадолго до медосмотра, он на глазах у нескольких воспитанников чуть ли не за шиворот схватил мисс Линч, как простую девчонку, и утащил за собой. Закончилось это тем, что мисс Линч вызвала в свой кабинет для наказания любимицу Кормака, Молли, - Брайан предположил, что Молли о чём-то донесла приезжему господину через голову хозяйки приюта. Ричард, как главный рыцарь, стал ломиться в кабинет, но добился только того, что тоже был наказан. Позже, после медосмотра, он довольно грубо отшил Молли, и та, вернувшись в дом, подралась с Мэри. И всё - из-за одного человека...
Во время медосмотра Барретов снова вызвали к отцу Кормаку. Они отсутствовали так долго, что я начал бояться, не пригодятся ли те два креста, сколоченные про запас. В ожидании своей очереди сидели на ступенях лестницы в подвал, и Мэри рисовала одноглазого отца Кормака, которого атакует стая птиц. Время от времени мимо пробегали мисс Линч и миссис Вуд. Кто-то сказал, что они соперничают за внимание "белого господина", а некоторые и вовсе считали, что гость - это мёртвый муж мисс Линч, которого она убила, потому она его так и боится. Проходил и отец Кормак со странным комментарием, что вилкой плотное сукно сутаны не пробьёшь. Барреты вернулись - краше в гроб кладут - сначала Натали, потом и Итон. И из медкабинета все выходили в странном состоянии: зажимая уши и прикрывая глаза. Одни просили не говорить так громко и морщились от боли, другие бросались к окну и с восхищением смотрели на серое небо, но не хотели выходить наружу, потому что им было слышно, как падают снежинки. Джерри и Винни снова подрались - в общем, многих вышедших из медкабинета впору было отправлять туда обратно, и так по кругу до бесконечности.
Поскольку у меня промокли ноги, Брайан и Чарли поскорее отправили меня в медкабинет, чтобы я мог вернуться в дом и высохнуть. У меня, как обычно, не было жалоб, и за это миссис Вуд дала мне две витаминки и выписала направление на процедуры. Я не стал уточнять, зачем нужны процедуры здоровому человеку, но, поскольку Брайан всё время намекал, что я могу приглянуться миссис Вуд, предчувствия у меня были не самые радужные - мне совсем не хотелось ублажать эту женщину. Также она велела мне, как и всем остальным, принять у неё на глазах содержимое оранжевого флакончика. В считанные секунды все мои органы чувств и внимание к мелочам обострились до предела. Всё вокруг было громким и ярким, рыжие люди - такими ослепительно рыжими, что о них можно было обжечься. Необходимость преодолеть дорожку от корпуса взрослых до дома превратилась в сложную задачу. Снег мерцал, и я шёл почти вслепую, звук собственных шагов терзал слух, а время не текло, как песок, а осыпалось гранёными стёклышками, отражая в каждом мгновении множество деталей. Затем я поднялся в нашу комнату и, совершенно обессиленный, сел к камину, уставившись в окно.
Я не заметил, как долго продлилось это полусонное состояние, когда каждую веточку, каждый след на снегу я рассматривал словно впервые в жизни. Пришли Чарли и Джерри, которым мы с Брайаном обещали освободить комнату, я отдал Джерри вторую витаминку и спустился вниз. Общий холл встретил меня новостью о том, что Натали Баррет принимает безымянного блондина за своего отца - видимо, под воздействием наркотиков. Я не понимал, для чего нас всех накачивают всякой дрянью, и со всё возрастающей опаской ждал назначенных процедур. Указанное миссис Вуд время совпадало с уроком слова божьего отца Кормака, и я надеялся, что он меня не отпустит - даже Кормак был лучше неизвестности. Но когда я уже почти собрался отпрашиваться у отца Кормака - так, чтобы он непременно не разрешил мне уйти, - в дом вместе с мисс Линч вошла сама миссис Вуд. Её явно ждали какие-то дела. Я уточнил, в силе ли её приглашение, и она ответила, что вызовет меня, когда будет возвращаться к себе. Пришлось мне поспешить на урок.
Воспитанники долго не могли собраться, и колокольчик отца Кормака словно нарочно надрывался звоном - Брайан, который, видимо, принял вещество из оранжевой склянки позже всех, так что эффект ещё не успел притупиться, закрывал уши, да и мне этот звон казался невыносимым. Отец Кормак начал с проповеди о том, что рыцарство бывает показное и подлинное. Как пример подлинного рыцарства он привёл Офелию, которая пришла к нему попросить за своего друга - должно быть, Итона - и согласилась принять его наказание на себя. И сказал, что раз так, то она получит столько, сколько должны получать мальчики, а не девочки. Прямо посреди урока он приступил к наказанию. Кто-то стал кричать, чтобы он прекратил, но отец Кормак только отметил такие выходки как показное рыцарство. Экзекуция продолжалась, пока Офелия не упала. Миссис Вуд воспользовалась случаем, чтобы попросить меня проводить Офелию в её кабинет. Я помог Офелии подняться, закутал её в свою куртку и так довёл до медблока. Там мисс Вуд велела мне лечь на свободную койку.
Не успел я расположиться, как снаружи раздались стук и голоса, и я услышал, что Урсуле перерезали горло. Лёжа на спине, я взглянул снизу вверх на вошедшую мисс Линч, но никаких объяснений не последовало, и это было последним, что я увидел, - миссис Вуд ловко поставила укол в моё левое предплечье, глаза у меня неудержимо слиплись, и я провалился в сон. Этот сон был необычайно похож на явь - все ощущения были настолько чёткими, что я не осознал разницы. Я оказался в лабиринте, сотканном из колышущихся теней. Было очень тихо, но всё же мне казалось, что кто-то наблюдает за мной. Я стал пробираться по лабиринту, стараясь не задеть тени, которые словно тянулись ко мне, и, прислушиваясь, окликать, есть ли здесь кто-нибудь. Никто не отзывался. Так я дошёл до высокого зеркала, в котором среди клубящегося мрака отразился я сам. И в то же время из-за зеркала вышел человек с белой маской на лице, хотя мгновения назад его там не было. Я спросил, кто он такой. "Я твой страх", - ответил он и встал позади меня. В зеркале он не отразился. Я ответил, что мне не страшно. Ведь это был всего лишь человек в маске. Но я не мог пошевелиться и смотрел в зеркало, как прикованный. А в руке человека возле моего лица появился нож.
Он стал говорить, что я не сумел вписаться в этот мир. Что мне не удалось справиться со своей ролью, и теперь меня следует вычеркнуть. Я протянул руку и прикоснулся пальцами к зеркалу - они встретились с пальцами моего отражения: я, несомненно, существовал. Я ещё пытался возражать, что у меня есть моё место, есть друзья - Брайан, Чарли... я отчаянно цеплялся за воспоминания минувшей ночи, но холод уже тёк по моим жилам, и я сам себе начинал казаться блёклым и плоским. Просто скучный персонаж во всемогущих руках автора - безумного автора. Он сказал, что забавно было бы отрезать мне руку, и в зеркале отразилось, как нож отделяет мою левую руку от плеча. Так же он поступил с другой рукой. Теперь на меня смотрел из зеркала нелепый, беспомощный калека, похожий на выброшенную куклу. Я умолял переписать меня заново, дать мне ещё один шанс. Я был готов пережить всё ещё раз, только бы вернуться и снова встретить Брайана. Я обещал, что буду стараться лучше, что у меня получится, - но тщетно. Нож в зеркале вспорол мне живот, заливая всё кровью, превращая отражение в жуткое подобие анатомического атласа. Следом были ноги. Этот живой - живой ли? - обрубок уже так мало походил на человека. Он не мог войти в дом, обнять друга, сесть за стол и откусить от горячей горбушки хлеба. Он никому не был нужен. Он был совершенно один.
Кошмар всё не заканчивался. Бескрайний, многоцветный, многозвучный мир, о котором я мечтал, остался в прошлом, его будто никогда и не существовало, и всем, что у меня было настоящего, были только тьма, спокойный голос безликого человека и кровь, стекающая по обратной стороне зеркального отражения. Я твердил, что в книгах так не бывает. Что это слишком. Это было так гадко - меня трясло при виде дымящихся внутренностей на распластанном отражении. Уши, нос... можно зажмуриться, можно отвести взгляд, но зеркало всё равно было передо мной и вокруг меня, обнимало, затягивало, множило кровавый натюрморт с разных сторон и ракурсов. Не было сил разбить его, не было сил вырваться. Ещё немного - и от меня бы не осталось ничего, кроме кусков мяса, я должен был исчезнуть, потерять лицо и имя. Значит, так было нужно для сюжета? Неужели я больше ни для чего не годился? Голос сказал, что теперь отрежет мне голову. Я закрыл лицо руками, но даже под закрытыми веками видел, с какой лёгкостью нож вспарывает горло, рассекает вены и кости, как голова кренится набок, продолжая смотреть на меня из отражения. Это уже невозможно было выдержать, и я очнулся - на койке, со слезами на щеках и затёкшими от напряжения конечностями.
Миссис Вуд склонилась надо мной, и я вцепился в её руку. Я был рад увидеть её вновь, словно самого дорогого мне человека. Ещё не до конца веря, что это не сон и я действительно жив, я повторял, что я вернулся, и ощупывал свою шею, руки и живот. Видение не оставило ни следа, я был цел и мог двигаться. Миссис Вуд предложила мне успокоительное, но я отказался, боясь, что снова получу что-нибудь наркотическое. Шатаясь, я вышел из медкабинета. Сразу несколько человек, дежуривших под дверью, принялись расспрашивать меня, как там Урсула, но я ничего не мог им ответить - я её даже не видел. Я шёл к дому, и сырой апрельский воздух, снег и простирающиеся до моря пустоши казались мне огромным счастьем в сравнении с чёрным бесцветным небытием. Я поспешил в свою комнату и нашёл там Брайана. Он сидел на кровати со своими записями в блокноте. Я поделился с ним своим сном - тем, что меня вырезали, будто черновик, но потом вернули, - и воспоминания об этом сне постепенно отступали, становились размытыми и неправдоподобными.
Брайан спросил, принимал ли я вещество из оранжевой склянки на медосмотре, и сказал, что если выпить ещё две, то можно вспомнить своих родителей. Я засомневался, ведь это был наркотик. Но Брайан утверждал, что он уже попробовал, и у него получилось, спрашивал, хочу ли я узнать о своём прошлом, просил сделать это для того, чтобы получить полезную информацию и подтвердить или опровергнуть одну теорию. Меня лишь немного насторожила его настойчивость, а потом я решил, что раз он не беспокоится о том, как на меня подействуют ещё две дозы вещества, - значит, он в самом деле испытал их на себе и был уверен в их безопасности. И меня охватило воодушевление - я мог что-то сделать для него, чем-то помочь. Я не мог обещать, что мне удастся украсть два пузырька из медкабинета, но стоило попытаться - и быстро, пока там было много пациентов и посетителей. К тому же я помнил, что на койке, где я очнулся, как раз лежало два оранжевых флакона и один синий. План родился мгновенно, словно я был завзятым вором и обманщиком, а не делал это впервые: притвориться, что я что-то потерял на койке. Что-то небольшое - например, записку. Брайан дал мне клочок бумаги, я переписал на него какую-то стихотворную белиберду из братьев Гримм, сложил и сунул в карман. Напоследок Брайан окликнул меня, я горячо поцеловал его и бросился назад в медблок.
Моё волнение вполне могло сойти за волнение человека, потерявшего важную для него вещь. Для пущего алиби я сообщил нескольким встречным, что обронил где-то записку со стихами, которые мне подарили, так что сам начал немного в это верить. Под дверью медблока по-прежнему ждали беспокоящиеся об Урсуле. Я постучался и жалобно поведал миссис Вуд о своей пропаже. Она пообещала поискать, но, разумеется, ничего не обнаружила. Я попросился посмотреть самостоятельно. Миссис Вуд ответила, что прямо сейчас это невозможно, но я был упорным и сказал, что подожду. Минуту спустя ей пришлось меня впустить. Я принялся скрупулёзно осматривать каждую складку покрывала, приподнимать его, заглядывать под подушку и под кровать, надеясь, что миссис Вуд потеряет ко мне интерес, но она стояла прямо надо мной, смотрела на меня неотрывно и любопытствовала, от кого эти стихи и как они выглядели. У неё на глазах я точно не смог бы стянуть заветные флакончики, лежавшие прямо у меня перед носом.
Но мне улыбнулась удача: дверь распахнулась, и на кровать, на краю которой я сидел, готовый сдаться, рухнула плачущая Винни. Это был отличный отвлекающий маневр - я тут же опустился перед ней на корточки, приобнимая и спрашивая, что с ней случилось. Я бы поступил так же в любом случае, но на этот раз я просто помнил о своей задаче. Бросив взгляд через плечо, я увидел, что миссис Вуд стоит ко мне спиной, разговаривая с кем-то в дверях. Свободной рукой я быстро сгрёб в пригоршню флаконы и сунул их в карман. Через секунду миссис Вуд подошла к Винни, склонилась над ней и попросила меня выйти. Я извинился, поблагодарил и собрался уходить, а миссис Вуд заметила бумажку, которая, видимо, на самом деле выпала у меня из кармана, когда я запихивал туда пузырьки. Это было её собственное направление на процедуру. Подобрав бумажку, я побежал из медблока как ужаленный. Я торопился поскорее исчезнуть оттуда, пока миссис Вуд не хватилась препаратов. На выходе меня снова спросили про Урсулу, но я снова её не видел, она лежала на дальней койке. Всем сочувствующим мне пришлось сказать, что я так и не нашёл потерянные или украденные стихи, и, похоже, был достаточно убедителен. Многие были готовы искать и вернуть мне то, что оставалось в моём кармане.
У самого дома я столкнулся с Фьюри. Он позвал меня в перелесок искать "убийц Урсулы", но это звучало слишком подозрительно. Тот, кто напал на Урсулу, не мог просто сидеть поблизости от приюта и ждать, пока их найдут. К тому же меня распирало желание похвастаться добычей перед Брайаном. Я сослался на то, что мне холодно, и пошёл в дом, а Фьюри продолжал бродить по краю двора, как угрюмый сторож. Брайан дожидался меня на том же месте, за тем же занятием. Я гордо продемонстрировал ему на ладони украденные флаконы. Он сказал, что выпил свои два флакона в течение получаса, и чтобы я принял первый. Я спросил о побочных эффектах. Брайан ответил, что они будут такими же, как после первой дозы. Это вполне можно было потерпеть, тем паче не выходя из комнаты, и я опрокинул в себя один из пузырьков. Брайан внимательно смотрел на меня и, проговорив, что хочет ещё кое-что проверить, привлёк меня к себе. Я быстро понял его замысел. Когда чувствительность на пределе - зачем упускать возможность доставить себе удовольствие во много раз большее, чем обычно? Даже просто целовать Брайана было так горячо, словно я целовал оголённые провода. Было уже не страшно, что нас могут заметить. Я встал на колени, схватился за спинку кровати. Когда я вскрикнул, Брайан зажал мне рот ладонью и запрокинул мне голову. Боль и наслаждение смяли меня, как две столкнувшиеся волны - ощущений было больше, чем я мог вместить.
Принадлежать ему всем собой, быть в его власти, зависеть только от его рук, сдерживающих и распаляющих - было так естественно и правильно; он не осторожничал, и это тоже должно было быть именно так, и никак иначе. Когда Брайан отпустил меня и я лёг на кровать, мне было так хорошо, что кружилась голова - комната раскачивалась, и никак не удавалось сфокусировать взгляд на Брайане, который стоял надо мной, застёгивая ремень. Каким бы ватным ни было тело, пришлось подниматься и приводить себя в порядок, и действие вещества постепенно сходило на нет - оставалась только боль, но всё стоило того, а походку можно было списать на ушибленную ногу. Брайан неожиданно спросил, почему люди бросают тех, кто им дорог. Я задумался, вспоминая книги, которые читал. Если кого-то бросили, значит, чувства были не такими сильными, и обстоятельства оказались сильнее. Почему он спрашивал? Раз он всю жизнь провёл в приюте, значит, он уже задумывался о том, что его бросили родители. Я пообещал, что не брошу его, что бы ни случилось. Даже если у меня будет лодка, чтобы уплыть с острова, - я не уплыву один. А Брайан сказал, что у каждого человека есть точка слома, тот предел, на котором он может от кого-то отказаться, и что ему интересно узнать, где она. Затем он напомнил, что пора принять второй пузырёк. Я даже не стал спрашивать об эффекте. После последней дозы мне так захотелось спать, что я еле успел дойти до постели, чтобы не упасть. Брайан пообещал, что будет рядом, и я заснул спокойным.
На этот раз снов не было. Я просто провалился в черноту, а когда начал просыпаться, яркий фрагмент воспоминаний уже встал на своё место. Я вспомнил, как, будучи ещё ребёнком, пробрался в каморку сторожа, которую он впервые забыл закрыть, уйдя за водой или за дровами. Там я нашёл папку с документами - и прочитал их все. Среди них было письмо, написанное мужчиной, у которого была та же фамилия, что и у меня. Он писал, что вынужден был продать своего сына на эксперименты, потому что тот пугал его и его жену. Это так просто. Им было страшно. Им предложили хорошую сделку. И они согласились. В письме значилась сумма, но больше никаких подробностей не было. Я испугался, что забуду обо всём этом так же быстро, как вспомнил, но Брайан куда-то исчез, оставив меня в комнате одного. Я выскочил в коридор и стал звать его, пока мне не сообщили, что его пригласили в медблок. Эта новость только добавила мне беспокойства, и я вывалил все свои новообретённые воспоминания на Фиби, Марка и других, оказавшихся поблизости. Чем я мог напугать своих родителей? Видимо, этим вопросом я задавался ещё тогда: они научили меня читать - и я прочитывал всё в поисках ответа. А когда нашёл ответ - предпочёл его забыть? Выбрал ложную веру в то, что однажды я найду родителей или они придут за мной? Или я забыл под воздействием очередного препарата?
Итон предположил, что это могут быть ложные воспоминания, когда-то заложенные под гипнозом. Стоя на лестнице, я подумал о том, что не всё ли равно, правда это или ложь? Прошлого не вернёшь и не изменишь. Я всё равно не помнил своих родителей, не знал, какие они, и они были для меня чужими. Я и так собирался, выйдя из приюта, найти тот дом, где я вырос, забрать в новую жизнь некоторые книги (конечно, не все - ведь в мире существовали библиотеки и книжные лавки), проведать сторожа. Тогда и можно будет проверить, лежит ли папка по-прежнему у него в каморке, или на самом деле её не существовало, а может, её уже сожгли. Гораздо важнее было понять, о каком эксперименте шла речь. Была ли экспериментом моя жизнь в доме с книгами, или эксперимент начался только здесь, в приюте, когда тот, кому я был продан, дождался определённого возраста? Совершенно сбитый с толку, я спустился в столовую, чтобы выпить воды. Там я встретил Урсулу, благополучно покинувшую медблок, и Огасту, у которой тоже была рана на горле. Выглядели они при этом неплохо и даже шутили, не взаимосвязаны ли они, коль скоро у них появляются одинаковые повреждения. Я вернулся в комнату ждать Брайана, потому что в первую очередь он стал бы искать меня там.
Я сел на его постель, поближе к камину и окну. И тут я заметил, что он оставил лежать на одеяле свой блокнот, с которым обычно не расставался. Я долго смотрел на этот блокнот, не решаясь его открыть, - но если Брайан мог заглянуть в дневник Чарли, то почему бы мне не заглянуть в его записи? Он многое скрывал, а мне хотелось узнать его получше. Я взял блокнот и открыл сразу на последней исписанной странице. "Мне кажется, Риз влюбился в меня. Вчера я его трахнул. Теперь им стало гораздо легче управлять". На меня словно вылилось ведро ледяной воды. Тепло, поселившееся внутри, заставлявшее чувствовать себя живым, потухло, подступив к горлу горьким комом. Мне ещё ни разу в жизни не было по-настоящему больно - и вот я узнал, на что это похоже. Я открыл предыдущую страницу. Там Брайан записал то, что вспомнил о своих родителях. Он записывал, чтобы не забыть? Его родители тоже отказались от него и куда-то уехали. Фраза о том, что у него выкачивали кровь, была подчёркнута дважды, и рядом стоял знак вопроса. Моё сердце сжалось, так что я разом забыл о себе самом. Я не мог даже представить, насколько это больно и страшно - когда забирают кровь. И не мог сердиться на Брайана и тем паче причинить ему боль. Но почему он меня обманывал?
Дверь за моей спиной отворилась. Любой обманутый герой на моём месте швырнул бы Брайану его блокнот и больше с ним не разговаривал. Но он прошептал: "Помоги мне", хватаясь за дверной косяк, и я бросился к нему и помог дойти до ближайшей кровати. Он лёг на живот, его спина под рубашкой была исполосована вспухшими рубцами. Я не мог даже его обнять. Он тоже был на процедуре у миссис Вуд и видел сон, и, видимо, она выпорола его во сне, разозлившись на его опоздание. Как можно избивать спящего человека, с трудом укладывалось у меня в голове. Она даже не дала Брайану обезболивающего. Я рвался сходить за обезболивающим, попросить его хотя бы для себя, но Брайан меня не отпустил. Он хотел поскорее услышать, что я вспомнил, когда выпил вторую склянку. Я сел на пол рядом с ним и достаточно равнодушно и кратко пересказал ему всё то, о чём уже рассказывал Фиби и другим в его отсутствие. Брайан ответил, что тоже хочет рассказать мне кое о чём, и рассказал о своих родителях, которые бежали от какой-то угрозы и не взяли его с собой, потому что он был бы для них обузой. Я предположил, что его родителей могли обмануть, сказав, что их ребёнок будет в безопасности, и они поверили. Он не упомянул о выкачивании крови, но сказал, что никому другому, кроме меня, не стал бы рассказывать об этом. От того, что я не знал, действительно ли он доверяет мне или снова мной манипулирует, становилось ещё больней.
Наконец, я поднялся, подобрал блокнот там, где я его оставил, и положил рядом с Брайаном. Сказал, чтобы он больше не оставлял свои вещи где попало, и что ему не показалось - я действительно влюбился. Это было неожиданно даже для меня самого. Брайан понял, что я читал его записи. Я извинился и сказал, что больше ничего не читал. Я лишь бегло пролистал страницы - Брайан записывал всё, что происходило с другими воспитанниками и что он от них узнавал, а чужие секреты меня не интересовали. Он видел, что мне больно, но искренне не мог понять, почему - он признался, что просто не умел чувствовать. А я всё ещё не мог уйти. Я стоял перед ним, прислонившись к стене спиной, слёзы текли по лицу так обильно, как никогда раньше, и сбивчиво пытался объяснить, что я чувствовал - хотя я знал, что и об этом тоже Брайан запишет в своём блокноте, как юный натуралист записывает наблюдения за муравьями. Я думал, что всё было по-настоящему - для нас обоих, а всё оказалось запланированным опытом. Но я не хотел быть подопытной свинкой. Брайан переспрашивал, ожидал ли я, что он будет любить меня в ответ и принадлежать только мне. Но это было не так. Я ничего от него не требовал, я сам хотел принадлежать ему - и, казалось, получал всё, что хотел. И всё же чего-то не хватало...
Я задохнулся от слёз и больше не мог говорить. Я не испытывал к Брайану ненависти - я чувствовал, что люблю его не меньше, чем прежде, но на то, чтобы его любить, нужны были силы, которые тогда закончились. Я вышел из комнаты, хотя понимал, что после порки он не сможет за мной последовать, и мне было стыдно бросать его одного. Я просто стоял и плакал у окна на лестничной клетке, не стесняясь тех, кто проходил мимо, - но им было всё равно. Только миссис Линч, которая в качестве утешения из-за задерживающегося обеда раздавала воспитанникам сладости, сказала мне не плакать и дала шоколадное печенье. Настоящее печенье с начинкой, о котором я раньше только читал. Когда все начали спускаться на обед, Брайан и Чарли тоже прошли мимо. Брайан обернулся и спросил, что со мной, - похоже, ему действительно было не наплевать. Я повторил, что люди тоже могут ломаться, как и механические игрушки, и попросил больше так со мной не играть. Брайан посмотрел на меня очень серьёзно и негромко попросил в ответ не ломаться совсем, не делать с собой ничего плохого. Я был нужен ему, так или иначе. И это давало силы. Я ушёл в уборную умыться и также стал спускаться к обеду.
На полпути меня перехватила Урсула и спросила о том, что я вспомнил - видимо, моя история уже разошлась по всему приюту. Уточнила, не помню ли я чего-нибудь о Золотом боге. Но я о нём даже не слышал. Она предупредила, что многие дети в приюте общались с Золотым богом, и её чуть не убили потому, что собирались принести ему в жертву. После этого мы пошли на обед. Все радовались, потому что к обеду приготовили курицу. А я впервые видел столько мёртвой плоти одновременно. Я не взялся бы даже сосчитать, сколько ног или крыльев оказалось на столах. Я вспомнил свой сон, в котором меня точно так же разрезали на части, и меня немного замутило. Если мне когда-нибудь вновь покажется, что жизнь обошлась со мной несправедливо, мне достаточно будет вспомнить этот стол. В тот день Логан уступил своё право читать перед трапезой молитву Урсуле, которая пострадала от рук неизвестных.
Хриплым из-за порезанного горла голосом Урсула начала читать - экспромтом. Она поблагодарила бога за курицу, и я добавил для себя: "упокой, господи, их души". Поблагодарила за то, что никто не умер, и я добавил: "кроме курицы". Было бы рискованно спрашивать об этом у отца Кормака, поэтому я спросил у сидевшего рядом Логана, попадают ли куры в рай. Он ответил, что нет, потому что у кур не такая душа, как у человека, и что их души, должно быть, растворяются в природе или попадают в особый куриный рай. Впрочем, в священных книгах о курином рае ничего сказано не было, поэтому Логан не мог утверждать наверняка. Я тоже о таком не читал, но подумал, что людям было бы скучно в раю без других живых тварей.
Когда я провожал Офелию к миссис Вуд, я слышал, как она обращается к светловолосому офицеру "мистер Доу". Это означало, что он скрывал своё имя, или его вовсе не существовало. После прибытия мистера Доу у нас, конечно, улучшилась дисциплина - теперь мы все вставали, когда взрослые входили в класс или в столовую, и я привык вынимать руки из карманов, когда приближался кто-то из взрослых. Но все мы понимали, что ему принадлежит здесь абсолютная власть и он может сделать с кем угодно всё, что ему заблагорассудится, в любой момент. Я доедал свою порцию риса, когда он сделал мне замечание, что я поднимаю тарелку над столом. Я пояснил, что не ел, а собирал остатки, но он поднял меня, посоветовал поработать над хорошими манерами и велел сесть снова. Доедать рис стало неудобнее, но я весьма легко отделался. Следом мистер Доу собрался выпороть Логана, и отец Кормак одолжил ему свой ремень. Отец Кормак при этом был явно под наркотой - хихикая, он повторял, какой замечательный день, что у него ни разу не было такого хорошего дня. Затем он выбежал из столовой, так что я забеспокоился, не стало ли ему дурно.
Сразу несколько человек вступилось за Логана. Даже Бенджамин встал со своего места и встал перед Логаном, сложив руки на груди. Возможно, не зря отец Кормак рассказывал нам о показном рыцарстве: если Бенджамин и хотел сделать как лучше, сейчас он мог сделать только хуже. Впрочем, на мгновение мне подумалось, что если бы встали мы все, без исключения, это хоть что-то бы изменило. К счастью, от Бенджамина и Логана мистера Доу неожиданно отвлёк мистер Норт. Он потребовал, чтобы гость прекратил "издеваться над невинными, беззащитными детьми", хотя порка в исполнении отца Кормака никогда его не возмущала. Он швырнул в мистера Доу одну из своих перчаток и вызвал его на дуэль. Мистер Доу принял вызов. Немедленно объявили тихий час и заперли приют на замок, чтобы никто не мог выйти во двор и помешать поединку. С мистером Нортом можно было заведомо попрощаться. Что могло довести его до такого отчаяния?
Я вернулся к Чарли, который не ходил на обед, сославшись на плохое самочувствие. Джерри принесла ему еды из столовой; за ней пришли Брайан и Бенджамин, и каждый принёс ещё еды, так что пришлось делить её между всеми собравшимися. Брайан поднял тему Золотого бога - единственного, что не вписывалось в реалистическую версию происходящего, подкреплённую его и моими воспоминаниями. Я слушал вполуха. Чарли и Бенджамин рассказывали, как выполняли поручения Золотого бога, встречи с которым им было трудно описать - они не были похожи на галлюцинацию или сон, но при этом они не помнили, откуда Золотой бог появлялся и куда уходил. Их истории были чем-то похожи: Чарли помнил, как лежал в больнице, и врачи говорили ему, что он умрёт от туберкулёза, но его сосед по палате умер, а он остался в живых; Бенджамин помнил только белую комнату. У кого-то из них была сестра - близкий человек, которого он хотел защитить, - но она умерла также.
Брайан спросил, читал ли я когда-нибудь о подобном. Я ответил, что это похоже на сделку с дьяволом или чёртом, который появляется в критический момент и предлагает помощь и спасение, но впоследствии за эту помощь приходится дорого платить. Также в книгах встречаются волшебные помощники, которых герой может приобрести случайно, украв волшебную вещь у ведьмы или великана; благодаря их помощи герои достигают многого, но стоит им хоть раз нарушить правила, и всё приобретённое ими может обернуться против них. Впрочем, порой герою удавалось перехитрить такого помощника и даже чёрта. Бенджамин ушёл, а Брайан сказал, что Бенджамин пытается перехитрить всех и однажды перехитрит самого себя, поэтому его слова о белой комнате нужно делить надвое. Чарли заинтересовался тем, как Брайан понимает людей, и захотел услышать что-нибудь про себя. Брайан сказал, что Чарли пытается спасти всех, а я - однажды погибну из-за тарелки риса, потому что опять провоцировал мистера Доу, сам того не желая. Ещё сказал, что Джерри боится быть слабой и потому нападает на других. Пришла Мэри и попросила оставить их с Чарли одних. Когда Брайан вернулся из медблока после процедур, он обмолвился, что мистер Доу заставлял Чарли и Оливера делать с Мэри ужасные вещи, так что я понял, что разговор им предстоял непростой. По коридорам ходил Джонатан и следил, чтобы все оставались в своих комнатах, но Брайан сказал, что он с ним договорится.
Мы вышли, и Брайан проговорил: "Интересно, понимает ли Мэри, что на самом деле её насиловал Доу, а Чарли был только орудием? Мне кажется, что да". Это прозвучало так, словно он читал интересную книгу и хотел угадать, чем она закончится. С Джонатаном он действительно договорился: узнав, что двум людям в нашей комнате нужно поговорить, тот сказал нам идти в его комнату. Там никого не было и было чертовски холодно - камин не топился. Нам пришлось одолжиться одеялом и укрыться им, сев близко друг к другу, чтобы согреться. Повисло неловкое молчание. Я спросил Брайана, всегда ли он не мог чувствовать или только с тех пор, когда его бросили родители, но он не помнил. Он сидел рядом со мной, мне было хорошо и тепло с ним, но я знал, что если со мной что-то случится, он ничего не почувствует. Я был для него просто открытой книгой. И я многое отдал бы за то, чтобы понять, как помочь ему начать чувствовать снова.
Нас прервал Джонатан, предупредив, что приближается отец Кормак. Мы вбежали в нашу комнату и спрятали Мэри под кроватью, однако священник так и не появился, и Джонатан сказал нам доставать Мэри из-под кровати и идти на урок мисс Линч. Она придумала для нас новую игру: предлагалось передавать из рук в руки бумажного журавлика, которого сделали братья Нортоны, и задавать при этом один любой вопрос. Как правило, воспитанники повторяли тот вопрос, который задала она сама: что делает тебя счастливым? Что доставляет тебе самую большую радость в жизни? Что ты любишь больше всего на свете? Поскольку я не мог ответить про Брайана, я сказал, что люблю истории с хорошим концом, и когда люди улыбаются. Брайан ответил, что больше всего его радует понимать происходящее.
Во время урока нам раздали горячий чай. Он был очень кстати, и никто ничего не заподозрил. А потом все словно сошли с ума. Я забыл все слова и вместо осмысленной речи мог только скулить, как собака, а Брайан стал закрывать лицо руками и говорить, что повсюду кровь и что это сделал не он. Я обнимал его, заглядывал в лицо и, пытаясь утешить, жалобно скулил. Всё закончилось так же быстро, как началось, но к чаю больше никто не притрагивался. Затем Чарли напомнили, что он собирался сделать кому-то предложение. Он встал перед Мэри на одно колено и спросил, согласна ли она выйти за него тогда, когда согласно возрасту у них появится на то юридическое право. Мэри согласилась и поцеловала его - при всех, по-настоящему.
Свободное время я провёл, продолжая перечитывать "Мартина Идена". Там я прочитал: "Плывя по течению, он меньше ощущал жизнь; а ощущение жизни причиняло боль". Я так долго стремился стать живым, а теперь мне хотелось укрыться от мира и не чувствовать, потому что жизнь оказалась такой сложной, а жить оказалось так больно. Быть может, и мне стоило плыть по течению? Так я чуть не опоздал на следующий урок, который вела миссис Вуд. Она начала с того, что спросила у Урсулы, чем мальчики отличаются от девочек. Урсула ответила, что у девочек есть юбки, банты и плюшевые медведи, а у мальчиков - штаны и кепки. Тогда миссис Вуд попросила Логана рассказать о настоящих различиях и вызвала Мэри в качестве примера, а Брайан вызвался сам. Он забыл кепку в комнате, и кто-то кинул ему свою. Никого раздевать, конечно, не стали, и Логан даже не упоминал о первичных и вторичных половых признаках - говорил о ширине грудной клетки и бёдер и прочая. А затем началось самое интересное.
Миссис Вуд стала спрашивать всех о том, что они пережили. Джонатана - о том, что чувствуешь при контузии и осколочном ранении. Ричарда - что чувствуешь при удушении. Фьюри - как ощущается боль. У Кэтрин миссис Вуд спросила, могут ли мёртвые ходить - а поднявшийся мертвец был самым большим её страхом. И только она немного успокоилась и перестала твердить, что такого не может быть, как Чарли чёрт дёрнул за язык сказать, что он уже умер в больнице от туберкулёза, однако продолжает существовать. Бедную Кэт Оливер держал за руки, а я обнимал за плечи, и мы вместе уверяли её, что Чарли просто дурацки пошутил и у него умерло чувство юмора. Миссис Вуд заметила, что если бы Чарли умер, то у него не было бы пульса на медосмотре, и он бы начал разлагаться. Мы с Брайаном личным опытом подтвердили, что наш сосед по комнате не разлагается. А когда миссис Вуд спросила Джерри, какова кровь на вкус, Урсула вызвалась ответить и заявила, что лизала стигматы Логана. Весь класс слёг от смеха, а бедному Логану пришлось отвечать на вопрос, достоин ли он своих стигматов. Миссис Вуд распорядилась, чтобы Чарли, Мэри и Логан сходили на исповедь к отцу Кормаку, и урок был окончен.
После урока мы дали испуганной Кэтрин пощупать Чарли за руку, чтобы убедиться, что он никакой не мертвец, и Брайан зазвал её к нам в гости, сказав, что если ей интересно понять, что происходит, - то пусть приходит. Очевидно было, что миссис Вуд заранее знала, у кого что спрашивать. Самостоятельно она всё это выяснить не могла - кто-то снабдил её информацией. Непонятно было только, почему она спросила Чарли о запахе газа, - быть может, то, что он принимал за смерть от туберкулёза, было испытаниями ядовитого газа? Или его усыпили газом, чтобы перевезти сюда? Когда Кэтрин пришла к нам, Брайан снова заговорил о версиях и о том, что эксперимент кажется наиболее вероятным объяснением всех событий. Да, мы не знали, каких результатов от нас хотели добиться - с какой скоростью мышь должна бежать в колесе, чтобы её отпустили? Или не бежать вовсе? Но все, кто был в приюте раньше нас, куда-то делись, и чтобы не оказаться на кладбище, нам была нужна информация. Брайан всем рассказывал про важность оранжевых склянок и рассуждал о том, можно ли заручиться поддержкой взрослых. Миссис Вуд, сказал он, - просто озабоченная и то грешит, то кается. Мистера Норта мы упустили - он уже был убит. Отцу Кормаку явственно не нравился мистер Доу, но можно ли считать, что "враг моего врага - мой друг"? Можно ли доверять любимчикам отца Кормака миссию поговорить с ним?
Наконец, было решено, что Чарли поговорит с отцом Кормаком, когда придёт к нему на исповедь, а Кэтрин сходит в медблок за оранжевыми склянками, тем паче что некоторые утверждали, что воровать их не обязательно и миссис Вуд сама их выдаёт, если ей сказать, что хочешь всё вспомнить. Видимо, взрослые хотели, чтобы к нам возвращалась память. Брайан сообщил, что Итон вспомнил, что у него на самом деле нет никакой сестры, а кто такая Натали - он не знает. Чарли и Кэтрин ушли, мы горячо пожелали им удачи; Брайан сперва тоже собирался навестить миссис Вуд и загладить свою вину, но его предупредили, что она не в духе, и я отговорил его ещё раз рисковать своей шкурой. Мы с ним остались вдвоём и забрались под одеяло, лёжа поперёк двух сдвинутых кроватей. Я обнял его, чтобы согреть. Мы ещё немного поговорили о том, что делать, а потом он заговорил о себе. О том, как любил в детстве разбирать и чинить механические игрушки, а однажды захотел починить мальчику голос - а тот сломался и умер. Как с тех пор его интересовало, что у людей в головах, как устроены их мысли и чувства. И как он научился притворяться так хорошо, чтобы быть всем другом. Он сказал, что может быть для меня каким угодно, но я попросил, чтобы он был со мной самим собой - потому что именно его я люблю. Ещё он сказал, что хотел бы предложить себя в качестве ассистента в происходящем эксперименте. Я возразил, что его, такого умного, немедленно уберут. А ещё испугался, что, продолжая опыты над людьми, он так и не научится чувствовать.
Я тоже, поразмыслив и оставив эмоции позади, смог объяснить Брайану, что я чувствовал. Мне было недостаточно того, что я был счастлив с ним - я хотел, чтобы он тоже был счастлив. И я боялся, что он однажды оставит меня позади, как наскучившую прочитанную книгу, так что я не успею сделать его счастливым - и что больше никому, кроме меня, делать его счастливым и не захочется, все будут только использовать его, как он использует других. И пусть люди всегда и везде использовали друг друга - Брайан заслуживал большего. На самом деле всё, что я хотел сказать ему о любви, сводилось к очень простым понятиям: мне хорошо, когда тебе хорошо. Мне больно, когда тебе больно. Брайан хотя бы был честен со мной. Он не обещал мне, что не откажется от меня, если так будет нужно, чтобы выжить, и если так будет логически правильно. Не обещал, что захочет меняться и учиться чувствовать, потому что его всё устраивало. Если чувства делали людей слабее и причиняли им боль, он предпочитал оставаться сильным.
Он рассказал мне и о других. Сказал, что Фьюри по меньшей мере дважды резал людей. Я удивился несмотря на то, что уже заставал Фьюри в подозрительной ситуации. Брайан ответил, что в приюте вообще много чудовищ. Я предположил, что многие чудовища - заколдованные. Когда-то с ними случилось что-то плохое, или они совершили какую-то ошибку, и все отвернулись от них - поэтому они превратились в монстров. Когда Брайан спросил меня, почему я полюбил его, я сначала сказал, что он не похож на тех лишённых чувств людей, о которых я читал. В книгах они обычно проигрывают из-за того, что недооценивают способность других людей к сопереживанию. К тому же, они всегда жертвуют другими людьми ради собственной выгоды. Но... Брайан тоже так поступал. Значит, он ничем не отличался от остальных чудовищ. Вернее, отличался только тем, что мне почему-то было с ним тепло. Он не мог почувствовать мою любовь через мои слова, но я мог передать её через прикосновения. Ему нравилось, когда я гладил его руку. Ему были приятны мои объятия. Я был для него странным, но и он для меня - тоже. Зато я мог просто быть рядом с ним, пока он ломал голову над очередными загадками. Когда он сказал, что складывает из льдинок слово "Вечность", я понял, что он - Кай. Похищенный Снежной королевой и забывший, как чувствовать...
- Значит, ты - Герда? И будешь идти долго-долго, чтобы меня разморозить? А что если я растаю, и ничего не останется?
- Останется твоё сердце. Ты ведь живой и тёплый... Это Снежная королева - холодная. И в аду тоже холодно, - бормотал я в блаженной полудрёме, прильнув к Брайану.
Я помнил, что осколки вышли из сердца и глаза Кая, когда он заплакал. Мне не хотелось, чтобы Брайану пришлось плакать, но порой это необходимо.
Вернулась Кэтрин. Ей не удалось украсть лекарство в оранжевой склянке, но она сказала, что Эльмина попросила его сама, что Натали вспомнила, что на самом деле убила своего брата, и Кори тоже вспомнил что-то ужасное. Возможно, кто-то ещё уже вернул себе воспоминания, но не хотел о них говорить. Все мы вспоминали о том, что хотели бы забыть когда-то, да и сейчас предпочли бы, чтобы этого не было. После ужина мы пришли в комнату Бенджамина, который - видимо, после общения с отцом Кормаком - в столовую не спускался. Брайан постеснялся просить добавки, поэтому я попросил на кухне хлеба, и мистер Фиш выдал столько, что хватило и Брайану, и Бенджамину, и мне. Брайан заговорил о том, что нужно действовать, пока нас всех не уничтожили, - слова отца Кормака за ужином о том, что на следующий день все пойдут в баню, заставили его задуматься о том, что эксперимент может подходить к концу. Кто-то заходил, Бенджамина беспокоили лишние уши, но Брайан не хотел никого прогонять, а затем и вовсе попросил собрать всех, кто сидел в соседних комнатах и наверняка говорил о том же самом, потому что действовать можно только сообща. Я постучался во все комнаты, стал звать всех, кого только мог найти и кто проходил по коридорам. Объяснить в двух словах, почему так важно срочно поговорить, у меня не получалось, люди разбредались, а Мэри, за ужином сообщившая, что она в положении, звала куда-то запропавшего Чарли. Наконец, все нашлись, и пришли все, кому было интересно, - все без разбору: мальчики и девочки, потенциальные убийцы и отъявленные стукачи.
Для того, чтобы выбраться с острова, требовалось нейтрализовать взрослых - да, в крайнем случае даже убить. Можно было бы подсыпать им снотворное, но для этого нужно было сначала достать это снотворное в медблоке, к тому же момент был упущен - Мэри уже подсыпала наркоту в чай отца Кормака за обедом, и после этого он ничего не примет из рук детей. Оружия у нас тоже не было, а у взрослых был огнестрел. Все, кто нападал на них поодиночке, терпели неудачу. К тому же никто из нас, кроме Джонатана, не был на войне, не умел правильно наносить удары ножом и никогда этого не делал. А Джонатан только усложнил картину, сказав, что пытался застать отца Кормака врасплох, но даже у него ничего не получилось. Очевидно было, что отец Кормак - никакой не священник, он ни разу не молился тогда, когда молитву читал не он, равно как и мисс Линч, и на исповеди у него бывали только "его девочки" и Логан. Все наши преподаватели и воспитатели были военными. Был шанс справиться с отцом Кормаком только на назначенной в расписании "ночи сказок", повалив его всей гурьбой. Кто-то, несомненно, погибнет, зато остальные получат возможность найти лодку, на которой прибыл мистер Доу, если только она не уплыла, или построить плот. Что угодно было лучше, чем тихо дожидаться смерти.
Но рисковать и нападать на взрослых никто не хотел. Кто-то говорил, что это бесполезно, потому что взрослыми уже просчитан каждый наш шаг, и то, что мы сидим здесь и обсуждаем планы спасения, также запланировано ими заранее. Многие предпочитали оставаться в мире сказок, говорили, что за пределами острова нет ничего, или что остров находится в неизвестной точке времени и пространства и, покинув его, мы можем оказаться в каком угодно месте в каком угодно году и никогда не найти той точки, откуда нас забирали. Что-то вроде сидов из холмов, которые похищали Честного Тома и Рипа ван Винкля. Но мне было всё равно, какой мир я увижу, отчалив от острова. Я всё равно не видел этого мира прежде, он всегда был мне незнакомым, но это меня не пугало. Также многие не верили, что нас ждёт смерть. Джонатан утверждал, что пропавших прежних воспитанников не хоронили и не сжигали, а значит, могли перевезти в другое место. В воспоминаниях братьев Нортонов вовсе была настоящая каша, и не их нужно было в этом винить. Они твёрдо помнили, что мальчик, открывший дверь красному туману, остался без лица, но не могли вспомнить других воспитанников и то, что с ними стало. Некоторые умерли, некоторые просто исчезли - вот и всё, что они могли сказать, прежде чем покинуть наше маленькое собрание. Остальные тоже постепенно расходились. В книгах всё не так. В книгах бунт вспыхивает в молодых сердцах удивительно быстро. Но книги лгали. Мы остались одни, а нападать вдвоём - самоубийство.
Когда мы спускались вниз, Брайан сказал: "Интересно, сколько человек сейчас побежали доносить отцу Кормаку, чтобы спасти свою шкуру, и сколько компаний сегодня ночью пойдёт на берег искать лодку, не сказав остальным". Я только пожал плечами. Мы тоже могли пойти поискать лодку - лучше, чем ничего. В коридоре Брайан и Бенджамин заметили Эрика, разговаривающего с отцом Кормаком. Брайан был уверен, что Эрик пересказывает ему наши планы, и что мы не доживём до утра. Он говорил, что заигрался, - он ведь собрал всех только для того, чтобы посмотреть на их реакцию. Но я видел, что его нервирует бездействие. Чтобы хоть чем-то себя занять, он колол орехи дверью - когда за ужином всем сказали выложить на стол все вещи из карманов, у него их оказалось целых четыре. Осколок лесного ореха из его ладони был сухим, горьким и вкусным. Я сидел на диване рядом с Фиби, которая говорила, что мы не справимся без взрослых, которые нас кормят и заботятся о нас. Я ответил, что мы уже взрослые и сможем позаботиться о себе сами. Лабораторных мышей тоже кормят и дают им всё необходимое. О курах тоже заботились - но прожили ли они отмеренные им десять лет? Но тогда я ещё не боялся смерти. Я не мог её представить. А в воздухе уже висела тревога, и никто не торопился на "ночь сказок", хотя братья Нортоны были уже на месте, расставили по столу свечи и приготовились рассказывать.
На наших глазах отец Кормак спешно увёл Марка и кого-то ещё. Когда за ним закрылась дверь, слух о том, что все взрослые исчезли, а их дом пуст и закрыт, разлетелся со скоростью солнечного луча. Взрослые уплыли с острова, забрав с собой тех, кто выиграл во вчерашней игре про лодку. О судьбе тех, кто оставался в доме, в правилах этой игры ничего сказано не было. Я посмотрел на Брайана и сказал, что теперь мне страшно. Он схватил меня за руку и почти бегом потащил меня наверх. В коридоре было темно и не было ни души. Сперва он рванулся было к нашей комнате, но потом завернул в часовню, где слабый свет догорающих свечей окружал большой висящий на стене крест в венке из красных цветов, увядающих и роняющих лепестки на пол. "Пусть он видит", сказал Брайан и поцеловал меня. По его лицу текли слёзы. Он обнял меня так, словно прощался. Я обнял его тоже, - он дрожал, плакал у меня на плече и повторял: "Как мне страшно, господи, как же мне страшно, я не хочу умирать!". Я гладил его волосы, целовал его мокрое лицо, но не мог обещать, что мы останемся в живых. Это было бы ложью, а ему врать я не хотел и не мог. Я мог обещать только, что буду с ним до конца, и если мы выберемся - я никогда его не оставлю. Мне тоже было страшно, и я тоже хотел жить - я едва успел узнать, что значит быть живым, - но я чувствовал, что лучшее в моей жизни уже случилось. В ней случился Брайан. И мне было больно не за себя, а за то, что я не мог его защитить. "Я такой слабый сейчас. Если это и есть - чувствовать, то пусть всё вернётся как было!" - и в этом я впервые был с ним согласен.
Брайан смог успокоиться, и мы спустились вниз. Пробрались на кухню - она была не заперта - и вместе с Логаном и остальными провели инспекцию припасов. Еды оставалось достаточно, чтобы продержаться довольно долгое время. Я цеплялся за надежду, что нас обнаружат с большой земли, если мы будем поддерживать костёр на берегу из хвороста и ненужных кроватей, - не могло быть, чтобы на много миль вокруг никогда не проплывали корабли и не пролетали самолёты, тем паче в военное время. И тут приют вздрогнул от дикого вопля. Мэри упала с лестницы - по крайней мере, так сказали те, кто прибежал ей на помощь. Её, всю в крови, перенесли в ближайшую спальню. Нужен был медик, и, как по волшебству, появилась Огаста, которая должна была уплыть вместе с остальными. Но ни обезболивающего, ни дезинфекции не было. Сгодился бы любой алкоголь и любой наркотик, и Брайан вспомнил о той бумажке с лекарством, которую спрятал после вчерашнего медосмотра и чудом сохранил. Он бросился в комнату и отдал кокаин (или опиум?) Огасте. Но ощущение беспомощности только усиливалось. Если с кем-то ещё случится лестница или нечто подобное, мы не сумеем его спасти. Нужно было пробраться в дом преподавателей, где могли остаться медикаменты, а также документы и, возможно, противогазы. Брайан не сомневался, что ещё немного - и в дом пустят газ, а тех, кто побежит к берегу, застрелят. И это звучало чертовски правдоподобно.
Джонатан, уплывший со взрослыми, упоминал когда-то, что у него есть топор. Топором можно было взломать двери в преподавательском корпусе. Мы с Брайаном пошли обыскивать комнату Джонатана, но топора не нашли. Как только мы останавливались, переставали хоть что-то делать, на Брайана снова нападало отчаяние. Посреди пустой комнаты Джонатана он взглянул на меня полными слёз глазами, и я прижал его к себе. Он твердил, что мы все умрём, спрашивал, не больно ли умирать от газа. Я отвечал, что от газа просто засыпают, хотя не был уверен ни в чём. Не знал, не придётся ли мне убить Брайана, а затем и себя, если умирать будет слишком мучительно. Мне хотелось верить, что смертью всё не заканчивается, что после смерти мы снова встретимся и будем вместе, но Брайан был атеистом, и это не могло его утешить. У мальчика, которого он когда-то разобрал, среди составляющих не было никакой души. В конечном итоге у нас ничего не было, кроме момента здесь и сейчас, в котором мы были вместе и обнимали друг друга, невзирая на проходящих мимо людей. Когда мы спустились, Брайан крепко держал меня за руку и не отпускал ни на секунду, словно боялся, что кто-то меня заберёт. Неожиданно главную роль взял на себя Бенджамин. Он собрал всех, кроме тех нескольких, у кого проходила "ночь сказок". Они заперлись в столовой, в темноте, и сбились в кружок в дальнем углу стола, погрузившись в свой сказочный мир. Это был их способ не давать страху сожрать себя.
Собравшиеся сошлись на том, что нельзя разделяться и что пойти к преподавательскому дому может только небольшая группа. Мы с Брайаном были готовы идти туда прямо сейчас, но большинство проголосовало за то, чтобы идти туда утром. Аргументы выдвигались самые разные - и то, что красный туман никогда не появляется днём, поэтому ночью ходить небезопасно, и то, что взрослые наверняка забрали всё с собой, и то, что разбить окна стульями будет недостаточно, чтобы проникнуть внутрь. Бенджамин постановил, что мнению большинства нужно подчиняться. Надежды оставалось всё меньше, но я ещё находил её осколки. Дом был недостаточно герметичен, чтобы быстро заполнить его газом; да и нужна ли была уехавшим взрослым наша смерть, или они просто про нас забыли? Всё, что я хотел, - поскорее покинуть приют. Казалось, мы все в нём сойдём с ума прежде, чем внешний мир вспомнит о нас вновь. Кто-то говорил, что видел дневник отца Кормака, в котором стояла дата - 1943 год - и фраза "При Вильгельме было лучше". Значит, отец Кормак тоже сходил с ума, если только не писал роман о будущем. Но за пару месяцев нашего пребывания в приюте мы никак не могли пропустить почти тридцать лет. А если и могли - не всё ли равно? Казалось, все обращают слишком большое внимание на мелочи и забывают о главной цели - выжить. А потом пришёл красный туман. И мы с Брайаном, по-прежнему держась за руки, побежали наверх.
Сначала он бросился к нашей комнате, но больше никто за нами не побежал, потому что комната Бенджамина была ближе. Мы решили, что вместе с другими будет не так страшно, и тоже ворвались к Бенджамину. В его комнате было три кровати, как и в нашей, поэтому одной из них мы задвинули дверь и сели на пол на случай, если будут стрелять по окнам. Бенджамин сказал, чтобы никто даже не пытался открыть дверь или откликнуться, если снаружи будут стучаться или звать близкие и дорогие им люди, и чтобы при выстрелах все быстро прятали головы под кровати. Мы готовы были сидеть так до самого утра, но ожидание и неизвестность выматывали. За окном было красное марево. Я крепко обнимал вздрагивающего Брайана, который ронял горячие слёзы мне за шиворот и шептал, как молитву: "Я тебя люблю, я тебя люблю...", - и я отвечал, что тоже люблю его, и было неважно, кто ещё это слышал, раз конец был так близок. Я говорил, что если бы я мог оказаться где угодно ещё, я ни на что не променял бы эти минуты с ним рядом. Я сжал его ещё крепче, когда внизу послышались стук, словно кто-то колотил в стены, шаги и голоса. Мучительно долго никто не поднимался наверх. И вдруг из-за двери раздался голос Фиби и голоса других девчонок. Они говорили, что Тени ушли и больше нечего бояться. Мы просили не открывать им, Бенджамин тоже осторожничал и сказал, чтобы девчонки просунули под дверь записку или рассказали что-нибудь. Наконец, кровать была отодвинута, дверь открыта, и все вышли наружу.
Это было лишь короткой отсрочкой. Мы остались вдвоём в опустевшей комнате, нас просто не заметили и забыли, и не хотелось возвращаться вниз. У Брайана возникла идея. Он сказал мне закрыть дверь, заметил, что Бенджамин его убьёт, и начал расстёгивать ремень. Я был не против такого способа сбросить напряжение. Но я опешил, когда Брайан повернулся ко мне спиной, оперся коленями на кровать Бенджамина и проговорил: "Будь нежен со мной". Конечно, нам мог больше никогда не представиться случай это попробовать, но я не был сверху ни разу в жизни. Я страшно боялся причинить Брайану боль, хотя понимал, что это неизбежно. Я обещал быть осторожным - и я был осторожен, я прислушивался к нему, увещевал его потерпеть, словно доктор, и толком не продвинулся, когда на этаже послышались шаги. Я замер. Шаги приближались. Брайан велел мне прекращать, но я не мог сделать это резко. В итоге мы раскатились по разные стороны кровати в самый последний момент, судорожно натягивая брюки. Кто-то из девчонок зашёл за забытой вещью, и в полной темноте, где не горело ни одной свечи, она так и не поняла, что между нами происходило. Но продолжать было слишком рискованно, и Брайан предложил уйти в туалет, где нас точно никто не потревожит. Банально и грязно? Пусть так. Но когда в запертой освещённой кабинке Брайан встал к стене лицом и расставил ноги, это было совершенно иначе, нежели ночью в постели, и возбуждало куда быстрее. Я двигался медленно и ритмично, слыша, как мы громко дышим в унисон; Брайан доверялся мне, такой нежный и горячий внутри, направлял мою руку. Когда мы закончили, он сказал, что это действительно непривычно - понимать кого-то хотя бы на уровне физических ощущений. На его ладони остался краснеющий след от зубов.
Время не текло, пока мы были вместе. Смерть была где-то далеко, пока мы были вместе, и если бы она застигла нас в этот момент, мы бы её даже не заметили. Но стоило нам выйти обратно в полумрак коридора, как осадное положение обрушилось на нас снова. Мы встретили Бенджамина. Он сообщил нам и ещё нескольким, остававшимся наверху, что остающиеся внизу к нам не придут, чтобы не сбивать нас с толку, а на крайний случай - назвал пароль и отзыв. Всё казалось понятным. Мы снова устроились в комнате Бенджамина, но не успели толком закрыть дверь, как внизу снова послышались шум и голоса, и кто-то подошёл к нашей двери. Вместо пароля они стали говорить, что уплывшие вернулись и хотят сказать нам что-то очень важное. При этом вернувшиеся не желали сами прийти к нам, а ожидали, что мы все соберёмся внизу и рассядемся по местам. Это было более чем подозрительно. Наши друзья могли вернуться уже не теми, какими мы их помнили. Откуда нам было знать, что с ними сделали, и не сделают ли они после этого то же самое с нами? Было очевидно, что по тем, кто сядет в ряд за столом, проще стрелять. Но Бенджамин, который больше других говорил, что не может рисковать людьми, поверил и ушёл среди первых. А когда раздался свисток Джонатана, вниз потянулись и остальные. Довольно жутко было представлять, как дети идут на смерть по свистку, словно послушные куры, привыкшие, что после сигнала их кормят. И снова мы с Брайаном остались одни. Я рассудил, что если внизу действительно были отец Кормак и остальные, то ничего страшнее порки за отсутствие нам не грозило. А если нет... то, быть может, о нас забудут?..
Но приют как будто ожил. Слышался голос Джерри. Нас со смехом называли параноиками и звали вниз. Это веселье было абсурдно, и абсурдно было думать, что все уплывавшие просто совершили короткую морскую прогулку и после их возвращения всё будет по-прежнему: отбой и утренняя молитва, каша на завтрак и звонок на урок... Брайан сказал, что он устал прятаться. Что если всех захотят убить, то нас всё равно найдут. Я колебался мгновение и согласился с ним, что умирать со всеми вместе - не так страшно, как забиваться в тёмный угол и считать приближающиеся шаги. Мы взялись за руки и спустились вниз. Там Джерри обнимала измученную Огасту, за преподавательским столом сидел Джонатан, и никаких взрослых не было. Мы заняли свободные места и приготовились слушать. Джонатан сообщил, что мы действительно были частью эксперимента. Нас всех отбраковали и должны были уничтожить, но создатели приюта перевезли нас сюда, на пустоши, чтобы продолжить исследования. Теперь же они покидали нас на произвол судьбы. Он зачитал нам сентиментальное послание мисс Линч, сводящееся к тому, что мы стали взрослые и отныне сами управляем своей жизнью. Также вернувшиеся сказали, что отец Кормак был смертельно ранен в живот, но сумел забрать последнюю лодку и уплыть с острова. Я не желал ему смерти и даже почувствовал к нему уважение за то, что он избавил нас от резни за обладание лодкой. Но я не был благодарен этим взрослым. Они спасли нас и помогали нам вспомнить прошлое, но всё равно относились к нам как к своей собственности.
Затем нам сообщили, что мы действительно находимся в 1945-м году, и зачитали настоящие имена наших преподавателей из их досье - кроме мистера Доу, который будто растворился в небытии. Все они были немцами. Джонатан и Джерри раздали наши личные дела. На обложке папки я прочитал чужое имя: Вальтер Лабри. Внутри значилось, что я был французским немцем, а мой отец был дипломатом. Мы с Брайаном оба принадлежали к проекту "Гении". Он посмеялся над фразой из моего досье: "эмоционально заморожен", - но я действительно не умел испытывать эмоции, пока общался только с книгами. Всё остальное в папках было непонятным. Непонятные символы, непонятные звания. Мы прочитали в одном из личных дел: "Третий Рейх", - значит, со Вторым успело что-то случиться? Отец Кормак, мисс Линч, миссис Вуд были офицерами и рядовыми - значило ли это, что снова была война? Мне не хотелось запоминать всех по новым именам - я только успел выучить прежние! Что бы ни было написано, а я был Джейсоном Ризом, англичанином. Брайан попросил меня найти досье миссис Вуд. Я спросил, какое ему до неё дело. Она была его первой женщиной - что ж, я догадывался, с какой целью он наведывался к ней в медблок. Но он ничего не чувствовал - он предположил, что пока он может чувствовать только очень сильные эмоции вроде страха смерти. А я не ревновал. Всё осталось в прошлом. И пока все бурно обсуждали своё немецкое или иное происхождение, нам следовало решать, как жить дальше в изменившемся - но едва ли в лучшую сторону - мире.
- А я жид, - сказал Брайан, глядя в своё личное дело, в котором он был назван евреем по имени Яков Гирш.
- Не обрезан - не жид, - откликнулся я и показал ему язык.

Длина сообщения превышена, поэтому постигровое и благодарности - в следующем посте

@темы: соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты