Лёг перед игрой в девять. Не вечера. Всё потому, что в пятницу сеть вернулась к нам только к ночи, а у меня оставались недописанными ликбез и квента на субботнюю космоАрду. До полудня выспался, но собираться пришлось быстро. За завтраком зашли в ТЦ на Пражской - в Крошке-Картошке появились картофельные дольки. Выйдя куда-то на парковку, встретили Луара и сквозь совершенно ирреальную метель добрались до остановки. Прекрасен маршрут, когда автобус проезжает мимо нужного дома трижды.
Многие игроки и мастер были уже в сборе. Картошка оказалась на вкус как пенопласт, но Волчонка накормила меня веганским борщом и угостила нас настоящими шоколадными финиками. Когда я наелся и оттаял, мы с Луаром сходили в Дикси за провиантом и сидром. Птаха завязала на мне платок, а поскольку я забыл озаботиться сменкой, играть мне пришлось в полосатых шерстяных носках - что, впрочем, вполне в духе персонажа, возможно, это его единственная тёплая вещь.)

Из дневника Эжена о вечере в кафе "Гербуа"В Городе шёл снег. Снег в октябре - и тени деревьев на снегу, ни одной одинаковой, и почти не встретишь прохожих. Можно зайти согреться в кафе, увидеть знакомые и новые лица...
Гаспар, один из немногих, кто замечал меня и кого я мог бы назвать другом, настраивает свой фотоаппарат. Женщина в кадре только что закончила увлечённую беседу с кем-то из завсегдатаев и опускается в кресло. Ей не нужно позировать, чтобы выглядеть непринуждённо.
- Представишь нас, Гаспар?
- Княгиня Евгения Николаевна Лестровская...
Гаспар называет меня литератором, это смешно - но он умеет льстить, ему верят. Отвечаю, что мои статьи княгиня могла видеть, только если какой-нибудь лоточник заворачивал для неё в газету горячий пирожок с вишней, а запомнить мои черты по персонажу второго плана картины - лишь благодаря своей наблюдательности и мастерству живописца.
- В Париже все молодые люди настолько скромны?
- О, Вы просто не бывали здесь по вторникам и воскресеньям.
Каролина Бернар представляется сама и склоняется над рукой княгини в чёрной перчатке.
- Вы носите траур? Примите мои соболезнования.
Кажется, о князе Лестровском Гаспар когда-то упоминал. Должно быть, он дружен с этой семьёй - княгиня хвалит его фотографии, рассказывает, что фотопортрет её воспитанницы на первом балу даже пытался похитить поклонник - такая милая детективная история. Вдовство не стёрло её улыбку, не похитило у неё жизнь. Она собирается в Ниццу, затем в Вену; Гаспару по пути - по делам. Она предлагает представить его ко двору, чтобы его фотоаппарат запечатлел королеву Сиси... В её заботе нет снисхождения, прежде никто из моих бывших соотечественников не вызывал во мне столько симпатии. Она совсем не похожа на мою мать, и всё же - заставляет о ней вспомнить.
Писатель Шарль Савари, словно продолжая прерванный разговор, настаивает на том, что фотография не способна, в отличие от живописи, передать состояние души, а изображает лишь внешнее. Ему возражают, вспоминают удачно пойманные фотографами характеры и чувства. Улыбаюсь: быть может, однажды на фото удастся запечатлеть нимб? Гаспар подхватывает - подобные световые эффекты порой возникают, но не из-за святости, а из-за нарушения техники.
По мере наступления сумерек на свет окон кофейни слетались художники, незаметно занимали свои места и утыкались в альбомы, делая наброски. Ещё кто-то незнакомый с толстым блокнотом устроился в углу у двери. Англичанин, корреспондент, щёголь, и явно знаком с Гаспаром, но Гаспар нас знакомить не спешит. Осмотревшись и освоившись, журналист включился в беседу о внешнем и внутреннем и стал расспрашивать художников о том, что для них важней в портрете. И некоторым хотелось подчеркнуть отличие картины от снимка - как будто можно было сравнивать столь различные виды искусства, как сравнивать поэзию и музыку.
- А что если у человека нет души?
- Вы имеете в виду, как изобразить человека без души?
- Нет - что если души нет у всех людей?
Но он не по адресу: здесь нет святош. Каролина тянет внимание на себя, заказывает всем шампанского - но я прошу горячий чай. Хозяин сбился с ног, сетуя, что все официантки снова ушли с художниками - позировать. Каролина хочет узнать от меня, каково позировать, сидя без движения. Сидеть несложно, главное - не заснуть. А вот если часами стоишь в позе, скажем, святого Георгия, попирающего змея, - тогда ноют потом все мышцы. А художники всё о том же:
- Аборигены верят, что фотография отнимает частицу души. Они ближе к природе, может, знают лучше?
- Они знают лучше о природе, но фотография к природе не относится...
В защиту фото - или против души? - журналист говорит, что все внутренние черты человека отражаются на его внешности. И сам, похоже, не понимает, какое блестящее решение спора он нашёл: душа в наших глазах, в нашем лице, нет ничего потайного, мы и есть - душа. Его просят наперебой угадать по чьей-то наружности о характере. Он выбирает Каролину и говорит, что она скучает и приходит сюда, чтобы каждый новый день хоть немного отличался от предыдущего.
- Но это грубо! Скажите же мне хоть что-нибудь приятное!
- Платье у Вас красивое.
Сменили тему: заговорили о погоде, как принято в Лондоне. В Петербурге, по словам княгини, балет и снег; как красиво бы вышло, если бы Гаспар сфотографировал балерину, кружащуюся среди снежных хлопьев! Он как раз работал над увеличением скорости снимка, чтобы на фото не только можно было использовать страусиный пух, но и настоящие снежинки не успевали растаять. От того, как нарисовать душу, перешли к тому, как нарисовать туман, - хотя, подумалось мне, разницы немного. И Тёрнер рисовал туман, да и Моне...
Кто-то сказал, что на пейзажи с дурной погодой стоит любоваться, сидя в кресле перед камином с бокалом шампанского, в компании друзей, чтобы холод и сырость на картине ярче оттеняли жизнь. Я поинтересовался, что делать с пейзажами, если сам живёшь в холоде и сырости, но меня не услышали. Каролина пожелала иметь несколько пейзажей, чтобы менять их в течение года и лицезреть зимой - лето, а осенью - весну.
Гаспар вспоминает, как пил в Лондоне виски. Журналист мистер Грэй возражает, что парижский абсент - ничуть не меньшая гадость.
- Может выйти хорошая статья: "Ячмень против полыни".
- Давайте не будем говорить о политике при дамах!
- Выпивка - это не политика. А вот мексиканские кактусы - тема действительно слишком... острая.
Княгиня Эжени удивляется отсутствию у мистера Грэя патриотизма - разве он не считается признаком хорошего тона? Я пояснил, что английский патриотизм давно уже не имеет с хорошим тоном ничего общего. А Каролина подозревала, что мистер Грэй на самом деле критик. Меня всегда забавляет обычай ругать критиков, якобы не творящих ничего самостоятельно, поскольку многие критики сами подвизались на литературной стезе, да и сам я нередко ел хлеб этой профессии. И если после живописцев останутся их картины, после композиторов - симфонии, то после спектаклей, например, останутся только критические заметки.
- А как же афиши?
- Афиши рисуют те, кому за это платят. Не будет же заказчик просить: "Нарисуйте наши траченные молью костюмы и пыльные декорации"?
Упоминаю о театрах, которые вовсе экономят на всей этой бутафории, и даже на актёрах, когда ставят монологи. Для некоторых это прозвучало в новинку, хотя я не мог похвастаться тем, что держу руку на пульсе театра. Тут же предположили, как все роли мог бы играть один актёр. Я подумал вслух, что такой актёр либо вынужден был бы пренебречь глубиной каждой роли, либо сгорел бы. А необходимость говорить за различных персонажей не поочерёдно, а одновременно... это уже нечто из области чревовещания. Впрочем, есть же кукольники; когда я был маленьким, я видел ярмарочный балаган, но никаких впечатлений, кроме неловкости, он в памяти по себе не оставил.
Мистер Грэй спрашивает меня, кому мне доводилось позировать, явно рассчитывая на сплетни. Спрашивает у Каролины, какие развлечения в ходу в Париже, помимо выставок и салонов, и та охотно упоминает о дуэлях - в Лондоне, видимо, они вышли из обихода: противники слишком боятся запачкать манжеты. Каролина рассказывает, как на днях бросивший вызов гонялся за вызванным по всему кафе, а тот опрокидывал столы и стулья.
- Баррикады - тоже типично парижское развлечение, - эта дурная шутка пришла на ум мне и месье Савари одновременно.
Его спрашивают, работает ли он уже над новым романом. Да - и это будет роман о Жанне д'Арк; но автор собирается изобразить её как святую подвижницу, как человека, достигшего сверхчеловеческой высоты, но не как женщину, что многим кажется старомодным. Читатели хотят, чтобы он принял во внимание женскую физиологию и то, как сложно ей было прятать любовников... Когда я замечаю, что быть женщиной означает не только физиологию, но и некие черты личности, меня, кажется, не понимают и смотрят так, будто именно я сказал нечто непристойное.
Когда я беседую с мистером Грэем, Гаспар встаёт рядом со мной, и я чувствую над своим плечом его руку, которой он опирается о стену. Ревнует? Было бы удивительно, но - невозможно. Скорее, оберегает. Он старше меня вдвое - эта разница всегда будоражила. Мистер Грэй удаляется к другой компании, и Гаспар смотрит ему вслед. Говорит, что в этом человеке есть некий надлом, заставляющий его задевать других. Я и сам это чувствую, но здесь это не редкость. Сюда многие приходят, чтобы заполнить пустоту внутри, но от малейшего сквозняка она выветривается снова.
Слушаю княгиню и понимаю, сколь многое изменилось у неё на родине. По редко доходящим до меня новостям - чужие края меняются так же быстро, как растут чужие дети. А я больше десяти лет не покидал Парижа, Гаспар сказал мистеру Грэю, что я хорошо знаю Город. Но как можно достаточно знать нечто настолько бесконечное, в чём каждый раз открываешь что-то новое?
- А я уезжаю...
- Но ведь ты вернёшься.
Гаспар приглашает меня ехать с ним. Но у меня нет средств на путешествия, и я не хочу его обременять. И боюсь лишиться комнаты за время своего отсутствия.
- ...К тому же, Париж меня не отпустит.
Гаспар понимающе кивает. Ревновать к Городу даже он не вправе. Он кашляет - простужен? Немудрено, я сам четвёртый день без голоса. Он уходит на кухню, должно быть, за горячим чаем. А из усилившейся метели в кафе заходит полицейский инспектор - и уверяет притихшую публику, что он не при исполнении. Он явно чувствует себя не в своей тарелке, сетует на то, что везде вызывает напряжение.
- Если Вы создаёте напряжение, быть может, Вам стоит сдаться на опыты учёным, изучающим электромагнитное поле?
Инспектор говорит, что мой тёзка, художник Эжен Марсиль, - его бывший сослуживец. Услышав о том, что я позирую, с серьёзным видом предостерегает от этого опасного занятия. Натурщиков и натурщиц всегда считали шлюхами - почему же в наше время это слово стесняются произносить? Я ответил, что мне, наверное, повезло, но я ни разу не сталкивался с тем - и даже не слышал о том, - чтобы кто-то из художников или скульпторов прибегал к насилию. Инспектор возразил, что в мастерскую может зайти другой человек и, увидев наброски, начать преследовать изображённого на них человека. Я усомнился - слишком романный сюжет. Но Каролина сразу начала просить, чтобы я написал об этом рассказ: некто перебирает эскизы знакомого художника, видит фигуру юноши или девушки, влюбляется - и бросается на поиски...
- А что если именно на этом рисунке - выдуманный художником человек? - кажется, это сказал Марсиль.
Прекрасная концовка. Из всех людей выбрать того, кого в мире не существует, - такая трагикомедия, превращающая Пигмалиона в Сизифа, как раз по мне. Можно находить сходства в других - но не удовлетворяться сходством, и искать вечно...
- Но люди не живут вечно. А если кто-то живёт вечно, то это уже не человек. - а это, должно быть, Шарль Савари, как всегда, о спиритах и прочей мистике. Не берусь обсуждать с ним посмертные пути.
- Тогда, быть может, наш герой, помимо любви, ищет секрет бессмертия? - кто-то, наверное, снова Марсиль, развивает тему; я слишком поражён внезапным чувством узнавания, чтобы следить за беседой.
- Подобно Гильгамешу? - припоминаю давно читанную легенду. - Только он искал друга, который уже умер. И бессмертие стало его проклятием.
Я отошёл к столу. Почему-то заметил, что в зале нет Гаспара и инспектора. Гаспара не было долго, но не мог же он уйти не попрощавшись? Мистер Грэй спросил, почему Гаспар не взял меня с собой, как будто я был комнатной собачонкой. "Но ведь ты вернёшься".
- Гаспар куда-то отошёл?
- Гаспар отошёл на тот свет, - отвечает хозяин кафе.
Это не смешно. Я переспрашиваю дважды, потом выхожу из зала, хотя хозяин сказал, что инспектор никого не пускает. Инспектор меня словно ждал - встретил в дверях, за его спиной ничего не разглядеть, кроме сидящего в неестественной тяжёлой позе Гаспара, но я всё равно спрашиваю, правда ли это, и как это произошло. Инспектор терпеливо подтверждает, что месье де Люс мёртв, говорит, что выясняет обстоятельства, и затворяет дверь перед моим носом. Я нелепо боюсь, что мне никогда ничего не расскажут, как будто определённость что-то может изменить. Прислоняюсь затылком к холодной стене и пытаюсь унять дрожь.
Возвращаюсь в зал, обхожу его вдоль стены, как опоздавший зритель обходит партер, стараясь быть незаметным. Не помню, спрашивали ли меня о чём-то, - я был неспособен ни врать, ни умалчивать. Я устроился в углу с бокалом вина и кошкой. Я мог провести так остаток вечера, но инспектор вскоре пригласил меня, журналиста и месье Марсиля. Мы вошли на кухню поочерёдно. Я остановился перед Гаспаром - его горло было разрезано, как на бойне.
- Я подумал, что Вы хотели бы попрощаться. Я был прав?
- Да, спасибо. Я хотел бы... увидеть его в последний раз.
Я мог бы сказать, что уже начал прощаться с ним раньше и буду продолжать прощаться, когда уйду, но для этого нужно было слишком много слов, поэтому я просто постоял над телом. Что делают в таких обстоятельствах - говорят вслух, молятся про себя, целуют в лоб? Я боялся к нему прикоснуться и даже наклониться, чтобы не запачкаться его кровью. Если бы он уехал, мы всё равно могли бы никогда больше не увидеться. А теперь он наверняка на пути туда, где ему хотелось бы быть. Доброй дороги! Я отошёл и встал между художником, которого инспектор попросил зарисовать место преступления, и журналистом, который торговался за некролог и намекал, что оный может кому-то не понравиться. Даже если он знал о Гаспаре больше, чем я, мне он был безразличен.
Инспектор Мартен снова и снова извинялся за цинизм и с неловким сочувствием похлопывал меня по плечу. От врачей и полицейских это всегда трогательно слышать, как будто они стесняются своей привычки к крови. А я снова и снова утешал его, говоря, что всё понимаю.
- В этой комнате, я думаю, нет равнодушных. Если бы месье журналист был равнодушен, он не был бы таким нервозным, - мистер Грэй усмехается в ответ, ему действительно здесь не по себе. - А если бы Вы были равнодушны, Вы не выбрали бы такую службу, разве нет?
- Месье журналист просто любит деньги.
- Деньги любят все, но не все могут в этом признаться. Я тоже их люблю.
Хозяин передал, что остальные тоже желают попрощаться, и инспектор непритворно испугался наплыва аффектированных дам. Он велел хозяину организовать очередь, а я, напутствовав его, что дамы - всё же не гунны, удалился, чтобы не путаться под ногами. Я вернулся в зал с твёрдым намерением надраться.
Инспектор нашёл при Гаспаре медальон с маленьким графическим портретом. Его передавали из рук в руки, не узнавая изображённого на овальном рисунке моложавого мужчину с тонкими усами на петровский манер. Наконец, медальон лёг в ладонь Эжени. Этим мужчиной был князь Сергей Лестровский... таким он мог быть лет десять назад. Неловко получилось. Можно ли назвать счастливым того, кто пережил возлюбленного столь ненадолго?..
Я застаю в зале разговор о свиньях, которых художник Роже Мату видел в загоне на вершине холма на некоем острове. Его слушали с каким-то болезненно-острым интересом, чтобы только не думать о произошедшем. Я живо поинтересовался, не были ли свиньи заброшены, но, похоже, по описанию Роже, им хватало всего необходимого: и пастбища, и дождевой воды, для накопления которой был обустроен сток. Загадкой оставалось лишь, как кому-то удалось доставить свиней на вершину, ведь они не козы.
Кто-то в свою очередь вспомнил о монастыре на греческой горе Афон - той самой, куда нельзя войти ни одной женщине, даже если это коза или собака; прилетающих птиц, надо полагать, контролировать сложнее, но кто мог бы соблазниться голубем? Ещё кто-то упомянул овец, сопровождавших паломников на их дороге, - быть может, и овцы совершали паломничество. Тут встрял Шарль и заявил, что животным нужно лишь есть, спать и сношаться, и люди не должны уподобляться им. Но, право, мне также нужно то же самое и, пожалуй, ничего более, и это животных можно оскорбить сравнением с людьми - звери хотя бы честнее.
- Вы хотите сказать, что сытый человек ничем не отличается от свиньи в хлеву?
- У свиньи никто не спрашивал, хочет ли она там находиться - всё решили за неё. А человек как раз тем и отличается от животных, что у него есть свобода выбора.
Я рассказал о человеке, который научил жеребца латыни при помощи карточек со словами, и когда жеребец хотел что-то сказать, он ставил нужные карточки на полку - у него обнаружилось отменное чувство юмора. Потом говорили о кошках, которых в жестокие средние века использовали в кошачьем органе, и о хорьках, которые способны ловить мышей, но чей запах пугает певчих птиц. Княгиня сказала, что её мать держала только диких птиц, которые естественно подражали друг другу, а не кенарей, которых люди учили с голоса, и поведала забавную историю о своём брате, научившем ворона браниться. Ворона выпустили, и он, поселившись поблизости, передал эту науку своему потомству. Однажды какой-нибудь орнитолог опишет новую разновидность бранящегося ворона и даст ей название в честь губернии или приснопамятного брата...
Я отошёл за вином и оказался в компании мистера Грэя и месье Савари.
- Вы когда-либо испытывали противоречивые желания? Сейчас мне одновременно хочется остаться здесь и напиться - или отправиться домой и лечь спать.
- Вы можете пойти домой и напиться там, или остаться и лечь спать здесь. Ещё можно напиться здесь, а проснуться уже дома, если повезёт: со мной такое случалось.
Мне бы Ваши проблемы, месье писатель.
Инспектор вызывает всех свидетелей поочерёдно. Каролина находит его ужасно грубым, хотя я, напротив, считаю его излишне вежливым. Мистер Грэй подслушивает под дверью, инспектор не протестует - журналисту тоже нужна информация для некролога. В свободное время мистер Грэй предлагает поиграть в детективов и попробовать угадать, кто убийца, и сам же выдвигает разные версии. Меня это мало занимает. Самой правдоподобной кажется идея, что Гаспара могли убить из-за его изобретений в области фотографии, чтобы получить патент вместо него.
- Вы журналист, критик, а теперь ещё и частный сыщик! - смеётся Каролина. Похоже, наш лондонский гость её увлёк. И он очень удивляется, когда я называю его байроническим героем.
Говоря об изобретениях, Каролина сравнивает научный процесс с неостановимо несущимся поездом. Я представил себе поезд, мчащийся через всю Сибирь - а дальше? Через Китай, Индию - или, быть может, по мосту в Новый свет? Как знать, вдруг однажды рельсы будут опоясывать весь земной шар, и можно будет отправиться в кругосветное путешествие на поезде.
Инспектор вызвал меня - вернее, я вызвался сам; он только указал мне на стул у окна. Тело уже перенесли на ледник, кровь оттёрли. Мне было неловко отнимать у инспектора время, ведь я не мог сообщить ему совершенно ничего полезного. Я сказал только, что у Гаспара не было врагов, и не было при мне крупных ссор, после которых кто-то мог затаить обиду...
- Вы говорите так, словно смотрите его глазами. Попробуйте взглянуть на него глазами окружающих, ведь Вы наблюдательны.
Ох, инспектор, неужели Вы ещё не поняли, что меня не существует, что я - только отражение? Я выдавил что-то о том, что Гаспар нравился женщинам, ещё какую-то ерунду. Его вопрос, скорблю ли я о Гаспаре как о человеке или как о специалисте, окончательно поставил меня в тупик - любая потеря для науки восполнима, но невозможно заменить человека. Инспектор, добавив очередную порцию соболезнований, позволил мне идти и посоветовал напоследок выпить ещё вина.
- Говорят, бордо помогает.
- Уехать в Бордо тоже помогает в таких случаях.
В зале расспрашивали Эжена Марсиля, который был военным тогда, когда я ещё только ступил на землю Парижа, был занят учёбой и не обращал внимания на политику. Видно было, что ему неприятно вспоминать об этом, но не хотелось отказывать любопытству скучающих дам.
- Я ехал в Мексику сражаться, а приехал - валяться в лихорадке...
Завязался разговор о том, кто что предпримет, если вновь начнётся война. Кто-то уточнял, будет ли то война наступательная или оборонительная. Неужели в случае нападения кто-то из тех, кто отродясь не держал в руках оружия тяжелее мастихина, встанет на защиту города? Вот ещё одна вещь, в которой никогда не признаются: то, что война - ремесло не для каждого. Я точно знал, что если случится война, я буду жить, как прежде. Так долго, насколько получится.
Каролина хотела танцевать, говорила, что танец - язык тела. Заявила, что будет первой женщиной-детективом. Я ответил, что ей придётся носить брюки, чтобы удобнее было ездить верхом. Забавно, но это вызвало ропот, кто-то даже упомянул об аресте - быть может, англичанин, учитывая тамошние нравы? Брюки сами по себе не являются нарушением общественного спокойствия, в отличие от их отсутствия. Каролина посоветовала княгине посетить кабаре, но та отказалась.
Кто-то пошутил о случайно зашедшем в кабаре епископе, и в зале подняли вечную как мир тему храма и балагана, соседствующих на одной площади. К чему писать об этом снова, если не так давно это сделал Гюго?
- Каяться всякому под силу, а вот грешить умеет не каждый...
- А если не грешить, не в чем будет и каяться, - подхватила Каролина.
Кажется, все преувеличивают степень моего знакомства с Гаспаром - не только инспектор, но и мистер Грэй. Разве то, что мы были близки, означает, что он доверял мне все секреты? Разве этой близости я должен стыдиться? Мистер Грэй говорит, что не может этого даже представить. А я-то думал, у него достаточно богатая фантазия. Или, напротив, - слишком богатая?..
В довершение абсурда инспектор заявил, что потерял табельный револьвер и улику - медальон. Расследование убийства плавно перетекало в расследование кражи. Инспектор поочерёдно провёл обыск присутствующих; к счастью, дамы смогли помочь с обыском друг друга. Это не возымело успеха, и инспектор переложил поиск пропажи на гостей кафе, пока сам был занят материалами допросов - было слышно, как на кухне он пьёт кофе и думает вслух. Никто, конечно, не начал переворачивать всё вверх дном и потрошить подушки, но то, что где-то рядом может находиться вооружённый преступник, несколько нервировало. Медальон же нашёлся... у инспектора в кармане.
Вечер затянулся, и дамы были утомлены. Следствие окончилось тем, что инспектор взял подписку о невыезде с нескольких человек, включая меня, Каролину и мистера Грэя - теперь ему предстояло задержаться в Париже на месяц, что запахло локальным дипломатическим скандалом. Только бы толпы сочувствующих англичан из консульства не отпугнули от тихого кафе "Гербуа" художников и поэтов, избегающих шумного городского центра...
Все спешат разойтись по домам, не прощаясь. Оставаться становится невыносимым, идти домой - того хуже, значит, нужно сменить заведение - до утра ещё далеко, а Город и снег сами приведут туда, где мне нужно быть.

фото (с) мадмуазель Бенкендорф