Как известно, городовку я проболел подчистую. И традиционно не уверен, был бы я кому-нибудь нужен, если бы не проболел.
Может быть, мне вредно знать заранее о том, что персонаж умрёт, потому что тогда я не вкладываю в него никаких глубоких драм. На первый взгляд - просто техническая чумная крыса, кхе-кхе.
Ан нет. Жаль его всё равно до невозможности. Вован Климентьевич Беспездых, Вовчик, где-то внутри был живым, самобытным и не похожим ни на кого из прежних моих обитателей галёрки. Ни любить, ни ненавидеть он толком не умел. Иногда ему нравились девочки - и он совершенно не знал, что с этим делать, но точно знал, что не трогать своими лапами; иногда ему нравился Саша - потому что Саша нравился всем, это как с хорошим шлягером; ему нравился Игорёк - но он-то думал, что это просто такая дружба; а ещё он до слёз был зол на Колбу, потому что на самом деле на себя. Вот и весь ОБВМ.


Отчёт отперсонажный посмертный. Ахтунг: мат без цензурыНа носу сессия, заявление на курсовую у Максима Аркадьевича на тему "Зрелищная культура Петерберга-Бедрограда как рупор идеологии" ещё не подписано, а за кабаки да бордели Пассажирского долг портовому Мишане не плачен, так что впору самому в бордель продаваться, а лучше не попадаться людям Мишани на глаза, авось забудется-рассосётся. Что мы говорим проблемам? Похуй, пляшем!
Городскую дискотеку в День рождения Золотца назначили. И не просто дискотеку, а маскарад. Я нашёл чёрную маску с буквой Зю и поэтому пришёл в костюме латиноамериканского национального героя Зорро - в белых штанах, потому что в Латинской Америке все ходят в белых штанах по пляжам, и говорил, что ледоруб на входе оставил, потому что у каждого латиноамериканского героя должен быть ледоруб.
Игорёк был лешим и маску для пущей мохнатости облепил зелёными перьями. Революционным лешим, потому как в красной рубашке. Котик был котиком, и у Ромашки тоже были ушки - Игорёк первый в нём белочку признал, а я нет, ведь хвостика-то не было, хотя в белочке главное - не хвостик, а крепкие орешки. ОиК пришли в костюмах с листьями, я сначала думал, что рыжий - это твирь, а зелёный - савьюр, а оказалось, что это корни и крона, идеологично!
Ведущий с огоньком, то есть, натурально, с красными огоньками по всей поверхности ведущего, объявлял всякие конкурсы. Что, спрашивает, сделал для Революции Золотце?
- Пафос! - выкрикиваю я. - Печи! Падение Патриархата!
Правильный ответ - шпионаж, но он не на П, хотя я про него тоже помнил и как раз собирался Почту голубиную выкрикивать.
В конкурс на лучший костюм мы с Игорьком вышли, конечно, но победила Алёша Жуцкая в костюме Золотца, и не потому, что Золотца, а потому, что Алёша красивая. А вообще было несколько Метелиных и несколько Вень, отличающихся только наличием ошейника у последних, парочка Гныщевичей и даже двое Габриэлей Евгеньевичей - один настоящий, другой нет.
Плясал от души и похуй, что не умею. Переводя дух, мимикрировал под кресло, сидел в засаде, можно сказать, но мне говорили, что белые штаны выдают во мне латиноамериканского героя, а не кресло. Посидел только Ромасс, сказал, что жёстко - да, костлявый, но некоторым нравится, хуле. Снял маску, когда стало жарко, - без маски сразу кто-то принял за Ройша, ёба, главное, чтоб не за покойного.
Зато в маске Саша меня узнал во время вальса - по радостному лицу, говорит. Сашенька-Саша, солнце, да не наше, я аж растаял весь. Уж и не помню, как я его пригласил на танец, я же вальсировать не умею, но похуй, у нас романтично получилось.
Выпросил у Лёни Златовского глоток из фляги за поцелуй в щёчку. Трогательно пиздец, как в младшем отряде. Ну точно Златовский больше никому, кроме Свободного, не даёт, и как только не надоест. А ещё говорит, что Свободный - его собственность, в чём есть, так сказать, ирония.
А Игорёк, когда запарился в маске, опустил её ниже, и получилась зелёная борода. Мне лешачье перо само по ветру прилетело, и я его в петлицу засунул, а Златовский бороду на перья ободрал и вставил их в волосы, отчего стал похожим на полупихта. Свободный даже предлагал бороду дарить вместо букета, но нехуй, у него своя борода есть, пусть срезает и дарит.
Зато возникла идея целоваться под венком из орхидей, который в зале висел, вроде как в Европах под омелой целуются. Игорёк сбегал и немедленно ветку орхидеи вручил Вале Бегичеву, я думал - поцелует, а нет. Валя себе из этой ветки венок сделал, но никто его поцеловать так и не успел - он всё убегал всякие значимые события фотографировать. Обсудили только пикантную возможность целоваться под Бегичевым, как под орхидеей, которая омела, ну, вы поняли.
Значимым событием было, например, то, что поклонники Метелина, Вени и Твирина в костюмах оных разыграли идеологическую сценку перед фотокамерой. Сначала, как водится, Метелин убил Веню, а затем Твирин убил Метелина - очень уж всем нравится драматический этот сюжет.
А в довершение Златовский презентовал Дёме Бессмертному кусок прекрасного розового торта собственного изготовления старым проверенным способом - сиречь в лицо непосредственно. Не думаю, чтобы Демьян был в обиде, однако все на Златовского так ополчились, словно торт был вафельный в самой что ни на есть прочной глазури и нанёс физиономии Бессмертного непоправимые повреждения. Сперва Лёня отхватил от Тимочки Ивиной, а потом его уволок городской тавр без косы, и больше его никто не видел (пока он не вернулся целый и невредимый). Но тавра волновала не попранная тортом честь Дёмы, а измазанный тортом же пол казённого помещения, где дискотека проходила. Проходила, пока не была остановлена на время уборки от торта.
Вот такие в нашем городе страсти, и вообще все ходили со сложными щщами, особенно Рома Скаржинский - тот как возник на горизонте, так и слонялся по периметру, аки леший-шатун, к свету цивилизации и на выстрел не подходя. Проще надо быть, ёба!
Игорёк после танцев признался, что дурь он прятал в рогах лешего, которые на голове таскал. И похвастался, что всё с товаром должно теперь пойти на лад, потому как тот портовый, с кем он пол-вечера под ручку вокруг казённого здания прогуливался, - никто иной, как Святотатыч и он, Игорёк, с ним переспал ко взаимовыгодному удовольствию. И дважды ещё с кем-то, второго он даже и не помнил. Ай да Игорёк-огонёк, ай да пёсий сын, вроде и не завидно, а всё равно досадно как-то. И дурью последней не поделился!
Ушли допивать с Игнатом Варганом и Маросейкой. По пути мы с Игорьком поспорили на Златовского - кто его до конца недели в койку затащит: не догоним, так согреемся. Чувствовал я себя после душного зала херово и решил чаем ограничиться, и этим чаем - слава лешему, что холодным - Игната нечаянно облил. Опять! Мы же из-за того на первом курсе и разбежались, что я облил соком какие-то его бесценные бумажки с формулами...

Весь следующий день я дома валялся и встать не мог ни единой частью страдающего организма, а во вторник собрался с духом и опоздал на первую пару Габриэля Евгеньевича. Г.Е. под кустом (потому как в БГУ ремонт и пары на свежем воздухе проходят) вещал о шаманах, Валя отвлекал его внимание вопросами, а студентота покуривала и кидалась записочками.
На перемене студенческий контингент неизбежно перемешивался с праздношатающимся населением. Какой-то портовый тип подарил Златовскому лягушку и сказал, что её зовут Гошка. Вернее, его, хотя я затрудняюсь в определении половой принадлежности лягушек. Я посоветовал Лёне его поцеловать, но Гошка ни в кого не превратился.
Узнал из газеты, что проболел обыск - это я удачно, хотя у меня ничего и не было. Кругом ненавязчиво маячили государственные лица с пистолетами, медленно сжимая кольцо. Одного красавчика с большой пушкой Златовский тоже поцеловал в щёчку. Вот такая забота о безопасности студентов от горожан и горожан от студентов.
Второй была пара товарища МакГана из дружественного Ирландского Соседства, с непроизносимыми именами. Он сказал, что просто хочет с нами поговорить, и рискованно поговорил об уровнях доступа, рассказал, что в Ирландском Соседстве существует традиционная семья, и признался, что всегда мечтал посетить Росское Соседство. И пока этот красавчик общался с первыми рядами, Либэ Карамзина меня предупредила, чтоб я был с Игорьком поосторожней.
Я Либэ успокоил, что Игорёк не портовый даже, а живёт со мной на одной улице Красных Дублинцев, и что мы давние хорошие приятели с тех пор как раз, как нас по соседству поселили. А она сказала, что дурь, которой Игорёк на дискотеке угощал, была пси-хо-троп-ной (надо же, что я пропустил!) - это кто-то его подставил, конечно, интересно только, зачем, - и что она на всякий случай сдала его Шухеру и Попперу в карантин. Там выяснилось, что Игорёк только твирь употреблял, но Либэ всё равно умница - и что перебдела, и что новость мне на хвостике принесла.
Тут и Игорёк появился, лёгок на помине, к середине второй пары, после чего то исчезал, то возвращался. И чувствовал он себя тоже херово, явно - при том, что мы ничего сообща давненько не употребляли. Что странно!
На лекциях присутствовал вольнослушателем турист из Латинской Америки - ещё один всегда мечтавший припасть к колыбели Революции. В красной рубашке и в шляпе - явный поклонник Гныщевича. На переменах его обступали студенты, он с Игорьком и другими сфотографировался, а затем мы его видели гуляющим с товарищем МакГаном - оба в красном, и Игорёк на них всё облизывался, потому как иностранцы - это в половой жизни разнообразие.
Началась лекция Максима Аркадьевича, но не успел я сесть сусликом перед научным руководителем, как в отдалении прозвучало что-то вроде выстрела, и пол-группы наперегонки ломанулось туда, как будто словить шальную пулю - то, о чём они всю жизнь мечтали. Воспользовавшись случаем, Максима Аркадьевича заменил тот самый портовый, который лягушку дарил - и представился как Гуанако, живой и всамделишный. Значит, не пиздел Колба, когда говорил, что на последнюю пару Гуанако обещали. И своё собрание сочинений Гуанако разрешил не читать, и вообще мигом завоевал расположение студентоты - сразу видно человека, университетским уставом не обременённого.
Прошёл слух, что Тимочку в больницу увезли, и сходить её проведать Гуанако тоже Котику разрешил. Котик вернулся вместе с Тимочкой и сказал никаких вопросов ей не задавать. А Гуанако импровизировал - рассказал про деревья и про тавров, которым тоже задавать вопросы не рекомендуется (таврам, не деревьям).
На последней перемене мной заинтересовалось долговязое государственное лицо, отвело на скамеечку и там, в комфортных условиях, стало задавать вопросы. Спросило, что я знаю о таких-то и таких-то студентах - а что я могу о них знать, кроме как имя с внешностью соотнести? Ничего между нами, вроде, не было. Тогда лицо спросило, что я делал в такие-то и такие-то числа. Так я ж ежедневника не веду, ёба, красным даты в календаре не обвожу! Даже если и было что, я не вспомню. И рад бы помочь хорошему человеку, да нечем, сам я о новостях из газет и радио узнаю, а служащим и подавно должно быть известно больше моего. С чего бы им к простым студентам за информацией обращаться? Ох не ради красивых глаз, но об этом я вслух не спрашивал - это служащим можно нами интересоваться, а нам интересоваться служащими - не хватит уровня доступа.
После меня ещё Игорёк перехватил и третьим позвал. С Колбой. Я аж дара речи лишился, воображение-то у меня хорошее - только и сказал, что не пойду. После лекций, дома, ко мне или к нему - это пожалуйста, это даже спрашивать не надо. Но я ведь ему говорил, что Колба мудак и извращенец, а если ему надо подробностей, то, значит, потом поговорим. Они сначала вовсе вчетвером хотели, чтобы идеологично было, и звали ОиК, но ОиК отказались, и другие также - так что пошли они, наверное, за кусты вдвоём, а я пошёл на набережную музыку слушать.
А на набережной были танцы, и те, кто танцевали без пары, как-то особенно отчаянно и самозабвенно это делали и при этом как-то печально выглядели, так что хотелось немедленно их пригласить. А потом я понял, что я и сам такой же и так же жалко сейчас выгляжу. А ещё несколько минут спустя обернулся, увидел, что студенты уже собрались вокруг Гуанако, и поспешил на последнюю пару, и Игорёк тут как тут - потерял меня в трёх соснах, волнуется, ёба, будто я не волнуюсь!
Последняя лекция была странная. Гуанако рассказывал про верования древних росов - тех, которые нормальные, и тех, которые с Колошмы. Про Лешего и Твирь, про Гнилоболотника и Чуму, и про четырёх шаманов. Показывал рисуночки, которые эти шаманы чертили, я бы их ни в жизнь не запомнил и не воспроизвёл - культовые символы, они обычно простенькие, солярные, там, и прочая хуйня, потому я заподозрил, что напиздели учёные про шаманов и на самом деле эти чертежи короеды проели. Или что это коды какие-нибудь не нашего уровня доступа. Ещё Гуанако упомянул, что год назад похожий рисунок прямо на дверях БГУ образовался. Явно с намёком, чтоб нынешние студенты эту добрую традицию продолжили. Ох не к добру эти метки, не к добру.

Ещё один день я лежал дома и чувствовал себя всё хуже и хуже. Ни спать ни есть не мог, тошнило, голова кружилась, всё болело, будто меня сапогами пиздили, и слабость жуткая, и кашель до кучи. Это вам не отрядская ветрянка, это хуй знает что такое, эдак и помереть недолго! Но помирать - так с музыкой, посему я красную шёлковую рубашку нацепил, чтоб революционно, и потащился на конкурс театральных работ, в котором не смог поучаствовать.
В театральном зале такая духота стояла смертная, что я забрался на подоконник и высовывался оттуда на сцену взглянуть, как в воду голову опускал, дыхание задерживая. Все конкурсанты так с костюмами постарались, словно с иллюстраций из отрядской хрестоматии сошли и даже лучше. Выглянул раз - на сцене контрреволюционные силы пытают Веню, к стулу привязанного, искусственная кровища по обнажённому плечику рекой, трагедия, романтика, а меня замутило прям - он же мне снился, Веня, когда на считанные минуты ночью забыться удалось. Мёртвый снился.
Выглянул два - на сцене Твирин приставляет револьвер ко лбу коленопреклонённого Метелина, кающегося в убийстве музы Революции. "Я хочу кончить!.." - провозглашает Метелин, и аудитория складывается от хохота прежде, чем он договаривает: "...Свою жизнь достойно". Я, может, тоже помереть достойно хочу! Но я - не отец Революции, мне не положено, и никто обо мне плакать не станет и пьесу тем паче не поставит никто.
Игорёк точно не станет - они с Колбой отлично спелись. Сели рядом, обсуждают происходящее. Вот только Игорьку, как и мне, херово очень было, он сказал - всю ночь на медицинском факультете провёл в отключке за каким-то лешим и чувствует, что Шухер и Поппер не иначе как его вдвоём выебали. Ох, леший! Кабы только он тоже, как и я, не окочурился! Да и Колба что-то покашливает - хотя, оказывается, не такой уж я и мудак, чтобы ему желать того же.
Во время перерыва вышли подышать свежим воздухом, как вдруг Игорёк за живот схватился и к уборной бросился - а там занято. Я ему вдогонку кричу, что до кустов быстрее будет, но его, видимо, крепко скрутило - уж не знаю, что они там с Колбой употребляли, но не нравилось мне это всё больше и больше. Его тут же обступили, дали воды, но он, наконец, юркнул в сортир и надолго там закрылся. Перерыв окончился, все потянулись обратно в зал, а я остался Игорька дождаться, и тут и меня накрыло - голова закружилась, и я прямо на столик в прихожей сел.
На Игорька уже Поппер с Шухером налетели, как стервятники, сцапали под руки и уволокли в уголок, а я понял, что если на свежий воздух не выползу, то так там и кончусь, посреди общественного заведения. Вверх по лестнице вскарабкался, у крылечка на поребрик присел, дышу - но сильно легче не стало, только знобить начало. Зато познакомился там с парнем, из новеньких студентов, симпатичным блондином в очках, то ли Лёня его звали, то ли Лёва, и был он блестящий - натурально, весь блестел. Он сказал, что это его парень любит крем с блёстками, и после него, аки после пидарской феи, всё в квартире блестит. Вот! А некоторые сок на чертежах простить не могут!
А некоторые замечали, что мне херово, Златовский даже стакан воды мне принёс - хороший он всё-таки и не мудак вовсе, что бы там ни говорили. Чуть погодя все зрители на улицу высыпали - блестящий парень тоже вернулся, сообщил, что я самый адекватный и что стреляли в Маросейку. Бутафорский пистолет оказался настоящим, ах, какая трагическая неожиданность, куда же без неё в театре! Вся наша жизнь - театр, сиречь одна большая неоригинальная нелепица.
Всех студентов согнали на ближайшую детскую площадку, и меня кто-то настойчиво подхватил под руку - наверное, Ларий Валерьевич, ему же больше всех надо - и тоже туда отволок. Усадил в сторонке от общего построения, на лесенке детской горки, и привёл вездесущих медиков полюбопытствовать. Товарищ Поппер мне чуть шею не свернул, разглядывая со всех ракурсов, накурил мне в морду, хотя и без того тошно было, поинтересовался строго, не употреблял ли я чего - употребишь тут, как же, в таком-то состоянии - и отстал. Где Игорёк-то, интересно, неужто всё в карантине этом своём мучают, мыши у них, что ли, в лаборатории закончились...
А мне всё хуже и хуже, и глюки начались. Пришла зелёная такая гражданочка и спрашивает: грустишь? С чего бы, отвечаю, мне грустить, - будто не видит, что помираю. А с того, говорит, что друг твой умер. Какой, спрашиваю, друг, друзей у меня много, - и надеюсь, что назовёт сейчас какую угодно другую фамилию, а в подбрюшье уже холодеет, но, может, врёт она всё, ведь не бывает зелёных женщин, и не может быть такого, чтобы Игорёк взял и перестал быть, и в то, что меня самого не станет, тоже не очень верится.
А где, спрашивает, твои друзья? А почём мне знать, заняты они, вот и отсюда их спины видно. Хобля, говорит она, помер, и никого-то ты спасти не смог. Тут я искренне удивился: а я пытался разве? Как тут кого-нибудь спасёшь, если сам себя спасти не можешь? А она: я, мол, могу тебя спасти. Только я ей не поверил. Я, во-первых, уже пропащий, а во-вторых, если Игорёк помер, то нечестно будет мне выжить, неправильно. Не смогу я так жульнически жить - этого я не говорил тогда, но почувствовал хорошо. А зелёная всё равно мне удружила и парня какого-то привела.
Может, он тоже глюк был, но какой-то знакомый, пили, что ли, вместе, а то и не только пили. И он тоже заладил: могу тебе помочь. Добить, чтоб не мучился и быстро умер. Мне по первости как-то и ссыкливо стало, и неловко - малознакомому человеку из-за меня пачкаться. Нет, говорю, не стоит, полноте, оставьте, это трусливо даже - самоубийством-то кончать. Но парень меня заверил, что это он не из жалости предлагает и прочих благородных побуждений, и знать он меня не знает, а просто это будет ему в удовольствие, потому как та зелёная когда-то дала ему возможность все свои желания исполнять. Ну, отчего бы напоследок не доставить удовольствие хорошему человеку - ладно, говорю, режь. А то и впрямь невмоготу уже стало.
А тот на попятный - здесь я не могу, здесь увидят и расстреляют, пойдём отойдём. Значит, точно не глюк, глюки не ломаются. А я давно встать не могу, ног не чувствую, и куда я пойду? Он меня за руки держал, которых я тоже уже не чувствовал, но всё равно приятно как-то, когда тебя кто-то перед смертью за руки держит, спокойно как-то. Но потом, когда, видимо, понял, что из меня добычи не выйдет, тоже ушёл, так я и загнулся на детской площадке этой, за кулисами всех драм, трагедий и романтики, ёба...

Когда я на последний для меня день игры выходил на Новокузне, там на площади как раз эту песню играли - и персонаж очень чётко ощутил, что вот он, финиш. Такая, блин, музыка, такая, блин, вечная молодость - Бедроград запомнится безмятежно искрящейся дискотекой 80-х.

...В Степь! Всех в Посмертную Степь! Где эти двое наконец-то поговорят - времени будет достаточно.
А ПРИ Наследие не состоялась по причинам погодных условий, но фарш не провернёшь назад, да и нужно ли? Только мне мало, и как после графа N. мне хотелось гулять по аллеям, так и теперь мне хочется на ВДНХ, гулять и фотографироваться, и чтобы лимонад из автоматов и много солнца.