Свет в гнезде временно представлен настольной лампой, пожертвованной мамой. А я после плясок с бубном вокруг проводки поехал на Павелецкий и дождался Птаху в Планете Суши. Перекусив, мы сели в электричку до Взлётной, где выгрузились вместе с Мышью, Сули, Натали и Фредом и пошагали сквозь посёлок с совершенно геймановским названием Новое Заборье - что логично, по тропинке между заборами. Я шёл впереди как человек с лучшим ночным зрением, предупреждая о препятствиях.
На даче нас встретили остальные заехавшие, мы немного потрапезничали на свежем воздухе и собрались в королевских покоях на сыгровку-сон-посиделки в дурацком. Прикрепили над троном девиз "Квадратиш. Практиш. Гут", постарались не называть Зекендорфа Зенкендорфом, понадеялись, что не проснёмся в Святогорово. Вспомнили минувшие дни и игры, Сули спел прекрасного, и решено было расходиться баиньки, пока ещё не рассвело. На подмосковные холода я несколько не рассчитывал - посему спасибо одолжившим спальник за мой крепкий уютный сон! Днём прибыл Дуглас aka Август Стильный и другие, и мы стартовали.

Петер фон Кейт - очень цепляющий меня персонаж, целиком воплощающий мой ролевой дрим, который лучше всего выражен в песне:

Я планировал играть в подготовку заведомо провального побега, поиск союзников и конспирацию, но у друзей Петера не было времени доверить ему свои чувства и намерения. Никого в том не виню - юный Фридрих был нарасхват, на играх крупнее кабинетки акценты всегда смещаются от личного к общественному. Поэтому, пока "отцы" играли в пьянку в коллегии и политико-матримониальные притязания, "детям" было немного нечего делать. Зато финал случился красивым и во многом неожиданным - когда твой самый родной человек едва не подводит тебя под плаху, а ты всё равно до конца остаёшься с ним.
Отчёт отперсонажный (лайт слэш упоминается)
Май 1728 года выдался ясный. Спустя год от начала моей пограничной службы я совершил обратное путешествие в Берлин, сопровождая прибывшего с ответным визитом короля Польши и курфюрста Саксонского Августа с придворными. Поприветствовав Его Величество, почтенный гость пожелал самостоятельно осмотреть сад, а я отыскал брата Пауля возле покоев принца, и мы горячо обняли друг друга. Пауль перенял моё место королевского пажа после того, как Его Величество отправили меня служить, и выглядел весьма достойно.
От звуков, доносившихся из покоев, как и прежде ныли зубы - Фридрих разучивал гаммы и выходить не спешил. Я познакомился с новым адъютантом Его Величества, фон Штирлицем, признавшись ему, с каким удовольствием я скинул перед приёмом военную форму и облачился в придворный мундир. Когда принц появился, мы также обнялись, и я отвлёкся на юную служанку, накрывавшую стол - помог донести бокалы: пажескую выучку не пропьёшь на офицерстве. Пауль упрекнул меня, что я бросил принца, который по мне скучал, - но я был уверен, что у нас впереди целый день.
На трапезу венценосная чета пригласила только своих старших детей, Фридриха и Вильгельмину, своего монаршьего брата Августа и близкого друга короля, фельдмаршала Леопольда. Свите Августа от стола было отказано - добродетельная бережливость Его Величества достигла размаха поистине баснословного. Состоявшая при Августе графиня Анна-Каролина Орзельская вынуждена была, как и я, коротать время поодаль вместе с послами, вельможами и придворным художником-французом, и все мы довольствовались водой, которую подала нам в кувшине служанка.
Как только все, утомившись подобным гостеприимством, разошлись, я присоединился к Паулю и фон Штирлицу, безмолвно присутствовавшим позади пирующих особ. Это почти забытое чувство: греть уши по приёмным залам! За королевским столом наиболее популярной темой для бесед стало желание принцессы Вильгельмины завести собаку. Фон Штирлиц записал и вывесил указ, согласно которому тот, кто доставит во дворец маленькую собачку под цвет глаз принцессы, получит послабление в налоге, - но для того надлежало знать, что глаза у принцессы серые. Вскоре служанка приволокла дряхлого бурого пса, похожего на медведя - а я думал о том, что случится, если где-то родится с десяток серых левреток одновременно, и всех их притащат во дворец.
По окончании обеда мы с Паулем, лейтенантом фон Катте и ещё одним офицером заняли себя игрой в крестики-нолики в приёмной принца - но игра была слишком простой, проиграл лишь Пауль и лишь однажды; я решил, если нас застанут, объяснять перевод бумаги тем, что мы изучаем засев полей. Фридрих тем временем отбывал сыновнюю повинность в табачной коллегии, куда удалился вместе с ним его отец для обсуждения государственных дел в кругу приближённых и гостей. Пауль сказал, что я как друг принца также имею право прийти в коллегию, и мы вошли туда. И там, действительно, с нами пили несколько офицеров, и я, как в старые добрые времена, таскал для Пауля вафли.
Пауль вообще, казалось, избегал короля, хоть и был его пажом, зато стремился во всём угодить принцу и жаловался на то, что Фридрих его не замечает. Я возражал, что Фридрих - уже взрослый наследник престола, и у него нет столько времени, сколько в детстве было на игры с друзьями. Но Пауль указывал на то, что принц больше внимания уделяет лейтенанту Герману фон Катте - и действительно, за время моего отсутствия они стали более близки, но я не видел в том дурного. А в тот день ещё и графиня Орзельская прогуливалась с обоими кавалерами и, на мой взгляд, уже этим скомпрометировала их достаточно, чтобы и Фридрих, и Герман должны были на ней жениться.
Верхом легкомыслия стало, когда после заседания в коллегии принц и Анна-Каролина поочерёдно среди бела дня скрылись в амбаре. Не прошло и десяти минут, как Фридриха хватились и послали фон Штирлица его разыскать. Я говорил, что принцу нужно развеяться и побыть одному у себя, но это не помогло, и прежде, чем сам король явился за своим сыном, Вильгельмина попыталась выручить Фридриха, сделав вид, что принесла ему воды. В ответ Его Величество запретили ей присутствовать на балу, и также фон Катте как поверенный принца попал под горячую руку и был заключён под стражу с дозволением выпускать его только для парада и репетиций оного.
Устроить показательный смотр молодых офицеров Фридриху предложил в табачной коллегии военный министр фон Грумбков, и король велел непременно этот парад провести. Мы наскоро отрепетировали на заднем дворе, но итог был провален: когда мы колонной промаршировали к балкону, на котором восседали зрители, принц дважды развернул нас к ним боком, прежде чем ему удалось подобрать правильную команду, чтобы мы удалились маршем вдоль дворцовых стен с королевских глаз долой. Ожидался бал, но Фридриху был дан второй шанс исправить парад наутро после бала.
Чтоб каждому, кто изобрёл строевую муштру, после смерти родиться лошадью!.. И только фон Штирлиц не видел разницы и считал, что парадная подготовка поможет познанию военного дела. Он осмелился называть кронпринца ребёнком, который упрямится и не желает учиться, потому как ему не привили должных занятий раньше. Я ответил, что знаю принца дольше него и что Фридрих и раньше не смог бы выказать рвения на плацу, поскольку его таланты лежат в иных областях. Я мог понять, что фон Штирлицу нужен был командир, который отдавал бы приказы вместо того, чтобы вежливо отводить людей в сторону и просить их о помощи, - но мне от друга не нужно было ни чёткости, ни властности. Я сказал, что будущий государь выберет себе в подчинённые не тупых дубов, способных послушаться лишь грубого окрика, и что он вовсе не ребёнок, чтобы загонять его в манеж - во всех смыслах.
К подготовке ко второй попытке смотра принц подошёл с большим тщанием: на слишком тесном для маневров заднем дворе мы выстроились по росту, Пауль изображал публику, а Фридрих, определившись с очерёдностью необходимых команд, попросил у фон Штирлица бумаги и написал себе шпаргалку. Промаршировали несколько раз, пока не убедились, что лучшего добиться уже не сможем. Первоначальному расписанию вопреки решено было отмучиться с парадом прежде бала. Мы снова прошли колонной к балкону, принц остановил нас и развернул, но замешкался построить в шеренгу, поэтому я, как второй по расчёту, осмелился шепнуть направляющему "марш", и мы стронулись с места. Выполнив в шеренге остальные команды, мы скрылись за углом. Его Величество едва ли были удовлетворены, но королева похвалила сына, и все мы его поздравили.
Но главной целью было то, что мы дали старикам пищу для разговоров - они принялись вспоминать, как гоняли на плацу в их времена, и, разгорячившись, заседали в коллегии уже без париков. Фридрих просил нас с Паулем проследить за его отцом и передать ему, когда Его Величество куда-то отлучатся в одиночестве, поскольку принц хотел переговорить с ним без свидетелей, - посему мы с братом волей-неволей маячили неподалёку от коллегии. Пауль стоял под цветущими яблонями, и лепестки живописно осыпались в его густые волосы. Он только и мог говорить, что о фон Катте, которому доставалось всё, чего, на взгляд Пауля, он сам был лишён. Поистине, положение Германа при дворе было завидным, но, как мне казалось, и наше было не худшим, и брат был к лейтенанту несправедлив.
Там нас и заприметил фон Грумбков и потребовал отвечать, что мы там нюхаем. Поскольку Пауль военным не был, отвечал за него я - что, мол, яблоню. Но министра не смутило, что паж отродясь не маршировал, и велел нам троим вместе с фон Штирлицем построиться в шеренгу. Пройдя вдоль строя туда-сюда, проверяя, чтобы он был идеально ровным, фон Грумбков остановился в аккурат возле Пауля и выстрелил параллельно строю. Пуля свистнула перед самым носом, чрезвычайно напугав графиню, которой не повезло очутиться в этот момент буквально на линии выстрела, но, к счастью, никто не пострадал. Пауля спасло то, что он оцепенел от страха - бледный и дрожащий, он недоумевал, за что над ним такие шутки; придворный медик фон Кранц подал ему капли.
Постепенно смеркалось, и слуги окончили приготовления к балу. Его Величество сменили гнев на милость, позволив своей дочери Вильгельмине на нём присутствовать, но принцесса старательно обижалась, так что Фридриху пришлось поуговаривать сестру явиться в бальный зал; но всё равно она заняла место в бельэтаже и пропустила несколько танцев, отказывая всем кавалерам, пока не объявили такой танец, в каком она смогла сама пригласить двоих. Почётное право распоряжаться балом было предоставлено нашей прекрасной гостье графине Орзельской. Дам при дворе было немного, но и немногие мужчины были обучены танцам; я любовался только, как танцуют Фридрих, Герман и Пауль, вышедший на один из танцев.
Неожиданно посреди бала возникла мечущаяся белая тень, похожая на фигуру женщины в одной сорочке с распущенными рыжими волосами. Она появлялась то там, то здесь, смешав ряды танцующих и внеся хаос и смятение. Графиня упала в обморок, князь Леопольд принялся вальсировать с этим облаком тумана, а фон Штирлиц попытался пронзить мираж клинком, но меч прошёл сквозь, не причинив ему вреда. Кто-то утверждал, что белая дама с ним разговаривала и что все мы умрём (эка новость). Затем морок приблизился вплотную к замершему Фридриху, но не успел я его окликнуть, как вмешалось Его Величество, замахало на призрака руками, и он отпрянул прочь.
Казалось, всё было позади, но некоторые продолжали вести себя странно - Герман, к примеру, в задумчивости перебирал пальцами в воздухе, а когда его спросили, что он делает, ответил, что ему померещилась грива любимой лошади. Бал велено было прекратить и проветрить помещение, ходить только по двое и следить друг за другом, а в случае обнаружения непристойно раздетых рыжеволосых дам - незамедлительно сообщать. Фридрих удалился в числе первых, уводя Германа за руку, а нам с Паулем фон Грумбков поручил заняться поисками призрака. Мы, конечно, всерьёз разыскивать сказочных духов не собирались и устроили привал на крыльце.
Сложно было понять природу этого явления: Пауль утверждал, что ничего не видел, тогда как я воочию различал некую бесплотную сущность. Должно быть, причиной был чей-то фокус с зеркалами, использующий преломления света. А фон Штирлиц был твёрдо убеждён, что имел дело с привидением, и не понимал, зачем искать рациональные объяснения произошедшему, списывая всё на погоду или алкоголь. Он говорил, что видят белую даму только те, у кого совесть нечиста. По мне, так не было разницы, призрак то был или нет: упокоение душ - не наше дело, а священника, которого король, как говорили, уже пригласил, и вечерней проповеди ждали с минуты на минуту.
Проповедник собрал всех в зале и сказал, что темой проповеди будет семья, но говорил, скорее, о свободе воли. Мы должны делать всё возможное, чтобы спасти наших близких от падения, но не должны при этом навязывать им свой путь, поскольку у каждого путь свой и свой выбор. Высказался священник и о белой даме - посоветовал не относиться к ней как ко злу или к благу, призвал смотреть на неё как на несчастную душу, которая чего-то ищет в нашем мире и потому не может его покинуть. После того желающие обратились за исповедью, а я дожидался в приёмной принца Пауля, который перед проповедью сказался нездоровым и ушёл к себе. Несвойственное ему дурное настроение меня тревожило - его раздражали и фон Катте, и графиня, всех он ревновал к Фридриху и отзывался о принце будто влюблённый.
Придворный художник Антуан Пэн без устали трудился над портретом Его Величества, и все по мере сил тому содействовали. Графиня позировала ему с мечом, затем он спрашивал нас с Паулем, с чем у нас ассоциируется король, но предложенную мной пушку изображать отказался из опасений перед гусарским юмором. В итоге он нарисовал опирающегося на меч короля в мундире цветов прусского флага и прежде, чем представить работу Его Величеству, обратился за отзывами к придворным, а фон Грумбков начал спорить с ним, что у короля на портрете руки разной длины. Поддавшись сим настроениям, я также попробовал пером нарисовать с натуры старого пса.
И Фридрих, как и Пауль, чувствовал себя явно не в своей тарелке среди гостей, но мне никак не представлялось случая с ним поговорить. Когда он сам отвёл нас с Германом и Паулем в сторону, он успел сказать только, что отец хочет отправить его в Австрию, вроде как с целью изучения военного дела. Я напоминал ему, что он уже не ребёнок и отвести его за руку никто не имеет права - он может отказаться, равно как и от настойчивых предложений короля польского жениться на одной из его дочерей, чей портрет он привёз с собой. Но отец, похоже, следил за тем, чтобы принц надолго не уединялся с приятелями, а старик Август даже вызвал его на дуэль за непочтительность, чем немало позабавил дам. У нас всё же не XII век, а просвещённый XVIII, а ежели королю хотелось решать вопросы по традициям древнего рыцарства, то участникам стоило бы выставить за себя воинов, дабы гибель одного из царственных особ не повлекла за собой войны.
Всё окончилось тем, что Его Величество посадили принца под домашний арест до конца разбирательства с выявленными при дворе шпионами, а Фридрих пригласил в свои покои фон Катте и поставил Пауля сторожить у дверей. Но самого короля Пауль удержать не мог, и Его Величество застали приятелей врасплох. Фридрих оправдывался, что они читали, а свеча случайно погасла, но рано или поздно даже Его Величество должны были заподозрить, что между ними что-то происходит. А меня Пауль вывел в сад для разговора и сообщил, что Фридрих и Герман собираются бежать и начать новую жизнь с поддельными документами. Я не мог в это поверить: бросить всё - ради неизвестности? Зарабатывать на жизнь чем придётся, скрываться в тени? Не могло быть, чтобы это решено было всерьёз, ведь Фридрих мне даже ничего не сказал.
Пауль говорил, что их нужно остановить, а я убеждал его, что это наверняка была шальная ребяческая мысль под влиянием эмоций в трудный момент, что если беглецы и соберутся в путь, то их вернут раньше, чем они достигнут границы, либо они сами вернутся, устав от дорожных тягот. Я надеялся, что всё войдёт в свою колею - Его Величество собрали совет в табачной коллегии, я приносил оттуда сыр для дам и сосиску для Пауля, а по окончании совета король долго говорил с кем-то из послов в саду, и Вильгельмина с фон Катте сетовали, наблюдая за ними в окно, что нельзя подслушать. Но безумный тот день не был ещё окончен.
Пауль буквально ворвался в покои принца. Хотя стороживший их фон Штирлиц утверждал, что принца нельзя посещать никому, кроме Его Величества, я, оставшись снаружи, всем говорил, что у Фридриха - паж короля, который, должно быть, передаёт некие распоряжения Его Величества. Так им позволили договорить, а потом Пауль выбежал из комнаты и разрыдался снаружи, уткнувшись в колонну. Я последовал за ним, спрашивал, в чём дело, и он ответил, что признался принцу в своих чувствах, а тот их отверг. Я обнял его, пытался его утешить, говорил, что это чувство в его жизни не последнее и что Фридрих попросту не может ответить ему взаимностью, потому что его не любит, - но Пауль, как свойственно юношам в пятнадцать лет, в это не верил и полагал, что они с Фридрихом предназначены друг другу судьбой, просто Фридрих этого ещё не понял.
Конечно, Пауль не мог допустить, чтобы принц покинул его навсегда, и не успел я и глазом моргнуть, как он, не успокоившись ещё от слёз, пустился прямиком в покои Его Величества. Я нагнал его на пороге, осмелился без позволения обратиться к королю, говоря, что мой брат чувствует себя дурно и может сказать лишнего, но кто-то удержал меня за запястье, и я бессильно смотрел, как за Паулем закрывается дверь. Он доносил на Фридриха и Германа - после этого принц точно перестанет называть нас своими друзьями. Но всех последствий даже я не мог предугадать. Минуту спустя дверь вновь распахнулась, и фон Штирлиц вывел Пауля - арестованным. Когда он велел и мне следовать вперёд него под конвоем, я испытал в первую очередь облегчение, что буду вместе с братом, а о причинах нашего задержания фон Штирлиц ничего сказать не мог.
Нас заперли в темнице, где были только табурет, стакан воды и рогалик, и вскоре привели фон Катте. Пауля уводили на доклад к королю, затем вернули, а со мной и вовсе не стали говорить. Да и что я мог бы сказать? Пробыв недолго в одиночестве, я рассудил: утверждать, что Пауль сказал неправду - значит обвинить его в клевете на принца, а подтверждать его слова - значит подставить Фридриха и Германа. Я не знал наверняка, где правда, а где домысел, и меня ничто не волновало, кроме брата, который безудержно плакал в моих объятиях. Его трясло от страха и от холода, он то боялся, что Фридриха казнят, то говорил, что не хочет умирать, а я мог лишь прижимать его к себе и шептать, что я его не оставлю и что всё обойдётся благополучно.
Я не верил, что у короля поднимется рука на наследника из-за слов, обронённых в сердцах и услышанных влюблённым мальчишкой, которые ничем не подтверждались; но когда Герман сказал нам, что давно готовился к побегу, продавал ценные вещи, я понял, что всё серьёзней, чем я думал. Почему только они не сказали мне раньше? Впрочем, что это могло изменить? Заглядывал князь Леопольд и передал нам бурдюк с остатками вина и один бокал на троих, заходили Её Величество королева и спрашивали Пауля, зачем он сделал то, что сделал, но он не мог ей ответить. Она говорила, что он, должно быть, расслышал неправильно и беглецы собирались не в Англию, которая имела виды на династический брак с принцем, а в Италию, но Пауль от своих слов не отказался.
И всё же во мне жива была надежда. Я не верил, что фон Катте осудят за дезертирство, коль скоро он даже не покидал пределов Берлина. Не верил, что упоминания Англии будет достаточно для подозрений принца в измене. Я знал, что наказания не избежать, тем паче что выходку Пауля заметили многие вельможи и послы, - но король был вспыльчив, зато отходчив: я ожидал, что всех нас высекут и отпустят. И восхищался тому, что Герман по-прежнему добр ко мне и Паулю после того, как из-за нас рухнули его планы и, быть может, рухнула его жизнь.
Снаружи доносилась музыка и смех челяди. Наконец мы, замёрзшие и измученные неизвестностью, дождались приговора и предстали перед королём и всем двором. Его Величество объявили, что принц Фридрих не в себе и отправится в крепость до излечения либо до признания его душевного состояния безнадёжным, а лейтенант фон Катте отбудет срок заключения и будет затем разжалован в солдаты. Нас же с братом отправляли на службу в дальний гарнизон, даже с сохранением моего чина, но с запретом появляться в Берлине; гложущему меня чувству вины - ведь я был за Пауля в ответе перед Фридрихом и Германом - вопреки я был рад, что останусь подле младшего и что смогу службой своей стране искупить всеми нами совершённую нелепую ошибку.
А Пауль, едва мы отступили в сторону, обратил взор на окна покоев принца и шептал, что больше никогда его не увидит. Я вновь обнял его и говорил, что главное - все мы живы, а чувства со временем остынут. С глаз долой - из сердца вон! А про себя добавлял, что есть и то, над чем даже время не будет властно: верность Германа фон Катте - и моя верность брату и наследнику престола.

Получилось немножко пушисто, зато через дюжину лет Фридрих Вильгельм отдаст богу душу, и Фридрих II сможет вернуть в столицу спутника своей юности, а может, и непутёвых фон Кейтов - смотря кто будет жив к тому моменту.
Спасибо мастеру Вере за то, что решилась на эту игру и эту роль, спасибо всем игрокам и техам за их персонажей, я до всех ещё прицельно дойду, как только расскажу о воскресной игре :3