Название: Коллекция
Автор: Mark Cain
Размер: драббл, 461 слово
Персонажи: Капеллан
Категория: джен
Жанр: виньетка, POV
Рейтинг: PG
Предупреждения: упоминание смерти NPC
Дисклеймер: мир и персонажи принадлежат Субоши
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьНи у кого здесь не было того, чем он бы владел. Ей нередко встречались те, кто не распоряжался даже собственным телом.
Лишь одно они могли назвать своим. И только одно оставалось от тех, кого удавалось найти, чтобы проводить в последний рейс – не к осточертевшим звёздам – тем или иным способом. А чаще – тем, который помешал бы местной фауне присвоить уже освобождённую органику. Всего одно не позволяло им всем слиться в её памяти в потёртую гирлянду безымянных фигур, в случайный ряд номеров, как перечёркнутые клеточки бинго.
Она сама выбрала – помнить.
В энергосберегающем полумраке после отбоя – перебирать цепкими пальцами с тёмными перепонками амулеты, обереги, талисманы. Мусор, пропахший потом и табаком, машинным маслом, гарью, палёной шерстью, и никогда – давно улетучившимся ароматом мирной жизни. Но он им, конечно, мерещился. Каждому – свой.
Обломки нелепой, по-детски упрямой веры – на обрывках шнурков и цепочек, из нагрудных карманов, из-под хитиновых пластин. Нацарапанные на погнутых жетонах символы – в честь первого убитого врага или последнего потерянного друга? Грубая металлическая фигурка, полированная касаниями пальцев до сусального блеска, до округлости обмылка, – образ богини или шлюхи? Прозрачная чешуйка, которую доставала когтями из вязкой фиолетовой крови: кому-то – память о боли юношеской линьки, ей – память о том, как все шесть конечностей долго дёргались в воздухе после приказа добить. А этот сморщенный, тошнотворно мягкий фрукт или овощ с незнакомой планеты… дьявол его разберёт, а выкинуть жалко.
Всё то, что ревниво прятали за пазухой или гордо выставляли напоказ. То, что вырывали друг у друга при виде приближающейся смерти, то, за что убивали, чтобы забрать себе чужое везение – чтобы выжить в счёт не дожитого срока. То, что сжимали в ладонях, лапах, клешнях, челюстях, что в отчаянии поднимали над головой, словно тыча в слепую морду небытия универсальный пропуск, идентификационный знак, путеводный клубок. То, чем заслонялись от страха перед расплатой за всё, совершённое в жизни, им не принадлежавшей.
Их единственная гарантия на искупление без раскаяния. Их безумная нутряная надежда, которая никого не спасла.
Эти вещи говорили больше, чем слова, значили больше, чем поступки. Над головогрудью циничного ублюдка, у остановившегося сердца, можно было найти медальон с локоном, продетым в кольцо. В окоченевшем кулаке ненасытного кобеля – портрет сына или дочки с безмятежной улыбкой молочных клыков, так непохожей на его поредевший оскал. В планшете безжалостного убийцы – стихи об отблесках лун на волнах родного моря…
Несбывшиеся жизни говорили с ней так же, как живые. Звучали вразнобой, пытаясь воплотиться хотя бы в зыбком «а если». В космической тишине эти шершавые голоса заменяли ей щебет птиц, мурлыканье бегущего по камням ручья, шорох ветра, гладившего плотный серебристый мех на загривке.
До тех пор, пока не захлопнется крышка. Пока свидетельства жесткой удачи не отправятся туда, где в них никто не разуверится – на полку.
Порой ей казалось, что каждый, уходивший в бой из её каюты, уносил с собой частицу её самой, как какую-нибудь кроличью лапку.
Что ж: может быть – на счастье.

Внезапный экспромт, написанный в ночь перед выкладкой на подкинутую Птахой фразу из канона "Пчелу учат пить". Фразу в каноне я тогда так и не нашёл.)

Название: Несовместимость
Автор: Mark Cain
Размер: драббл, 960 слов
Персонажи: Первый стрелок, Второй стрелок, Интендант, Повар, Врач
Категория: джен
Жанр: бытовая зарисовка
Рейтинг: PG
Предупреждения: AU относительно способностей персонажа. Употребление алкоголя
Дисклеймер: мир и персонажи принадлежат Субоши
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьПервый стрелок вернулся с вылазки в порт, прошёл по тёмному коридору и привычным жестом приподнял пятерню, приветствуя закончившего смену и идущего навстречу интенданта.
– Здорово, старик!
– Сам не хворай.
– При посадке пара столов развалилась, нам с полосатым жрать теперь негде. Заменишь?
– Не хочу. Вычту из твоего пайка и дело с концом.
– Козёл ты, начальник.
– Да ты меня насквозь видишь!
– Ещё какие-то ребята искали нашего ксенобиолога, говорили, что коллеги. Мол, хотели предупредить о какой-то… – пощёлкал пальцами, – огненной особи.
– Ты сказал им, что их штучка с огоньком машет задницей в другой забегаловке?
– Иди ты, я тебе слил, а ты как хочешь, – лемур насупил бархатистый нос.
– Мне покласть, я в наш зоопарк экскурсии не вожу. Что в мешке?
Стрелок и впрямь тащил за плечом пластиковый мешок для мусора, в котором угадывалось нечто увесистое и бесформенное.
– Труп расчленённый.
– Так у тебя свидание? Запали невесту. – Интендант по-хозяйски сжал пакет на плече собеседника. На ощупь его содержимое – пакета, а не стрелка, – оказалось твёрдым и гладким. Дёрнул пакет к себе и открыл: ряд бутылок тёмного, будто закопчённого пластика сложно было бы с чем-то спутать.
– Где взял?
– Там уже нет.
Короткий тычок под рёбра заставил лемура пригнуться с хриплым вздохом.
– Я не спросил, где есть. Я спросил, где взял.
– Айл припёр.
– Кто такой Айл?
– Кореш мой местный. Ты его видел, может, в прошлый раз. Рыжий.
– Держи свои сувениры и вали отсюда, – интендант ткнул выпрямившегося стрелка пакетом в грудь. – Чтобы я здесь больше этого дерьма не видел. Смекнул?
Он покровительственно стукнул лемура по плечу, а тот отправился дальше, на ходу стягивая перчатки, и, лязгнув зажигалкой, сунулся в кухню:
– Здорово, шеф!
Когда перепачканный всеми видами жидкостей, предположительно животного происхождения, передник повара повернулся в сторону раннего гостя, стрелок уже подковырнул с противня горячую присыпанную солью отбивную, подавился сигаретным дымом и отпустил добычу, рассыпая соль по всему противню.
– Чтоб тебя! - лемур сунул в рот обожжённый палец, состроив обиженную морду.
– Нехрен хватать с противня. Сто раз просил.
– Ничего, что я курю над твоим кулинарным шедевром? – стрелок перехватил сигарету и высунулся в окошко раздачи. Зал столовой на время стоянки приобрёл шарм репетиционной базы ксенооркестра. Пара человек восстанавливала столы – от визга шуруповёрта захотелось скатать мохнатые уши в две аккуратные самокрутки. Добавлял басов гул древнего пылесоса для грузовых бортов. Лемур захлопнул окошко.
Через минуту он уже жевал нечто острое и хрустящее, но потом не выдержал и ткнул вилкой, увенчанной кусочком мяса, в сторону повара.
– Когда ты начинаешь вот так выскребать что-то со дна кастрюли, я понимаю, что вижу самое невостребованное блюдо в меню, к тому же самую подгорелую его часть…
– Я туда ещё и плюнул, – сообщил осьминог, отворачиваясь к подавшему сигнал кофейнику.
– Мы ещё никогда не были так близки! – восхитился лемур, отодвигая тарелку, чтобы освободить место для чашки бодрящей чёрной отравы, отливающей радужным на поверхности. – Это ж почти как поцелуй со слюнями, всё как у людей и эдакое прочее…
Он ухватил цепкой лапой осьминога за пояс фартука и потянул на себя, глядя весело и распутно.
– Мартышка, ты больной, – фыркнул повар, безнадёжно покачав головой.
– Не то слово, старичок. Не то слово, – стрелок отпустил фартук, заметив сквозь запотевший пластик окошка знакомую фигуру, и замахал лапой.
Из подтягивающихся на обед пчела выглядел самым недокормленным, но волновало лемура не это. Напарник будил в нём необычно целомудренные воспоминания – о том, как когда-то в зелёной юности на пролитую пенку пива (настоящего!) слетались точёные полосатые осы. Обычно он делиться не любил, но, видя, что букашки – не дураки выпить, проникался родственными чувствами. Оставалось эти сложные мотивы донести до второго стрелка.
– Сюрприз! – выскочил на пчелу лемур и с торжественностью фокусника извлёк одну из бутылок из мешка. Потому что говорить о сложном лучше всего простым языком.
Пчела сфокусировал на нём обе пары глаз и выразил недоумение наклоном головы.
– Не тушуйся, пей, – подбодрил его напарник и уселся за стол, подобравшись от любопытства.
– Спасибо, – пчела сжал бутылку острыми пальцами, так что пластик хрустнул и едва не треснул, и принялся за ещё не остывшую порцию.
Лемур не сводил взгляда, лакая свой кофейный суррогат – узкий розовый язык по-кошачьи быстро мелькал над чашкой.
Пчела неуверенно раздвинул жвалы, вытянул хоботок и, наклонив бутылку, сделал небольшой глоток – дарёное, как водится, в лабораторию не тащат.
И тут же, закашлявшись, сплюнул, как зажигалка, комочек пламени – в аккурат в бутылочное горлышко. Оттуда повалил пока что небольшой, но густой и вонючий дым, от которого заслезились глаза. А у лемура в глазах-плошках на мгновение отразился животный страх перед гипнотизирующей опасностью огня, пушистая шерсть встала дыбом.
– Етить, народ! Атас, пожар!
Врач, которому не дали закончить трапезу, поднялся очень медленно – и его лицо, на коем эмоции обычно читались плохо, приобрело несколько сосредоточенное выражение. В курсе молодого бойца, который проходит каждый будущий корабельный медик, определённо было упоминание о том, что пойло в именно таких пластиковых бутылках (ближайший родственник промышленной химии) пьют только вконец опустившиеся синяки да совсем безденежные и безбашенные малолетки.
Дело в том, что на изготовление тары для него идут токсичные производственные отходы. При горении такой пластик выделяет ирритант CN-28, представляющий, в целом, не больше опасности, чем карманный газовый баллончик – легко выветривается из помещения и прекращает своё действие через пару минут после выхода из заражённой зоны. Но у особей с повышенной чувствительностью может приводить к удушью…
Уже через несколько секунд в воздухе носились пахнущая хлоркой дымная пелена и такая отменная, такая душевная брань на диалектах разных колоний – просто песня, – что любой мог бы невольно проникнуться к Содружеству патриотическими чувствами.
Обедающие толпой ломанулись на выход, подталкивая друг друга.
Лемура вывели за шкирку. Отказавшись от лазарета, он сидел, уткнувшись во влажную тряпку, и часто моргал красными глазами.
– Да ты же можешь во врагов плеваться воспламеняющимся ядом! – восторженно объяснял он сжавшемуся рядом пчеле. – От контакта со спиртом! Где-то я об этом уже слышал!
– Нет. Не могу, – терпеливо поправлял пчела. – Спирт мне не понравился. Голова болит.
От продолжения беседы его спас голос интенданта, любующегося промаргивающейся командой.
– Все в слезах! Не знал, что у нас настолько душераздирающее обслуживание. Первый стрелок, вы мне ничего не хотите рассказать?..

Название: Вопрос цены
Автор: Mark Cain
Размер: драббл, 963 слова
Персонажи: второй пилот, капитан, механик и капеллан в эпизодах
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: AU, скачущий POV, тяжёлые телесные повреждения
Дисклеймер: мир и персонажи принадлежат Субоши
Размещение: со ссылкой на автора

Читать– И стоило оно того? – новый второй пилот видит своё личное дело на экране комма в твёрдых ладонях, посечённых морщинами, как камни, пережившие песчаные бури. Капитан видит два своих отражения в матовых линзах очков. – Того, что Вы оказались здесь.
– Вы говорите о неравноценных вещах, капитан. Моя жизнь против многих жизней? – отражения, как при перемотке, проскальзывают вниз и исчезают, когда этот высокий человек поднимает взгляд. – Мне кажется, ответ очевиден.
– А мне кажется, я достаточно знаю о цене, как Вы это называете. Вы выбрали, кто должен умереть, чтобы другие жили, – похвально! А Вы выбирали, кто будет прикрывать отход, если никто сам не вызвался? Отправляли на смерть одного ради десяти, добравшихся до бота? За людей, которых за спиной не всегда оставишь… ты за них отвечаешь. За них расплачиваешься. Вот что неравноценно-то.
– Вы расплату на том свете имеете в виду? Говорят, каждый сам за себя, – пожимает плечами. – Но я в это всё равно не верю.
– Нет, почему же? На этом свете – платишь сомнениями и памятью. – Голос так же твёрд, как и руки, а шрамов на нём не разглядеть, но всё же он кажется шершавым: словно сошкурили эмоции, как с металла краску. – Когда лучше бы десять раз умер сам, чем видеть мёртвым любого из них. Вот только без меня вы все здесь закончитесь, до единого.
– Значит, ответственность…
– Как приставленный к твоему виску бластер, которого ты не видишь. Не видишь и не знаешь, заряжен он или нет, и когда и почему он выстрелит. Об этом слишком тяжело думать всё время, но слишком опасно забыть хоть на секунду.
– И Вы доверите мне своих людей? После всего, что обо мне узнали?
– Но это ведь стоит того. – Улыбка прячется в уголках глаз, упрямая, как цветок в трещине асфальта. – Разве нет?

SOS – это даже не выстрел, просто вспышка в эфире, режущая глаза, а не тело. Тишина, облачённая в звуки, пустота, к которой мысленно прикасаешься, хотя мог бы не замечать. В твои ладони, кружась, SOS опускается кусочком пепла, и эта невыносимо невесомая ноша – только твоя. Рассыпается, въедаясь в пальцы несмываемой чернотой.
Капитан, потерявший бот, не может спрятаться за спасительную глупую мысль, что всё было не зря. Он может думать, что всё было так, как должно было быть – не ища ни оправданий, ни обвинений, как ищет радар остывший след: на ощупь в слепоглухой черноте. А если всё было так, – быть может, выжил пилот, катапультировавшись прежде, чем бот разнесло по ничьим безымянным взгорьям, которые не внесли ни в одну навигационную программу.
Но на то, чтобы ждать сигнала, есть лишь одни корабельные сутки.
Или – несколько часов по времени этой злополучной планеты.
Это – тоже выбор, с которым ты будешь жить.

У Вселенной нет края – есть только передовая. Об этот воображаемый пунктир разбивались многие, но он не представлял, что его собственная смерть явится в таком скучном обличье – голой земли планеты-спутника, изрытой каньонами, как готовыми могилами.
Системы потеряли стабильность и отказали одна за другой. Бот закрутило, как банку в грязевом потоке, сквозь накипь жёлтых облаков – и земля бросилась навстречу свихнувшимся серым калейдоскопом. Темно, приборы перебивают друг друга хриплыми сигналами из покорёженных динамиков, кончается воздух – и жарко, безумно жарко, так, что вести вручную – значит оставлять на рычагах собственную кожу, плавящуюся и липнущую, как воск, рваными клочьями.
Потрескивает помехами эфир, в который не пробивается отклик на его прощальный SOS, – или потрескивают без огня волосы на голове?
Но если есть шанс посадить… нет, уронить, воткнуть носом бот, не дать покатиться на инерции, рассыпаясь на части, – значит, надо падать с ним вместе, с ним вместе гореть и выть в унисон с гулом вибрации, когда перегрузки выдавливают из тела заблудившееся сознание. Где верх, где низ, где неподъёмное, непослушное тело – не важно, важна только гонка против растущего клочка земли, заслонившего небо каменной волной. Не ради себя, конечно, – ради тех, кого мотает сейчас там, позади. Ради тех, за кого отвечать – перед самим собой.
Удар о землю швыряет грудью на раскалённую до золотистого марева приборную панель – плоть шипит, как опущенный в воду горячий металл, и дымится расползающийся костюм – а затем отбрасывает назад. Что-то натягивается и лопается внутри, что-то не даёт вдохнуть, царапает горло, мутит от запаха нагретого железа и синтетики, спёкшейся с кожей и мясом. Позывные боли сигналят в мозг по всем нервам, по всем частотам, резонируя в виски. Он не чувствует времени, растворённого в разреженном воздухе, крови и гари.
Он думает только, проваливаясь в вакуум забытья, как нелепо недолговечно его тело без модификаций. Как устаревший корабль, несовместимый с высокой планкой военных требований. Попробуй-ка вытащить других, если сам не способен выжить! Пора менять этот дряхлый корабль на новый, пора менять…
Он удивляется оплеухе – удивляется, что может ещё что-то чувствовать, сливаясь с покалеченным ботом своей раздавленной, распластанной оболочкой, досадным пятном нежизнеспособной органики. И – малодушно радуется, что добьют свои же. За то, что выжил, посмел, пусть по ошибке, – верней, потому, что по ошибке: смерть должна была принять его жертву и не коснуться других. Должна была уважить его выбор – или слишком мала цена? Нет, больше он с ней не торгует…
Голос механика что-то твердит про глаза. Открыть глаза? Не получается – веки склеило запёкшейся кровью.
Переворачивает набок – густая кровь, которой захлёбывался, выплёскивается, пенясь. Должно быть, задеты лёгкие. Механик ходит где-то рядом – хруст под ботинком, и это едва ли обломок пластика, – ищет источник света и аптечку.
Нужно что-то сказать. "Я твой должник"?.. Всё равно говорить нечем.
– Сочтёмся, – говорит механик.
Здесь – другие расценки. Геройства в расчёт не идут. Просто делаешь то, что не можешь не делать – и неожиданно понимаешь, что это стоит того.
Того, чтобы жить, и того, чтобы умирать – назло всем, обесценившим, обнулившим этих людей, готовых платить без скидок, сполна, за себя и за тех, кто рядом.

– А как Богиня объяснила бы то, что я верую в каждого из этих ребят?
Усы топорщатся негромким смешком. Они обходят опустевший спасённый бот, где их никто не услышит.
– Сказала бы, что вера возникает только там, где есть больше одного человека.
– Я слышал, что каждый сам за себя.
– А на это, мой капитан, только у Вас хватит сил.

Осторожно: рейтинговый джен! Не рекомендуется читать во время еды, перед едой и сразу после еды. Я серьёзно. Написано почётным веганом команды

Название: Я, человек
Автор: Mark Cain
Размер: драббл, 917 слов
Персонажи: кибертехник, НПС-статисты
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: преканон, возможен ООС. Шизофрения, насилие (спойлер)self-injury, упоминается мясоедение (спойлер)каннибализм.
Дисклеймер: мир и персонажи принадлежат Субоши
Размещение: со ссылкой на автора

ЧитатьКорабль со стёртым именем, без опознавательных знаков – его, интересно, за что приговорили? – кажется приветливей и родней живых. Потрёпанная шкура обшивки, скрипучий кашель фильтров, осадок от выработки дешёвого топлива смердит, как костёр из покрышек, – и никаких жалоб на тех, кто завёлся и копошился внутри.
Теперь раны этого корабля были его заботой, а новобранцы сторонились его, как ходячей отвёртки. За неимением иных критериев человечность измерялась в процентах – сколько в тебе осталось от того, что когда-то выродилось или вылупилось, от того, что требовало спать, жрать и трахаться в свой срок, того, что несло в себе мешанину генов, твой персональный код: по нему, если отскребут, опознают.
А в нём слишком много было металла и проводов, того, что он мог разобрать и собрать, приводя в порядок, того, что можно было чинить, в нестерильных перчатках подкручивая почерневшие от масла шестерёнки и шарниры. Металл не чувствует усталости и боли, не тянется инстинктивно к гуще себе подобных. Кто рискнёт довериться железяке, управляемой к тому же мозгом психопата-убийцы? Слухи летают быстрее прыжковых скоростей, страшные сказки – самая сочная закуска к первым глоткам этила за встречу.
И вот кто-то уже хочет драки – кому кровь давно как вода, а любая вода по колено, даже кислотные лужи мёртвых планет.
– И роботу залейте бак!
– А ему зачем? Он с тобой говорить не будет: ты для него, что эта тушёнка.
Он и правда не знает, как говорить с ними – у них сбиты настройки логики, непредсказуемы колебания эмоций. Должно быть, в той катастрофе у него раз и навсегда полетел интерфейс взаимодействия с хомо и им подобными сапиенсами. Лучше бы его запаяли в коробку пластикового корпуса, прикрутили шасси, наклеили инструкцию по правильному обращению – тогда ни у кого не возникало бы вопросов, никто не присматривался бы, где начинается и где кончается под одеждой тот обрубок, что был когда-то человеком.
Он не знает, но приближается всё равно. Кошмары порой приходят во сне, а порой наяву – когда мерещится, что его окружают мертвецы. Мертвецы со сползающими с костей обугленными колтунами из мышечной ткани и кожи, с обнажившимся жёлтым жиром, с дырявыми лиловыми лентами кишок, волочащимися между ногами. Они смотрят на него расколотыми глазницами с кое-где уцелевшими вывернутыми комочками белков, обращаются к нему – даже те, у кого оторвана челюсть, – называют чужаком и уродом. Он пытается пошевелиться, но щёлкают, заклинивая, приводы – трение вхолостую почти равноценно боли. А мертвецы во сне всегда уходят куда-то в просвет между стенами пламени, оставляя его одного.
Наяву они не уходят. Лезут к самому лицу, пахнут хуже, чем плавящиеся микросхемы, прикасаются, и хочется стряхнуть – перегрузка от тактильных сигналов, зависают системы контроля и торможения. Он замечает, что выхватил нож – десантный тесак, не вспомнить, зачем тот был под рукой. Механические суставы сжимаются вокруг рукояти послушной не дрогнувшей клешнёй. Но нельзя кого-то задеть – иначе на этом всё закончится, второй шанс на продолжение существования будет упущен. Интересно, как сажать на электрический стул того, в чьём теле текут электрические импульсы – от нервов к реле и обратно?
– Я живой, – твердит, как во сне, как в тот день, когда нашли его в боте, будто новорожденного во вспоротом железном брюхе, ползающим в кровище и сосущим обломок кости. – Я живой. Я тоже человек.
– Человек? Докажи! – смех беззлобный, но этот смех – единственное настоящее, за что можно цепляться в исчезающей реальности, сгорающей в ревущем огне его собственной матричной памяти, в реальности, сочащейся сквозь пальцы и не удерживающей на краю бездны.
Он нащупывает кончиком ножа тот участок, который способен ощущать – и всё, зашкаливающее в нём, отвлекается на анализ этих простых ощущений: прохладное, твёрдое, острое. Как в детстве – заново познавать выступающие грани мира, в который выбросило, воскресив без спросу: преисподняя укомплектована, а ты ещё пригодишься здесь.
Надавливает и режет глубоко, широким и щедрым жестом, насколько позволяет неудобство положения. Рука ещё помнит, с какой лёгкостью проходит узкое лезвие сквозь плоть – куда больше понадобится попотеть, чтобы вырезать своё имя на стене портового ангара. Металл с неприятным скрежетом задевает рёбра, ткань безнадёжно испорченного комбеза становится бурой от крови, ползущей горячими липкими струями вниз, к удерживающим его в равновесии механическим ногам.
Вкус крови он тоже прекрасно помнит – не отформатируешь информацию, прошитую в каждой живой клетке. Кровь невкусная, скользкая, как медуза – перекатывается во рту комковато-влажной белковой жижей, оставляет мерзкий осадок чего-то чужого: наверное, так бывает у тех, кого трахают в глотку? А сырые мышцы – волокнистые, жёсткие, пресные. Он бы всем рассказал, кто воротит морду от жареного на синтетическом масле мяса неведомого выкидыша коммерческих лабораторий, как жрать анатомическое пособие, копаясь руками в коченеющей требухе. Как быстро протухает в прогретом коконе бота, заплывая сальной испариной, та человеческая оболочка, которой они так гордятся.
Боль перекрывает все прочие задачи и функции, отключает наконец этот опасный сектор его конструкции – воспалённый мозг, плавающий в чаше из костяных и металлических пластин, словно редкое блюдо. От боли положено кричать, но горло когтит изнутри солоновато-горькое, вязкое. И это он помнит – как блевал своей и чужой кровью, вперемешку по-братски, пока не терял сознание бок о бок с разлагающимся напарником, ревностно оберегая от голодной фауны, лезущей снаружи. Но сейчас рука не подводит – плавно заканчивает начатое движение.
В механическую ладонь ложится кривой кусок свежего мяса с прилипшим клочком форменной ткани.
В ушах стучит, как при повышенных перегрузках, и качается мир вокруг, очищаясь от выжженного на сетчатке морока.
Человек. Человечина. Человечность.
Ни у кого не хватило духу его остановить, и расходятся все куда раньше, чем он швыряет на пол набрякший кровью кусок, как тряпку – с непристойно мокрым шлепком. Душу, говорите, наизнанку? Извольте – выворачивать дальше некуда.
По душам – боятся? Что ж, в следующий раз – сразу в морду.
Потом всё же уводят. Не в мастерскую – в лазарет.
Вот и поговорили.
А он мог бы всем рассказать, что те, кого они называют жмуриками, падалью, грузом – являются на самом деле людьми.