Название: Зеркало души
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1174 слова
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Диего де ла Вега, Харрисон Лав, Рафаэль Монтеро
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: что можно увидеть, заглянув в глаза Диего де ла Веги
Предупреждения: POV, упоминание канонной смерти персонажей
Размещение: со ссылкой на автора

Пытаясь представить, как может выглядеть мир глазами легендарного Зорро, о котором он был наслышан задолго до того, как увидел воочию, Харрисон Лав всё чаще задавался странным вопросом: умеет ли Диего де ла Вега любить? Так, как любят другие герои, из песен и легенд, - жертвуя собой? Быть может, умел когда-то - до страшных двадцати лет тюрьмы, никак не сказавшихся на его силе и ловкости, но способных, несомненно, вытравить всё живое в любом человеке? Но о былых временах Рафаэль распространяться не любил, а Харрисон не расспрашивал.
Украдкой заглядывая в глаза Диего, он замечал, как в них вспыхивает упрямая, жестокая, закалённая временем страсть - но не любовь. И всё, на что падал этот взгляд, и все, кого этот взгляд однажды коснулся - в глазах Диего де ла Веги принадлежали ему. Он умел присваивать, умел распоряжаться чужими судьбами - как может разбаловать человека репутация вершителя справедливости, которого ждала чернь, чтобы он спас от гибели одних, а других покарал смертью! И Диего желал вернуть то, что считал своим - желал настолько страстно, что только поэтому, должно быть, и выжил.
А ещё Диего де ла Вега был слишком горд, чтобы обратиться самому к тем, кто был так нужен ему. Он любил, когда нуждались в нём - и потому не пожалел ни времени, ни сил на подготовку эффектного спектакля. И Харрисон понимал, сколь скромная роль была отведена ученику Зорро: расчистить сцену для появления главного героя. Диего, должно быть, репетировал свой выход, мечтая о том, как заставит дочь отречься от приёмного отца, а врага - снова, как прежде, не спать ночами в ожидании его новых проделок.
Любил ли он Елену, которую помнил младенцем? Тех, кого любят, не ставят перед тяжёлым выбором, держа обнажённый клинок в руке. Но она была нужна ему - как орудие мести. Он всё давно за неё решил - и уже никто был не в силах уберечь её от безжалостной правды: она - дочь преступника и женщины, погибшей из-за его беспечности.
Любил ли Диего бедняков, молившихся на образ Зорро? Он оставался дворянином до мозга кости, он любил маскарад, аплодисменты и всеобщее признание. Ему нужна была публика, достаточно доверчивая, чтобы считать его своим защитником, и достаточно непритязательная, чтобы поступиться ею, когда преследуешь собственные интересы.
Любил ли он своего преемника, Алехандро Мурьету? Вытащив его с самого дна, Диего воспользовался его благодарностью и честолюбием, чтобы вылепить из мальчишки своё подобие, отыграться за утраченную молодость, управлять им, как послушной марионеткой. Безошибочно угадал в бывшем младшем брате, оставшемся без взрослого наставника, идеальное оружие, которое не потребует самостоятельности и свободы.
Мир глазами Зорро - сквозь две узкие прорези в чёрной маске, как сквозь прицел револьвера - выглядел добычей, которая не должна была ускользнуть из тарелки.
Пожалуй, Харрисон Лав не хотел бы иметь такие глаза.

Рафаэль каждый раз узнавал Диего по глазам. Снова и снова.
Эти глаза смотрели на него из-под маски, словно для того и надетой, чтобы дерзко подчеркнуть их. Эти глаза смотрели на него из-под свалявшихся седых волос, спадающих на заросшее лицо измождённого грязного узника - как будто в этом худом и чужом лице ничего, кроме глаз, и не было. Эти глаза невозможно было скрыть под очками - нет, так они казались только крупнее и выразительнее, и Рафаэль не мог избавиться от ощущения, что они наблюдали за ним постоянно. Как каждый раз - в упор. Как два дула, наставленных на него.
Ему нравилось, как он отражался в глазах Диего. Как в этих глазах отражалось всё, что Диего жаждал заполучить. Это был взгляд одержимого, тлеющий неутолимым жаром, и Рафаэль не мог позволить ему угаснуть. Диего смотрел - и обладал, смотрел насквозь, но если заглянуть в его глаза в ответ - не увидишь ничего, кроме отражений. Во взгляде Диего была ликующая толпа, был небрежный росчерк шпаги вместо имени, был страх врагов, было сладкое предвкушение мести - но не было самого Диего. Тёмная бездна была позади этого притягивающего зеркала - и, быть может, оно только тогда и существовало, когда кто-то смотрелся в него?
Эти двадцать лет не изменили глаза Диего. Рафаэль по-прежнему видел в них себя - таким, каким он больше нигде не был и не мог быть: нужным. Как луне нужно солнце, чтобы светить отражённым светом, никого не согревая. Без всего и всех, кто узнавал его, Диего не было - но Диего просчитался, полагая, что за эти двадцать лет мир так же, как и он, остался прежним. Увы, мир изменился - народ забыл своего кумира, подросли дети, которые никогда не видели всадника в чёрной маске и считали его выдумкой стариков. Повзрослела и его дочь, полюбив вырастившего её отца - того, который дал ей всё, что мог, всё, что она только могла пожелать. И для него, Рафаэля, детские игры против Зорро - кто кого опередит - уже перестали быть главным занятием в жизни.
По-настоящему Диего де ла Вега всё потерял не тогда, когда погибли его жена и поместье, когда в чужие руки попало его дитя. Диего де ла Вега всё потерял, когда вернулся - и не услышал голосов, зовущих его с надеждой на избавление. Не увидел, как дочь бросается ему на шею, едва он властно поманит пальцем. Не встретил во взгляде Рафаэля Монтеро желания немедленно послать отряд, разыскать, арестовать, запереть, сберечь, как зверя в клетке, преумножающей его свирепость. И всё же Рафаэль подыграл ему - потому что, если у Диего не останется ничего, что бы от него зависело, не останется и самого Диего.
Нет, Рафаэль его не боялся.
Рафаэль боялся оказаться на его месте.

Диего де ла Вега никогда не врал себе. Он знал, что его время вышло. Он был слишком стар, он слишком отстал от всего, чем жил и дышал мир, чтобы оставаться Зорро. Диего де ла Вега решил, что ему пора умереть.
Но Зорро не умрёт никогда - и он позаботился об этом.
Зорро - это чёрная маска и плащ, скрывающий его во мраке ночи. Это вороной конь, железной рукой вздёрнутый на дыбы. Это не знающая промаха шпага, которой подражают юнцы, и изящный комплимент, заставляющий девушек краснеть. Это верная жена, дожидающаяся у колыбели, в которой спит... неважно, кто. Зорро обречён найти себе наследника, даже если судьба не подарит ему сына. Сколько бы раз Зорро ни умирал - кто-нибудь подхватит его шпагу. Снова и снова.
Никого не волнует, кто скрывается под маской. Даже если под маской - пустота.
Диего де ла Вега знал, что уйдёт незамеченным. Ведь его не существовало. Он устроил так, что Алехандро... нет, Зорро - встретил достойную девушку. Она хорошо воспитана и будет ему верна. Диего устроил так, что Зорро будут чествовать за предотвращённую катастрофу, что имя Зорро снова будет у всех на устах. Всё станет так, как было. Так, как должно быть. Диего де ла Вега достаточно послужил маске, которую надел однажды - и навсегда, маске, которая стала его лицом, которая была лучше, чем он, которая не позволяла ему роскоши быть с другими самим собой - ни на мгновение.
Но оставалось ещё кое-что. То, что он заберёт с собой. Тот единственный человек, который знал его не как Зорро, а как Диего де ла Вегу, который не позволял ему умереть так долго - и не позволит, пока будет помнить о нём.
Кажется, Рафаэль Монтеро не верил, что он сможет его убить. Рафаэль Монтеро думал, что это будет равносильно самоубийству. И он был прав. Так оно и было.
Диего де ла Вега смотрел на разгорающееся пожарище. Он смотрел на пламя, заслоняющее небо, второй и последний раз в жизни.
Но на этот раз в его глазах не отражалось огня.

Название: Меченый
Автор: Mark Cain
Бета: КП
Размер: мини, 1008 слов
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Рафаэль Монтеро, Диего де ла Вега
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG/PG-13
Краткое содержание: почему шрам Рафаэля в форме буквы Z не заживал 20 лет
Предупреждения: описание крови (спойлер)self-injury
Размещение: со ссылкой на автора

Он не раз просыпался от смутного сна и вскидывал руку к шее, нащупывая дрожащими кончиками пальцев влажную от испарины кожу - но не чувствовал ничего, кроме собственного учащённого пульса под выступающим шрамом. Он выучил наизусть этот знак, как слепой ребёнок, которому из всего алфавита досталась только одна вырезанная на деревянной дощечке буква. В желании прикоснуться к чувствительному росчерку, когда никто не видел, было нечто постыдное, запретное, и он не мог заснуть до утра, борясь с искушением, словно монах, и неизменно проигрывая, и презирая себя за эту слабость.
То, что будило его, было не болью, а памятью - тем, что нельзя было уничтожить и с чем невозможно было смириться. Он был готов ко всему, не боялся рисковать, смотрел смерти в лицо - но не ожидал, что окажется небрежно заклеймённым, как клеймят выбранного из табуна жеребца. Он не простил позора, но не мог исправить случившегося. Он поджёг чужой дом с четырёх углов, но не мог так же легко выжечь память, не мог сбежать от неё - даже за океан. Не мог обмануть её - высокий ворот, платок или шарф, тайна надёжно скрыта от посторонних глаз, но правду по-прежнему знают двое. Один - никогда ничего никому не сможет сказать. Другой - он, Рафаэль Монтеро, всегда молчащий, ни на мгновение не забывающий.
Порой мучительно хотелось открыться, перестать прятаться, побыть самим собой - но от таких желаний он только крепче запирал двери, сильнее избегал людей. Он задыхался, как преследуемый преступник, тайна ложилась пропастью между ним и миром, обрекала на одиночество - он словно превращался в сообщника того, кто не мог снять маску, не погубив себя. Рафаэль скользит пальцами вдоль изгиба "Зет" у самого горла, пока они не начинают гореть от напряжения, но всё же чего-то не хватает. Ощущение не было достаточно острым, чтобы заглушить ноющую, неутолимо терзающую память.

Глубоко прорванная кожа заживает быстро. Не проходит и пяти лет, как на месте шрама остаётся лишь бледно алеющий след. Можно не заметить, не догадаться. Но память не меняется. Рафаэль стоит перед небольшим овальным зеркалом на стене, смотрит на почти стёршуюся отметину, прикасается - и вздрагивает, когда на мгновение кажется, будто под пальцами - привычный проклятый рельеф его клейма.
Он не задумывается о том, что делает. Лезвие бритвы в руке - конечно, не острие клинка, но, тем не менее, - хорошо заточенная сталь. По рёбрам, по ногам скатываются мурашки, когда холод металла ложится на горячую кожу, опасно тонкую - сквозь неё бьётся сердце, проталкивая кровь по близкой вене с таким усилием, как если бы её было слишком много. Говорят, кровопускание выгоняет дурную кровь, порченую, ядовитую - но Рафаэль был слишком хорошо отравлен. Он надавливает на красную полосу прилежно, как переписчик, обводящий свежими чернилами буквы старого текста. Липкая капля тянется к ложбинке над ключицей.
Первый надрез, второй, третий - твёрдой рукой, получается ровнее и аккуратней прежнего, но, как и тогда, вспухает и белеет кожа, как и тогда, капли крови проступают коралловым ожерельем вслед за движением кисти, пачкают белоснежный воротник, как сорвавшееся с губ вино. Рафаэль снова чувствует тепло собственной крови, её терпкий запах, любуется выведенной меткой - она снова горит ярко, как пламя, и так же жжёт, как обвинение, как напоминание, как вызов или зов. Эта жертвенная кровь ничего не искупит, но она способна воскресить былое - пусть на миг, короткий, как коротка любая близость.
Рафаэль прикрывает глаза и трогает пальцами саднящую рану, глубоко дыша, как если бы кончик шпаги упирался под подбородок. Всего на миг - но всё-таки можно представить, что твою жизнь снова держит в своих руках кто-то другой, и замирает сердце, в ушах набухает тугая тишина, весь мир сужается до тонкого края клинка, это сладко и больно. Но как удержаться и не бередить эту боль, как не раздувать угасающие искры, если в жизни, вопреки всему дарованной ему тогда, так и не было больше ничего столь же обжигающе яркого, столь же пронзительно острого?
Судорожно выдохнув, Рафаэль шепчет имя, которое в тот день так и не осмелился произнести. Диего де ла Вега. Этого имени больше ни для кого не существовало, оно сгорело дотла - осталась лишь буква "Зет", и остался безымянный узник. Но был ли он, Рафаэль Монтеро, свободен? Клеймо было его неволей, жёсткие кружева вокруг шеи были его оковами, обет молчания о том, что случилось перед толпой невежественных зевак, был его темницей. Диего не смог бы придумать более жестокой мести, чем этот желанный и бессрочный плен.
Рафаэль прижимает к ране платок, и на белом шёлке расцветает багровый "Зет".
Сложив платок, он прячет его в нагрудный карман.
Он наконец-то улыбается.

Годы сглаживают рубцы, их очертания тают, словно восковая печать. Годы прорезают морщинами лоб, сединой прокрашивают волосы. Нет, рука не дрогнет, обновляя клеймо - снова и снова, каждые пять лет, в один и тот же злополучный день. Но самообман лишь усиливает жажду, как мираж в пустыне. Старость - самое время быть благодарным за то, что было. То, что было, никогда не повторится. Так говорят. Осталась ли возможность вернуться, сохранился ли последний шанс испытать эту грань? Жив ли тот, с кем его навеки связала метка, - и если жив, помнит ли?
Старость - самое время подставить горло и ждать. Подбросить жизнь, как монету: повезёт ли на этот раз? Нелепая прихоть: позволить призраку прошлого вершить свою судьбу, позволить выбрать, когда нанести удар. На загорелой коже светлеет росчерк - ответное послание единственному адресату. Молния не бьёт в одну крышу дважды - так говорят, но вот - столько лет спустя - клинок снова ласкает кожу, затянувшую место раны, не царапает, только дразнит, будто живой любопытный коготь: как повернуться, как удобней поддеть, чтобы вырвать вздох, чтобы заставить стонать. Что же ты хочешь услышать, де ла Вега? Слова - или только это хриплое дыхание?..
Теперь это не сон - это безжалостная явь, и то ли снова вспыхнувшие искры боли, то ли отблески огня свеч на клинке - мерцают перед глазами, кружат голову. Вместе с ним, Рафаэлем, замирает время - и, кажется, вот-вот повернёт вспять. Вот-вот то, что зажило, раскроется, закровоточит, и то, что прожито, сгорит, рассыплются пеплом прошедшие годы... Но бесконечный миг обрывается резко, как от щелчка хлыста. Диего уводят, а он переводит дух. Нужно что-то сказать, объяснить, оправдаться - немедленно: на него в ожидании смотрят две пары глаз. Нужно усмехнуться, пожать плечами, отдать приказы, не выдать себя - но куда подевалась былая злость? Смешались мысли и пересохли губы, и пальцы предательски тянутся коснуться шрама.
Диего, конечно, помнит. А значит, снова вырвется на свободу.
Игра должна продолжаться.

За этот текст спасибо команданте Кышь - я получил заявку, и понеслась)

Название: Лучшие годы
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1583 слова
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Рафаэль Монтеро, Диего де ла Вега, Харрисон Лав
Категория: джен, слэш
Жанр: драма, ангст, романс
Рейтинг: PG
Краткое содержание: иногда Рафаэль вспоминает, как они с Диего хотели убить друг друга
Предупреждения: постканон-AU, missing scenes, POV
Размещение: со ссылкой на автора

И на самом краю пустыни ночи бывают холодны и ветрены. Нога болела на непогоду, и Рафаэль придвинул кресло поближе к камину, кутаясь в плед. Тепло и покой - то, что так необходимо в почтенном возрасте, и то, что он, несомненно, заслужил: ни орденских лент, ни громких титулов - только мягкий халат и бокал хорошего виски. Жмурясь на пламя, он не то дремал, не то вспоминал о тех временах, настолько далёких, что казались сюжетом прочитанного романа, - когда он не знал ни единой спокойной минуты, заступив на пост губернатора Калифорнии.
Он был молод и амбициозен, и торопился навести порядок железной рукой, доказать, что достоин доверия короны. Там, где не помогали слова, помогала виселица - это отвратительное зрелище гораздо лучше действовало на сброд и держало в узде злоумышленников. Но всего лишь один преступник постоянно вмешивался в его планы, словно зная все его решения наперёд, помогал скрываться разбойникам, убивал его людей, подрывал авторитет в глазах толпы. Если не сказать больше: выставлял его на посмешище. Этот бандит называл себя Зорро, и везде, где он появлялся будто ниоткуда, он сеял разрушения - достаточно было проходимцу в маске "пошутить" над компанией солдат в кабаке, и дело могло окончиться погромом или пожаром.
Губернатор дон Монтеро был неглуп, но недоумевал: Зорро никогда не брал ни золота, ни товаров, ни оружия, ни лошадей - ничего, на чём можно было бы нажиться. И, в отличие от других разбойников, не нападал исподтишка - напротив, делал всё возможное, чтобы на него обратил внимание лично губернатор. Говорили, Зорро действовал во благо народа, - чушь: людям нужно работать, растить детей, отними у них власть - и они лишатся всего. Рафаэль ясно видел, что Зорро действовал назло ему, как если бы то, что именно он стал губернатором, не давало этому безумцу покоя.
И Рафаэль приходил в ярость, когда его демон снова ускользал, будто растворяясь в ночи. Не слыша предостережений, он бросался в погоню, сжимая эфес шпаги или подхлёстывая коня, мечтая только об одном - сорвать маску с неизвестного врага. Но Зорро не позволял ему приблизиться, заметая следы по узким улочкам или крутым горным тропам. И лишь однажды, после очередной долгой, бешеной скачки, осадив на самом краю обрыва взмыленную лошадь, Рафаэль увидел внизу, на дне каньона, чёрную фигуру - чёрную, как тень, от по-крестьянски стянувшего волосы платка до кончиков копыт породистого андалузца.
- Что тебе нужно? - задыхаясь, прокричал Рафаэль в отчаянии, и эхо заметалось между голыми отвесными склонами.
- Смерть губернатора! - воскликнул Зорро в ответ, поднимая коня на свечку и салютуя ему обнажённой шпагой. Догнавший своего предводителя отряд вскинул мушкеты, целясь в живую мишень, но Рафаэль, похолодевший от услышанных слов, как будто не он только что был разгорячён охотой, судорожно приказал им не стрелять знаком руки. Мгновение - и Зорро умчался галопом в вихре жёлтой пыли, скрылся из глаз, и затих стук тяжёлых подков.
А Рафаэлю страстно захотелось тогда последовать за ним - оторваться от надоевшего сопровождения норовящих выслужиться офицеров, мчаться наперегонки по дороге, поспорив, чей конь резвей, и не думать об указах, рапортах, приговорах... как бывало лишь в юности, когда он сбегал из дома до самого утра вместе с лучшим другом по имени Диего.

Рафаэль отсалютовал бокалом растворяющемуся в вечерних тенях видению и сделал глоток. Сейчас он мог с улыбкой, без горечи и бессильной злобы вспоминать о том, как узнал, что строивший ему козни неуловимый Зорро и забывший о нём в супружеских хлопотах Диего де ла Вега - одно и то же лицо. Узнал - и не хотел верить в предательство, но в ушах звучал голос, грозивший ему смертью. О, как он ненавидел тогда Зорро, отнявшего у него единственного друга!..
Сейчас он мог вспоминать, ничего не стыдясь, что Зорро способен был вывести его из себя и двадцать лет спустя - когда, казалось, все чувства остыли, а все счёты были сведены, и когда он был уже не один. Вернувшись в Калифорнию, он больше не сомневался в том, что его положение не пошатнётся из-за какого-нибудь народного героя, которого упустит тупоголовый гарнизон. Ведь рядом был человек, готовый ради него на всё - даже нарушить закон, если потребуется. Капитан Лав стал его глазами и ушами, выискивающими воров и убийц в их норах, его руками, выполняющими грязную работу. Он мог послать капитана в огонь и в воду, и только при нём мог не играть роль просвещённого европейского правителя, соблюдающего неписаные правила приличия и демонстрирующего насквозь лицемерное человеколюбие.
При нём Рафаэль мог быть уставшим, растерянным и раздражённым - от того, что его демон воскрес и вновь явился по его душу, загадывая новые загадки, разрушая, как и прежде, с лёгкостью карточных домиков - только на сей раз не казармы, конюшни и казематы, а выстраданные десятилетиями семейные узы. Его Зорро больше не носил маску, но, как и прежде, словно хотел сказать ему, когда, обернувшись, позвал по имени: "Бросай всё, что тебе дорого, и следуй за мной, а если у тебя не хватит на это сил - я сам отниму у тебя всё". А Рафаэль молчал и не двигался с места, он не мог расстаться с тем, что составляло всю его жизнь, - проще было бы расстаться с самой жизнью. Или покончить с кошмаром раз и навсегда.
- Убей Зорро, - приказал он, не глядя Харрисону в глаза.
- Ты правда этого хочешь?
Проницательные глаза, от которых ничего не скроешь, вкрадчивый голос - капитан всегда понимал его с полуслова и иногда - без слов, но никогда прежде не переспрашивал. Всегда наблюдал, не вмешиваясь попусту, всегда больше слушал, чем говорил - но не пытался понять Рафаэля лучше, чем тот сам себя понимал.
- Да. Я хочу смерти Зорро.
Назвать имя Диего он тогда так и не смог - и Харрисон, пригретая бестия, кивнул и улыбнулся своей волчьей улыбкой.

Словно потревоженный призрак, огонь в камине метнулся от сквозняка, щёлкнула разломившаяся головешка, и на край ковра выпала искра - Рафаэль наступил на неё здоровой ногой в домашней туфле. Пляшущие языки пламени больше не пугали его, как несколько месяцев после того дня, когда он очнулся от жара подступающего огня и подумал, что уже оказался в преисподней. Но боль и удушающий смрад дыма отрезвили его, и он, всё ещё оглушённый близким взрывом, рванулся, высвобождая покалеченную ногу, заковылял прочь, с трудом осознавая произошедшее. Это воспоминание было самым свежим - и самым болезненным.
Он издали смотрел, как нестерпимо ярко сияют раскалённые слитки - он мог бы размозжить себе череп о любой из них, но хлипкие, как спички, деревянные перекрытия, в которых запуталась проклятая сбруя, задержали его падение, разбиваясь в щепки. Чёрные от подземной пыли рабочие не расходились, не то дожидаясь, когда можно будет растащить окровавленное золото, не то - всё ещё не веря в своё спасение. В его сторону никто не смотрел; опустив взгляд на свои руки, Рафаэль догадался, что выглядит так же, как и они, - только чёрным от копоти.
Первая мысль, пришедшая в гудящую голову, была не о Зорро, а о Диего. Диего был ранен - успели ли их дети, занятые освобождением узников, помочь ему добраться в безопасное место?.. Конечно, успели - Рафаэль в них не сомневался. Он огляделся, ощущая странную лёгкость, радостное облегчение от того, что все рудокопы остались в живых - это была не его идея... Но Диего нигде не было видно. Равно как и Елены с Алехандро.
Рафаэль ждал долго, обходил пепелище, всматривался в обугленные руины - всё тщетно. В какой-то момент он вспомнил и о себе, понял, отчего так болят спина и плечи: одежда всё ещё тлела. Он сорвал с себя изорванные, опалённые лохмотья, совсем недавно бывшие щегольским костюмом дворянина, подставил ожоги и волдыри не приносящему облегчения пыльному ветру. Пока на место пожара не прибыли солдаты, он ушёл по обочине дороги, далеко отставая от толпы, опираясь на подобранный обломок доски вместо трости. Он часто останавливался, чтобы передохнуть, и в конце концов заночевал, так и не добравшись до города.
- Губернатор умер, - сказал он сам себе на следующее утро.
Обеты и присяги, власть и жестокость, ответственность и долг, интриги мелкого света и заботы добропорядочного семейного очага - всё погибло вместе с ним. Губернатор был мёртв - не этого ли ты хотел... Зорро?
Так Рафаэль Монтеро обрёл свободу - впервые с дней своей юности, и уже навсегда.

Он помнил, как спрашивал встречных прохожих о могиле Диего де ла Веги - но могилы не было: тело так и не нашли. Алехандро Мурьета установил на главной площади памятник в его честь. Алехандро, который мог бы стать новым губернатором - ему достаточно было бы поманить пальцем, чтобы обожающие его крестьяне поднялись на бунт все как один в случае, если его не признают. Но Алехандро предпочёл остаться Зорро. Защитником справедливости - так говорили о нём. Что ж, у него будет самая лучшая советница.
Памятник - скромная мраморная стела ниже человеческого роста. К ней стекались простолюдины, слишком малограмотные, чтобы толком разобрать высеченную эпитафию, но безошибочно узнающие большую букву Z. Женщины приносили цветки в ладонях, приводили детей. Рафаэль Монтеро - нет, просто Рафаэль, чумазый хромой бродяга - тоже пришёл и оперся ладонью о гладкий прохладный камень. В этом камне не было ничего, что бы он знал и любил - только несокрушимая безжалостная правота, как во взгляде Харрисона Лава. Рафаэль не умел ни молиться, ни плакать - просто стоял, не зная, благодарить или проклинать, прощать или просить прощения.
- Зорро умер, - проговорил кто-то за его спиной. - Ты ведь этого хотел.
Седобородый старик, ничем не отличающийся от прочих нищих, толкущихся на площади в надежде выпросить милостыню у паломников побогаче или стянуть что-нибудь у торговцев. Ничем, кроме прямой осанки и сапог со шпорами.
Рафаэль развернулся слишком резко - и больная нога подвела. Но его тут же подхватили сильные руки.

Ладони коснулись плеч дремавшего в кресле Рафаэля, помогли подняться.
- Ты так и не ложился! - ворчливо упрекнул его Диего.
- Ждал тебя. Просто задумался, - пожал плечами тот, пока они шли по коридору их тайной пещеры.
- У тебя дурная привычка сыпать соль на свои раны, - Диего неодобрительно покачал головой и добавил уже мягче: - О чём же ты думал?
- Думал, что... неужели нам понадобилась целая жизнь, чтобы прийти вот к этому? Ты только представь, Диего, - лучшие годы...
Диего уверенно перебил его:
- Лучшие годы у нас впереди.

И - мини, пошедшее во внеконкурс, ибо меня не хватило на то, чтобы достойно раскрыть идею, да и принёс под дедлайн. Проще говоря, оно слабо, но пусть тоже будет.

Название: Исповедь
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1542 слова
Канон: Маска Зорро (1998)
Персонажи: Рафаэль Монтеро, Диего де ла Вега, неканонный священник
Категория: джен, преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: что если бы не только Елена и Алехандро случайно встретились в исповедальне?
Предупреждения: AU
Размещение: со ссылкой на автора

– Пречистая Мария Дева и её ангелы!..
Настоятель отшатнулся от порога, парализованный страхом, не в силах даже перекреститься. От высокой тёмной фигуры, которой он отворил дверь поздней ночью, тянуло сырым смрадом могилы, лохмотья свисали с тела клочьями, напоминая истлевший саван, а свалявшиеся волосы и борода обрамляли лицо – если, конечно, это лицо действительно там было. Фигура подняла худую руку – кость, обтянутую грязной кожей – и придержала дверь, чтобы она не захлопнулась. Затем шагнула навстречу – настоятель пятился, бормоча молитвы, уверенный, что столкнулся с восставшим мертвецом из тех, кем пугали знатоки индейских сказок – и заговорила.
– Не бойтесь, падре, это же я... Вы меня не узнаёте? Я Диего де ла Вега.
Священник, всё ещё сомневаясь, пригляделся к позднему гостю в скупом свете немногих свечей, оставленных догорать перед фресками у входа. Де ла Вега состарился, был сильно измождён, в волосы забился песок, а лицо и руки были покрыты чёрными потёками пота, как у рывшегося в земле золотоискателя – но всё же его невозможно было не узнать.
– Но Вы ведь умерли... погибли при пожаре двадцать лет назад! – шёпотом воскликнул настоятель, прижимая руки к груди. Тот, кого он помнил безупречным дворянином, выглядел хуже нищего, давно махнувшего на себя рукой.
Де ла Вега поморщился, словно наступил на острый камень, и, шаркая по мраморным плитам, подошёл к скамье и сел на её край. Настоятель заметил, что он был бос, а когда поднял взгляд на лицо, Диего уже улыбался, хотя не было в этой улыбке ничего от прежней приветливости.
– Что ж, я действительно выбрался из могилы – на тюремном кладбище. Такие, как я, не достойны отпевания, знаете ли, – Диего криво усмехнулся. – Но, как видите, я жив. Я смог добраться сюда, но, чтобы продолжить путь, я вынужден попросить у Вас лошадь. И воды...
– Тюремное кладбище!.. – с болью в голосе повторил настоятель, торопясь передать ему кувшин освящённой воды, к которому Диего с жадностью припал потрескавшимися губами. – И Вы... без суда и следствия...
Он мог не продолжать свою догадку, а Диего мог не отвечать. Теперь всё встало на свои места: никто не видел доказательств того, что дон де ла Вега погиб в огне, – хотя от воспоминаний о том, какое доказательство смерти объявленного в розыск главаря разбойничьей шайки Хоакина Мурьеты было недавно представлено на всеобщее обозрение, настоятель испытывал приступы тошноты. И эта походка Диего – походка человека, привыкшего, что его ноги сдерживает короткая кандальная цепь...
– Но почему Вы отправились именно сюда? Вас никогда нельзя было назвать добрым католиком, – с мягкой укоризной заметил священник, когда первое изумление прошло. – У Вас же много друзей, которые с радостью помогут Вам восстановить справедливость и Ваше доброе имя...
– Никто ничего не должен знать, – резко перебил его Диего. – Ради Бога, молчите о том, что видели меня, иначе можете очень сильно мне навредить. И я хотел бы исповедаться, – неожиданно добавил он, помолчав. – За все эти двадцать лет мне не с кем было даже поговорить, не то что облегчить душу.
– Пройдёмте в исповедальню, сын мой, – посерьёзнев и сдержав вздох, откликнулся настоятель. Следуя за Диего, он молился про себя о том, чтобы не услышать ничего страшнее убийства пары охранников при побеге – того, что он уже успел узнать в эту ночь, и так хватит, чтобы не заснуть до утра.
Но стоило ему притворить за собой дверцу исповедальни, как в дверь храма снова настойчиво постучали.
– Неужели они выследили меня! – хрипло прошептал Диего за чёрной бархатной перегородкой. В его голосе не было страха, но звучала такая решимость дорого продать свою жизнь, что у настоятеля по спине побежали мурашки.
– Не высовывайтесь, во имя всего святого! Они не посмеют перевернуть здесь всё вверх дном. Ведите себя тихо, а я скоро вернусь.
Стук повторился, и настоятель на ватных ногах пошёл снова открывать задвижку. Он ожидал увидеть за дверью кого угодно – но только не того, кто, откинув глубокий капюшон плаща, коротко и почтительно кивнул ему.
– Прошу прощения за позднее вторжение, падре.
– Дон Рафаэль, я... я не знал, что вы вернулись, – пробормотал настоятель, стараясь изо всех сил, чтобы не выдать дрожью в голосе тот факт, что он не слишком рад этому визиту. Но губернатор не обращал на него внимания, и священник заметил, что тот сам чем-то встревожен и тоже пытается это скрыть за сдержанностью манер.
– Об этом никто ещё не знает, – сухо бросил он, стягивая перчатки и смачивая кончики пальцев в святой воде.
Преклонив колено с грацией, обычно несвойственной людям его возраста, Рафаэль Монтеро перекрестился перед пустым и тёмным центральным нефом, как ни в чём не бывало. Словно это не он явился спустя двадцать лет, поседевший... конечно, из-за старости, ведь на его долю не выпало столько лишений, сколько Диего де ла Веге. Но стоп! Двадцать лет? Это не могло быть совпадением, и настоятель терзался сомнениями: кто сегодня удостоил присутствием его храм – злейшие враги или тайные сообщники? Ведь дон Диего и дон Рафаэль были когда-то друзьями, и дон Рафаэль был сильно опечален утратой, даже взял на воспитание дочь де ла Веги...
– Чем я могу Вам служить? – выдавил вконец сбитый с толку священник.
– Я полагаю, Вы сможете утишить мою скорбь, – всё так же церемонно и холодно проговорил Рафаэль Монтеро. Он был бледен, и когда оставил на скамье свой спадавший до пола плащ, можно было заметить, что его сапоги покрыты пылью долгой дороги.
– Кто-то умер? – участливо спросил добряк настоятель, но Рафаэль явно не собирался вести с ним неформальные беседы и, к вящему его ужасу, направился в сторону исповедальни.
– Да, умер. – И Рафаэль нашёл в себе силы улыбнуться – пугающей горькой улыбкой. – А у Вас здесь воняет так, будто сдохла собака.
– Должно быть, крысы, – виновато пробормотал настоятель, всё ещё топтавшийся в нерешительности.
– Умер по моей вине, – безжалостно продолжил Рафаэль, хоть видно было, что это признание даётся ему с трудом. – Можете не отпускать мне грехи, но хотя бы примите мою исповедь. Больше некому выслушать меня.
– Да, сын мой, конечно. Подождите меня здесь минутку, – и он мягко подвёл своего второго гостя ко входу в исповедальню, предназначавшемуся для него самого, в надежде, что губернатор этого не заметит или спишет на рассеянность и волнение. Рафаэль действительно не возражал, опускаясь на низкую деревянную скамеечку, точно такую же, какая была по соседству – и на которой замер Диего де ла Вега. Закрыв за Рафаэлем дверцу, настоятель всего мгновение соображал, куда вывести и где спрятать беглого узника...
– Падре, это Вы? – осторожно спросил Диего.
Рафаэль вздрогнул – сперва ему показалось, что знакомый голос ему примерещился. Зорро умерший и воскресший? Какая богохульная мысль, в которую поверят только сентиментальные крестьяне с их сказками про героя-освободителя. Но кто бы ни скрывался за перегородкой, могло быть опасно раскрывать свою личность, и Рафаэль понизил голос:
– Я слушаю тебя, сын мой.
– Я должен покаяться, падре. – Диего выдержал паузу, за время которой сердце Рафаэля чуть не вырвалось из груди. – Я собираюсь совершить убийство и, возможно, погибну сам.
Настоятель, протянувший было руку к дверце, расслышал неразборчивые звуки голосов и предпочёл не вмешиваться без крайней нужды.
– Убийство? – эхом выдохнул Рафаэль. – По какой же причине ты хочешь погубить свою душу?
– По причине возмездия, отец мой. Я убью человека, который отнял у меня всё.
– Но разве Господь не учил нас прощать?
– А разве ты простил бы такое, падре? – яростно возразил Диего.
Рафаэль был готов простить ему что угодно за то, что он всё-таки был жив.
– Да, – спокойно ответил Рафаэль. – Сказано: "Возлюбите врагов ваших".
– А я не могу простить, – упрямо перебил его Диего. – Пока он не умрёт, мне не будет покоя. Можешь презирать меня, но только ради этого я спасся. Завтра я убью его, как только он ступит на берег. Помолись за меня, когда меня повесят, если...
– Я не презираю, – горячо заверил Рафаэль. – Потому что за тебя говорит твоя боль. Но вспомни тех, кого ты любишь, и ради них не спеши на тот свет. Может быть, Господь берёг тебя все эти годы для более высокой цели, чем месть?
Во мраке за тонкой стеной из бархата замолчали – так близко, что Рафаэль слышал напряжённое дыхание собеседника, в котором шла отчаянная борьба, и мог бы, казалось, протянуть руку и дотронуться, удержать на краю бездны, разверзшейся между ними. Но он только ждал, стиснув колени пальцами, – и всё же первым нарушил тишину:
– Обещай мне, что подумаешь об этом, когда завтра возьмёшься за оружие, и пусть это удержит тебя от необдуманных поступков. Я не хотел бы, чтобы ты совершал тяжкий грех, так и не поняв, что ты нужен кому-то... что есть те, кто любит и ждёт тебя, несмотря ни на что.
Если бы ему нужно было только спасти свою шкуру, он, быть может, лучше сыграл бы эту роль, был бы более красноречив, убедителен и уверен. Но, уговаривая человека, которого один раз он уже потерял, не рисковать своей жизнью так глупо, Рафаэль со всё возрастающей обречённостью понимал, что его слова звучат фальшиво, не выражая и малой доли того, что он действительно чувствовал.
– Таких, как я, невозможно любить, – недоверчиво отозвался Диего. – Ты всё это говоришь потому, что ты служитель Божий. Ты не был бы так добр к старому разбойнику, если бы был простым человеком. Если бы ты думал, что тебе грозит опасность, ты бы боялся...
– Нет. Не поэтому. – Глаза устали от непроглядной темноты, и Рафаэль закрыл их, откинул голову, касаясь затылком жёсткого дерева. Беззвучно засмеялся: какая шутка судьбы – представитель власти, не гнушавшийся проливать кровь невинных во имя порядка и закона, учит защитника слабых и угнетённых любви к ближним.
– Тогда скажи, почему, – настаивал тем временем де ла Вега, начиная терять терпение. – Почему ты не боишься?
– "Ибо сильна, как смерть, любовь", – проговорил Рафаэль так тихо, что сам едва услышал свои слова.
– Что Вы сказали, падре?.. – Диего переспросил, насторожившись, как если бы наконец узнал его, но даже это для Рафаэля уже не имело никакого значения.
– ...Как смерть.