Всё-таки смотреть PoI на ночь гля - то, что доктор прописал. Поровну крутоты и милоты. Всегда знаешь, что всё закончится хорошо. Главное - не писать фички в голове.
Потому что большая часть ФБ-квестов позади, а мне с новой силой хочется играть и писать. Особенно играть. Причём джен. Да, что-то я слишком многого хочу.
А без вролинга боюсь погрязнуть в рутине. Учёба-работа-театр. Раньше не боялся, а теперь вот.

Зато в воскресенье я выспался. Снился всякий бред. Читать
Сначала ходил с матушкой по какой-то ярмарке, вроде как на побережье, разглядывал антикварные книжки. И мы попали под обстрел. Сели на какую-то груду щебёнки, я толкнул матушку под угол бетонной плиты, чтобы защитить голову, успел увидеть напротив высокий фонтан огня, как из вулкана, и сам нырнул под плиту. В этот момент нас и засыпало. Но раскопали быстро, усадили на какую-то длинную раскладушку лицом друг к другу и увезли. Ехали целым караваном, пытались натужно поддерживать приподнятое настроение, просили, чтобы кто-нибудь рассказал байку, но я ничего не мог вспомнить. День сменился поздним вечером или ночью, пробирались тесными тёмными дворами спального района, и я старался узнать местность - не живёт ли здесь кто из моих друзей.
Потом снился Драко Малфой (!), с которым я сбежал с урока кататься на лифте. Ибо в моих последних снах лифты свободно шастают по пространству-времени. Оказались в месте, похожем на Сады Орески, подобрали на борт кого-то третьего, и тут управление лифта сломалось.

В самый последний момент был зван на второй предпремьерный прогон богомоловского Бориса Годунова в Ленкоме. И согласился, ибо с такой чугунной головой ни на что другое не сгодился бы, а на Богомолове заснуть невозможно уже хотя бы потому, что очень громко. Правда, та же гудящая башка не позволила мне даже написать о спектакле ночером. А я себя в модусе никчёмной тряпки очень не люблю, ибо кому я такой нужен? При условии, что любимый на даче, правильный ответ - никому. Понимаю, что с такой идиотской логикой лучше вообще не отсвечивать, но что с ней делать - не знаю.

Читать о спектаклеБорис Годунов (2014)
Театр "Ленком" (Москва)
Пространство богомоловского "Годунова" оригинальностью не отличается - выложенный серыми давящими плитами бесприютный куб с возвышением-эстрадой в глубине и чёрными кожаными кушетками впереди. Имеются камера, два больших монитора по бокам сцены и сплошной ряд экранов - по задней стене. Действие открывается выпуском новостей из Кракова - ведущая расспрашивает русского эмигранта Гаврило Пушкина о событиях в Москве, тот, вальяжно развалившись, отвечает сакраментальным "Народ ещё повоет да поплачет..." От преувеличенно-дикторских интонаций ведущей и её коллеги-корреспондента, передающего из Москвы, зал смеётся от души. Затем на мониторах, апеллируя к зрительскому клиповому мышлению, появляются титры: "А это уже не студия. Это монастырь. Сюда приходит Борис. Давайте посмотрим, зачем".
Борис и его сестра сначала ведут сонный, вялый диалог, растягивая слова ("Дай благословение. - Не дам. - Понял. - Ну и иди отсюда"), как гламурные персонажи ток-шоу. Неожиданно Борис с таким же телесериальным остервенением начинает орать и, в конце концов, придушивает сестру, с которой сваливается огромный напудренный парик. "Благословила и умерла", - спокойно резюмирует Борис и удаляется.
Над залом включается приглушённый свет, очередные титры сообщают: "Народ собрался на главной площади. Народ терпеливо ждёт, когда ему скажут, что дальше. Народ - тупое быдло". Повторяются ещё раз, и ещё. На четвёртый раз - комический эффект достигнут, после седьмого-восьмого - народ начинает подтверждать нелестную характеристику: слышатся нетерпеливые выкрики "Да все уже поняли! Что дальше-то?", поддерживаемые редкими робкими хлопками. Тем временем, никуда не торопясь, на сцену выносят табуреточку, кладут на неё шапку Мономаха. Когда уверенным шагом выходит сам Борис, крикун из партера встаёт и интересуется, "не стыдно ли народному артисту участвовать в постмодернистской фигне" - и сразу удачная шутка оборачивается заезженным приёмом с подсадной уткой. Борис стреляет в утку, подходит к микрофону и безэмоционально произносит свою речь, стыдливо зажевав слова "народом избранный". Надевает на себя шапку, встаёт на табуреточку, и под звуки "Боже, царя храни" на мониторах мчится президентский кортеж.
Нас знакомят с двумя новыми персонажами. Подросшего царского сына, Фёдора, играет девушка. В одной длинной белой рубашке он позирует перед камерой под песню Глюкозы "Танцуй, Россия, и плачь, Европа, а у меня самый красивый *опа". Марина Мнишек - польская звезда эстрады - также поёт под фонограмму, в длинном голубом платье и с причёской Тимошенко.
Когда действие снова переносится в монастырь, титры поясняют, что раньше в них сидело куда больше народу, чем позже. Благостный лысый Пимен записывает своё сказание синими чернилами на коже сокамерников. Как типичный давний сиделец, он проникся к властям щенячье-рабской любовью и даже благодарностью за то, что его рано избавили от "соблазнов света". Пожалуй, это самый страшный образ в спектакле, а специфические гопницкие интонации, с которыми переговариваются пушкинскими стихами Пимен и Отрепьев, завораживают аутентичностью. Отрепьев спрашивает, не был ли тот в Рио-де-Жанейро, на что Пимен рассказывает ему о визите "грозного царя" - копирует говор Сталина, который для пущей убедительности возникает на мониторах. Но Отрепьев уже зажёгся идеей побега - он убивает Пимена, и мониторы показывают, как он кровью пишет на зеркале "Царевич Дмитрий".
Следующий эпизод: правящая четвёрка - Генерал, Патриарх, Прокурор и сам Царь (все в костюмах, Генерал - в форме) - отдыхают "на лужайке в Кремле" с водкой и шашлыками. На сцене их развлекает троица в майках "The Beatles" с небритым солистом во главе, изображающая группу "Машина Времени" - в финале песни Патриарх выскакивает к микрофону и многократно истерически орёт "Однажды мир прогнётся под нас!", пока Генерал раздаёт музыкантам шашлыки. Там-то Бориса и накрывает пьяной рефлексией - неблагодарный народ добра не ценит, "и мальчики, бля, кровавые в глазах". Позже он обмолвится, что преследующий его во снах убитый мальчик - не то Дмитрий, не то его сын. Бориса гнетёт вовсе не совесть, а страх перед тем, что история повторится. Но собутыльники быстро утешают его очередной рюмкой.
Отрепьев оказывается в ресторане "На границе", куда заходят два царских пристава - милиционеры Озирис и Анубис, разговаривающие писклявыми мультяшными голосами. Градус абсурда ненадолго повышается, но вскоре сдувается - до Пелевина Богомолову всё же далеко, как бы он ни старался. Вызвавшись прочитать вслух грамоту с собственными приметами, Отрепьев, конечно же, вовремя пристреливает приставов, извиняется перед хозяйкой-певичкой и снова спрашивает, как добраться до Рио-де-Жанейро.
Гаврило Пушкин разговаривает по скайпу со своим братом Афанасием - сиречь один и тот же Пушкин переходит с одного дивана на другой, чередуя реплики. Гаврило предупреждает о назревающей войне и предлагает уезжать, пока не поздно, но Афанасий отказывается покидать родные берёзки - а затем "считает своим долгом сообщить куда следует", сиречь Шуйскому. Шуйский передаёт новость о самозванце царю - и, успокаивая его, что царевич действительно мёртв, трижды проговаривает описание мёртвого Дмитрия. Так, что сомнений не остаётся: именно Шуйский его и убил, и он тоже старается избавиться от образа "кровавого мальчика", называя его "как будто усыплённым" и убеждая в "благости" смерти не столько Бориса, сколько самого себя.
Прибывший не в Рио, а в Краков Лжедмитрий вовсю танцует с Мариной, переодевшись в модный пиджак и малиновую рубашку. Но на свидание она является с переводчиком, нетерпеливо обрывает все признания Отрепьева в любви - "сейчас не время", её интересует только московский престол. Ему явно не нужно царство, ему нужна Марина - но когда он признаётся ей в том, что он не царевич, та чётко даёт понять, что на меньшее не согласна. Умелый манипулятор, она заставляет его не только пообещать ей захватить Москву, но и буквально поверить в то, что он - Дмитрий. Теперь он обещает иезуиту с огромным светящимся крестом подчинить Россию Папе, на него уповает "потомственный интеллигент" Гаврило Пушкин как на шанс свергнуть Бориса, а молодой режиссёр показывает ему трейлер блокбастера о битве бобра с ослом, в котором Борис представлен Джокером, а Дмитрий - Бэтменом. Отрепьев вручает ему награду в виде крылатого черепа.
Похоже, верит теперь Отрепьев и в собственную ненависть к Борису - будто тот действительно однажды его убил. Для его восторженного сподвижника Курбского всё незамутнённо-просто: здесь свои, там чужие - но Отрепьев понимает, что "врагов привёл на Русь", а всё же остановиться не может. Он захватывает Новгород, и московские новости сообщают о зверствах поляков, показывая кадры из "Александра Невского" с рыцарями, бросающими младенцев в огонь. Тем временем оккупанты беседуют о кинематографе ("А Тарантино? - Помилуйте, граф, это масскульт"), и к Отрепьеву приводят пленного русского солдата. По окончании беседы Отрепьев его, конечно, пристреливает, и солдат умирает со словами "чтоб вас пидарасы".
Однако вскоре Отрепьев разбит - "в результате битвы остались в живых только он и Пушкин". Но, скрываясь в лесу, не предаётся унынию, а звонит Марине и с какой-то отчаянной удалью поёт ей в трубку песню Киркорова "Я люблю тебя, Марина". Харизма в такие моменты из него прёт убойная - но это не зловещая харизма зацикленного маньяка, не останавливающегося ни перед чем, и не обаятельная харизма проходимца-авантюриста, играющего роли и всех обводящего вокруг пальца. Это всего лишь харизма наивной влюблённости, никак не облагораживающей его замашки мелкого уголовника, - сродни той, которая порой слышна в песнях по маршрутковому радио "Шансон", в которых примитивно и подкупающе искренне признаются кому-нибудь в любви. Марина же в конце представления напутствует жениха "убьить побольше русских и жидов".
А у Бориса после очередного совещания "неожиданно поднялось давление, и он понял, что скоропостижно умирает". Попросив оставить его наедине с сыном, спящим на кушетке, свою прощальную речь он наговаривает на диктофон телефона - и, словно медля и не решаясь умереть, добавляет всё новые и новые напутствия. Это очень похоже на колебания самоубийцы, как если бы вместо телефона в его руках сверкал, как прежде, пистолет, - но он заканчивает, встаёт, зовёт придворных, берёт с них обещание служить царевичу и поспешно удаляется вместе с Патриархом. Почти спасается бегством - шутка ли, его ночной кошмар ожил и приближается к Москве.
Гаврило Пушкин приезжает в Москву на переговоры, "чтобы остановить войну". На мониторах мы видим, как он возлагает цветы к могиле брата Афанасия, как шагает вдоль кремлёвской стены - Богомолов определённо тяготеет к кинематографу, в чём сам уже признавался. Шуйскому, назначенному, по завету Бориса, главнокомандующим, он обещает "первый сан" при Лжедмитрии. Поразмыслив, Шуйский пристреливает царевича Фёдора. После речи нового царя на опустевшей сцене Фёдор снимает туфли на каблуках и узкие брюки, вновь остаётся в длинной белой рубашке и встаёт перед камерой под звуки "Танцуй, Россия". И это существо с красивой жопой - пожалуй, единственное, кого здесь жалко - а для последних богомоловских спектаклей это уже прогресс.
В целом можно заключить, что остроумие Богомолову не изменяет, но спектакль снова получился затянутым, с ещё более размытым, невнятным и беззубым посылом. В том, что эмигрировать Богомолов, будучи пригрет Табаковым, уже не собирается, все и так давно убедились, но если он решил рассказать о том, как зло приходит из Европы, - он, мягко говоря, кусает руку, из которой кормится, поскольку спектакль полон устаревшими приёмами европейского театра. Впрочем, скорее всего, Богомолов по-прежнему не заостряет внимание ни на правящей власти, ни на возможных альтернативах, привычно переводя стрелки на безмолвствующий народ. Но о том, что публика - "тупое быдло", мы уже узнали и на предыдущих его московских постановках, хотелось бы чего-нибудь новенького. Также из спектакля в спектакль Богомолов мастерски использует популярные песни как пример кодов, программирующих массовое сознание, - но "Я люблю тебя, жизнь" в исполнении Чёрта, которому подпевал зал (настоящий зал, а не подсадные утки!), уже вряд ли что сможет переплюнуть; опять же, хочется нового, а не самоповторов. Но - поживём-увидим.