Вот я и записал последний кусочек дневника Эжена и всё-таки выложу его целиком. Во-первых, потому, что форумные хранилища недолговечны, во-вторых, потому, что здесь уже было столько упоминаний об Эжене и столько музыки, а его самого не было.
Записи начинаются от третьего лица, когда я ещё пытался сохранить дистанцию, но Эжен перетянул одеяло на себя довольно быстро. Осторожно: поток сознания, непосвящённые мало что поймут, но если вы пережили Хоэльо и прочих, то и это стерпите, надеюсь.
23 февраляПахнет чужим шерстяным пальто, сохнущим от мелкого весеннего дождя, стекло в витрине кафе дымчатое, и снаружи проходят не люди – тени одна за другой. Прижав ладони к холодной столешнице, он ждёт своей чашки кофе, который склеит внутренности, как пролитые чернила – бумагу, и заглушит голод.
Голод не рад, что он отказался от приглашения князя В. на ужин, сочтя его за подачку, – но там опять собрались бы вчерашние проститутки, вышедшие замуж за стареющих коммерсантов, да и сама усадьба князя с остатками роскоши, наполовину распроданными, наполовину разворованными, представляла собой жалкое зрелище. Нет, к чёрту соотечественников.
Хозяйка смотрит из-под прикрытых век одновременно на всех и ни на кого, и сколько бы раз она его ни видела, она никогда его не запомнит; никто его не вспомнит, и это даёт странную свободу. Пара за соседним столиком бросает на хозяйку умоляющие взгляды, разложив перед собой карту города. Рядом вокзал – ему нравится вокзал, запах и шум поездов, большие часы с выпуклым циферблатом. Ему нравится мысль, что можно уехать навсегда, это почти как умереть, но ему не нужно забвение, и он упрямо поворачивается к вокзалу спиной, снова и снова возвращаясь в город.
Город всегда встречал его, словно им же не до конца придуманный, тянул, как за насквозь продетую нитку, по улицам, каждый раз узнаваемым заново. А сейчас город исчезает, растворяясь в тревожной ряби за окном, и он спешит выйти, не зная и не загадывая, куда именно, и город, едва успев обрести черты, кажется лёгким и звонким под его ногами.
Он идёт мимо переулков, из которых вытекают сумерки, смотрит на крыши – чердаки созданы для кошек, птиц и детей, он хотел бы, но не смог бы стать самозванцем, право быть бездомными имеют только те, кто кормится из ладоней судьбы, а он давно потерял её след и блуждает кругами. Поэтому, увы, у него есть дом, а в доме есть призрак – масляный след огарка, всё, что осталось от навсегда онемевшей женщины, изошедшей на песни на ненужном теперь языке.
Он не хочет идти в этот дом, он взбегает по мосту в омут неспящего квартала, привычно оставляя надежду за порогом – жертву краткому свиданию с тем миром, где один обрывок мелодии на расстроенной гитаре ещё способен высказать за тебя то, что ты не можешь даже выдохнуть. Миром, где так легко обмануться, но риск посвятить свою душу тому, чего наяву не существует, не так страшен, как участь однажды не проснувшихся.
Прекрасный вид, не правда ли? Этого мира, как и этого дождя, у него не отнять, да никому и не придёт в голову покуситься. Этого ему не изменить, да и что, в сущности, значит «менять» для такого изменчивого города? Ждать, что этот город позволит тебе до конца в нём воплотиться, ждать невозможного – только этим и можно здесь жить.3 мартаНет, ждать было бы слишком просто; ждать знамения, знака, ждать голоса, который позовёт, ждать ясного указания, в чём твой долг, - это для верующих в себя. Для знающих, что их могут выбрать только главными персонажами пьесы. Он наблюдал за ними, не умея их удержать, - они всё к чему-то готовились и куда-то стремились. Если бы его сейчас, сразу после абсента, попросили пофантазировать о любви, он бы представил мгновение, в которое солдат закрывает кого-то от пули собой и погибает. В его воображении любовь была чем-то нерассуждающим, нечеловеческим, неуловимым. Будучи описанным, такое мгновение неизбежно застывало, подобно бабочке на булавке, - вечно прекрасным и бессмысленным. И ждать такого мгновения, быть готовым к нему, даже желать его - было невозможно.
Воздух, набитый колышущимся табачным дымом, ел глаза. Прищурившись, он мог сейчас различить в нём призраков, таких же, как он сам, видимых только при свете, а затем растворяющихся в городе без остатка до следующего вечера. Не всем быть героями своих пьес - ролей не напасёшься. Может статься, ему так и не приведётся кого-то спасти или быть спасённым, - что, в сущности, одно и то же. Но пустота внутри, оставленная несбыточностью таких фантазий, фантомная боль от неслучившегося пулевого ранения, равноценного случившейся потере, - была не страшнее голода, легко забывающегося при первом же глотке нежности сливочной пенки с горьким кофейным привкусом. Лучше здесь, за столиком под лестницей, знать, что тебе нечем заплатить за обед и нечего предложить миру, чем мучиться с неприкаянным призванием, как с нерастраченным состоянием. Да воздастся им всем по вере их - девушкам, влюблённым в стариков и в актрис, юношам, влюблённым в умирающих шлюх и в убийц, всем пишущим письма без адресата, всем мечтающим о смертельной скуке несуществующих деревень с послеобеденным сном, вареньем к чаю, игрой в серсо и верховыми прогулками. Он всего этого не умел.
Он не умел обращаться со своей жизнью, прежде чем позволить себе прикасаться к чужой без спросу; не умел согреть даже самого себя, прежде чем получить право делиться своим теплом. Да воздастся всем, кто горел, - он же был дымом, только дымом, в котором каждый различал лишь то, что хотел различить, а затем, вдыхая рассветный воздух города, полагал, что примерещилось.28 мартаКогда солнце водопадом проливается на город, когда цветут каштаны, странно быть серым, странно быть холодным. Снег уходил в землю, корабли уходили в море, друзья уходили в небо, жизнь уходила в прошлое разматывающимся клубком из детской сказки - подберёт ли кто-то там, впереди, красный растрепавшийся хвостик? Не нам, грешным, - в игольное ушко, не ангелы за нашими плечами. Он знал своего демона, чувствовал, как весенним ветром надуваются за его спиной чёрные, как полы отцовского пальто, крылья, несущие его на звуки первой уличной скрипки. Седой сказочник с лукавой улыбкой на шумном бульваре, студент с упрямой осанкой на хребте мостика через канал - заклинатели демонов, ловцы любовей-однодневок. Смотрят поверх безделушек-монет, поверх толпы - чуют ничейное сердце.
И сердце увязывается за ними, как пустоголовая болонка, и целый день ходишь налегке, - но к ночи оно возвращается, как побитое, и снова, как самозванец, живёшь в этом городе неприрученным. И кажется, будто что-то уже было, - быть может, приснилось, привиделось, но отняли, оторвали, как ворот в драке - с мясом. Будто забылось, но не до конца, будто остался в груди осколочек - ходи теперь, люби всё, что в нём отзеркалится, ищи, откуда он выпал; вдруг кто-то тоже ищет? Знать бы, как добежать, как докричаться, вернуть находку вместе с никчёмным этим сердцем.
Это и есть весна - настолько светлая, что даже призраку негде спрятаться, настолько звонкая, что молчать невыносимо. Люблю! - хочется ему так громко, чтобы вспорхнули голуби, громче колоколов, громче скрипок, громче пароходных гудков на вскрывшейся ото льда реке, и сильнее застарелой зарубцевавшейся безнадёжности, привычной, как имя, на которое отзывался. Это и есть молодость - не умеющая сдаваться, но и атаковать не умеющая, после каждой весны затапливающая свои корабли. В юности по весне крови в теле тесно - когда война, таких режут первыми, и чужие, и свои. От крови в теле жарко - люблю! Не услышит никто.
Так и любишь - не видя, не слыша, не прикасаясь, хранишь верность наугад, свет и тепло белого неба пытаешься сохранить про запас. Так бы и истаять вместе со снегом и льдом, стать музыкой, стать ветром - раз некому удержать. Стать музыкой - и тогда точно найти, и не терять больше, не отпускать - у музыки больше власти.8 маяА в наши дни и воздух пахнет смертью:
Открыть окно - что жилы отворить.
Как кровопускание - позволить себе слёзы на задней скамье костела.
Нет страшнее обета, чем обет молчания. Каждое слово - как вынырнуть за глотком воздуха.
- Я не успел, наверное? Опоздал? И если да, то на сколько веков и лет?
Кажется, будто всё уже случилось, только не со мной. Без меня.
Так ведь бывает, правда? Явиться после занавеса. Сцена опустела, зрители разошлись, огни погасли, завяли букеты на краю рампы. А ты ещё слышишь отголоски музыки, ты должен сыграть свою роль и уйти. Видит бог, я плохой актёр; когда я был нужен, я не услышал. Но был ли нужен вообще?
Нет, спасибо, мне не нужно утешения.
Да, спасибо, я знаю, что всё будет хорошо.1 июляЯ слышу музыку. Я засыпаю и просыпаюсь с ней, и слышу её во сне.
Я слышу музыку, когда сумерки гризайлью покрывают город, и ветер подносит к самому лицу холодные капли, дождь мерцает перед глазами фонарей, и шепчут сомкнувшиеся над бульваром кроны деревьев.
Одна нота, другая, я слышу музыку, которую никто больше не сможет услышать, не приложив ухо к моей груди. Я несу её по городу с собой, в себе, я следую за ней, никогда за ней не успевая, я догоняю её и никогда не могу догнать.
Я спешу, и город проносится мимо, словно я быстро пролистываю чёрно-белые снимки, и музыка становится частью всего, что я вижу и слышу - не наоборот. Музыка отражается в горько-оранжевых, как стаканы с виски, окнах, гонит брошенный кем-то на площади чёрный зонт, взлетает голубем из-под ног, задевая волосы крылом, проступает на мольбертах на набережной. Я слышу музыку, и она дрожью проходит по рёбрам, словно я - инструмент, словно я, идущий по городу, - лишь тень чего-то, что может звучать, как тень пролетающей птицы, скользящая по земле.
Я не знаю, куда я иду через мосты и парки, через арки и трамвайные рельсы, куда я пытаюсь вырваться, где найду те струны и клавиши, без которых я был бы другим, я был бы пустым, без которых меня бы не было. Но я слышу музыку, и это - лучшая форма счастья, я буду слышать её всегда, боясь лишь одного - замолкнуть вместе с ней, не успев дойти, но и тогда я подхвачу её - всем существом, дыханием, звуком шагов и сердца, в каждый аккорд вкладывая ещё не прожитую жизнь.
Нет, мне не нужно иной любви и иной веры, мне не нужно иных мелодий, фальшивящих подковами по мостовым, вальсирующих между столиками тесных кофеен, я могу идти, закрыв глаза, пока меня ведёт музыка. Мне не нужно ваших взглядов, ваших протянутых рук, я прохожу сквозь вас, пока я вижу образы, которые она создаёт из ночного воздуха, пахнущего жасмином и папиросной бумагой. Мне не нужно иных миражей, кроме тех, что она заставляет оживать в камнях города, как в янтаре, на который упало солнце.
Вам не нужно спрашивать моего имени и звать меня за собой.
Потому что я слышу музыку.
@темы:
радио Marcus FM,
соседи по разуму,
le goeland,
стихи не ведают стыда