Больше месяца не писал о театре, нда. Что ж, гастроли-фестиваль, уже прозванный "колядками", - хороший повод.

Гамлет (2007)
Коляда-театр (Екатеринбург)
Есть нечто общее у многих Гамлетов и Лиров последних лет: балаган, оставаясь балаганом, не перестаёт быть катастрофой. Катастрофа, оставаясь катастрофой, не перестаёт быть балаганом. Мир настолько успешно и весело разрушает сам себя, что бороться с ним шекспировскими силовыми методами - значит только ускорить этот процесс, и в таком случае никому уже весело не будет. Благие намерения идущих по головам никого не волнуют, если в качестве результата мы видим одни обломки, - но когда это обломки вертепа, а не шедевра, сочувствовать рухнувшему колоссу на глиняных ногах получается не больше, чем тому, кто подпиливал эту ветку, на которой сидел. Гамлет у Коляды - в первую очередь принц, второе лицо в королевстве, не только не желающее отказываться от этого положения, но и собирающееся побороться за королевский титул. Фрейдистских сыновних комплексов и мистической связи с неупокоенным духом здесь нет: на поле пиров и игрищ ведётся смертельная битва за власть над сомнительным народом.
Обитатели Дании у Коляды носят ошейники и поводки, надев петельки на запястья, приплясывают на полусогнутых, топая босыми пятками, по-собачьи вывалив языки, одеты в юбки и приукрашены сушёной рыбой. Из строгих ошейников сделаны короны монаршей семьи, напоминая терновые венцы, остальные носят пёстрые вязаные береты. Бандерлоги самозабвенно резвятся вместе со своими правителями во дворце, стены которого густо увешаны репродукциями живописных полотен, - амуры, влюблённые пары, изящные дамы, собака, шишкинские "мишки", - а на полу лежат в ряд свиные ноги. Все танцуют и целуются, а потом появляется Клавдий - и похотливо гладит портрет Моны Лизы, прорывая дыру в целлофановой обёртке. Этими портретами он заставит потом все углы, и у каждого на обратной стороне рамы - просвечивающий сквозь бумагу бледный силуэт. Новый, мерзкий, беспрестанно смачно харкающий король - лишь обратная сторона старого, неприглядная изнанка идиллически беспробудного празднества. И никто не замечает перемены.
В знак фальшивой скорби - потёки по щёкам от густо обведённых чёрным глаз. Беременная Гертруда выглядит в трауре нелепо, как великовозрастная готическая лолита из деревни Верхние Матюки. Прежнего короля хоронят под грудами гобеленовых ковриков и банок из-под кошачьих консервов, накрыв крышкой, которую затем переворачивают - и под камлания буйных подданных она наполняется льющейся сверху водой, превращаясь в бассейн для голого пляшущего Клавдия. Вакханалия постепенно становится всё более жуткой - и Гамлет остаётся в стороне. Он ещё пытается сплясать, как в былые времена, но безнадёжно машет рукой.
Читать дальше!Ягодин - без сомнения мотор, сердце Коляда-театра, человек сумасшедшей энергетики, и его Гамлет, этой энергией наделённый с королевским размахом, не может реализовать её с позиции второго плана. Потом он ещё скажет о том, что Клавдий лишил его государства - шекспировским же текстом. Коляда, ничего не добавляя от себя, не боится озвучивать в своём спектакле то, что при постановках "Гамлета" обычно выкидывают из пьесы за ненадобностью: реплики, неудобные с позиции современной морали, громоздкие приукрашивания, песенки и прибаутки. Гамлет-Ягодин, саркастичный паяц с непередаваемыми интонациями, самую пафосную фразу подаст как насмешку, каждый трагический жест преувеличит до издёвки над своей же ролью - но его пластичные кривляния слишком тонки для грубого и прямолинейного окружения. Скучно шутить, когда тебя воспринимают всерьёз, но когда шутки кончатся, будет уже поздно.
Вовсе не собираясь скорбеть, хоть и трёт всё время глаза до красноты, рассуждать после торжества принц залезает в королевскую ванную, а дух его отца - эту роль Коляда взял себе - как ни в чём ни бывало появляется с маскарадной ангельской атрибутикой: белый и пушистый нимб с блёстками, картонные крылушки, с которых он обрывает белые перья и методично лепит в углы всех картин. Нарушив купание Гамлета, верный пёс Горацио ведёт его на встречу с отцом - и тот, уморительно поведав сыну не особенно убедительную историю с отравлением, подбрасывает ему идею отомстить, как идею нового развлечения. Сложно было бы представить его подстрекающим к убийству, этого доброго папашу, который приходит поиграть с Офелией, смешить её, как девочку, засовывая в рот хвост её любимой крысы - подарка Гамлета. Но пока и сложно представить, что Гамлет, загоревшись игрой, закончит трупами. Что царедворцы, в свою очередь увлечённые столь же неправдоподобной затеей приписать ему любовное сумасшествие, встретят отпор столь жестокий.
Королева, напяливающая кабанью голову, остаётся беспечной - но Клавдий уже чует конкурента и боится оказаться добычей своей же своры, которую переманит на свою сторону более остроумный и злой наследник. Редко в каком спектакле становится по-настоящему переломной сцена "Мышеловки", каковая предполагалась кульминацией Шекспиром, - для современного режиссёра это скорее комический эпизод. Но здесь Гамлет собирает вокруг себя актёрскую труппу, как маленькое воинство, оккупирующее Эльсинор по роковой уступке короля, чтобы чужими силами совершить первый выпад. Горе-трагик, впадающий в истерическую экзальтацию из-за Гекубы, сам по себе - не угроза. Но, давая понять, что он знает тайну Клавдия, Гамлет демонстрирует своё превосходство. Сначала он таскает за поводок только Офелию, легко почувствовав слабину влюблённой, - но затем и всех придворных берёт в один кулак за поводки. "Пусть раненый олень ревёт..." - охотник не будет знать жалости. Так кончаются первое действие и праздное благополучие Эльсинора.
"Мышеловка" захлопнулась, и теперь Гамлет играет в кошки-мышки. Кажется, он потому дал "отсрочку" королю, что ему больше нравится видеть Клавдия напуганным и потерянным, чем мёртвым. Второй жертвой становится королева - сын и её берёт за поводок. Она видит появляющегося призрака - но Гамлет-старший приходит вовсе не для того, чтобы поддержать своего распоясавшегося отпрыска. Он плачет, обнимая Джоконду, на которой Горацио, глумливый шут при Гамлете, красными нитками поставил крест. Дух явно не желал, чтобы всё зашло настолько далеко.
Убит Полоний, и на сей раз королевский двор не то по-настоящему погружается в траур, не то готовится к войне: чёрные лосины натянуты на головы, на короле и королеве вперёд спиной надеты шубы. Любовь там или не любовь, - в любом случае им только и остаётся, что держаться друг за друга, как утопающим. Офелия превращается в жуткую и прекрасную обнажённую пифию, пророчащую им смерть. Она засыпает прямо на полу, свернувшись клубочком, и призрак короля, баюкая, уносит её на руках. Король разъярён, а Гамлет... отослан в плавание. Волей Шекспира Клавдий, на чьей совести вроде бы есть уже одно убийство, оказывается неспособен попросту уничтожить, как бешеного пса, человека, который, прикончив старика Полония, тащит закопать где-нибудь, как кость, его тело, без причитающихся религией обрядов, словно уже привык прятать трупы. Заняв оборонительную позицию, никудышный игрок теряет одну фигуру за другой, а Гамлет только тогда поставит мат, когда убьёт всех пешек.
Принц прекрасно знает, что всех в итоге сложат в один ящик. Но Шекспир приводит его на кладбище вовсе не для того, чтобы упражняться в каламбурах с могильщиками (которых этот несостоявшийся монарх явственно презирает, как чернь). Несколько раз Гамлет Ягодина произносит четверостишие: Истлевшим Цезарем от стужи Заделывают дом снаружи. Пред кем весь мир лежал в пыли, Торчит затычкою в щели. Это одновременно и обесценивание смерти до сугубо материального, даже утилитарного уровня, и нежелание после смерти остаться только прахом, а не Цезарем. Ни чужая, ни своя собственная смерть не только не беспокоят Гамлета хоть сколько-нибудь (тому подтвеждением его слова и о себе с самого начала, и о мёртвом Полонии), но и служат ему лишь средствами достижения посмертного величия. Травмой, что его покорёжила, стало не то, что его отец был убит исподтишка, убит родным братом, убит из-за страсти к его жене, - а то, что его отец был предан забвению. Забвение страшит Гамлета - и именно тогда, после стишка о Цезаре, он как гневной отповедью разражается монологом "быть или не быть". Его парадоксальный выбор очевиден: чтобы быть - и быть вечно в памяти этого мира - необходимо умереть.
Срывая похороны Офелии, он набрасывается на Лаэрта и, обнаруживая королевскую повадку, по-клавдиевски плюёт ему в лицо, как истинный племянник своего дяди, - и это лишь прелюдия к судному дню, который Эльсинор, во главе с заведомо побеждённым королём, заботливо готовит себе сам и торжественно обставляет. Соглашаясь на поединок, знал ли Гамлет, что, убив Лаэрта, убьёт затем и короля?.. Он не настолько наивен, чтобы этого не знать. И вот, вцепившись в натянутые поводки друг друга, Лаэрт и Гамлет кружатся в центре хоровода безумной каруселью - и это самая впечатляющая их дуэль из всех, что мне доводилось видеть. Умирает королева - и вращение ускоряется, мелькают тени, незаметно вытекая из зала дворца, и вот уже все, кого Гамлет хотел вымести из своего мира, толпятся вместе с его отцом в чёрной пустоте за дверями. Казалось бы, - что ему Гекуба? А ведь победа-то Пиррова. Гамлет срывает ошейник, срывает одежду, бросая их вслед уходящим, - он свободен, но одинок. Всё, что он завещает Горацио - это чтобы о нём не забыли. Дальше - тишина: принц ложится под падающую сверху воду. В позе зародыша. Обнажённый, как чистый лист.
Умер ли он? Или это только начало - и мир нежизнеспособный станет пищей для жизни? Не стоит удивляться, что именно Гамлет, отнюдь не праведник, откроет собой новую эпоху. Это всегда удел тех, кому нечего терять.