...вот и сейчас.
Энцы нет, пролистывайте.)
28.07.2012 в 02:17
Пишет
Mark Cain:
О тех, кого приручилиПэйринг: Чёрный/Курильщик
Рейтинг: детский
Жанр: бред. Не берусь классифицировать.
Размер: мини (1300+ слов)
Дисклеймер: взял поиграть у Мириам Петросян
Предупреждение: автор-не-перечитывал-канон AU-шечка
Комментарии: вторая мелочь по распространённым пэйрингам (Hei Shepard = Mark Cain). Планировал написать больше, но не смог и где остановился, там и оборвал. Не пропадать же добру...читать дальше- Горбач, - осторожно окликает Курильщик. – Посмотри. Похоже?..
Горбач свешивается с полки, щурится, вздыхает терпеливо, как сиделка, - в какой-то степени так оно и было, в спальне оставались только он, Курильщик и Толстый, - и спрыгивает, бережно берёт протянутый листок. На бумаге – карандашный портрет: высокий упрямый лоб, маленькие уши, тяжёлая морда с сильными, плотно сомкнутыми челюстями, короткая мускулистая шея и взгляд чёрных глаз: умный, сосредоточенный и немного высокомерный. Слишком человеческий взгляд. Горбач разглядывает аккуратные мелкие штрихи долго и внимательно, серьёзно переспрашивает:
- ...на Чёрного?
Уши и скулы Курильщика краснеют мгновенно и ярко, будто от пощёчины, он пережёвывает какой-то ответ, но весь облик Горбача, отстранённо-участливый, никак не располагает к конфликтам, поэтому Курильщик только возмущённо сопит и отрицательно мотает головой. Ему уже хочется изорвать в клочки свою попытку изобразить породистую псину, но Горбач не торопится возвращать рисунок.
- Надоело людей рисовать, - словно оправдываясь, бормочет Курильщик, уставившись на свои перепачканные графитом пальцы. – Все сразу начинают кричать, что я их сглазить хочу. Или навести порчу.
Любопытным Горбач тоже совсем не кажется, но именно поэтому Курильщик говорит именно с ним. Точнее, при нём. Говорит, как заклинание, сам того не осознавая, – чтобы Дом никогда не узнал, что он давно уже из всех "людей" рисует одного только Чёрного, по памяти. Потому что попросить Чёрного позировать – наверное, примерно то же самое, что попросить Сфинкса спеть колыбельную.
Пока Курильщик занят пересчётом пальцев, размазывая по ним блестящие серые пятна, Горбач незаметно, чуть сбоку, смотрит на него с искренней жалостью. Он никогда не совал нос в альбомы Курильщика, но не нужно быть ни шпионом, ни ясновидящим, чтобы заметить, что уже не первый месяц тот сам не свой, и что повинны в этом не только и не столько происшествия и быт в Четвёртой в частности и в Доме в целом. Курильщик совсем не умел скрывать свои чувства, и кто-то должен был ему намекнуть, что если с Чёрным просто поговорить, он не откусит голову, - раньше, чем помощью "одиноким сердцам" займётся Табаки. И Горбач не выдерживает.
- Пойдём, - говорит он. – Я тебе настоящую собаку покажу.
Курильщик нервно закуривает, пачкая фильтр, и едет за ним во двор.
Курильщик говорит взахлёб, как ему давно уже не удавалось ни с кем говорить. Курильщик рассказывает обо всём, чего он не понимает, объясняет всё, чего он боится. Курильщик задаёт вопросы, ответы на которые он совсем не хочет знать. Чёрный стоит перед ним молча, скрестив руки на груди, хмурится, как экзаменатор, и пропускает всё мимо ушей. Курильщик не из тех, кто умеет плести словами фенечки Мёбиуса, как некоторые их состайники, зато у него всё написано на лице. Сейчас это всего три буквы: SOS, а Чёрный не из тех, кто считает, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Курильщик и сам знает, что его монолог решительно не передаёт самого главного, к тому же в этот раз он страшно запинается, и вовсе не потому, что обитатели Дома никогда не отличались деликатностью – по крайней мере, как ему казалось; напротив, широкая фигура Чёрного заслоняет его от проходящих через Перекрёсток, бросает на Курильщика тень, и в этом чёрном квадрате Курильщика как будто и не существует. За свою жизнь Курильщик привык со всеми разговаривать снизу вверх, задирая голову, чтобы заглянуть в глаза, но с Чёрным этого почему-то не получается. Он так высоко, как скала, на которую надо карабкаться, и смотрит он на него, этот человек с дурацкой собачьей кличкой, как на добычу. Курильщику очень хочется заползти под диван.
Когда Курильщик, поперхнувшись очередным "Ты слушаешь?", пытается нащупать в кармане сигареты, Чёрный, воспользовавшись паузой, опускается перед ним на корточки. И сразу оказывается так близко, что Курильщик раздумывает курить и наконец-то выговаривает чётко и внятно:
- Тебе вообще интересно, что я говорю?
- Нет, - сознаётся Чёрный. – Но я и так всё знаю.
И, словно короткая прогулка с Курильщиком до Перекрёстка страшно его утомила, Чёрный садится на пол и укладывает голову ему на колени, как большая собака, - только затылком. Речь Курильщика, едва обретшая было уверенность, становится ещё менее связной, чем прежде, но, по крайней мере, - Чёрный это чувствует и удовлетворённо выдыхает, - уже не от глупого страха. Правда, Курильщик продолжает говорить, он боится, что как только эта странная беседа в одни ворота закончится, Чёрный уйдёт. Зато в какой-то момент он прикасается к коротким светлым волосам Чёрного кончиками пальцев и, осмелев, начинает поглаживать. Он прекрасно понимает, что сил у Чёрного достаточно, чтобы свернуть шею зарвавшемуся бывшему Фазану, занявшему в Четвёртой его почётное место соринки в слепом глазу. Но именно это его и привлекает. В других – даже в Горбаче – сила дикая, непредсказуемая, а у Чёрного – домашняя и надёжная. И теперь эта сила будет его защищать.
На Перекрёстке становится совсем темно, но Курильщик готов просидеть так хоть до самого утра.
"Я сам так решил", - говорил Чёрный, как обычно не вдаваясь в подробности, и свалить всё на Слепого или Сфинкса уже не получится. Чёрный занял место, от которого всё ещё пахло кровью, шею Чёрного обхватил плотный кожаный ошейник с металлической застёжкой, теперь Чёрный должен защищать свою стаю, и только потом – его, Курильщика. Курильщику так же непривычно остаться без Чёрного в Четвёртой, как передвигаться по Дому без коляски. Он скучает, дуется и мастерски делает вид, что не понимает, для чего Чёрный приходит в свою бывшую комнату. Чёрный не настолько прост, чтобы не раскусить этот спектакль, но Дом не учит своих воспитанников мириться, особенно вожаков. А Чёрный не силён в импровизациях.
Поэтому их встречи превратились в игру "кто кого переупрямит" - Табаки уже пытался принимать ставки, но не преуспел. Начиная с той ночи на Перекрёстке Чёрный словно забыл, что ноги Курильщика ничего не чувствуют, и в этот раз сидит, сжав пятернёй его колено, как если бы тот мог уползти. Пространное признание Чёрного, намекавшее, что он всё делает только ради его, Курильщика, светлого будущего, захлебнулось в самом начале. Теперь Курильщик цедит слова, как фазанью настойку зверобоя на шампуне, - что Чёрному пора перестать сюда шляться, иначе его Псы чёрт знает что подумают...
- И в самом деле, - невпопад поддерживает Лорд, страдальчески жмурясь. – Дайте поспать!
Чёрный рычит что-то нечленораздельное, спихивает Курильщика с края кровати в коляску и толкает её перед собой "продолжить разговор в более спокойном месте". От страха и собственной беспомощности Курильщик теряет дар речи, сжавшись в комок, и смотрит не вперёд, а назад, но пускаться в погоню никто не торопится – этим психам, зло думает Курильщик, кажется, что всё в порядке вещей. Как только дверь за спиной Чёрного неплотно заслоняется, Табаки отчётливо констатирует в тишине: "Похищение невесты!". И дверь эта отдаляется от Курильщика всё дальше, как во сне, и он старается поверить, что дрожит от холода, потому что не самая лучшая затея – в пижаме кататься по коридору.
Ещё он очень хочет верить, что Чёрный везёт его к Перекрёстку, но коляска останавливается у дверей Пёсьей комнаты – и вопиющей уликой остаётся там. Дальше Курильщика несут на руках. В спальне – почти такая же тьма, как и в коридоре, но тьма живая, душная, шевелящаяся, пропахшая табаком и потом, Курильщик закрывает глаза от ужаса и стыда и скорее чует, чем слышит, как неправдоподобно много девиц набилось к Псам, так что до них двоих никому нет особого дела. Чёрный спотыкается об кого-то, беззлобно матерясь, и сгружает свою ношу на свободную койку.
Курильщик замирает и так боится, что произойдёт самое-страшное, что его тошнит и кружится голова.
Наутро он – весь с ног до головы пропахший Чёрным, примятый Чёрным, помнящий Чёрного всем своим телом – уже за исключением ног, конечно. На вожачью добычу Псы не пялятся, но именно поэтому Курильщику кажется, что в нём что-то изменилось, что-то вопиюще очевидное, что-то, что уже невозможно скрыть. Они с Чёрным отныне избегают смотреть друг другу в глаза, хотя самое-страшное так и не произошло.
Когда Курильщик, осмелившись проводить взглядом уезжающий без него автобус, вернётся к методичному упаковыванию своих альбомов и папок, на пол выпадет небольшой листок – незаконченный набросок, голова сурового пса-атлета. Дом знает обо всём, и Дом всем даёт второй шанс, - Дом умеет возвращать своих беглецов тем, кто умеет их ждать. И Курильщик, прижав рисунок к шершавой стене в разорённой, почти опустевшей комнате, достал из-за уха замусоленный огрызок карандаша и дорисовал забытый когда-то ошейник – со своей биркой, с двумя маленькими буквами инициалов.
Тот, кого он потерял, однажды найдётся. URL записи07.07.2012 в 18:34
Пишет
Hei Shepard:
* * *Пэйринг: Ральф/Стервятник
Рейтинг: R
Жанр: флафф какой-то
Размер: зарисовочка (900 слов)
Дисклеймер: всё принадлежит Мириам Петросян
Предупреждение: другая постканон-AU
теперь с сексом с ХЭКомментарии: не отпускает, простите. Пришло целиком в полудрёме ночью и записалось днём.читать дальшеСтервятник ненавидит город и совсем не выходит из дома. Поэтому Ральфу тоже хотелось бы никуда не уходить, но утром он уходит на работу и возвращается вечером, чтобы ещё полночи, за чаем, вином и картами, внимать пространным разглагольствованиям Стервятника, неизменно начинающимся погодой, а заканчивающимся чем угодно.
Ральфу хотелось бы всегда оставаться с ним, иначе и всей жизни не хватит на то, чтобы успеть сделать Стервятника счастливым.
Иногда Ральф приносит снаружи кактусы. Он научился разбираться в их разновидностях, потребностях, признаках здоровья или болезни, а также, что стало для него особенной неожиданностью, - в сомнительных местечках, где их можно было приобрести. Стервятник сдержанно радуется, приветствуя новых жильцов, всем даёт имена, но никогда не объясняет причин своего пристрастия к этим растениям. Говорит только, что они "всё помнят" и что Ральф их "спасает".
Ест Стервятник мало и только тогда, когда Ральф ему напоминает. Спит, похоже, даже меньше, чем Ральф. Порой Ральфу становится немного стыдно, потому что в те часы, когда им обоим стоило бы выспаться, он целует Стервятника, и тот отвечает так же неумело и отчаянно, как в первый раз. Он согревает губами тело Стервятника, которое постоянно мёрзнет. Он берёт Стервятника так осторожно, словно у того хрустальные кости, но Стервятник – настолько гибкий и настолько чуткий, что они катаются по всей постели, и Ральф никогда не может предугадать заранее, в какой позе он окажется, когда его накроет... когда их накроет. Одновременно.
У Стервятника острые когти, и потом при каждом движении под тканью зудят расцарапанные плечи. Стервятнику плевать на формальности, и потом Ральф надевает на работу водолазки с высоким горлом и строго поджимает искусанные губы. Но Ральфу всё равно, потому что одновременно – за всю его долгую и порой бессистемную жизнь – у него впервые случилось именно со Стервятником.
В такие моменты он может наговорить очень много всякой чепухи. А Стервятник не знает нежных слов, да и откуда ему знать, но когда он, дотрагиваясь до седины на его висках, называет Ральфа "стариком" - это самая интимная форма близости, на какую только способны такие люди, как Стервятник.
Клички остались в прошлом, они обращаются друг к другу только по имени. Если бы Дом уже не разрушили, Ральф сделал бы это собственными руками, чтобы ничто не напоминало о Доме Стервятнику. Всем соскучившимся по Птичьему вожаку или просто любопытствующим посмотреть, как они теперь живут, Ральф вежливо, но твёрдо отвечает, что гостей они не принимают и в гости не ходят. Правда, Ральф всё равно боится, что среди ключей и ключиков, позвякивающих на шее Стервятника, есть и ключ от всех дверей Дома, - тех, которые никуда не исчезли. А ещё где-то там наверняка притаился ключ и от сердца Ральфа – как в той сказке про механического человека, которую кто-то рассказывал в последнюю Ночь Сказок.
Стервятник и сам не вспоминает вслух о Доме, где у него когда-то отняли больше, чем одну конечность или один орган – у него отняли целую половину. И когда к нему возвращаются фантомные боли, Ральф кормит его обезболивающими и прижимает к себе крепко-крепко, чтобы доставшуюся ему половину не перевесила та, другая. И понимает, что Стервятника надо увозить отсюда, так, чтобы не догнали все бездомные призраки, цепляющиеся за них, как тонущие – за выплывающих. Стервятник имеет в виду примерно то же самое, когда скорбно произносит перед своими кактусами: "Климат здесь неблагоприятный".
И как только Ральф получает отпуск, он едет на море. На переднем сиденье восседает Птичий Папа, обнимая стоящий на коленях ящик из-под апельсинов, набитый керамическими горшками. Пальцы у обоих отдыхающих исколоты кактусами, Стервятник успокаивает своих питомцев обещанием, что "Южное солнце пойдёт им на пользу".
Маленькая гостиница – очень, очень далеко от Дома-на-море, но Стервятник всё равно вспоминает о детстве, об играх на пляже, на котором всегда можно было отыскать столько занятных потерянных кем-то вещиц. Стервятник не умеет плакать "из-за пустяков", и это большой минус, ему было бы легче, если бы он умел, - зато Ральф умеет безошибочно определять, когда Стервятник заплакал бы, если бы мог, и тогда тоже обнимает его крепко-крепко, говоря банальности, что всё осталось позади и прошлое нужно отпускать.
Стервятник ему верит, потому что Ральф был первым, кто ему об этом сказал.
Потом они всё же выходят погулять на берег, похожие на потерпевших кораблекрушение – Стервятник опирается одной рукой на трость, другой на Ральфа, загребая ботинками песок. Несмотря на жаркую погоду, он не расстаётся со своим траурным нарядом, оставляющим открытыми только кисти рук и лицо. Когда кто-то косится на перстни на тонких пальцах, сжимающих сгиб его локтя, Ральф пресекает чужое любопытство одним коротким, но красноречивым взглядом. Их наверняка принимают за рок-звезду и его телохранителя.
Вечером они садятся у самой воды, и Ральф набрасывает свой пиджак на худые плечи зябко нахохлившейся Большой Птицы.
Ральф смотрит на Стервятника, а Стервятник смотрит на горизонт, в его глазах отражается небо, и сквозь золотой диск закатного солнца просвечивают его зрачки. В солнечных лучах бледная кожа светится, как снег, а солёный бриз перебирает длинные светлые пряди, и Стервятник так неправдоподобно красив, что Ральф только теперь осознаёт, что каждый такой момент стоит всего, пережитого им, Ральфом, в Доме за все годы, и гораздо большего, - всего, что оставило седину на его висках и привычку не доверять даже собственной тени.
- Мы остаёмся здесь, - решает он, а Ральф слов на ветер не бросает никогда.
- И нам ничего не понадобится, кроме кактусов?.. – уточняет Стервятник, имея в виду их более чем скромный багаж.
Смеяться Стервятник не умеет тоже, но Ральф знает, когда он засмеялся бы – и притягивает его к себе за плечи.
- Нет. Ничего, кроме кактусов.
На самом деле, время не может быть большим или малым. И в каждый такой момент Стервятник успевает стать счастливым. URL записи02.07.2012 в 06:41
Пишет
Hei Shepard:
Завтра будет хужеПэйринг: Ральф/Стервятник
Рейтинг: детский
Жанр: драма?..
Размер: зарисовочка (800+ слов)
Дисклеймер: все права у Мириам Петросян
Предупреждение: постканон-AU, возможно ООС, возможно сквик, и вообще поток сознания.
Комментарии: Решил написать пару мелочей по распространёным пэйрингам в благодарность авторам фанфиков, без которых эти пэйринги меня бы никак не задевали. Первый блин получился... как всегда.читать дальшеСначала это было похоже на документальный фильм о живой природе.
Высокая острая трава, выжженная добела, до серебристо-пепельного оттенка, дрожащий от жара стоячий воздух – давящее марево. Лениво взмахивая крыльями, откуда-то беззвучно опускается крупная хищная птица. Неуклюже приземлившись, нелепой походкой вприпрыжку приближается к чему-то тёмному, скрытому высохшим травяным морем. Крылья, кажущиеся слишком большими для неё, укутывают птицу, как неряшливый плащ – сутулую и тщедушную человеческую фигурку. Торчат из встрёпанных бурых перьев только костлявые лапы с загнутыми когтями и тонкая лысая шея, пёстрая от засохшей крови. Взгромоздившись на свою находку, падальщик опустил голову, острые сгибы крыльев деловито подрагивали. К горлу наблюдавшего за ним подступила желчь.
Чтобы разглядеть получше, он приблизился к занятой трапезой птице. Или просто трава расступилась, или... Он с ужасом различил очертания человеческого тела. Оно не было обнажённым, но чёрная одежда превратилась в лохмотья, расклёванные на спине до неузнаваемости. Ботинки же были целы, и почему-то он сначала разглядел эти ботинки и только потом – собственное мёртвое лицо.
Ральф с усилием распахнул глаза и невидящим взглядом уставился перед собой, чтобы вновь не заснуть, постепенно убеждая себя в том, что это был только сон. Одеяло тяжёлым комом сбилось ему на грудь, а ноги озябли. Горло сдавило колючим предвестием простуды. Он повернул голову – хотя и без того уже ощутил на себе пристальный, немигающе-птичий взгляд. В болезненной желтизне радужки глаз Стервятника отразилось его лицо. На лице самого Стервятника лежали резкие глубокие тени, отчего оно выглядело почти старческим. И не выражало ничего, кроме разве что усталого укора – будто это его потревожили.
Но Ральф был уверен, что не он разбудил Стервятника, а тот сам не спал уже давно. Уже не первую ночь подряд новый гость этого дома упорно морил себя воздержанием от сна. В этот раз сил на уговоры у Ральфа не было, он просто выжидательно смотрел. Обычно Птица не выдерживал первым и прекращал игру в гляделки, снова становясь похожим на вменяемого человека, с которым можно было иметь дело. Сейчас же у него даже зрачки не дрогнули, отчего у Ральфа возникло жутковатое ощущение, что Стервятник заснул с открытыми глазами, оцепенев в неудобной полулежачей позе.
- Эй, - сипло позвал он. – Ты чего не спишь?
- Мне показалось, что ты не дышишь, - ответствовал Стервятник негромко, словно боясь разбудить кого-то третьего. Так спокойно, что Ральф на мгновение похолодел.
Бесконечно терпеливый стервятник, одинокая птица, сопровождающая тех, кто должен умереть...
...Да нет, глупости. Просто человек, который, быть может, наяву видит такие кошмары, от которых ты сам не проснулся бы.
- Не волнуйся, - Ральф сипло, натужно усмехнулся. – Видишь, я живой.
Стервятник качнул головой – недоверчиво и измождённо. Его виски от бессонницы были лиловыми.
- В этом всё и дело, - наконец изрёк он, отстранённо, будто пифия из античной трагедии. – Я не привык... так много времени проводить с живыми.
Казалось, речь отнимет у него последние силы, и он всё-таки уснёт. Однако у Ральфа остатки сонливости как рукой сняло. С тех пор, как он забрал бывшего вожака Птиц к себе, всё становилось только хуже и хуже. Потому что здесь, в Наружности, а точнее – в обычном грёбаном городе, - вожак Птиц становился обычным растерянным психом, избегающим прикосновений и разговоров о той реальной жизни, которой попросту не замечал. Того и гляди, он задушит тебя подушкой, чтобы ты не говорил и не шевелился, как кактус – только тогда он сможет тебя любить.
- Это из-за брата? – спросил Ральф прямо, не отводя взгляд. Он знал про Тень не меньше, чем все обитатели Дома, но Дома больше не было, и Ральф не желал больше играть по его правилам.
Бледные тонкие губы Стервятника сжались, напоминая шов – или шрам. Он прикрыл веки, но из-под ломких ресниц глаза воспалённо, лихорадочно заблестели.
- Рекс, - позвал Ральф твёрдо.
Стервятник не отвечал. Он явно был сейчас не здесь, и оттуда, где он был, его надо было вытаскивать. Странно, что Ральф раньше до этого не додумался. В Доме всё было по-другому. Стервятник приходил к нему ниоткуда и уходил в никуда, оставляя после себя запах небытия. Сколько жизней Большая Птица проживал за одну ночь? Сколько смертей? Насколько малой частью его сознания был тот Рекс, который так редко навещал одного живого человека по прозвищу Эр Первый – и который не откликался сейчас?..
- Рекс?..
Тот нахмурился, как от боли, но на самом деле – прислушиваясь, не избавит ли его боль от тяжёлого разговора. И только убедившись, что прятаться негде, соблаговолил ответить.
- Да. Из-за него. Я, знаешь ли... - Стервятник мучительно подбирает слова, тянет светскую паузу, молчание надламывается на середине всхлипом-птичьим клёкотом, судорожно дёргается острый кадык. – Я не успел полюбить его, пока он был жив.
Одинокая птица, могильный холод прозрачной кожи, Дом каждому припас подарок – сделал реальностью самые страшные сны. Стервятника больше нет, Дом, разрушаясь, сломал его крылья, вырвал чёрные перья, выбросил подранком сюда, на белую простынь. Здесь шансы выжить ничуть не выше, зато здесь кошмары не сбываются, ну уж нет, Ральф не позволит им сбыться. Он прижимает Рекса к себе, Рекс обвивает его костлявыми руками и ногами, чёрные лакированные когти вонзаются ему в спину, Рекс задерживает дыхание, слушая, как успокоенно выдыхает Ральф.
- Мы всё успеем, - обещает Ральф, и он совсем не уверен, что они успеют хоть что-то, что обычно успевают нормальные люди. Быть может, они больше ничего не успеют, кроме этих объятий. Завтра будет хуже, Пауки и так говорили – "до такого возраста обычно не доживают".
- Мы уже всё успели, - возражает Большая Птица. URL записи11.02.2012 в 03:33
Пишет
Hei Shepard:
Не беспокой одиночкуПэйринг: Конь/Лэри
Рейтинг: R
Жанр: драма?..
Размер: мини (1700 слов)
Дисклеймер: всё и вся принадлежит Мириам Петросян
Предупреждение: это первый фанфик автора
(PWP не в счёт), писанный экспромтом и за один присест. Но автор просит не снисхождения, а конструктивной критики.
Читать дальшеЗануда трусцой бежит через двор, что-то сжимая в кармане потной ладонью. Мышиное личико с длинным любопытным носом и чёрными бусинами глаз сосредоточено, но только потому, что он хочет скрыть от всех галдящих и носящихся друг за другом сверстников, как ему не терпится рассказать, показать одному-единственному человеку... из-за этого он не замечает ничего вокруг. Что именно показать? А это секрет. Старшие бы подняли на смех, если бы увидели, но ему нет дела ни до кого на свете. Он торопится, и кажется, что длинные тощие ноги вот-вот запутаются одна за другую, но этого не происходит. Какой-то коротышка, оглянувшись на преследователей, с разбега врезается в Зануду и бежит дальше, ещё несколько мальчишек пробегают мимо, не останавливаясь. Он падает неловко, набок, больно ударяется ухом, подтягивает к себе рассаженные о гравий колени и обнимает их руками.
- Больно? - Зануда резко оборачивается от неожиданности и натыкается на огромные линяло-голубые глаза Плаксы. Круглее обычного, они наполняются слезами, как две тающие льдинки. Зануда совсем не хочет, чтобы он плакал, и крепко стискивает зубы, мотая головой. Порывается встать, но прибившийся под бок Плакса мешается, тянется пальцами к его кулаку:
- Что у тебя там, Лэри?
Кроме него, никто больше не называет его по имени. В Доме такое не принято. Но Плакса не любит их клички, особенно кличку своего друга. Для него Зануда – самый удивительный человек на свете, и находит самые удивительные вещи.
Зануда медленно разжимает ладонь, и на землю высыпаются пластиковые осколки, две синие бусины и короткая цепочка с кольцом – останки хрупкого брелка. Он пытается что-то сказать в своё оправдание, но губы предательски вздрагивают, и по испачканной щеке скатывается крупная горячая слеза. Костлявые пальцы Плаксы торопливо собирают мелкие сокровища, пока их никто не растоптал, и засовывают в карман. Карманы у Плаксы безразмерные, и откуда-то тут же возникает ириска в потёртом бумажном фантике. Он что-то говорит, но Зануда не прислушивается – суёт подношение за щёку и поднимается, опираясь на плечо своего верного оруженосца. Все проходящие мимо смотрят на эту парочку с различной степенью неприязни. Некрасивые, худые, жалкие пакостники из Хламовника, неспособные постоять за себя и потому обожающие делать гадости всем, кто слабее их. Наконец-то получили по заслугам.
Идти сейчас в Хламовник Зануде совсем не хочется, и Плакса понимает его без слов, тащит на себе хромающего – больше для солидности, чем от боли – товарища в их секретное место, в пыльную подсобку под лестницей, куда могут залезть только такие плоские доходяги, как они. Внутри темно, душно, пахнет пылью и мышами. Там, заикаясь и перебивая сам себя от обиды и злости на безмозглых тех-кто-ничего-не-понимает, Зануда будет долго распинаться о том, что настоящая свобода – она внутри, что настоящая сила – она в сердце, а Плакса будет поддакивать и всерьёз, всей душой верить, что этот человек ничего и никого не боится, и его ждёт в Доме великое будущее.
Там, в их секретном месте, подсвечивая фонариком, они раскладывали на газете свои коллекции тогда, когда уже вся стая ворчала, что это ребячество и давно пора выкинуть весь этот мусор. И однажды побратались – рассекли подушечки пальцев бритвами и смешали кровь – и поклялись, что никогда не повзрослеют, а ещё – что никогда не потеряют друг друга, что бы с ними не случилось.
Потом двое нелепых, но ужасно гордых собой охотника на Фазано. уединялись для далеко не самого мужественного занятия – неравной битвы с прыщами. Один сидел неподвижно, пока другой, сопя от усердия, наклонялся к нему и обмотанной ватой спичкой тыкал в каждого врага где-то раздобытой жгучей белой мазью. Лэри шипел сквозь зубы, терпел, ждал, пока пятнистое лицо можно будет вымыть, а Конь бдительно стоял на стрёме, чтобы никто случайно не застал вожака в неподобающем виде. Да, его друг всё-таки стал почти всамделишным вожаком, немного удручало только, что его кличка постепенно стала нарицательной для всей стаи, и теперь Лэри называл по имени кто ни попадя.
Главный Бандерлог плачет, как последний щенок, забившись в угол в своей давно позабытой тайной норе. Кусая губы, размазывает ладонями слёзы, и щёки воспалённо багровеют и чешутся. От страха его трясёт, и логически мыслить не получается, да логика никогда и не была его сильной стороной. Вздрагивая от каждого шороха, он ждёт, когда за ним придут, чтобы забрать его отсюда навсегда, туда, где он будет совершенно один, беспомощный подросток перед жестоким взрослым миром. Он никогда не думал, что заиграется, зайдёт настолько далеко, и что за свои ошибки придётся платить по-настоящему. Он зол на себя и на всю стаю, ему жалко себя и грёбаного Фазана, ему мерещатся пятна крови на металлических пряжках косухи, отражающих его лицо в тусклом свете, пробивающемся из дверного проёма. Бежать некуда, и ему хочется исчезнуть, раствориться, стать невидимым, или сдохнуть здесь раньше, чем его найдут.
Когда дверь неожиданно со скрипом отворяется и на него бросается искромсанное чьей-то тенью грязное пятно света, он панически всхлипывает, разом проглатывая все ещё невыплаканные слёзы, и отшатывается, врезаясь острыми лопатками в какую-то балку. Боль отрезвляет, и, сморгнув набрякшую влагу, он видит подкованные сапоги с высокой шнуровкой и длинные тонкие ноги, обтянутые лоснящимся чёрным кожзамом. Вместо вздоха облегчения издаёт истерически-прерывистый полусмешок-полустон.
- Бля... - и поясняет виновато: - Напугал.
На длинном лице Коня – смятение и недоумение, часто-часто моргают скорбно заблестевшие глазища. Лэри раздражённо морщится в ответ на его причитания, ещё яростнее растирает лицо, но послушно садится на протянутое перевёрнутое ведро, прогибающееся под его весом. Конь роется в карманах и выуживает конфету, из тех, которые постоянно таскает с собой, как Фазаны – свои таблетки. Лэри хочется сказать, что лучше бы сигарету, но почему-то ничего не говорит, вымученно улыбается и разворачивает бумажку. Механически перекатывает на языке сладкую дрянь, это неожиданно успокаивает нервы, а ещё успокаивает монотонная бубнёжка Коня. Постепенно выясняется, что Курильщик жив-здоров, Лэри устало смеётся над собственной наивностью и доверчивостью, а ещё над тем, что когда-то плакал обычно Плакса, а он, Зануда, обычно о чём-то без умолку трындел.
Конь счастлив, что всё обошлось и что ему удалось помочь, неловко топчется, подпирая холкой низкий потолок, и, наконец, садится на корточки близко-близко, смущённо потупив взгляд, что совсем не похоже на самого идейного из Логов. И Лэри совсем не удивляется, когда он целует его в липкие после леденца губы. Его, в слезах и соплях, с распухшей мордой, потного и вконец опешившего от всех треволнений этого безумного дня, и потому не сопротивляющегося, когда под распахнутую куртку проникают чужие осмелевшие лапы. Кожа чёрных логовских шкур липнет к пальцам, почти не шуршит, ногти вслепую царапают её складки, в тело упираются то острые углы пряжек, то тупые шипы, то перстень, то связка плоских металлических подвесок на тонкой шее его вожака, но Конь уже закусил удила, и его ничто не остановит. Болтавшаяся на бедре цепь ударяется об пол с оглушительным грохотом, Лэри затравленно дёргается, но дёргаться уже поздно.
- Да ты жеребец, мать твою, - потом хрипло рычал Лэри, а Конь вместо смеха только фыркнул ему на ухо, оправдывая свою кличку. Теснота подсобки стала особенно тесной и особенно душной, Лэри жадно ловил ртом воздух, а в рот лезли только длинные роскошные светлые волосы Коня, нависавшего над ним.
Они возвращались туда снова и снова, в своё секретное место, словно нарочно созданное для двух костлявых, бледных тел тех, кто никогда, ни за что не решился бы при свете на то, что они позволяли себе в темноте, где почти не видно друг друга и можно потом сделать вид, что всё это было не с ними. Это была обжитая, родная темнота, пахнущая их запахами, хранящая во всех щелях выпавшие впопыхах из их карманов безделушки, колышущаяся пыльными волнами в такт их движениям. Молчаливая, надёжная темнота, проглатывавшая все улики, так что никто не мог ничего заподозрить. Только Стервятник, знавший всё и про всех, неизменно ругался на вопиющую аморальность Лога, прокрадывавшегося в родную комнату, когда в Доме уже гас свет. Закрывая глаза на причуды своих питомцев, Папа не прощал Коню поздних отлучек и что-то ворчал про "вечных детей". Конь так и не стал своим среди Птиц, но ему нравилось думать, что они с Лэри по-прежнему, как и в детстве, никому не нужны, - кроме друг друга.
Конь шёл рядом и чуть позади. Ему не верилось, что его побратим повзрослеет так быстро, словно в одночасье станет выглядеть старше его. Не верилось, что его вожак теперь сможет обходиться без своего оруженосца, и что все их прежние игры, - да, всего лишь игры и не более того, - ему больше не нужны. А ещё не верилось, что Лэри станет таким красивым – белый и воздушный, словно бабочка, выбравшаяся из чёрного кокона, щетинившегося на окружающих шипами, ёжащийся от утренней прохлады под полупрозрачной тканью, но держащий голову уверенно поднятой. Зато Конь понял, что хотел ему сказать мудрый Папа Стервятник: нужно быть наивным ребёнком, чтобы до последнего верить, что есть что-то, что никогда не закончится. И всё же...
Когда переполненный автобус тронулся с места, Конь протолкался к жениху сквозь шумную толпу, отчасти прилипшую к окнам, отчасти подпрыгивающую и вытягивающую шеи над плечами первой части.
- Лэри! - позвал он бесцеремонно. - Лэри, ты помнишь нашу клятву?..
Лэри неохотно отвлёкся, обернулся к Коню и уставился на него выжидательно, со сдержанным удивлением, словно впервые в жизни видел эти лошадиные, выпуклые и влажные глаза, лошадиные толстые губы и крупные зубы, конский хвост, высоко стянутый на затылке, и прочие малопривлекательные приметы этого человека. А Коню на мгновение, на одно только мгновение показалось, что перед ним – человек-как-все, человек Наружности, никогда не переступавший порога Дома, чужой и незнакомый. Где-то под ложечкой похолодело, но тут же наваждение прошло, в глазах Лэри засветилось узнавание, и он кивнул, серьёзный, как всегда:
- Конечно.
Лэри действительно не забыл клятву. Время от времени он приезжал в общину, и они с Конём, когда над гостем производили весь приличествующий ритуал приветствий, надолго уходили куда-нибудь подальше от остальных её обитателей и говорили о чём-то, понятном только им двоим: о найденной однажды на пляже монете с дыркой, о выменянных расцарапанных пластинках, над которыми склонялись, стараясь разобрать слова любимых песен, о сплетнях, добытых ловкостью и хитростью Логов. Больше ни о чём они не вспоминали, но и этого хватало с лихвой, чтобы заполнять длинные вечера и засиживаться заполночь.
В общине все очень быстро создали семьи и наплодили детей. Конь оставался единственным, твёрдо придерживающимся холостой жизни. В остальном он ничем не выделялся – звёзд с неба не хватал, но пахал, как лошадь, со всеми был дружелюбен, никого не чурался. И только когда кто-то спрашивал, почему бы ему не обзавестись второй половиной, обычно мирный и невозмутимый Конь огрызался, грубил и резко переводил разговор на другую тему, или просто разворачивался и уходил. На спросившего тогда все смотрели с немым осуждением: и дураку ясно, какой бестактностью было лезть с такими вопросами к Коню, который только дурнел с годами. URL записи
@темы:
дом, в котором возможно всё,
фанфикшн
-
-
29.07.2012 в 00:22По дому еще и пейринги бывают.....
Пока читал, в голову бы не пришло пейринги составлять, а оно вот как бывает.
Прочитал только О тех, кого приручили. Цепляет. Красиво написано, и читать приятно. Остальные прочитаю когда время будет. И коммент оставлю тогда же)
-
-
29.07.2012 в 13:26Спасибо за отзыв
И радостно, что ты тоже курил Дом
-
-
29.07.2012 в 14:16Я дом вкурил еще года полтора назад.
А из всех пейрингов я там только несколько гетных увидел. И то те, которые явно показали.
Я вообще слэша не вижу.
-
-
29.07.2012 в 14:35А гет мне показался таким притянутым за уши - не считая Лорда/Рыжей.
-
-
29.07.2012 в 15:09Ну еще Смерть/Рыжая. В общем только те, которые явно в самой книге прослеживаются.
А первый фанфик по дому я вообще у тебя тут прочитал)) Я избегаю читать по фандомам, которые меня зацепили
-
-
29.07.2012 в 15:27А ревность Рыжего я скорее как братскую воспринимаю. Какой-то он слишком неотмирный для пэйрингов х)
Мне прямо лестно, что ты рискнул ради меня