В субботу мы отлично отметили День Лицея игробалом про литературный салон. Пребываю в восхищении, поскольку, на мой взгляд, высшая цель была достигнута: показать, что отечественный литературный процесс - это не скучные страницы в учебнике, а живые люди с их идеями, мнениями, взглядами, и эти люди могли занудствовать и шутить, дружить и соперничать. Так круто, что некоторые игроки писали стихи специально для этой игры! Я-то всего лишь выписал пару ранних стихов Дельвига покороче - утром перед игрой, - а на игре мне не хватило времени даже эпиграмму какую черкнуть: настолько насыщенной она была. Танцы сменялись диспутами, чтениями, играми, те - снова танцами, - а ведь Дельвиг ещё пропускал вальсы и мазурку. Если бы не пропускал - успел бы и того меньше. Очень хочется большую игру про Лицей. И раньше хотелось, но теперь особенно
Для краткой справки: Евдокию Голицыну называли княгиней ночи (princesse Nocturne), поскольку когда-то гадалка Ленорман нагадала ей смерть ночью во сне, и княгиня решила обмануть судьбу и спать днём, а по ночам бодрствовать. В её салоне принимали не раньше десяти вечера, и обычно гости собирались к полуночи и расходились к утру. Во вводной я обнаружил Дельвига членом "Арзамаса" ("Арзамасского общества безвестных людей") - подтверждений тому я нигде не находил, но, в конце концов, Дельвиг более чем мог там быть. Когда Шаховской написал комедию "Урок кокеткам, или Липецкие воды", где вывел Жуковского в образе незадачливого поэта Фиалкина, - друзья и сторонники Жуковского создали "Арзамас" как шуточный кружок, взяли себе прозвища из баллад Жуковского (сам Жуковский был Светланой, Тургенев - Старушкой) и ответили кругу Шаховского и Шишкова множеством эпиграмм. А Дельвиг немало восхищался Жуковским (его ранняя баллада "Поляк" - явственное подражание Жуковскому), - и вводная выдала ему арзамасское прозвище Мишка.
А главная ачивка Дельвига за игру выглядит примерно так:
Дельвиг: Мне нельзя ссориться с Шишковым. Мне хочется перевестись на службу в Литературную Академию, где он президент, а ещё мне нравится его племянница.
Также Дельвиг: *Сних#я наезжает на Шишкова, не разобравшись в ситуации, дабы заступиться за сестру Пушкина*
Просчитался, но где...(тм)
Субботним утром (потому как кто же будет собираться заранее?) я обнаружил, что по-прежнему не могу найти в бардаке свои белые перчатки (что начинает меня тревожить - неужто я их посеял, как и маску на Альконне?), и свой белый шейный платок я также не нашёл. ДоигровоеК счастью, перчатками меня выручила Любелия, а платком - Рия. И буквально в последний момент перед выходом я вспомнил, что вообще-то танцевать собираюсь, и пересобрал весь рюкзак, чтобы заменить мокасины на танцевальные тапки. Вышел из дома поздновато, а ехать было полтора часа...
Есть у меня смутное ощущение, что я в ДК Северный когда-то уже был. Только теперь на этом "крайнем Севере" Москвы, на одной широте с Долгопрудным, есть метро Физтех, от которого автобусом-экспрессом доезжаешь до самого парка. Короткая аллея - и перед тобой здание ДК в стиле сталинского ампира, сходу настраивающее на нужный лад и идеально подходящее для балов XIX века. Очень просторно и, судя по взносу, весьма бюджетно.
Моей проблемой было то, что у меня всегда найдутся мундиры на девятнашку, а вот с гражданским как-то не задалось. До игры у меня так и не дошли руки попросить Птаху сфотографировать мой лиловый фрак, в котором раньше играл только Диориль ап Лианнан, что какбэ отражает, - и спросить мастеров, не слишком он лиловый и не стоит ли мне одолжить у кого-нибудь другой фрак. Но раз не дошли руки до фото - то и одолжить я точно бы не успел. В итоге я привёз фрак, спросил о нём Майрет на месте, и вердикт был таков: фрак, конечно, лиловый, но сойдёт. Но как же жарко танцевать в трёх слоях! Тяжко быть кавалером, дамой куда как легче
Также по вводной Дельвиг с Кюхельбекером решили, что ведущиеся в салоне Голицыной разговоры - не только о литературе, но и о необходимости государственных преобразований - порой заходят слишком далеко, отчего сама Голицына может оказаться в опасности. И написали ей записку левой рукой: "Мадам Голицына, бывает, что в шторм гибнут все, кто оказался на корабле, а корабль разносит о скалы в щепки". Передали со слугой Дельвига, переодетым в господский костюм (исторически у Дельвига был слуга Никита, вводная назвала слугу Васькой). Я утром перед игрой написал свои варианты записки - левой рукой и правой. (Интересное, кстати, упражнение - писать левой рукой: надо будет ещё попрактиковаться.) Айса-Кюхельбекер писала свой вариант уже в столовой ДК перед игрой. Греча осмотрела все варианты и выбрала мой леворукий.
И слава Мэгги за фуршет, где был очень вкусный яблочный пирог, нарезанные соломкой морковка и огурцы, дольки яблок и богические имбирные печеньки!
Вместо-персонажный кратко-отчётБуквально сразу после парада к Дельвигу подошёл местный слуга Захар и передал письмо. С некоторым удивлением - кто бы мог ему писать с такой срочностью, чтобы не на квартиру, а в чужой салон? - Дельвиг развернул письмо и узрел лист А4, целиком исписанный красивым мелким почерком Начиналось письмо с многообещающего обращения "Мой неверный А.", а заканчивалось не способствующей разночтениям подписью "Настенька Ш." (сиречь та самая Анастасия Шишкова, которую я опять же не нашёл сходу в источниках, но которая вполне могла существовать). И игрок, и Дельвиг совокупно осознали, что если читать сие письмо медленно и вдумчиво, то хватит как раз до конца игры Я трижды начинал его читать бегло и по диагонали, пока что-нибудь не отвлекало, - и только на третьей попытке худо-бедно постиг его смысл.
Юная Настенька (согласно вводной - на 4-5 лет младше Дельвига, т.е. ей было лет 15-14) пеняла Дельвигу на то, что он не явился на свидание, и она напрасно его прождала, ускользнув от гувернантки. Дельвиг испытал сложную смесь восторга и паники. С одной стороны - он явственно ничего деве не обещал, она сама всё придумала (и сама обиделась). С другой - на такие яркие чувства хотелось ответить взаимностью. С третьей - жениться в свои 19 Дельвиг как-то не стремился, понимая, что первая девичья влюблённость угаснет столь же быстро, сколь вспыхнула. С четвёртой - ему также не хотелось компрометировать Настеньку и поощрять все эти побеги от гувернанток и прочие рискованные эскапады. Ааа, почему так сложно
Дельвиг не раз доставал и перечитывал это письмо, но на это никто внимания не обращал. Ответить на письмо следовало как можно скорее, пока дева с разбитым сердцем ещё чего-нибудь не учудила, - но добрую половину игры Дельвигу было решительно некогда этим заняться. Сперва хозяйка [Дикта] пригласила всех из бального зала в салон (сиречь столовую) и пожелала слушать стихи. Старшие поэты и дамы единодушно пропустили молодёжь вперёд, так что вскоре очередь дошла и до Дельвига. У него было припасено два стихотворения: весьма типичная для него "Застольная песня" (из гедонистических стихов в античном духе, с упоминанием Игеи - дочери Эскулапа - и Лиэя, это одно из имён Вакха) и довольно нетипичный для него любовный мадригал. Княгиня пожелала, чтобы он прочитал оба сразу. Дельвиг начал с Застольной (как раз все успели найти себе место за столами и наполнить кубки), продолжил мадригалом, который весьма похвалили.
Последним читал свою балладу "Алина и Альсим" Жуковский [Джилл]. Поскольку баллада была очень длинная, он пропускал некоторые эпизоды и кратко проговаривал, что в них происходит. По сюжету, Алину разлучили с её возлюбленным Альсимом и выдали замуж за генерала, но она всё не могла забыть своих прежних чувств. Муж старался её утешить, - но на фразе "Купца к ней вводит армянина Её супруг" аудитория покатилась со смеху, аки полк гусар. Потребовалось некоторое время, чтобы все отсмеялись и успокоились, включая самого Жуковского, прикрывающегося своим томиком. Однако, когда он продолжил, легче не стало: Алина узнала, что купец - это Альсим, решивший взглянуть на неё в последний раз и уйти умирать (и её "Удались" прозвучало как "Удавись")), - но тут вошёл её муж и застал её с (как он думал) армянином. Это вызвало новый взрыв смеха, особенно когда генерал "Им во грудь в одно мгновенье Вонзил кинжал". Знатоки холодного оружия не преминули сообщить Жуковскому, что невозможно убить двоих одним ударом кинжала - кинжал для этого слишком короткий, нужен меч или шпага. Но меч или шпага не влезали в ритм.
Пока Жуковский пытался объясниться перед дамами, что удар кинжала был не один, Дельвиг заметил, что в ритм вполне ложится клинок, который может быть любой длины, и спросил у Жуковского, с чем у него там кинжал рифмовался. Рифмой к кинжалу оказалось "В исступленье Он задрожал", что Дельвиг тут же предложил переделать в "Он изнемог" - и, соответственно, "Вонзил клинок". Жуковскому версия понравилась, и на этом все поспешили следом за хозяйкой обратно в зал, где вскоре должны были начаться танцы.
Пушкин [Ильдо] продемонстрировал Дельвигу полученную им эпиграмму. Почерк был незнаком (сиречь листок был напечатанным), и Пушкин задавался вопросом, как же на анонимную эпиграмму отвечать. Мне бы твои проблемы, Александр, - думал Дельвиг со своим любовным посланием в кармашке жилетки. Пушкин дал Дельвигу прочесть эпиграмму, - но всё, что тот успел уловить, это что в оной эпиграмме нарушен ритм. Поскольку в тот же миг подошла оперная прима Нимфадора Семёнова [Сирша], и Сашка у Дельвига эпиграмму отобрал и припрятал. Пришлось говорить, что это всё мальчишеские шалости не для женских глаз, - хотя в эпиграмме не было ничего особенно непристойного, и Дельвигу стало чутка неловко, что Пушкин показал записку ему, а даме показывать отказывался. К тому же Нимфадора проявила настойчивость и предложила Пушкину показать записку сестре, а сестра покажет ей. Но Пушкину удалось заговорить зубы прекрасной Нимфадоре, рассказав, как она была хороша в последнем выступлении (и, толкнув Дельвига локтем в бок, напомнил, что тот тоже ходил с ним в оперу), и во взаимодействии с партнёром. Дельвиг охотно подхватил, что сольные номера были и того лучше, и потому совершенно необходим бенефис. Сошлись на том, что поклонникам следует сообща обратиться к дирекции театра и об этом бенефисе попросить.
Затем объявили КД Добрая дружба, и Дельвиг нагло подсуетился Нимфадору пригласить, - благо танец несложный и приятный. За ним танцы пошли сплошняком: станцевали кадриль Девятая булавка, куда я пригласил Анну Бунину [Лиара] и успел и потанцевать с разными дамами, и чуть передохнуть, побыв в качестве булавки, - и тут же станцевали Мышь, куда я пригласил актрису Екатерину Семёнову [Кэти]. Отлично всё прошли, мне только нужно не забывать вставать от дамы с правильной стороны А после всех вновь пригласили в салон, и княгиня напомнила Шишкову [Векша], что он собирался читать недавно обретённое "Слово о Полку Игореве". Все оживились: неужели будет читать с начала, с "Не лѣпо ли ны бяшетъ, братіе"? Но нет: Шишков предложил одной из дам прочесть "Плач Ярославны". Получилось, конечно, с запинками, за неимением привычки. Тут же заспорили о том, нужно ли это переводить на современный русский язык.
Фёдор Глинка [Эри] зачитал примеры того, как нелепо будет звучать рассказ о войске Мамая, если использовать современные армейские термины, тогда как всё то же самое можно выразить нормальным русским языком. Это было забавно, но Дельвиг вовсе не воспринял это как аргумент в пользу того, что заимствованные слова не нужны: описывать современные военные действия в тех же выражениях, что и Мамая, будет точно так же нелепо. (И так и хотелось добавить, что на реальном поле боя никакие термины не звучат, там для краткости русским матом выражаются.)) Так что Глинка привёл примеры уместности и неуместности, и это действует в обе стороны. Тут впору подумать, что Дельвиг сливает конфликт между карамзинистами и шишковистами, - но, как ни крути (хотя истинным синтезом, конечно, явится Пушкин), Дельвиг вдохновлялся и народным творчеством (просто перекладывал оное, как сентименталисты, высоким штилем), и иностранной поэзией, в особенности немецкой (и считал необходимым её переводить, и самим писать по-русски).
- Почему же вы, утверждая, будто любите русский язык, называете его варварским? - вопрошал у оппонентов Шишков.
- Называть древний язык варварским не оскорбительно: это историческая данность, - заметил Дельвиг следом за француженкой Деборд-Вальмор [Сумирэ], сказавшей, что нынешний французский также вырос из некогда варварского. - У всякого языка было своё детство.
- Но человек, вырастая, становится более сложен. Почему же тогда современный язык становится проще и примитивнее, теряя такие прекрасные слова, как "незнаемое"?
(Векше браво за именно то слово из Слова, которое однажды воскреснет благодаря Маяковскому.))
- Напротив: ребёнку сложнее выполнять многие действия, поэтому он совершает лишние движения. Сперва он ползёт, затем учится ходить. Или, к примеру, ему сложно дотянуться до чего-то, что лежит высоко. А взрослому всё даётся проще.
Также в пользу лаконичности некоторых современных поэтических словарей Дельвиг привёл в пример художника, который может обладать широкой палитрой красок, но создать прекрасный пейзаж всего тремя из них. Диспут закончился только тем, что княгиня позвала всех в зал на вальсы, - и Дельвиг решил во время вальсов ответить-таки на письмо. Он попросил у Захара перо и бумагу и устроился прямо в салоне-столовой. Кто-то за спиной говорил, что "гения посетило вдохновение", - если бы они знали, чем "гению" приходится заниматься!..
В ответном письме Дельвиг постарался в изящных выражениях, но при этом кратко донести до Настеньки Шишковой, что он не смел и мечтать о её приглашении, однако этого приглашения не получил: должно быть, первая записка затерялась. А если бы получил - то ни в коем случае не пренебрёг бы возможностью встречи. И что он также не желал бы её компрометировать, поэтому надеется чаще видеть её на последующих балах и добиться расположения её родственников, - сие путь более трудный, зато честный и надёжный. Придя в зал, дабы передать Захару письмо, Дельвиг обнаружил, что пропустил не только вальсы: КД Свечи в темноте уже начался. Недолго думая, он предложил Вареньке Бутурлиной [Греча, которая была полуигротехнической танцмейстершей] встроиться в танец с головы сета. (Кажется, видел Кюхельбекера в качестве дамы.)) И танец был достаточно длинным, чтобы мы успели вдосталь потанцевать
После этого танца Жуковский возмущённо выговаривал Шишкову, что тот чуть было не провёл его как даму. Как нарочно, именно в этот момент в зале воцарилась тишина, и его реплику услышали все. Дельвиг склонен был считать, что если партнёр ошибся - то лучше подыграть, а не сопротивляться. Шишков также отнёсся к этому философски: главное, что танец не сломался.
Затем станцевали Прихоть лорда Байрона, куда Дельвиг пригласил саму Голицыну (давненько я не танцевал именно Байрона, но вспомнил в процессе). И объявили время на подготовление "живых картин". Примерно тогда же Сашка обрадовал Дельвига тем, что на того тоже написали (напечатали)) эпиграмму. Была она следующего содержания:
Сын лени вдохновенный,
Лети, мой "соловей"!
"Шесть лет" твои мгновенно
Промчались - хоть убей.
Поёшь не голосисто,
Не шествуешь в полку.
Прислуживать министру -
Что дрыхнуть на боку.
Дельвиг нашёл эпиграмму вполне удачной и милой и вовсе не рассердился: в конце концов, он и не испытывал никакого желания "шествовать в полку". Это Пушкин, представляя дамам опоздавшего на вечер Пущина [Фысь], завидовал тому, что тот - кавалерист и на коне. Тебе бы шашку да коня, и на Кавказ, - шутил Дельвиг, которому на коня совсем не хотелось. Эпиграмму он припрятал на память в тот же кармашек, что и любовное письмо. Вскоре на стульях и столах стали появляться эпиграммы на всех присутствующих - разной степени удачности. Пушкин считал, что это Шишков, - поскольку не было видно эпиграммы на самого Шишкова и на его друга Шаховского. Дельвиг же предполагал, что это вовсе может быть кто-то из дам, - а если бы он писал эпиграммы, то не стал бы оставлять таких подсказок и написал бы о себе и своих друзьях тоже.
Что до "живых картин", то мы в чатике Арзамаса заранее решили изобразить "Дмитрия Донского на Куликовом поле" Кипренского. Отрепетировали (приготовления слышал только Глинка): Дмитрием назначили Сашку, потому что у него была красная жилетка, его сестру Оленьку [Рия] попросили исполнить единственную на картине женскую фигуру, стоящую перед Дмитрием на коленях, а Василий Львович Пушкин [Любелия] стал старцем. После репетиции Дельвиг заметил, что забавно было бы изобразить какую-нибудь аллегорию Брейгеля и решать, кто будет орхидеей, кто морской свинкой, а кто казуаром... Жуковский подхватил, что ещё лучше - натюрморт Малых Голландцев, - и Дельвиг сказал, что хотел бы быть тыквой. А в натюрморт с цветами, продолжал Жуковский, можно было бы собрать дам сообразно цвету платья: кто в букете будет розой, а кто лилией... Дельвигу эта идея понравилась. Затем кто-то подхватил, что в голландском натюрморте хотел бы быть рыбой, - и "Хотел бы рыбой быть в голландской я картине" прозвучало как начало стиха. Можно было бы продолжить экспромт, да было некогда. (Килька плавает в томате, Ей в томате хорошо.))
Публика заняла места перед сценой, и первыми картину показывали шишковисты. Они вчетвером - и с тремя дамами - изобразили "Клятву Горациев" Давида, настолько очевидную, что её невозможно было не узнать. Дельвиг для приличия пару минут помолчал. Больше одного человека вслух помянули феанорингов Наконец, Дельвиг вежливо поинтересовался, неужели он один узнал "Клятву Горациев", - поскольку у клянущихся наверняка уже устали руки, протянутые к бутафорским мечам. Тогда Шишков предложил описать, в чём же клянутся Горации. Этого Дельвиг уже не помнил (и поди упомни этих Куриациев, с которыми Горациям предстояло сразиться), а помнил только, что художник популяризовал "римскую" клятву с вытянутой вперёд и вверх рукой, которая до него нигде не использовалась. Тогда шишковисты рассказали историю сами, но несколько запутались в женщинах: кому они сёстры, а кому невесты
Затем к сцене (на саму сцену заходить было нельзя, поэтому использовали ступени) вышли мы. Задрапировались цветными тряпочками, Василий Львович надел бороду. Картину долго не могли угадать, и Жуковский громко сказал, что у Дельвига (изображавшего персонажа, указывающего на Дмитрия вытянутой рукой) уже перст устал Наконец, "Дмитрия" всё-таки назвали, и никто уже не стал спрашивать, что происходит на картине; Дельвиг прокомментировал, что это Дмитрия после боя нашли раненым, хотя уже считали погибшим, и радуются, - но его едва ли кто-то услышал. Шутили, что арзамасцам и шишковистам следовало поменяться картинами, поскольку "Дмитрий" - картина из русской истории. Затем были ещё картины, а напоследок Шишков и Екатерина Семёнова разыграли сцену из "Ромео и Джульетты", в которой к Джульетте приходит отец Лоренцо и советует использовать снадобье, чтобы притвориться мёртвой и сбежать с Ромео. Он просит ничего не перепутать (Дельвиг голосом Каневского: конечно же, они всё перепутали)).
Это, конечно, был некоторый анахронизм: первые переводы сцен из "Ромео и Джульетты" появятся в России в 1838 году. Шишкову попеняли за непоследовательность: он ведь только что доказывал, что перевод - это лишняя дверь между оригиналом и читателем, при прохождении сквозь которую смыслы теряются, и следует всё читать в первоисточнике. Шишков отвечал, что согласился на это ради дамы, и вообще - утверждения о том, что он не любит всё иностранное, сильно преувеличены.
Вечер продолжался своим чередом. Дельвиг, в свою очередь, пенял Пушкину, что тот всё сидит в углу, что-то пишет, и сестру там же держит, поскольку ей приличествует находиться подле него. Впрочем, остальная лицейская компания также обычно находилась вокруг Сашки в том же углу. Сперва зашёл разговор о том, что Сашке-де безопаснее донимать свою сестру, нежели других дам, поскольку за других дам кто-нибудь может заступиться. Ошибкой было бы думать(тм), что за его сестру некому будет заступиться, - сказал Дельвиг, чем в первый раз заслужил благодарность Оленьки. В другой раз Шишков повальсировал с Оленькой в центре зала и проводил её обратно; Дельвиг встретил его вполне доброжелательной улыбкой:
- Вы нынче даёте уроки танцев, господин Шишков?
Однако Шишков ответил в том духе, что это был не урок, а он просто счёл нужным поправить некоторые ошибки. Видя, что Оленька смущена, Дельвиг возразил:
- Ошибки простительны, ведь все мы когда-то учились, а не родились с умением танцевать. Мне самому понадобилось много уроков и детских балов, чтобы чему-то научиться.
Так он заслужил благодарность Оленьки во второй раз, - но Шишков упёрся, как бревно в полёте:
- Вот именно! Неужели у госпожи Пушкиной не было домашних учителей, детских балов?..
- Мои учителя в этом не виноваты. Я не хочу, чтобы из-за меня одной думали дурно о моей семье, - сказала Оленька. - Дело в том, что я недавно повредила ногу и потому неуклюжа.
- Вы не обязаны оправдываться, - заверил её Дельвиг. - И вообще, если пара ошиблась в танце - в этом всегда виноват кавалер!..
Но последнюю фразу он уже прокричал ей в спину, потому что Оленька выбежала из зала. И весьма резво убежала на верхнюю галерею. Преследовать её Дельвиг счёл моветоном: для него оставаться с ней наедине было бы компрометирующе, а вот Шишков мог бы - он ей в дедушки годится.
- Ну вот, извиняйтесь теперь перед дамой, - констатировал Дельвиг, когда они с Шишковым оба вышли из зала и проводили её взглядами.
- Я ни в чём не должен извиняться, я говорил с ней вежливо.
- Я верю, что вы были вежливы, - и всё же считаю, что юношество следует не только критиковать, но и поощрять.
- А вы, я смотрю, любите ухаживать за дамами?.. - тут Дельвиг понял, что Шишков, похоже, в курсе увлечения племянницы.
- Я делаю это вовсе не ради ухаживания, а ради справедливости, как поступил бы любой мужчина, и ради дружбы, - ответил Дельвиг.
К чести Шишкова, он за Оленькой всё-таки пошёл, и некоторое время спустя они вернулись вместе. Конфликт казался улаженным. Но Дельвиг всё-таки обратился к другу Пушкину за советом:
- С одной стороны, я хочу поступить на службу в Академию, но Шишков же меня не возьмёт. С другой стороны, мне нравится его племянница. С третьей стороны, она ещё юна и успеет сотню раз меня разлюбить. С четвёртой стороны, её дядя всё равно видеть меня не пожелает...
- А ты с ней говорил? - резонно спросил Пушкин.
- Эпистолярно.
- В смысле?..
- Мы переписываемся.
- А с Шишковым? Может, он, раз сыграл такую сцену из пьесы, и сам хочет стать заботливым опекуном?
- И устроить счастье своей племянницы?.. Но подозреваю, что я в его глазах - скорее тот Парис, который хуже медведя.
Сашка всё равно считал, что нужно поговорить с Шишковым по принципу "Не попробуешь - не узнаешь", - но Дельвиг этого уже не успел: продолжились чтения в салоне. Василий Львович также решил привести два примера. Сперва он хорошо поставленным, как у пономаря, голосом (и где только выучился)) прочитал нараспев псалом. Затем - прочёл стихотворение Державина "Властителям и судиям" (основанное на этом 81-м псалме из Псалтири царя Давида). И снова Дельвиг не смог воспринять это как аргумент к необходимости перевода: ведь это два совершенно разных стиха - и по их функциям и целям, и по их настроению! Псалом настраивает на молитвенный лад - и люди воцерковлённые и без перевода понимают его содержание. А ода Державина - будоражит, обвиняет, предрекает падение царям. Воспринимается как гражданская лирика, и вообще-то довольно смелая и опасная. Хоть и обращается к Богу, - но ой не о Боге думаешь, когда это слышишь!..
Шишков справедливо поинтересовался: это что же, теперь Библию переводить, как протестанты-лютеране?.. Но Василий Львович уже закусил удила и подтвердил: да, переводить! Вы же понимаете, продолжал Шишков, к чему это может привести: к отмене исповеди и прочих таинств, к отмене икон?.. Дельвиг попытался было выступить примирительным буфером, что перевод ещё не означает таких последствий, - и что уместность по-прежнему работает в обе стороны: мы не будем молиться языком Державина, как не будем и писать светские стихи церковнославянским языком. Но точку в дискуссии поставил Фаддей Булгарин [Кервен] - очень в своём духе и очень доходчиво: напомнив, что привести это может прежде всего в Сибирь. (Пройдёт время - и Шишков добьётся закрытия библейских обществ, изъятия и уничтожения их книг, из-за чего будет остановлен перевод Библии на русский язык. При этом Шишков, на которого огромное влияние оказала православная литература, был женат сперва на лютеранке, затем на католичке - и оба раза явно по любви, выбирая женщин умных и независимых, с которыми ему было взаимно интересно.)
Также Шаховской [Гризка] вместе с Зинаидой Волконской [Джулс] прочитал по ролям эпизод из своей новой комедии, совместной с Грибоедовым, - "Своя семья, или Замужняя невеста". Нежно люблю Шаховского, и эпизод был выбран удачный - очень смешной и живой. Оказалось, что играть в комедии сложнее, нежели её писать После чтения Жуковский тут же докопался с вопросом, в чём же мораль комедии: ведь в "Уроке кокеткам" высмеивалось лицемерие оных кокеток, тогда как здесь, в "Невесте", героиня притворяется дурочкой, и она при этом умница. Дельвигу остро хотелось утащить Жуковского в сторонку и рассказать, что герой комедии не только не обязан быть идеальным образцом для подражания, но зачастую и является плутом, как испанский пикаро. А Шаховской намекнул, что хоть в новой комедии пока нет персонажа-поэта, он может в ней и появиться...
А стихотворная строчка про рыбу в голландской картине дала основу для игры в буриме - хотя кто-то написал слово "голландский" с пятью ошибками, и получилось, скорее, "галатский". Дельвиг тоже поучаствовал и добавил свою строчку, хотя ему так никто и не объяснил толком правила игры. Затем в салоне зачитали получившееся стихотворение целиком. А Нимфадора в зале исполнила арию (сиречь Сирша под фонограмму, но вышло всё равно красиво).
В последнем танцевальном отделении Дельвиг станцевал только Галоп Гибсона, куда снова утащил Нимфадору. Бегать вокруг дам с правильной стороны тоже надо будет навостриться, но в остальном - простой и приятный танец Также Дельвиг сообщил Пушкину, что его догадка великого сыщика не оправдалась: эпиграмма на Шишкова появилась среди прочих (а Шишков её так и не прочитал, - но Дельвиг не собирался никому носить чужие эпиграммы, носить можно только свои)).
- Кто же это тогда может быть, Глинка?.. - недоумевал Сашка. - Но на него не похоже.
Под конец вечера состоялся разговор о том, почему Арзамас - тайное общество, если о нём знают все. Или же оно тайное от Кюхельбекера, которого в него ещё не приняли?.. Но Жуковский и Василий Львович пообещали принять и Кюхельбекера.
- Бедный Кюхельбекер! Ему пора посочувствовать? - поинтересовался Шаховской.
- Ему понравится, - заверил его Дельвиг.
- Но он же не будет знать, куда он вступает!
- Конечно, мы дадим ему сперва посмотреть.
- Одним глазком?..
- Одним глазком.
Это привлекло внимание Голицыной, спросившей, о каком тайном обществе речь. Дельвиг поспешил её успокоить, что это шутка об их литературном кружке, - и ничуть не погрешил против истины: Арзамас действительно никогда не считался "тайным обществом". Впрочем, похоже, их с Кюхельбекером записка достигла цели А всё-таки жаль, что не было разговоров о судьбах родины. Уж Глинка-то мог бы!..
И напоследок Жуковский и Шишков вновь поспорили о переводах. В тайминге игры Жуковский ещё не представил свой перевод "Слова о полку Игореве", - но если бы Шишков уже не начал придираться к этому переводу на игре, не получилось бы прекрасной взаимности "Дались вам эти мокроступы! - Далось вам это седло!". С "мокроступами" всё ясно: так Шишков предлагал называть калоши (берегите корни русского языка, ага)), и ему это все припоминали. А седло - из фразы перевода Жуковского, где князь Игорь, попав в плен, "Пересел из златого седла в седло отрока". Шишков утверждал, что Игорь в плену стал рабом, а не юношей. А Дельвига такой перевод вполне устраивал: отрок - значит младший по статусу, оруженосец, слуга. Никто менее въедливый об "отрока" не споткнётся. В конце концов Шишкова спросили, почему же он носит современный фрак, а не кафтан ("кафрак", пошутил Дельвиг). Ведь язык, как и одежда, по мере развития становится удобнее.
- А лапти не царапают паркет, - добавил Дельвиг.
- Лапти и сейчас носят крестьяне, а знатные люди и раньше носили сапоги, - с самым серьёзным видом сообщил Шишков, как если бы кто-то мог этого не знать.
- Я иронизирую, - нежно пояснил ему Дельвиг.
Сошлись на том, что язык так же может входить в моду и выходить из моды, как и одежда, - и, быть может, однажды вновь войдут в моду кокошники, расшитые бисером. (К слову, всё та же Голицына, пока жила в Париже, всячески демонстрировала свой патриотизм и являлась на балы как раз в сарафане и кокошнике. А в Петербурге это было уже не актуально - там и так костюмированные балы время от времени проводятся.))
Уже после того, как хозяйка объявила, что пора расходиться, Пушкин пристал к Грибоедову [Майрет], требуя признаться, что это он писал эпиграммы. Грибоедов спокойно заметил, что он написал бы лучше, с чем Дельвиг был всецело согласен (хотя стиль и качество эпиграмм были разными, так что Дельвиг начинал подозревать, что авторов больше одного). Пушкина пришлось едва не оттаскивать от Грибоедова, говоря, что тайна эпиграмм пока останется нераскрытой. Станцевали последний вальс, - и наблюдающие говорили, что Голицына уже третий танец танцует с Глинкой. Но она - хозяйка, и в её доме - её правила, так что если для неё это не предосудительно, - значит, так и есть.
Немного итогов и благодарностейПосле игры я спросил Майрет, насколько подлинным было письмо от Настеньки, или это был чей-то розыгрыш. Письмо оказалось настоящим Что ж, вполне могу представить себе такую AU, в которой Дельвиг наныл себе место не в Библиотеке, а в Академии (к чести Шишкова, он принял на службу в Академию немалое число арзамасцев, несмотря на идейные разногласия), и женился на племяннице Шишкова. Немного жаль, конечно, что Настеньки не было на игре, - но между танцами и чтениями успеть ещё и поиграть в личку было бы нереально. Так что я поиграл в личку эпистолярно, спасибо мастерам за это И, конечно, спасибо им за атмосферную игру, за полные и интересные материалы к ней, позволившие въехать в контекст даже тем, кто был не в теме, и за чёткую организацию!
И спасибо соигрокам. Спасибо Ильдо за Сашку Пушкина, который путал нас с Пущиным и Кюхельбекером между собой Впрочем, на большой игре по Лицею, на которую я очень надеюсь, я готов уступить Дельвига, если за мной придержат-таки Вольховского. Спасибо всем лицеистам - и всему старшему поколению арзамассцев и шишковистов. Спасибо Майрет за Грибоедова - по игре мы толком не пересекались, но я очень люблю Грибоедова и всячески любовался таким попаданием в образ на 200%. Господин Шутовской также был блистателен, - и спасибо Гризке и Лиаре, что не поленились сочинить все эти эпиграммы на всех присутствующих (не знаю, чьего авторства конкретно эпиграмма на Дельвига, но знание предмета подкупает)). Спасибо прекрасным дамам - за то, что были не только прекрасными, но и канонично умными и талантливыми. За то, что танцевали, обсуждали, модерировали дискуссии и остужали горячие головы спорщиков.
Выметаться из ДК пришлось быстро. Я спас остатки имбирных печенек, а огурцы и немного моркови мы с Мэгги попилили пополам, чтобы принести гостинцы крысам. Собравшись, небольшой толпой пошли на автобус. И только дома я обнаружил у себя на левой ноге, с противоположной от многострадального сустава стороны, эпический ушиб всего Дельвига, сиречь почерневший, припухший синяк. И ведь никто Дельвига не бил!.. В понедельник выяснилось, что у Векши сломалась трость, хотя Шишков ею также никого не бил. Очень загадочно
А скоро я про пятничную игру расскажу
Для краткой справки: Евдокию Голицыну называли княгиней ночи (princesse Nocturne), поскольку когда-то гадалка Ленорман нагадала ей смерть ночью во сне, и княгиня решила обмануть судьбу и спать днём, а по ночам бодрствовать. В её салоне принимали не раньше десяти вечера, и обычно гости собирались к полуночи и расходились к утру. Во вводной я обнаружил Дельвига членом "Арзамаса" ("Арзамасского общества безвестных людей") - подтверждений тому я нигде не находил, но, в конце концов, Дельвиг более чем мог там быть. Когда Шаховской написал комедию "Урок кокеткам, или Липецкие воды", где вывел Жуковского в образе незадачливого поэта Фиалкина, - друзья и сторонники Жуковского создали "Арзамас" как шуточный кружок, взяли себе прозвища из баллад Жуковского (сам Жуковский был Светланой, Тургенев - Старушкой) и ответили кругу Шаховского и Шишкова множеством эпиграмм. А Дельвиг немало восхищался Жуковским (его ранняя баллада "Поляк" - явственное подражание Жуковскому), - и вводная выдала ему арзамасское прозвище Мишка.
А главная ачивка Дельвига за игру выглядит примерно так:
Дельвиг: Мне нельзя ссориться с Шишковым. Мне хочется перевестись на службу в Литературную Академию, где он президент, а ещё мне нравится его племянница.
Также Дельвиг: *Сних#я наезжает на Шишкова, не разобравшись в ситуации, дабы заступиться за сестру Пушкина*
Просчитался, но где...(тм)
Субботним утром (потому как кто же будет собираться заранее?) я обнаружил, что по-прежнему не могу найти в бардаке свои белые перчатки (что начинает меня тревожить - неужто я их посеял, как и маску на Альконне?), и свой белый шейный платок я также не нашёл. ДоигровоеК счастью, перчатками меня выручила Любелия, а платком - Рия. И буквально в последний момент перед выходом я вспомнил, что вообще-то танцевать собираюсь, и пересобрал весь рюкзак, чтобы заменить мокасины на танцевальные тапки. Вышел из дома поздновато, а ехать было полтора часа...
Есть у меня смутное ощущение, что я в ДК Северный когда-то уже был. Только теперь на этом "крайнем Севере" Москвы, на одной широте с Долгопрудным, есть метро Физтех, от которого автобусом-экспрессом доезжаешь до самого парка. Короткая аллея - и перед тобой здание ДК в стиле сталинского ампира, сходу настраивающее на нужный лад и идеально подходящее для балов XIX века. Очень просторно и, судя по взносу, весьма бюджетно.
Моей проблемой было то, что у меня всегда найдутся мундиры на девятнашку, а вот с гражданским как-то не задалось. До игры у меня так и не дошли руки попросить Птаху сфотографировать мой лиловый фрак, в котором раньше играл только Диориль ап Лианнан, что какбэ отражает, - и спросить мастеров, не слишком он лиловый и не стоит ли мне одолжить у кого-нибудь другой фрак. Но раз не дошли руки до фото - то и одолжить я точно бы не успел. В итоге я привёз фрак, спросил о нём Майрет на месте, и вердикт был таков: фрак, конечно, лиловый, но сойдёт. Но как же жарко танцевать в трёх слоях! Тяжко быть кавалером, дамой куда как легче
Также по вводной Дельвиг с Кюхельбекером решили, что ведущиеся в салоне Голицыной разговоры - не только о литературе, но и о необходимости государственных преобразований - порой заходят слишком далеко, отчего сама Голицына может оказаться в опасности. И написали ей записку левой рукой: "Мадам Голицына, бывает, что в шторм гибнут все, кто оказался на корабле, а корабль разносит о скалы в щепки". Передали со слугой Дельвига, переодетым в господский костюм (исторически у Дельвига был слуга Никита, вводная назвала слугу Васькой). Я утром перед игрой написал свои варианты записки - левой рукой и правой. (Интересное, кстати, упражнение - писать левой рукой: надо будет ещё попрактиковаться.) Айса-Кюхельбекер писала свой вариант уже в столовой ДК перед игрой. Греча осмотрела все варианты и выбрала мой леворукий.
И слава Мэгги за фуршет, где был очень вкусный яблочный пирог, нарезанные соломкой морковка и огурцы, дольки яблок и богические имбирные печеньки!
Вместо-персонажный кратко-отчётБуквально сразу после парада к Дельвигу подошёл местный слуга Захар и передал письмо. С некоторым удивлением - кто бы мог ему писать с такой срочностью, чтобы не на квартиру, а в чужой салон? - Дельвиг развернул письмо и узрел лист А4, целиком исписанный красивым мелким почерком Начиналось письмо с многообещающего обращения "Мой неверный А.", а заканчивалось не способствующей разночтениям подписью "Настенька Ш." (сиречь та самая Анастасия Шишкова, которую я опять же не нашёл сходу в источниках, но которая вполне могла существовать). И игрок, и Дельвиг совокупно осознали, что если читать сие письмо медленно и вдумчиво, то хватит как раз до конца игры Я трижды начинал его читать бегло и по диагонали, пока что-нибудь не отвлекало, - и только на третьей попытке худо-бедно постиг его смысл.
Юная Настенька (согласно вводной - на 4-5 лет младше Дельвига, т.е. ей было лет 15-14) пеняла Дельвигу на то, что он не явился на свидание, и она напрасно его прождала, ускользнув от гувернантки. Дельвиг испытал сложную смесь восторга и паники. С одной стороны - он явственно ничего деве не обещал, она сама всё придумала (и сама обиделась). С другой - на такие яркие чувства хотелось ответить взаимностью. С третьей - жениться в свои 19 Дельвиг как-то не стремился, понимая, что первая девичья влюблённость угаснет столь же быстро, сколь вспыхнула. С четвёртой - ему также не хотелось компрометировать Настеньку и поощрять все эти побеги от гувернанток и прочие рискованные эскапады. Ааа, почему так сложно
Дельвиг не раз доставал и перечитывал это письмо, но на это никто внимания не обращал. Ответить на письмо следовало как можно скорее, пока дева с разбитым сердцем ещё чего-нибудь не учудила, - но добрую половину игры Дельвигу было решительно некогда этим заняться. Сперва хозяйка [Дикта] пригласила всех из бального зала в салон (сиречь столовую) и пожелала слушать стихи. Старшие поэты и дамы единодушно пропустили молодёжь вперёд, так что вскоре очередь дошла и до Дельвига. У него было припасено два стихотворения: весьма типичная для него "Застольная песня" (из гедонистических стихов в античном духе, с упоминанием Игеи - дочери Эскулапа - и Лиэя, это одно из имён Вакха) и довольно нетипичный для него любовный мадригал. Княгиня пожелала, чтобы он прочитал оба сразу. Дельвиг начал с Застольной (как раз все успели найти себе место за столами и наполнить кубки), продолжил мадригалом, который весьма похвалили.
Последним читал свою балладу "Алина и Альсим" Жуковский [Джилл]. Поскольку баллада была очень длинная, он пропускал некоторые эпизоды и кратко проговаривал, что в них происходит. По сюжету, Алину разлучили с её возлюбленным Альсимом и выдали замуж за генерала, но она всё не могла забыть своих прежних чувств. Муж старался её утешить, - но на фразе "Купца к ней вводит армянина Её супруг" аудитория покатилась со смеху, аки полк гусар. Потребовалось некоторое время, чтобы все отсмеялись и успокоились, включая самого Жуковского, прикрывающегося своим томиком. Однако, когда он продолжил, легче не стало: Алина узнала, что купец - это Альсим, решивший взглянуть на неё в последний раз и уйти умирать (и её "Удались" прозвучало как "Удавись")), - но тут вошёл её муж и застал её с (как он думал) армянином. Это вызвало новый взрыв смеха, особенно когда генерал "Им во грудь в одно мгновенье Вонзил кинжал". Знатоки холодного оружия не преминули сообщить Жуковскому, что невозможно убить двоих одним ударом кинжала - кинжал для этого слишком короткий, нужен меч или шпага. Но меч или шпага не влезали в ритм.
Пока Жуковский пытался объясниться перед дамами, что удар кинжала был не один, Дельвиг заметил, что в ритм вполне ложится клинок, который может быть любой длины, и спросил у Жуковского, с чем у него там кинжал рифмовался. Рифмой к кинжалу оказалось "В исступленье Он задрожал", что Дельвиг тут же предложил переделать в "Он изнемог" - и, соответственно, "Вонзил клинок". Жуковскому версия понравилась, и на этом все поспешили следом за хозяйкой обратно в зал, где вскоре должны были начаться танцы.
Пушкин [Ильдо] продемонстрировал Дельвигу полученную им эпиграмму. Почерк был незнаком (сиречь листок был напечатанным), и Пушкин задавался вопросом, как же на анонимную эпиграмму отвечать. Мне бы твои проблемы, Александр, - думал Дельвиг со своим любовным посланием в кармашке жилетки. Пушкин дал Дельвигу прочесть эпиграмму, - но всё, что тот успел уловить, это что в оной эпиграмме нарушен ритм. Поскольку в тот же миг подошла оперная прима Нимфадора Семёнова [Сирша], и Сашка у Дельвига эпиграмму отобрал и припрятал. Пришлось говорить, что это всё мальчишеские шалости не для женских глаз, - хотя в эпиграмме не было ничего особенно непристойного, и Дельвигу стало чутка неловко, что Пушкин показал записку ему, а даме показывать отказывался. К тому же Нимфадора проявила настойчивость и предложила Пушкину показать записку сестре, а сестра покажет ей. Но Пушкину удалось заговорить зубы прекрасной Нимфадоре, рассказав, как она была хороша в последнем выступлении (и, толкнув Дельвига локтем в бок, напомнил, что тот тоже ходил с ним в оперу), и во взаимодействии с партнёром. Дельвиг охотно подхватил, что сольные номера были и того лучше, и потому совершенно необходим бенефис. Сошлись на том, что поклонникам следует сообща обратиться к дирекции театра и об этом бенефисе попросить.
Затем объявили КД Добрая дружба, и Дельвиг нагло подсуетился Нимфадору пригласить, - благо танец несложный и приятный. За ним танцы пошли сплошняком: станцевали кадриль Девятая булавка, куда я пригласил Анну Бунину [Лиара] и успел и потанцевать с разными дамами, и чуть передохнуть, побыв в качестве булавки, - и тут же станцевали Мышь, куда я пригласил актрису Екатерину Семёнову [Кэти]. Отлично всё прошли, мне только нужно не забывать вставать от дамы с правильной стороны А после всех вновь пригласили в салон, и княгиня напомнила Шишкову [Векша], что он собирался читать недавно обретённое "Слово о Полку Игореве". Все оживились: неужели будет читать с начала, с "Не лѣпо ли ны бяшетъ, братіе"? Но нет: Шишков предложил одной из дам прочесть "Плач Ярославны". Получилось, конечно, с запинками, за неимением привычки. Тут же заспорили о том, нужно ли это переводить на современный русский язык.
Фёдор Глинка [Эри] зачитал примеры того, как нелепо будет звучать рассказ о войске Мамая, если использовать современные армейские термины, тогда как всё то же самое можно выразить нормальным русским языком. Это было забавно, но Дельвиг вовсе не воспринял это как аргумент в пользу того, что заимствованные слова не нужны: описывать современные военные действия в тех же выражениях, что и Мамая, будет точно так же нелепо. (И так и хотелось добавить, что на реальном поле боя никакие термины не звучат, там для краткости русским матом выражаются.)) Так что Глинка привёл примеры уместности и неуместности, и это действует в обе стороны. Тут впору подумать, что Дельвиг сливает конфликт между карамзинистами и шишковистами, - но, как ни крути (хотя истинным синтезом, конечно, явится Пушкин), Дельвиг вдохновлялся и народным творчеством (просто перекладывал оное, как сентименталисты, высоким штилем), и иностранной поэзией, в особенности немецкой (и считал необходимым её переводить, и самим писать по-русски).
- Почему же вы, утверждая, будто любите русский язык, называете его варварским? - вопрошал у оппонентов Шишков.
- Называть древний язык варварским не оскорбительно: это историческая данность, - заметил Дельвиг следом за француженкой Деборд-Вальмор [Сумирэ], сказавшей, что нынешний французский также вырос из некогда варварского. - У всякого языка было своё детство.
- Но человек, вырастая, становится более сложен. Почему же тогда современный язык становится проще и примитивнее, теряя такие прекрасные слова, как "незнаемое"?
(Векше браво за именно то слово из Слова, которое однажды воскреснет благодаря Маяковскому.))
- Напротив: ребёнку сложнее выполнять многие действия, поэтому он совершает лишние движения. Сперва он ползёт, затем учится ходить. Или, к примеру, ему сложно дотянуться до чего-то, что лежит высоко. А взрослому всё даётся проще.
Также в пользу лаконичности некоторых современных поэтических словарей Дельвиг привёл в пример художника, который может обладать широкой палитрой красок, но создать прекрасный пейзаж всего тремя из них. Диспут закончился только тем, что княгиня позвала всех в зал на вальсы, - и Дельвиг решил во время вальсов ответить-таки на письмо. Он попросил у Захара перо и бумагу и устроился прямо в салоне-столовой. Кто-то за спиной говорил, что "гения посетило вдохновение", - если бы они знали, чем "гению" приходится заниматься!..
В ответном письме Дельвиг постарался в изящных выражениях, но при этом кратко донести до Настеньки Шишковой, что он не смел и мечтать о её приглашении, однако этого приглашения не получил: должно быть, первая записка затерялась. А если бы получил - то ни в коем случае не пренебрёг бы возможностью встречи. И что он также не желал бы её компрометировать, поэтому надеется чаще видеть её на последующих балах и добиться расположения её родственников, - сие путь более трудный, зато честный и надёжный. Придя в зал, дабы передать Захару письмо, Дельвиг обнаружил, что пропустил не только вальсы: КД Свечи в темноте уже начался. Недолго думая, он предложил Вареньке Бутурлиной [Греча, которая была полуигротехнической танцмейстершей] встроиться в танец с головы сета. (Кажется, видел Кюхельбекера в качестве дамы.)) И танец был достаточно длинным, чтобы мы успели вдосталь потанцевать
После этого танца Жуковский возмущённо выговаривал Шишкову, что тот чуть было не провёл его как даму. Как нарочно, именно в этот момент в зале воцарилась тишина, и его реплику услышали все. Дельвиг склонен был считать, что если партнёр ошибся - то лучше подыграть, а не сопротивляться. Шишков также отнёсся к этому философски: главное, что танец не сломался.
Затем станцевали Прихоть лорда Байрона, куда Дельвиг пригласил саму Голицыну (давненько я не танцевал именно Байрона, но вспомнил в процессе). И объявили время на подготовление "живых картин". Примерно тогда же Сашка обрадовал Дельвига тем, что на того тоже написали (напечатали)) эпиграмму. Была она следующего содержания:
Сын лени вдохновенный,
Лети, мой "соловей"!
"Шесть лет" твои мгновенно
Промчались - хоть убей.
Поёшь не голосисто,
Не шествуешь в полку.
Прислуживать министру -
Что дрыхнуть на боку.
Дельвиг нашёл эпиграмму вполне удачной и милой и вовсе не рассердился: в конце концов, он и не испытывал никакого желания "шествовать в полку". Это Пушкин, представляя дамам опоздавшего на вечер Пущина [Фысь], завидовал тому, что тот - кавалерист и на коне. Тебе бы шашку да коня, и на Кавказ, - шутил Дельвиг, которому на коня совсем не хотелось. Эпиграмму он припрятал на память в тот же кармашек, что и любовное письмо. Вскоре на стульях и столах стали появляться эпиграммы на всех присутствующих - разной степени удачности. Пушкин считал, что это Шишков, - поскольку не было видно эпиграммы на самого Шишкова и на его друга Шаховского. Дельвиг же предполагал, что это вовсе может быть кто-то из дам, - а если бы он писал эпиграммы, то не стал бы оставлять таких подсказок и написал бы о себе и своих друзьях тоже.
Что до "живых картин", то мы в чатике Арзамаса заранее решили изобразить "Дмитрия Донского на Куликовом поле" Кипренского. Отрепетировали (приготовления слышал только Глинка): Дмитрием назначили Сашку, потому что у него была красная жилетка, его сестру Оленьку [Рия] попросили исполнить единственную на картине женскую фигуру, стоящую перед Дмитрием на коленях, а Василий Львович Пушкин [Любелия] стал старцем. После репетиции Дельвиг заметил, что забавно было бы изобразить какую-нибудь аллегорию Брейгеля и решать, кто будет орхидеей, кто морской свинкой, а кто казуаром... Жуковский подхватил, что ещё лучше - натюрморт Малых Голландцев, - и Дельвиг сказал, что хотел бы быть тыквой. А в натюрморт с цветами, продолжал Жуковский, можно было бы собрать дам сообразно цвету платья: кто в букете будет розой, а кто лилией... Дельвигу эта идея понравилась. Затем кто-то подхватил, что в голландском натюрморте хотел бы быть рыбой, - и "Хотел бы рыбой быть в голландской я картине" прозвучало как начало стиха. Можно было бы продолжить экспромт, да было некогда. (Килька плавает в томате, Ей в томате хорошо.))
Публика заняла места перед сценой, и первыми картину показывали шишковисты. Они вчетвером - и с тремя дамами - изобразили "Клятву Горациев" Давида, настолько очевидную, что её невозможно было не узнать. Дельвиг для приличия пару минут помолчал. Больше одного человека вслух помянули феанорингов Наконец, Дельвиг вежливо поинтересовался, неужели он один узнал "Клятву Горациев", - поскольку у клянущихся наверняка уже устали руки, протянутые к бутафорским мечам. Тогда Шишков предложил описать, в чём же клянутся Горации. Этого Дельвиг уже не помнил (и поди упомни этих Куриациев, с которыми Горациям предстояло сразиться), а помнил только, что художник популяризовал "римскую" клятву с вытянутой вперёд и вверх рукой, которая до него нигде не использовалась. Тогда шишковисты рассказали историю сами, но несколько запутались в женщинах: кому они сёстры, а кому невесты
Затем к сцене (на саму сцену заходить было нельзя, поэтому использовали ступени) вышли мы. Задрапировались цветными тряпочками, Василий Львович надел бороду. Картину долго не могли угадать, и Жуковский громко сказал, что у Дельвига (изображавшего персонажа, указывающего на Дмитрия вытянутой рукой) уже перст устал Наконец, "Дмитрия" всё-таки назвали, и никто уже не стал спрашивать, что происходит на картине; Дельвиг прокомментировал, что это Дмитрия после боя нашли раненым, хотя уже считали погибшим, и радуются, - но его едва ли кто-то услышал. Шутили, что арзамасцам и шишковистам следовало поменяться картинами, поскольку "Дмитрий" - картина из русской истории. Затем были ещё картины, а напоследок Шишков и Екатерина Семёнова разыграли сцену из "Ромео и Джульетты", в которой к Джульетте приходит отец Лоренцо и советует использовать снадобье, чтобы притвориться мёртвой и сбежать с Ромео. Он просит ничего не перепутать (Дельвиг голосом Каневского: конечно же, они всё перепутали)).
Это, конечно, был некоторый анахронизм: первые переводы сцен из "Ромео и Джульетты" появятся в России в 1838 году. Шишкову попеняли за непоследовательность: он ведь только что доказывал, что перевод - это лишняя дверь между оригиналом и читателем, при прохождении сквозь которую смыслы теряются, и следует всё читать в первоисточнике. Шишков отвечал, что согласился на это ради дамы, и вообще - утверждения о том, что он не любит всё иностранное, сильно преувеличены.
Вечер продолжался своим чередом. Дельвиг, в свою очередь, пенял Пушкину, что тот всё сидит в углу, что-то пишет, и сестру там же держит, поскольку ей приличествует находиться подле него. Впрочем, остальная лицейская компания также обычно находилась вокруг Сашки в том же углу. Сперва зашёл разговор о том, что Сашке-де безопаснее донимать свою сестру, нежели других дам, поскольку за других дам кто-нибудь может заступиться. Ошибкой было бы думать(тм), что за его сестру некому будет заступиться, - сказал Дельвиг, чем в первый раз заслужил благодарность Оленьки. В другой раз Шишков повальсировал с Оленькой в центре зала и проводил её обратно; Дельвиг встретил его вполне доброжелательной улыбкой:
- Вы нынче даёте уроки танцев, господин Шишков?
Однако Шишков ответил в том духе, что это был не урок, а он просто счёл нужным поправить некоторые ошибки. Видя, что Оленька смущена, Дельвиг возразил:
- Ошибки простительны, ведь все мы когда-то учились, а не родились с умением танцевать. Мне самому понадобилось много уроков и детских балов, чтобы чему-то научиться.
Так он заслужил благодарность Оленьки во второй раз, - но Шишков упёрся, как бревно в полёте:
- Вот именно! Неужели у госпожи Пушкиной не было домашних учителей, детских балов?..
- Мои учителя в этом не виноваты. Я не хочу, чтобы из-за меня одной думали дурно о моей семье, - сказала Оленька. - Дело в том, что я недавно повредила ногу и потому неуклюжа.
- Вы не обязаны оправдываться, - заверил её Дельвиг. - И вообще, если пара ошиблась в танце - в этом всегда виноват кавалер!..
Но последнюю фразу он уже прокричал ей в спину, потому что Оленька выбежала из зала. И весьма резво убежала на верхнюю галерею. Преследовать её Дельвиг счёл моветоном: для него оставаться с ней наедине было бы компрометирующе, а вот Шишков мог бы - он ей в дедушки годится.
- Ну вот, извиняйтесь теперь перед дамой, - констатировал Дельвиг, когда они с Шишковым оба вышли из зала и проводили её взглядами.
- Я ни в чём не должен извиняться, я говорил с ней вежливо.
- Я верю, что вы были вежливы, - и всё же считаю, что юношество следует не только критиковать, но и поощрять.
- А вы, я смотрю, любите ухаживать за дамами?.. - тут Дельвиг понял, что Шишков, похоже, в курсе увлечения племянницы.
- Я делаю это вовсе не ради ухаживания, а ради справедливости, как поступил бы любой мужчина, и ради дружбы, - ответил Дельвиг.
К чести Шишкова, он за Оленькой всё-таки пошёл, и некоторое время спустя они вернулись вместе. Конфликт казался улаженным. Но Дельвиг всё-таки обратился к другу Пушкину за советом:
- С одной стороны, я хочу поступить на службу в Академию, но Шишков же меня не возьмёт. С другой стороны, мне нравится его племянница. С третьей стороны, она ещё юна и успеет сотню раз меня разлюбить. С четвёртой стороны, её дядя всё равно видеть меня не пожелает...
- А ты с ней говорил? - резонно спросил Пушкин.
- Эпистолярно.
- В смысле?..
- Мы переписываемся.
- А с Шишковым? Может, он, раз сыграл такую сцену из пьесы, и сам хочет стать заботливым опекуном?
- И устроить счастье своей племянницы?.. Но подозреваю, что я в его глазах - скорее тот Парис, который хуже медведя.
Сашка всё равно считал, что нужно поговорить с Шишковым по принципу "Не попробуешь - не узнаешь", - но Дельвиг этого уже не успел: продолжились чтения в салоне. Василий Львович также решил привести два примера. Сперва он хорошо поставленным, как у пономаря, голосом (и где только выучился)) прочитал нараспев псалом. Затем - прочёл стихотворение Державина "Властителям и судиям" (основанное на этом 81-м псалме из Псалтири царя Давида). И снова Дельвиг не смог воспринять это как аргумент к необходимости перевода: ведь это два совершенно разных стиха - и по их функциям и целям, и по их настроению! Псалом настраивает на молитвенный лад - и люди воцерковлённые и без перевода понимают его содержание. А ода Державина - будоражит, обвиняет, предрекает падение царям. Воспринимается как гражданская лирика, и вообще-то довольно смелая и опасная. Хоть и обращается к Богу, - но ой не о Боге думаешь, когда это слышишь!..
Шишков справедливо поинтересовался: это что же, теперь Библию переводить, как протестанты-лютеране?.. Но Василий Львович уже закусил удила и подтвердил: да, переводить! Вы же понимаете, продолжал Шишков, к чему это может привести: к отмене исповеди и прочих таинств, к отмене икон?.. Дельвиг попытался было выступить примирительным буфером, что перевод ещё не означает таких последствий, - и что уместность по-прежнему работает в обе стороны: мы не будем молиться языком Державина, как не будем и писать светские стихи церковнославянским языком. Но точку в дискуссии поставил Фаддей Булгарин [Кервен] - очень в своём духе и очень доходчиво: напомнив, что привести это может прежде всего в Сибирь. (Пройдёт время - и Шишков добьётся закрытия библейских обществ, изъятия и уничтожения их книг, из-за чего будет остановлен перевод Библии на русский язык. При этом Шишков, на которого огромное влияние оказала православная литература, был женат сперва на лютеранке, затем на католичке - и оба раза явно по любви, выбирая женщин умных и независимых, с которыми ему было взаимно интересно.)
Также Шаховской [Гризка] вместе с Зинаидой Волконской [Джулс] прочитал по ролям эпизод из своей новой комедии, совместной с Грибоедовым, - "Своя семья, или Замужняя невеста". Нежно люблю Шаховского, и эпизод был выбран удачный - очень смешной и живой. Оказалось, что играть в комедии сложнее, нежели её писать После чтения Жуковский тут же докопался с вопросом, в чём же мораль комедии: ведь в "Уроке кокеткам" высмеивалось лицемерие оных кокеток, тогда как здесь, в "Невесте", героиня притворяется дурочкой, и она при этом умница. Дельвигу остро хотелось утащить Жуковского в сторонку и рассказать, что герой комедии не только не обязан быть идеальным образцом для подражания, но зачастую и является плутом, как испанский пикаро. А Шаховской намекнул, что хоть в новой комедии пока нет персонажа-поэта, он может в ней и появиться...
А стихотворная строчка про рыбу в голландской картине дала основу для игры в буриме - хотя кто-то написал слово "голландский" с пятью ошибками, и получилось, скорее, "галатский". Дельвиг тоже поучаствовал и добавил свою строчку, хотя ему так никто и не объяснил толком правила игры. Затем в салоне зачитали получившееся стихотворение целиком. А Нимфадора в зале исполнила арию (сиречь Сирша под фонограмму, но вышло всё равно красиво).
В последнем танцевальном отделении Дельвиг станцевал только Галоп Гибсона, куда снова утащил Нимфадору. Бегать вокруг дам с правильной стороны тоже надо будет навостриться, но в остальном - простой и приятный танец Также Дельвиг сообщил Пушкину, что его догадка великого сыщика не оправдалась: эпиграмма на Шишкова появилась среди прочих (а Шишков её так и не прочитал, - но Дельвиг не собирался никому носить чужие эпиграммы, носить можно только свои)).
- Кто же это тогда может быть, Глинка?.. - недоумевал Сашка. - Но на него не похоже.
Под конец вечера состоялся разговор о том, почему Арзамас - тайное общество, если о нём знают все. Или же оно тайное от Кюхельбекера, которого в него ещё не приняли?.. Но Жуковский и Василий Львович пообещали принять и Кюхельбекера.
- Бедный Кюхельбекер! Ему пора посочувствовать? - поинтересовался Шаховской.
- Ему понравится, - заверил его Дельвиг.
- Но он же не будет знать, куда он вступает!
- Конечно, мы дадим ему сперва посмотреть.
- Одним глазком?..
- Одним глазком.
Это привлекло внимание Голицыной, спросившей, о каком тайном обществе речь. Дельвиг поспешил её успокоить, что это шутка об их литературном кружке, - и ничуть не погрешил против истины: Арзамас действительно никогда не считался "тайным обществом". Впрочем, похоже, их с Кюхельбекером записка достигла цели А всё-таки жаль, что не было разговоров о судьбах родины. Уж Глинка-то мог бы!..
И напоследок Жуковский и Шишков вновь поспорили о переводах. В тайминге игры Жуковский ещё не представил свой перевод "Слова о полку Игореве", - но если бы Шишков уже не начал придираться к этому переводу на игре, не получилось бы прекрасной взаимности "Дались вам эти мокроступы! - Далось вам это седло!". С "мокроступами" всё ясно: так Шишков предлагал называть калоши (берегите корни русского языка, ага)), и ему это все припоминали. А седло - из фразы перевода Жуковского, где князь Игорь, попав в плен, "Пересел из златого седла в седло отрока". Шишков утверждал, что Игорь в плену стал рабом, а не юношей. А Дельвига такой перевод вполне устраивал: отрок - значит младший по статусу, оруженосец, слуга. Никто менее въедливый об "отрока" не споткнётся. В конце концов Шишкова спросили, почему же он носит современный фрак, а не кафтан ("кафрак", пошутил Дельвиг). Ведь язык, как и одежда, по мере развития становится удобнее.
- А лапти не царапают паркет, - добавил Дельвиг.
- Лапти и сейчас носят крестьяне, а знатные люди и раньше носили сапоги, - с самым серьёзным видом сообщил Шишков, как если бы кто-то мог этого не знать.
- Я иронизирую, - нежно пояснил ему Дельвиг.
Сошлись на том, что язык так же может входить в моду и выходить из моды, как и одежда, - и, быть может, однажды вновь войдут в моду кокошники, расшитые бисером. (К слову, всё та же Голицына, пока жила в Париже, всячески демонстрировала свой патриотизм и являлась на балы как раз в сарафане и кокошнике. А в Петербурге это было уже не актуально - там и так костюмированные балы время от времени проводятся.))
Уже после того, как хозяйка объявила, что пора расходиться, Пушкин пристал к Грибоедову [Майрет], требуя признаться, что это он писал эпиграммы. Грибоедов спокойно заметил, что он написал бы лучше, с чем Дельвиг был всецело согласен (хотя стиль и качество эпиграмм были разными, так что Дельвиг начинал подозревать, что авторов больше одного). Пушкина пришлось едва не оттаскивать от Грибоедова, говоря, что тайна эпиграмм пока останется нераскрытой. Станцевали последний вальс, - и наблюдающие говорили, что Голицына уже третий танец танцует с Глинкой. Но она - хозяйка, и в её доме - её правила, так что если для неё это не предосудительно, - значит, так и есть.
Немного итогов и благодарностейПосле игры я спросил Майрет, насколько подлинным было письмо от Настеньки, или это был чей-то розыгрыш. Письмо оказалось настоящим Что ж, вполне могу представить себе такую AU, в которой Дельвиг наныл себе место не в Библиотеке, а в Академии (к чести Шишкова, он принял на службу в Академию немалое число арзамасцев, несмотря на идейные разногласия), и женился на племяннице Шишкова. Немного жаль, конечно, что Настеньки не было на игре, - но между танцами и чтениями успеть ещё и поиграть в личку было бы нереально. Так что я поиграл в личку эпистолярно, спасибо мастерам за это И, конечно, спасибо им за атмосферную игру, за полные и интересные материалы к ней, позволившие въехать в контекст даже тем, кто был не в теме, и за чёткую организацию!
И спасибо соигрокам. Спасибо Ильдо за Сашку Пушкина, который путал нас с Пущиным и Кюхельбекером между собой Впрочем, на большой игре по Лицею, на которую я очень надеюсь, я готов уступить Дельвига, если за мной придержат-таки Вольховского. Спасибо всем лицеистам - и всему старшему поколению арзамассцев и шишковистов. Спасибо Майрет за Грибоедова - по игре мы толком не пересекались, но я очень люблю Грибоедова и всячески любовался таким попаданием в образ на 200%. Господин Шутовской также был блистателен, - и спасибо Гризке и Лиаре, что не поленились сочинить все эти эпиграммы на всех присутствующих (не знаю, чьего авторства конкретно эпиграмма на Дельвига, но знание предмета подкупает)). Спасибо прекрасным дамам - за то, что были не только прекрасными, но и канонично умными и талантливыми. За то, что танцевали, обсуждали, модерировали дискуссии и остужали горячие головы спорщиков.
Выметаться из ДК пришлось быстро. Я спас остатки имбирных печенек, а огурцы и немного моркови мы с Мэгги попилили пополам, чтобы принести гостинцы крысам. Собравшись, небольшой толпой пошли на автобус. И только дома я обнаружил у себя на левой ноге, с противоположной от многострадального сустава стороны, эпический ушиб всего Дельвига, сиречь почерневший, припухший синяк. И ведь никто Дельвига не бил!.. В понедельник выяснилось, что у Векши сломалась трость, хотя Шишков ею также никого не бил. Очень загадочно
А скоро я про пятничную игру расскажу