Вынимаю из головы хоть немного текста, пока меня Голвеем не унесло. Загаданная на берегах залива и обещанная мной Саюри дораскольная зарисовочка про Белозоря и Ариана, древнерусский UST, время и место - облачко (просто помним, что это XV век, когда монастыри ещё не стали военными крепостями с бойницами и пушками, и когда многие ереси поднимали вопрос, помимо прочего, о церковном имуществе). Традиционные ворнинги: феи, богохульство, слэш (но рейтинг детский). Хватит объективировать католических священников! У нас есть свои
2011 словМонастырь проснулся ещё до заутрени, когда иные не успели и отойти ко сну. Мягкие сапоги глухо затопали по лестницам и по двору, без стука распахивались двери, росла лавина неразборчивых голосов, от шёпота до выкриков. Дозорные смотрели вперёд с заборола, и за их спинами толпились и толкались насельники, кто посмелее, вытягивая шеи и крестясь. С лесной опушки на открытое место выкатывалось войско под стягом, на котором был вышит солнечный лик - словно в насмешку над осенним небом, так плотно затянутом тучами, что с этого бараньего подбрюшья ни одного предрассветного луча не падало на шлема и кольчуги чужаков.
- Как же они прошли - по болоту, что ли? - прозвучал неуверенный голос в тесноте, словно извиняясь за то, что не высмотрел опасность прежде, чем она оказалась под самыми стенами.
- Так лёд ведь ещё не встал, - отвечал другой голос.
Впереди войска ехал некто в крутолобом шлеме на варяжский манер, верхом на... Сперва показалось, что северном медведе, от которых видели в этих краях только шкуры, - но, приглядевшись, поняли: на волке. Исполинском волке с густым серебристым мехом, в котором терялся серебряный же ошейник, - и словно под его тяжестью зверь пригибал голову к земле. Следом за всадником выходили всё новые и новые ряды ратников - молчаливых, проворных и похожих один на другого, как муравьи. Некоторые несли факелы, и вокруг них воев можно было пересчитать по шлемам, - но сколько ещё рядов скрывалось в лесу, в полумраке было не разглядеть. Оттого мерещилось, что это сам лес оживал - вывороченными корнями, непролазным кустарником, колючими травами в человеческий рост, - и подступал к стенам с трёх сторон.
Тёмный поток огибал белые стены без спешки и суеты. Может, войско было и невеликим, - но и монастырские стены не были рассчитаны на осаду, а ближайший погост со своей дружиной был в одном переходе отсюда. Если всё ещё был... Впрочем, сейчас уже все на забороле и во дворе понимали, что захватчики пришли не людскими дорогами.
Волк, понукаемый пятками, дошагал до ворот и остановился, напряжённо уперев лапы. Присел, как для прыжка, и наездник спешился. Подбитый мехом плащ стёк тяжёлой волной с волчьего крупа к каблукам его сапог - так богато украшенный голубым шёлком, как пристало бы женщине в праздник, а не мужчине на войне. Чужак снял шлем, запрокинул голову и заявил весело:
- Открывайте! А не то я открою сам.
Ворота перед Белозорем были крепкие, окованные железом, - но не холодным, к счастью: о таких секретах здесь ещё не знали.
- А кто ты таков? - прокричали со стены. - По какому праву требуешь?
- Это моя земля, - ответил Белозорь коротко. Ему не было нужды повышать голос: всякий слышал его так, словно он стоял рядом с ним; словно сами камни и доски повторяли его слова.
- А ты что же, князь здесь?
- Я выше князя.
Лучники вокруг Белозоря вскинули стрелы. Сам он повёл рукой, как если бы перебирал невидимые струны в воздухе, - и на каждом наконечнике стрелы вспыхнул язычок пламени. По стенам прокатился вздох. На дороге, поднимавшейся к воротам от гостевого тракта по пологому склону, сделалось светло как днём: стали видны шерстинки волка, поднявшиеся дыбом, и янтарные пластины на перчатках его хозяина. По земле пролегли пляшущие тени. Запоздало, заполошно зазвонил колокол; Белозорь едва заметно поморщился. Створки ворот дрогнули, поехали внутрь, раскрываясь.
Говорят, монастырь - подобие небесного вертограда, в чьи врата смогут пройти немногие; но в эти ворота смогла бы войти подвода с солью и иными товарами. И тем страннее посреди широкого проезда смотрелась одинокая человеческая фигура в тёмном кафтане: все прочие расступились, как если бы в тени можно было укрыться. Человек стоял против света пламени, и свет поглощал его, превращая в смутный силуэт, - но Белозорь всё равно его узнал.
Что чёртов чародей потерял на этой болотной кочке, где века назад было требище?..
Лучник, стоявший почти бок о бок с Белозорем, опустил стрелу, выцеливая новую мишень, - но витязь Варич легко коснулся его тиснёного наруча, даже не обернувшись, и мягко произнёс:
- Он мой.
Наконечник стрелы ткнулся в землю. Прикосновение предназначалось дружиннику, а слова - Ариану: Белозорь чуть улыбнулся, глядя в его единственный глаз. Только Ариан мог вполне понять, почувствовать это "мой", - всем другим было невдомёк, насколько.
- За чем ты пришёл? - спросил Ариан, хотя знал, что его собеседнику не нужна причина. Белозорь просто возник, как верховой пожар в лесу, и шёл вперёд, потому что такова была его природа.
- Тебе я скажу, - Белозорь приближался к нему неторопливыми шагами, и никто не посмел за ним следовать, а Ариан не отступал. - Те, кого ты защищаешь, владеют холопами, а сами не пашут. Держат пятно, а подати не платят. Их одаривают золотом, а что дают они?.. Я пришёл вернуть своим людям то, что им принадлежит.
Ариан тряхнул головой, запрещая себе вступать в спор. Хуже всего было то, что в чём-то Белозорь был прав. Но искушению было бы слишком легко противостоять, если бы оно не было в согласии с твоими собственными помыслами.
- Если хочешь биться - бейся со мной, а их оставь, - сказал он. Но Белозорь чуть покачал головой и ответил совсем тихо, чтобы только он слышал:
- Оставь их сам их судьбе, идём на простор! Иначе заденешь кого ненароком, и все увидят, что ты колдун и еретик.
- Пусть видят, - с отчаянной решимостью Ариан взялся за рукоять меча, и Белозорь повторил его движение, как отражённый. Первое столкновение клинков прозвучало, словно сигнал для обеих сторон: просвистели и воткнулись в щиты стрелы, дружина под солнечным стягом побежала вперёд, издав боевой клич. Где-то в глубине леса пропел рог, да так протяжно, будто кто-то вабил, созывая волков. Но Ариану и думать не хотелось о том, что чудовище, на котором приехал Белозорь, могло быть не единственным.
Двор и галереи быстро наполнились шумной сутолокой сражения. Монастырское ополчение было совсем небольшим - и было, конечно, обречено; но Ариан, шепча молитвы, задыхаясь, успевал останавливать хотя бы некоторых нападающих. Белые вспышки ослепляли их, оружие выпадало из рук, пущенные стрелы ударялись о незримый покров и падали наземь... На смену им приходили другие, - и всё же Ариан намерен был держаться, пока хватало сил. Белозорю было не в пример проще: он не собирался предупреждать своих воев, что те имеют дело с чародеем, - и даже как будто радовался тому, что добыча кусала их больнее, чем они ожидали. Как будто... любовался Арианом, не сводя с него жадного взгляда и словно забыв обо всём ином.
Пришельцы рвались в собор, за алтарь, в ризницу, - туда, где хранились утварь и драгоценные подношения. Ариан также приближался к внешнему притвору, уводя за собой и Белозоря. Оба уже не раз были ранены, и Белозорь лихорадочно думал о том, как забрать чародея прочь из гущи сечи, покуда того кто-нибудь случайно не подстрелил. Когда лучник из монастырских, целясь в самого Белозоря, чуть не задел Ариана, - витязь Варич взмахнул рукавом, и в мазилу впились ледяные зубы, пробивая кости и жилы насквозь. Лучник даже не закричал, скатившись по ступеням.
Но Ариан сам решил вопрос, занимавший Белозоря. В собор набились почти все, кто мог ещё держать оружие, - и защитники, и передовая часть войска, - и вытеснили их двоих на полати, предназначенные для хора. Сверху им было видно, как занялись огнём деревянные перекрытия, - но был ли то поджог, или же кто-то попросту опрокинул подсвечник, было не понять. Стало дымно, как в чёрной избе. Вдруг в белой вспышке каменная стена лопнула вместе со слюдяной оконницей, в пролом хлынули свет и ветер, странно морозный для ноября, - и в следующее же мгновение Ариан, собрав последнюю горсть воли, бросился на Белозоря и вытолкнул из пролома, падая вместе с ним.
Падение не убило бы чуда, - в отличие от хрупкого человека. Белозорь обхватил его крепче, давая свободу волшебству - и уже не имея времени толком направить оное. Перелетев через стену, они рухнули в снег, кубарем покатились с обледеневшего обрыва в камыши. Ледник острой кромкой своего языка срезал дерево на берегу болота - и там остановился, уткнувшись в воду. Белозорь первым поднялся на ноги, стряхивая хрустальные бусы из кувшинок, опустился на колени над лежавшим на спине Арианом.
- Не дёргайся! Выпей. Лечить тебя буду.
Откуда-то из-за пазухи Белозорь достал флягу, поднёс к губам чародея. Вино было почти чёрным - темнее неогранённых самоцветов, темнее крови, - и отдавало на вкус подмороженной брусникой. У Ариана не было сил сопротивляться, и он смежил веки, пока ладони белоглазого писали на нём, распахнув его рубаху, утоляющие боль узоры - теплом, как сусальным золотом пишут по иконам. Здесь, у края топи, было тихо: не доносились лязг оружия, треск пламени, брань и крики раненых. Уже замолк колокол, - впрочем, если кто и придёт на помощь из лесных деревень, то что десяток мужиков с топорами да рогатинами сумеет супротив хорошо обученной дружины?..
Задумавшись, Ариан не заметил, что Белозорь склонился к нему совсем близко, - встрепенулся только, когда чуд по-звериному провёл языком по дорожке свежей крови под закрывшейся раной на его ключице и подцепил зубами его деревянный нательный крест.
- Не смей! - человек вскинул было руки, но Белозорь перехватил их, прижал к земле.
- А не то - что, праведный мой? На скамье меня выпорешь? - лукаво улыбнулся Варич. - Али целовать меня не станешь?
Дерево было мягким и даже на вкус душистым, - но крест Белозорь выпустил: не его, ох не его хотелось бы сжимать губами! Он вдохнул, трепеща ноздрями: Ариан, как и прежде, пах кровью, миррой и ладаном (вот три священных дара - куда там золоту!), высушенной на солнце винной ягодой и медовой сладостью греха.
- Не стану. Не теперь, - хрипло сказал Ариан, и Белозорь про себя заметил, что тот не сказал "Никогда": это было бы ложью. - Не теперь, когда я нужен - там.
- Поздно уж, - отозвался Белозорь с безжалостной честностью.
Мысли Ариана метались, как птица в силке. Человек может спастись покаянием, а нечисти такого не дано, - она может спастись только через проповедь. Но он не ведал, о чём говорить: все истинные речи будто сгинули, угасли. И он лишь снова закрыл глаз и сжал губы, не зная, чего страшится более: того, что может выйти из его уст словами, - или же того, что может войти в них с поцелуем.
А Белозорь рассматривал его в упор, как впервые: и взглядом возможно целовать его тонкие усы и упрямый подбородок. Отпустил хватку на его запястьях - до невесомой, нежной почти. Просить о любви как о милости - слабость; вырвать силой хотя бы поцелуй - слабость ещё большая.
- Чего ты от меня хочешь?.. - прошептал Ариан, когда молчание затянулось.
- Чего хочу... - повторил Белозорь, и такая пылкая тоска послышалась Ариану в его голосе, что сделалось не по себе. - Хочу, чтобы пальцы твои ко мне прикасались, как к страницам Писания! Чтобы твои губы припадали ко мне, как к иконам! Чтобы имя моё шептал, как молитвы шепчешь! Но пленником не хочу тебя, - а доброй волей не придёшь ко мне.
"Не теперь", - а век человечий короток!.. Белозорь встал, протянул Ариану руку:
- Идём, провожу тебя.
Лёд таял, оставляя по себе наполненную водой широкую борозду. Словно весной - были запах сырой земли, плавающие в лужах и приставшие к одежде мелкие сучки да хвоинки; не хватало лишь первоцветов. Как будто в далёкой Грёзе провёл несколько дней - а в миру уже прошла зима, и всё прошло. Но, выйдя к дороге и издали увидев ворота разорённой обители, распахнутые, немые, - Ариан вмиг вспомнил обо всём случившемся. И если бы пообещал чего ни было врагу своему, - пожалел бы о том сей же час: много будет работы - искать живых, собирать тела павших.
Белозорь, следуя за чародеем, почти споткнулся в воротах о парня в длинном, не по росту, подряснике.
- Не губи душу! - завопил парень, шарахнувшись в сторону и вскинув вверх руки. - Я инок божий, оружия не держал!
- Скажи, память в сей день по святцам какого святого? - ласково поинтересовался Белозорь. - Как митрополита вашего имя? С кого рясу снял, смерд?!..
С каждым вопросом парень всё больше съёживался, будто хотел втянуть в своё облачение и руки, и ноги, и голову разом, - а после последнего зажмурился и пустился наутёк. Запутался в подоле, споткнулся, едва не упал, и вновь побежал, молотя руками по воздуху, как пугало. Белозорь рассмеялся, кинул ему в спину невесть откуда взявшуюся шишку. Попал.
Внутренности храма догорели. Осеннее утро не давало тепла, и в пристройках кто-то из дружинников жёг в кострах горбыль с пола, чтобы согреться. Белозорь свистнул, подзывая оборотня, обернулся к Ариану с улыбкой:
- Помяни меня - и приду к тебе.
И прежде, чем чародей ответил, - чуд взялся за холку зверя, запрыгнул на волчью спину и исчез, уводя за собой рать с добычей: так же неведомо куда, как и неведомо откуда явился. Скрылся за соснами стяг, - из-за туч показалось настоящее, не вышитое солнце, проливаясь на трещины в куполах. Ариан поднял взгляд и стал читать молитву, соизмеряя с ней биение сердца и шаг.
И одно имя - да имя ли, бывают ли у нечисти имена? - и чаял, и боялся произнести.
2011 словМонастырь проснулся ещё до заутрени, когда иные не успели и отойти ко сну. Мягкие сапоги глухо затопали по лестницам и по двору, без стука распахивались двери, росла лавина неразборчивых голосов, от шёпота до выкриков. Дозорные смотрели вперёд с заборола, и за их спинами толпились и толкались насельники, кто посмелее, вытягивая шеи и крестясь. С лесной опушки на открытое место выкатывалось войско под стягом, на котором был вышит солнечный лик - словно в насмешку над осенним небом, так плотно затянутом тучами, что с этого бараньего подбрюшья ни одного предрассветного луча не падало на шлема и кольчуги чужаков.
- Как же они прошли - по болоту, что ли? - прозвучал неуверенный голос в тесноте, словно извиняясь за то, что не высмотрел опасность прежде, чем она оказалась под самыми стенами.
- Так лёд ведь ещё не встал, - отвечал другой голос.
Впереди войска ехал некто в крутолобом шлеме на варяжский манер, верхом на... Сперва показалось, что северном медведе, от которых видели в этих краях только шкуры, - но, приглядевшись, поняли: на волке. Исполинском волке с густым серебристым мехом, в котором терялся серебряный же ошейник, - и словно под его тяжестью зверь пригибал голову к земле. Следом за всадником выходили всё новые и новые ряды ратников - молчаливых, проворных и похожих один на другого, как муравьи. Некоторые несли факелы, и вокруг них воев можно было пересчитать по шлемам, - но сколько ещё рядов скрывалось в лесу, в полумраке было не разглядеть. Оттого мерещилось, что это сам лес оживал - вывороченными корнями, непролазным кустарником, колючими травами в человеческий рост, - и подступал к стенам с трёх сторон.
Тёмный поток огибал белые стены без спешки и суеты. Может, войско было и невеликим, - но и монастырские стены не были рассчитаны на осаду, а ближайший погост со своей дружиной был в одном переходе отсюда. Если всё ещё был... Впрочем, сейчас уже все на забороле и во дворе понимали, что захватчики пришли не людскими дорогами.
Волк, понукаемый пятками, дошагал до ворот и остановился, напряжённо уперев лапы. Присел, как для прыжка, и наездник спешился. Подбитый мехом плащ стёк тяжёлой волной с волчьего крупа к каблукам его сапог - так богато украшенный голубым шёлком, как пристало бы женщине в праздник, а не мужчине на войне. Чужак снял шлем, запрокинул голову и заявил весело:
- Открывайте! А не то я открою сам.
Ворота перед Белозорем были крепкие, окованные железом, - но не холодным, к счастью: о таких секретах здесь ещё не знали.
- А кто ты таков? - прокричали со стены. - По какому праву требуешь?
- Это моя земля, - ответил Белозорь коротко. Ему не было нужды повышать голос: всякий слышал его так, словно он стоял рядом с ним; словно сами камни и доски повторяли его слова.
- А ты что же, князь здесь?
- Я выше князя.
Лучники вокруг Белозоря вскинули стрелы. Сам он повёл рукой, как если бы перебирал невидимые струны в воздухе, - и на каждом наконечнике стрелы вспыхнул язычок пламени. По стенам прокатился вздох. На дороге, поднимавшейся к воротам от гостевого тракта по пологому склону, сделалось светло как днём: стали видны шерстинки волка, поднявшиеся дыбом, и янтарные пластины на перчатках его хозяина. По земле пролегли пляшущие тени. Запоздало, заполошно зазвонил колокол; Белозорь едва заметно поморщился. Створки ворот дрогнули, поехали внутрь, раскрываясь.
Говорят, монастырь - подобие небесного вертограда, в чьи врата смогут пройти немногие; но в эти ворота смогла бы войти подвода с солью и иными товарами. И тем страннее посреди широкого проезда смотрелась одинокая человеческая фигура в тёмном кафтане: все прочие расступились, как если бы в тени можно было укрыться. Человек стоял против света пламени, и свет поглощал его, превращая в смутный силуэт, - но Белозорь всё равно его узнал.
Что чёртов чародей потерял на этой болотной кочке, где века назад было требище?..
Лучник, стоявший почти бок о бок с Белозорем, опустил стрелу, выцеливая новую мишень, - но витязь Варич легко коснулся его тиснёного наруча, даже не обернувшись, и мягко произнёс:
- Он мой.
Наконечник стрелы ткнулся в землю. Прикосновение предназначалось дружиннику, а слова - Ариану: Белозорь чуть улыбнулся, глядя в его единственный глаз. Только Ариан мог вполне понять, почувствовать это "мой", - всем другим было невдомёк, насколько.
- За чем ты пришёл? - спросил Ариан, хотя знал, что его собеседнику не нужна причина. Белозорь просто возник, как верховой пожар в лесу, и шёл вперёд, потому что такова была его природа.
- Тебе я скажу, - Белозорь приближался к нему неторопливыми шагами, и никто не посмел за ним следовать, а Ариан не отступал. - Те, кого ты защищаешь, владеют холопами, а сами не пашут. Держат пятно, а подати не платят. Их одаривают золотом, а что дают они?.. Я пришёл вернуть своим людям то, что им принадлежит.
Ариан тряхнул головой, запрещая себе вступать в спор. Хуже всего было то, что в чём-то Белозорь был прав. Но искушению было бы слишком легко противостоять, если бы оно не было в согласии с твоими собственными помыслами.
- Если хочешь биться - бейся со мной, а их оставь, - сказал он. Но Белозорь чуть покачал головой и ответил совсем тихо, чтобы только он слышал:
- Оставь их сам их судьбе, идём на простор! Иначе заденешь кого ненароком, и все увидят, что ты колдун и еретик.
- Пусть видят, - с отчаянной решимостью Ариан взялся за рукоять меча, и Белозорь повторил его движение, как отражённый. Первое столкновение клинков прозвучало, словно сигнал для обеих сторон: просвистели и воткнулись в щиты стрелы, дружина под солнечным стягом побежала вперёд, издав боевой клич. Где-то в глубине леса пропел рог, да так протяжно, будто кто-то вабил, созывая волков. Но Ариану и думать не хотелось о том, что чудовище, на котором приехал Белозорь, могло быть не единственным.
Двор и галереи быстро наполнились шумной сутолокой сражения. Монастырское ополчение было совсем небольшим - и было, конечно, обречено; но Ариан, шепча молитвы, задыхаясь, успевал останавливать хотя бы некоторых нападающих. Белые вспышки ослепляли их, оружие выпадало из рук, пущенные стрелы ударялись о незримый покров и падали наземь... На смену им приходили другие, - и всё же Ариан намерен был держаться, пока хватало сил. Белозорю было не в пример проще: он не собирался предупреждать своих воев, что те имеют дело с чародеем, - и даже как будто радовался тому, что добыча кусала их больнее, чем они ожидали. Как будто... любовался Арианом, не сводя с него жадного взгляда и словно забыв обо всём ином.
Пришельцы рвались в собор, за алтарь, в ризницу, - туда, где хранились утварь и драгоценные подношения. Ариан также приближался к внешнему притвору, уводя за собой и Белозоря. Оба уже не раз были ранены, и Белозорь лихорадочно думал о том, как забрать чародея прочь из гущи сечи, покуда того кто-нибудь случайно не подстрелил. Когда лучник из монастырских, целясь в самого Белозоря, чуть не задел Ариана, - витязь Варич взмахнул рукавом, и в мазилу впились ледяные зубы, пробивая кости и жилы насквозь. Лучник даже не закричал, скатившись по ступеням.
Но Ариан сам решил вопрос, занимавший Белозоря. В собор набились почти все, кто мог ещё держать оружие, - и защитники, и передовая часть войска, - и вытеснили их двоих на полати, предназначенные для хора. Сверху им было видно, как занялись огнём деревянные перекрытия, - но был ли то поджог, или же кто-то попросту опрокинул подсвечник, было не понять. Стало дымно, как в чёрной избе. Вдруг в белой вспышке каменная стена лопнула вместе со слюдяной оконницей, в пролом хлынули свет и ветер, странно морозный для ноября, - и в следующее же мгновение Ариан, собрав последнюю горсть воли, бросился на Белозоря и вытолкнул из пролома, падая вместе с ним.
Падение не убило бы чуда, - в отличие от хрупкого человека. Белозорь обхватил его крепче, давая свободу волшебству - и уже не имея времени толком направить оное. Перелетев через стену, они рухнули в снег, кубарем покатились с обледеневшего обрыва в камыши. Ледник острой кромкой своего языка срезал дерево на берегу болота - и там остановился, уткнувшись в воду. Белозорь первым поднялся на ноги, стряхивая хрустальные бусы из кувшинок, опустился на колени над лежавшим на спине Арианом.
- Не дёргайся! Выпей. Лечить тебя буду.
Откуда-то из-за пазухи Белозорь достал флягу, поднёс к губам чародея. Вино было почти чёрным - темнее неогранённых самоцветов, темнее крови, - и отдавало на вкус подмороженной брусникой. У Ариана не было сил сопротивляться, и он смежил веки, пока ладони белоглазого писали на нём, распахнув его рубаху, утоляющие боль узоры - теплом, как сусальным золотом пишут по иконам. Здесь, у края топи, было тихо: не доносились лязг оружия, треск пламени, брань и крики раненых. Уже замолк колокол, - впрочем, если кто и придёт на помощь из лесных деревень, то что десяток мужиков с топорами да рогатинами сумеет супротив хорошо обученной дружины?..
Задумавшись, Ариан не заметил, что Белозорь склонился к нему совсем близко, - встрепенулся только, когда чуд по-звериному провёл языком по дорожке свежей крови под закрывшейся раной на его ключице и подцепил зубами его деревянный нательный крест.
- Не смей! - человек вскинул было руки, но Белозорь перехватил их, прижал к земле.
- А не то - что, праведный мой? На скамье меня выпорешь? - лукаво улыбнулся Варич. - Али целовать меня не станешь?
Дерево было мягким и даже на вкус душистым, - но крест Белозорь выпустил: не его, ох не его хотелось бы сжимать губами! Он вдохнул, трепеща ноздрями: Ариан, как и прежде, пах кровью, миррой и ладаном (вот три священных дара - куда там золоту!), высушенной на солнце винной ягодой и медовой сладостью греха.
- Не стану. Не теперь, - хрипло сказал Ариан, и Белозорь про себя заметил, что тот не сказал "Никогда": это было бы ложью. - Не теперь, когда я нужен - там.
- Поздно уж, - отозвался Белозорь с безжалостной честностью.
Мысли Ариана метались, как птица в силке. Человек может спастись покаянием, а нечисти такого не дано, - она может спастись только через проповедь. Но он не ведал, о чём говорить: все истинные речи будто сгинули, угасли. И он лишь снова закрыл глаз и сжал губы, не зная, чего страшится более: того, что может выйти из его уст словами, - или же того, что может войти в них с поцелуем.
А Белозорь рассматривал его в упор, как впервые: и взглядом возможно целовать его тонкие усы и упрямый подбородок. Отпустил хватку на его запястьях - до невесомой, нежной почти. Просить о любви как о милости - слабость; вырвать силой хотя бы поцелуй - слабость ещё большая.
- Чего ты от меня хочешь?.. - прошептал Ариан, когда молчание затянулось.
- Чего хочу... - повторил Белозорь, и такая пылкая тоска послышалась Ариану в его голосе, что сделалось не по себе. - Хочу, чтобы пальцы твои ко мне прикасались, как к страницам Писания! Чтобы твои губы припадали ко мне, как к иконам! Чтобы имя моё шептал, как молитвы шепчешь! Но пленником не хочу тебя, - а доброй волей не придёшь ко мне.
"Не теперь", - а век человечий короток!.. Белозорь встал, протянул Ариану руку:
- Идём, провожу тебя.
Лёд таял, оставляя по себе наполненную водой широкую борозду. Словно весной - были запах сырой земли, плавающие в лужах и приставшие к одежде мелкие сучки да хвоинки; не хватало лишь первоцветов. Как будто в далёкой Грёзе провёл несколько дней - а в миру уже прошла зима, и всё прошло. Но, выйдя к дороге и издали увидев ворота разорённой обители, распахнутые, немые, - Ариан вмиг вспомнил обо всём случившемся. И если бы пообещал чего ни было врагу своему, - пожалел бы о том сей же час: много будет работы - искать живых, собирать тела павших.
Белозорь, следуя за чародеем, почти споткнулся в воротах о парня в длинном, не по росту, подряснике.
- Не губи душу! - завопил парень, шарахнувшись в сторону и вскинув вверх руки. - Я инок божий, оружия не держал!
- Скажи, память в сей день по святцам какого святого? - ласково поинтересовался Белозорь. - Как митрополита вашего имя? С кого рясу снял, смерд?!..
С каждым вопросом парень всё больше съёживался, будто хотел втянуть в своё облачение и руки, и ноги, и голову разом, - а после последнего зажмурился и пустился наутёк. Запутался в подоле, споткнулся, едва не упал, и вновь побежал, молотя руками по воздуху, как пугало. Белозорь рассмеялся, кинул ему в спину невесть откуда взявшуюся шишку. Попал.
Внутренности храма догорели. Осеннее утро не давало тепла, и в пристройках кто-то из дружинников жёг в кострах горбыль с пола, чтобы согреться. Белозорь свистнул, подзывая оборотня, обернулся к Ариану с улыбкой:
- Помяни меня - и приду к тебе.
И прежде, чем чародей ответил, - чуд взялся за холку зверя, запрыгнул на волчью спину и исчез, уводя за собой рать с добычей: так же неведомо куда, как и неведомо откуда явился. Скрылся за соснами стяг, - из-за туч показалось настоящее, не вышитое солнце, проливаясь на трещины в куполах. Ариан поднял взгляд и стал читать молитву, соизмеряя с ней биение сердца и шаг.
И одно имя - да имя ли, бывают ли у нечисти имена? - и чаял, и боялся произнести.