Пасьянс "Берлин"

[marcuscain]

Технически это была игра, сделанная за неделю. То есть шестерёнку я пересобрал сильно заранее, костяк сюжета был готов, - но именно в последнюю неделю я писал матчасть и 11 вводных. Не совсем "ма-аленькие вводные от Марка на три страницы", конечно, но в среднем на полторы И даже управился бы быстрее, но делал паузы для ожидания игроков, ещё не донёсших персонажей. Но тут к игрокам никаких претензий - это были прежде всего присоединившиеся в последний вагон. Я ожидал, что роль убийцы у меня отхватят первой (стараюсь все роли делать такими, что сам хотел бы сыграть, но убийца в детективе - это ж особый смак!), но она ушла последней, котом в мешке, и успела сменить игрока, поскольку на Мэв упала ветеринарка.

О доигровом и эпопее с бумагой

В пятницу перед игрой я ничтоже сумняшеся пошёл в Комус за самоклеящейся бумагой, чтобы на ней аусвайсы писать и к рубашкам карт приклеивать. Со сложными чувствами уставился на тоненькие пачки (листов на 12-15 максимум) этой бумаги, именуемой "этикетками" (причём даже без перфорации, т.е. вырезайте свои этикетки сами), за полтора куска рублей. К таким вкладам в игру я был морально не готов. Спросил, есть ли, ну, обычная самоклейка, для "детского творчества" (неизменно удивляет такое определение для любых крафт-материалов, как будто взрослые творчеством не занимаются по определению). Мне ответили, что такая есть только цветная, а более дешёвую надо заказывать. Обещали привезти на следующий день "до вечера", делать нечего - заказал. В голове шевелилась мысль доехать-дойти до ФиксПрайса, но я и так чуть не сдох от жары по дороге в Комус, и если бы отправился дальше - точно словил бы тепляк. Решил, что если заказ не доставят вовремя - куплю цветную, хотя по тёмным цветам вроде синего писать было бы сложновато, пришлось бы использовать прежде всего жёлтую.
В субботу мы с Птахой, как обычно, занялись уборкой. Игроки оказались дисциплинированными и начали прибывать вовремя. Почему-то только когда мне позвонила Дикта с просьбой ей открыть, я увидел пропущенный в десять утра звонок. Тогда я сам позвонил в Комус и узнал, что мой заказ уже доставлен и они действительно мне не дозвонились - я же вечно сплю до полудня. Мог бы не ждать и забрать его раньше... Пока сбегал до Комуса - чуть не сдох от жары ещё раз. Ярилушка, пощади Доставшаяся мне бумага тоже была "этикетками", на 18 листов, её даже можно заряжать в принтер, - но рублей за 380. При заказе меня предупреждали, что она может быть ниже качеством, - а на мой взгляд, отличная бумага. Белая, клеится и отклеивается удобно, а что ещё нужно?.. Неужели кто-то готов переплачивать почти вчетверо(!) за этикетки "выше качеством"?..
Вернулся домой и засел заполнять аусвайсы. Привык, что когда игроки приезжают, им нужно ещё немало времени на то, чтобы прикинуться и накраситься... Но, видимо, так только с феями и китайцами. Пока я ещё резал, писал и клеил, сидя на полу, игроки уже начали играть. В самом деле, зачем им парад, аусвайсы и тот факт, что одна из гостей прибывает неожиданно... Из того, что я слышал краем уха, они до старта игры уже успели обсудить убийство и пообещать Луизе "больше об этом не говорить". При том, что ни убийца, ни один из заинтересованных в расследовании персонажей к тому времени ещё не доехали...
Пришлось сказать КХЕ-КХЕ, прервать игру и провести-таки парад, чтобы аусвайсы раздать. Оказалось, что на этой игре ещё и какие-то правила были Лу и Элис привезли распечатанную... матчасть, а распечатать заранее правила я не догадался, так что открыл их на мониторе. И, дав игрокам старт, побежал прикидываться в персонажа. Назначая сбор игроков с трёх, я предполагал стартовать не позже пяти, а стартовал около половины пятого, - и это, конечно, плюс.
Как обычно, свой прикид я делегировал Птахе, поскольку ничего не успевал. Так что сугубо её стараниями Артур выглядел несколько эксцентрично: в леопардовой рубашке и клетчатом пиджаке с короткими рукавами, с которого я всё-таки снял значок с радугой, бывший его неотъемлемой частью со времён игры Rainbow Smile. Прикидываясь, я осознал две вещи: что просто не могу играть босиком и играть с распущенными волосами. За неимением под рукой ролевых ботинок я нашёл туфли - ну и что, что на пару размеров меньше, во время игры это вообще не чувствуется И долго искал, перебегая под оленем, недавно найденную и нарочно отложенную на видное место расчёску с резинками. Оказалось, что Птаха успела её убрать.
Резинок было две. Я начал с чёрной, но она была слишком широкой, а мои волосы - слишком гладкими, так что сколько я её ни перекручивал, она всё равно скатывалась. Взялся за белую поменьше, начал перекручивать её... а она в процессе лопнула. Да, тут гусары могут шутить все шутки про то, как Артур порвал резинку Пришлось использовать чёрную не как резинку, а как шнурок, то есть не надевать на хвост, а сложить и завязать узлом. Такой импровизированный бант всё равно не держался у основания хвоста, но хотя бы и не скатывался до конца и я мог быть спокоен, что не слишком лохмат. Говорят, люди с кудрявыми волосами завидуют людям с прямыми, и наоборот... Я завидую тем, у кого волосы даже не волнистые, а прямые, но хотя бы мягкие и пушистые, приятные на ощупь. А гладкие только в фанфиках хороши, до тех пор, пока тебе не надо их собрать...
...Ну хотя бы я вошёл в игру не последним. Далее предоставляю слово самому Артуру, который пока пребывает в состоянии "листья тополя падают с ясеня" и с трудом верит в произошедшее с ним хорошее.

Артур Эбербах. Отчёт отперсонажный

Не похвастаю тем, что не удивился, получив приглашение на литературный вечер: всё же возвращение моей труппы в Берлин не тянуло на заметное театральное событие. Но было приятно, что хозяйка вечера, фройляйн фон Вебер, вспомнила обо мне. В прошлом месяце в её доходном доме произошло убийство, и, по всей видимости, она хотела показать, что дом теперь безопасен. Молния не бьёт в одно место дважды, не так ли?.. Даже если убийца зачем-то оставил рядом с телом жертвы мёртвого чёрного петуха.
Когда я постучался и вошёл в зал, на меня обернулись двое - кажется, я потревожил их беседу. Все прочие гости были в столовой, поближе к выпивке и угощениям, и я направился туда же. Я поприветствовал хозяйку, ища её взглядом в пёстром круге незнакомых мужчин и женщин, - но прежде от этого круга отделилась Луиза Амато и с улыбкой взяла мои ладони в свои.
- Артур!.. Как я рада вас видеть...
- Я тоже очень рад вас видеть, - ответил я. Прошла неделя, как газеты написали о трагической гибели её коллеги по сцене, и мне, должно быть, следовало выразить соболезнования, но стоило ли бередить скорбь не к месту, омрачая радость редкой встречи?..
- Вы надолго в Берлине?
- Пока не знаю. Это будет зависеть от того, насколько успешными будут спектакли и получится ли собрать публику.
- Но ведь совершенно не имеет смысла приезжать в Берлин ненадолго!..
- Я бы и рад задержаться, но тут уж как повезёт.
Поскольку долго игнорировать хозяйку было невежливо, я всё же пробрался вкруг стола к фройляйн фон Вебер и, словно в спектакле, поцеловал ей руку.
- Прошу прощения: я, кажется, опоздал.
- О нет, вы как раз вовремя!..
Я с наслаждением наполнил стакан холодным пивом: в Берлине этим летом стояла необычная жара, на что я и не преминул пожаловаться, ведь разговоры о погоде - лучшая тема для начала беседы. Затем, таская из тарелки черешню, я прислушивался к тому, о чём ещё говорят вокруг стола. Алоиза фон Вебер приглашала остальных женщин съездить вместе с ней в Баден, откуда она совсем недавно вернулась, аккурат перед происшествием с участием петуха, - и говорила мужчине в строгом чёрном костюме, что он будет отвлекать её отца, поехав вместе с ним на добычу алмазов в Африке.
- Кажется, мы не представлены, - сказал я, обращаясь одновременно и к господину в костюме, и к девушке, стоявшей рядом с ним. Не то чтобы это были единственные не представленные мне люди, но надо же с чего-то начинать, к тому же хозяйка говорила с этим господином как с родственником.
- Бертран Крупп, - и мне пришлось протиснуться обратно через угол стола, чтобы пожать ему руку.
- Артур Эбербах. Рад знакомству.
- Откуда вы?
- Отовсюду. Я антрепренёр.
- Вот как. Но откуда-то же вы всё-таки прибыли?
- Последние спектакли играли в Мюнхене.
- Ева Ланге, - девушка не дождалась, когда её представят, и представилась сама.
- О, вы, случайно, не родственница хозяйки?
- Да, мы кузины.
- Приятно познакомиться!
Герр Крупп то и дело намекал фройляйн фон Вебер на замужество, хоть она и не желала его слушать, и предлагал ей всевозможные знатные фамилии, с коими, видимо, был знаком.
- А Брауншвейг? Представьте, как хорошо будет звучать: Алоиза фон Брауншвейг!
- Звучит как новый сорт колбасы, - заметил я.
- Нет и нет! Моя фамилия меня полностью устраивает, - возражала Алоиза. - Если я её и сменю, то только на Моцарт.
- Что ж, думаю, если поискать, то в Австрии найдётся парочка Моцартов, - прикинул я.
- Лучше я возьму псевдоним.
- Да, это быстрее и проще, - согласился я.
- Но это не по закону!.. - сокрушался герр Крупп.
- С каких пор законы Германской империи запрещают брать псевдонимы?.. - удивился я.
- Вам не достаточно, что у вас трое племянников? - продолжала контрнаступление фройляйн Элоиза. - Лучше женили бы их.
Герр Крупп рассказывал, как едва не женился дважды: одна невеста сбежала от него с антрепренёром (я поклялся, что это был не я), другая - с кем-то ещё, и у него не лежала душа к третьей попытке. А было бы забавнее, если бы невеста ушла от него к другой невесте. И я не мог не порадоваться, что никто не пытается призвать к женитьбе меня: семейный долг благополучно отдан теми моими родственниками, что получили приставку "фон", а также моими братом и сестрой.
- Я уже кое-что назвал в вашу честь, - сообщил Крупп Алоизе. - Надеюсь, вы поприсутствуете на полевых испытаниях и, может быть, даже споёте...
- Звучит лирично. Что же это будет, комбайн? - предположил я. - Или планер?
- О, вы увидите. Это и в самом деле лирично. В своём роде это тоже искусство...
- Хороший мотор может звучать как музыка, - согласился я.
- Вы всё понимаете!.. - я удостоился восхищённого салюта от герра Круппа. - Это и будет музыкой, когда она полетит над полем боя...
И почему промышленники так любят создавать машины для убийства? Когда я был молод, автомобиль был мечтой о свободе, и я не желаю видеть его закованным в уродливую броню.
Говорили и о Париже, куда так мечтала попасть фройляйн Алоиза.
- А какие театры популярны в Париже? Мулен Руж?
- Это не вполне театр, - заметил я. - Это кабаре. Хотя имеет свои достоинства, я тоже хотел бы там побывать.
- Это слишком недостойное место для дамы! - запротестовал герр Крупп.
- Поверьте, в Париже найдутся места и куда более недостойные, - заверил его я.
- А вы бывали в Париже? - Алоиза спрашивала Луизу, но также и других присутствующих. - Как вам Эйфелева башня?
Многие считали железную башню уродливым сооружением, и, когда она строилась, в ней действительно было нечто зловещее. Впрочем, сейчас она уже давно приобрела законченный вид.
- Мы были в Париже десять лет назад, когда она ещё не была достроена, - сказал я. - Возможно, когда строительство было завершено, она выглядела более гармонично.
И шутили о русских, когда кто-то из дам сказала, что, быть может, меха, которые носят русские, - на самом деле не одежда, просто они сами с ног до головы покрыты шерстью.
- Мне доводилось встречать в своей жизни русских, и никто из них не был покрыт шерстью, - усмехнулся я.
- Вы уверены? Может, они брились?
- Есть такая мутация, когда человек покрывается шерстью, - сказала Ева, учащаяся на медицинском факультете, но кузина замахала на неё руками.
- О таких людях, покрытых шерстью, уже писали в романах ужасов, - припомнил ещё один гость, книготорговец герр Штольц. - Например, в английских романах про вампиров.
- Вервольфы?.. - подсказал я. - Англичане уже который век только и пишут, что о вампирах!..
- Ещё они пишут полицейские детективы.
- Хорошо, о вампирах и полицейских, - поправился я.
- А о вампирах-полицейских? - предложила Алоиза.
- Вампиры-полицейские против русского вервольфа!.. - подытожил я. - Мне кажется, это прекрасное название для романа или для фильма.
Моему воображению живо представилось, как полицейские в чёрных плащах-дождевиках преследуют вервольфа по городским крышам, а затем зверь с цепкими человеческими руками взбирается вверх по Эйфелевой башне. Впрочем, роман о вервольфе в Париже уже существовал, только я его не читал, - может статься, в нём уже описано нечто похожее. Мы выпили за Париж и Мулен Руж, и за русского вервольфа, а затем разговор перешёл на скандальные спектакли.
- Было время - и мне с "Саломеей" запрещали въезд в некоторые города, - припомнил я.
- А что в ней такого?.. - удивилась Ева.
- Автор, - усмехнулся я. - Его родина до сих пор не может его простить.
- А вы сами играли в "Саломее"? - полюбопытствовала Алоиза.
- Нет, в ней слишком мало персонажей, и я предоставил их своим актёрам. Лишь один раз, когда актёр захворал, я выходил в эпизодической роли стражника.
Ещё одним гостем, с которым я познакомился, был молодой художник, который поначалу не называл своего имени. Он время от времени отпускал не самые пристойные комментарии, а когда хозяйка сделала ему какое-то замечание, ответил, что ему наплевать. Я постарался перевести это в шутку:
- Вот так, в спорах в салонах, и рождаются новые течения. Возможно, мы ещё увидим наплеватизм... Ведь если плюнуть краской на холст, может получиться что-то интересное.
- Но красками можно отравиться, - заметила Луиза.
- Да, пожалуй, какой-нибудь кобальт лучше не глотать, - согласился я.
- Или кадмий. Хотя что-то в этом есть: художник заканчивает картину - и умирает...
- Один писатель говорил, что смерть - тоже искусство, - сказал герр Штольц.
И когда герра Круппа спросили, читает ли он книги, он ответил:
- О, единственная книжка, которую я читаю, - чековая. И пусть у каждого такая книжка будет толстой.
- У меня есть только записная книжка, в которую я вношу свои долги, - усмехнулся я.
- А у меня есть бальная книжка, - сказала Алоиза.
Чуть погодя вошёл ещё один гость, одетый по последней американской моде. Он оказался французом по имени Кристоф, и хозяйка представила его всем особо и попросила всех представиться ему. Ради такого случая даже те двое, что секретничали в зале, вышли поприветствовать гостя. Луизу хозяйка настойчиво представляла как "золотой голос Берлина", и я готов был это подтвердить: за те годы, что я знал Луизу, - а их было немало, - её голос ничуть не испортился, оставаясь всё таким же чарующим. Однако казалось, что комплименты француза были Луизе неприятны.
Герр Крупп предложил поиграть в какую-нибудь салонную игру в зале и оторвал гостей от стола.
- Мы играем в "живые картины", дамы скучают! - объявил он.
- То есть мы будем играть, а дамы будут скучать?.. - уточнил художник Мирек.
- А как в это играют? - спросила Ева.
- О, нужно изобразить какую-нибудь известную картину в лицах, а остальные пусть угадывают.
- А если это натюрморт или пейзаж? - полюбопытствовал я.
- Тогда вы можете изобразить камень, - подсказал Мирек.
- Я готов быть сосной какого-нибудь Каспара Фридриха, - вызвался я.
Но герр Крупп не искал лёгких путей и выбрал одно из самых прославленных полотен прошлого века, "Последний день Помпеи" Брюллова. Все принялись вспоминать, какие персонажи были на этой картине. Алоиза предлагала кому-то изобразить девушку, которая несёт старика, а Кристофу - побыть этим стариком; француз благородно отказывался, хотя, по мнению Мирека, мог бы и воспользоваться случаем оказаться в женских объятиях.
- Вы можете быть вулканом и извергаться! - а это Алоиза сказала мне. Я мужественно оставил при себе все непристойные ассоциации.
- Пожалуй, мне для этого не хватает бутылки шампанского.
Мне выдали початую бутылку газировки, но мне было жаль переводить продукт и пачкать пол, потому я просто стоял с бутылкой в руках, символизирующей кратер.
- А вы будете лавой, - сообщила она герру Штольцу, и тот охотно растёкся по ближайшему стулу.
- Я могу угадывать, - предложил Штольц. - Это довольно сложно - угадать то, что заранее известно.
- Да, пожалуй, это требует напряжения воли, - признал я.
Мирек, занявший удобную позицию в углу дивана, участвовать в игре отказывался и был признан тем персонажем, который уже умер. Я не был уверен, что в "Последнем дне Помпеи" есть лава и мертвецы, но не вмешивался с советами, поскольку сам из рук вон плохо помнил эту картину.
В конце концов картина распалась, и игра не состоялась, а я обернулся к столику, возле которого я всё это время стоял, опираясь на него. На нём лежал томик пьес Чехова в переводах Шольца.
- Кажется, нас приглашали на "Чайку"?.. - заметил я. - Правда, признаюсь, и можете назначить мне любую кару: не люблю Чехова.
- Можем почитать что-нибудь другое, - предложила Алоиза.
- О нет, не стоит. В конце концов, наш сегодняшний виновник встречи - именно герр Чехов.
- Не хотите ли побыть в роли режиссёра?.. - Алоиза протянула книгу Кристофу.
Тот предложил отличную идею: выбирать роли жребием.
- И не смотреть на то, какие роли мужские, а какие женские?.. Пожалуй, это может добавить Чехову увлекательности, - признал я.
Нашёлся лист бумаги, Кристоф разорвал его на клочки и надписал их номерами - каждому номеру соответствовала роль из списка действующих лиц. Не страшно, что некоторые гости не читали Чехова: этот список описывал персонажей более чем подробно.
В разгар сего действа в зале появилось знакомое лицо. Лицо звали Миклош, это я помнил хорошо.
- Штрафную?.. - Кристоф взмахнул хрустальной вазочкой для конфет, в которую затем сложил свёрнутые бумажки с номерами.
К знакомому лицу невежливо было бросаться, пока с ним беседовала хозяйка, - но когда началось распределение ролей, я подошёл и отсалютовал стаканом:
- Я рад видеть вас здесь.
- И я рад. Вы знаете, что здесь происходит?..
- Собираемся играть "Чайку".
- И в этом обязательно участвовать?
- Да, боюсь, отвертеться не получится. Но это может быть весело.
Я встал рядом с Миклошем и чуть позади, ближе к выходу из зала, поскольку сам ещё надеялся, что чаша сия меня обойдёт. Кристоф, буквально, обошёл собравшихся с вазочкой в руках, каждый вытаскивал бумажку, называл номер, и ему сообщалось о доставшейся роли. Нина Заречная досталась Миреку, беллетрист Тригорин удачно выпал герру Штольцу.
- Что такое "беллетрист"? - спросил кто-то. - Это как артиллерист?
- Это литератор, - пояснил я.
- Это французский, - добавил Кристоф. - Belles lettres.
Миклошу достался управляющий Шамраев, отставной поручик.
- По крайней мере это мужчина...
- И тоже в отставке? - добавил я.
- Ох, не напоминайте, - отмахнулся Миклош.
Герр Крупп получил роль жены Шамраева. И меня всё же не обошли, хоть я и вытащил бумажку последним.
- Яков, работник. Повар. Горничная, - зачитал Кристоф из книжки.
- Яков и работник, и горничная? - переспросил Мирек. - За неимением горничной имеем дворника?
А мне нравился ход его мысли. Если одеть Якова как горничную - это будет, конечно, уже не Чехов, но также украсит спектакль.
- Если хотите, можем поменяться, - с надеждой предложил мне Миклош.
- Ну нет, я уже наигрался, - усмехнулся я. Пусть теперь другие страдают!
- Есть ещё ремарки, - сообщил Кристоф.
- Ремарк? - оживился герр Крупп. - Моего управляющего зовут Ремарк.
- И эти ремарки огромны, как в повести, - проворчал я. - Это текст для чтения, а не для того, чтобы его ставили на сцене...
Конечно, мы не собирались играть всю пьесу, иначе эта репетиция-чтение затянулась бы до утра, - выбирали отдельные сцены. При этом, открывая книгу в случайном месте, время от времени попадали на следующую за "Чайкой" пьесу - "Дядю Ваню". Начали с разговора Нины и Тригорина, и мы с Миклошем и герром Круппом, наблюдая со стороны, признали, что у Мирека отличный сатирический талант. Затем перескочили назад на разговор Нины с Треплевым, который принёс убитую чайку, - и чайку велели сыграть мне как исполнителю всех эпизодических ролей. Что было делать? Я уселся на пол между Треплевым и Ниной, и мне выдали лежавшую на камине тряпичную птицу. Птицей этой я пару раз клюнул Мирека-Нину в коленку, после чего держал птицу лапками кверху или болтал ею в воздухе за хвост. Исполнителя роли Треплева слегка упрекнули в том, что он читает без чувства, - но, поскольку он был артиллеристом, признали, что для него главное - держать ритм. Я и в этот раз мужественно удержался от непристойных ассоциаций.
Наконец взялись за финальную сцену, на мой взгляд - самую удачную в пьесе, в которой Треплев, пусть и со второй попытки (а попытки были разделены двумя годами, так что за это время можно было научиться стрелять), но застрелился, причём за сценой, что подчёркивало обыденность произошедшего. В этой сцене почти все прочие персонажи собирались вместе, я как Яков должен был выносить бутылки - вновь пригодилась бутылка газировки, и мне выдали ещё вторую. Участники игры отметили, что, конечно, невозможно перепутать настоящий выстрел с лопнувшей склянкой.
- Вот бы в театре всё было по-настоящему!.. - мечтательно произнёс Кристоф.
- Такое уже было - в Древнем Риме, в Колизее.
И вот - занавес!.. Меня положительно раздражало, что герр Чехов в своём тексте указывал всё, что нужно делать актёру и режиссёру, - не только когда опускать занавес, но и когда уходить в правую кулису. Непременно в правую! А если я захочу уйти в левую?..
- У Чехова все пьесы настолько унылые?..
- Увы, - пожал плечами я. - Я как-то был на постановке "Дяди Вани". После неё у меня было такое чувство, словно меня... огрели пыльным мешком. Как с похмелья.
- Но похмелью хотя бы предшествует веселье, - заметил Мирек.
- Вот именно. Здесь же - одна тоска.
- И люди у Чехова только страдают, но даже не ищут выхода из своего положения, - рассуждал Миклош.
- Они всё твердят: среда, среда, - но среда была и раньше, как фон для человека, - согласился я. - Теперь же человек принадлежит среде, он ей будто скован по рукам и ногам, а на шее у него камень, и он идёт ко дну.
- При том, что это не бедные люди, а вполне благополучные, у которых есть все средства к тому, чтобы изменить свою жизнь...
- Вот именно. Но они словно и не хотят ничего менять.
- И в чём новшество Чехова, за что его все так любят?.. - продолжал Миклош. - Только в том, что ты как будто подсматриваешь за реальными людьми сквозь замочную скважину?.. Но я не хотел бы подсматривать за своими соседями.
- Это новое - хорошо забытое старое, - подхватил я. - Ещё в позапрошлом веке все поняли, что театр не обязан в точности отражать реальность, и вот опять. Но театр - это фантазия, это мечта, это вдохновение, в конце концов. Реальности и так вокруг полно...
- И если уж показываешь страдания людей и проблемы общества, - то покажи и то, как разрешить эти проблемы, как с ними бороться. Покажи тех, кто их преодолевает.
- Всё так. А режиссёрский театр, по сути, убил трагедию, оставив одну драму.
- Ещё пороки общества можно высмеивать, но для этого есть комедии...
- И комедии тоже бывают хороши. Но даже то, что нынче называют комедиями, - всё одно драма.
Мы с Миклошем вновь были солидарны. Не спорю: для мира я такой же ничтожный муравей, как и все персонажи Чехова. Копошусь себе, и терплю неудачи, и не прыгну выше головы. Но если я поверю Чехову и всерьёз решу, что копошение моё бессмысленно, мечты недостижимы, а избавление возможно только в смерти, - наверное, также застрелюсь. Но когда я вижу на сцене подлинных героев, или даже сам могу ненадолго побыть одним из них, - я верю, что всё возможно. Пусть не для меня, но в жизни есть подвиги и чудеса, а значит - есть и страсть, и смысл жить. А ведь герр Чехов - не какой-нибудь монах, чтобы считать, что жизнь проходит в трудах и грехах и нужно стремиться поскорее предстать перед Господом... Он - такой же человек, как и мы, с чувством юмора, друзьями, влюблённостями...
- У Горького люди тоже страдают, - присоединился к беседе герр Штольц. - Но у них хотя бы более низкое социальное положение.
- Да, во-первых, - и во-вторых, они пытаются хоть что-то с этим сделать, - заметил я. - Вот поэтому Горький мне нравится больше: он не создаёт ощущения безнадёжности.
- Да, они пытаются... но не у всех получается. Некоторые умирают.
- Они хотя бы пытаются, - я налил себе пива. - Как там было?.. "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой". Вот театр и был всегда таким золотым сном...
Пока я стоял у стола, ко мне подошла Луиза.
- Что нового вы собираетесь поставить?
- Подумываю взглянуть в сторону русских или скандинавов, - признался я.
- Как же так? Вы ведь всегда ставили только классику...
- Ну, не только.
- И кого вы хотите поставить их русских? Надеюсь, не Чехова?
- Нет, никакого Чехова!.. Пока не знаю. Наверное, это скорее будут скандинавы.
- Но у них ведь тоже полно унылого психологизма, как и у Чехова, - заметил Штольц.
- Это так, но всё же их истории приближаются к архетипичности, а герои более деятельны. Так, я недавно прочёл в журнале пьесу одного скандинавского автора... В ней жена человека, потерявшего зрение, тайно приводит в дом любовника.
- Своего любовника? - уточнил Мирек.
- Своего: иначе было бы занятно, но пьесы бы не вышло. И мне нравится, как в течение этой пьесы нарастает напряжение между двумя персонажами, которые даже не встречаются друг с другом. Конечно, в финале муж всё-таки убивает этого любовника...
- А как он его убивает, если он слепой?
- Стреляет в него из ружья на слух.
- А я читал скандинавскую пьесу, в которой муж запер жену в подвале и не выпускал, - сказал герр Штольц. - И в пьесе показано, как они жили в подвале несколько месяцев.
- Это же скучно, наверное: смотреть, как они сидят в подвале...
- Смотря чем они в подвале занимались, - заметил я.
Началось обсуждение того, как показать, что проходят месяцы. Я поддержал идею Миклоша использовать отрывной календарь: заметная говорящая деталь, которая впишется в любые декорации или их отсутствие. Также и смена костюмов, особенности речи могут говорить о прошедшем времени. Но ни в коем случае не использовать чтеца, который озвучивал бы каждую новую дату! Зрители и сами способны всё понять и обо всём догадаться.
- И всё же есть в этом нечто патологическое, чем иногда грешат скандинавские пьесы, - признал я. - Это мне нравится в них меньше.
Алоиза всё предлагала Миреку нарисовать афишу для Луизы, а тот отказывался, говоря, что ей не понравится и что он хотел бы нарисовать женщину с квадратной грудью на месте глаз, обыгрывая анекдотическое выражение "в глаза мне смотри".
- В любом жанре искусства можно создать что-то интересное, - заметил я.
- Что, даже в этих... квадратах?..
- Конечно. Всегда видно, кто просто подражатель и не привносит ничего нового, а кто высказывает что-то оригинальное. В Мюнхене я был на выставке и видел картину: женщины в больших шляпах, прогуливающиеся по улице. И как раз за счёт искажённых пропорций была передана атмосфера тревожности.
Я вспомнил, что на вечере обещалось исполнение романса, и попросил Луизу спеть для нас. Она поставила пластинку, заиграла музыка, и гости собрались в зале. Это была песня об актрисе, и нельзя было не понять, что это было посвящение - в память о погибшей на сцене Софии. Окончание песни было встречено аплодисментами, и заслуженно: это было очень красиво.
- Как это точно про нашу актёрскую стезю... - проговорил я. - Как там: "праздник свободы и праздник страданья"?.. Да, это оно и есть.
Еве Ланге даже показалось, что она слышала второй голос, подпевающий Луизе. Я сказал Алоизе, которую это взволновало, что такое случается с тонко чувствующими зрителями: им порой кажется, что они слышат голоса тех, кого нет на сцене и о ком только упоминается.
- Ева тонко чувствует? Она всё время думает только о своей медицине, - усомнилась Алоиза. - Она всё время возвращает меня с небес на землю! Стоит сказать, что у меня от восхищения перехватило дыхание, и она говорит, что у меня одышка. А когда говорю, что у меня затрепетало сердце, она говорит, что у меня невралгия!
- Думаю, она просто заботится о вашем здоровье, - улыбнулся я. - В медицине тоже можно находить вдохновение. В конце концов, это спасение жизней.
Луиза явно была очень взволнована, многое вложив в исполнение, и почувствовала себя немного дурно. Её усадили в кресло, принесли ей воды, и я попросил гостей не толпиться и дать ей воздуху: после песни, связанной со столь печальным поводом, ей следовало отдохнуть.
- А что за печальный повод? - спросил, кажется, Кристоф.
- Как, вы не слышали? - удивился я. - Неделю назад в Форттеатре погибла актриса. На неё упала люстра.
- И я слышал, что это не единственный подобный случай, - добавил Миклош.
- Не единственная упавшая люстра?
- Нет, не единственный случай, когда погибали деятели искусства.
- Да, я тоже что-то слышал, - согласился я. - И мне кажется, что в последнее время таких слухов стало больше, чем раньше.
- О чём ещё вы слышали?
Поблизости не было дам, так что можно было смело говорить о смертях хотя бы некоторое время.
- Слышал, например, что один художник повесился на пожарной лестнице на собственном шарфе.
- Так повесившийся художник - это вообще не редкость, - со знанием дела заметил Мирек.
- И вот что примечательно: я слышал о таких случаях только в Берлине и его окрестностях, - добавил я. - Когда неделю назад я был в Мюнхене, там ни о чём подобном не говорили.
- А о чём же интересном говорят в Мюнхене? - полюбопытствовала Алоиза. - Расскажите.
- Говорят, что прима местного театра вынуждена была выйти на сцену в парике, поскольку в парикмахерской, когда ей мыли голову бензином, её волосы случайно загорелись.
- Бензином?.. - удивилась Алоиза.
- Ну да, ведь это сейчас модно. К счастью, парикмахер вовремя успел накинуть ей на голову мокрое полотенце, поэтому ничего, кроме её чёлки, не пострадало. Надеюсь, мне удалось вас позабавить?.. Я всё же не знаток слухов и сплетен.
- Не знаток сплетен? - усмехнулся Мирек. - Вы точно человек театра? Какой же театр без скандалов?
- Точно, - я принял это приглашение посмеяться. - Я бы хотел, чтобы на мои спектакли приходили не ради скандалов. Хотя, как я уже говорил, - было время, когда запрещали мою "Саломею".
- А как насчёт сыграть Виолу? - предложил Миклош.
- Кто это? - спросил Мирек.
- Главная героиня "Двенадцатой ночи". Она переодевается в мужчину.
- Боюсь, для меня уже поздновато, - улыбнулся я. - У меня есть то, чего сцена не прощает: возраст. Когда-то я играл Меркуцио, но если я сыграю его сейчас, публика будет только смеяться.
- Теперь вы можете сыграть только отца Гамлета? - спросил Мирек.
- Или его тень, - подхватил Миклош.
- В точку.
- Всё же не понимаю я людей, которые... - задумчиво произнёс Мирек после паузы.
- Хоронят себя заживо? - продолжил я. - Нет, я не из таких.
- Которые считают, что возраст - это главное.
- Я тоже не понимаю, но таковы требования публики.
Также герр Крупп предлагал Луизе сыграть в кино, а её главную гордость - песни - передавать при помощи патефона. Такое не было редкостью, а некоторые фильмы, как я слышал, даже показывали под оркестр. И всё же, даже если фильмы продолжат увеличивать продолжительность, и научатся записывать действие и звук одновременно, а не раздельно, - я был уверен, что они не заменят живые спектакли.
- Вот бы кто-нибудь смог написать в газету о нашем сегодняшнем вечере и о выступлении фройляйн Луизы, - говорила Алоиза.
- Ну, вы не пригласили на этот вечер журналистов, за что я вам весьма признателен, - заметил я.
- О нет, не нужно журналистов! Если бы написал кто-нибудь из гостей... Тогда, я уверена, публика повалит на её выступления.
- Я пробовал писать только пьесы, но убедился, что у меня нет таланта. Но вы уверены, что фройляйн Луизе сейчас нужно дополнительное внимание?.. О Форттеатре сейчас и так много пишут, и туда приходит больше зрителей.
- Напрасно вы не любите журналистов, - сказал герр Крупп. - Они сейчас обладают большим влиянием.
- За то и не люблю, что они злоупотребляют своим влиянием и разрушили тем самым немало жизней.
Гости собрались вокруг карточного столика и предложили сыграть партию. Я был не прочь присоединиться, если играть не на деньги, - это было бы скучно, да и расплатиться мне было бы нечем. Решили играть на срамную историю, которую рассказывает проигравший. Миклош подвинулся, уступая мне место на диване и оставаясь рядом - просто понаблюдать за игрой.
Я редко играю в карты, и мне редко в них везёт. Выиграл Кристоф, и я понимал, что проиграю, - когда у меня оставалась последняя карта, я уже не видел нужды её скрывать и просто ждал, пока выйдут по картам остальные игроки. И нужно было припомнить такую историю, которую было бы пристойно рассказывать при дамах. Что ж, скрывать мне нечего...
- У меня много историй, но все они не слишком весёлые. Пусть будет эта... Дело было в Париже; я был тогда на десять лет моложе, чем сейчас, и романтично настроен. После нашего спектакля, который прошёл вполне успешно, - кажется, это был Венецианский купец... да, точно Венецианский купец, - я отправился вечером прогуляться по Елисейским полям.
- Уже смешно, - вставил Мирек.
- Там я познакомился с турком - по крайней мере, я думаю, что это был турок, поскольку я не силён в определении национальной принадлежности. Он плохо говорил по-французски, и я плохо говорил по-французски, но мы поняли друг друга и пошли ко мне в номер. Тогда мне казалось, что я очутился в одной из сказок Тысячи и одной ночи, что я встретил ифрита, который, конечно, уйдёт...
- Через несколько дней?
- Куда там: уйдёт на рассвете, как всегда бывает в сказках Тысячи и одной ночи! Но я знал это и был к этому готов. Итак, турок в самом деле проснулся очень рано, и я встал, чтобы закрыть за ним дверь. И когда я возвращался, вдохновлённый, к постели, чтобы ещё немного полежать, - на стуле, на который он вешал свою одежду, я увидел несколько купюр.
- Сочувствую, - произнёс Миклош, который сразу всё понял.
- Да ладно, - я вновь с охотой посмеялся над собой и подытожил, вставая из-за стола: - Вот так и закончилась моя сказка. Я же говорил, что мои истории не слишком весёлые...
- И не слишком срамные?
- Здесь дамы, в конце концов.
- С паршивой овцы хоть шерсти клок, - прокомментировал Мирек, когда я проходил мимо, чтобы наполнить свой стакан на кухне.
- Знаете, я бы предпочёл вовсе обойтись без этого клока, - признался я.
- Гордость?
- Да какая там гордость... не совсем.
- Растоптанная романтика?
- Да, больше похоже на то.
Мирек спрашивал почти без насмешки, скорее с любопытством, - узнать, как по-разному бывает у людей. Да, я, должно быть, устарел, не желая привыкать к тому, что не одинокая ночь - тоже товар, и ты либо продаёшь, либо покупаешь.
Издали я наблюдал, как Кристоф околачивается вокруг хозяйки вечера, говоря, что в её честь назвал бы фиалку.
- Кто о чём, а француз о виолах, - усмехнулся я.
Луиза подошла ко мне у балкона и спросила:
- С вашими долгами всё совсем плохо? Или как обычно?..
- Как обычно, - улыбнулся я.
- Значит, совсем плохо. Вот, возьмите, - она протянула мне серебряное кольцо.
- Это слишком дорогой подарок! Я не могу его принять.
Я взял её ладонь своими и хотел сомкнуть её пальцы, чтобы зажать в них кольцо, но она вложила его в мою ладонь.
- Возьмите, ради нашей дружбы. Вы много сделали для меня, и я не хочу, чтобы ваш театр ушёл с молотка.
Бывают ситуации, в которых женщинам нельзя отказывать. Совсем. Иначе можно обидеть. И бескорыстная помощь - одна из таких. К тому же я знал, что от помощи мне её положение не ухудшится. Поклонники, бывает, дарят актрисам дорогие подарки, и можно не носить их все.
- Спасибо, - я опустил кольцо в карман.
Вскоре, в момент затишья, я попросил Луизу спеть ещё что-нибудь. Она не была подготовлена ко второй песне, и музыки у неё не было, потому она стала петь а капелла романс на французском. Я, как обычно, с наслаждением слушал, когда вдруг... Луиза упала без чувств. К ней подбежали, Крупп поднял её руку и сказал, что пульса нет. Я опустился на пол рядом с ней и также прикоснулся к её запястью, и также не почувствовал пульса. Как назло, Евы, обладавшей хоть какими-то врачебными навыками, не было поблизости, и секунды, пока её позвали и дождались, показались минутами.
- Можно что-то сделать?.. Скажите, что нужно сделать?.. - спрашивал я Еву, которая молча приложила ухо к груди Евы.
- К сожалению, уже ничего не сделаешь. Она мертва.
Шок и растерянность накрыли меня и, кажется, многих. Первые мгновения после этого заявления никто не знал, что делать. Затем мужчины перенесли мёртвое тело в подвал дома, а хозяйка велела кому-то из слуг позвонить в полицию.
- А я ведь только хотел предложить погасить свет и рассказывать страшные истории, как у Стокера, - пробормотал Миклош.
Фрау Магда, с которой я толком не успел познакомиться, схватилась за револьвер, но её остановили вовремя. После она, казалось, плакала, забившись в угол коридора, и возле неё было достаточно тех, кто мог ей помочь, чтобы я мог не вмешиваться. Мирек и здесь сказал что-то нелицеприятное, и Кристоф вспылил:
- Как вы смеете говорить так о женщине! Я вас вызываю.
- А я не буду с тобой драться. Истеричка.
Кристоф отвесил ему пощёчину, Мирек не остался в долгу и ответил такой же пощёчиной - совсем как две переругавшиеся торговки на ярмарочной площади. Так всё превратилось в фарс и закончилось, не начавшись.
- Господа, я понимаю, что все мы сейчас... взвинчены, - я постарался стать островком спокойствия, раз больше никто на это не претендовал. - Но давайте держать себя в руках. Одного трупа нам более чем достаточно.
У Луизы просто остановилось сердце - привычных всем (впрочем, в основном по книгам и газетам) признаков отравления невозможно было усмотреть заранее. Конечно, она ещё после исполнения первого романса почувствовала себя дурно, но от недомогания не умирают!.. И мне не казалось совпадением, что за короткий срок скончались сразу две актрисы Форттеатра.
- В театрах то и дело кто-то умирает, - заметил Мирек. Его как будто раздражала чужая скорбь.
- Вы ведь не были с ней дружны, верно?.. - спросил я. - А я был.
- Тогда соболезную.
Я спрашивал, из какого бокала пила Луиза, но это невозможно было определить: все бокалы были одинаковыми и свободно стояли на столах. Лишь по случайности я не выпускал из рук своего стакана, поскольку пил только пиво. Ели мы все одно и то же - кроме пирожного, которое ела только Луиза и остатки которого остались лежать на столе. Фройляйн фон Вебер заявила, что у неё на кухне не готовят таких пирожных - и на его обломке можно было прочитать выведенную кремом букву L. Видимо, Луиза принесла его с собой.
Герр Крупп спросил Алоизу, есть ли у неё собака, кобелёк, - почему-то сучка его бы не устроила. Хозяйка велела привести со двора старого полуслепого терьера. Но герр Штольц не позволил скармливать собаке остатки пирожного, говоря, что это улика, и тем самым, возможно, спас терьера - тот мог праздновать второе рождение. Герр Штольц вообще с тех пор не выпускал пирожное из рук, не столько для того, чтобы более никто не пострадал, сколько для того, чтобы убийца не избавился от доказательства (не съел его, видимо, - предварительно приняв противоядие). Правда, кто именно убийца, доказательств как раз и не было. Я замечал, как Луизе не нравился Кристоф; но это ведь не доказательство?..
Мне вовсе не верилось, что мы говорим о смерти Луизы, а не о чём-то ином, придуманном; что она мертва, а не вышла в другую комнату, чтобы вернуться и присоединиться к нашему разговору. Я не впервые хоронил друзей, и всякий раз это было так. Я вспомнил о подарке Луизы, который оказался последним, почти прощальным, - сунул руку в карман и взглянул на кольцо. Только теперь я, помимо серебряной оправы, увидел камень - небольшой, но очень чистый огранённый изумруд. Наверняка он стоил очень дорого...
- ...Но я ведь теперь не смогу его продать, - я не заметил, как продолжил вслух. - Что-то должно остаться на память.
- Что это? - спросил Мирек.
- Луиза подарила мне это кольцо, чтобы я мог расплатиться с долгами. Но теперь я не смогу его продать.
- И много долгов?
- Порядочно. Но ничего, мне не привыкать. Видимо, придётся продать часть костюмов и украшений...
- Сколько вам нужно? - вдруг спросил Миклош, прикоснувшись к моей руке.
Да они что, сговорились все, что ли?!.. Ладно Луиза, которая когда-то начинала в моей труппе и, обретя известность, получила приглашение в Форттеатр. Но человек, которому я даже не сделал ничего хорошего...
- Нет. Нет, нет, нет!.. - я так взмахнул рукой, что от волнения даже выронил кольцо и подхватил его, покатившееся по полу. - Простите, но я не могу позволить вам жертвовать ради меня.
Он ведь даже не знал, какую сумму я могу назвать. И мог ожидать, что она не так уж велика, - а она, если сложить вместе все чеки от кредиторов... В общем, может выйти неловко.
- Я могу вас купить, - произнёс Миклош, и я чуть не поперхнулся.
- Это звучит двусмысленно.
- Я могу купить ваш театр.
- Но... зачем он вам?
- Считайте это моей прихотью.
- Что ж... как человек, когда-то из прихоти потративший на создание театра всё наследство, я вас понимаю, - улыбнулся я.
- Значит, по рукам? Буду ждать вас утром у нотариуса.
- У вас будет время протрезветь и передумать.
- Я не пьян.
- Я вижу, - признал я с улыбкой. - Договорились.
Да, я согласился. Разве я мог ему отказать? Миклош был красив, умён - и искренен, а значит, красив вдвойне; а обладающий этим набором качеств может вить из меня верёвки. Но, кроме шуток... согласился я не только и не столько поэтому.
Я отказал бы кому угодно другому. Всякому, кто потребовал бы, чтобы его имя как владельца театра печатали самым крупным шрифтом на афишах и на программках, чтобы чествовали перед началом каждого спектакля, чтобы давали выходить на сцену в заглавных ролях, а актрис подкладывали в постель, - и чем там ещё развлекаются богачи... Хотя Миклошу я охотно дал бы роль, если он пожелает. Но я чувствовал и знал, что он - ничего от меня не потребует. Потому что бывают прихоти кошелька, а бывают прихоти сердца.
А ведь я даже не поблагодарил его, дурак. Хотя можно ли выразить словами благодарность, когда кто-то спасает больше чем твою жизнь: твоё дело, твой дом, твою мечту и вдохновение?.. В таких случаях, кажется, говорят, что встретили ангела-хранителя, - но Миклош был не слишком-то похож на ангела. Скорее уж на альва.
Мне определённо нужно было выпить ещё, но когда я вошёл на кухню, Мирек предложил мне выйти с ним на балкон и подышать свежим воздухом. Я согласился - хотя слегка недоумевал, чего он-то может от меня хотеть.
- Курите? - спросил он, протягивая пачку, когда мы расположились у перил балкона, выходящего на зелёный двор.
- Нет, спасибо. У меня есть пиво.
- Значит, вы остаётесь в Берлине?
- Пока не знаю. Мой театр купили, но это не значит, что он станет стационарным. В конце концов, здание мне никто не обещал.
- Ваш друг в самом деле собирается купить ваш театр?
- Похоже на то. Мне самому пока не верится.
И не поверится, пожалуй, до тех пор, пока я не поставлю у нотариуса необходимые подписи. Интересно, перед заключением брачного контракта люди так же волнуются?..
- Какие у вас планы после этого вечера?
- Сходить с утра к нотариусу, полагаю. А дальше я не загадывал.
- Прямо завтра? Вряд ли нотариус работает в воскресенье.
- И то верно. Значит, буду репетировать.
- Репетировать ночью?
- А вы интересуетесь моими планами на ночь?
Он совершенно не умеет флиртовать, но я не собирался облегчать ему задачу. Пусть скажет прямо.
- Да. Интересуюсь.
- Что ж, мои планы на ночь выглядят как семнадцатый номер в гостинице "Эспланада". Я не буду запирать дверь.
- Я приду.
Я показался ему доступным? Пусть так. Мне было любопытно. Такие мальчишки, старающиеся выглядеть нарочито грубыми и плюющими на всех, часто нуждаются в тепле, - и я мог дать ему немного тепла. Я ещё помню, каково было в юности переносить одиночество: тяжелее, чем теперь.
- Как жить-то хочется... - выдохнул он после паузы с интонацией приговорённого.
- У вас вся жизнь впереди, - усмехнулся я. - Да и я ещё поживу.
- Живите, - он вдруг неловко приобнял меня за плечи и ткнулся лбом в плечо, словно мы оба стояли на плахе. - Пожалуйста, живите.
- Я постараюсь, - я потрепал его по курчавым волосам.
Он отстранился, и несколько мгновений мы смотрели молча, вглядываясь во двор. Вечер клонился к сумеркам, и жители окрестных домов вывели собак на прогулку.
- Красивая собака, - заметил я. - Вон та, белая.
- Ну у вас и зрение.
- Не жалуюсь. Это английская порода... когда-то такими травили медведей после спектаклей Шекспира.
- Медведей?..
- Ага. Они даже специально покупали у русских белых медведей. Представьте: белый медведь, в которого вцепляется такая белоснежная собака... это даже по-своему красиво. Народ всегда хотел хлеба и зрелищ...
- А вон та собака? Вроде тоже английская?
- Валлийская. Но Уэльс - это тоже британские острова, так что можно назвать её британской.
- Только не вздумайте сказать это валлийцу, - усмехнулся Мирек. - Это всё равно что назвать поляка...
- Немцем?
- Или русским. А вон та маленькая собака?..
- Таких привозят из Нового света.
Мы ещё немного помолчали. Я отвернулся от двора, куда также вальяжно выходила на сворке пара родных, немецких такс, и оперся спиной на перила.
- Что нового собираетесь поставить? - полюбопытствовал Мирек.
- Пока не знаю. Теперь это зависит не только от меня, ведь это больше не мой театр.
- У вашего друга, должно быть, много денег.
- Вы так говорите "ваш друг"... А меж тем мы с ним увиделись во второй раз в жизни, - заметил я с улыбкой.
- Правда? А так и не скажешь.
- Это точно. Когда мы впервые встретились, он разговаривал с одним из моих актёров, который, казалось, был готов бить ему лицо, если бы я не вмешался...
В самом деле, бывает и так: поговоришь с кем-то раз, другой, - и вот уже как будто были знакомы всю жизнь. А ведь Миклош не производил впечатление богача ещё с первой встречи, хоть и бедняком несомненно не был, - что ж, тем лучше: показное богатство никого не красит. И я действительно хотел бы называть его своим другом: разговаривать чаще, обсуждать, что ставить и как... И эгоистично радовался, что благодаря общему делу мы больше не потеряемся.
- Вернёмся? - предложил я докурившему Миреку. - Иначе всё пропустим, да и невежливо по отношению к хозяйке.
В зале, похоже, импровизированное следствие зашло в тупик. Миклош сообщил, что Луиза говорила ему, что собирается на этом вечере разоблачить убийцу Софии, - но так и не сделала этого напрямую. Конечно, открыто называть имя было бы для неё опасно, но она могла намекнуть - так, чтобы её услышали все. А что слышали все присутствующие? - Её романсы. Первый был явно посвящён самой Софии. А второй был на французском - и Луиза впервые на моей памяти пела на французском. Миклош спросил, о чём была вторая песня.
- В вашей библиотеке есть французы? - спросила хозяйку фрау Магда.
- Да, конечно.
Нашёлся томик современных французских поэтов, и фрау Магда, найдя нужное стихотворение - кажется, Аполлинера, - протянула открытую книжку Миклошу. Это было стихотворение о несчастной любви, которое не сообщало никаких зацепок.
Следом за сообщением Миклоша герр Штольц нехотя признался, что смог в точности определить наличие яда в пирожном: видимо, опасался, что наличие таких знаний у простого книготорговца покажется подозрительным. Он рассказал, что это яд на основе цианида и что он изменяет цвет теста, но никак не отражается на жертве до момента смерти. Действует яд не мгновенно, так что его могли добавить в пирожное как непосредственно на приёме, так и в пекарне. Точную смертельную дозу герр Штольц не смог назвать, но яд мог иметь накопительный эффект: Луиза начала есть пирожное после исполнения первого романса, и уже тогда ей стало нехорошо, а затем в течение вечера продолжала его есть вплоть до второго романса. А ведь пение ускоряет кровоток!.. И этим могло ускорить действие яда.
- А как можно добавить яд в пирожное?.. - недоумевала фройляйн Алоиза.
- Через шприц, - хором предположили я и герр Штольц.
- Или в сахарную пудру...
Тут и фройляйн Энни Мориц, ещё одна гостья, сразу показавшаяся мне подругой Луизы, призналась, что это она подарила ей пирожное, заказав его в пекарне неподалёку от своей шляпной мастерской, где всегда покупала булочки. Но фройляйн Мориц была так убита горем после смерти Луизы, что никто не осмелился её обвинять, тем паче что если она часто посещала одну и ту же пекарню, злоумышленник легко мог за ней проследить. Впрочем, я не стал бы сбрасывать её со счетов: она также признавалась, что присутствовала на том спектакле, когда погибла София. Верёвка, удерживавшая злополучную люстру, лопнула, когда рабочий, поднимая люстру, за эту верёвку потянул. Значит, кто-то заранее знал, что люстра поднимается именно во время монолога Софии, и затем пробрался за сцену; а за сцену обычно вхожи друзья актёров.
Всё, что нам оставалось, - общим решением устроить обыск всех собравшихся в надежде, что отравитель припрятал шприц или пакетик с порошком, а не выкинул его в окошко (на всякий случай Алоиза отправила слуг поискать под окнами). Как водится, дамы обыскивали дам, кавалеры - кавалеров.
Женщины остались в зале, мужчины вышли в коридор и закрыли за собой двери. Кристоф предложил затейливую идею: встать в круг, чтобы каждый обыскал соседа по часовой стрелке. Всё это казалось мне чрезвычайно неловким - но, должно быть, только мне, ведь я уже рассказал о себе достаточно, чтобы другим мужчинам могли быть неприятны мои прикосновения. Передо мной стоял Вилфрид Блитц, и я обхлопал ладонями его пиджак и рукава. Но он возмутился, что я обыскиваю его недостаточно хорошо, и я честно опустился перед ним на корточки, ощупав также брюки и носки. На мой взгляд, если бы кто-то захотел спрятать крошечную вещь, то он в любом случае смог бы это сделать так, что только опытный полицейский сумел бы её найти. А также - мог бы сказать, что шприц ему нужен, потому что доктор прописал ему морфий от бессонницы.
Меня, кажется, вовсе так никто и не обыскал: стоявший позади меня Мирек вместо того, чтобы обыскивать меня, предложил мне обыскать его, я ответил, что мы следуем в другом порядке, и на этом процедуры закончились. Мы вернулись к женщинам, которые также ничего не нашли.
Чтобы скоротать время до приезда полиции, которая, как водится, не торопилась, - кто-то предложил ещё раз сыграть в карты. Недолго спорили о том, что на сей раз будет ставкой, и решили, что выигравший сможет попросить проигравшего что-либо сделать или рассказать, но эта просьба не должна предполагать причинение вреда, и проигравший имеет право отказаться и попросить изменить просьбу. Я в этот раз остался наблюдателем, а Миклош, наоборот, - присоединился к партии. Участников было много, так что партия вышла короткой, и вновь выиграл Кристоф, а Миклош проиграл.
- Мне от вас ничего не нужно... - протянул француз. - Расскажите нам страшную историю.
- Что ж... есть такое местечко - Новопазарский санджак, - заговорил Миклош, откинувшись на спинку дивана. - Там всё время что-то происходит: то боевые действия против турков, то восстания местных жителей, которые приходится подавлять...
- Да уж, та ещё пороховая бочка, - согласился я. Кажется, в прошлом году Австро-Венгрия вновь потеряла санджак, перешедший обратно в руки Османской империи. Надолго ли?..
- ...Так вот. Под турецкими саблями - страшно.
И он произнёс это "страшно" так, что у меня холодок пробежал по хребту. Потому что когда человек явно не робкого десятка говорит о страхе - значит, он знает, о чём говорит. И уже не нужно сообщать подробностей - не только для того, чтобы щадить уши дам, но и потому, что детали не нужны: каждый представит их сам. Бессмысленную бойню на клочке чужой земли, раскуроченные артиллерией окопы, штыковые атаки и кавалерию, мчащуюся с карабинами и клинками сквозь строй...
- Ещё бы... - только и мог откликнуться я.
- Вот и вся история.
- По крайней мере мы можем порадоваться тому, что вы с нами, вы живы и вы целы, - я поднял стакан.
Никогда не поздно поблагодарить судьбу. И буду благодарить и впредь - за то, что Миклош вернулся из этого ада и больше туда не отправится.
Намечалась ещё одна партия, а там и полиция подоспела. Я не слишком сетовал на задержку: в конце концов, все мы были приглашены на вечер, который продлился бы дотемна. И хотел только, чтобы убийца Луизы понёс заслуженное наказание. А если сама Луиза хотела, чтобы я выбрался из долгов и продолжал ставить спектакли... То её волю я выполню. Обязательно.

Итоги и благодарности

Чем закончится эта история - предоставляю каждому игроку решить для себя. Мститель всегда имеет право верить, что отомстил, а преступник всегда имеет право верить, что ускользнул от правосудия. Всем персонажам желаю только хорошего
Спасибо моим игрокам, вы самые-самые! Самые упоротые, самые красивые, самые историчные! И ваши персонажи - такие настоящие, живые, яркие, запоминающиеся. Всегда чувствую, что для меня это большая честь - без преувеличения - дать таким персонажам ту самую, прости Чехов, "среду", в которой они смогут жить и развернуться во всей красе.
Спасибо Элис за Алоизу, хозяйку дома, изящно рулившую всем этим бардаком и не терявшую присутствия духа!
Спасибо Лу за Бертрана Круппа, за линию немецкой промышленной гордости, за серого кардинала этой истории!
Спасибо Дугласу за Штольца, который на самом деле английский шпион, за литературные познания и комментарии!
Спасибо Смехель за Еву, за линию женского образования и сочетание рационализма с голосами в голове!
Спасибо Амарту за Миклоша - персонажа-перекати-поле очень в духе эпохи, за разговоры о театре и внимание к деталям расследования. И, конечно, отдельно за Артура и от Артура (И никакого Чехова!))
Спасибо Мориэль за Вилфрида - истинного ганноверца под прикрытием, за его ответственность и подозрительность!
Спасибо Вере за Луизу, не просто жертву, а полноправную фигуру этого пасьянса с историей, чувствами и поступками. Можно сказать - за соавторство этой истории убийства!
Спасибо Дикте за Магду и её разносторонние романтические интересы, за решимость и готовность добиваться своего несмотря ни на что.
Спасибо Птахе за Дзержимира (я научился выговаривать!)), за линию авангардизма, представлявшего собой на рубеже веков тот ещё винегрет из разнообразных мелких и крупных течений, за польского анархиста и за участие в маленькой гей-тусовке этой игры до кучи
Спасибо Йоте за Энни, на которую столько свалилось - и пусть она продолжит жить и любить. Жаль, что толком не пересекались по игре, но искренности Энни нельзя было не сочувствовать.
И спасибо Саглатэн за убийцу Кристофа, за его французские изысканность и обходительность, когда за лёгкостью и улыбкой прячется опасность.
Продолжайте плавать поездами нашей авиакомпании!

После игры успели уютно посидеть и по кругу поделиться историями, затем постепенно начали собираться. Провожать игроков, доедать игроков и допивать - всегда немного усталая, но приятная часть послеигрового. Лу и Элис забыли у нас фрак и возвращались - и внезапно внесли в этого мастера коробочку конфет с клубникой и шампанским