Я так и не определился с тем, насколько у Диориля восстановилась правая кисть после Войны Соответствия, - но, на самом деле, музыкальных произведений под одну левую руку больше одного, и совсем отказываться от пианино не придётся. Эту мелочь, например, Скрябин написал, когда "заиграл" правую руку и хотел дать ей отдохнуть. К содержанию текста отношения не имеет, просто можно представить, что играл Риль, ну и для настроения
А это - маленькая стеклянная открытка от Диориля, которая пришла мне в голову, невзирая на хронологию. Только в 1981 году зафиксировали первые случаи ВИЧ, который тогда ещё так не называли, - а даже если Риль доживёт до этого года (что не факт, но натянем сову), он наверняка сильно раньше задумывался о нижеизложенном. В общем, время - облачко, на следующую жизнь этот текст не натягивается вовсе, так что мне остаётся только смириться и записать.
"Мне тебе необходимо сказать, что времени так мало, И что я тебя люблю"(с)
1622 слова. TW: упоминания смертельной болезни и смерти. Слэш, как всегдаСтив уже третий месяц жил на родительской ферме. Просыпаясь рано утром, вместе со всеми домочадцами, он съедал за завтраком варёное яйцо и вновь ложился спать до обеда, и изредка приезжавшие братья смеялись над избалованным гостем из Сан-Франциско.
Диориль заходил на кухню после обеда по выходным, просил у сестры Стива стакан свежего молока - то, что, как она считала, было полезно больному, и что подходило для Зачарования. Затем они со Стивом шли на реку, где засиживались порой до сумерек, а возвращаясь, Стив до поздней ночи писал в толстой тетради, единственной составляющей его багажа. Как скоро, смеялся он, соседи обнаружат, что, покидая свою городскую квартиру, полную всяких дорогих штучек, книг и пластинок, он только захлопнул дверь, не запирая её на ключ?..
До реки было недалеко, но шли они с каждым разом всё дольше - Стива мучила одышка, и он останавливался передохнуть через каждые десять шагов. На перекрёстке у мальчишки, бросавшегося к каждому прохожему, словно щенок за велосипедом, покупали местную газету, напечатанную на полупрозрачной, дурно пахнущей бумаге, - её Стиву было не тяжело держать на весу, и на её полях он записывал строчки, приходившие ему в голову, пока он видел, слышал и осязал окружающий мир острее, чем прочие смертные.
Там, на реке, они плескались на мелководье, не доходя до резко очерченной границы течения, - сколько у Стива хватало сил. Будто видя их впервые, Мечтатель улыбался солнцу, птицам, крупным неторопливым стрекозам, - а после долго лежал на песке с разбросанными гладкими камушками, и Диориль называл его вяленой рыбой. Стив не боялся обгореть - он всё время мёрз, и только кипяток полуденного солнца мог разморозить его вечно холодные пальцы, растопить густеющую кровь. Лучи, обжигавшие Диориля, прятавшегося под широкой соломенной шляпой, Стива ласкали лучше всякого любовника, - пусть и не только поэтому их встречи были столь целомудренными.
- Ты ведь сейчас не со мной, верно? - проговорил Стив, посмотрев на Дио, провожавшего взглядом рябь на медленно текущей воде. - Думаешь о ком-то другом?
Диорилю и в голову не пришло бы врать - этому человеку, в этом месте, в этот момент. Он только обернулся к Стиву лицом, позволяя заглянуть в глаза. Тому, кто сплетал свои романы из нитей человеческих взаимоотношений, придавая запутанным узлам красоту простых узоров, ничего не стоило прочитать образы, отпечатавшиеся с внутренней стороны радужки.
- Как его зовут? - Стив с любопытством склонил голову к плечу.
- Оддгейр, - ответил Риль машинально.
- Немец?
- Скорее, скандинав. Но такой же скандинав, как я ирландец, - Диориль со смехом встряхнул чернично-лиловыми волосами, липшими к мокрой спине. Стив усмехнулся тоже, проведя ладонью по голове, волос на которой оставалось всё меньше.
- Ты грустишь, когда думаешь о нём. Он тебя не любит?
- Нет, конечно, любит, - улыбка Дио потеплела. - Просто... как бы объяснить...
В самом деле, как? Врачи сказали Стивену, что ему осталось не больше трёх месяцев. Болезнь уже разрушала печень и того и гляди примется за позвоночник, чтобы приковать его к постели. Братья ничего не знали; один из них, увидев его крайний раз, уверился, что у Стива астма - она часто случалась в их роду, - и заявлял, что это не заставит его бросить курить. Сестра, должно быть, догадывалась, - только ей одной, ещё до отъезда в Сан-Франциско, Стив признался, что он гей.
- Вам тоже нельзя любить себе подобных?
- Можно сказать и так, - Диориль с облегчением кивнул. - Так что мы будем вместе. Но недолго.
- Это несправедливо, - Стив нахмурился.
- Почему?
- Ты делаешь людей счастливыми. Даришь вдохновение. А сам не можешь быть счастлив...
- Многие мои сородичи с тобой не согласились бы. Для них я - просто убийца... хуже: стервятник.
Помолчали, осознавая каждый - что-то своё. Стива знобило, хоть он и лежал на раскалённом песке, как саламандра.
- Тони, - окликнул он несколько минут спустя.
Он предпочитал Осеннее имя, которым Диориль представился впервые, но забывал его и путал. Риль уже привык к тому, что это было одним из симптомов ещё с ранних стадий: кусочки памяти вываливались, как детали мозаики, но человеку всё казалось, что он видит картину целиком, и он не замечал за собой ошибок. Едва ли Стив помнил, сколько ему лет... Сорок четыре, хотя сейчас он выглядел лет на десять старше: лицо усохло, но как-то неравномерно, меняя черты до неузнаваемости, так что его не узнал бы и собственный редактор.
- Да?
- Когда ты уйдёшь, я снова не буду знать, был ли ты взаправду или во сне? Снова забуду часть того, о чём мы с тобой говорили?
- Так действуют Туманы, - мягко напомнил Диориль.
- Тогда подожди, мне нужно кое-что записать...
И Стив начал царапать край газеты шариковой ручкой - почерк на разных словах делался то мелким, то раздельным и крупным. Дописав, он протянул газету Диорилю.
- Вот. Это последняя фраза. Я закончил роман. Хватит ходить вокруг да около.
"Так будет всегда, и мы будем любить, даже если падёт Рим", прочитал Риль и, протянув руку, поймал вспыхнувшую в воздухе, как упавшая на мокрую бумагу капля акварели, порцию глэмора. Долю мгновения глэмор ластился к пальцам, скользнув между ними, щекотный и в то же время упругий, как птичье перо, - словно присматривался к новому хозяину. Потерпи, маленький, скоро ты снова станешь свободным! Копить глэмор - вот истинное расточительство.
Зарокотал и поперхнулся гром за холмом вверх по течению - там начинался слепой дождь, без единой тучи на залитом спелым солнцем небе.
- Пора домой, а то дождь скоро будет здесь, - Диориль встал на ноги и протянул Стиву руку. Тот остался сидеть, подтянув костистые, как у лошади, колени к груди.
- Ты должен быть с ним. А мне... думаю, уже пора. Ты сделаешь то, что обещал?
- Да. Но это не убьёт твоё тело, - начал было Диориль, но Стив красноречиво посмотрел на речное течение, ускорявшееся вместе с ветром.
- Ты заберёшь мою тетрадь, - он даже не спрашивал.
Расплавленный блин солнца безучастно прожигал монолит горизонта. Промокший под дождём лес на другом берегу потемнел и стал давящей коричневой стеной. Замолчали птицы. Тишина звенела в ушах, когда Диориль уходил с пустого пляжа.
Роман он заберёт позже, незаметно, - гениальный роман, который никогда не увидит свет.
Рукописные страницы в химерическом огне скручивались, как еловая стружка. Диориль не любил смотреть на огонь. Ведь что есть огонь, даже в физическом смысле, как не ускоренное старение, распад, который в ином случае длился бы десятками, сотнями лет, незаметный глазу?.. Дерево, всю долгую жизнь накапливавшее в себе тепло и свет солнца, отдавало его за считанные часы - едва хватит, чтобы согреваться одну ночь. Глядя в пламя, Диориль всякий раз представлял, что однажды и ему придётся сгореть вот так, только без огня. Быстро это будет или долго? - Быть может, всё зависело от того, как много книг, картин, песен он поглотил, продлевая свою юность. Придётся отдать всё тепло - но оно никого не согреет.
Вот ирония: находить обречённых, чтобы однажды стать обречённым самому, по своей воле!..
Когда весь высвобожденный глэмор был поглощён, Диориль сделал несколько шагов и тут же использовал его часть, ступая на Серебряный путь. Следы на засыпанной песком обочине дороги оборвались, но об этом Риль не беспокоился: дождь шёл за ним по пятам и скоро смоет и отпечатки его сапог, и крошечное учинённое им пепелище - настоящую могилу Стивена, найденного рыбаками, лежащего сейчас неподвижно на столе с ореолом кусочков льда вокруг головы.
Там, где Диориль сошёл с Серебряного пути, солнце ещё не успело сесть, а над городом уже висел огромный диск луны, багровой, как жидкая медь. Риль был переполнен глэмором - до звонкого покалывания под позвонками, до ощущения, что ноги не касаются земли. Даже ароматы трав тянулись к нему из какого-то парка поблизости, вместе с шлейфами густого тумана. Отрывисто пели цикады, радуясь приближению душной ночи.
Он поднялся по ступеням, выждал, пока цикады соблаговолят сделать паузу, и надавил на звонок, чтобы наверняка услышать его трель внутри профессорской квартиры. Звук поворачивающейся щеколды, казалось, отомкнул что-то в сердце - стало легче дышать.
Оддгейра он поцеловал прямо на пороге, оставив дверь распахнутой на несколько долгих минут. Цикады вдруг затихли, резко задул шквалистый ветер, заметались ветви деревьев.
- Будет дождь, - сказал Одд, захлопывая дверь. - Хочешь чего-нибудь?..
- Тебя, - выдохнул Риль, не дав ему начать перечислять чай, кофе, ужин. - Тебя хочу.
Спорить Оддгейр не стал, и Риль, скинув сапоги и куртку, снова обхватил его за шею, целуя, куда только мог дотянуться. В коридоре, раздеваясь и целуясь на ходу, он собрал бы все углы, предусмотренные и не предусмотренные планировкой, если бы Одд буквально не пронёс его мимо книжных шкафов и прочего убранства до спальни.
- Помнишь, я говорил, что мне нужно любить многих Мечтателей для того, чтобы жить?
- Конечно, помню, и я не... - но Риль приложил пальцы к его губам.
- Я соврал. Я только твой, весь твой, - и прошу тебя, никаких "но", какие угодно слова, кроме этого!
Слов у Оддгейра нашлось немного, потому как его раздевали, восхищённо прикасаясь к обнажающемуся телу напряжёнными от жадного внимания ладонями. О том, что у него осталось не так много времени, и что ему хочется успеть почувствовать всё и отдать всё, Риль не станет ему говорить: незачем причинять излишнюю боль, к тому же - спешка оскорбляет любовь. И спешить он не станет также.
Что ши легендарных времён бросали к ногам возлюбленных? - Розы без шипов? Драгоценные камни? Венки сонетов? Поверженные армии?.. Диориль сам тихо опускался у его ног, вставая на колени: бери - меня. Во мне - шедевры, каждый из которых стоил мира. Неизданные тексты, не забранные рамами холсты, музыка, не прозвучавшая под сводами концертных залов и храмов. Вот алеющие от усердия губы, написанные когда-то единственно верным мазком краплака. Вот овал лица, подчёркнутый бликом заглядывающей в окно луны, - когда-то послуживший поводом для самой изящной метафоры... Биение сердца, отпечатавшееся на нотном стане.
Позже Риль лежал у Оддгейра на груди, переводя дух. Дождь стучал в окно, словно догнал его, чтобы попрощаться, - но дождь был там, а здесь от общего дыхания было тепло. Ещё несколько часов спустя Диориль проснётся и выйдет на балкон считать, сколько падает звёзд - летних метеоритов: один, ещё один, ещё... и ещё. Вот он был, а вот его нет. А пока...
- Хочешь, я расскажу тебе историю? О людях, которые жили в прекрасном древнем городе и даже не догадывались, что всему, что их окружает, однажды придёт конец...
Истории, созданной человеком, подарившим ему несколько месяцев жизни, - человеком, бывшим известным писателем для многих, и Стивом для него, - он не мог позволить погибнуть окончательно. И дождь стихал, когда он шёпотом пересказывал последнюю фразу.
А это - маленькая стеклянная открытка от Диориля, которая пришла мне в голову, невзирая на хронологию. Только в 1981 году зафиксировали первые случаи ВИЧ, который тогда ещё так не называли, - а даже если Риль доживёт до этого года (что не факт, но натянем сову), он наверняка сильно раньше задумывался о нижеизложенном. В общем, время - облачко, на следующую жизнь этот текст не натягивается вовсе, так что мне остаётся только смириться и записать.
"Мне тебе необходимо сказать, что времени так мало, И что я тебя люблю"(с)
1622 слова. TW: упоминания смертельной болезни и смерти. Слэш, как всегдаСтив уже третий месяц жил на родительской ферме. Просыпаясь рано утром, вместе со всеми домочадцами, он съедал за завтраком варёное яйцо и вновь ложился спать до обеда, и изредка приезжавшие братья смеялись над избалованным гостем из Сан-Франциско.
Диориль заходил на кухню после обеда по выходным, просил у сестры Стива стакан свежего молока - то, что, как она считала, было полезно больному, и что подходило для Зачарования. Затем они со Стивом шли на реку, где засиживались порой до сумерек, а возвращаясь, Стив до поздней ночи писал в толстой тетради, единственной составляющей его багажа. Как скоро, смеялся он, соседи обнаружат, что, покидая свою городскую квартиру, полную всяких дорогих штучек, книг и пластинок, он только захлопнул дверь, не запирая её на ключ?..
До реки было недалеко, но шли они с каждым разом всё дольше - Стива мучила одышка, и он останавливался передохнуть через каждые десять шагов. На перекрёстке у мальчишки, бросавшегося к каждому прохожему, словно щенок за велосипедом, покупали местную газету, напечатанную на полупрозрачной, дурно пахнущей бумаге, - её Стиву было не тяжело держать на весу, и на её полях он записывал строчки, приходившие ему в голову, пока он видел, слышал и осязал окружающий мир острее, чем прочие смертные.
Там, на реке, они плескались на мелководье, не доходя до резко очерченной границы течения, - сколько у Стива хватало сил. Будто видя их впервые, Мечтатель улыбался солнцу, птицам, крупным неторопливым стрекозам, - а после долго лежал на песке с разбросанными гладкими камушками, и Диориль называл его вяленой рыбой. Стив не боялся обгореть - он всё время мёрз, и только кипяток полуденного солнца мог разморозить его вечно холодные пальцы, растопить густеющую кровь. Лучи, обжигавшие Диориля, прятавшегося под широкой соломенной шляпой, Стива ласкали лучше всякого любовника, - пусть и не только поэтому их встречи были столь целомудренными.
- Ты ведь сейчас не со мной, верно? - проговорил Стив, посмотрев на Дио, провожавшего взглядом рябь на медленно текущей воде. - Думаешь о ком-то другом?
Диорилю и в голову не пришло бы врать - этому человеку, в этом месте, в этот момент. Он только обернулся к Стиву лицом, позволяя заглянуть в глаза. Тому, кто сплетал свои романы из нитей человеческих взаимоотношений, придавая запутанным узлам красоту простых узоров, ничего не стоило прочитать образы, отпечатавшиеся с внутренней стороны радужки.
- Как его зовут? - Стив с любопытством склонил голову к плечу.
- Оддгейр, - ответил Риль машинально.
- Немец?
- Скорее, скандинав. Но такой же скандинав, как я ирландец, - Диориль со смехом встряхнул чернично-лиловыми волосами, липшими к мокрой спине. Стив усмехнулся тоже, проведя ладонью по голове, волос на которой оставалось всё меньше.
- Ты грустишь, когда думаешь о нём. Он тебя не любит?
- Нет, конечно, любит, - улыбка Дио потеплела. - Просто... как бы объяснить...
В самом деле, как? Врачи сказали Стивену, что ему осталось не больше трёх месяцев. Болезнь уже разрушала печень и того и гляди примется за позвоночник, чтобы приковать его к постели. Братья ничего не знали; один из них, увидев его крайний раз, уверился, что у Стива астма - она часто случалась в их роду, - и заявлял, что это не заставит его бросить курить. Сестра, должно быть, догадывалась, - только ей одной, ещё до отъезда в Сан-Франциско, Стив признался, что он гей.
- Вам тоже нельзя любить себе подобных?
- Можно сказать и так, - Диориль с облегчением кивнул. - Так что мы будем вместе. Но недолго.
- Это несправедливо, - Стив нахмурился.
- Почему?
- Ты делаешь людей счастливыми. Даришь вдохновение. А сам не можешь быть счастлив...
- Многие мои сородичи с тобой не согласились бы. Для них я - просто убийца... хуже: стервятник.
Помолчали, осознавая каждый - что-то своё. Стива знобило, хоть он и лежал на раскалённом песке, как саламандра.
- Тони, - окликнул он несколько минут спустя.
Он предпочитал Осеннее имя, которым Диориль представился впервые, но забывал его и путал. Риль уже привык к тому, что это было одним из симптомов ещё с ранних стадий: кусочки памяти вываливались, как детали мозаики, но человеку всё казалось, что он видит картину целиком, и он не замечал за собой ошибок. Едва ли Стив помнил, сколько ему лет... Сорок четыре, хотя сейчас он выглядел лет на десять старше: лицо усохло, но как-то неравномерно, меняя черты до неузнаваемости, так что его не узнал бы и собственный редактор.
- Да?
- Когда ты уйдёшь, я снова не буду знать, был ли ты взаправду или во сне? Снова забуду часть того, о чём мы с тобой говорили?
- Так действуют Туманы, - мягко напомнил Диориль.
- Тогда подожди, мне нужно кое-что записать...
И Стив начал царапать край газеты шариковой ручкой - почерк на разных словах делался то мелким, то раздельным и крупным. Дописав, он протянул газету Диорилю.
- Вот. Это последняя фраза. Я закончил роман. Хватит ходить вокруг да около.
"Так будет всегда, и мы будем любить, даже если падёт Рим", прочитал Риль и, протянув руку, поймал вспыхнувшую в воздухе, как упавшая на мокрую бумагу капля акварели, порцию глэмора. Долю мгновения глэмор ластился к пальцам, скользнув между ними, щекотный и в то же время упругий, как птичье перо, - словно присматривался к новому хозяину. Потерпи, маленький, скоро ты снова станешь свободным! Копить глэмор - вот истинное расточительство.
Зарокотал и поперхнулся гром за холмом вверх по течению - там начинался слепой дождь, без единой тучи на залитом спелым солнцем небе.
- Пора домой, а то дождь скоро будет здесь, - Диориль встал на ноги и протянул Стиву руку. Тот остался сидеть, подтянув костистые, как у лошади, колени к груди.
- Ты должен быть с ним. А мне... думаю, уже пора. Ты сделаешь то, что обещал?
- Да. Но это не убьёт твоё тело, - начал было Диориль, но Стив красноречиво посмотрел на речное течение, ускорявшееся вместе с ветром.
- Ты заберёшь мою тетрадь, - он даже не спрашивал.
Расплавленный блин солнца безучастно прожигал монолит горизонта. Промокший под дождём лес на другом берегу потемнел и стал давящей коричневой стеной. Замолчали птицы. Тишина звенела в ушах, когда Диориль уходил с пустого пляжа.
Роман он заберёт позже, незаметно, - гениальный роман, который никогда не увидит свет.
Рукописные страницы в химерическом огне скручивались, как еловая стружка. Диориль не любил смотреть на огонь. Ведь что есть огонь, даже в физическом смысле, как не ускоренное старение, распад, который в ином случае длился бы десятками, сотнями лет, незаметный глазу?.. Дерево, всю долгую жизнь накапливавшее в себе тепло и свет солнца, отдавало его за считанные часы - едва хватит, чтобы согреваться одну ночь. Глядя в пламя, Диориль всякий раз представлял, что однажды и ему придётся сгореть вот так, только без огня. Быстро это будет или долго? - Быть может, всё зависело от того, как много книг, картин, песен он поглотил, продлевая свою юность. Придётся отдать всё тепло - но оно никого не согреет.
Вот ирония: находить обречённых, чтобы однажды стать обречённым самому, по своей воле!..
Когда весь высвобожденный глэмор был поглощён, Диориль сделал несколько шагов и тут же использовал его часть, ступая на Серебряный путь. Следы на засыпанной песком обочине дороги оборвались, но об этом Риль не беспокоился: дождь шёл за ним по пятам и скоро смоет и отпечатки его сапог, и крошечное учинённое им пепелище - настоящую могилу Стивена, найденного рыбаками, лежащего сейчас неподвижно на столе с ореолом кусочков льда вокруг головы.
Там, где Диориль сошёл с Серебряного пути, солнце ещё не успело сесть, а над городом уже висел огромный диск луны, багровой, как жидкая медь. Риль был переполнен глэмором - до звонкого покалывания под позвонками, до ощущения, что ноги не касаются земли. Даже ароматы трав тянулись к нему из какого-то парка поблизости, вместе с шлейфами густого тумана. Отрывисто пели цикады, радуясь приближению душной ночи.
Он поднялся по ступеням, выждал, пока цикады соблаговолят сделать паузу, и надавил на звонок, чтобы наверняка услышать его трель внутри профессорской квартиры. Звук поворачивающейся щеколды, казалось, отомкнул что-то в сердце - стало легче дышать.
Оддгейра он поцеловал прямо на пороге, оставив дверь распахнутой на несколько долгих минут. Цикады вдруг затихли, резко задул шквалистый ветер, заметались ветви деревьев.
- Будет дождь, - сказал Одд, захлопывая дверь. - Хочешь чего-нибудь?..
- Тебя, - выдохнул Риль, не дав ему начать перечислять чай, кофе, ужин. - Тебя хочу.
Спорить Оддгейр не стал, и Риль, скинув сапоги и куртку, снова обхватил его за шею, целуя, куда только мог дотянуться. В коридоре, раздеваясь и целуясь на ходу, он собрал бы все углы, предусмотренные и не предусмотренные планировкой, если бы Одд буквально не пронёс его мимо книжных шкафов и прочего убранства до спальни.
- Помнишь, я говорил, что мне нужно любить многих Мечтателей для того, чтобы жить?
- Конечно, помню, и я не... - но Риль приложил пальцы к его губам.
- Я соврал. Я только твой, весь твой, - и прошу тебя, никаких "но", какие угодно слова, кроме этого!
Слов у Оддгейра нашлось немного, потому как его раздевали, восхищённо прикасаясь к обнажающемуся телу напряжёнными от жадного внимания ладонями. О том, что у него осталось не так много времени, и что ему хочется успеть почувствовать всё и отдать всё, Риль не станет ему говорить: незачем причинять излишнюю боль, к тому же - спешка оскорбляет любовь. И спешить он не станет также.
Что ши легендарных времён бросали к ногам возлюбленных? - Розы без шипов? Драгоценные камни? Венки сонетов? Поверженные армии?.. Диориль сам тихо опускался у его ног, вставая на колени: бери - меня. Во мне - шедевры, каждый из которых стоил мира. Неизданные тексты, не забранные рамами холсты, музыка, не прозвучавшая под сводами концертных залов и храмов. Вот алеющие от усердия губы, написанные когда-то единственно верным мазком краплака. Вот овал лица, подчёркнутый бликом заглядывающей в окно луны, - когда-то послуживший поводом для самой изящной метафоры... Биение сердца, отпечатавшееся на нотном стане.
Позже Риль лежал у Оддгейра на груди, переводя дух. Дождь стучал в окно, словно догнал его, чтобы попрощаться, - но дождь был там, а здесь от общего дыхания было тепло. Ещё несколько часов спустя Диориль проснётся и выйдет на балкон считать, сколько падает звёзд - летних метеоритов: один, ещё один, ещё... и ещё. Вот он был, а вот его нет. А пока...
- Хочешь, я расскажу тебе историю? О людях, которые жили в прекрасном древнем городе и даже не догадывались, что всему, что их окружает, однажды придёт конец...
Истории, созданной человеком, подарившим ему несколько месяцев жизни, - человеком, бывшим известным писателем для многих, и Стивом для него, - он не мог позволить погибнуть окончательно. И дождь стихал, когда он шёпотом пересказывал последнюю фразу.