Сердце Зимы

[marcuscain]

Я уже рассказывал о том, как пытался заявиться на камшовку про ВМФ и остался в игротехах.

Ещё о доигровом

После мы с мастерами полюбовно сверили словари, чтобы понять, где друг друга не поняли, и оказалось, что говорим вообще на разных языках: моё "хочу межкультурные взаимодействия" (что я почти в каждой заявке пишу) для них означало положительные взаимодействия (дружбу или личку), которые разрушили бы мастерскую идею про национализм, - а для меня это означает всё, что не игнор (находящиеся в одном пространстве персонажи взаимодействуют неизбежно), включая конфликтные взаимодействия. Поэтому мастерам на такой запрос предложить было уже нечего. Думаю, в будущем нам будет проще друг с другом - и я буду заявляться сразу со списком персонажей, с градациями приоритетности, дабы не создавать впечатления, что меня интересуют только мыши мне нужен только один. (На игре, кстати, дриксенцы и талигойцы всё равно дружили.)
Но и в игротехах я не задержался: привык, что сборы проводятся по вечерам, и старался не занимать вечера выходных дней, а на утро на сакуру ангажировался без всякой задней мысли. А потом сбор встал на полдень того же дня, да ещё и в зуме. Я предложил сделать запись, но из техов меня всё равно сняли, а вечером по возвращении из Аптечки я увидел, что снялся Доннер и меня хотят в игроки. Согласился. Готлиб Доннер - в буквальном смысле пятый лебедь в третьем ряду: вице-адмирал, командующий авангардом с "Серебряного лебедя". Немолодой дриксенец, как я и хотел. Так я ворвался в игру почти заполночь, перечитал сообщество, получил вводную и вместе с ней - накуренное предыдущим игроком. С одной стороны - местами может быть неудобно влезать в чужую шкурку, с другой - легло хорошо и логично, а за 12 часов до игры лучше вкурить персонажа целиком, чем судорожно сочинять анкету самостоятельно. Но к персонажу я ещё вернусь.
Списался со своим Бюнцем (Сэнди), у Доннера были только два слова: крайнее убожество Мастера действительно распределили всех персонажей по пейрингам, и если поначалу это казалось странноватым, то впоследствии оказалось плюсом: близкая завязка - половина удачной игры, и ввиду малого количества микросюжетки - практически единственное оной игры содержание (что для почти-игробала вполне нормально). То есть, в случае Доннера был только намёк в сторону Бюнца, и предыдущий игрок (Айса), возможно, вообще не собирался в это играть, и мастера даже удивились, что мы сошлись, - но я люблю ловить подачи и раскручивать романтические и не только линии, а уж с комфортным соигроком и подавно. Получилось хорошо и очень додало.

В понедельник я, конечно, ещё не думал о том, в чём играть, поскольку не знал, что буду играть вообще.

Ещё о пожизнёвом

Собирал прикид утром вторника, по счастью встав в очередной раз рано. И снова меня спасла рубашка Кано, уже на второго дриксенского офицера Потому что лежала под рукой, ну и подходила идеально. Покопался в мундирах, убедился, что барраярский - слишком барраярский, и взял безотказный чёрно-серебряный (кажется роберский). И поехал до Новогиреево.
Там мы встретились в полдень небольшой компанией преимущественно талигойцев - и учения начались с того, что мы провалили ориентацию ориентирование на местности. Командная работа заключалась в том, что Альмейда (Аня Като) командовал, а остальные шли за ним Сначала мы вышли до метро, дошли до остановки, но оказалось, что это не та остановка. Альмейда спросил мирного жителя, и нам указали нужную остановку. Мы сели в автобус, но свою остановку проехали. Пришлось выходить (на улице с названием Старый Гай, весьма подходящим какой-нибудь портовой таверне, а уж если транскрибировать на английский...) и садиться на автобус в обратную сторону, поскольку идти пешком через мост было бы слишком долго. Доехали до нужной улицы, уверенно пошли по ней вперёд, затем догадались, что приехали с другой стороны, вернулись и перешли дорогу. Даже удивительно, что нашли во дворах искомый лофт под названием Позитив.
Лофт вполне просторный, с залом, холлом-прихожей, этажом-антресолью в этом холле и раздевалкой, занятой под мастерку. Но довольно душный - окна толком не открывались, приходилось рассчитывать только на открытую дверь, и я периодически выходил на улицу вместе с курильщиками подышать свежим воздухом. Есть где танцевать, но пол скользкий, - впрочем, не то не настолько скользкий, как в зале Трианона, не то у меня ролевые ботинки скользят меньше, чем танцевальные джазовки. Я совместил рубашку и мундир, мне одолжили чёрную ленту на хвост, и привезли достаточно запасных перчаток (а то я не был уверен, что белые перчатки есть у меня дома, а если и есть, то не слишком ли блестящие). Остаток времени перед игрой я компульсивно ел сладкое, чтобы разбудить мозг, и ворчал, где мой заблудившийся Бюнц. Бюнц ворвался в числе последних, но уже готовым, с шикарным вышитым знаменем с лебедем. И уже после парада Бюнц, как и обещал, налепил на меня переводилку с ласточкой.
Стартовали. И хотя я намеревался сбежать в восемь послушать мастера про Иназуму (что так и не состоялось) - движуха началась только под вечер, и я не мог бросить Бюнца, а когда спохватился, было уже девять и стоп-игра. Засосало в пылесос Что опять же хорошо говорит об игре. Это уже второй отчёт подряд в жанре "ничего кроме любви", ворнинг на слэш во все поля, Минздрав предупредил!

Предыстория персонажа

Готлиб Доннер происходил из дворянской семьи, титул дали ещё деду, - но без приставки "фок" новое дворянство было для старой аристократии всё равно что простолюдинами, равно как и Кальдмеер с его баронством, так что о своём происхождении Доннер вспоминать и говорить не любил. Пойти служить во флот было для него естественным: он любил море - и всем в море было наплевать, кто каких кровей, там ценились только заслуги.
Поначалу Доннеру не нравилось, что адмиралом цур зее был Бермессер; ненависти к нему не испытывал, но понимал, что этот человек не на своём месте и плохо от этого всем, включая самого Бермессера. Затем Бермессера сместили и адмиралом стал Кальдмеер, и стало совсем хорошо. Стать с Кальдмеером близкими друзьями Доннеру помешали разница в возрасте и субординация, но Доннер уважал его и доверял ему - и знал, что можно доверять тем, кому доверял сам Кальдмеер. Они оба были ответственными людьми, оба держались подальше от придворных интриг и не раз беседовали на светских приёмах с видом "некрасиво - мне тоже не нравится".
Отто Бюнц появился в жизни Доннера даже раньше, и был полной противоположностью Кальдмеера - казалось, вовсе не думал о последствиях, но снова и снова выходил сухим из воды. И, казалось, что могло связывать Доннера с капитаном даже не его корабля? - но именно Бюнц подсказал дослужившемуся до вице-адмирала Доннеру название его корабля, Серебряный лебедь, Зильбершван. Именно с Бюнцем он чаще всего пил в увольнительных, позволял ему любые шутки, выгораживал перед начальством - и просто рад был побыть рядом с ним. Бюнц был как море - такой же свободный, непредсказуемый, взбалмошный, искренний, солнечный, живой.
Полгода назад корабль Бюнца, "Весеннюю птицу", застали врасплох, притворившись мирными торговцами, и захватили пираты из банды Белого Кракена. Половину команды вырезали при абордаже, половину взяли в плен - Бюнц предпочёл сдаться и изобразить лояльность, чтобы сохранить жизнь себе и другим. Тех, кто переходил к ним на службу, пираты клеймили знаком в виде кракена - и Бюнц этого не избежал. Свой корабль и "Птицу" пираты отвели в неприметную бухту для ремонта, и туда совершенно случайно ухудшившейся погодой занесло патрулировавшего берег Доннера. Увидев "Птицу", он осознал неладное, напал на пиратов, смёл их на абордаже (потому что не стойте между Доннером и попавшим в беду Бюнцем)) и освободил пленных, которых, вероятно, собирались продать в рабство в Багряных землях. Увидев Бюнца, с которым хорошо обращались (только оружия не давали), он даже не стал задавать вопросов - просто порадовался, что тот жив. А Бюнц сиганул за борт и поплыл к своей "Птице" - проверять, вдруг кто-то выжил и остался там.
Доннер удивился - на шлюпке-то быстрее, неужели Бюнц испугался, что его в чём-то обвинят? - но отдал необходимые распоряжения относительно пиратского корабля. В том числе, переступив через принципы, велел своим людям пустить в расход нескольких захваченных при абордаже пиратов - понимая, что если те на допросе расскажут, как всё было, да ещё приврут для красного словца, то переход на сторону пиратов можно будет натянуть на государственную измену, и светить Бюнцу будет по меньшей мере разжалование, а то и виселица. Позже, узнав про клеймо, - пожалел, что умерли пираты слишком легко и быстро Затем Доннер также прибыл на "Птичку", где никого не осталось - выжили только те, кто согласился драить палубу и чистить картошку, - наворчал и изложил Бюнцу план: пусть пара верных ему людей придерживается легенды, что в нужный момент их послали к Доннеру за подмогой.
Рапорт также был составлен при участии Доннера и с целью обосновать всё так, чтобы к Бюнцу не прикопались. Согласно рапорту, Бюнц при патрулировании наткнулся на пиратов и вступил с ними в бой, но силы были неравны, и он отправил весточку к Доннеру, после чего нарочно сдался, чтобы заманить пиратов в ловушку. В нужный момент захваченная часть команды "Птицы" внесла смятение в ряды противника, позволив вовремя прибывшему Доннеру уничтожить пиратов. Если Кальдмеер и заподозрил неладное, то виду не подал и похвалил Бюнца за самообладание и героизм. А Доннер, конечно, шутил, что хоть такого хитрого плана не существовало, его стоило придумать, и что наконец-то увидеть Бюнца побитым - просто мечта (табличка "сарказм"), - но понимание того, насколько этот человек ему дорог, до готовности сложиться на абордаже, увеличилось в разы. Бюнц не делал лучше, доставая своего спасителя пассажами в духе "давай не о делах, может поцелуемся, хочешь - песню тебе спою".
Чтобы Бюнц не ныл о клейме, Доннер согласился набить себе татуировку. Татуировка, конечно, - и вполовину не так больно, как клеймо, но задача была в том, чтобы порадовать Отто. Тот предлагал набить лебедя, в честь Зильбершвана, но Доннер захотел ласточку - в честь носовой фигуры "Птички". На шее, единственной открытой части тела. То есть можно было бы при желании закрыть шейным платком, но Доннер не хотел, эпатируя светское общество и понимая, что нарушение формальных правил - тоже подарок Бюнцу.
Предыдущий игрок в пункте анкеты про постыдное воспоминание написал эпизод, когда юный Доннер загулял в компании офицеров после первого повышения. Пить он ещё не умел, а алкоголя было достаточно, чтобы не возражать товарищам, но недостаточно, чтобы забыться и после ничего не помнить. Компания чуть не разнесла трактир, а оттуда ввалилась в бордель и несмотря на то, что денег хватало, почему-то сняла троих девиц на семерых. С перепоя получалось не у всех, но гогот стоял на всё заведение. И Готлибу стало противно. Он понимал, что девицам ещё более, чем ему, отвратительны эти пьяные кретины, ему ничего не хотелось, кроме как уйти, но его тоже подталкивали в спину, подбадривали и ржали. В конце концов он сбежал, проблевался за углом и с этими офицерами более не общался (кажется, они решили, что после повышения он зазнался, ну и ладно). А липкая гадливость осталась, дополнившись чувством стыда за то, что не только не выступил против вакханалии, но и не остался бездеятельным наблюдателем.
Я подумал о том, что после этого случая Доннер вообще не интересовался женским полом, да и мужским также, - как писала Айса, "есть вещи поинтереснее". Да и вообще - "в живого человека х#ем тыкать"! Что-то грязное и недостойное. Он, конечно, служил во флоте, где порядки были попроще и никого было не смутить знанием о том, что некоторые офицеры не прочь заглядываться на матросов, - но в осознании собственных предпочтений это никак не помогало. Свои чувства к Бюнцу он считал дружбой и в общем-то не ошибался. Но также я подумал, что после того случая Доннер очень не хотел, чтобы над ним снова смеялись. Шутливые подкаты Бюнца вызывали в нём гейскую панику, он ловил себя на том, что ему в самом деле хочется поцеловать Отто, - но боялся, что тот вовсе не рассчитывает на положительный ответ и посмеётся, если он всерьёз согласится. Ведь как Бюнцу может быть нужен почти сорокалетний занудный мужик?..
И вот - совместные учения с талигойцами. В аккурат на Зимний Излом, на четыре дня. Талигойцы явно восприняли это как отпуск, бухали и развлекались, на четвёртый день "случайный выстрел" с "Франциска" повредил носовую фигуру на "Верной звезде" Бермессера. Доннера и его Зильбершван кесарь отметил особо, про заслуги же гостей ничего не сказал. Вечером четвёртого же дня началась торжественная церемония закрытия учений в Эйнрехте, во дворце кесаря. И после официальной части мероприятия офицеры обеих сторон были предоставлены сами себе в бальном зале - что могло пойти не так?.. Всё.

Готлиб Доннер. Отчёт отперсонажный. Никакой там последовательности

Стоило войти в зал, как приставленный нас развлекать сын придворного танцмейстера, никому не знакомый юноша, последние годы проведший в Гайифе, объявил первый танец. Название было мне незнакомым, и я намерен был его пропустить, но ко мне подошёл Йозев Канмахер, и я не стал ему отказывать. Кто вообще придумал устраивать танцы на сугубо мужскую компанию, без единой дамы?.. Впрочем, в южных плясках не было особой разницы, какую партию ты танцуешь, - они все довольно быстрые и довольно простые. И всё же поначалу мне было несколько неловко быть "за даму", с непривычки я запыхался и был рад, когда танец закончился и я смог улизнуть в угол зала возле стола, где уже обретался Бюнц.
- Я не хотел, меня заставили, - оправдался я.
- У тебя отлично получилось.
- Южные танцы довольно нелепые, - пожал плечами я. - Кажется, я слишком стар для этого дерьма.
Мы с Бюнцем стояли в компании Говарда фок Хосса, капитана "Верной звезды", который принёс фляжечку настоящей крепкой можжевеловки, а не того недоразумения, которое выставляли на столы в качестве прохладительного напитка. Мне можжевеловка понравилась - люблю травяные настойки, - а Бюнц заявлял, что это жидкая смерть, которая убивает лошадь, а бюнца разрывает на куски. Но больше, чем попробовать по глотку, мы себе не позволяли, а в остальное время я пил ягодный сидр, напоминающий на вкус малиновое печенье. Канмахер поставил на стол медовуху с пюре из голубики - не иначе как гостинец от деда-артиллериста, - и мне она также пришлась по вкусу. Бюнц же откуда-то притащил вишнёвое пиво и щедро подливал мне его, не считаясь с тем, что в моём стакане могли быть остатки сидра или медовухи.
- Вот мы почему со Шнееталем меньше дружим? Потому что он с нами не пьёт, - назидательно сообщил Бюнц. - А стоит с Кальдмеером со сложными лицами.
- Одно другому не мешает, - возразил я. - Можно пить и беседовать с Кальдмеером одновременно.
- Ты тоже хочешь постоять там со сложным лицом?
- Нет, не хочу, мне и здесь хорошо.
Наблюдая за очередным южным танцем, Бюнц умудрился так удачно взмахнуть ногой, что попал по сумке фок Хосса, из неё вылетела фляжка и покатилась по паркету, являя себя всем взглядам. Бюнц уверял, что не собирался пинать сумку, а просто хотел подпрыгнуть... Я даже не успел увидеть, как всё произошло - только летящую флягу, - но готов был поверить, что нечаянное у Бюнца выходит не менее разрушительным, чем нарочное.
Бермессеру очень не нравилось, что в южных танцах участвует и дриксенская молодёжь, - он ворчал, что настоящий дворянин никогда не станет в таком участвовать.
- Отчего же, если все получают удовольствие?.. - возразил я.
- Вы не дворянин, вам не понять.
- Вообще-то я дворянин.
- И где же ваша приставка "фок"? Там же, где у Кальдмеера?
- Но её отсутствие не делает нас хуже, верно? Мы ведь не кровью водим корабли.
Едва вечер успел начаться, как Филипп Аларкон, капитан "Франциска", без труда сумел вывести Бермессера из себя. Бермессер пролил вино на скатерть, и Аларкон поинтересовался, обращается ли он с кораблями так же, как и с вином. Ответ Бермессера о том, что это было случайностью, не улучшил ситуацию, а только ухудшил насмешку. Миг - и Бермессер заявил, что для кесаря это может стать поводом для объявления войны. Очень уж громкое заявление...
- Полагаю, у кесаря достаточно более важных дел, нежели пролитое вино, - примирительно заметил я, встав за плечом Бермессера. - И это уж точно не повод для войны.
Но Бермессер не изменял дурному настроению и некоторое время спустя, наблюдая за весельем и танцами, продолжил ворчать, что это подобает простолюдинам, а не благородным людям.
- Вы ошибаетесь, - мягко возразил я. - Простолюдин также может быть благородным человеком.
- И забывать при этом о своём происхождении.
- Благородный человек может и не забывать о своём происхождении.
- Но что-то мало таких людей я вижу в нашем флоте.
- И снова вы ошибаетесь. Следует замечать не только недостатки, но и достоинства.
В том числе и в себе самом. Так отчаянно прятаться за своим титулом может только тот, кто считает себя ничтожеством во всём прочем, а это довольно печально.
Среди талигойцев был капитан-командор Фальце, которому, как говорили, был сто один год. Он курил трубку и не расставался с ней даже в диких южных плясках, в которых давал фору иным молодым. Он же был наиболее дружелюбен из фрошеров, живо интересуясь дриксенскими обычаями и задавая множество вопросов.
- А что это у вас на шее, это новая дриксенская мода? - полюбопытствовал он, глядя на меня.
- Не сказал бы, что это именно мода, - поправил я. - Татуировки - старинная традиция среди моряков.
- А почему именно ласточка? - не отставал общительный дед. - Что она означает?
- Ласточек часто используют в названиях кораблей и носовых фигурах, - импровизировал я, ненадолго задумавшись. - Это свободная птица, которая летает и над сушей, и над морем...
- Но что она значит лично для вас?
- О, мне она служит напоминанием об одном приключении, связанном с кораблём "Весенняя птица".
- А что за приключение, расскажете?
- Охотно, - тут уже я был не против похвастаться перед талигойцами. - Тогда моему другу, капитану Бюнцу, удалось заманить в ловушку пиратов, которые долгое время наводили страх на дриксенских и талигойских купцов, и никто не мог ими заняться и победить их. Бюнц, можно сказать, пожертвовал собой: притворился, что сдался в плен, а сам отправил ко мне пару верных людей. Пираты отошли в тайную бухту, чтобы отремонтировать корабль, и тут неожиданно для них подоспел я. Захваченная команда "Птицы" в нужный момент похватала оружие, и сообща нам удалось победить пиратов.
- Это в самом деле запоминающаяся история!
- А я тут как раз рассказываю о твоём подвиге, - сообщил я подошедшему Бюнцу.
- Если бы не ты, я бы там и закончился, - откликнулся он.
- Но мы ведь всё спланировали, - напомнил я. - Мне оставалось только подоспеть вовремя.
- Своевременность очень важна, - одобрил Фальце.
- Да. Минута промедления или, наоборот, спешки может всё испортить, - вдохновенно подтвердил я, плавно увеличивая дистанцию между мной и Фальце.
- Не забывай, что я потерял половину команды, - сказал Бюнц.
- Я помню об этом. Но ты выжил и сохранил вторую половину.
Надеюсь, Бюнц не думал, что я издеваюсь, когда говорю о том, что он поступил тогда достойно и отважно, когда подал пример выжившим, сдаваясь, и подставился под клеймо... и сохранил их жизни. Ведь я в самом деле думал так.
Только я посетовал, что крекеры плохо совместимы с перчатками (поскольку пачкают их, в отличие от сладостей на шпажках, так что требовалось снимать перчатки), как Бюнц, чьи перчатки по последней моде были обрезаны на концах пальцев, предложил:
- Тебя покормить? Рыжие или белые? - спросил он, имея в виду крекеры сырные или простые.
- Рыжие, - ответил я, а озвучить то, что это будет не совсем прилично, уже не успел.
- Вы только посмотрите, ему больше нравятся рыжие! - притворно сокрушался белокурый Бюнц, в самом деле накормив меня с руки сырными крекерами (и растеряв половину в процессе).
Ещё один танец, Чёрную лошадку, я помнил, поэтому подхватил фок Хосса и потащил танцевать. Собралось три сета по три пары, и мы остались лишними, но танцмейстер уступил нам своё место. Это была по-дриксенски неторопливая Лошадка, и не все знали её твёрдо, но мы её прошли.
После Бюнц вытащил нас во двор дышать свежим воздухом.
- Надеюсь, пока меня нет, Бермессер не нарвётся на дуэль... - проворчал я.
- Он уже нарывается, - заметил Бюнц. - Но это не твоя забота. Мы можем пасти тех, кто младше, но пасти того, кто старше...
- К тому же, там остаётся достаточно заинтересованных лиц, - добавил фок Хосс.
- Кто-то из них может быть заинтересован в том, чтобы он нарвался, - возразил я. - Честно говоря, из всех присутствующих я могу положиться только на Кальдмеера.
Когда мы уходили со двора и я шёл последним, в коридоре я столкнулся с адмиралом Альмейдой. Он вежливо со мной поздоровался и спросил, как я нахожу сегодняшний вечер.
- Довольно беспокойно и непривычно. Но, в конце концов, мы у себя дома.
- А мы - не у себя.
- Что вы хотите этим сказать?
Я не то чтобы опасался Альмейды, но было в нём что-то, отчего находиться с ним наедине в полутёмном помещении было неуютно.
- Вы же умный человек, Доннер, - не притворяйтесь, будто не понимаете. Может быть объявлена война.
- Что ж, если будет война, значит - будем сражаться, - пожал плечами я. - Но это зависит не от нас. Кесарь может не хотеть войны.
- Она будет, и очень скоро, - предрёк Альмейда, разворачиваясь и уходя.
- Ваши предсказания очень уж мрачные, - усмехнулся я, следуя за ним, но уже ему в спину.
Я поделился с приятелями тем, что Альмейда ходит мрачнее тучи, - но мне показалось странным, что когда я в следующий раз заметил талигойского адмирала в бальном зале, он был так же непринуждённо весел, как и прежде.
И я не ошибся в ожиданиях: стоило мне отлучиться, как Бермессер в самом деле нарвался на дуэль. Пока секунданты обсуждали условия, я долго не мог понять, кто кого вызвал, но наконец догадался, что драться будут, предсказуемо, Бермессер и Аларкон; о причинах дуэли они оба не распространялись. Утешало только, что дуэль была отложена до завтрашнего утра. Аларкон утверждал, что убьёт Бермессера, так что даже Бюнц не выдержал и сказал, что если поединок предполагается быть честным, то не очень-то вежливо заранее решать, кто победит, а кто проиграет.
Когда мы в очередной раз вышли на воздух, чтобы обсудить произошедшее, Бюнц заметил:
- Обычно Бермессер отражает то, чего хотят при дворе. Сейчас Бермессер отражает войну... Значит ли это, что кесарь хочет войны?..
Войну может хотеть принц Фридрих. А ещё Бермессер может выдавать желаемое за действительное, желая войны, чтобы выслужиться. И явно не понимая, что война - не парад, и шансов погибнуть у него будет куда больше, нежели обзавестись орденской лентой.
- Бермессер как будто жить не хочет, - откликнулся я с досадой. - Несмотря на его годы, он всегда напоминал мне... мальчишку, который не задумывается о том, чем обернутся его слова и действия.
- А он мне мальчишкой не кажется, - возразил фок Хосс.
- Я не говорю, что его недооцениваю, - поправился я. - И всё же он слишком уверен в своей безнаказанности.
- Он и раньше был в себе уверен, - согласился Бюнц. - И сейчас как будто знает, что делает.
- Возможно, он был таким до первого Аларкона, - вздохнул я.
- Думаете, Аларкон его убьёт?.. - спросил Хосс. - Дуэль может быть и до первой крови.
- Аларкон был настроен решительно, - заметил я. - Но плакать по Бермессеру я, прямо скажем, не буду. Хотя и смерти ему не желаю.
Мы все понимали, что Бермессеру не победить на этой дуэли даже при невероятном везении: шпагу тот носил только для красоты.
- А может ли кесарь отменить дуэль?.. - Хосс ещё на что-то надеялся. Другой бы радовался, что смерть вице-адмирала может сулить ему повышение, но Хосс, похоже, был всерьёз предан своему непопулярному командиру, и это делало ему честь.
- Может, если узнает. А он может и не узнать, - пожал плечами я.
Если Бермессер, нарвавшись на дуэль, побежит жаловаться кесарю, чтобы дуэли не случилось, это облечёт его позором. И Бермессер не мог этого не понимать.
Дальше - хуже. Когда мы вернулись в зал, там вскоре случился очередной инцидент, и Бермессера разнимали с вице-адмиралом Вальдесом. Когда я подошёл, Вальдес держал Бермессера за запястья и требовал, чтобы у того забрали нож, а Бермессер рычал "Знайте своё место", как если бы Вальдес был каким-нибудь лакеем.
- Вы забываетесь, - спокойно сказал я Вальдесу. - Мы разберёмся сами, без вашей помощи.
Но только удостоверившись, что Бермессера окружило достаточно людей, Вальдес отступился. Позже мне сказали, что Бермессер в самом деле бросился на Вальдеса с ножом, так что у того были все основания опасаться. Это я пропустил, и это было на Бермессера не похоже. А теперь, стряхнув удерживавшие его руки, Бермессер в раздражении пошагал назад к столу. Я последовал за ним.
- Что с вами, Бермессер? Неужели вам так не нравится жить эту жизнь? - поинтересовался я насколько мог дружелюбно. - Будь вы младше меня по званию, я бы спросил, какого чёрта, но я буду вежлив.
- Мы с вами равны по званию, - равнодушно заметил Бермессер.
- И всё же я стараюсь быть вежливым. Вы нужны нам живым, Бермессер. Нам - и Дриксен.
- Вы правы.
- Нас - и вас - сегодня будут пытаться спровоцировать, - добавил я, хотя Бермессер уже потерял ко мне интерес и отвернулся. - И нам не следует поддаваться на провокации.
К Бермессеру подошёл Кальдмеер - явно с тем же вопросом, который вначале волновал и меня.
- Я уже прочитал ему нотацию, - попытался я заступиться за Бермессера.
- И это было совершенно излишне, - огрызнулся Бермессер, вновь похожий на прежнего себя.
Но Кальдмеер всё же увёл его для разговора. Бермессер в этот вечер был сам не свой, словно какая-то заноза застряла в душе... Но что я мог ему сказать? "Да, я понимаю, что вы не созданы для моря и чувствуете себя чужим, потому и цепляетесь за своё происхождение, - но мы вам не враги, и не нужно воевать хотя бы с нами"?.. Но меня он не услышит и не послушает, только оскорбится больше прежнего. Тут нужен кто-то старше, хотя бы по званию. И Кальдмеер отлично подойдёт, и наверняка сумеет подобрать правильные слова.
В разгар вечера в зале появилась рисованная карта, изображающая Придду и окружающие её страны и регионы в виде потешных картинок. Бюнц шепнул мне, что это он нарисовал её и подкинул. Карта привлекла немало внимания и повеселила собравшихся - но недолго: не успел я до неё добраться, как Бермессер отобрал её и вышвырнул, говоря, что она оскорбляет Дриксен. Лишь позже, когда все отвлеклись, Фальце откуда-то извлёк её и показал мне. На мой взгляд, Дриксен она не оскорбляла, поскольку равно смеялась над всеми; она напомнила мне старинный стиль лубка. Оценив множественные художественные таланты Бюнца, я повесил карту на стену, где она и оставалась.
- Цирк, - прокомментировал Бермессер шумных и веселящихся фрошеров.
- Клоуны уедут, - успокоил я его.
- У нас есть и свои клоуны. Отто Бюнц, например.
- Это не очень-то вежливо.
Тут можно и пропустить в голос немного холода и металла. Но если Бермессер надеется, что и я вызову его на дуэль... то я не доставлю ему такого удовольствия.
- И что с того? Нас ведь никто не слышит.
- А вы полагаете, что вежливость должна быть только напоказ, а в остальное время можно забывать о хороших манерах?..
В этот момент подошёл сам Бюнц, и Бермессер пошёл на попятный, не став развивать тему.
- Я уже говорил вам, что не следует нападать на своих же, - добавил я уже мягче. - Кем мы покажем себя перед талигойцами?.. Они будут только рады, если мы станем грызть друг друга.
- Вы правы, - вновь согласился со мной Бермессер.
Дважды за вечер музыканты играли народные дриксенские плясовые песни, которым я мог только подпевать, и дважды за вечер Бюнц ложился на скамью, укладывая голову мне на колени. А я мог прикасаться кончиками пальцев к непослушной золотой пряди, норовящей упасть ему на лицо, - и не думать о приличиях вовсе, поскольку ему я мог позволить всё. Тем, кто задавал вопросы, Бюнц объяснял, что таким образом он "набирается мудрости и занудства":
- Знаете, если поспать на книге, то наутро помнишь всё её содержание!
- Кхм, - только и смог ответить я.
Бюнц же затащил меня в кэналлийский вальс - я согласился, только если он меня проведёт, - и сжимал мою руку так крепко, словно не собирался отпускать меня ни в какую прогрессию. Вальс был под мелодию ещё одной моряцкой песни, очень быстрый и долгий, я порой выбивался из ритма и слишком спешил, но умудрился ни разу не сменить свою партию, самостоятельно находя себе место в кругу. Некоторые танцующие пели слова этой песни - а под конец танца пели уже мы все, хором. После Бюнц ворчал, что этот вальс был слишком быстрым, а как по мне - бывало и быстрее:
- Это ты ещё олларианскую кадриль под "Соколов" не танцевал! Вот где мясорубка.
- Не люблю кадрили.
Фальце предложил, чтобы не путаться в танце, использовать морские команды, например - "свистать всех наверх".
- Или "вёсла-ать - вёсла сушить", - предложил я.
Во время вальса Шнееталь поскользнулся на паркете и упал, увлекая меня за собой; я помог ему подняться, и мы вернулись в танец, - похоже, он был в полном порядке. В другом танце упал Бермессер и не сразу смог встать на ноги; говорили, он порезался своим же ножом - быть может, именно в тот момент. Плохая примета... Фок Хосс отлучился вокруг него хлопотать.
Станцевали в этот вечер и конский бранль, и "Гребите дружно, моряки"; на что-то более сложное мы смотрели со стороны - всегда приятно посмотреть, как другие мучаются. Кальдмеер каждый раз, встречаясь со мной в том или ином парном танце с прогрессией, спрашивал, как проходит мой вечер, и я отвечал, что стараюсь развлекаться как могу. Мне даже делалось совестно, что я совсем не развлекаю беседой самого Кальдмеера. А на шапелуаз я позвал Бюнца нарочно - тогда ещё не зная, что он любит этот танец: просто я также любил шапелуаз и хотел танцевать его с ним. Со временем я привык к "дамской" партии в танцах, но в шапелуазе Бюнц предпочёл, чтобы я встал за кавалера, - так и мне было привычней.
Также во время танцев откуда-то появилась девушка в белом платье, увитом нитями крупного жемчуга. Все задавались вопросами, кто она такая и откуда взялась, - но в ночь Излома может случиться что угодно. Порой, когда девушка взмахивала руками, казалось, что у неё не рукава, а крылья, как у альбатроса... Эвро - так далеко от морских и береговых просторов?.. Но кто запретит ветру быть там, где пожелает ветер!..
Офицеры, особенно молодёжь, пытались танцевать вальс под любую музыку, даже не слишком для того подходящую, так что Бюнц пожалел их и сказал:
- Когда уже наконец сыграют вальс, чтобы они не мучились?..
- Мне кажется, они смогут станцевать вальс даже под марш, - заметил я.
- И станцевать марш под вальс, вот что самое страшное!..
И когда заиграли вальс, Бюнц пригласил меня:
- На один круг?
- Хоть на десять, - согласился я.
- На десять меня не хватит...
В действительности он провёл меня пару кругов, после чего назидательно заявил, словно и в самом деле набрался занудства:
- Слишком долго танцевать неприлично. - И добавил: - Но ты можешь пригласить кого-нибудь ещё.
- Нет, не хочу.
Пока мы сидели - а в случае Бюнца и лежали - на скамье, случилось ещё немало примечательного. Во-первых, Бермессер и Аларкон чуть не сошлись в рукопашной, не дожидаясь утра, но их растащили, напоминая, что в ночь Излома нельзя проливать кровь, по крайней мере недобровольно.
- Я слышал, раньше при праздновании Излома были в чести поединки, - припомнил я. - Но эти поединки были дружеские, и если кровь проливалась, то добровольная.
- Это, должно быть, на Летний Излом, - поправил меня Бюнц.
- Может быть. Я не силён в старых суевериях.
- А мне ты запретил о них рассказывать...
- Когда это я тебе запрещал?!..
- Два месяца назад.
- То, что было два месяца назад, уже не имеет силы! - фыркнул я. - Я уже об этом забыл.
- Ну, смотри... А то был у вас один Вальдес, а теперь будет двое.
- Нет, второго Вальдеса нам не надо! - усмехнулся я. - Нам и одного-то многовато.
Позже мы слышали, что талигойцы хотят развести костёр прямо в зале, и Бюнц рассказывал им, что прыгать через костёр также полагается на Летний Излом. И что-то они говорили о двух половинках Вальдеса - мне Бюнц объяснил, что это половины бергерская и марикъярская, "и обе половины нам не друзья".
Во-вторых, талигойцы под предводительством Вальдеса, который действительно много говорил о традициях Излома, дружно куда-то ушли, и Бюнц буднично сообщил, что они идут колдовать и проливать кровь. После этого Фальце, которого они вроде бы собирались от чего-то спасать, исчез, и вместо него появилось ещё одно существо в белом, лишь отдалённо его напоминающее, но всё же бывшее длинноволосым юношей. Следующим же пропал Аларкон, но появилась девушка-эвро, которая, как по всему выходило, прежде занимала его место. Кажется, южане называли эвро "кэцхен" - по имени непредсказуемых и опасных бродячих волн...
Хуже всего узнать об этом было вице-адмиралу Хулио Салине, который был весьма дружен с Аларконом. Бюнц говорил с ним и утешал, и выглядели они при этом как старые приятели, то и дело приобнимавшие друг друга; я спросил Бюнца, когда они успели так близко сойтись, но он оставил мой вопрос без ответа. Тем временем другие эвро были явно недовольны тем, что совершила их товарка, и я слышал то её оправдания о том, что Аларкон сам её попросил, то их обвинения в том, что она заняла мёртвое тело. Жить рядом с мёртвым человеком, думая, что он живой... отвратительно. В конце концов я запутался, а был ли Аларкон, и как давно он не был Аларконом...
- Идём, я тебе всё объясню, - и Бюнц похитил меня в коридор.
Он рассказал, что полгода назад Филипп Аларкон действительно погиб, и эвро вселилась в его тело. А Салина не последовал за ним в Лабиринт, чтобы попытаться его вернуть, - ни тогда, ни сейчас.
- Тогда он не знал... - сказал я. - Но сейчас?.. Решил, что уже слишком поздно?..
- Может, и поздно, - согласился Бюнц.
- Но даже если поздно - я бы... впрочем, не важно.
Салина был моим ровесником. Слишком хотел жить, чтобы соваться в Лабиринт?.. Если бы я потерял Отто и знал, что есть хоть бы и самый призрачный шанс вернуть его или последовать за ним, - я прошёл бы в Закат и обратно, потому как зачем мне пустая жизнь без него?..
После мы услышали, как эвро говорит о том, что осталась в человеческом теле не потому, что любила Хулио Салину, а из любви к тому, кто погиб. Это не сделало лучше - напротив, стало, похоже, последней каплей. Хулио заявил, что если бы она осталась ради него - он ещё смог бы с ней примириться, а раз он ей даже не нужен, то и она ему не нужна. Я всерьёз опасался, как бы после таких потерь вице-адмирал Салина не полез в петлю. Терять врагов хорошо в честном бою, а не из-за нечисти, которой, к слову, становилось всё больше. Танцмейстер, скинув придворный костюм и оставшись в одной белой рубахе, тоже, видимо, не был человеком...
Единственный плюс был во всей этой чертовщине: утренняя дуэль Бермессера, по всему видать, отменялась. И сразу становилось понятным рвение, с которым лже-Аларкон провоцировал дуэль: эвро попросту переигрывала в талигойца, тем паче - зная, что смерть ей наверняка не грозит.
Случилось странное и со мной - вернее, я лишь постфактум, вспоминая, осознал, что это было странно. Меня посетила мысль, вопрос, ради чего я смогу предать своих же, вот хотя бы и Бермессера. Подумав, я ответил себе (или не себе?..), что пойду на такое только ради спасения жизни - и даже не своей, а Бюнца или Кальдмеера. Долг должен быть превыше сердца, но если быть честным хотя бы с самим собой - кто предпочтёт исполнить долг и позволить погибнуть тому, кто дорог, и будет спокойно на эту гибель смотреть?..
Странным это было ещё и потому, что Бюнц, подойдя ко мне вскоре после этих моих размышлений, задал вопрос, совершенно не вяжущийся с моим статичным положением:
- Ты тоже отказал какой-то женщине?
- С чего ты взял? - удивился я. - Ни одна женщина меня не домогалась, уверяю тебя.
Вечер как будто шёл своим чередом. Когда начался очередной вальс, Бюнц, глядя на пару, вышедшую на паркет, спросил:
- Интересно, мы со стороны выглядели так же нелепо?..
- Не знаю, - откликнулся я. - Какая разница?
- Можно посмотреть в зеркало.
Он снова пригласил меня, и в этот раз мы танцевали гораздо дольше - вальс был более медленным. Конечно, я не смотрел при этом ни в зеркала, ни на другие пары, - только на Бюнца, просто наслаждаясь моментом. Я никогда прежде не считал себя поклонником вальсов, но оказалось, что всё зависит от того, с кем танцуешь. Сократить дистанцию, чтобы было удобней, буквально прижавшись друг к другу; переплести пальцы... В танце это не было предосудительным, в танце никто тебя не видел, не успевал рассмотреть. Когда музыка закончилась, я спросил Бюнца:
- Ну, что ты увидел в зеркале?
- А?.. - он не сразу вспомнил, что я имею в виду. - Должно быть, всё дело в осанке.
У танцмейстера выпросили второй кэналлийский вальс, надеясь со второго раза его не залажать и, видимо, рассчитывая на более гуманную музыку. Расчёт не оправдался: музыка была та же самая. Мы встали в круг, и рука Бюнца была холодной - должно быть, он выходил во двор, - и мне вдруг захотелось прижать эти холодные пальцы к губам и согреть, и только начавшийся танец остановил меня. Круг танцующих был меньше прежнего, и я то и дело оказывался в руках то Себастьяна Берлинги, то Антонио Бреве. Пожалуй, по манере танцевать можно что-то узнать о человеке: например, Вальдес вальсировал стремительно и резко - словно для него звучала его собственная, неистовая музыка, - и я за ним едва успевал...
Во второй раз лёжа на моих коленях, Бюнц заявил, провожая Шнееталя взглядом:
- Какая у Адольфа отличная задница!..
- А тебе снизу видно всё, как я посмотрю? - усмехнулся я.
Про Бермессера он, с той же позиции, говорил, что у того как будто надет подгузник (на случай агрессивных талигойцев). Я, смеясь, списывал это на плохого портного, шившего Бермессеру его белоснежные штаны; Бюнц также предположил слишком длинную рубашку.
Тогда же Бюнц стал просить у танцмейстера второй шапелуаз - раз второй кэналлийский вальс уже был, то почему бы не быть второму шапелуазу.
- Или па-де-грас, - предложил я.
- Или па-де-грас, - легко согласился Бюнц.
- Только если вы уговорите на это наших гостей, - сказал танцмейстер.
- Да они что угодно танцевать согласятся!..
Пришлось подождать, прежде чем музыканты получили ноты и выучили мелодию, но ожидание стоило того: при поддержке других присутствующих мне удалось-таки выпросить па-де-грас. Может, потому, что мне просто хотелось обнять Бюнца за талию и взять за руку...
- Это вообще была твоя идея, я даже не люблю па-де-грас, - ворчал Бюнц. - Я шапелуаз хотел...
- Да велика ли между ними разница? - утешил я его. - Ходить по кругу с прогрессией.
- Па-де-грас медленный!
- Это па-де-грас-то медленный?!..
Мы не успели закончить спор, поскольку танец начался, а по его окончании Бюнц уже был настроен более благосклонно.
- Почему мне не стыдно, что я тебя в это втянул?.. - объявил я, возвращаясь к столу, чтобы промочить горло.
- Втянул?.. Мне понравилось, - возразил Бюнц.
Я раздумывал, насколько пьяным я могу считаться (хотя на деле, несмотря на сидр, медовуху и можжевеловку, был трезв как стекло), чтобы нарушать правила приличия. Хоть бы и самую малость. Бюнц ел крекеры, и я щёлкнул зубами, попытавшись выхватить один крекер у него из рук.
- Ну вот, прикормил акулу, - посетовал он, но снова покормил меня крекерами с руки.
В копилку странностей: неожиданно у стола появилась принцесса Гудрун. Все поприветствовали её как подобает, кто-то предложил наполнить её бокал, но она заявила, что предпочтёт что-нибудь покрепче, - и исчезла так же неожиданно.
- Интересно, что здесь забыла принцесса...
- Это дворец кесаря, - пожал плечами я.
- Но среди мужланов?..
- Помимо мужланов здесь есть ещё и мы, - заметил я.
- И одна, без сопровождения?..
- Меня смущает то, что принцесса со мной знакома, но она меня не узнала, - сказал Бюнц. - А ещё я точно знаю, что принцесса не пьёт. Ни крепкое, ни вообще.
- Значит, это была не принцесса... - рассудил я. - Излом.
В другой раз я увидел, как Бермессер рухнул на колени, а над ним стоял принц Фридрих. Не успел я вмешаться и спросить, что происходит, как принц увлёк за собой Бермессера прочь из зала - только их и видели.
- Сами разберутся, - сказал мне Бюнц.
- А что если это был не совсем Фридрих, как принцесса была не совсем принцесса?.. Не нравится мне всё это. Совсем не нравится.
- Откровенно говоря, мне и наш адмирал не нравится, - признался он.
- Отчего же? Думаю, ты к нему слишком строг.
- Он холодный.
- Он - Ледяной, - усмехнулся я, вот только Бюнц, похоже, в этот раз не шутил.
Самому Бюнцу я сказал во время вальса, что хотя бы он - точно настоящий. В этом я мог быть уверен: невозможно такое подделать, а если кто-то попытается, я несомненно замечу разницу.
Но более всего я начал беспокоиться, когда Бюнц, прислушавшись к доносившимся откуда-то снизу звукам, почти заглушаемым музыкой, заявил, что в подвале - зелёная слизь, и что на мне, и не на мне одном, метка выходца. При этом я в упор не мог припомнить, как её получил, поскольку ничего на себе не видел, - и не понимал, как всё это видит Бюнц.
- Я хорошо себя чувствую. Чем эта метка мне грозит? - спросил я.
- Да ничем особенным. Ты просто стал более уязвимым перед мертвецами.
- И что делать, если я встречу мертвеца? Вспоминать Четверной заговор?
- Говорят, помогает пролить горячую кровь.
Считалась ли моя кровь всё ещё горячей, если я чем-то там отмечен?.. Мне не давало покоя то, что Бюнц явно знает больше, чем я, но не говорит всего, - и волновался при этом я вовсе не о себе, а о нём. А он шутил, что, может быть, эту метку получают девственники, и фок Хосс - дважды девственник.
- Я вообще-то не девственник, - усмехнулся я.
То и дело зал почти пустел, хотя казалось, что во дворце не так много открытых помещений, где можно было бы спрятаться. Один раз в полупустом зале я заметил Бермессера, который, пренебрегая приличиями, сел на пол у стены, как если бы его оставили все силы.
- Предаётесь меланхолии? - подошёл я к нему.
- Здесь как в болоте.
- Слишком много лягушек? - понимающе хмыкнул я.
Тут молодёжь в другом конце зала запела незнакомую мне лиричную песню, и Бермессер начал подпевать. Когда-то я задумывался о том, что хотел бы найти что-нибудь хорошее в Бермессере - помимо того, что он несмотря на очевидное отсутствие склонности и таланта к морскому делу продолжал служить кесарю во флоте, не жалуясь и не прося перевести его в сухопутные штабные крысы, что вызывало определённое уважение. Что ж: теперь я нашёл. В его годы сохранить чувствительное, не зачерствевшее сердце - а именно его раны заставляли Бермессера вести себя столь неосмотрительно... Это редко и ценно. Хотел бы и я не стареть сердцем никогда.
Бюнц заявил, что будет пьян в течение получаса, и фок Хосс невозмутимо достал часы и засёк нужное время. В последовавшие полчаса Бюнц говорил о том, что у нас в Дриксен нет литературы и театра - и мои возражения не принимались, поскольку я, не будучи силён ни в том, ни в другом, не мог назвать ни одного достойного примера. Гайифа славилась своими мистериями - и Бюнц хотел завести мистерии в Дриксен. К счастью, не на корабле, а на суше, - а о том, как заниматься театром, служа во флоте, он не задумывался. Также встал вопрос, кем по национальности был великий драматург Вальтер Дидерих, чья фамилия намекала на то, что он мог быть северянином.
Когда мы вновь вышли втроём во двор, уже начало смеркаться.
- Становится прохладней, - заметил я.
- Я зря не захватил для тебя плащ?.. - спросил Бюнц.
- Мне не холодно.
Он встал спиной вплотную ко мне, я обнял его сзади, и мне сразу стало тепло. Что подумает фок Хосс, мне было уже не важно, хотя я никогда в полной мере не доверял ему как соратнику Бермессера и принца, - я дышал волосами Отто Бюнца и не мог надышаться. Тогда к нам и вышла та эвро, что была в бальном зале с самого начала.
- Ты ведь обо всём рассказываешь любви всей своей жизни? - строго поинтересовалась она у Бюнца.
Мы с Бюнцем оба непонимающе переглянулись.
- Почему мы не в курсе?.. - спросил я.
- Тогда не могли бы вы оставить нас наедине? - попросила эвро вежливо.
Я не мог отказать даме и вместе с фок Хоссом вернулся во дворец. Тогда то, что у духов были какие-то дела к Бюнцу, меня ещё тревожило, - и эта тревога благополучно заняла мои мысли, не позволяя всерьёз задуматься над словами эвро. Беседа была долгой, и когда Бюнц освободился, я спросил:
- Чего она от тебя хотела?
- Поговорить по-родственному, - ответил он легко. - Видишь ли, мой отец был эвротом.
- Ничего себе...
Теперь стало ясно, почему он такой... Такой удивительно красивый. И выглядит моложе своих лет. И видит то, чего не видят другие. И почему его любит море, а в парусах всегда попутный ветер... В другой раз обняв его сзади и прижавшись к его спине, я спросил:
- Крылья не режутся?.. - и он ответил отрицательно, да так горячо, что я устыдился своей шутки. Он хотел оставаться человеком, из плоти и крови, и это почему-то грело сердце. Но несмотря на это в моих мыслях звучало непрошеное: "Крылатый мой..."
А мертвецы приходили - то к одному, то к другому. Бюнц старался оттеснить меня от них подальше, заслонить и отвлечь, но я и сам не рвался смотреть на выходцев вблизи. Вот один приходит за Бермессером - и уводит его, вырывая из рук живых, не обращая внимания ни на клинки, ни на слова. За ними неотступной тенью следует кто-то третий, но кто?.. Мы с Бюнцем как наседки пересчитали своих: на месте Кальдмеер, Шнееталь и фок Хосс, Зепп Канмахер и Руппи фок Фельсенбург... Выходец и его жертва исчезли в чёрном провале подвала, и на том месте, как только рассеялась темнота, вновь оказалась стена. А ведь говорили, что выходцы не входят в дом без приглашения!.. Все как один столпились у этой стены, мы с Бюнцем остались у всех за спинами.
- Что я могу?.. - проговорил я. - Сам не уйду и тебя не отдам.
- Бермессер тоже не хотел уходить, - возразил Бюнц.
Больше всего я не любил неизвестность и беспомощность - как в самый жестокий штиль. Я ничем не мог помочь Бермессеру - только ждать чего-то, как ждали другие.
- Может, мы все не доживём до утра, - произнёс Бюнц. - Пока никто не видит...
И поцеловал меня.
Коротко, легко, - одно быстрое касание губ, которому я и ответить не успел. Но я и представить не мог, что это будет так хорошо, так... правильно. Как люди могут оставаться серьёзными после поцелуев?.. Мне хотелось улыбаться от счастья, даже если весь мир вокруг уже начал рушиться - и начал прямо с паркета под нашими ногами.
Бермессер вернулся. Хотя считалось, что с той стороны ещё никто никогда не возвращался, - но Излому не было дела до этого "никогда". Вернулся один, хотя уходило двое, - кто-то остался вместо него?.. И был ли вернувшийся по-прежнему Бермессером?.. Я уже ничему не верил.
Бюнц вывел новую теорию: что если метку получали те, кто общался с Бермессером? В таком случае неудивительно, что у фок Хосса, следившего за своим непосредственным начальством, их было две, - да и я разговаривал с Бермессером больше одного раза.
- Надеюсь, на тебе ничего такого нет? - спросил я Бюнца.
- Нет, я же наполовину эврот, - ответил он. - Ко мне такое не липнет.
Он сказал правду, и пусть я ни в чём не мог быть до конца уверенным - я испытал огромное облегчение. Главное, что он в безопасности, а я... как-нибудь выкручусь.
Вот и фок Хосс утверждал, что уже побывал в Лабиринте и вернулся. Итак, один - вышел сам, другой - ушёл за Бермессером и остался... Для статистики нужен был третий случай. Да, звучит цинично, но - нам нужен был чужой опыт, чтобы выжить самим.
Слишком много нечисти... Когда выходцы являются как к себе домой, и бальный зал больше не кажется безопасным местом, я устроился на стуле в коридоре, откуда было видно всё, - а Вальдес перестал притворяться обычным человеком (что у него и прежде не очень-то выходило) и почти всё время проводил в компании своих кэцхен, но также и давал советы по происходящему. Его я и засыпал вопросами, откуда берётся метка мёртвых, что означает и как от неё избавиться, - но ничего особенно не прояснил. Если метка была связана со смертью и холодом, думал я, - то поможет ли живое тепло? Поможет ли просто жить, любить?.. Но для начала нужно было расставить все точки над i. Поговорить с эвро - не с самим же Бюнцем!..
- Можно задать вам один вопрос? - спросил я, когда мы с эвро остались в коридоре наедине. Кажется, её ждали товарки, но я не планировал долгого разговора.
- Конечно, - она села напротив меня.
- Когда вы в первый раз приходили поговорить и просили меня уйти... что вы тогда имели в виду?
- Я предложила вашему другу помощь, - ответила она. - Он отказался. Сказал, что разберётся сам.
- Помощь? Ему что-то угрожает?
- Нет, никакой опасности. Ну а сами-то вы чего хотите в любви?
- Мне почти сорок лет, - усмехнулся я с горечью. - Чего я могу хотеть?..
- Но всё же? У вас ведь есть дорогой вам человек.
- Всё, чего я хочу, - я взглянул в направлении зала, где должен был находиться Бюнц, - это чтобы дорогой мне человек был жив и цел.
- Но вы же такой смелый человек. И вы не можете решиться?
- Если я решусь, всё может закончиться. Пусть лучше всё остаётся как есть.
- Мы можем читать в сердцах людей, - проговорила эвро. - И я вижу, о ком болит ваше сердце, и знаю, что вас не отвергнут. У вас есть очень хороший шанс.
Я слушал её жадно, весь обратился в слух, - и всё равно почти ничего не услышал. Потому что такого просто не может быть - Отто Бюнц может любить кого угодно, но этот кто-то не может быть мной. И чем больше я ему и себе позволял, тем больше боялся спугнуть это и потерять.
- В это очень сложно поверить, - признался я.
- Вам следует отдавать что-то тому, кого вы любите, чтобы вашу любовь заметили и приняли...
- Я отдал ему всё, - сказал я глухо. - Что ещё я могу отдать?..
Сердце, преданность, принципы... Всё это, незаметно, было уже его, и я отдам больше, если только он пожелает. Без остатка и ничего не требуя.
- Отдайте свою любовь.
Вот так просто. Знать бы, как это делается! Ни с того ни с сего подойти и сказать: я люблю тебя? Да так, чтобы не услышали лишние уши? Вроде, при этих словах ещё полагается преклонять колено... Так нелепо и пошло. Но поговорить - нужно, хотя бы чтобы убедиться... Духи, наверное, не могут врать и в самом деле видят человеческие чувства так же, как мы видим рябь на воде. Но ещё дольше донимать эвро вопросами было бы невежливо и выглядело бы так, словно я ищу отговорки и отказываюсь от счастья, которое само идёт в руки.
- Что ж, спасибо. Правда, спасибо. Я и так отнял слишком много вашего времени.
Оставалось поймать Бюнца, чтобы он ничем не был занят и чтобы никого не было рядом. Но каждый раз, когда он подсаживался на стул рядом со мной, с нами был Канмахер или Шнееталь, или ещё кто-нибудь. Либо Бюнц спорил с Вальдесом, говоря, что это талигойцы привезли с собой всю эту муть с зелёной слизью и мертвецами, потому как у нас такого раньше четыреста лет не было. Вальдес возражал, что муть это наша, местная, раз метки получают только дриксенцы, а Излом Изломов раз в четыреста лет и бывает. Звучало какое-то пророчество о тех, кто ушёл, и тех, кто остался, - видимо, речь шла о варитах и агмах. В конце концов Бюнц сам увёл меня в прихожую говорить - при бурной поддержке наблюдавших за нами эвро.
- Они болеют за нас... - заметил Бюнц.
- Что они тебе сказали?
- Предлагали помощь. Принять мой облик и прийти к тебе.
- Зачем мне это, если у меня есть ты?.. - искренне удивился я, улыбаясь.
- Вот и я так подумал. И отказался. Сказал, что сам справлюсь.
- И правильно сделал. Я тоже говорил с ними. И знаешь, так сложно поверить, что ты не шутил...
- А я шутил, - сказал он, глядя мне в глаза. - Все двадцать лет.
Бюнц забрал у меня стакан, отставил его в сторону и поцеловал меня - много дольше, чем тогда в зале. И я ответил - обнимая его и желая только, чтобы это не заканчивалось никогда. Бережно прикасаясь к его волосам, - снять бы перчатки, мешающие чувствовать в полной мере, и не только их, но это ведь не может быть последний раз... Прервав поцелуй, Отто прижался ко мне, поцеловал куда-то в шею, где взмахивала крыльями чернильная ласточка. Я обнимал его крепко, дышал им, и оказалось, что слова вовсе и не нужны. Теперь уже не нужны.
Потом мы стояли, не разлучаясь, - лбом ко лбу, нос к носу. Его глаза были так близко, его губы были так близко, и весь он был так близко, как мне не приходилось и мечтать.
- Может быть, я творил всё это, чтобы меня наконец разжаловали?.. - проговорил он.
- Нам ещё служить и служить, - откликнулся я. - Так жаль, что на разных кораблях.
- Значит, никакого шалаша на берегу?..
Я и раньше успевал соскучиться между выходами на берег, а теперь любая разлука и вовсе казалась невыносимой. Только бы не было войны... Я не хочу, не могу его потерять. Это сейчас, в ночь Излома, всё просто: ушёл в Лабиринт, вернулся из Лабиринта... А после морского сражения, когда обломки кораблей опустились на дно, - куда идти, каких богов звать?.. Один раз за этот вечер Бюнц сказал мне: "Ты не хочешь войны? Это же весело". Тогда я ответил, что война ещё никому не приносила ничего хорошего. Сейчас я не хотел об этом даже думать. Если не будет войны - будет всё. Если доживём до утра - будет всё...
Мы ещё о чём-то говорили и ещё целовались, и наконец вышли из полутёмной прихожей в коридор, забыв в прихожей свои стаканы. Нас никто не потревожил - возможно, благодаря радовавшимся за нас эвро все поняли, что нас лучше не беспокоить.
Мы вернулись в зал. Бюнц спросил, есть ли у меня нож на случай встречи с выходцем, и отдал мне один из своих, - я засунул его за голенище сапога, чтобы был всегда под рукой. И мертвец не заставил себя ждать, но пришёл не ко мне и не за мной. Мёртвый Антонио Бреве, второй адмирал Талига... Значит, это он ушёл вместо Бермессера? Но с чего ему взялся Бермессер?.. Видимо, ушёл он не по своей воле, - ну да кто теперь разберёт. Говорили, что выходца можно отпугнуть, если не испугаться и самому пойти ему навстречу, - и Альмейда вышел вперёд, протягивая мертвецу открытые ладони. Сзади не было видно, порезал ли он руку, чтобы пролить горячую кровь, или нет. Это было долго и тревожно: выходец то приближался, то отступал, а талигойцы не столько не могли его прогнать, сколько не могли отпустить - тянули руки, даже падая. Но, наконец, упал сам Бреве: клинок, смазанный живой кровью, убивает выходцев...
- Мы не можем его вернуть, - раздался в притихшем зале голос Хулио Салины. - Но можем упокоить.
Видать, он знал лучше всех, что того, кто погиб, не вернуть?..
- Фок Хосс прошёл Лабиринт, потому что он осторожен почти до трусости, - рассуждал Бюнц. - Бермессер также вернулся. А южанин ломился очертя голову и сгинул. Возможно, в Лабиринте есть что-то, что нельзя задеть, к чему нельзя прикасаться... Будь осторожен и двигайся медленно, если попадёшь туда.
Он говорил буднично, но я понимал, что он не думал бы об этом и не говорил бы об этом, если бы не заботился о сохранности моей шкуры.
Позвали врача: много было раненых, и талигойцев, и наших. Меня окликнул Бермессер - сказал, что я могу помочь.
- Могу перевязать, не больше, чем другие, - откликнулся я.
- Но не тяжёлые же ранения, - продолжил за меня Бюнц.
- Во дворце наверняка есть лекарь, не может быть, чтобы не было, - закончил я.
Мы помогли перенести раненых с пола на кушетки. Перевязывать мне было нечем - разве что рубашку рвать, - и Бюнц сообразил первым: снял и использовал вместо бинта шейный платок.
А после пришёл другой мертвец - или, точнее, это был и не мертвец вовсе, а иная сила, никогда и не бывшая человеком?.. - Пришёл (пришла, пришло?..) к Вальдесу, говоря, что тот ничего не знает о страданиях Севера. Вальдес не соглашался - и, похоже, мог на равных противостоять этой силе. Кем он был, интересно, если не был человеком?.. На эврота он тоже не очень-то был похож - скорее, на фульгата: то, что мелькало в его руках, напоминало молнии или пламя.
Бюнц пригрёб меня к себе, и теперь я стоял спиной к происходящему. Я тоже обнял его за плечи, и выходило так, что он удерживает меня, а я закрываю его собой.
- Битва на пафосе... - пробормотал я.
- Ты даже смотреть на это не можешь? - улыбнулся Бюнц.
- Я хочу смотреть на тебя, - и я поцеловал его в висок.
Пусть судьбы мира решают те, кто вправе решать, а весь мой мир - здесь. Попросить, что ли, кесаря о праве перейти на "Весеннюю птицу"?.. Едва ли он откажет. Отто и сам похож на птицу в моих руках - из открытого ворота за неимением шейного платка выглядывают тонкие ключицы, которые так хочется целовать. Птица моя над морем, хрупкость бесстрашия...
И даже не потребовалось больших жертв для того, чтобы нечто, угрожавшее всем гостям дворца, было побеждено. Этот Излом несомненно запомнится... Хотя для каждого, пожалуй, - чем-то своим. Вечер заканчивался, и пора было прощаться. И прежде всего я прощался с Бюнцем - даже если только до завтрашнего дня.
- Обещаю не ходить по бабам, - торжественно заявил он.
- Я тебе не запрещаю, - улыбнулся я.
Как можно неволить ветер? Он свободен, и я люблю его таким.
- И постараюсь не сдохнуть, - добавил Бюнц, когда я его обнял.
- Да, пожалуйста, постарайся!..
Но если мы пережили Излом - то теперь переживём всё.

Отлично получилось выходить во всякие шапелуазы и па-де-грасы за кавалера, а в вальсы - за даму И прекрасен был испанский под арийский "Штиль", хоть и для сильных духом. Жалею, что не попадал на последние танцклассы и не выучил, например, Циклокефирное, но в остальном - очень здорово было и поиграть, и потанцевать.

Далее благодарности и итоги

Спасибо мастерам за игру! Уже по материалам было видно, что она сделана с большой любовью и в неё много вложено. Идея с испытанием в Лабиринте - выбором между проводником и тварью - не нова после игры про Лабиринт, но то, как всё это было распределено и посчитано по процентам, вызывает всяческий респект. (Кстати, Доннеру полагался совершенно дженовый выбор между Кальдмеером и Бюнцем - как между ответственностью и возможностью расширить горизонты, - и он бы, конечно, выжил, выбрав Бюнца. А Бюнц в Лабиринте выжил бы, только став эвротом, и то - если бы правильно понял, что имелось в виду... Так что хорошо, что Лабиринт нас не коснулся.)
Спасибо игротехам - Алёне и Калил, воплощавшим эту идею, выходившим самыми разными образами - тварями, двойниками, воспоминаниями! И, конечно, спасибо игрокам - за то, что оживили мир, создали контрастную атмосферу Севера и Юга. Здорово, что дриксенцы выглядели как royal navy, а талигойцы - как пираты Карибского моря
Спасибо Сэнди за Бюнца! Он был таким солнышком, что невозможно не
Спасибо Ласу за Бермессера! Тот момент, когда игрок заставил проникнуться БеМе и его стеклом, и даже у персонажа не любить его толком не получилось.
Спасибо Маре за фок Хосса и его преданность - и за можжевеловку!
Спасибо Грече за Кальдмеера, наш оплот спокойствия и адекватности!
Спасибо Ши за Зеппа и Нее за Руппи - наша молодёжь была прекрасной корзинкой котят!
Спасибо Сету за Шнееталя и его выразительные брови!
Спасибо Эарондо за Салину, витального и обаятельного, прошедшего через боль и сделавшего выбор жить дальше.
Спасибо Векше за Вальдеса - Бешеный был везде, не давая внутреннему огню погаснуть в ночь Зимнего Излома.
Спасибо нашим разным и прекрасным эвротам и кэцхен - Ястребу за ту, что подбодрила Доннера и болела за его любовь, Лане за не-Аларкона и ту, что получила новое имя, Шелли за Фальце, перевоплотившегося из классного деда в классного вечно юного ветра.
Спасибо южанам, с которыми я пересекался в основном только в танцах, - Юле Керн за Альмейду, Рене за ушедшего Бреве, Лассэ за Берто Салину, Азиль - за Берлингу.
И, конечно, спасибо Майрет за танцмейстера - и за танцы, которые немало значили в историях и взаимодействиях персонажей!

...А ведь я изначально хотел играть Бюнца. Но всё сложилось идеально - теперь я не представляю, кто мог бы сыграть его лучше, чем Сэнди, и как я был бы без этого пейринга. Без Доннера, ещё одного моего лебедя из Камши, чья история стала полной противоположностью истории Рокслея. Это такой чудесный autumn romance, когда одному 39, другому 35, неизбежно заставляющий вспомнить об OFMD, - но Доннеру ещё предстоит познакомиться со страстью эвротской половины Бюнца
Что известно о них из канона? - Бюнц получит повышение, станет шаутбенахтом, в битве при Хексберг первым заметит флот Альмейды - и Кальдмеер именно ему передаст командование авангардом. Разумеется, погибнет, и где-то в последних книгах, которые я уже не читал или читал по диагонали, вроде как вернётся в качестве кэцхен. Доннер при Хексберг первым вступит в сражение с флотом Вальдеса, сможет уйти, но пропадёт без вести в шторме. В общем, ничего хорошего. Поэтому я очень хочу, чтобы в этой AU не было войны или не было Хексберг, чтобы эти двое могли ещё долго оставаться друг с другом и с морем, и вместе стареть... Не знаю, буду ли писать фанфики после этой игры, как после Террора, но на всякий случай будьте готовы

Визуал на улыбнуться

Доигровой мем от Сэнди. КотоДоннер не замечает бедного гуся-Кальдмеера...

Послеигровая ассоциативка от Сэнди же, неизвестного авторства неизвестные персонажи.

Неожиданную визуальную ассоциацию на более юных персонажей - как если бы всё началось двадцать лет назад - додали стикеры из телеграма. Вероятно, по приддоньякам. Опять же автора не знаю, буду рад узнать!

А потом я вспомнил, что у меня есть стикеры с гусями И из вк-чата ко мне приходили в телегу, чтобы я ими делился...


Убегал я всё равно быстро, обняв до кого дотянулся, и даже не заблудился на обратной дороге до автобусной остановки. Зато на постигровую в понедельник выбраться я хочу