[marcuscain]

Хотел написать янсин к дате - написал Подвинув более давние идеи. Тему вытаскивания Сюэ Яна и постепенного взаимного привыкания я уже не раз затрагивал с разных сторон, но почему бы не сделать ещё одну AU-от-канона, когда соавтор по упорину высказывает пожелание и подаёт тем самым идею?.. Получился некоторый реверс относительно терпеливого приручения даочжана - с приручением Сюэ Яна, требующим не меньшего терпения И с фикситом, без него традиционно никуда, - но не буду спойлерить. Всё - в тексте.

2511 слов, разумеется слэш, всё невинно. TW на болезненное состояние.

Синчэнь поворошил солому, выпрошенную у соседей, выкинул прелую, скользкую. Встряхнул одеяло.
- Ложись спать, А-Цин. Час уже поздний.
Он чувствовал её внимание всё время, пока возился с раненым, даже когда не просил помочь, - она не могла смотреть, но наверняка чутко прислушивалась ко всему, что он делал. Простое детское любопытство, смешанное с ревностью: теперь не ей одной доставалось всё внимание и забота. Синчэнь не сердился, - да и мысли его были далеки от той лицевой стороны бытия, которую можно видеть и слышать, погружённые туда, где нарушенные токи ци и крови в чужом теле зияли прорехами.
- Почему я должна спать в гробу, а этот - на постели?.. - ворчала А-Цин, нарочито громко шурша соломой и заставляя скрипеть сухие доски. - Ну ничего, вот помрёт, тогда будет наоборот.
- Не говори так, - устало попросил Синчэнь.
- Ладно, не буду. Ты сам смотри не помри! - строго напутствовала А-Цин.
- Не помру. Иначе как я испеку тебе лепёшки?..
Он вернулся к постели, от которой мыслями и не отлучался. Слепо проведя ладонью по продавленной подушке, коснулся горячего лба, приложил к нему тряпицу, вымоченную в колодезной воде. Волосы незнакомца, пропитавшиеся потом, были жёсткими и безжизненными, как та солома, кожа - сырой и рыхлой. Синчэнь узнавал запах, присущий болеющим людям и животным, - резкий, кисловатый. Он очистил раны от мёртвой крови и грязи, промывал их отварами и менял повязки, стирая полосы ткани снова и снова, пока волокна не расползались, - но рана на ноге, самая жестокая, всё равно воспалялась: слишком долго этот человек ждал помощи, успели развеяться по ветру следы тех, с кем он сражался. Синчэнь дотронулся кончиками пальцев до нужной точки, открываясь навстречу чужим меридианам, вливая свою ци в застоявшийся, стынущий поток. Нужно больше... Усилием воли он черпал из тех внутренних источников, из которых исцелялся бы сам, если бы было необходимо. Но глаза не вернёшь, - значит, и опустевшим глазницам лечение ни к чему. Сил не осталось даже на медитацию, и Синчэнь прилёг рядом, погружаясь в бдительную дремоту и делясь с найдёнышем, убаюканным в забытьи усыпляющих боль трав, своим живым теплом.

Переломный миг в лихорадке наступил скоро: раненый бредил.
Он перехватил потянувшуюся к нему руку Синчэня и с силой сжал, так что запястье сразу онемело. Сухие губы издали глухой, свистящий рык, словно человек не сразу смог вспомнить, как складывать звуки в слова. Где-то позади испуганно ахнула А-Цин.
- Я хочу помочь, - проговорил Синчэнь торопливо, но спокойно и чётко. - Ты в безопасности.
Накрыв ладонью сведённые судорогой пальцы, он попытался бережно их разжать, но это удалось не сразу.
- Снова ты! Это всё... из-за тебя! - хрипло выкрикнул раненый, обращаясь, по-видимому, к кому-то, кого явственно себе представлял. Он захлёбывался словами, выплёвывал их, как кровь, а тело сотрясалось не то от хохота, не то от рыданий. - Ненавижу... Мне отвратительны такие чистенькие, праведные напоказ святоши, которые думают, что делают миру одолжение, избавляясь от мусора, болтающегося под ногами! Почему же ты не казнил меня сразу? Дождался приговора и пришёл привести его в исполнение? Ненавижу тебя, Сяо Синчэнь...
Голос звучал незнакомо, неразборчиво, сбивчиво, - но Синчэнь замер от догадки, тяжёлой, как удар обухом по затылку. Словно земля ушла из-под ног, и он падал в пропасть, беспомощный и бесславный, и не за что было ухватиться, и мысли не успевали задержаться в голове, а в ушах вместо гула ветра стоял полный презрения и отчаяния стонущий смех.
- Что он там несёт, даочжан?.. - встревоженный голос А-Цин вырвал его из этой глухой пустоты. - Я же говорила, что это злой человек! И ты зря его спасаешь!
- Он не злой, - проговорил Синчэнь, наконец избавив свою руку с наливающимися синяками от ослабевшей хватки, и услышал собственный голос словно со стороны. - Ему просто больно. Когда тебе больно, ты ведь тоже сердишься?.. Помоги мне напоить его отваром. Я подержу его, а ты приподнимешь голову, хорошо?..
А-Цин что-то пробурчала себе под нос, но нехотя исполнила просьбу. Раненый сопротивлялся, но последние силы быстро оставляли его, и Синчэнь, прижимая к постели его здоровое плечо, влил ему в рот несколько глотков бесценного снадобья, расплескавшегося при этом наполовину. Синчэнь как будто разделился надвое: пока один, беззвучно задыхаясь, пытался примириться с тем, кто лежал перед ним в горячке, - другой делал, что должно, и говорил, что должно. "Ему больно"... Можно ли болью оправдать все убийства, совершённые Сюэ Яном? И нужно ли их оправдывать?.. Ясно одно: не нужно множить боль расплатой за боль. Это не поможет душам тех, кого он убил, обрести покой. А раз пути снова сошлись - значит, каждый заслуживает протянутой руки.
Как только жар спал и Синчэнь бросил в чан для стирки взмокшее - хоть отжимай - бельё, радуясь, что пот не был больше холодным и липким, - раненый очнулся. Синчэнь не видел, но мог представить, как распахнулись его глаза, неверяще уставившись на своего лекаря, когда Сюэ Ян отшатнулся и подобрался, упираясь лопатками в угол.
- Ты... - теперь севший голос был ясным, хоть и неузнаваемым по-прежнему. - Значит, это ты убьёшь меня?
В этом голосе не было и тени страха - лишь плохо скрытая обида: обида на то, что снова попался, что всё закончится здесь, что уже не получится отыграться и отомстить.
- Не в моих правилах отнимать то, что я же и подарил, - ответил Синчэнь так сухо, что это сразу выдало внутреннее напряжение. - Мне незачем тебя убивать, и я тебя не выдам ни сейчас, ни после. Твои враги, если придут в этот дом за тобой, станут моими врагами.
- Много обещаешь, даочжан... - протянул Сюэ Ян. Видимо, слова Синчэня его успокоили, уверив в том, что он остался неузнанным. Досадливо вздохнув, он вновь опустился на подушку.
- Немало и прошу: не двигайся больше так резко, береги силы и постарайся поправиться.
Сам Синчэнь старался запретить себе радоваться тому, что самые трудные часы и дни остались позади, и раны Сюэ Яна хорошо заживали. Старался запретить себе думать о том, что опасность ещё не миновала, и что он готов до последнего бороться за чужую жизнь, прихотью судьбы оказавшейся в его руках. Старался, но не мог. Сражение со смертью, имевшей виды на Сюэ Яна, отнимало все силы, и сражение с самим собой Синчэнь проиграл.

Дни тянулись за днями, перемежаясь бессонными ночами, - Синчэнь замечал их лишь благодаря вопросам А-Цин, есть ли рис к обеду или к ужину. Он поил Сюэ Яна бульоном, собирал и заваривал травы, вливал свою ци - тонкой ниточкой жизни, которая не должна была оборваться: такой исход Синчэнь вовсе не принимал за возможный. Удивительно, как весь мир сжался до одного человека, и казалось - если он будет жить, то будет жить и Синчэнь, а если ничего не выйдет, то и жить будет незачем. Слишком многих уже потерял, чтобы терять этот единственный на двоих, последний шанс, - и не важно, что бывший заклятый враг был теперь всего дороже.
К Сюэ Яну хотелось прикасаться. Просто так, чтобы чувствовать его, чтобы показать ему: я рядом. Держать расслабленную ладонь в своей, или провести пальцами по груди, лениво приподнимающейся утомлённым дыханием, или, примостившись на краю узкой постели, прильнуть щекой к плечу. Когда тот не приходил в себя - мог во сне прижаться всем телом, ища тепла, с доверчивостью ребёнка, и Синчэнь осторожно обнимал его, согревая, и удивляясь краем сознания, что Сюэ Ян может быть таким... и что он сам может быть таким. Но в те моменты, когда Сюэ Ян понимал, что происходило с ним, - он сжимался, как зверёк, прячущийся в собственную жёсткую шкуру, отдёргивал руку, огрызался, а один раз спросил:
- Надеешься, что как выходишь меня, так я позволю в благодарность лапать меня везде, даочжан?
- Я как лекарь и так знаю тебя везде, к чему мне лишняя работа? - улыбнулся Синчэнь, показывая, что не принял насмешку всерьёз. - Вот встанешь на ноги - это и будет для меня благодарностью, а против воли я и кошку гладить не стану.
Всё существо Сюэ Яна не желало принимать помощь, и даже иметь дело с его ци, едва он немного ожил, стало тяжело: она пыталась защититься, норовила обжечь, укусить, оттолкнуть, как если бы Синчэнь стремился не восстанавливать каналы, а взять их под контроль; зато Сюэ Ян хотел жить и не сдавался. Но это было Синчэню понятно и знакомо: многие люди, в особенности не обладавшие в жизни никакими привилегиями, не любили зависеть от других, боясь задолжать, и не любили, когда кто-то видел их слабость. Им проще было забиться в берлогу подальше от чужих глаз, перетерпеть, пересидеть там беду, в отличие от простодушных трудяг, уверенных, что господа заклинатели обязаны решать их проблемы (не иначе как за жалование от самого императора). А то, что он был Сюэ Яну противен... Синчэнь понимал также, но от этого почему-то делалось так горько, как от глотка крепкой настойки, вставшего поперёк горла, после которого глотку драла и простая вода.
- Даочжан... я всё в толк не возьму, зачем я тебе сдался? Ты и не знаешь меня совсем... Что если скажут, что таким, как я, в канаве сдохнуть самое место?
- Ты мне нужен, - возражал Синчэнь упрямо, уверенно. - Живым нужен. Плевать, что скажут. Пожалуйста, живи.
Сюэ Ян недоверчиво фыркнул: я предупредил, дескать, после не жалуйся. И Синчэнь не знал, как убедить его, как объяснить... Это было хуже слепоты саднящих глазниц - вслепую угадывать, ошибаясь, когда лучше держать при себе и руки, и слова, и стоит дать раненому побыть одному, а когда ни за что нельзя отвернуться, сколько бы он ни подначивал, проверяя, как среагируешь, как поведёшь себя. Порой, когда нехватка сна и хлопоты подтачивали силы, Синчэнь почти отчаивался: угораздило же так - когда тебе нужен тот, кто и видеть тебя не желает!.. Всё бы отдал - всем богам назло, - лишь бы Сюэ Ян выжил. Грудь бы себе вспорол, как пеликан, - жаль, невозможно делиться кровью так же, как и ци. Крови-то как раз в избытке: вот снова струится по щекам, промочив повязку.
- Не стоит он того, чтобы ты о нём плакал, даочжан! - возмутилась А-Цин. - Если и помрёт - он ведь тебе чужой, ты его даже не знал раньше!..
- Тсс, - ответил Синчэнь, не шуми, мол, разбудишь, но нашёл силы благодарно улыбнуться: А-Цин утешала как умела. - Мы встретились, значит, не чужой больше.
А ведь и правда: раньше он Сюэ Яна не знал. Не замечал чего-то, что теперь, незрячим, ощущал в голосе, в напряжении сухих мышц. Как занозу в сердце, которую сложнее вынуть, нежели исцелить раны от меча.

Сюэ Ян медленно, но привыкал к ненавязчивой заботе Синчэня, принимал его невинную близость. Всё чаще во время перевязок обменивался с ним шутками, слушал в полудрёме истории, которые его просила рассказывать А-Цин, затем начал вставать с постели, пока ненадолго, ковыляя на одной ноге и опираясь на плечи Синчэня. Уговаривал даочжана лечь спать и сам сгребал его в охапку, так что на постели умещались оба, - с какой-то детской жадностью, словно говоря: моё, и попробуйте только отнять. А Синчэнь был рад угадать, когда, купив конфет для А-Цин, предложил Сюэ Яну одну, - и запомнил, сохранил в сердце довольное шуршание промасленной бумагой. И когда, на грани бодрствования и сна, повинуясь бездумному велению сердца, легко коснулся поцелуем плеча над краем повязки, - а Сюэ Ян, настороженно пропустив вдох, не отстранился.
Синчэнь также привыкал - с тех пор, как решился сказать одно-единственное слово: "Оставайся". Привыкал к тому, что голос, одновременно звонкий и низкий, который он так любил слушать, - это Сюэ Ян. Что лёгкие пряди жёстких, непослушных волос, больше похожих на звериную гриву, нежели на шёлковое полотно, которые он так любил перебирать и ласкать, - это Сюэ Ян. И упрямая переносица, напоминающая горный склон, которую он любил целовать, - тоже Сюэ Ян, и в этом нет ничего дурного. И запах его тела любил, наконец-то здоровый, свежий, пряный. Победивший хворь, как весна побеждает зиму. Сюэ Ян, чьё имя для многих в Поднебесной звучало именем демона, - помогал по хозяйству, тренировался с мечом, нанося удары бумажной кукле, а вполне поправившись, вызвался на Ночную охоту. Если и было в этом нечто неправильное, то только то, что Синчэнь, обращаясь к нему "друг мой", обманывал его каждый раз. Обманывал, делая вид, что не знает его имени.
...Сюэ Ян подошёл сзади, отвёл ладонью рассыпавшиеся по плечам волосы Синчэня, словно край покрывала. Синчэнь откинул голову, и пальцы Сюэ Яна скользнули по горлу вниз, в ложбинку между ключиц, забрались под распахнутую рубашку.
- Не боишься?
- Чего мне бояться, когда ты со мной? - ответил Синчэнь с ласковым удивлением.
- Что испачкаю.
Сюэ Яну и так казалось, что от его прикосновений на безупречно-белой коже Синчэня остаются смазанные, бурые следы крови, такие же, как на скрывавшей глазницы повязке, и что даочжан не может этого не чувствовать - и рано или поздно уйдёт. И лучше - рано; только успеть бы урвать ещё немного. И ещё.
- Не боюсь.
Ладонь Сюэ Яна устроилась у Синчэня над сердцем, и оно, осмелев, забилось чаще. Как легко с мертвецами, подумалось Синчэню: если томящийся дух сохранил разум - с ним можно поговорить, узнать о его желаниях, упокоить; если нет - усмирить. А живому сердцу не подаришь покой, и не расспросишь, почему - именно Сюэ Ян. Почему оно никому не давалось в руки, и лишь в его твёрдых прохладных ладонях, словно в гнезде, вдруг сложило крылья.
- Какой же ты праведник, если запачкаться не боишься? Или только водишь всех за нос, наряжаясь в белые одежды?
Вновь стало горько и жгуче в горле, стянуло как жгутом.
- А я и не праведник вовсе, - выговорил Синчэнь, выпрямившись. - Я человек. Я ошибался. Брался за то, что не по силам и не по праву. Исправить пытался. Я жить только учусь, только начинаю жить, - и вот я здесь, с тобой... Ты разочарован во мне, Сюэ Ян?
Сюэ Ян отпрянул - задрожал даже воздух. Болезненно, отрывисто рассмеялся.
- Ты знал?.. И ждал удобного момента?.. Что ты теперь сделаешь, даочжан Сяо Синчэнь?.. - он словно давился каждым вопросом, и стоял уже перед Синчэнем, как будто подставляясь под удар.
- Если я противен тебе, я могу уйти. Нам с А-Цин не привыкать странствовать. Но если ты веришь мне... Я хочу быть с тобой. И никого из нас это не запятнает.
- Так что же это, даочжан... За то, что я грею тебе койку, ты прощаешь мне всё?!.. - Сюэ Ян уже почти шипел, и вновь в его голосе проступала обида: то, что он совершил, оценили так низко.
- Мне не за что тебя прощать: я не держу зла. Те, кому ты причинил боль, наверняка не простили: ни Чан Пин, ни Сун Лань... Мне тоже было больно, но всё позади, верно?.. - Синчэнь протянул руку, ладонью вверх, но Сюэ Ян не подходил ближе, хоть Синчэню и было слышно его дыхание. - И я не желаю тебе ничего дурного. Не желаю и не допущу. Дай мне руку, и я разделю твой путь. Не за что-то. Просто потому, что хочу.
- Разделишь?.. Тогда и тебя не простят, - с сомнением заметил Сюэ Ян.
- Искуплю, - обронил Синчэнь твёрдо. - Пусть Небеса назначат любую кару - я от тебя не отрекусь.
Должно быть, Синчэнь сам не заметил, как неловко пошатнулся, - а Сюэ Ян уже подхватил за плечи, удержал, и, надсадно выдохнув, прижал к себе.
- Не нужно, даочжан... Я тебя и Небесам не отдам.
- И я тебя никому не отдам, - прошептал Синчэнь, с облегчением улыбаясь. - Смерти не отдал, людям - и подавно.
Они целовались, затем возвращались, чуть растерянные, словно пьяные. То молчали, то смеялись невпопад.
- И всё равно ты святой, - заявил Сюэ Ян. - Но - не такой, как другие. Мой.
- Быть твоим я согласен, - весело признал Синчэнь. - А того безгрешного праведника, которого ты выдумал, и не было никогда.
- Может, и был: в небылицах, которые о тебе рассказывали. А я ещё бесился, что ты "друга" выдумал себе под стать... Не знал, как сказать тебе, кто я на самом деле, - а ты... Как давно?..
- Почти сразу. Но мне ещё нужно было попрощаться с тем Сюэ Яном, которого я придумал. Как мало он был похож на тебя настоящего!..
- Но всё же похож, - ухмыльнулся Сюэ Ян. - А я только для тебя такой. Для других так и останусь чудовищем.
- Пусть... чудовище тоже живёт в небылицах. Нам-то до них нет никакого дела.