...И снова я вынашивал этот заказной текст месяц. Месяц!.. Кто бы мне объяснил, почему это каждый раз так. Чуть не подавился стеклом, но таков наш канон. Получилась небольшая зарисовка без диалогов на чистый ОБВМ, но - ретеллинг от лица не заглавного персонажа как-то по-другому и не напишешь. То есть мысли разбавить текст интермедиями-флэшбэками у меня бродили, но пока не хватило фантазии и сил представить себе в полной мере прошлое Иезекиля (особенно в весьма условных исторических реалиях). Может, когда-нибудь потом.
А сейчас - традиционная рекламная пауза, что вот он я пишу фанфики на заказ, по знакомым мне канонам (готов познакомиться и с вашими, если это не 15 сезонов по 30 серий), джен-слэш-гет-фем, объёмы и сроки заранее не определяю, за разумный free donation по итогам работы. Ближайший слот занят, но вдруг кто будет готов подождать (к тому же востребованность может мотивировать и ускорять)).
Название: Последняя ставка
Автор: Mark Cain
Размер: 1425 слов
Канон: фильм "Холодное сердце"(1950)
Персонажи: Иезекиль, Петер Мунк
Жанр: поток сознания, POV Иезекиля на события фильма, UST в глазах смотрящего
Рейтинг: G
Примечание: по заявке Аркадий Цурюк
Правила размещения: с шапкой
ЧитатьГоворят, праздник; поздравляют, в глаза заискивающе заглядывают, - а если этот день похож на все прочие дни, так, значит, можно сказать, что у меня каждый день праздник. А я на нём - вроде бумажного паяца, раскрашенного, в кружевах, - любят взрослые и дети, треплют по плечу, пока не истреплют вконец. Грудь в медалях, как у призового кобеля. Не разберёшь, что почётно, а что унизительно, - всё одинаково, всё равно. Пусть шумят, играют, пьют, заглушают мои мысли обрывками фраз и всплесками хохота, столь же бессмысленными, как пёстрые ленты, путающиеся на ветру. Сами сядут со мной играть и проиграются, после сами же выпьют за мой счёт и кланяются как благодетелю, - а на что ещё деньги нужны, как не для того, чтобы, создавая суетливую видимость жизни, покидать кошель и, описав круг, возвращаться в него, как кровь возвращается в... Тяжёлый, тугой кошель, затёртый, заштопанный, труженик, - вот он лежит на ладони, как сердце. Сердце, пропади оно пропадом!..
Пью, не чувствуя вкуса, пью без жажды и без стыда: чтобы казалось, что пыльная кисея, сквозь которую смотришь на многоцветное мельтешение, - только от вина, а не всегда со мной; что тошнота придёт от похмелья, а не от тяжести в груди, с которой каждое утро просыпаться тошно. Если в груди холодно, так можно разжечь огонь в брюхе, и хорошо! И не вспомнишь, что было когда-то больно, было когда-то страшно, - всё теперь нипочём, омут по колено. Ноги куда-то несут уверенно, как по шаткой палубе, - главное не останавливаться, - толпа подхватывает под руки, держит, не даст упасть, а в глазах: дай, дай! Дам пятак - спасибо, дам в морду - спасибо, никто не посмеет сказать поперёк, когда у тебя руки золотом пахнут. И во всяком лице себя вижу, словно в лужу гляжусь, - все как один божьи кукушата, голодные подкидыши, жрём не впрок, а всё мало, и чего нам не дано, чем обделили-то?..
Вываливаюсь из пьяного, потного марева - к скрипучей музыке, огням и румяным девичьим лицам, сливающимся в хоровод. Всё кружится, роится, жужжит, - чем отмахиваться, как доказать, что живой я ещё, живой?!.. Плясать до упаду или затеять свару, чтобы глухо тыкалось в рёбра изнутри обточенной гранью тупого камня, - разницы никакой. Себя не жаль и других не жаль, и захочешь - не обрадуешься, и захочешь - не затоскуешь... А это ещё кто такой?..
Явился, не умывшись, на лице сажа, на руках зола. Обноски угольной пылью прокрашены, и весь - такой, словно в мешки из-под угля пеленали с младенчества. В одних только глазах и нет грязи, зато глаза - смотреть ослепнешь, а не смотреть нельзя. Толпе - смешно, мне - странно. Его не должно здесь быть, разве он сам не понимает этого?.. Что привело, что приволокло его сюда, - неужто тот своенравный зверёк, которого никому не по силам удержать на привязи? Любопытно, каково ему сейчас - чужому, дикому сердцу, покуда не прибитому трофеем над каминной полкой. Замирает ли оно, как заяц, прижавшийся к земле, или, напротив, несётся вскачь, не разбирая дороги?.. Слова - помню, а как это - не знаю, словно со мной и не было такого никогда. Пытаюсь поймать в глазах своё отражение - но поздно, ушёл танцевать. Что ж, танцуй, - посмотрим, сколько ты ещё выдержишь!..
Лучше бы я забыл, лучше бы решил, что померещилось в пьяном угаре, что сам придумал, как он на меня смотрел. А он возвращается - умытый, добротно одетый, и ладно бы только это: шепчутся, что выкупил у старого владельца стекольный завод. Видать, тому, кто выжигал из поленьев уголь, не привыкать иметь дело с огнём, в котором закаляется стекло, - это нам, торговым людям, ближе холодная вода, по которой идут товары из порта в порт, как и деньги текут из кармана в карман. И зачем он пришёл? Обобрать меня вздумал? Напрасно: деньги не любят живое сердце, не задержатся рядом с ним, - обожгутся, уйдут туда, где покойней.
Бросили кости - раз, другой, третий, - ему везёт, он весел, он смотрит так, будто это веселье дарю ему я, хотя во мне ни крупицы его, ни искры. Монеты журчат ласково, высыпаясь из кошеля, звонко стучат о жестяной поднос, льнут к его рукам. Что толкает его под локоть, что обманывает его, заставляя видеть во мне что-то, чего отродясь не видел я сам?.. Сердце - дурной советчик, - так говорил Михель, но кто бы мне рассказал, на что похожи эти советы, что оно находит в в этой простой игре? Говорят - азарт... должно быть, это он и есть. Но я-то почему не могу остановиться?..
Я не чувствую ничего ни наяву, ни во сне; я мог бы убить и зверя, и человека, не пьянея от безнаказанности и не впадая в забытье от ужаса, - иначе я сделался бы преступником или хотя бы охотником, но и в душегубстве, как оказалось, без сердца нет никакого смысла. Меня не трогают ни голод, ни нищета, не возмущает несправедливость, не раздражает уродство или глупость; и если к моему горлу приставить нож, я не испугаюсь ни за свою жизнь, ни за свою душу, даже если умру без покаяния. Меня не страшат обещания адских мук, - так нечего и говорить о муках земных. Но теперь... я, должно быть, слишком пристально вглядывался в обращённую ко мне - по нелепой ошибке! - улыбку, стараясь угадать, что скрывалось за ней, - что-то, что не было привычной в других игроках жаждой денег.
Теперь я почти начал ощущать чужие чувства... не как свои собственные, нет. Они оставались безнадёжно, беспощадно чужими. Но отнимали, присваивали часть меня, словно разрывая пополам, - и одна половина бесстрастно наблюдала со стороны, как другая прогорает чёрным углём в огненной яме, предназначенной вовсе не для неё. И пусть от этого пламени нет тепла, один лишь горький дым, - умереть от чувств, которых не суждено испытать самому, слишком заманчиво, чтобы отставить кожаный стакан. Нет сил отказаться от права побыть живым - пусть и только в чужих глазах, - ведь умирать способно только живое. Угольщик, почему ты так уверен в победе?.. Ясно как день: потому что я проклят, а ты - благословлён, тебе сопутствует иное волшебство, - и ты, сам того не зная, разделяешь его со мной.
Так забирай же всё, до последнего гульдена, до последней капли... нет, к чёрту, - в этих венах давно течёт лишь пресная вода. Говорят, тебя ждёт невеста, - что же ты надеешься выиграть, если ставишь её на кон?.. Я не чувствую течения времени - лишь замечаю, как догорают свечи, одна за одной, час за часом; может, так и выглядит вечность?.. Но кошель опустел, и пусто в карманах, и в груди вдруг сделалось до странного пусто, - слишком рано пришла пора для последней ставки. А дашь ли ты в долг?.. - Нет, волшебство закончилось. И снова холод, - хотя я не чувствую и его.
Отчего же, когда на него набросились собутыльники, обвиняя в обмане и колдовстве, и, может статься, прибили бы, и за дело, - я протолкался, схватил его в охапку и выкинул прочь? Хоть когда пригодилась былая сила... Я не смогу ответить. Быть может, я захотел... увидеть его снова. Ещё раз сыграть на всё.
Я нашёл его в Амстердаме. Камень не чует камень, но немудрено догадаться - по стеклянному взгляду, по лицу, к которому краска пристаёт лишь снаружи, но не изнутри. Избавился, стало быть, от беспокойного соседа, и дела пошли на лад? Всё правильно, всё так, как положено, так было и со мной, - я ведь сам когда-то просил великана (на уровне моих плеч заканчивались голенища его сапог) избавить меня... от чего? От угрызений совести, от обид, от бессонных ночей?.. И мои ли это были слова?.. Теперь не узнаешь, и ничего не изменишь, да и менять не хочется, - но почему, когда всё уже потеряно, снова кажется, что что-то я потерял? Что-то, чего и не имел, что-то, о чём в доме своём не знал... Лучше бы не было вовсе того, чего и быть не должно!
Я уговорил его вернуться - окончить начатое и жениться; знаю, как по первости тянет заполнить давящую пустоту: то одно приложишь, то другое, - потом привыкаешь к тяжести, склоняешься пониже и идёшь себе. Он вернулся, но к стакану с костями больше не прикасался. Деньги не тратил попусту, берёг их, будто любил, - как если бы сердце ему не вынули, а лишь наизнанку вывернули, те же непонятные чувства, только другой стороной. А мне и того хуже: как ни возьмусь за кости - словно дырку от зуба трогаю языком, и не болит, а лучше бы болело, и не избыть ни грустью, ни злостью. Пью - не то, играю - не то; и не встретишь второго такого не просто живого, а живущего - так, словно ты один в целом свете, и весь свет для тебя.
А впрочем, весь свет и правда - в его руках, неважно - мозолистых и чумазых, или же затянутых в надушенные перчатки. Он, а не я, получил то, чего хотел, - а я остался с пустым кошельком, и сколько бы ни заработал с тех пор, всё мерещится, что никогда не отыграюсь. Он ведь ещё придёт к Михелю, непременно придёт, - такие, как он, вхожи везде и всюду, - и сможет забрать любое сердце, какое захочет: едва ли отыщется сердце, что будет против.
Сможет забрать любое. Но заберёт своё.
А сейчас - традиционная рекламная пауза, что вот он я пишу фанфики на заказ, по знакомым мне канонам (готов познакомиться и с вашими, если это не 15 сезонов по 30 серий), джен-слэш-гет-фем, объёмы и сроки заранее не определяю, за разумный free donation по итогам работы. Ближайший слот занят, но вдруг кто будет готов подождать (к тому же востребованность может мотивировать и ускорять)).
Название: Последняя ставка
Автор: Mark Cain
Размер: 1425 слов
Канон: фильм "Холодное сердце"(1950)
Персонажи: Иезекиль, Петер Мунк
Жанр: поток сознания, POV Иезекиля на события фильма, UST в глазах смотрящего
Рейтинг: G
Примечание: по заявке Аркадий Цурюк
Правила размещения: с шапкой
ЧитатьГоворят, праздник; поздравляют, в глаза заискивающе заглядывают, - а если этот день похож на все прочие дни, так, значит, можно сказать, что у меня каждый день праздник. А я на нём - вроде бумажного паяца, раскрашенного, в кружевах, - любят взрослые и дети, треплют по плечу, пока не истреплют вконец. Грудь в медалях, как у призового кобеля. Не разберёшь, что почётно, а что унизительно, - всё одинаково, всё равно. Пусть шумят, играют, пьют, заглушают мои мысли обрывками фраз и всплесками хохота, столь же бессмысленными, как пёстрые ленты, путающиеся на ветру. Сами сядут со мной играть и проиграются, после сами же выпьют за мой счёт и кланяются как благодетелю, - а на что ещё деньги нужны, как не для того, чтобы, создавая суетливую видимость жизни, покидать кошель и, описав круг, возвращаться в него, как кровь возвращается в... Тяжёлый, тугой кошель, затёртый, заштопанный, труженик, - вот он лежит на ладони, как сердце. Сердце, пропади оно пропадом!..
Пью, не чувствуя вкуса, пью без жажды и без стыда: чтобы казалось, что пыльная кисея, сквозь которую смотришь на многоцветное мельтешение, - только от вина, а не всегда со мной; что тошнота придёт от похмелья, а не от тяжести в груди, с которой каждое утро просыпаться тошно. Если в груди холодно, так можно разжечь огонь в брюхе, и хорошо! И не вспомнишь, что было когда-то больно, было когда-то страшно, - всё теперь нипочём, омут по колено. Ноги куда-то несут уверенно, как по шаткой палубе, - главное не останавливаться, - толпа подхватывает под руки, держит, не даст упасть, а в глазах: дай, дай! Дам пятак - спасибо, дам в морду - спасибо, никто не посмеет сказать поперёк, когда у тебя руки золотом пахнут. И во всяком лице себя вижу, словно в лужу гляжусь, - все как один божьи кукушата, голодные подкидыши, жрём не впрок, а всё мало, и чего нам не дано, чем обделили-то?..
Вываливаюсь из пьяного, потного марева - к скрипучей музыке, огням и румяным девичьим лицам, сливающимся в хоровод. Всё кружится, роится, жужжит, - чем отмахиваться, как доказать, что живой я ещё, живой?!.. Плясать до упаду или затеять свару, чтобы глухо тыкалось в рёбра изнутри обточенной гранью тупого камня, - разницы никакой. Себя не жаль и других не жаль, и захочешь - не обрадуешься, и захочешь - не затоскуешь... А это ещё кто такой?..
Явился, не умывшись, на лице сажа, на руках зола. Обноски угольной пылью прокрашены, и весь - такой, словно в мешки из-под угля пеленали с младенчества. В одних только глазах и нет грязи, зато глаза - смотреть ослепнешь, а не смотреть нельзя. Толпе - смешно, мне - странно. Его не должно здесь быть, разве он сам не понимает этого?.. Что привело, что приволокло его сюда, - неужто тот своенравный зверёк, которого никому не по силам удержать на привязи? Любопытно, каково ему сейчас - чужому, дикому сердцу, покуда не прибитому трофеем над каминной полкой. Замирает ли оно, как заяц, прижавшийся к земле, или, напротив, несётся вскачь, не разбирая дороги?.. Слова - помню, а как это - не знаю, словно со мной и не было такого никогда. Пытаюсь поймать в глазах своё отражение - но поздно, ушёл танцевать. Что ж, танцуй, - посмотрим, сколько ты ещё выдержишь!..
Лучше бы я забыл, лучше бы решил, что померещилось в пьяном угаре, что сам придумал, как он на меня смотрел. А он возвращается - умытый, добротно одетый, и ладно бы только это: шепчутся, что выкупил у старого владельца стекольный завод. Видать, тому, кто выжигал из поленьев уголь, не привыкать иметь дело с огнём, в котором закаляется стекло, - это нам, торговым людям, ближе холодная вода, по которой идут товары из порта в порт, как и деньги текут из кармана в карман. И зачем он пришёл? Обобрать меня вздумал? Напрасно: деньги не любят живое сердце, не задержатся рядом с ним, - обожгутся, уйдут туда, где покойней.
Бросили кости - раз, другой, третий, - ему везёт, он весел, он смотрит так, будто это веселье дарю ему я, хотя во мне ни крупицы его, ни искры. Монеты журчат ласково, высыпаясь из кошеля, звонко стучат о жестяной поднос, льнут к его рукам. Что толкает его под локоть, что обманывает его, заставляя видеть во мне что-то, чего отродясь не видел я сам?.. Сердце - дурной советчик, - так говорил Михель, но кто бы мне рассказал, на что похожи эти советы, что оно находит в в этой простой игре? Говорят - азарт... должно быть, это он и есть. Но я-то почему не могу остановиться?..
Я не чувствую ничего ни наяву, ни во сне; я мог бы убить и зверя, и человека, не пьянея от безнаказанности и не впадая в забытье от ужаса, - иначе я сделался бы преступником или хотя бы охотником, но и в душегубстве, как оказалось, без сердца нет никакого смысла. Меня не трогают ни голод, ни нищета, не возмущает несправедливость, не раздражает уродство или глупость; и если к моему горлу приставить нож, я не испугаюсь ни за свою жизнь, ни за свою душу, даже если умру без покаяния. Меня не страшат обещания адских мук, - так нечего и говорить о муках земных. Но теперь... я, должно быть, слишком пристально вглядывался в обращённую ко мне - по нелепой ошибке! - улыбку, стараясь угадать, что скрывалось за ней, - что-то, что не было привычной в других игроках жаждой денег.
Теперь я почти начал ощущать чужие чувства... не как свои собственные, нет. Они оставались безнадёжно, беспощадно чужими. Но отнимали, присваивали часть меня, словно разрывая пополам, - и одна половина бесстрастно наблюдала со стороны, как другая прогорает чёрным углём в огненной яме, предназначенной вовсе не для неё. И пусть от этого пламени нет тепла, один лишь горький дым, - умереть от чувств, которых не суждено испытать самому, слишком заманчиво, чтобы отставить кожаный стакан. Нет сил отказаться от права побыть живым - пусть и только в чужих глазах, - ведь умирать способно только живое. Угольщик, почему ты так уверен в победе?.. Ясно как день: потому что я проклят, а ты - благословлён, тебе сопутствует иное волшебство, - и ты, сам того не зная, разделяешь его со мной.
Так забирай же всё, до последнего гульдена, до последней капли... нет, к чёрту, - в этих венах давно течёт лишь пресная вода. Говорят, тебя ждёт невеста, - что же ты надеешься выиграть, если ставишь её на кон?.. Я не чувствую течения времени - лишь замечаю, как догорают свечи, одна за одной, час за часом; может, так и выглядит вечность?.. Но кошель опустел, и пусто в карманах, и в груди вдруг сделалось до странного пусто, - слишком рано пришла пора для последней ставки. А дашь ли ты в долг?.. - Нет, волшебство закончилось. И снова холод, - хотя я не чувствую и его.
Отчего же, когда на него набросились собутыльники, обвиняя в обмане и колдовстве, и, может статься, прибили бы, и за дело, - я протолкался, схватил его в охапку и выкинул прочь? Хоть когда пригодилась былая сила... Я не смогу ответить. Быть может, я захотел... увидеть его снова. Ещё раз сыграть на всё.
Я нашёл его в Амстердаме. Камень не чует камень, но немудрено догадаться - по стеклянному взгляду, по лицу, к которому краска пристаёт лишь снаружи, но не изнутри. Избавился, стало быть, от беспокойного соседа, и дела пошли на лад? Всё правильно, всё так, как положено, так было и со мной, - я ведь сам когда-то просил великана (на уровне моих плеч заканчивались голенища его сапог) избавить меня... от чего? От угрызений совести, от обид, от бессонных ночей?.. И мои ли это были слова?.. Теперь не узнаешь, и ничего не изменишь, да и менять не хочется, - но почему, когда всё уже потеряно, снова кажется, что что-то я потерял? Что-то, чего и не имел, что-то, о чём в доме своём не знал... Лучше бы не было вовсе того, чего и быть не должно!
Я уговорил его вернуться - окончить начатое и жениться; знаю, как по первости тянет заполнить давящую пустоту: то одно приложишь, то другое, - потом привыкаешь к тяжести, склоняешься пониже и идёшь себе. Он вернулся, но к стакану с костями больше не прикасался. Деньги не тратил попусту, берёг их, будто любил, - как если бы сердце ему не вынули, а лишь наизнанку вывернули, те же непонятные чувства, только другой стороной. А мне и того хуже: как ни возьмусь за кости - словно дырку от зуба трогаю языком, и не болит, а лучше бы болело, и не избыть ни грустью, ни злостью. Пью - не то, играю - не то; и не встретишь второго такого не просто живого, а живущего - так, словно ты один в целом свете, и весь свет для тебя.
А впрочем, весь свет и правда - в его руках, неважно - мозолистых и чумазых, или же затянутых в надушенные перчатки. Он, а не я, получил то, чего хотел, - а я остался с пустым кошельком, и сколько бы ни заработал с тех пор, всё мерещится, что никогда не отыграюсь. Он ведь ещё придёт к Михелю, непременно придёт, - такие, как он, вхожи везде и всюду, - и сможет забрать любое сердце, какое захочет: едва ли отыщется сердце, что будет против.
Сможет забрать любое. Но заберёт своё.