Не то чтобы я думал, что моя идея писать фанфики на заказ выгорит, - "но, слава богу, есть друзья"(с). И Аркадий заказал у меня фанфик по Катастрофе. Что чертовски логично, когда нас в фандоме двое, если не считать автора и исполнителей. А хочется, чтобы было больше...
Как принято говорить в таких случаях - это был интересный опыт. Немного авторскогоПисать по заявке сложнее, чем по ключу, который можешь повернуть как хочешь, просто импровизируя, - по сути, у тебя уже есть содержание, и нужно облечь его в форму, подобрать композицию, и это уже не импровизация, а работа. И очень полезно, имея на руках идею, поучиться продумывать, как её лучше раскрыть, с чего начать, чем продолжить. К тому же, тот мой собственный долгострой, к которому я имею возможность возвращаться в месяц раз и допишу, видимо, через год, реально научил меня в большие тексты. Я больше не пытаюсь уложить всё в единственный кусок, а пишу один, другой, третий - и соединяю воедино. Да, кому-то покажется очевидностью, но для меня, адепта письма на одном вдохе, деление на главы с паузами между ними стало откровением и левел-апом.
Итак, это можно почитать, полюбить наш канон, а ещё решить, что тоже так хотите, и что-нибудь заказать. Одно после пробного шара могу оговорить точно: я не ручаюсь за сроки (до Самайна, боюсь, уже вообще ни за что не возьмусь) и за объём. Зато всё за разумный donation.
(Да, название - оммаж песне Чароита, лучшего подобрать не смог, Морта всегда ассоциировалась у меня с этой строчкой.)
Название: Тёмные у дамы моей глаза
Автор: Mark Cain
Размер: 3564 слова
Канон: Катастрофа / Мелкие неприятности, частично постканон
Персонажи: Гриф, Вольф, Морта, Барон, остальные точечно
Рейтинг: PG
Дисклеймер: мир и персонажи принадлежат автору (с)Крошка_Джерри
Примечание: по заявке Аркадий Цурюк
Предупреждения: AU от канона, мифоложество, TW: упоминания пандемии и смертей, преслэш в глазах смотрящего
Правила размещения: со всеми ссылками в шапке
Читать- Мама, мама, почему ты - Смерть?
Один и тот же сон снится Грифу и в детдоме, и в больнице. Дама пик, казённый дом - так, кажется, было в какой-то старинной считалке?.. Смуглая женщина в красном платье, с красной помадой, тёмными волосами и тёмными глазами - не чёрными, не карими, не зелёными, а именно тёмными, он не смог бы ни описать этот цвет, ни ухватить фотовспышкой. Тёплыми, горячими глазами, лёгким, летящим шагом - Грифу всегда казалось, что она врывается в его сон с какого-то вечного праздника, продолжая порхать в ритме мелодии вроде "Воробья на отрубях", и нужно успеть задать все вопросы, пока она не ушла к следующему партнёру по танцу.
- Кто даёт смерть, тот даёт и жизнь. А ты как думал? - смеётся, сверкая белозубой улыбкой.
- Мама, можно мне с тобой?
- Нет, нельзя. Разве мы с тобой недостаточно повеселились? Теперь ты свободен, давай, беги!
И тёмный её взгляд делался очень грустным, но она каждый раз его отпускала.
Почему в детстве Гриф, который ещё не был Грифом, был так уверен, что эта женщина - его мать?.. Да просто других женщин, которые смотрели бы на него с такой любовью, в его жизни не было: только измождённые, иногда раздражённые, стареющие воспитательницы, многие из которых похоронили своих детей, не дождавшись внуков. Ему было немного обидно, что мама приходит так редко и никак не заберёт его туда, где - в этом он тоже был совершенно уверен - солнечно, весело, много ярких цветов и сладких фруктов. В приюте сестёр Катце было и солнце, нарисованное на стене жёлтым блином, и ромашки, тоже нарисованные, а раз в неделю можно было посыпать сахаром половинку груши и медленно есть ложечкой, - и не виной воспитательниц было то, что за окнами большую часть года не было солнца и ничего не цвело.
То, что его маму звали Смертью, мальчика не смущало, но он молчал об этом секрете - не из страха быть наказанным или прослыть психом, а по смутному ощущению неправильности, только усиливавшемуся с возрастом. Смерти не то чтобы боялись - после всех лет пандемии люди устали бояться, - но уж точно не любили и избегали о ней говорить, как избегают уколов и зубных врачей. Переболевшие продолжали умирать от осложнений и последствий, и та смерть, что была повседневной рутиной новостей, была лишена собственного имени. Она была неразрывно связана с вирусом, который также не называли вслух: говорили "у неё не подтвердилось", говорили "у меня не должно быть, у меня первая", - а что именно подтвердилось и что именно не должно было быть, было ясно и так. Не произноси, не накличь беду.
- Мама, а какая у меня группа крови?
- Вторая. Почему ты спрашиваешь?
- Мне прививку сделали, "Игрек-два". Я ведь теперь не умру?
- Ты теперь не заболеешь, - посмеивается ласково: дескать, ты у меня дурачок. - Однажды все умрут, и не доктору решать, кому и когда умирать!
Гриф рос, зная, что диззарто - это не смерть, это два вируса, невидимые полчища которых удалось остановить, это большой мемориал на площади перед театром и маленькие фото на тумбочках воспитанников ("Это мама, у неё была третья, это папа, у него была вторая"), это боль и беспомощность потерявших глаза, волосы, зубы. А Смерть - другая. Гриф выискивал сказки и легенды о Смерти в приютской библиотеке, потом - в школьной и в городской; сказки наперебой утверждали - старуха, костлявая, бледная, голый череп под саваном, коса или серп, шорох песка в часах...
- Мама, почему они все пишут, что ты старая? Ты молодая и красивая!
- Ох, видел бы ты меня, когда я умирала! - смех похож на щёлканье кастаньет.
- А ты умирала? - недоверчиво: наверное, она шутит. Смерть же не может умереть!
- Конечно, милый, и не раз! Когда кого-то любишь - приходится за это платить. Но ты ведь сам это понимаешь ничуть не хуже меня!
Гриф не понимал. Но потом он покинул приют с рекомендацией от директрисы - хороший мальчик, талантливый, начитанный, пишущий, в редакции школьной газеты всегда самый активный, - и никто так и не узнал, почему он рисовал на полях похожую на пламя женщину в алом, и почему джокондовские улыбки гипсовых черепов виделись ему такими родными. Приехал в Хоптхилл, и Морта перестала ему сниться. В столице была работа, были коллеги - старшие, но принявшие его как ровесника: смешливый коротышка Цверг, немного манерный Ферзь, бойкая Зелень в косынке на лысой голове, - но он никогда не забывал о том, кто он такой. И стал специалистом по некрологам. "Кому беда, кому мать родна", "Волка ноги кормят, а тебя смерть" - Зелень любила переиначивать поговорки, а Гриф и не обижался, - только смеялся про себя, насколько она была близка к истине.
Он мог бы навести справки о родителях. Мог, но не хотел. Его устраивала пометка в документах "родители неизвестны", устраивало то, что в глазах окружающих он был "ребёнком Кубка", последнего праздничного события перед самой "катастрофой". Устраивало втайне считать себя сыном Смерти. Если признаться честно - а газетной полосе такого откровения не доверишь, - Гриф и имя себе выбирал с оглядкой на этот противоречащий всем наукам факт. Ворон? - нет, слишком претенциозно и избито. Ястреб? - скажут, что из-за формы носа. К тому же они оба - хищники, убийцы, а это совсем не то. А вот стервятник, падальщик, Гриф - в самый раз. Настоящий спутник Смерти, работящий помощник.
И вот - пока отсыпался на больничной койке Шварцхилла за все дедлайны - она снова пришла.
Всё такая же молодая (впрочем, в тёмных глазах - мудрость прожитой долгой жизни), только ещё более... притягательная? Нет, это не она изменилась, это вырос и повзрослел сам Гриф.
- Я должен был погибнуть в огне, но не погиб. Ты поэтому мне снишься?
- Нет, не поэтому. А что, не скучал? - взмах тёмных ресниц почти игривый.
- Не знаю. Когда я был маленький, я считал тебя своей матерью. А теперь ты похожа на...
- Невесту?
Алое платье - и в самом деле подвенечное, прежде он этого не замечал; потускневшее золотое кольцо на пальце - самое простое, но он словно уже видел его когда-то. Похожее ощущение вызывало не менее типовое здание ратуши Шварцхилла.
- Чью невесту? Учти, я жениться не собираюсь.
Смерть смеётся печально. Только она умеет так.
- Послушай, милый... Я выбрала тебя однажды. Я имею право выбирать только тех, кто умрёт, но иногда чувства сильнее меня! И я умерла вместо тебя. Таков закон.
Гриф моргал на неё единственным глазом и по-прежнему ничего не понимал.
- А ты не должен был умирать! Но умер, глупый мальчишка. А всё потому, что тоже любил, но не меня. И всё из-за моей ошибки. И ошибку пришлось исправлять!
- Погоди, я умер? Когда?
- Давай-ка я расскажу тебе сказку, как в детстве, помнишь? А ты задержись в Шварцхилле, сам всё узнаешь и поймёшь.
- Доктор Вольф сказал... прямо перед пожаром... что я сын известного радиоведущего. Игрека. Но, пожалуй, уже поздно писать некролог собственного отца?
- Вот сам у него и спросишь. А пока слушай...
Едва переступив порог мастерской, Вольф сунул ему под нос какую-то мятую бумажку:
- А ну-ка, прочитай, что написано?
- Бу-та-ми-рата цитрат, - машинально разобрал Гриф. - А что? В этом доме слепой не я.
- А я как раз искал кого-нибудь, кто мои записи нормальным почерком перепишет! А тебе всё равно делать нечего.
- Мне есть что делать! - возмутился Гриф. - Я Вороне обещал помочь. А то она уже весь город перещупала и переходит на понаехавших островитян.
- Я всё слышу, - откликнулась Ворона из-за стола. - Я слепая, но не глухая вообще-то.
- Перетрудился, помощник, - усмехнулся Вольф, с удовольствием разглядывая несколько выстроившихся в ряд пластилиновых моделей. Каждая последующая была чуть больше похожа на лицо Грифа, чем предыдущая. - А всё-таки удивительно: ты первый, кто мой почерк сумел прочитать...
- А знаете, что Лис придумала? - сообщила Ворона. - Если взять фотоаппарат Грифа, снять портрет, а потом на проявленной фотографии сделать много-много маленьких отверстий по линиям основных черт лица, то можно будет устроить тактильную фотовыставку для слепых.
"Удивительно". Это слово Гриф в последнее время слышал всё чаще. Удивительно, как быстро его присвоил Шварцхилл - словно он всегда здесь жил и просто уезжал ненадолго. Нет, его не превозносили как героя - пожалуй, потому, что в этом городе, более других пострадавшем от пандемии, героем был каждый выживший. Но приняли за своего.
Странных снов больше не было, слова Смерти Гриф постарался выкинуть из головы - перенервничал, вот мозг и выдаёт невесть что. Что он должен был понять и узнать?.. Об Игреке Вольф говорил скупо, но Грифу достаточно было услышать имя, чтобы не спрашивать о подробностях. После "катастрофы" Игрек был популярен - как-никак, единственный ведущий, остававшийся среди опустевших и замолчавших радиочастот, до последнего выходивший в эфир и даривший людям чувство стабильности посреди хаоса. Кассеты с уцелевшими записями "Голоса разума" были в приюте. В школе его даже сравнивали с Игреком - в шутку, конечно: будущий Гриф тоже любил завернуть что-нибудь эдакое поучительное или обличительное в своих первых газетных статьях. Хорошо, что они не пошли дальше школы. Но, в конце концов, он приехал сюда не ради воспоминаний об Игреке, а ради интервью с автором вакцины и негласным "крёстным отцом" волонтёрского движения. Об этом Гриф и спрашивал, а Вольф рассказывал - впервые во всех подробностях, и Гриф мог поклясться, что настолько развёрнутых комментариев тот ещё ни разу никому не давал.
Странных снов не было, но странные ощущения повторялись - словно некоторые вещи были ему знакомы. Что-то в городе, что-то в словах Барона и Вольфа об устройстве медлагерей, и вот опять же - почерк Вольфа, такой размашистый, что одну букву можно было бы прочитать как две, если... если не знать. А знать было неоткуда. И Гриф почти не удивился, когда на предложение Вольфа заварить ему чаю ответил:
- Не беспокойтесь, я справлюсь сам. Вам тоже заварить? Без сахара?
- Да, можно без сахара. И...
Вольф ещё не договорил, когда Гриф развернулся и потянулся к дверце холодильника, таким привычным жестом.
- ...И с молоком.
Почему он ни на мгновение не усомнился, что Вольф пьёт чай без сахара (нет, не так: сам себе Вольф может положить сахар, но лучше следить, чтобы в его чае сахара не было, много сладкого ему вредно, повышается нагрузка на сердце)? Да ещё и с холодным молоком (а вот и оно)? Услышал от Астры? Говорят, у журналистов кратковременная память, словно накачанная мышца, начинает сохранять самые незначительные и даже вовсе ненужные вещи. Но размышлять об этом было некогда: Астра обещала дать комментарий для газеты, Вольф сказал, что "Помогать людям вернуться к нормальной жизни - это по её части, психотерапия называется, лечение души". Нужно подготовить вопросы. Нужно отправить телеграмму. Нужно ещё побыть в Шварцхилле - у Грифа, в конце концов, больничный! И командировка. И сенсационный материал.
Нужно найти ещё один предлог остаться в этом городе, вдали от столичной суеты, остаться в гостиной Вольфа с из ряда вон выходящими шторами, где порой собиралась треть волонтёрского штаба, - но в этом Гриф даже себе не смог бы признаться.
А то, что случилось потом, ни удивительным, ни странным не назовёшь - тут нужны слова покрепче.
- ...А ведь могли вовсе не взять в детскую хирургию, - вспоминал Вольф, согревая ладони о чашку чая. Гриф скользил усталым взглядом по сколу на донце чашки (видимо, она любимая), по кольцам на его пальцах, стараясь не прикрыть невежливо глаз. Пусть глаз стало вдвое меньше, но письменной работы вдвое меньше не стало.
- Из-за шрама?
Вольф замолчал. Гриф резко проснулся. На мгновение ему показалось, что чашка сейчас полетит в его голову (или полетела бы, если бы не была любимой).
- Откуда ты знаешь? Ты где, трупоед, это раскопал?
Вольф встал, подался вперёд, наткнулся на край стола, столовые приборы в стакане звякнули.
- Ну... вы же сами, наверное, и рассказали? - Гриф примирительно поднял руки. - Что из-за неудачной вакцинации в детстве, когда вакцина попала не под кожу, а в мышцу, развился абсцесс, пришлось оперировать. И вы захотели тоже стать детским хирургом, но моторика левой руки долгое время была нарушена, и...
- И только Красный Лис в меня поверил. - Вольф напряжённо кивнул. - Я это рассказывал. Одному-единственному. Человеку. И это был не ты.
- Как же не я, у меня и записано, наверное... Когда вы говорили, что не любите вирусологию... - Гриф неловко зашуршал блокнотом, листая страницы с потрёпанными в бахрому краями. Он не доверял громоздким, вырубающимся в самый нужный момент и нервирующим людей диктофонам. В блокноте не было ни слова об операции, и он сам это помнил, но и слова Вольфа помнил тоже, и почему-то даже представлял, как выглядит шрам.
- Ты видел какие-то его записи? - Вольф спрашивал со странной смесью осуждения и надежды. - И всё это время водил меня за нос?
- ...Или не записано. Нет, никаких дневников или писем Игрека я не видел, если вы об этом. И спиритических сеансов не проводил.
Вольф тяжело опустился обратно на стул. Повертел ложку в пальцах.
- Тогда у нас есть два варианта: либо я схожу с ума... либо я схожу с ума. Старческий маразм.
- Какой там "старческий"! - возразил Гриф. - Но если это конфиденциальная информация, то вы же знаете, я никому...
- О маразме? - хмыкнул Вольф. - Ага, конфиденциальная.
- Нет, - смутился Гриф. - О шраме.
- Да хрен бы с ним, но публиковать лучше не надо. Во-первых, эдак из-за одного криворукого люди будут бояться вакцинироваться. А во-вторых, ещё подумают, что ты видел меня без рубашки.
Гриф смутился ещё больше, и это ему не понравилось. В конце концов, предупреждение "ты похож на его бывшего, ну, то есть покойного" он выслушал ещё в поезде при знакомстве с Бароном, и Вольф был не первым геем и даже не первым вдовцом-геем, с кем ему доводилось общаться по долгу профессии. Особой разницы между разными семьями - не считая юридических проблем - Гриф не видел, а про себя давно решил, что ему нравятся девушки, но не настолько, чтобы влюбиться и жениться. Родителей, которые настаивали бы на продолжении рода, не было, - вот и хорошо, пусть кто-нибудь другой уменьшает демографическую яму, закапывая свои карьерные амбиции.
Но Вольф был хорош в гневе. Образ "доброго доктора", представлявшийся всем, кто впервые слышал о победителе диззарто, рассыпался при этом в прах. Как и возраст - Гриф вовсе не из вежливости сказал, что слово "старость" к Вольфу было неприменимо. Он видел человека, полного энергии, силы, достоинства и чувства юмора, и ещё каких-то качеств, которыми обычно обладали только вымышленные герои, и... не был очарован, нет, - Гриф рано вырос из поиска идеалов в людях, отрастил броню из цинизма и скепсиса. Но Вольфа хотелось слушать. На Вольфа хотелось смотреть. Словно... вспоминая. Словно что-то проступало, как невидимые чернила, там, где видел чистый лист.
Морта, когда ты предлагала "у него самого спросить" - ты имела в виду Вольфа или... Игрека?..
Увидеть Барона до его свадьбы Вольф толком не надеялся: слишком много хлопот обещала идея Лисицы закатить грандиозную вечеринку в стиле "голь на выдумки хитра". Но Барон явился - почти тайком, поздним вечером. Грохнул на стол бутылку шварцхилльского кирша. Вольф вопросительно приподнял бровь:
- Откуда такие патетические настроения? Вы о цвете гирлянд не договорились?
- Да нет, у нас всё хорошо. Я о тебе поговорить хотел. В твой день рождения не хотелось беспокоить...
- Обо мне? Вид у тебя такой, будто ты меня поминать собрался. А делать это в день рождения, в самом деле, несподручно... - Вольф поставил возле бутылки чайник и две чашки. - Давай, разливай в гомеопатической пропорции, и спрашивай что хочешь.
- Ты говорил, что наш Гриф - сын Игрека, так?
- Так. Ты к чему клонишь? В сводники подался?
- Да я тоже сначала подумал, что сын. - Барон потёр пятернёй шею, отвёл взгляд. - Ну, когда его только увидел. Это же самое понятное объяснение сходства. Но как-то слишком, не находишь? Ребёнок от родителя обычно отличается. Даже слепки Вороны, и те чем-то отличаются от Грифа. Так что я не стал тебе тогда про сына говорить. Сказал как есть... что точная копия.
- Барон, ты чего городишь на трезвую-то голову?
- А вот что... когда Ржавый в столицу ездил, по поводу наследства тётушки, я попросил его навести справки о моём приюте. Адрес, телефон. Мы ведь с Грифом вроде как братья-котята тётушек Катце. Ну, и позвонил туда, дескать, Валета помните?.. Мне, конечно, говорили, что это закрытая информация, её не разглашают и всё такое. Но я так им и сказал: мне же не нужно айди этого парня, и имена родителей не нужны, мне для доктора, моего доктора, который его знает, и никуда дальше это не пойдёт. В общем, даже не соврал, врать-то у меня плохо получается.
- И как - разжалобил?
Барон помолчал. Щедро плеснул в чай, сделал несколько больших глотков, плеснул снова.
- Ага. Короче, из детского отделения больницы они никого не принимали. Боялись распространения эпидемии. Но на младенцев-отказников и так всегда очередь. Даже переболевших.
- Кто-то мог усыновить ребёнка и умереть от диззарто. И он попал бы в приют.
- Мог. Но этого мальчика-островитянина принесли родители. Сказали, что у него вторая группа и что приют - самое безопасное место для него. Имён своих не назвали. Слушай, ты не задумывался о том, что Морта - не островитянка, а Гриф - стопроцентный островитянин? Ты ведь шаришь в генетике, рассказывал мне про горошек и вот это всё?
Вольф медленно выдохнул и потёр пальцами виски, веки, переносицу.
- Ты, конечно, хорошо поиграл в детектива... Но я сдавал тест ДНК. Он может ошибаться в меньшую, но не большую сторону, а совпадение аллелей - 95%.
- Значит, если погрешность в меньшую сторону, то совпадение могло быть и стопроцентным?
- Могло. У однояйцевых близнецов. Или клонированной овечки.
- А что, если...
Вольф стукнул по столу ладонью. Барон вздрогнул.
- Каких "если"? Я понимаю, как тебе хочется, чтобы наши мёртвые возвращались. Но они не возвращаются! Я тоже, как ты выражаешься, "задумывался". Больше, чем ты думаешь. Но я врач! И я изучаю научные феномены, а не сказки.
- Сказки у тебя тоже получаются неплохо, - вставил Барон.
- Диззарто тоже когда-то казался чудом. От недостатка информации. Вирус, предпочитающий антигены второй или третьей группы крови... - продолжал Вольф, прикрыв глаза. Словно вернулся в те дни, когда ещё только начинал работать с "катастрофой". - А если я начну верить в воскрешение мертвецов, которых хоронил собственными руками, то вызови мне, пожалуйста, санитаров. И Грифу не вздумай говорить, что он из могилы вылез, а не из... Не родился, в общем.
- Знаешь... - Барон нервно усмехнулся, одной рукой сжимая подбородок, другой чашку. - Когда Астра сказала Грифу, что его мать звали Мортой, у него было такое лицо...
- Какое?
- Сложное! Он даже переспросил. - Барон набрал в грудь воздуху и спросил тоже: - Ты... как к нему относишься? Только честно.
- Как к сыну. - Вольф пожал плечами, отпил глоток, пряча в чашке предательски дрогнувшие губы. - Которого у меня не было. Который мог бы быть. То есть, если уж честно, то стараюсь относиться так. Вот как к тебе. Как к лисятам. Не получается. Но это, Барон, мои проблемы. Я на твоей свадьбе букет ловить не буду, ты уж извини.
- Просто... ты, может, не замечаешь, но он ведь рад с тобой видеться. На любую движуху подписывается, если есть шанс, что ты там будешь. Но если тебе тяжело... я могу ему намекнуть, что он загостился в Шварцхилле. Ты и так ему интервью надавал на десять томов биографии.
- Не надо. Я с ним... сам поговорю.
- Ладно. Ты только береги себя. С этим... феноменом. - Барон встал. - Может, он и не от Морты, в самом деле. Мог Игрек замутить с островитянкой? Мог. А я тут напридумывал...
Барон не сразу смог попасть в рукав в прихожей, тихо ругаясь, затем попрощался и взялся за дверную ручку.
- А Морта мне снилась, - проговорил Вольф ему вслед. - Тогда, в медлагере. Говорила, что всё исправит. Что надо только подождать...
Вольф и Гриф сидели на траве под радиовещательной вышкой. Шварцхилл дремал в сумерках, но вышка была освещена несколькими прожекторами, так что вокруг неё было светлее, чем днём.
- Значит, тебе она тоже снилась? - Вольф не столько спрашивал, сколько утверждал.
- Снилась. Рассказывала сказки, пока я не окончил школу.
- И какая была твоя любимая сказка?
- Про Койота.
Вольф усмехнулся, откинул голову, глядя на беззвёздные просветы в облаках.
- Расскажешь?
- Это давно было. Я уже не помню всех подробностей.
- Не говори мне про "давно", дитя! Если что-то забудешь, я продолжу.
- На окраине леса, в маленьком жёлтом домике, жила-была одинокая женщина, - начал Гриф нараспев. - В том лесу было много зверей, и когда кто-то из них умирал, то приходил к ней, и она провожала его на другую сторону. Однажды в лесу началась засуха, и многие звери бежали прочь, а многие умерли. Вдруг женщина увидела Койота, который, несмотря ни на что, остался. "Что держит тебя, Койот?" - спросила она. "Сердце", - ответил Койот, но женщина не знала, что это такое. Койот был голоден, и она захотела дать ему еды. Но у неё ничего не было, кроме неё самой, и она отрезала для него кусок собственного мяса. Койот схватил его и убежал.
- Ничего так сказочка для ребёнка, - пробормотал Вольф.
- Не перебивай. Койот вскоре вернулся, но снова убежал, получив ещё кусок мяса. Женщина видела, что Койот прибегает к Волку и отдаёт ему столько же, сколько она давала ему, а то и больше!.. "Что ведёт тебя туда, Койот?" - спросила она во второй раз. "Сердце", - ответил Койот, и женщина спросила, где оно находится: на земле или в небе. Койот показал, и тогда женщина приковала цепью его сердце и кормила его до тех пор, пока от неё самой ничего не осталось, а Койот всё равно умер. От тоски.
- И женщина проводила его на другую сторону?
- Она хотела. Но Койот не стал уходить, даже когда цепь его больше не держала. "Что держит тебя, Койот?" - в третий раз спросила женщина...
- И Койот ответил: "Сердце".
Как принято говорить в таких случаях - это был интересный опыт. Немного авторскогоПисать по заявке сложнее, чем по ключу, который можешь повернуть как хочешь, просто импровизируя, - по сути, у тебя уже есть содержание, и нужно облечь его в форму, подобрать композицию, и это уже не импровизация, а работа. И очень полезно, имея на руках идею, поучиться продумывать, как её лучше раскрыть, с чего начать, чем продолжить. К тому же, тот мой собственный долгострой, к которому я имею возможность возвращаться в месяц раз и допишу, видимо, через год, реально научил меня в большие тексты. Я больше не пытаюсь уложить всё в единственный кусок, а пишу один, другой, третий - и соединяю воедино. Да, кому-то покажется очевидностью, но для меня, адепта письма на одном вдохе, деление на главы с паузами между ними стало откровением и левел-апом.
Итак, это можно почитать, полюбить наш канон, а ещё решить, что тоже так хотите, и что-нибудь заказать. Одно после пробного шара могу оговорить точно: я не ручаюсь за сроки (до Самайна, боюсь, уже вообще ни за что не возьмусь) и за объём. Зато всё за разумный donation.
(Да, название - оммаж песне Чароита, лучшего подобрать не смог, Морта всегда ассоциировалась у меня с этой строчкой.)
Название: Тёмные у дамы моей глаза
Автор: Mark Cain
Размер: 3564 слова
Канон: Катастрофа / Мелкие неприятности, частично постканон
Персонажи: Гриф, Вольф, Морта, Барон, остальные точечно
Рейтинг: PG
Дисклеймер: мир и персонажи принадлежат автору (с)Крошка_Джерри
Примечание: по заявке Аркадий Цурюк
Предупреждения: AU от канона, мифоложество, TW: упоминания пандемии и смертей, преслэш в глазах смотрящего
Правила размещения: со всеми ссылками в шапке
Читать- Мама, мама, почему ты - Смерть?
Один и тот же сон снится Грифу и в детдоме, и в больнице. Дама пик, казённый дом - так, кажется, было в какой-то старинной считалке?.. Смуглая женщина в красном платье, с красной помадой, тёмными волосами и тёмными глазами - не чёрными, не карими, не зелёными, а именно тёмными, он не смог бы ни описать этот цвет, ни ухватить фотовспышкой. Тёплыми, горячими глазами, лёгким, летящим шагом - Грифу всегда казалось, что она врывается в его сон с какого-то вечного праздника, продолжая порхать в ритме мелодии вроде "Воробья на отрубях", и нужно успеть задать все вопросы, пока она не ушла к следующему партнёру по танцу.
- Кто даёт смерть, тот даёт и жизнь. А ты как думал? - смеётся, сверкая белозубой улыбкой.
- Мама, можно мне с тобой?
- Нет, нельзя. Разве мы с тобой недостаточно повеселились? Теперь ты свободен, давай, беги!
И тёмный её взгляд делался очень грустным, но она каждый раз его отпускала.
Почему в детстве Гриф, который ещё не был Грифом, был так уверен, что эта женщина - его мать?.. Да просто других женщин, которые смотрели бы на него с такой любовью, в его жизни не было: только измождённые, иногда раздражённые, стареющие воспитательницы, многие из которых похоронили своих детей, не дождавшись внуков. Ему было немного обидно, что мама приходит так редко и никак не заберёт его туда, где - в этом он тоже был совершенно уверен - солнечно, весело, много ярких цветов и сладких фруктов. В приюте сестёр Катце было и солнце, нарисованное на стене жёлтым блином, и ромашки, тоже нарисованные, а раз в неделю можно было посыпать сахаром половинку груши и медленно есть ложечкой, - и не виной воспитательниц было то, что за окнами большую часть года не было солнца и ничего не цвело.
То, что его маму звали Смертью, мальчика не смущало, но он молчал об этом секрете - не из страха быть наказанным или прослыть психом, а по смутному ощущению неправильности, только усиливавшемуся с возрастом. Смерти не то чтобы боялись - после всех лет пандемии люди устали бояться, - но уж точно не любили и избегали о ней говорить, как избегают уколов и зубных врачей. Переболевшие продолжали умирать от осложнений и последствий, и та смерть, что была повседневной рутиной новостей, была лишена собственного имени. Она была неразрывно связана с вирусом, который также не называли вслух: говорили "у неё не подтвердилось", говорили "у меня не должно быть, у меня первая", - а что именно подтвердилось и что именно не должно было быть, было ясно и так. Не произноси, не накличь беду.
- Мама, а какая у меня группа крови?
- Вторая. Почему ты спрашиваешь?
- Мне прививку сделали, "Игрек-два". Я ведь теперь не умру?
- Ты теперь не заболеешь, - посмеивается ласково: дескать, ты у меня дурачок. - Однажды все умрут, и не доктору решать, кому и когда умирать!
Гриф рос, зная, что диззарто - это не смерть, это два вируса, невидимые полчища которых удалось остановить, это большой мемориал на площади перед театром и маленькие фото на тумбочках воспитанников ("Это мама, у неё была третья, это папа, у него была вторая"), это боль и беспомощность потерявших глаза, волосы, зубы. А Смерть - другая. Гриф выискивал сказки и легенды о Смерти в приютской библиотеке, потом - в школьной и в городской; сказки наперебой утверждали - старуха, костлявая, бледная, голый череп под саваном, коса или серп, шорох песка в часах...
- Мама, почему они все пишут, что ты старая? Ты молодая и красивая!
- Ох, видел бы ты меня, когда я умирала! - смех похож на щёлканье кастаньет.
- А ты умирала? - недоверчиво: наверное, она шутит. Смерть же не может умереть!
- Конечно, милый, и не раз! Когда кого-то любишь - приходится за это платить. Но ты ведь сам это понимаешь ничуть не хуже меня!
Гриф не понимал. Но потом он покинул приют с рекомендацией от директрисы - хороший мальчик, талантливый, начитанный, пишущий, в редакции школьной газеты всегда самый активный, - и никто так и не узнал, почему он рисовал на полях похожую на пламя женщину в алом, и почему джокондовские улыбки гипсовых черепов виделись ему такими родными. Приехал в Хоптхилл, и Морта перестала ему сниться. В столице была работа, были коллеги - старшие, но принявшие его как ровесника: смешливый коротышка Цверг, немного манерный Ферзь, бойкая Зелень в косынке на лысой голове, - но он никогда не забывал о том, кто он такой. И стал специалистом по некрологам. "Кому беда, кому мать родна", "Волка ноги кормят, а тебя смерть" - Зелень любила переиначивать поговорки, а Гриф и не обижался, - только смеялся про себя, насколько она была близка к истине.
Он мог бы навести справки о родителях. Мог, но не хотел. Его устраивала пометка в документах "родители неизвестны", устраивало то, что в глазах окружающих он был "ребёнком Кубка", последнего праздничного события перед самой "катастрофой". Устраивало втайне считать себя сыном Смерти. Если признаться честно - а газетной полосе такого откровения не доверишь, - Гриф и имя себе выбирал с оглядкой на этот противоречащий всем наукам факт. Ворон? - нет, слишком претенциозно и избито. Ястреб? - скажут, что из-за формы носа. К тому же они оба - хищники, убийцы, а это совсем не то. А вот стервятник, падальщик, Гриф - в самый раз. Настоящий спутник Смерти, работящий помощник.
И вот - пока отсыпался на больничной койке Шварцхилла за все дедлайны - она снова пришла.
Всё такая же молодая (впрочем, в тёмных глазах - мудрость прожитой долгой жизни), только ещё более... притягательная? Нет, это не она изменилась, это вырос и повзрослел сам Гриф.
- Я должен был погибнуть в огне, но не погиб. Ты поэтому мне снишься?
- Нет, не поэтому. А что, не скучал? - взмах тёмных ресниц почти игривый.
- Не знаю. Когда я был маленький, я считал тебя своей матерью. А теперь ты похожа на...
- Невесту?
Алое платье - и в самом деле подвенечное, прежде он этого не замечал; потускневшее золотое кольцо на пальце - самое простое, но он словно уже видел его когда-то. Похожее ощущение вызывало не менее типовое здание ратуши Шварцхилла.
- Чью невесту? Учти, я жениться не собираюсь.
Смерть смеётся печально. Только она умеет так.
- Послушай, милый... Я выбрала тебя однажды. Я имею право выбирать только тех, кто умрёт, но иногда чувства сильнее меня! И я умерла вместо тебя. Таков закон.
Гриф моргал на неё единственным глазом и по-прежнему ничего не понимал.
- А ты не должен был умирать! Но умер, глупый мальчишка. А всё потому, что тоже любил, но не меня. И всё из-за моей ошибки. И ошибку пришлось исправлять!
- Погоди, я умер? Когда?
- Давай-ка я расскажу тебе сказку, как в детстве, помнишь? А ты задержись в Шварцхилле, сам всё узнаешь и поймёшь.
- Доктор Вольф сказал... прямо перед пожаром... что я сын известного радиоведущего. Игрека. Но, пожалуй, уже поздно писать некролог собственного отца?
- Вот сам у него и спросишь. А пока слушай...
Едва переступив порог мастерской, Вольф сунул ему под нос какую-то мятую бумажку:
- А ну-ка, прочитай, что написано?
- Бу-та-ми-рата цитрат, - машинально разобрал Гриф. - А что? В этом доме слепой не я.
- А я как раз искал кого-нибудь, кто мои записи нормальным почерком перепишет! А тебе всё равно делать нечего.
- Мне есть что делать! - возмутился Гриф. - Я Вороне обещал помочь. А то она уже весь город перещупала и переходит на понаехавших островитян.
- Я всё слышу, - откликнулась Ворона из-за стола. - Я слепая, но не глухая вообще-то.
- Перетрудился, помощник, - усмехнулся Вольф, с удовольствием разглядывая несколько выстроившихся в ряд пластилиновых моделей. Каждая последующая была чуть больше похожа на лицо Грифа, чем предыдущая. - А всё-таки удивительно: ты первый, кто мой почерк сумел прочитать...
- А знаете, что Лис придумала? - сообщила Ворона. - Если взять фотоаппарат Грифа, снять портрет, а потом на проявленной фотографии сделать много-много маленьких отверстий по линиям основных черт лица, то можно будет устроить тактильную фотовыставку для слепых.
"Удивительно". Это слово Гриф в последнее время слышал всё чаще. Удивительно, как быстро его присвоил Шварцхилл - словно он всегда здесь жил и просто уезжал ненадолго. Нет, его не превозносили как героя - пожалуй, потому, что в этом городе, более других пострадавшем от пандемии, героем был каждый выживший. Но приняли за своего.
Странных снов больше не было, слова Смерти Гриф постарался выкинуть из головы - перенервничал, вот мозг и выдаёт невесть что. Что он должен был понять и узнать?.. Об Игреке Вольф говорил скупо, но Грифу достаточно было услышать имя, чтобы не спрашивать о подробностях. После "катастрофы" Игрек был популярен - как-никак, единственный ведущий, остававшийся среди опустевших и замолчавших радиочастот, до последнего выходивший в эфир и даривший людям чувство стабильности посреди хаоса. Кассеты с уцелевшими записями "Голоса разума" были в приюте. В школе его даже сравнивали с Игреком - в шутку, конечно: будущий Гриф тоже любил завернуть что-нибудь эдакое поучительное или обличительное в своих первых газетных статьях. Хорошо, что они не пошли дальше школы. Но, в конце концов, он приехал сюда не ради воспоминаний об Игреке, а ради интервью с автором вакцины и негласным "крёстным отцом" волонтёрского движения. Об этом Гриф и спрашивал, а Вольф рассказывал - впервые во всех подробностях, и Гриф мог поклясться, что настолько развёрнутых комментариев тот ещё ни разу никому не давал.
Странных снов не было, но странные ощущения повторялись - словно некоторые вещи были ему знакомы. Что-то в городе, что-то в словах Барона и Вольфа об устройстве медлагерей, и вот опять же - почерк Вольфа, такой размашистый, что одну букву можно было бы прочитать как две, если... если не знать. А знать было неоткуда. И Гриф почти не удивился, когда на предложение Вольфа заварить ему чаю ответил:
- Не беспокойтесь, я справлюсь сам. Вам тоже заварить? Без сахара?
- Да, можно без сахара. И...
Вольф ещё не договорил, когда Гриф развернулся и потянулся к дверце холодильника, таким привычным жестом.
- ...И с молоком.
Почему он ни на мгновение не усомнился, что Вольф пьёт чай без сахара (нет, не так: сам себе Вольф может положить сахар, но лучше следить, чтобы в его чае сахара не было, много сладкого ему вредно, повышается нагрузка на сердце)? Да ещё и с холодным молоком (а вот и оно)? Услышал от Астры? Говорят, у журналистов кратковременная память, словно накачанная мышца, начинает сохранять самые незначительные и даже вовсе ненужные вещи. Но размышлять об этом было некогда: Астра обещала дать комментарий для газеты, Вольф сказал, что "Помогать людям вернуться к нормальной жизни - это по её части, психотерапия называется, лечение души". Нужно подготовить вопросы. Нужно отправить телеграмму. Нужно ещё побыть в Шварцхилле - у Грифа, в конце концов, больничный! И командировка. И сенсационный материал.
Нужно найти ещё один предлог остаться в этом городе, вдали от столичной суеты, остаться в гостиной Вольфа с из ряда вон выходящими шторами, где порой собиралась треть волонтёрского штаба, - но в этом Гриф даже себе не смог бы признаться.
А то, что случилось потом, ни удивительным, ни странным не назовёшь - тут нужны слова покрепче.
- ...А ведь могли вовсе не взять в детскую хирургию, - вспоминал Вольф, согревая ладони о чашку чая. Гриф скользил усталым взглядом по сколу на донце чашки (видимо, она любимая), по кольцам на его пальцах, стараясь не прикрыть невежливо глаз. Пусть глаз стало вдвое меньше, но письменной работы вдвое меньше не стало.
- Из-за шрама?
Вольф замолчал. Гриф резко проснулся. На мгновение ему показалось, что чашка сейчас полетит в его голову (или полетела бы, если бы не была любимой).
- Откуда ты знаешь? Ты где, трупоед, это раскопал?
Вольф встал, подался вперёд, наткнулся на край стола, столовые приборы в стакане звякнули.
- Ну... вы же сами, наверное, и рассказали? - Гриф примирительно поднял руки. - Что из-за неудачной вакцинации в детстве, когда вакцина попала не под кожу, а в мышцу, развился абсцесс, пришлось оперировать. И вы захотели тоже стать детским хирургом, но моторика левой руки долгое время была нарушена, и...
- И только Красный Лис в меня поверил. - Вольф напряжённо кивнул. - Я это рассказывал. Одному-единственному. Человеку. И это был не ты.
- Как же не я, у меня и записано, наверное... Когда вы говорили, что не любите вирусологию... - Гриф неловко зашуршал блокнотом, листая страницы с потрёпанными в бахрому краями. Он не доверял громоздким, вырубающимся в самый нужный момент и нервирующим людей диктофонам. В блокноте не было ни слова об операции, и он сам это помнил, но и слова Вольфа помнил тоже, и почему-то даже представлял, как выглядит шрам.
- Ты видел какие-то его записи? - Вольф спрашивал со странной смесью осуждения и надежды. - И всё это время водил меня за нос?
- ...Или не записано. Нет, никаких дневников или писем Игрека я не видел, если вы об этом. И спиритических сеансов не проводил.
Вольф тяжело опустился обратно на стул. Повертел ложку в пальцах.
- Тогда у нас есть два варианта: либо я схожу с ума... либо я схожу с ума. Старческий маразм.
- Какой там "старческий"! - возразил Гриф. - Но если это конфиденциальная информация, то вы же знаете, я никому...
- О маразме? - хмыкнул Вольф. - Ага, конфиденциальная.
- Нет, - смутился Гриф. - О шраме.
- Да хрен бы с ним, но публиковать лучше не надо. Во-первых, эдак из-за одного криворукого люди будут бояться вакцинироваться. А во-вторых, ещё подумают, что ты видел меня без рубашки.
Гриф смутился ещё больше, и это ему не понравилось. В конце концов, предупреждение "ты похож на его бывшего, ну, то есть покойного" он выслушал ещё в поезде при знакомстве с Бароном, и Вольф был не первым геем и даже не первым вдовцом-геем, с кем ему доводилось общаться по долгу профессии. Особой разницы между разными семьями - не считая юридических проблем - Гриф не видел, а про себя давно решил, что ему нравятся девушки, но не настолько, чтобы влюбиться и жениться. Родителей, которые настаивали бы на продолжении рода, не было, - вот и хорошо, пусть кто-нибудь другой уменьшает демографическую яму, закапывая свои карьерные амбиции.
Но Вольф был хорош в гневе. Образ "доброго доктора", представлявшийся всем, кто впервые слышал о победителе диззарто, рассыпался при этом в прах. Как и возраст - Гриф вовсе не из вежливости сказал, что слово "старость" к Вольфу было неприменимо. Он видел человека, полного энергии, силы, достоинства и чувства юмора, и ещё каких-то качеств, которыми обычно обладали только вымышленные герои, и... не был очарован, нет, - Гриф рано вырос из поиска идеалов в людях, отрастил броню из цинизма и скепсиса. Но Вольфа хотелось слушать. На Вольфа хотелось смотреть. Словно... вспоминая. Словно что-то проступало, как невидимые чернила, там, где видел чистый лист.
Морта, когда ты предлагала "у него самого спросить" - ты имела в виду Вольфа или... Игрека?..
Увидеть Барона до его свадьбы Вольф толком не надеялся: слишком много хлопот обещала идея Лисицы закатить грандиозную вечеринку в стиле "голь на выдумки хитра". Но Барон явился - почти тайком, поздним вечером. Грохнул на стол бутылку шварцхилльского кирша. Вольф вопросительно приподнял бровь:
- Откуда такие патетические настроения? Вы о цвете гирлянд не договорились?
- Да нет, у нас всё хорошо. Я о тебе поговорить хотел. В твой день рождения не хотелось беспокоить...
- Обо мне? Вид у тебя такой, будто ты меня поминать собрался. А делать это в день рождения, в самом деле, несподручно... - Вольф поставил возле бутылки чайник и две чашки. - Давай, разливай в гомеопатической пропорции, и спрашивай что хочешь.
- Ты говорил, что наш Гриф - сын Игрека, так?
- Так. Ты к чему клонишь? В сводники подался?
- Да я тоже сначала подумал, что сын. - Барон потёр пятернёй шею, отвёл взгляд. - Ну, когда его только увидел. Это же самое понятное объяснение сходства. Но как-то слишком, не находишь? Ребёнок от родителя обычно отличается. Даже слепки Вороны, и те чем-то отличаются от Грифа. Так что я не стал тебе тогда про сына говорить. Сказал как есть... что точная копия.
- Барон, ты чего городишь на трезвую-то голову?
- А вот что... когда Ржавый в столицу ездил, по поводу наследства тётушки, я попросил его навести справки о моём приюте. Адрес, телефон. Мы ведь с Грифом вроде как братья-котята тётушек Катце. Ну, и позвонил туда, дескать, Валета помните?.. Мне, конечно, говорили, что это закрытая информация, её не разглашают и всё такое. Но я так им и сказал: мне же не нужно айди этого парня, и имена родителей не нужны, мне для доктора, моего доктора, который его знает, и никуда дальше это не пойдёт. В общем, даже не соврал, врать-то у меня плохо получается.
- И как - разжалобил?
Барон помолчал. Щедро плеснул в чай, сделал несколько больших глотков, плеснул снова.
- Ага. Короче, из детского отделения больницы они никого не принимали. Боялись распространения эпидемии. Но на младенцев-отказников и так всегда очередь. Даже переболевших.
- Кто-то мог усыновить ребёнка и умереть от диззарто. И он попал бы в приют.
- Мог. Но этого мальчика-островитянина принесли родители. Сказали, что у него вторая группа и что приют - самое безопасное место для него. Имён своих не назвали. Слушай, ты не задумывался о том, что Морта - не островитянка, а Гриф - стопроцентный островитянин? Ты ведь шаришь в генетике, рассказывал мне про горошек и вот это всё?
Вольф медленно выдохнул и потёр пальцами виски, веки, переносицу.
- Ты, конечно, хорошо поиграл в детектива... Но я сдавал тест ДНК. Он может ошибаться в меньшую, но не большую сторону, а совпадение аллелей - 95%.
- Значит, если погрешность в меньшую сторону, то совпадение могло быть и стопроцентным?
- Могло. У однояйцевых близнецов. Или клонированной овечки.
- А что, если...
Вольф стукнул по столу ладонью. Барон вздрогнул.
- Каких "если"? Я понимаю, как тебе хочется, чтобы наши мёртвые возвращались. Но они не возвращаются! Я тоже, как ты выражаешься, "задумывался". Больше, чем ты думаешь. Но я врач! И я изучаю научные феномены, а не сказки.
- Сказки у тебя тоже получаются неплохо, - вставил Барон.
- Диззарто тоже когда-то казался чудом. От недостатка информации. Вирус, предпочитающий антигены второй или третьей группы крови... - продолжал Вольф, прикрыв глаза. Словно вернулся в те дни, когда ещё только начинал работать с "катастрофой". - А если я начну верить в воскрешение мертвецов, которых хоронил собственными руками, то вызови мне, пожалуйста, санитаров. И Грифу не вздумай говорить, что он из могилы вылез, а не из... Не родился, в общем.
- Знаешь... - Барон нервно усмехнулся, одной рукой сжимая подбородок, другой чашку. - Когда Астра сказала Грифу, что его мать звали Мортой, у него было такое лицо...
- Какое?
- Сложное! Он даже переспросил. - Барон набрал в грудь воздуху и спросил тоже: - Ты... как к нему относишься? Только честно.
- Как к сыну. - Вольф пожал плечами, отпил глоток, пряча в чашке предательски дрогнувшие губы. - Которого у меня не было. Который мог бы быть. То есть, если уж честно, то стараюсь относиться так. Вот как к тебе. Как к лисятам. Не получается. Но это, Барон, мои проблемы. Я на твоей свадьбе букет ловить не буду, ты уж извини.
- Просто... ты, может, не замечаешь, но он ведь рад с тобой видеться. На любую движуху подписывается, если есть шанс, что ты там будешь. Но если тебе тяжело... я могу ему намекнуть, что он загостился в Шварцхилле. Ты и так ему интервью надавал на десять томов биографии.
- Не надо. Я с ним... сам поговорю.
- Ладно. Ты только береги себя. С этим... феноменом. - Барон встал. - Может, он и не от Морты, в самом деле. Мог Игрек замутить с островитянкой? Мог. А я тут напридумывал...
Барон не сразу смог попасть в рукав в прихожей, тихо ругаясь, затем попрощался и взялся за дверную ручку.
- А Морта мне снилась, - проговорил Вольф ему вслед. - Тогда, в медлагере. Говорила, что всё исправит. Что надо только подождать...
Вольф и Гриф сидели на траве под радиовещательной вышкой. Шварцхилл дремал в сумерках, но вышка была освещена несколькими прожекторами, так что вокруг неё было светлее, чем днём.
- Значит, тебе она тоже снилась? - Вольф не столько спрашивал, сколько утверждал.
- Снилась. Рассказывала сказки, пока я не окончил школу.
- И какая была твоя любимая сказка?
- Про Койота.
Вольф усмехнулся, откинул голову, глядя на беззвёздные просветы в облаках.
- Расскажешь?
- Это давно было. Я уже не помню всех подробностей.
- Не говори мне про "давно", дитя! Если что-то забудешь, я продолжу.
- На окраине леса, в маленьком жёлтом домике, жила-была одинокая женщина, - начал Гриф нараспев. - В том лесу было много зверей, и когда кто-то из них умирал, то приходил к ней, и она провожала его на другую сторону. Однажды в лесу началась засуха, и многие звери бежали прочь, а многие умерли. Вдруг женщина увидела Койота, который, несмотря ни на что, остался. "Что держит тебя, Койот?" - спросила она. "Сердце", - ответил Койот, но женщина не знала, что это такое. Койот был голоден, и она захотела дать ему еды. Но у неё ничего не было, кроме неё самой, и она отрезала для него кусок собственного мяса. Койот схватил его и убежал.
- Ничего так сказочка для ребёнка, - пробормотал Вольф.
- Не перебивай. Койот вскоре вернулся, но снова убежал, получив ещё кусок мяса. Женщина видела, что Койот прибегает к Волку и отдаёт ему столько же, сколько она давала ему, а то и больше!.. "Что ведёт тебя туда, Койот?" - спросила она во второй раз. "Сердце", - ответил Койот, и женщина спросила, где оно находится: на земле или в небе. Койот показал, и тогда женщина приковала цепью его сердце и кормила его до тех пор, пока от неё самой ничего не осталось, а Койот всё равно умер. От тоски.
- И женщина проводила его на другую сторону?
- Она хотела. Но Койот не стал уходить, даже когда цепь его больше не держала. "Что держит тебя, Койот?" - в третий раз спросила женщина...
- И Койот ответил: "Сердце".