Предшествовавшая игре неделя была какой-то на редкость бестолковой: я то был тряпкой из-за рухнувшего давления, то работал, а потом внезапно пятница. Пока я сдал работу, пока почистил клетки и пропылесосил, пока собрал рюкзак - свечерело, и на сбор к Эребусу я уже никак не успевал и сразу поехал на Домодедовскую, а оттуда - автобусом до Молоково. Просто потому, что утром субботы в очередной раз вставать ни свет ни заря было бы выше моих сил.
Предыгровое пожизнёвоеЯ выпил чаю, съел булку, угостился курагой и шоколадом; вообще люблю предыгровые вечера, когда можно просто посидеть в хорошей компании и отпустить все пожизнёвые заботы. Но я так и не переборол лень, чтобы переодеться в графа в первый вечер, - танцую я всё равно из рук вон плохо. Вместо танцев я занимался тем, что бегал по всему коттеджу от людей, которые громко говорили о лошадях, стараясь при этом не упустить полумифический местный вай-фай, потому что до меня докопалась работа. Когда меня уже заметно потряхивало, меня нашла Мориэль договорить за персонажей, и стало даже как-то легче.
Думал лечь спать - написал текст. Пол-ночи болели то одна стопа, то другая, потом шея и запястья, потом снова ноги и так по кругу. Не то чтобы я не мог спать на мягком (хотя спать на мягком ужасно), - скорее, просто соматика блуждала по организму. Зато у нас в комнате было прохладно! Прохладно, но не холодно. В игровых же помещениях было страшно душно, т.к. зимой дверь надолго не откроешь, и я ходил дышать то в комнату, то на террасу (хотя ролевые ботинки промокали на снегу мгновенно).
Кажется, впервые столкнулся с обедом на три перемены блюд. Выглядит очень аутентично, но времени занимает очень уж дофига. Зато даже я не остался голодным!
Игроцкая "рецензия"Игра потеряла нескольких игроков и кого-то из игротехов буквально накануне, что, видимо, и привело к тому, что часть информации и квестов так и не были пущены в игру (прекрасно знаю на собственном мастерском опыте, как это бывает). А имевшиеся квесты спускались "сверху", кайзер поручал их принцу, а дальше задачи не делегировались.
Пространство снов показалось мне несоразмерно большим относительно яви. Я понятия не имел, как в это играть, потому как абсурд и гонево меня деролили, а некоторые игроки на время снов просто уходили в пожизняк. В итоге я подолгу не играл, страдал от отсутствия шахмат, в которые можно было бы с кем-нибудь сыграть, и мечтал поскорее проснуться. Также из-за того, что сны стали основной темой для разговоров, сложилось впечатление, что Фрейд - центральная фигура в сюжете игры (что, разумеется, не в упрёк Беркане, а наоборот). Возможно, помогло бы более жёсткое регулирование перформанса во сне - например, каждому желающему даётся три-пять минут на изображение желаемого с привлечением игротехов и других игроков, остальные игроки являются зрителями и не вмешиваются. Так некоторые игроки не путали бы, какие действия совершались во сне, а какие наяву.
В целом же я ожидал больше водевиля про светскую жизнь в духе "Майерлинга", нежели политики, поскольку в австро-венгерской политике того времени чёрт ногу сломит (я думал, это я тупой, а потом прочитал у Дугласа, как он запутался в сонмище сторон, и успокоился), но баланс вышел, по крайней мере для меня, каким-то колеблющимся: ни целиком туда, ни целиком сюда. Где-то должны были быть, наверное, венгерские заговорщики, но никак себя не проявляли; арестован был только игротехнический издатель газеты. Slojnovato играть в политику без политических сил (и когда две политические силы - министр и Пруссия - представлены мастерами, которым не до всего).
Про персонажа и игровой контекстЙозеф Хойос фон Шпитценштайн - персонаж, чью фамилию я долго не мог выучить до игры и чью фамилию так никто и не выговорил правильно перед игрой. Персонаж, все крупицы информации о котором связаны исключительно с именем принца Рудольфа, которому он был другом (фон Кейт мог не перелогиниваться, а Кюхельбекеру и то больше повезло). Даже имя Йозеф я выцепил из какого-то немецкоязычного текста, решив, что, конечно, другие Хойосы фон Шпитценштайны тоже были, но раз время совпадает, то, наверное, всё-таки речь о нём же. Неизвестно даже, был ли он женат, и как сложилась его жизнь после смерти Рудольфа.
Йозеф дарил Рудольфу кортик - а это очень дорогой подарок, дороже, наверное, только замок подарить под ключ. Йозеф был тем человеком, который, обнаружив Рудольфа мёртвым, когда от Майерлинга до Вены даже верхом был почти день пути, - вышел на рельсы и остановил поезд. Этот человек УГНАЛ ПОЕЗД, Карл! Я так и вижу, как разъярённый машинист собирается прогнать с путей явно неадекватного мужика, а тот представляется графом фон Шпитценштайном и требует доставить его в Вену без остановок на промежуточных станциях. Немного печально было, что на игре Рудольф не пригласил в Майерлинг никого, и этого эпизода не было. Понимаю, что заканчивать нужно было скорее, но всё равно жалко, что практически то, ради чего всё и затевалось, стало доигровкой-после-игры.
Зато у меня был случайный сорокаминутный спектакль - лучшее, что случилось со мной на игре. Когда многие игроки уже уехали, а вышедший на финишную прямую принц дал понять мне и Локи, что мы ему больше не понадобимся, мы начали потихоньку собираться, а потом просто сидели по углам и не отсвечивали, потому как нашу комнату назначили локацией Майерлинга.
Рудольф... По тем источникам, что я успел проглотить, - даже самым художественным панегирикам, - исторический кронпринц представал человеком, мягко говоря, импульсивным. Про ой всё, перевернуть стол и назло папе отморожу уши. С по меньшей мере биполярочкой - при всех-то резких перепадах настроения от меланхолии к буйным загулам и обратно. А двойное самоубийство выглядело классическим пароксизмом романтизма - "не могу быть с любимой женщиной в этой жизни, так воссоединюсь с ней в смерти". На игре у нас был спокойный, сдержанный, рассудительный, вежливый, взрослый - в общем, адекватный Рудольф. И я до последнего не понимал, как это можно вывернуть на канон.
Но - получилось. Спасибо Мориэль за прекрасный обоснуй - "Отец сказал, что для реформ недостаточно смертей, так я дам ему смерть, которой будет достаточно". С точки зрения логики, помимо опции убить отца (по ряду причин невозможной в сложившихся исторических реалиях), существовала опция просто дождаться его смерти, но, во-первых, - нас с нашей логикой не было рядом с теми людьми. А во-вторых, с точки зрения логики оперной - сцена была прекрасна от и до. Для оперы неприемлемы оценки "сбежали бы, дураки", для неё любовь фатальна по определению. В том числе любовь к родине.
Второй и последней моей завязкой после принца была графиня Лариш - ну то есть как завязкой, Йозеф оказывал ей знаки внимания, прекрасно понимая, что он у неё не единственный, и она у него не единственная. В общем, в закат не сбежишь, но приятно. Собираясь на игру, я вспомнил, что Рождество же, подарки же, и граф бы что-нибудь подарил Лариш. Открыл шкатулку, обнаружил длинную нитку жемчуга и долго, упорно выпутывал её из клубка остальных бус и подвесок. И прямо-таки угадал: у графини уже была жемчужная нитка на запястье, и вторая на шее удачно дополнила образ. К тому же, судя по остальным дамам, жемчуг был в моде в Вене того периода.)
Граф Йозеф Хойос фон Шпитценштайн. Отчёт отперсонажный1888 год, 23 декабря. Приём по случаю торжественного открытия нового здания Бургтеатра.
В зале, где был накрыт фуршет, я вскоре нашёл кронпринца и эрцгерцогов. Они отчаянно скучали и мечтали сбежать на охоту.
- Так что нам мешает? Поедемте ко мне.
- Ко мне тоже можно.
- Или ко мне: это дальше всего.
Поодаль, собрав вокруг себя стайку дам, разливался министр-президент граф Тааффе, заставляя говорящих об охоте то и дело оглядываться на него.
- ...Я бы сделал из него чучело.
- Из кого, из министра?
- Нет, из оленя, чтобы повесить голову на стену. У него такие рога!..
- А министр тоже неплохо... токует, - заметил я.
- Осторожней...
Но министр, как водится, меня не слышал, поглощённый собственной темой беседы.
- А у нас в Вене водятся трёхногие косули, - заметил эрцгерцог Франц Сальватор, намекая на графа Вальдштейна, ходившего с тростью после падения с лошади. Вальдштейн любил рассказывать, что его лошадь ударил клыками матёрый кабан, так что он оказался на волосок от смерти.
Её Величество императрица весь день чувствовала себя дурно и потому на приёме не вставала с кресла, посылая фрейлин за стаканами воды. В связи с этим она объявила этот день Днём здоровья и призвала всех пить только воду. Я взглянул на свой бокал:
- Нарекаю это вино водой.
- Конечно, это вода, - подхватил эрцгерцог Франц-Фердинанд. - Просто свет так преломляется.
- А у меня бокал из красного стекла.
Когда я приблизился к графу Тааффе и графине Вальдштейн, они сообщили, что осуждают Вагнера.
- В его музыке столько же изящества, сколько в артиллерийских орудиях. Должно быть, это и есть прусский дух.
- Артиллерийские орудия не лишены изящества, - заметил я.
Тут нас пригласили взглянуть на представление, подготовленное к открытию. Все заняли места, но актёры всё не появлялись. Его Императорское Величество произнёс речь, затем передал слово графу Тааффе; дабы протянуть время, оправдывая задержку актёров, предложили высказаться всем желающим, но желающих не нашлось, и тогда пригласили живописца Климта, принимавшего участие в оформлении театра.
Молодой художник, лет двадцати пяти, заметно смущался, особенно когда Её Величество задала ему вопрос, относящийся к архитектуре театра, - о странных выступах, пересекающих пол, о которые можно было споткнуться. Граф Тааффе не слишком-то вежливо заключил, что рисовать у герра Климта получается лучше, чем говорить, а Её Величество решила, что неровности пола - это влияние Франции, которое она попирает ногами. По мне так эти выступы напоминали волны прибоя, застывшие в бетоне (и, возможно, они скрывали под собой какие-то коммуникации).
По непонятной причине рядом с нами оказался герр Шепс, редактор газеты Die Prelle. Эрцгерцог Франц-Фердинанд схватил его за грудки и разве что не постучал им об стену, требуя, вероятно, не публиковать очередные слухи и сплетни, которым - не стесняясь указывать имена - редактор посвящал немалую часть своего издания (увы, других столь же либеральных газет у нас при том не было). Эрцгерцог Франц Сальватор хотел его образумить, но я вступился:
- Пусть занимается дрессировкой.
Последним выступил князь Ройс, посол Пруссии, пространно высказавшись о том, сколь большое влияние наша культура имеет на прусскую и наоборот. Едва он покинул сцену, как на неё выскочила женщина, имеющая весьма экзальтированный вид, - я принял её за актрису, и, не будь она так просто одета, решил бы, что она играет фурию. Когда она взмахнула револьвером, по залу прокатился вздох ужаса, зашуршали платья и заскрипели кресла, поскольку многие вскочили со своих мест; в то мгновение я ещё допускал, что это было частью представления, пусть и непозволительно новаторского, а револьвер был бутафорским. Но Его императорское Величество был прямо перед ней, на расстоянии нескольких шагов!..
Многие, как и я, решили, что лучше сорвать спектакль, нежели допустить угрозу Его Величеству, - но я не мог выбраться со своего места вовремя, поскольку впереди меня были эрцгерцоги и другие приближённые. Женщина, продолжая размахивать револьвером, прокричала: "Свобода в этой стране никогда не восторжествует!" и вставила дуло себе в рот. К ней бросилось сразу несколько человек, но опоздали - раздался выстрел, женщина упала замертво.
Раздался женский визг, началась короткая суматоха; дам вывели из зала, он почти опустел, а я, ругаясь, вышел наконец на сцену. Там мёртвое тело обступили эрцгерцоги. Кронпринц Рудольф присел рядом с ним и прикасался к запястью женщины, словно надеялся, что она, вышибив себе мозги, могла быть ещё жива. Вокруг хлопотал граф Тааффе и повторял, что им не стоит волноваться, потому что всем займётся полиция. Он то и дело трогал кронпринца за плечо, словно, будь его воля, он увёл бы Рудольфа вслед за дамами, - так что тому пришлось огрызнуться, чтобы Тааффе не трогал его руками.
Самоубийство оставило тягостное ощущение. Многие из тех, кто спешно покидал театр, говорили о том, что охрана театра оставляла желать лучшего, раз вооружённая женщина сумела туда пробраться, - она ведь могла застрелить самого императора. Говорили о том, что она, должно быть, была душевно больна. Среди нас, оставшихся, задавались вопросами, кем была эта женщина и что толкнуло её на отчаянный поступок. До какой крайности нужно дойти человеку, чтобы привлечь к себе внимание подобным образом?..
- Может, хотя бы уберут тело?.. - поинтересовался я.
- Этим тоже займётся полиция, - саркастически ответили мне.
Я вышел в зал, где по-прежнему был накрыт фуршет, и остался, дабы составить общество дамам, продолжавшим приём вопреки произошедшему и несмотря на отсутствие императорской четы. Я понимал, что они не хотели переживать воспоминания об ужасном зрелище наедине, им нужно было развеяться. Я вспомнил, что у меня был при себе небольшой сюрприз для графини Марии-Луизы фон Лариш-Мённих.
- Я задолжал вам рождественский подарок, - обратился я к ней. - Вы были на водах, но я могу подарить его сейчас. Он совсем небольшой.
Шёлковый мешочек целиком умещался в ладони, и можно было накрыть его другой ладонью так, что его вовсе не было видно. Но нитка жемчуга, прятавшаяся в нём, была свёрнута множеством колец, а стоило её развернуть - оказывалась весьма длинной. Поблагодарив меня, графиня спросила:
- А что вы думаете об этом инциденте?
- Думаю, что это опасный и, увы, предсказуемый симптом болезни, которую не вылечить силами одной только полиции.
Меня пригласили присесть; дамы читали свежий выпуск газеты, в котором слишком преждевременно сообщалось о благополучном открытии Бургтеатра. Другая статья, в колонке сплетен, была посвящена незаконнорожденным детям, обесчещенные матери которых сводят счёты с жизнью, оставляя младенцев сиротами. В одном предложении говорилось: "Раньше выход у них был только один - в воды Дуная, откуда регулярно достают прекрасных утопленниц", а в следующем: "...И уже высказываются предположения, что, может быть, имеет смысл пытаться как-то вернуть в общество этих падших женщин". Я полюбопытствовал, каким образом предлагается возвращать утопленниц в общество.
Когда вечер, наконец, был окончен и я вернулся во дворец, принц Рудольф обратился ко мне с просьбой побольше разузнать о погибшей: её имя, происхождение, семью; за ним следили, и он не мог свободно расспрашивать людей, - у меня же было больше свободы. Я заверил его, что сам уже занят наведением справок, и что тотчас же продолжу.
- Нет ли здесь карт? - услышал я слова адъютанта императора, графа фон Паара.
- Вам нужна карта или карты? - уточнил я. - Я как раз прихватил карты с собой.
Мы составили партию с графом и баронессой Вечерой. Играли на желание, и баронесса выиграла, потому могла загадывать мне и фон Паару.
- От вас я хочу, - сказала она, строго глядя на меня сквозь очки, - чтобы вы перестали дарить подарки графине Лариш...
- Это будет сложно исполнить, - признал я.
- ...Или хотя бы не делали этого при мне: мне это неприятно.
- Я постараюсь.
- А от вас я хочу чашку кофе.
Подошла её дочь, семнадцатилетняя Мария. Баронесса Вечера порадовалась, что в этот день Мария, вопреки обыкновению, не присутствовала на театральном представлении. Мария показала свои рисунки в альбоме - весьма удачный портрет и эскиз дерева, выглядящий чрезвычайно живо.
Игра в карты подала мне удачную мысль; я, откланявшись, отправился в ближайший к театру кабак, где обыкновенно ужинали театральные работники и жители окрестных домов. Переодевшись попроще, я некоторое время играл с завсегдатаями в карты и между делом спрашивал их о погибшей женщине. Долгое время я слышал только, что её никто не знал прежде, но, наконец, мне улыбнулась удача. Я узнал, что её имя было Ханна Мендель, она была иудейкой и анархисткой и наверняка имела связи с венгерскими подпольщиками. О семье её никто не знал, из чего я заключил, что она приехала издалека. Многие, конечно, говорили, что она была не в себе, но наверняка такие выводы они делали из её смерти, а не её жизни. Нет, сумасшедшая не спланировала бы свою смерть, не рассчитала бы момент...
Тем вечером я едва успел увидеть внеочередной выпуск газеты, в котором говорилось об инциденте и была размещена очередная статья Юлиуса Феликса, имевшая поводом всё тот же инцидент. Едва - потому что редактор Шепс решил уничтожить весь тираж. Он собственноручно порвал на клочки несколько газет, включая ту, что неосторожно выпустил из рук я, и причитал, что уйдёт из редакторов мыть посуду в кабаке.
- Постойте, куда же складывать жареные каштаны!.. - опечалился я, оставшись без газеты.
Минуты спустя вошёл принц Рудольф, которого я и дожидался, в компании эрцгерцогов. Он потребовал у Шепса свежую газету, говоря, что Его императорское Величество желает немедленно её прочесть. Шепс пообещал, что выпуск будет восстановлен; к нему приставили людей, чтобы проследить. Рудольф был так возмущён уничтожением выпуска, что даже желал, чтобы этот случай был расследован полицией.
- Я не думаю, что этим стоит заниматься полиции, - заметил я. - Это психоз, скорее по части доктора Фрейда.
Я отвлёк Рудольфа поговорить в стороне о том, что мне удалось узнать; он пригласил эрцгерцогов, чтобы они услышали также. Я изложил всё, о чём мне рассказывали, - хотя бы это немногое мы могли сделать для несчастной Ханны.
Исправленный выпуск Die Prelle на первый взгляд ничем не отличался от предыдущего, уничтоженного. Это удивило многих: полагали, что он был уничтожен из-за статьи Юлиуса Феликса, мнение которого резко контрастировало с мнением редактора в основной колонке; я даже говорил Рудольфу, что запомнил статью и смогу её пересказать. Но только теперь редактор Шепс признался, в чём была проблема: наборщиком была допущена опечатка в титуле Его императорского Величества. Эрцгерцог Франц-Фердинанд посетовал, что все статьи всё равно проходят через руки Тааффе.
1889 год, 27 января. Приём в прусском посольстве в честь дня рождения кайзера Вильгельма II.
Гости говорили о странных снах - похоже, с ростом популярности доктора Фрейда это стало модным. В частности, кому-то приснилось, как кронпринц и эрцгерцоги устроили скачки на козлах.
- Мне тоже снился странный сон, - поделился я. - Мне приснилось, что Его императорское Величество подписал указ всем поголовно перейти на штрудель.
Когда прибыли Его императорское Величество и Её Величество императрица, хозяин приёма, князь Ройс, поприветствовал их короткой речью. Его речь на открытии театра я по большей части пропустил мимо ушей, теперь же заметил, что он называет нашу страну исключительно "Австрией". Это было подозрительно, как будто он намеренно желал подчеркнуть, что Венгрия частью империи не является; особенно удручало, что Его императорское Величество не сделал ему замечания, а я сомневался, насколько уместно будет сказать ему об этом.
Но я колебался недолго - меня опередила фрейлина императрицы, графиня Штарай. Она прямо подошла к князю Ройсу и указала ему на его ошибку, и даже настояла на том, чтобы он принёс извинения императорской чете. Отчитать князя за то, что он забыл о Венгрии, было смело; извинения были приняты, но сей инцидент вскоре попал в свежую газету.
Ни кронпринц Рудольф, ни эрцгерцоги не прибыли на приём вовремя, что начало вызывать вопросы о причинах их задержки и подозрения, не пренебрегли ли они приёмом вовсе. Я понятия не имел, чем они заняты, но говорил с уверенностью, что кронпринц непременно появится. Они действительно появились - все вместе, отговорившись тем, что карета застряла в снегу.
- Вы застревали в снегу, и без меня?.. - попенял я, когда новоприбывшие поприветствовали Их Величеств.
- Что мы пропустили? - спросил эрцгерцог Иоганн Сальватор.
Я вкратце пересказал ему о том, как графиня Штарай поставила на место князя Ройса.
- А что вы пропустили наверняка, - добавил я затем, - Так это круассаны с шоколадом: они закончились.
И я сам приложил к этому руку: что-что, а угощение на приёме было великолепным.
Вечер ознаменовался также тем, что Его императорское Величество подписал указ о передаче расследования о самоубийстве в Бургтеатре в руки кронпринца Рудольфа. Указ зачитал адъютант граф фон Паар. Граф Тааффе, разумеется, предложил кронпринцу свою помощь. Мне подумалось о том, что лучший способ контролировать то, что не можешь запретить, - легитимизировать это. Теперь принцу придётся заниматься расследованием под присмотром, отчитываться о результатах...
Вечер закончился вальсами. Эрцгерцог Франц-Фердинанд пригласил на танец графиню Вальдштейн. Сперва они долго стояли друг против друга, её рука в его руке, ожидая, пока длилось вступление музыки; затем непозволительно долго - для человека, пригласившего чужую жену - танцевали. Только когда музыка остановилась, эрцгерцог вернул графиню её супругу. Граф Вальдштейн после танцевал с ней также, невзирая на больную ногу. Я спросил Рудольфа:
- Ладно я - я танцую из рук вон плохо, - но почему вы не танцуете?
- Здесь нет моей жены.
Кронпринцесса эрцгерцогиня Стефания некоторое время назад почувствовала себя дурно, и Рудольф проводил её на свежий воздух, а затем она и вовсе покинула приём.
- Вы можете пригласить кого-нибудь ещё - уверен, ваша жена не была бы против.
- Нет повода.
Приём был окончен. Тем же вечером прошёл слух, что граф Вальдштейн и эрцгерцог Франц-Фердинанд "неудачно пофехтовали" на саблях во время тренировки, отчего граф был серьёзно ранен. Было очевидно, что эта была дуэль, и очевидно, что послужило её причиной. Редактор Шепс громко жаловался, что прессу к графу не допускают.
Почти сразу за первым слухом последовал второй - что граф убит, зарезан в собственной постели, а на месте преступления полицию встретила его жена, сжимающая нож в руке. Говорили, что жена его и убила. В этом, с одной стороны, сложно было сомневаться: нельзя было не заметить, что не только эрцгерцог Франц-Фердинанд оказывал ей знаки внимания, но и она с большой охотой их принимала. С другой стороны, что-то не сходилось. Если в полицию обратилась сама графиня, то зачем не выпустила нож из рук? А если обратилась не она, то кто же?..
- Могут быть и другие версии. Она могла подобрать нож убийцы, - рассуждал я вслух в кругу встревоженных придворных дам. - Она могла пытаться с ножом защититься от злоумышленника. Мы не знаем, что в точности произошло, и я не хотел бы обвинять её преждевременно.
А даже если графиня была виновна, мне не хотелось, чтобы она пострадала. Я не мог одобрить то, какими методами эрцгерцог заполучал её, - но теперь, когда он втянул её в это, и ничего уже было не исправить, я желал, чтобы она по возможности была счастлива.
29 января. Торжественный ужин во дворце в честь помолвки принцессы Марии-Валерии и эрцгерцога Франца Сальватора, её троюродного брата.
Ужин был долог до утомительности, но великолепен. Подавали три перемены блюд, затем объявили перерыв перед десертом. Кронпринц Рудольф, вопреки обыкновению, забросил в этот день нас, своих друзей, и, по всей видимости, имел долгий разговор со своим отцом.
После оного разговора он нашёл меня и эрцгерцога Иоганна Сальватора, когда мы уже и не надеялись его увидеть. Взволнованный и удручённый, он долго говорил, ходя из угла в угол по комнате, о том, что император, выслушав его, не принял никаких решений, сказав, что "подумает", - а думать он может годы. "Авось рассосётся само", страусиная политика, - о, как мне было это знакомо!..
Говорил он и о том, что одной смерти несчастной женщины для императора оказалось недостаточно, - он сказал, что её можно не принимать во внимание. О том, что самой большой угрозой отец считал немецких националистов и был готов принести им в жертву всех остальных... Вскользь он упомянул, что единственным, что он может делать, остаются публикации в газете, - что ж, я давно догадывался, что Юлиус Феликс - его псевдоним.
Рудольф справился, как Франц-Фердинанд, которого он давно не видел; Иоганн Сальватор ответил, что тот "наладил личную жизнь". Затем Рудольф сел писать письмо, сказав, что нужно начать со слов о погоде, - дескать, англичане всегда начинают говорить о погоде, когда всё плохо.
Принц выглядел так, словно собирался в дальнюю дорогу, и при этом не приглашал нас повеселиться вместе с ним на охоте или в кабаках; я заподозрил, что император мог выслать его куда-то. Он вышел внезапно, не прощаясь, но я догнал его в дверях:
- Я вам нужен?
- Я отвечу вам словами моего отца: я подумаю и приму решение.
Это были последние его слова, которые я услышал.
БлагодарностиСпасибо Вере и Ильтин за то, что несмотря на все трудности эта история состоялась и ожила. Я давно её ждал, и вот теперь я знаю о Габсбургах гораздо больше, чем раньше.
Спасибо соигрокам! Мориэль за Рудольфа. Локи, Вэлу и Эри - за эрцгерцогов. Хэлли - за Лариш. Дугласу и Тёрн - за императорскую чету. Ханне - за редактора и за газету. И всем-всем-всем. Отдельное спасибо Ортхильде, подхватившей роль Марии буквально накануне игры и так здорово её сыгравшей. Теперь просто не представляю эту девочку какой-либо другой.
Спасибо кухонной команде за еду и заботу! Было очень вкусно. И десерт я успел попробовать - ведь это был настоящий "сладкий снег" с фруктами, который готовили из молока до изобретения современного мороженого! Очень необычно и молоко совсем не чувствуется.
Спасибо игротехам за вполне настоящих и играющих персонажей! Беркане - за неутомимого доктора Фрейда, Луару - за обаятельнейшего Климта. Жалею, что мало пересеклись.
Лаконичность финала была... сильной. Рад, что его дождался, - правильно поставленная точка даёт истории много очков.
Уехал в субботу же: и сам несколько вымер, и работа задёргала (стоило один раз ответить... это было стратегической ошибкой, больше не буду ей отвечать во время игр), и гостей на следующий день нужно было встречать. Теперь с нетерпением жду фоток и иду читать чужие отчёты...
Предыгровое пожизнёвоеЯ выпил чаю, съел булку, угостился курагой и шоколадом; вообще люблю предыгровые вечера, когда можно просто посидеть в хорошей компании и отпустить все пожизнёвые заботы. Но я так и не переборол лень, чтобы переодеться в графа в первый вечер, - танцую я всё равно из рук вон плохо. Вместо танцев я занимался тем, что бегал по всему коттеджу от людей, которые громко говорили о лошадях, стараясь при этом не упустить полумифический местный вай-фай, потому что до меня докопалась работа. Когда меня уже заметно потряхивало, меня нашла Мориэль договорить за персонажей, и стало даже как-то легче.
Думал лечь спать - написал текст. Пол-ночи болели то одна стопа, то другая, потом шея и запястья, потом снова ноги и так по кругу. Не то чтобы я не мог спать на мягком (хотя спать на мягком ужасно), - скорее, просто соматика блуждала по организму. Зато у нас в комнате было прохладно! Прохладно, но не холодно. В игровых же помещениях было страшно душно, т.к. зимой дверь надолго не откроешь, и я ходил дышать то в комнату, то на террасу (хотя ролевые ботинки промокали на снегу мгновенно).
Кажется, впервые столкнулся с обедом на три перемены блюд. Выглядит очень аутентично, но времени занимает очень уж дофига. Зато даже я не остался голодным!
Игроцкая "рецензия"Игра потеряла нескольких игроков и кого-то из игротехов буквально накануне, что, видимо, и привело к тому, что часть информации и квестов так и не были пущены в игру (прекрасно знаю на собственном мастерском опыте, как это бывает). А имевшиеся квесты спускались "сверху", кайзер поручал их принцу, а дальше задачи не делегировались.
Пространство снов показалось мне несоразмерно большим относительно яви. Я понятия не имел, как в это играть, потому как абсурд и гонево меня деролили, а некоторые игроки на время снов просто уходили в пожизняк. В итоге я подолгу не играл, страдал от отсутствия шахмат, в которые можно было бы с кем-нибудь сыграть, и мечтал поскорее проснуться. Также из-за того, что сны стали основной темой для разговоров, сложилось впечатление, что Фрейд - центральная фигура в сюжете игры (что, разумеется, не в упрёк Беркане, а наоборот). Возможно, помогло бы более жёсткое регулирование перформанса во сне - например, каждому желающему даётся три-пять минут на изображение желаемого с привлечением игротехов и других игроков, остальные игроки являются зрителями и не вмешиваются. Так некоторые игроки не путали бы, какие действия совершались во сне, а какие наяву.
В целом же я ожидал больше водевиля про светскую жизнь в духе "Майерлинга", нежели политики, поскольку в австро-венгерской политике того времени чёрт ногу сломит (я думал, это я тупой, а потом прочитал у Дугласа, как он запутался в сонмище сторон, и успокоился), но баланс вышел, по крайней мере для меня, каким-то колеблющимся: ни целиком туда, ни целиком сюда. Где-то должны были быть, наверное, венгерские заговорщики, но никак себя не проявляли; арестован был только игротехнический издатель газеты. Slojnovato играть в политику без политических сил (и когда две политические силы - министр и Пруссия - представлены мастерами, которым не до всего).
Про персонажа и игровой контекстЙозеф Хойос фон Шпитценштайн - персонаж, чью фамилию я долго не мог выучить до игры и чью фамилию так никто и не выговорил правильно перед игрой. Персонаж, все крупицы информации о котором связаны исключительно с именем принца Рудольфа, которому он был другом (фон Кейт мог не перелогиниваться, а Кюхельбекеру и то больше повезло). Даже имя Йозеф я выцепил из какого-то немецкоязычного текста, решив, что, конечно, другие Хойосы фон Шпитценштайны тоже были, но раз время совпадает, то, наверное, всё-таки речь о нём же. Неизвестно даже, был ли он женат, и как сложилась его жизнь после смерти Рудольфа.
Йозеф дарил Рудольфу кортик - а это очень дорогой подарок, дороже, наверное, только замок подарить под ключ. Йозеф был тем человеком, который, обнаружив Рудольфа мёртвым, когда от Майерлинга до Вены даже верхом был почти день пути, - вышел на рельсы и остановил поезд. Этот человек УГНАЛ ПОЕЗД, Карл! Я так и вижу, как разъярённый машинист собирается прогнать с путей явно неадекватного мужика, а тот представляется графом фон Шпитценштайном и требует доставить его в Вену без остановок на промежуточных станциях. Немного печально было, что на игре Рудольф не пригласил в Майерлинг никого, и этого эпизода не было. Понимаю, что заканчивать нужно было скорее, но всё равно жалко, что практически то, ради чего всё и затевалось, стало доигровкой-после-игры.
Зато у меня был случайный сорокаминутный спектакль - лучшее, что случилось со мной на игре. Когда многие игроки уже уехали, а вышедший на финишную прямую принц дал понять мне и Локи, что мы ему больше не понадобимся, мы начали потихоньку собираться, а потом просто сидели по углам и не отсвечивали, потому как нашу комнату назначили локацией Майерлинга.
Рудольф... По тем источникам, что я успел проглотить, - даже самым художественным панегирикам, - исторический кронпринц представал человеком, мягко говоря, импульсивным. Про ой всё, перевернуть стол и назло папе отморожу уши. С по меньшей мере биполярочкой - при всех-то резких перепадах настроения от меланхолии к буйным загулам и обратно. А двойное самоубийство выглядело классическим пароксизмом романтизма - "не могу быть с любимой женщиной в этой жизни, так воссоединюсь с ней в смерти". На игре у нас был спокойный, сдержанный, рассудительный, вежливый, взрослый - в общем, адекватный Рудольф. И я до последнего не понимал, как это можно вывернуть на канон.
Но - получилось. Спасибо Мориэль за прекрасный обоснуй - "Отец сказал, что для реформ недостаточно смертей, так я дам ему смерть, которой будет достаточно". С точки зрения логики, помимо опции убить отца (по ряду причин невозможной в сложившихся исторических реалиях), существовала опция просто дождаться его смерти, но, во-первых, - нас с нашей логикой не было рядом с теми людьми. А во-вторых, с точки зрения логики оперной - сцена была прекрасна от и до. Для оперы неприемлемы оценки "сбежали бы, дураки", для неё любовь фатальна по определению. В том числе любовь к родине.
Второй и последней моей завязкой после принца была графиня Лариш - ну то есть как завязкой, Йозеф оказывал ей знаки внимания, прекрасно понимая, что он у неё не единственный, и она у него не единственная. В общем, в закат не сбежишь, но приятно. Собираясь на игру, я вспомнил, что Рождество же, подарки же, и граф бы что-нибудь подарил Лариш. Открыл шкатулку, обнаружил длинную нитку жемчуга и долго, упорно выпутывал её из клубка остальных бус и подвесок. И прямо-таки угадал: у графини уже была жемчужная нитка на запястье, и вторая на шее удачно дополнила образ. К тому же, судя по остальным дамам, жемчуг был в моде в Вене того периода.)
Граф Йозеф Хойос фон Шпитценштайн. Отчёт отперсонажный1888 год, 23 декабря. Приём по случаю торжественного открытия нового здания Бургтеатра.
В зале, где был накрыт фуршет, я вскоре нашёл кронпринца и эрцгерцогов. Они отчаянно скучали и мечтали сбежать на охоту.
- Так что нам мешает? Поедемте ко мне.
- Ко мне тоже можно.
- Или ко мне: это дальше всего.
Поодаль, собрав вокруг себя стайку дам, разливался министр-президент граф Тааффе, заставляя говорящих об охоте то и дело оглядываться на него.
- ...Я бы сделал из него чучело.
- Из кого, из министра?
- Нет, из оленя, чтобы повесить голову на стену. У него такие рога!..
- А министр тоже неплохо... токует, - заметил я.
- Осторожней...
Но министр, как водится, меня не слышал, поглощённый собственной темой беседы.
- А у нас в Вене водятся трёхногие косули, - заметил эрцгерцог Франц Сальватор, намекая на графа Вальдштейна, ходившего с тростью после падения с лошади. Вальдштейн любил рассказывать, что его лошадь ударил клыками матёрый кабан, так что он оказался на волосок от смерти.
Её Величество императрица весь день чувствовала себя дурно и потому на приёме не вставала с кресла, посылая фрейлин за стаканами воды. В связи с этим она объявила этот день Днём здоровья и призвала всех пить только воду. Я взглянул на свой бокал:
- Нарекаю это вино водой.
- Конечно, это вода, - подхватил эрцгерцог Франц-Фердинанд. - Просто свет так преломляется.
- А у меня бокал из красного стекла.
Когда я приблизился к графу Тааффе и графине Вальдштейн, они сообщили, что осуждают Вагнера.
- В его музыке столько же изящества, сколько в артиллерийских орудиях. Должно быть, это и есть прусский дух.
- Артиллерийские орудия не лишены изящества, - заметил я.
Тут нас пригласили взглянуть на представление, подготовленное к открытию. Все заняли места, но актёры всё не появлялись. Его Императорское Величество произнёс речь, затем передал слово графу Тааффе; дабы протянуть время, оправдывая задержку актёров, предложили высказаться всем желающим, но желающих не нашлось, и тогда пригласили живописца Климта, принимавшего участие в оформлении театра.
Молодой художник, лет двадцати пяти, заметно смущался, особенно когда Её Величество задала ему вопрос, относящийся к архитектуре театра, - о странных выступах, пересекающих пол, о которые можно было споткнуться. Граф Тааффе не слишком-то вежливо заключил, что рисовать у герра Климта получается лучше, чем говорить, а Её Величество решила, что неровности пола - это влияние Франции, которое она попирает ногами. По мне так эти выступы напоминали волны прибоя, застывшие в бетоне (и, возможно, они скрывали под собой какие-то коммуникации).
По непонятной причине рядом с нами оказался герр Шепс, редактор газеты Die Prelle. Эрцгерцог Франц-Фердинанд схватил его за грудки и разве что не постучал им об стену, требуя, вероятно, не публиковать очередные слухи и сплетни, которым - не стесняясь указывать имена - редактор посвящал немалую часть своего издания (увы, других столь же либеральных газет у нас при том не было). Эрцгерцог Франц Сальватор хотел его образумить, но я вступился:
- Пусть занимается дрессировкой.
Последним выступил князь Ройс, посол Пруссии, пространно высказавшись о том, сколь большое влияние наша культура имеет на прусскую и наоборот. Едва он покинул сцену, как на неё выскочила женщина, имеющая весьма экзальтированный вид, - я принял её за актрису, и, не будь она так просто одета, решил бы, что она играет фурию. Когда она взмахнула револьвером, по залу прокатился вздох ужаса, зашуршали платья и заскрипели кресла, поскольку многие вскочили со своих мест; в то мгновение я ещё допускал, что это было частью представления, пусть и непозволительно новаторского, а револьвер был бутафорским. Но Его императорское Величество был прямо перед ней, на расстоянии нескольких шагов!..
Многие, как и я, решили, что лучше сорвать спектакль, нежели допустить угрозу Его Величеству, - но я не мог выбраться со своего места вовремя, поскольку впереди меня были эрцгерцоги и другие приближённые. Женщина, продолжая размахивать револьвером, прокричала: "Свобода в этой стране никогда не восторжествует!" и вставила дуло себе в рот. К ней бросилось сразу несколько человек, но опоздали - раздался выстрел, женщина упала замертво.
Раздался женский визг, началась короткая суматоха; дам вывели из зала, он почти опустел, а я, ругаясь, вышел наконец на сцену. Там мёртвое тело обступили эрцгерцоги. Кронпринц Рудольф присел рядом с ним и прикасался к запястью женщины, словно надеялся, что она, вышибив себе мозги, могла быть ещё жива. Вокруг хлопотал граф Тааффе и повторял, что им не стоит волноваться, потому что всем займётся полиция. Он то и дело трогал кронпринца за плечо, словно, будь его воля, он увёл бы Рудольфа вслед за дамами, - так что тому пришлось огрызнуться, чтобы Тааффе не трогал его руками.
Самоубийство оставило тягостное ощущение. Многие из тех, кто спешно покидал театр, говорили о том, что охрана театра оставляла желать лучшего, раз вооружённая женщина сумела туда пробраться, - она ведь могла застрелить самого императора. Говорили о том, что она, должно быть, была душевно больна. Среди нас, оставшихся, задавались вопросами, кем была эта женщина и что толкнуло её на отчаянный поступок. До какой крайности нужно дойти человеку, чтобы привлечь к себе внимание подобным образом?..
- Может, хотя бы уберут тело?.. - поинтересовался я.
- Этим тоже займётся полиция, - саркастически ответили мне.
Я вышел в зал, где по-прежнему был накрыт фуршет, и остался, дабы составить общество дамам, продолжавшим приём вопреки произошедшему и несмотря на отсутствие императорской четы. Я понимал, что они не хотели переживать воспоминания об ужасном зрелище наедине, им нужно было развеяться. Я вспомнил, что у меня был при себе небольшой сюрприз для графини Марии-Луизы фон Лариш-Мённих.
- Я задолжал вам рождественский подарок, - обратился я к ней. - Вы были на водах, но я могу подарить его сейчас. Он совсем небольшой.
Шёлковый мешочек целиком умещался в ладони, и можно было накрыть его другой ладонью так, что его вовсе не было видно. Но нитка жемчуга, прятавшаяся в нём, была свёрнута множеством колец, а стоило её развернуть - оказывалась весьма длинной. Поблагодарив меня, графиня спросила:
- А что вы думаете об этом инциденте?
- Думаю, что это опасный и, увы, предсказуемый симптом болезни, которую не вылечить силами одной только полиции.
Меня пригласили присесть; дамы читали свежий выпуск газеты, в котором слишком преждевременно сообщалось о благополучном открытии Бургтеатра. Другая статья, в колонке сплетен, была посвящена незаконнорожденным детям, обесчещенные матери которых сводят счёты с жизнью, оставляя младенцев сиротами. В одном предложении говорилось: "Раньше выход у них был только один - в воды Дуная, откуда регулярно достают прекрасных утопленниц", а в следующем: "...И уже высказываются предположения, что, может быть, имеет смысл пытаться как-то вернуть в общество этих падших женщин". Я полюбопытствовал, каким образом предлагается возвращать утопленниц в общество.
Когда вечер, наконец, был окончен и я вернулся во дворец, принц Рудольф обратился ко мне с просьбой побольше разузнать о погибшей: её имя, происхождение, семью; за ним следили, и он не мог свободно расспрашивать людей, - у меня же было больше свободы. Я заверил его, что сам уже занят наведением справок, и что тотчас же продолжу.
- Нет ли здесь карт? - услышал я слова адъютанта императора, графа фон Паара.
- Вам нужна карта или карты? - уточнил я. - Я как раз прихватил карты с собой.
Мы составили партию с графом и баронессой Вечерой. Играли на желание, и баронесса выиграла, потому могла загадывать мне и фон Паару.
- От вас я хочу, - сказала она, строго глядя на меня сквозь очки, - чтобы вы перестали дарить подарки графине Лариш...
- Это будет сложно исполнить, - признал я.
- ...Или хотя бы не делали этого при мне: мне это неприятно.
- Я постараюсь.
- А от вас я хочу чашку кофе.
Подошла её дочь, семнадцатилетняя Мария. Баронесса Вечера порадовалась, что в этот день Мария, вопреки обыкновению, не присутствовала на театральном представлении. Мария показала свои рисунки в альбоме - весьма удачный портрет и эскиз дерева, выглядящий чрезвычайно живо.
Игра в карты подала мне удачную мысль; я, откланявшись, отправился в ближайший к театру кабак, где обыкновенно ужинали театральные работники и жители окрестных домов. Переодевшись попроще, я некоторое время играл с завсегдатаями в карты и между делом спрашивал их о погибшей женщине. Долгое время я слышал только, что её никто не знал прежде, но, наконец, мне улыбнулась удача. Я узнал, что её имя было Ханна Мендель, она была иудейкой и анархисткой и наверняка имела связи с венгерскими подпольщиками. О семье её никто не знал, из чего я заключил, что она приехала издалека. Многие, конечно, говорили, что она была не в себе, но наверняка такие выводы они делали из её смерти, а не её жизни. Нет, сумасшедшая не спланировала бы свою смерть, не рассчитала бы момент...
Тем вечером я едва успел увидеть внеочередной выпуск газеты, в котором говорилось об инциденте и была размещена очередная статья Юлиуса Феликса, имевшая поводом всё тот же инцидент. Едва - потому что редактор Шепс решил уничтожить весь тираж. Он собственноручно порвал на клочки несколько газет, включая ту, что неосторожно выпустил из рук я, и причитал, что уйдёт из редакторов мыть посуду в кабаке.
- Постойте, куда же складывать жареные каштаны!.. - опечалился я, оставшись без газеты.
Минуты спустя вошёл принц Рудольф, которого я и дожидался, в компании эрцгерцогов. Он потребовал у Шепса свежую газету, говоря, что Его императорское Величество желает немедленно её прочесть. Шепс пообещал, что выпуск будет восстановлен; к нему приставили людей, чтобы проследить. Рудольф был так возмущён уничтожением выпуска, что даже желал, чтобы этот случай был расследован полицией.
- Я не думаю, что этим стоит заниматься полиции, - заметил я. - Это психоз, скорее по части доктора Фрейда.
Я отвлёк Рудольфа поговорить в стороне о том, что мне удалось узнать; он пригласил эрцгерцогов, чтобы они услышали также. Я изложил всё, о чём мне рассказывали, - хотя бы это немногое мы могли сделать для несчастной Ханны.
Исправленный выпуск Die Prelle на первый взгляд ничем не отличался от предыдущего, уничтоженного. Это удивило многих: полагали, что он был уничтожен из-за статьи Юлиуса Феликса, мнение которого резко контрастировало с мнением редактора в основной колонке; я даже говорил Рудольфу, что запомнил статью и смогу её пересказать. Но только теперь редактор Шепс признался, в чём была проблема: наборщиком была допущена опечатка в титуле Его императорского Величества. Эрцгерцог Франц-Фердинанд посетовал, что все статьи всё равно проходят через руки Тааффе.
1889 год, 27 января. Приём в прусском посольстве в честь дня рождения кайзера Вильгельма II.
Гости говорили о странных снах - похоже, с ростом популярности доктора Фрейда это стало модным. В частности, кому-то приснилось, как кронпринц и эрцгерцоги устроили скачки на козлах.
- Мне тоже снился странный сон, - поделился я. - Мне приснилось, что Его императорское Величество подписал указ всем поголовно перейти на штрудель.
Когда прибыли Его императорское Величество и Её Величество императрица, хозяин приёма, князь Ройс, поприветствовал их короткой речью. Его речь на открытии театра я по большей части пропустил мимо ушей, теперь же заметил, что он называет нашу страну исключительно "Австрией". Это было подозрительно, как будто он намеренно желал подчеркнуть, что Венгрия частью империи не является; особенно удручало, что Его императорское Величество не сделал ему замечания, а я сомневался, насколько уместно будет сказать ему об этом.
Но я колебался недолго - меня опередила фрейлина императрицы, графиня Штарай. Она прямо подошла к князю Ройсу и указала ему на его ошибку, и даже настояла на том, чтобы он принёс извинения императорской чете. Отчитать князя за то, что он забыл о Венгрии, было смело; извинения были приняты, но сей инцидент вскоре попал в свежую газету.
Ни кронпринц Рудольф, ни эрцгерцоги не прибыли на приём вовремя, что начало вызывать вопросы о причинах их задержки и подозрения, не пренебрегли ли они приёмом вовсе. Я понятия не имел, чем они заняты, но говорил с уверенностью, что кронпринц непременно появится. Они действительно появились - все вместе, отговорившись тем, что карета застряла в снегу.
- Вы застревали в снегу, и без меня?.. - попенял я, когда новоприбывшие поприветствовали Их Величеств.
- Что мы пропустили? - спросил эрцгерцог Иоганн Сальватор.
Я вкратце пересказал ему о том, как графиня Штарай поставила на место князя Ройса.
- А что вы пропустили наверняка, - добавил я затем, - Так это круассаны с шоколадом: они закончились.
И я сам приложил к этому руку: что-что, а угощение на приёме было великолепным.
Вечер ознаменовался также тем, что Его императорское Величество подписал указ о передаче расследования о самоубийстве в Бургтеатре в руки кронпринца Рудольфа. Указ зачитал адъютант граф фон Паар. Граф Тааффе, разумеется, предложил кронпринцу свою помощь. Мне подумалось о том, что лучший способ контролировать то, что не можешь запретить, - легитимизировать это. Теперь принцу придётся заниматься расследованием под присмотром, отчитываться о результатах...
Вечер закончился вальсами. Эрцгерцог Франц-Фердинанд пригласил на танец графиню Вальдштейн. Сперва они долго стояли друг против друга, её рука в его руке, ожидая, пока длилось вступление музыки; затем непозволительно долго - для человека, пригласившего чужую жену - танцевали. Только когда музыка остановилась, эрцгерцог вернул графиню её супругу. Граф Вальдштейн после танцевал с ней также, невзирая на больную ногу. Я спросил Рудольфа:
- Ладно я - я танцую из рук вон плохо, - но почему вы не танцуете?
- Здесь нет моей жены.
Кронпринцесса эрцгерцогиня Стефания некоторое время назад почувствовала себя дурно, и Рудольф проводил её на свежий воздух, а затем она и вовсе покинула приём.
- Вы можете пригласить кого-нибудь ещё - уверен, ваша жена не была бы против.
- Нет повода.
Приём был окончен. Тем же вечером прошёл слух, что граф Вальдштейн и эрцгерцог Франц-Фердинанд "неудачно пофехтовали" на саблях во время тренировки, отчего граф был серьёзно ранен. Было очевидно, что эта была дуэль, и очевидно, что послужило её причиной. Редактор Шепс громко жаловался, что прессу к графу не допускают.
Почти сразу за первым слухом последовал второй - что граф убит, зарезан в собственной постели, а на месте преступления полицию встретила его жена, сжимающая нож в руке. Говорили, что жена его и убила. В этом, с одной стороны, сложно было сомневаться: нельзя было не заметить, что не только эрцгерцог Франц-Фердинанд оказывал ей знаки внимания, но и она с большой охотой их принимала. С другой стороны, что-то не сходилось. Если в полицию обратилась сама графиня, то зачем не выпустила нож из рук? А если обратилась не она, то кто же?..
- Могут быть и другие версии. Она могла подобрать нож убийцы, - рассуждал я вслух в кругу встревоженных придворных дам. - Она могла пытаться с ножом защититься от злоумышленника. Мы не знаем, что в точности произошло, и я не хотел бы обвинять её преждевременно.
А даже если графиня была виновна, мне не хотелось, чтобы она пострадала. Я не мог одобрить то, какими методами эрцгерцог заполучал её, - но теперь, когда он втянул её в это, и ничего уже было не исправить, я желал, чтобы она по возможности была счастлива.
29 января. Торжественный ужин во дворце в честь помолвки принцессы Марии-Валерии и эрцгерцога Франца Сальватора, её троюродного брата.
Ужин был долог до утомительности, но великолепен. Подавали три перемены блюд, затем объявили перерыв перед десертом. Кронпринц Рудольф, вопреки обыкновению, забросил в этот день нас, своих друзей, и, по всей видимости, имел долгий разговор со своим отцом.
После оного разговора он нашёл меня и эрцгерцога Иоганна Сальватора, когда мы уже и не надеялись его увидеть. Взволнованный и удручённый, он долго говорил, ходя из угла в угол по комнате, о том, что император, выслушав его, не принял никаких решений, сказав, что "подумает", - а думать он может годы. "Авось рассосётся само", страусиная политика, - о, как мне было это знакомо!..
Говорил он и о том, что одной смерти несчастной женщины для императора оказалось недостаточно, - он сказал, что её можно не принимать во внимание. О том, что самой большой угрозой отец считал немецких националистов и был готов принести им в жертву всех остальных... Вскользь он упомянул, что единственным, что он может делать, остаются публикации в газете, - что ж, я давно догадывался, что Юлиус Феликс - его псевдоним.
Рудольф справился, как Франц-Фердинанд, которого он давно не видел; Иоганн Сальватор ответил, что тот "наладил личную жизнь". Затем Рудольф сел писать письмо, сказав, что нужно начать со слов о погоде, - дескать, англичане всегда начинают говорить о погоде, когда всё плохо.
Принц выглядел так, словно собирался в дальнюю дорогу, и при этом не приглашал нас повеселиться вместе с ним на охоте или в кабаках; я заподозрил, что император мог выслать его куда-то. Он вышел внезапно, не прощаясь, но я догнал его в дверях:
- Я вам нужен?
- Я отвечу вам словами моего отца: я подумаю и приму решение.
Это были последние его слова, которые я услышал.
БлагодарностиСпасибо Вере и Ильтин за то, что несмотря на все трудности эта история состоялась и ожила. Я давно её ждал, и вот теперь я знаю о Габсбургах гораздо больше, чем раньше.
Спасибо соигрокам! Мориэль за Рудольфа. Локи, Вэлу и Эри - за эрцгерцогов. Хэлли - за Лариш. Дугласу и Тёрн - за императорскую чету. Ханне - за редактора и за газету. И всем-всем-всем. Отдельное спасибо Ортхильде, подхватившей роль Марии буквально накануне игры и так здорово её сыгравшей. Теперь просто не представляю эту девочку какой-либо другой.
Спасибо кухонной команде за еду и заботу! Было очень вкусно. И десерт я успел попробовать - ведь это был настоящий "сладкий снег" с фруктами, который готовили из молока до изобретения современного мороженого! Очень необычно и молоко совсем не чувствуется.
Спасибо игротехам за вполне настоящих и играющих персонажей! Беркане - за неутомимого доктора Фрейда, Луару - за обаятельнейшего Климта. Жалею, что мало пересеклись.
Лаконичность финала была... сильной. Рад, что его дождался, - правильно поставленная точка даёт истории много очков.
Уехал в субботу же: и сам несколько вымер, и работа задёргала (стоило один раз ответить... это было стратегической ошибкой, больше не буду ей отвечать во время игр), и гостей на следующий день нужно было встречать. Теперь с нетерпением жду фоток и иду читать чужие отчёты...