Я таки дописал вопреки работе, мастерёжке и магниткам.
Можно подумать, что ворчу, на самом деле нет. Ибо мелочи.За сюжет. Я не упоротый канонист, но задавался вопросом, почему конфликтообразующую идею "мы не отдадим Сильмарилл, это основа нашего процветания" никто вслух не продвигал. Понимаю, что играть в любовь к камню - это немножко играть в "моя прелессть", а все выше этого, но: раз у нас волшебный мир, то и сакральные символы - в порядке вещей. Богат урожай? - спасибо камню, Нет болезней? - спасибо камню, Орки прошли мимо? - спасибо камню. А то в какой-то момент я всерьёз забеспокоился, что выносить нас никто не придёт.
За игру. До сих пор иногда оговариваюсь, что вернулся из Гондолина, потому что Гавани были мирным городом. Игротехов было мало, и один орк за шесть часов на не-мирную жизнь не тянет. Энты приходили всё те же, и хорошо, что не те же лоси. Игра в оборону была отлично организована, но что приём гостей, что финальное падение были очень быстрыми. 10% от времени игры, а хотелось наоборот. С другой стороны, я успел почувствовать, что прошло 30 лет: жизнь - штука неспешная, и тем ярче её реперные точки.
Но да, я считаю, что феаноринги всё правильно сделали, решив пробивать стену - и по правилам, и по логике персонажей. Никто не виноват, что это привело к перевесу сил в пользу щитовой "свиньи". Это было страшно, это было красиво, только странно, что без жертв.
И - за персонажа. В очередной раз моя человеческая девочка, а к концу игры - почти человеческая бабушка, - сделала вывод, что эльфы ппц странные, и этические категории у них лежат в каких-то нетривиальных плоскостях. И людей они держат заидиотов детей, пытаясь объяснить как попроще, а в итоге только усложняя и запутывая. Так что дружить с эльфами не получилось (служба, как у некоторых, - ещё не дружба), зато получилось врасти корнями в берег так, что ничто не сдвинет, пока не смоет. Канон она не читала, потому не была ни светлой, ни тёмной, но однажды перескажет чьим-нибудь детям услышанные от эльфов сказки...
Ратха. Отчёт отперсонажный.Я родилась на земле, которую именуют Дор-Ломин. Вастаки пришли на эту землю, когда наши старики ещё были юными, и сделали её своей. Они вырубали деревья, чтобы ставить шатры и пасти коней, а тех людей, кого не убили, назвали своими боголами - работниками без воли, принадлежащими хозяевам. Меня продали другому роду, когда я была ещё маленькой. Хозяйка дала мне имя Ратха. Оно мне нравится.
Каждый день мы работали - корчевали пни, копали рвы, охотились, носили воду. Однажды несколько боголов решили бежать, и нашлись вастаки, осмелившиеся помочь в этом. Так и мне удалось бежать вместе с ними. Старший из нас говорил, что нужно идти к морю, и мы шли - как можно дальше. Я старалась не быть обузой и училась владеть копьём. Мы держались русла большой реки, но в стороне от вастачьих селений. Чем дольше, тем больше наш отряд распадался, люди отклонялись от пути, чтобы оседать на мирных землях. Но мы с Сарнором, Хромым, дошли до самого устья и прибились к тому, что называлось верфи - месту, куда приходили для починки корабли. Корабли стали самым большим и прекрасным из сделанного руками, что мне доводилось видеть прежде.
Там же я впервые встретила эльфов - а между вастаками говорилось, что эльфов не осталось вовсе, кроме пленников. Они переправляли к берегу дерево и научили меня построить маленькую крепкую лодку, чтобы рыбачить. Лодка стала моим домом - на ней я могла уплывать далеко от устья и ночевать в ней, сбросив якорь, и сухопутные хищники не могли меня достать. Я выходила даже в море, бескрайнее, как небо, где рыба попадалась такая большая, что я сменила копьё на гарпун. Но я всегда возвращалась на верфи, чтобы обменять рыбу на хлеб, ткани или другое добро у эльфов, оставшихся там жить насовсем. Шли годы, и их становилось всё больше, и в один день, вернувшись с моря, я увидела, что они возводят стену из камня - отгородиться от орков, чуящих жилое и приходящих грабить. Селение за каменной стеной они называли - город.
Поначалу это слово было мне непривычно, но со временем я сроднилась и с этим: я живу в городе, под защитой его стен и моря. В городе был очаг, где поддерживали огонь и сообща готовили еду. Седой эльфийский лекарь Вэньо и Эогхим, лесной человек из народа, называвшего себя друхами, а эльфами называемого друадан, - всё время спорили, как разводить костёр: в яме или на открытом месте, а я смотрела, кто из них кого переворчит. У друхов и мужчины, и женщины носили юбки, тогда как у вастаков многие женщины носили штаны, чтобы ездить верхом; в городе из друхов была ещё юная Тагхен, и как-то она сказала мне, что море - это дева, и я должна познакомиться с ней. А эльфы спрашивали, слышу ли я музыку, когда море шумело и накатывало на берег.
Несколько лет спустя в город у моря пришли новые жители - много эльфов: воины, женщины, дети. И каждый через одного - лорд. Прекрасная женщина в летящих голубых одеждах с пенно-белыми рукавами сопровождала их, и от неё пахло солёной водой и ветром, - Тагхен сказала, что она и есть море. Пришедшие расступились, и вперёд вышли возглавлявшие их - те, кто представился как королева Идриль и её супруг, Туор из народа Хадора. Я не знала, какого я рода - у вастаков было запрещено говорить об этом, но легенды о Туоре всё равно передавались шёпотом из уст в уста. Иные говорили, что он сгинул, иные - что достиг благословенных земель, а узнать, что он женился на эльфийской королеве, - всё равно что сказку досказать. Туор был высокий и могучий, как о нём и рассказывали, но я к нему даже подойти не смогла - его сразу окружили воины и увели куда-то говорить.
Пришельцы строили в городе новые дома и расписывали стены яркими красками, и вешали полотнища со знаками своих родов. И сажали в садах цветы и деревья, и вставляли в окна цветное стекло, и открывали мастерские. По вечерам у очага собиралось много рассказчиков и слушателей. Там я впервые услышала от одного из эльфов, целителя, пришедшего вместе с Идриль, о двух эльфийских вождях. Первый вождь построил великий город под названием Гондолин - именно оттуда уходили Идриль и Туор, когда разрушили этот город люди хозяина Севера. Второй вождь был великим мастером, но дал клятву, которую не мог исполнить, и от того произошли всяческие беды. И так как нам с Тагхен стало интересно, что это за клятва такая и зачем обещать то, что сделать не можешь, пришлось целителю рассказывать дальше. А юная Эльвинг, слушавшая нас, потребовала, чтобы я не звала эльфов "ушастыми", хотя сами эльфы частенько звали людей "младшими детьми", - и сразу я почувствовала, что она тоже дочь короля.
И рассказал целитель, что второй вождь - звали его по-ихнему Феанаро - создал волшебные камни, и не такие, как верстовые, а самоцветные. Из эльфов никто и никогда не создавал ничего лучше. А хозяин Севера эти камни украл - потому лишь, что они ему понравились и он захотел их вставить в свою корону. Тогда Феанаро поклялся вернуть пропажу, и вслед за ним поклялись его сыновья. Обычно у эльфов мало детей, так что мне сложно было представить, как они находят себе пару, которая не была бы им роднёй, - но этот вождь, видать, и впрямь был сильным, раз было у него семеро сыновей. Но хозяин Севера оказался сильнее и убил Феанаро, а его сыновья разозлились на других эльфов за то, что те не помогли им сражаться с хозяином Севера.
Должно быть, Феанаро был очень горд и вспыльчив, но всё равно я не могла понять, почему он не сделал другие камни. Тогда добавил кто-то другой, что в те времена не было ни солнца, ни луны, а был лишь свет звёзд, да волшебные светящиеся деревья. Свет этих деревьев и заключил Феанаро в своих камнях, именуемых Сильмариллами, и когда деревьев не стало, камни были единственным светом. Хозяин Севера пожелал погрузить мир во тьму и потому забрал Сильмариллы в свой подземный дворец. Я представила, каково это - лишиться последнего света, как если бы наш очаг вдруг задуло бурей, и воцарился мрак. Но отчего тогда эльфы называли Феанаро и его детей, готовых этот свет вернуть, безумными? Говорили, что камни дают силу, дают власть. Что чары, вложенные в них, оказались слишком желанными и никто не мог им противостоять. Значит, не зря ещё вастаки говорили: все беды в мире - от эльфийского колдовства. Не сумели совладать с волшебным светом, и создатель сделался рабом своего творения.
Целитель говорил, что эльфы другие - не такие, как люди, не свободные. Их спели, как песню. Тут я совсем запуталась, как эльфы тогда рождаются на свет? Эльвинг и её нянюшка посмеялись, что их тоже в капусте находят. Но выходило, что эльфы не выбирают своего пути, а должны слушаться каких-то валар. В своей стране, Амане, эльфы называли их богами. Хозяин Севера - Мелькор - был таким же, как валар, и всё же иным. Как и они, он мог провидеть грядущее, но он один открывал эльфам правду, в том числе о том, что в мир придут люди и займут их место, и магии в мире не останется. Я подумала про себя, что без колдовства будет даже лучше, но мне стало жаль эльфов и совсем не хотелось прогонять их с этой земли. Но когда рассказчик упомянул, что это знание заставило некоторых эльфов не любить людей, меня смутили его слова. Разве же люди были виноваты? Даже если у Мелькора было намерение настроить эльфов против людей, то нелюбовь была их собственная, эльфийская.
Кто-то ещё рассердился, что я называю хозяина Севера Мелькором, а не Морготом, хотя для меня это было два равно непонятных слова. Со слов целителя выходило, что хозяин Севера был очень умён и бил в слабые точки каждого, и так поссорил Феанаро с его братом, говоря каждому, что их отец больше любит другого. Но, видать, в их семье уже был разлад, раз они слушали этого Моргота больше, чем своих родных. Короли эльфов слушались валар, лорды слушались королей, а простые эльфы слушались лордов, - и ещё нас они считали детьми, хотя мы слушали только своё сердце!
Ещё узнала я о хозяине Севера, что он велик, как гора, и имён у него множество, а в начале времён его звали Чёрным всадником. Но теперь он верхом не ездит, потому как больше нет коня, который мог бы его вынести, - и даже вовсе не выходит из своего дворца под землёй. Вот бы сказать об этом вастакам! Для них вождь, который не может сидеть в седле, - вовсе не вождь. Другой эльф добавил, что хозяин Севера хром, потому что был ранен. Значит, и на него есть управа. Отчего же тогда сыновья Феанаро не воюют с ним, а вселяют страх в своих сородичей-эльфов? Сказали, что из короны хозяина Севера выкрали один камень - видимо, всю корону не смогли унести. Но сыновьям Феанаро этот камень не отдали - хотя те несут погибель всем, кто встаёт между ними и Сильмариллом. Почему-то некоторые боялись, что феаноринги эти придут сюда - но мы ведь стояли только между ними и морем!
Целитель говорил, что валар от эльфов отреклись и прокляли их - что же за боги такие, которые проклинают, разве заслуживают они поклонения? - и что от того начались все беды, и нужно вернуться на Аман и просить у валар прощения. Я не стала спрашивать, почему он сам не мог вернуться домой. Должно быть, этот Аман был очень-очень далеко, и сам целитель был очень стар, раз помнил времена, когда людей ещё не было, ни одного.
Иные хотели узнать и обо мне и о том, как жилось боголам в Дор-Ломине. Узнав, что имя моё значит "крыса", удивились - но мне ещё повезло, что меня не назвали Рожей или ещё как похуже. Крысы - замечательные. Другого имени я не хотела, но позволила эльфам звать меня, как им вздумается.
- Это имя может значить теперь что-нибудь другое.
- Вот пусть оно и значит меня.
Когда истории заканчивались, обсуждали у очага и то, кого в городе поставить главным, раз кругом одни лорды. И лорды эти были так заняты обустройством своих домов, что совсем не появлялись у общего костра и, казалось, никогда не ели. Я сказала, что кто голодный, тот и лорд, а Вэньо встал, поцеловал меня в лоб и сказал, что я умная. Нужно было собрать совет и назначить крайнего, но никто так и не собрался. Так и жили, и я для себя решила, что главной у нас Эльвинг, что жила в городе с детства и знала его лучше всех; но эльфы почему-то привыкли, что вождями у них мужчины.
И, конечно, у костра пели песни. У эльфов все песни были грустные - о том, как их короли и лорды погибали в битвах. Они хотели услышать, о чём поют люди, когда радуются, - я сказала, что на свадьбах и других праздниках у вастаков пели о конях, об урожае, о выпивке и еде, о молодости, любви и детях. Но ни одной их песни я не помнила наизусть. Тогда нашёлся кто-то, кто спел хвалебную песню о сидре. А у кого-то из эльфов была арфа - инструмент из жил вроде гуслей, только с изящной рамкой и нежным звуком. Он спел длинную балладу о трёх сыновьях. Я вспомнила старинную сказку о трёх белых конях, украденных колдуном, и о трёх сыновьях, пытавшихся их вернуть, и подумала, что чем-то она похожа на историю сыновей Феанаро. Наверное, для эльфов, называющих себя нолдор, их камни так же дороги, как людям дороги кони.
Дева-море - эльфы звали её Уйнен - тоже приходила послушать песни. После того, как шторм унёс и разбил лодки, привязанные на мелководье, она извинилась за своего мужа Оссэ, которому было тесно в устье реки, оттого он, в спешке развернувшись к морю, случайно прихватил и лодки.
Эльфы из Гондолина совершенно ничего не знали - они жили в своём городе очень давно и едва ли его покидали, раз всё пропустили. Им внове было узнать и то, что у хозяина Севера похищен один из трёх Сильмариллов, и то, что землями Дор-Ломина владеют вастаки. Им поведали, что вастакам чужую землю отдал хозяин Севера за то, что они предали эльфов в большой битве. Сами вастаки об этой битве вспоминать почему-то не любили. Ещё сказали, что на Амон Эреб есть другие вастаки - те, которые остались верны эльфам. Мне о верности слышать было странно - словно люди были собаками. А Амон Эреб, как я узнала, была крепостью, где и жили феаноринги; сколько из семерых детей Феанаро оставалось ныне в живых - об этом мнения эльфов расходились.
Ещё чуть больше я поняла о феанорингах, когда услышала, что хозяин Севера не только украл у Феанаро Сильмариллы, но и убил его отца. Я выросла без родителей и никогда уже их не встречу, но знала, что потерять отца до срока - очень страшно. Немудрено от такого сойти с ума. Но о злодеяниях, которые феаноринги успели совершить ради Сильмариллов, эльфы не говорили. Я решила, что даже им - долгоживущим, как называли их друхи, - слишком больно было об этом вспоминать, как бы давно или недавно то ни было.
Был эльф, приплывший издалека, которого звали Эрейнион. Услышав, что я из Дор-Ломина, он сказал, что родился там. Я и не подумала бы о том, что он тоже король, пока он сам не заговорил об этом. Когда он собрался отплывать, нашлось двое, кто хотел плыть вместе с ним и говорить с феанорингами, и спрашивали на то позволения Эльвинг. Но она не желала иметь с сыновьями Феанаро никаких дел и спрашивала короля, будет ли он их судить за то, что они убили её семью. Эрейнион отвечал, что когда они совершили это, он ещё не был их королём, а значит - не он за них в ответе. Так я узнала про странный эльфийский суд. Получалось, что если кто-то творил зло, никого не слушаясь, то и оставался безнаказанным, - то есть не убийство было преступлением, а нарушение послушания. Эрейнион собирался узнать, признают ли феаноринги его власть, и прочие решили дождаться их ответа, а Эльвинг назвала детей Феанаро бешеными собаками, которых не впустит в свой дом, не спрашивая, кто их хозяева. Уже дважды, по её словам, они учиняли резню, и в третий раз не остановятся.
А жизнь шла своим чередом. В гавани строили корабли и шили паруса. На подступах к каменным стенам сколачивали ворота - огромные, в четыре, наверное, роста взрослого эльфа. Говорили, что в Гондолине были такие ворота, и всё было больше, чем здесь: и стены, и дома выше. Свободных рук было больше, нежели инструментов, потому я предлагала помощь, да смотрела издали, да и возвращалась к очагу со своей рыбой. Эогхим у костра рассказывал, что побывал на Амон Эреб и видел там настоящего гнома. Но новостям об этом мало кто обрадовался.
- Кто-то сказал, что будет стрелять в каждого, кто бы ни пришёл с Амон Эреб.
- Тогда ему придётся начать с меня. На Амон Эреб осталась моя семья.
Трудно было понять, отчего простых эльфов как колеёй разделило на две стороны лишь из-за того, как вели себя их вожди.
Где есть ворота, там есть и стража. Где есть стража, там есть и нападения одичавших орков, что уходили с Севера куда глаза глядят, надеясь поживиться. Оживлённо стало в доме, который эльфы называли палатами исцеления, - там работали целители и лекари-травники. Я немного побаивалась, что целители лечили колдовством, и думала, что если ранят - пусть лечат только снадобьями. Аннаэль приходил к очагу, спрашивал, кто сменит дозорных, и я ходила в дозор - брала копьё и всматривалась вдаль, пока мечники и лучники переговаривались между собой. К воротам вёл коридор с бойницами, а после - выкопали перед воротами глубокий ров с водой и соорудили через него подъёмный мост. Как будто ждали войска - неужто так далеко простирались силы хозяина Севера?
Но покуда лишь небольшие отряды нарушали покой города. Не раз я стояла в дозоре - и не раз спешила на помощь дозорным, когда те трубили тревогу. Видела тролля, огромного, как медведь, в грубых доспехах, словно железо для них он мял руками; казалось, он пройдёт сквозь нас, как сквозь малинник, но стража не дрогнула, встретив его клинками, и я тоже ткнула его копьём в бок, и он упал.
Возвратился из плаванья король Эрейнион и вновь поспорил с Эльвинг о феанорингах. Говорил он очень тихим голосом, словно его душила вина или скорбь, хотя в иное время его голос был слышен у очага от самой пристани или от ворот; кто-то со стороны Эльвинг отвечал ему на языке эльфов, который я не знала. Оттого я мало поняла того, о чём шла речь, и только замерла, сидя за столом между ними и чувствуя, как воздух от напряжения дрожит, будто перед грозой. Не было вражды, но всё равно я была словно ребёнок, чьи родители ссорятся, - от беспомощности сквозь землю хотелось провалиться. Эрейнион говорил, что не может искупить вину феанорингов, не в силах оплатить долг. Эльвинг же - что ей не нужна расплата, ей нужна справедливость. Я уже знала, что эльфы не мстят за былое, - но почему король не мог своей властью сделать ничего, чтобы предотвратить будущие беды?..
В разгар этого спора Седому Вэньо стало дурно, он стал говорить, что видит повсюду кровь и что пора остановиться. Должно быть, сыновья Феанаро и впрямь творили ужасающие вещи, раз одно упоминание их имени рождало такой страх в этом старом эльфе. Я была по другую сторону стола от него и просила помочь ему уйти, чтобы разговоры больше его не мучили. Кто-то велел ему вернуться из видений в действительность, и он сел поодаль, тихо причитая. Пока неподалёку были феаноринги, и были они сами себе хозяева, - здесь, в гаванях, многие тревожились.
Но, несмотря на разногласия, город жил. И радостно праздновал совершеннолетие Эльвинг. Все собрались за одним столом - лорды эльфов и смертные люди, дети и воины, мастера и целители. Дарили подарки, кто чем богат: прекрасный цветок или чашу, парус с летящей белой птицей или туесок ягод. Пили славный сидр, сваренный Эогхимом, и передавали по кругу кубок горячего вина, произнося поздравления. Я поздравила Эльвинг, как поздравляла бы женщину - главу человеческого рода. Пожелала ей, чтобы её род процветал, покуда светит солнце, и чтобы о делах её и делах её потомков вспоминали с улыбкой и благодарностью, как мы сейчас благодарим её за наш город.
А на тонкой шее Эльвинг висел в оправе крупный огранённый камень, и выглядел легче стекла и прочнее стали. Он светил даже днём - прекрасным, словно живым светом, на который можно было смотреть не жмурясь, и в нём отражались все краски мира. Он отливал то золотом зари, то небесной лазурью, то сочной зеленью трав, то алым - роз и маков, и сложно было отвести взгляд. Вот каким был Сильмарилл - воистину сказочное творение. С той поры Эльвинг носила его, не снимая, и где бы она ни прошла, свет камня ласкал каждого. И всё же хотелось спросить её: для чего тебе Сильмарилл, если ты и без него прекрасна? Для чего тебе его власть и его чары, если твой народ пойдёт не за Сильмариллом, а за тобой?.. Но она была теперь королевой, а не той непоседливой девочкой, что играла с ракушками на берегу, а у королевы такое не спросишь.
Сразу после пира Туор собрал на площади военный сбор - созвал всех, кто умел и мог держать оружие. И встали по одну сторону мечники, по другую - лучники, а копейщики - по третью. Туор произнёс, что следует готовиться к обороне города и назначить наконец главного, кто сведущ в военном деле и за кем пойдут воины. Недоумевали некоторые, от кого обороняться, ежели то, что Сильмарилл находится в гаванях, феанорингам неведомо. Но Туор отвечал, что тайна, где хранится камень, некоторым оказалась известна ещё до того, как Эльвинг начала носить его открыто, а вскоре знать об этом будут все - весть не утаишь. Немного обидело жителей города его недоверие: неужели в городе был кто-то, кто мог донести феанорингам о камне и накликать на всех беду?
Женщинам и детям, а также тем, кто не мог или не желал оборонять город, предложено было сесть на корабли и уплыть на остров Балар. Однако защищать гавани, свою землю и своих близких готовы были многие. Но многие и спрашивали, почему бы не отдать феанорингам их Сильмарилл, и жить в мире. Туор отвечал, что мы не можем отдать им Эльвинг, или кого бы то ни было ещё, - он был уверен, что клятва заставит феанорингов убить гонца. И хотя были те, кто вызывался отнести камень, и пожертвовать одним добровольцем было разумней, чем рисковать целым городом, - Туор отказался от идеи распоряжаться за Эльвинг камнем, который ей принадлежал. Эльвинг же не хотела отступать, а хотела сражаться вместе с остальными.
В тот день я в первый и последний раз колебалась, остаться ли в гаванях. Но Эльвинг ни от кого не требовала умирать за камень. И то, что сама она значила для всех нас, перевесило Сильмарилл. Я осталась - защищать не Сильмарилл, а город и его жителей.
Я снова ходила в дозор, а в город являлись новые гости. Один раз я заметила маленькую фигуру в кустах и подумала, что кто-то из детей без спросу вышел за стену. Но то оказалась эльфийка в простом сером платье. Мы окликнули её, а один из мечников, Лантир, приблизился к ней, даже не оставив нам сигнальный рог, что висел у него на шее. Беседовали они долго, и я стала уже ворчать, что он на свиданку с сигнальным рогом ходит. Наконец, он вернулся и сказал, что эта дева родом из Гондолина и странствовала с энтами. Я спросила, кто такие энты, и мне ответили, что это пастухи деревьев, которые сами могут становиться похожими на деревья. Позвали других гондотлим, чтобы встретить её и проводить. Затем приходил местный эльф, путешествовавший так долго, что удивился при виде выросших на берегу стен и крыш города. Он сказал, что не сможет жить среди камня и вскоре уйдёт обратно в леса. И я скучала порой по лесам, но в них меня никто не ждал.
К тому же я старела. Я по-прежнему выходила в море, но в иные дни мне всё больше нравилось сидеть у очага и поддерживать огонь, да смотреть, как расписывают белые стены дома Идриль. Однажды я приметила возню у воды и подошла взглянуть, в чём дело. Там был чужак - да не пришедший на корабле, а выловленный прямо из моря, куда он, видимо, и свалился. По нему было сразу видно, что он другой: и доспех на нём был яркий, вычурный, словно в нём не сражаться, а красоваться полагалось, и волосы у него были длинные и огненные. Его перенесли в палаты исцеления, и целители велели зевакам не толпиться и не лезть в зал при оружии. Я вскоре поняла, что это был один из сыновей Феанаро.
- Вот какая шутка судьбы, - сказал мне Вэньо, - несколько эпох гоняться за Сильмариллом, взять его в руки - и не суметь удержать...
Значит, Эльвинг хотела отдать Сильмарилл, но камень сжёг феанорингу руку. Некоторое время в гаванях только о том и было разговоров: что Эльвинг, в отличие от её отца, не стала настаивать, что Сильмарилл принадлежит ей одной. И рассуждали, освободила ли она феаноринга от его клятвы, предложив ему забрать Сильмарилл, или же нет. Мне хотелось бы верить, что на этом тревога будет окончена, но то было бы слишком просто для эльфов. Приходили остальные феаноринги проведать раненого. Поколебавшись, их впустили в ворота города. Они вовсе не были похожи на бешеных псов, бросающихся всем на горло, но держались особняком и смотрели сквозь горожан, как сквозь пустое место. Их попросили обождать снаружи, и они подчинились. Затем только пришли забрать своего неудачливого брата, помочь дойти. С тех пор я их много лет не видела, и лица их стёрлись из памяти.
Помню, как Эарендиль из гондотлим, выросший из мальчишки в рослого мореход а с поглаженными солнцем золотыми волосами, отплывал в путешествие, и Эльвинг обняла его на пристани. Помню, как Туор, превратившийся в убелённого сединами старца, и его супруга Идриль вместе с ним взошли на корабль для последнего плавания в благословенные земли Амана. А когда Эарендиль возвратился, они с Эльвинг сыграли свадьбу - прямо на берегу, среди своих кораблей. Но в этот раз пир не был долгим. Пришли на праздник после сбора камней для сбрасывания со стен, уходили с праздника по сигналу тревоги - торжество нарушил приблудившийся орк. Видели также сову, вернее - то, что казалось совой. Эльфы удивлялись, почему она летает днём и возле моря, - как будто сова не может днём ловить рыбу! Кто-то спрашивал у совы, откуда она, но сова молчала и не улетала, даже когда в неё целились, чтобы запутать орка. Затем, когда многие уже ушли от ворот, поскольку подмога не требовалась, - сова вдруг спикировала на одного из лучников, растопырив когти, и успела ранить, прежде чем её подстрелили. Так я впервые увидела тёмного духа в обличье зверя. А ведь такие же твари могли разведать, что в гаванях находится Сильмарилл, и донести хозяину Севера.
У Эльвинг и Эарендиля родились близнецы - мальчишки. Год за годом они росли, и Лаэрвен, целительница из гондотлим, учила их и знакомила с жителями города. Показала им и нас - людей. Сказала, что мы отличаемся круглыми ушами и более короткой жизнью. Странное чувство - говорить с детьми, для которых старение и смерть - это что-то, что бывает с другими. Наверняка они даже не вспомнят нас с Тагхен, ведь когда они повзрослеют, нас уже не будет на этом свете.
Но, несмотря на детский смех, в гаванях по-прежнему не было спокойно. Иные роптали на Эльвинг, пересказывая её слова, сказанные, должно быть, Эарендилю, - "вот мой народ, а вот твой народ". Я тоже не понимала, почему эльфы, живущие вместе так подолгу, всё ещё делили друг друга на разные рода: нолдор, синдар... почему о нолдор, даже они сами о себе, говорили так, будто они - средоточие всех пороков? Но думалось мне, что Эльвинг добавила бы: "а вместе это - наш народ". Кузнеца Ринлота не было в кузнице: он решил не отходить от поста на воротах. Звери, птицы, деревья - всё говорило чутким эльфийским ушам, что беда близко. Решено было вывезти из города детей на Балар. Эльвинг поручила Тагхен позаботиться о том, чтобы её сыновья - Элрос и Элронд - взошли на корабль. Тагхен, ещё недавно девочкой собиравшая ракушки в полосе прибоя, а теперь - мудрая старая женщина, - крепко сжала ладошки эльфийских детей.
А что я? Мои старые руки, давно не способные загарпунить и вытащить на палубу меченосого парусника, ещё смогут поднять копьё. В последний раз - смогут.
Не было ни планирования, ни построения, даже оружия не успели в руки взять - только раздались гулкие, как гром, удары тарана по каменной стене города. И даже земля содрогнулась под ногами. Неужели стена падёт, и ничего не сделать - только ждать? Гром неотвратимый, неумолимый, в такт шуму сердца в ушах. К оружейной у ворот, где копья, бежать некогда, да и опасно, - схватила со стойки у кузницы чей-то меч и побежала с ним. А уже добежав, увидела копьё и отдала меч кому-то - с копьём сподручней. Только бы прикрыть отходящий корабль. Не убить. Не остановить. Задержать...
Стена рухнула и рассыпалась камнями. Они вошли, как один большой зверь, сказочный дракон в железной чешуе, - прикрываясь щитами, выставив вперёд мечи и копья. Лиц под шлемами, за щитами не видно. В тяжко гремящих кольчугах - на эльфов в льняных рубахах и шерстяных плащах. Мелкими шагами ощетинившийся зверь шёл вперёд, прямо, не сворачивая с пути. Кто-то кричал приказы - не разобрать. Ткнула копьём кому-то в щит - всё равно что палкой быку в лоб. Он замахнулся на меня мечом, рубанул по боку. Фартук и штаны мигом от крови потяжелели. Я ещё опиралась на копьё, чтобы не упасть и защитить свою жизнь, если понадобится, но до моей жизни нападавшим не было дела - видели ли они вообще тех, кто падал под их клинками?..
Кто-то забрал у меня копьё - вырвал из судорожно сжавшейся руки. Кто-то подхватил меня, падающую навзничь, под мышки, выволок с поля боя, - Аннаэль?.. И когда уже несли к палатам исцеления, не то я наяву увидела, не то мне привиделось, как бросается с причала в воду Эльвинг. Лаэрвен кричит, стоя в дверях палат. Но белый парус - уже вне досягаемости вражьих стрел. Теряю сознание и прихожу в себя уже в палатах исцеления, где меня поят из чаш то одной горькой дрянью, то другой. Проливается за шиворот. Но становится легче.
- Почему так тихо?..
- Ты больше не слышишь?
- Тебя я слышу. Но я не слышу других...
- Бой уже окончен.
Так быстро. Феаноринги не получили желанной добычи и ушли.
Рану зашивают и перевязывают, вставать не велят. Оглядываюсь, вижу других раненых - и их продолжают приносить. Приходится потесниться. Эогхим угощает укрепляющим отваром трав и ягод, чаша передаётся из рук в руки. Приплыл Эрейнион... поздно приплыл. Но помогает тоже. Поворачиваю голову на голос. С Эрейнионом говорит - прямо над ранеными - один из нападавших. Я не знаю его лица, но узнаю доспех, которого он не снял. Он просит его судить, но Эрейнион вновь говорит, что судить его он не вправе. Как и тогда, когда он говорил перед Эльвинг, что феаноринги могут внять словам и не нападать в третий раз. Теперь он позвал феаноринга плыть с ним на Балар.
Принесли нянюшку Эльвинг, Эвранин. Она едва ли не первой бросилась под ноги нападавшим, я успела увидеть, как рубили её мечами - и была очень рада видеть её живой. Она спрашивала, кто жив, но я не помнила всех по именам. Аннаэль, Хэлегиль - вот они все. Все здесь, никто не погиб. А Эльвинг?.. Я не смогла бы сказать, что не знаю, что с ней сталось. Я сказала, что она наверняка спаслась. Корабль был близко, её должны были подобрать, и сейчас она вместе с остальными, вместе со своими детьми плывёт на Балар. В безопасности. Пусть будет так.
- А это кто?
- Это феаноринг.
- Что он здесь делает?
- Это феаноринг короля... он пришёл, чтобы его судили.
- Почему они так любят, чтобы их судили?
На это у меня не было ответа. Зачем каяться, сотворив зло, если можно не совершать зла? Если можно занесённую руку остановить в любой момент? Что исправят его слова, кроме его спокойствия? Кто вернёт нам город - опустевший, осиротевший, залитый кровью?
Эрейнион торопил всех уплывать на Балар. Первыми забрали тяжелораненых - их не спрашивали - и многих целителей, чтобы их сопровождать. Те, кто был в сознании, просили забрать их последними. Я уплывать не хотела. Сколько можно бежать? И можно ли бежать дальше края земли? Я слишком стара для того, чтобы привыкать к новому месту. Здесь был мой дом, моя земля, а на Баларе и так мало места - пусть там будет просторно расти детям. К тому же я не желала плыть вместе с феанорингом Эрейниона.
- Ты тоже остаёшься? - кузнец Ринлот улыбался. Смеялся почти. Я так давно не видела его таким. У нас, людей Дор-Ломина, говорили: когда плачут - потеряли ещё не всё. Когда всё потеряли - смеются. Нас феаноринги лишили всего. И, значит, можно было начать с начала.
Он, должно быть, ожидал, что нас останется трое, но многие выбрали остаться. Мы проводили с причала самый последний корабль, а затем развернулись к нашему покалеченному городу лицом. Вернутся ли в него те, кто его покинул? Нам не восстановить его в былой красе, но можно было разобрать часть домов, чтобы заложить брешь в стене. Эгалмот, один из лордов Гондолина, сказал, что нужно продержаться хотя бы одну ночь, а затем просить помощи у Амон Эреб, хотя за это нас назовут предателями. Ещё сказал, что из гаваней уплыли все, кто хотел видеть этот город пустым, но то были несправедливые слова. Никто не жаждал кровопролития, и каждый следовал своим путём. На Амон Эреб жили те, кто был роднёй жителям гаваней, те, кто не приносил сюда меч, - от них я готова была принять помощь. Но жить там, среди феанорингов, я не хотела также.
Эгалмот поведал и про тайный ход на юг сквозь скалы, открывавшийся только знающим. Но что там, на юге, он не знал. Кто-то был готов уйти в неизвестность. Я оставалась на берегу. Продержаться ночь? На лодке я могла прожить много ночей. Неужели долго живущие эльфы забыли, что когда-то вокруг гаваней не было высоких каменных стен? Мы, последние жители устья, станем незаметными и никому не нужными. К нам зарастут все дороги - кроме дороги по морю. И, быть может, однажды наследники Эльвинг навестят нас, не отрекутся от нас, спросят нас о том, что мы помним, - и мы расскажем.
БлагодарностиСпасибо мастерам - за то, что подняли проект несмотря на ремонт и Урал, и он взлетел. За труд и волшебство - одно не бывает без другого.
Спасибо игрокам за образы, судьбы, разговоры. Вэньо [Лойсо], Аннаэль [Хэлле], Хэлегиль [Холлен], Ринлот [Бран], Эвранин [Райна] и другие эльфы - спасибо за взаимодействия, вы прекрасны! Спасибо друхам Тагхен [Джедис] и Эогхиму [Так] - вы были такие... каджиты очень славные и необычные. Спасибо человеку Сарнору [Атаня]. Спасибо палатам исцеления. И, конечно, спасибо Эльвинг [Оливия], Эарендилю [Анрил], Идриль [Аонэ], Туору [Кира] и другим за потрясающих персонажей. Спасибо Амон Эреб, которых я почти не видел, за боёвку, спасибо Эгалмоту [Моргейн] за жизнь в гаванях после штурма! Всех не перечислить, но все создали этот мир и эту историю.
А сказку о трёх белых конях Ратха так и не рассказала. Надо будет её записать, чтоб не забылась. Ибо вряд ли моя версия этой сказки будет сильно похожа на птахину, которую Птаха мне ни разу не озвучивала
Можно подумать, что ворчу, на самом деле нет. Ибо мелочи.За сюжет. Я не упоротый канонист, но задавался вопросом, почему конфликтообразующую идею "мы не отдадим Сильмарилл, это основа нашего процветания" никто вслух не продвигал. Понимаю, что играть в любовь к камню - это немножко играть в "моя прелессть", а все выше этого, но: раз у нас волшебный мир, то и сакральные символы - в порядке вещей. Богат урожай? - спасибо камню, Нет болезней? - спасибо камню, Орки прошли мимо? - спасибо камню. А то в какой-то момент я всерьёз забеспокоился, что выносить нас никто не придёт.
За игру. До сих пор иногда оговариваюсь, что вернулся из Гондолина, потому что Гавани были мирным городом. Игротехов было мало, и один орк за шесть часов на не-мирную жизнь не тянет. Энты приходили всё те же, и хорошо, что не те же лоси. Игра в оборону была отлично организована, но что приём гостей, что финальное падение были очень быстрыми. 10% от времени игры, а хотелось наоборот. С другой стороны, я успел почувствовать, что прошло 30 лет: жизнь - штука неспешная, и тем ярче её реперные точки.
Но да, я считаю, что феаноринги всё правильно сделали, решив пробивать стену - и по правилам, и по логике персонажей. Никто не виноват, что это привело к перевесу сил в пользу щитовой "свиньи". Это было страшно, это было красиво, только странно, что без жертв.
И - за персонажа. В очередной раз моя человеческая девочка, а к концу игры - почти человеческая бабушка, - сделала вывод, что эльфы ппц странные, и этические категории у них лежат в каких-то нетривиальных плоскостях. И людей они держат за
Ратха. Отчёт отперсонажный.Я родилась на земле, которую именуют Дор-Ломин. Вастаки пришли на эту землю, когда наши старики ещё были юными, и сделали её своей. Они вырубали деревья, чтобы ставить шатры и пасти коней, а тех людей, кого не убили, назвали своими боголами - работниками без воли, принадлежащими хозяевам. Меня продали другому роду, когда я была ещё маленькой. Хозяйка дала мне имя Ратха. Оно мне нравится.
Каждый день мы работали - корчевали пни, копали рвы, охотились, носили воду. Однажды несколько боголов решили бежать, и нашлись вастаки, осмелившиеся помочь в этом. Так и мне удалось бежать вместе с ними. Старший из нас говорил, что нужно идти к морю, и мы шли - как можно дальше. Я старалась не быть обузой и училась владеть копьём. Мы держались русла большой реки, но в стороне от вастачьих селений. Чем дольше, тем больше наш отряд распадался, люди отклонялись от пути, чтобы оседать на мирных землях. Но мы с Сарнором, Хромым, дошли до самого устья и прибились к тому, что называлось верфи - месту, куда приходили для починки корабли. Корабли стали самым большим и прекрасным из сделанного руками, что мне доводилось видеть прежде.
Там же я впервые встретила эльфов - а между вастаками говорилось, что эльфов не осталось вовсе, кроме пленников. Они переправляли к берегу дерево и научили меня построить маленькую крепкую лодку, чтобы рыбачить. Лодка стала моим домом - на ней я могла уплывать далеко от устья и ночевать в ней, сбросив якорь, и сухопутные хищники не могли меня достать. Я выходила даже в море, бескрайнее, как небо, где рыба попадалась такая большая, что я сменила копьё на гарпун. Но я всегда возвращалась на верфи, чтобы обменять рыбу на хлеб, ткани или другое добро у эльфов, оставшихся там жить насовсем. Шли годы, и их становилось всё больше, и в один день, вернувшись с моря, я увидела, что они возводят стену из камня - отгородиться от орков, чуящих жилое и приходящих грабить. Селение за каменной стеной они называли - город.
Поначалу это слово было мне непривычно, но со временем я сроднилась и с этим: я живу в городе, под защитой его стен и моря. В городе был очаг, где поддерживали огонь и сообща готовили еду. Седой эльфийский лекарь Вэньо и Эогхим, лесной человек из народа, называвшего себя друхами, а эльфами называемого друадан, - всё время спорили, как разводить костёр: в яме или на открытом месте, а я смотрела, кто из них кого переворчит. У друхов и мужчины, и женщины носили юбки, тогда как у вастаков многие женщины носили штаны, чтобы ездить верхом; в городе из друхов была ещё юная Тагхен, и как-то она сказала мне, что море - это дева, и я должна познакомиться с ней. А эльфы спрашивали, слышу ли я музыку, когда море шумело и накатывало на берег.
Несколько лет спустя в город у моря пришли новые жители - много эльфов: воины, женщины, дети. И каждый через одного - лорд. Прекрасная женщина в летящих голубых одеждах с пенно-белыми рукавами сопровождала их, и от неё пахло солёной водой и ветром, - Тагхен сказала, что она и есть море. Пришедшие расступились, и вперёд вышли возглавлявшие их - те, кто представился как королева Идриль и её супруг, Туор из народа Хадора. Я не знала, какого я рода - у вастаков было запрещено говорить об этом, но легенды о Туоре всё равно передавались шёпотом из уст в уста. Иные говорили, что он сгинул, иные - что достиг благословенных земель, а узнать, что он женился на эльфийской королеве, - всё равно что сказку досказать. Туор был высокий и могучий, как о нём и рассказывали, но я к нему даже подойти не смогла - его сразу окружили воины и увели куда-то говорить.
Пришельцы строили в городе новые дома и расписывали стены яркими красками, и вешали полотнища со знаками своих родов. И сажали в садах цветы и деревья, и вставляли в окна цветное стекло, и открывали мастерские. По вечерам у очага собиралось много рассказчиков и слушателей. Там я впервые услышала от одного из эльфов, целителя, пришедшего вместе с Идриль, о двух эльфийских вождях. Первый вождь построил великий город под названием Гондолин - именно оттуда уходили Идриль и Туор, когда разрушили этот город люди хозяина Севера. Второй вождь был великим мастером, но дал клятву, которую не мог исполнить, и от того произошли всяческие беды. И так как нам с Тагхен стало интересно, что это за клятва такая и зачем обещать то, что сделать не можешь, пришлось целителю рассказывать дальше. А юная Эльвинг, слушавшая нас, потребовала, чтобы я не звала эльфов "ушастыми", хотя сами эльфы частенько звали людей "младшими детьми", - и сразу я почувствовала, что она тоже дочь короля.
И рассказал целитель, что второй вождь - звали его по-ихнему Феанаро - создал волшебные камни, и не такие, как верстовые, а самоцветные. Из эльфов никто и никогда не создавал ничего лучше. А хозяин Севера эти камни украл - потому лишь, что они ему понравились и он захотел их вставить в свою корону. Тогда Феанаро поклялся вернуть пропажу, и вслед за ним поклялись его сыновья. Обычно у эльфов мало детей, так что мне сложно было представить, как они находят себе пару, которая не была бы им роднёй, - но этот вождь, видать, и впрямь был сильным, раз было у него семеро сыновей. Но хозяин Севера оказался сильнее и убил Феанаро, а его сыновья разозлились на других эльфов за то, что те не помогли им сражаться с хозяином Севера.
Должно быть, Феанаро был очень горд и вспыльчив, но всё равно я не могла понять, почему он не сделал другие камни. Тогда добавил кто-то другой, что в те времена не было ни солнца, ни луны, а был лишь свет звёзд, да волшебные светящиеся деревья. Свет этих деревьев и заключил Феанаро в своих камнях, именуемых Сильмариллами, и когда деревьев не стало, камни были единственным светом. Хозяин Севера пожелал погрузить мир во тьму и потому забрал Сильмариллы в свой подземный дворец. Я представила, каково это - лишиться последнего света, как если бы наш очаг вдруг задуло бурей, и воцарился мрак. Но отчего тогда эльфы называли Феанаро и его детей, готовых этот свет вернуть, безумными? Говорили, что камни дают силу, дают власть. Что чары, вложенные в них, оказались слишком желанными и никто не мог им противостоять. Значит, не зря ещё вастаки говорили: все беды в мире - от эльфийского колдовства. Не сумели совладать с волшебным светом, и создатель сделался рабом своего творения.
Целитель говорил, что эльфы другие - не такие, как люди, не свободные. Их спели, как песню. Тут я совсем запуталась, как эльфы тогда рождаются на свет? Эльвинг и её нянюшка посмеялись, что их тоже в капусте находят. Но выходило, что эльфы не выбирают своего пути, а должны слушаться каких-то валар. В своей стране, Амане, эльфы называли их богами. Хозяин Севера - Мелькор - был таким же, как валар, и всё же иным. Как и они, он мог провидеть грядущее, но он один открывал эльфам правду, в том числе о том, что в мир придут люди и займут их место, и магии в мире не останется. Я подумала про себя, что без колдовства будет даже лучше, но мне стало жаль эльфов и совсем не хотелось прогонять их с этой земли. Но когда рассказчик упомянул, что это знание заставило некоторых эльфов не любить людей, меня смутили его слова. Разве же люди были виноваты? Даже если у Мелькора было намерение настроить эльфов против людей, то нелюбовь была их собственная, эльфийская.
Кто-то ещё рассердился, что я называю хозяина Севера Мелькором, а не Морготом, хотя для меня это было два равно непонятных слова. Со слов целителя выходило, что хозяин Севера был очень умён и бил в слабые точки каждого, и так поссорил Феанаро с его братом, говоря каждому, что их отец больше любит другого. Но, видать, в их семье уже был разлад, раз они слушали этого Моргота больше, чем своих родных. Короли эльфов слушались валар, лорды слушались королей, а простые эльфы слушались лордов, - и ещё нас они считали детьми, хотя мы слушали только своё сердце!
Ещё узнала я о хозяине Севера, что он велик, как гора, и имён у него множество, а в начале времён его звали Чёрным всадником. Но теперь он верхом не ездит, потому как больше нет коня, который мог бы его вынести, - и даже вовсе не выходит из своего дворца под землёй. Вот бы сказать об этом вастакам! Для них вождь, который не может сидеть в седле, - вовсе не вождь. Другой эльф добавил, что хозяин Севера хром, потому что был ранен. Значит, и на него есть управа. Отчего же тогда сыновья Феанаро не воюют с ним, а вселяют страх в своих сородичей-эльфов? Сказали, что из короны хозяина Севера выкрали один камень - видимо, всю корону не смогли унести. Но сыновьям Феанаро этот камень не отдали - хотя те несут погибель всем, кто встаёт между ними и Сильмариллом. Почему-то некоторые боялись, что феаноринги эти придут сюда - но мы ведь стояли только между ними и морем!
Целитель говорил, что валар от эльфов отреклись и прокляли их - что же за боги такие, которые проклинают, разве заслуживают они поклонения? - и что от того начались все беды, и нужно вернуться на Аман и просить у валар прощения. Я не стала спрашивать, почему он сам не мог вернуться домой. Должно быть, этот Аман был очень-очень далеко, и сам целитель был очень стар, раз помнил времена, когда людей ещё не было, ни одного.
Иные хотели узнать и обо мне и о том, как жилось боголам в Дор-Ломине. Узнав, что имя моё значит "крыса", удивились - но мне ещё повезло, что меня не назвали Рожей или ещё как похуже. Крысы - замечательные. Другого имени я не хотела, но позволила эльфам звать меня, как им вздумается.
- Это имя может значить теперь что-нибудь другое.
- Вот пусть оно и значит меня.
Когда истории заканчивались, обсуждали у очага и то, кого в городе поставить главным, раз кругом одни лорды. И лорды эти были так заняты обустройством своих домов, что совсем не появлялись у общего костра и, казалось, никогда не ели. Я сказала, что кто голодный, тот и лорд, а Вэньо встал, поцеловал меня в лоб и сказал, что я умная. Нужно было собрать совет и назначить крайнего, но никто так и не собрался. Так и жили, и я для себя решила, что главной у нас Эльвинг, что жила в городе с детства и знала его лучше всех; но эльфы почему-то привыкли, что вождями у них мужчины.
И, конечно, у костра пели песни. У эльфов все песни были грустные - о том, как их короли и лорды погибали в битвах. Они хотели услышать, о чём поют люди, когда радуются, - я сказала, что на свадьбах и других праздниках у вастаков пели о конях, об урожае, о выпивке и еде, о молодости, любви и детях. Но ни одной их песни я не помнила наизусть. Тогда нашёлся кто-то, кто спел хвалебную песню о сидре. А у кого-то из эльфов была арфа - инструмент из жил вроде гуслей, только с изящной рамкой и нежным звуком. Он спел длинную балладу о трёх сыновьях. Я вспомнила старинную сказку о трёх белых конях, украденных колдуном, и о трёх сыновьях, пытавшихся их вернуть, и подумала, что чем-то она похожа на историю сыновей Феанаро. Наверное, для эльфов, называющих себя нолдор, их камни так же дороги, как людям дороги кони.
Дева-море - эльфы звали её Уйнен - тоже приходила послушать песни. После того, как шторм унёс и разбил лодки, привязанные на мелководье, она извинилась за своего мужа Оссэ, которому было тесно в устье реки, оттого он, в спешке развернувшись к морю, случайно прихватил и лодки.
Эльфы из Гондолина совершенно ничего не знали - они жили в своём городе очень давно и едва ли его покидали, раз всё пропустили. Им внове было узнать и то, что у хозяина Севера похищен один из трёх Сильмариллов, и то, что землями Дор-Ломина владеют вастаки. Им поведали, что вастакам чужую землю отдал хозяин Севера за то, что они предали эльфов в большой битве. Сами вастаки об этой битве вспоминать почему-то не любили. Ещё сказали, что на Амон Эреб есть другие вастаки - те, которые остались верны эльфам. Мне о верности слышать было странно - словно люди были собаками. А Амон Эреб, как я узнала, была крепостью, где и жили феаноринги; сколько из семерых детей Феанаро оставалось ныне в живых - об этом мнения эльфов расходились.
Ещё чуть больше я поняла о феанорингах, когда услышала, что хозяин Севера не только украл у Феанаро Сильмариллы, но и убил его отца. Я выросла без родителей и никогда уже их не встречу, но знала, что потерять отца до срока - очень страшно. Немудрено от такого сойти с ума. Но о злодеяниях, которые феаноринги успели совершить ради Сильмариллов, эльфы не говорили. Я решила, что даже им - долгоживущим, как называли их друхи, - слишком больно было об этом вспоминать, как бы давно или недавно то ни было.
Был эльф, приплывший издалека, которого звали Эрейнион. Услышав, что я из Дор-Ломина, он сказал, что родился там. Я и не подумала бы о том, что он тоже король, пока он сам не заговорил об этом. Когда он собрался отплывать, нашлось двое, кто хотел плыть вместе с ним и говорить с феанорингами, и спрашивали на то позволения Эльвинг. Но она не желала иметь с сыновьями Феанаро никаких дел и спрашивала короля, будет ли он их судить за то, что они убили её семью. Эрейнион отвечал, что когда они совершили это, он ещё не был их королём, а значит - не он за них в ответе. Так я узнала про странный эльфийский суд. Получалось, что если кто-то творил зло, никого не слушаясь, то и оставался безнаказанным, - то есть не убийство было преступлением, а нарушение послушания. Эрейнион собирался узнать, признают ли феаноринги его власть, и прочие решили дождаться их ответа, а Эльвинг назвала детей Феанаро бешеными собаками, которых не впустит в свой дом, не спрашивая, кто их хозяева. Уже дважды, по её словам, они учиняли резню, и в третий раз не остановятся.
А жизнь шла своим чередом. В гавани строили корабли и шили паруса. На подступах к каменным стенам сколачивали ворота - огромные, в четыре, наверное, роста взрослого эльфа. Говорили, что в Гондолине были такие ворота, и всё было больше, чем здесь: и стены, и дома выше. Свободных рук было больше, нежели инструментов, потому я предлагала помощь, да смотрела издали, да и возвращалась к очагу со своей рыбой. Эогхим у костра рассказывал, что побывал на Амон Эреб и видел там настоящего гнома. Но новостям об этом мало кто обрадовался.
- Кто-то сказал, что будет стрелять в каждого, кто бы ни пришёл с Амон Эреб.
- Тогда ему придётся начать с меня. На Амон Эреб осталась моя семья.
Трудно было понять, отчего простых эльфов как колеёй разделило на две стороны лишь из-за того, как вели себя их вожди.
Где есть ворота, там есть и стража. Где есть стража, там есть и нападения одичавших орков, что уходили с Севера куда глаза глядят, надеясь поживиться. Оживлённо стало в доме, который эльфы называли палатами исцеления, - там работали целители и лекари-травники. Я немного побаивалась, что целители лечили колдовством, и думала, что если ранят - пусть лечат только снадобьями. Аннаэль приходил к очагу, спрашивал, кто сменит дозорных, и я ходила в дозор - брала копьё и всматривалась вдаль, пока мечники и лучники переговаривались между собой. К воротам вёл коридор с бойницами, а после - выкопали перед воротами глубокий ров с водой и соорудили через него подъёмный мост. Как будто ждали войска - неужто так далеко простирались силы хозяина Севера?
Но покуда лишь небольшие отряды нарушали покой города. Не раз я стояла в дозоре - и не раз спешила на помощь дозорным, когда те трубили тревогу. Видела тролля, огромного, как медведь, в грубых доспехах, словно железо для них он мял руками; казалось, он пройдёт сквозь нас, как сквозь малинник, но стража не дрогнула, встретив его клинками, и я тоже ткнула его копьём в бок, и он упал.
Возвратился из плаванья король Эрейнион и вновь поспорил с Эльвинг о феанорингах. Говорил он очень тихим голосом, словно его душила вина или скорбь, хотя в иное время его голос был слышен у очага от самой пристани или от ворот; кто-то со стороны Эльвинг отвечал ему на языке эльфов, который я не знала. Оттого я мало поняла того, о чём шла речь, и только замерла, сидя за столом между ними и чувствуя, как воздух от напряжения дрожит, будто перед грозой. Не было вражды, но всё равно я была словно ребёнок, чьи родители ссорятся, - от беспомощности сквозь землю хотелось провалиться. Эрейнион говорил, что не может искупить вину феанорингов, не в силах оплатить долг. Эльвинг же - что ей не нужна расплата, ей нужна справедливость. Я уже знала, что эльфы не мстят за былое, - но почему король не мог своей властью сделать ничего, чтобы предотвратить будущие беды?..
В разгар этого спора Седому Вэньо стало дурно, он стал говорить, что видит повсюду кровь и что пора остановиться. Должно быть, сыновья Феанаро и впрямь творили ужасающие вещи, раз одно упоминание их имени рождало такой страх в этом старом эльфе. Я была по другую сторону стола от него и просила помочь ему уйти, чтобы разговоры больше его не мучили. Кто-то велел ему вернуться из видений в действительность, и он сел поодаль, тихо причитая. Пока неподалёку были феаноринги, и были они сами себе хозяева, - здесь, в гаванях, многие тревожились.
Но, несмотря на разногласия, город жил. И радостно праздновал совершеннолетие Эльвинг. Все собрались за одним столом - лорды эльфов и смертные люди, дети и воины, мастера и целители. Дарили подарки, кто чем богат: прекрасный цветок или чашу, парус с летящей белой птицей или туесок ягод. Пили славный сидр, сваренный Эогхимом, и передавали по кругу кубок горячего вина, произнося поздравления. Я поздравила Эльвинг, как поздравляла бы женщину - главу человеческого рода. Пожелала ей, чтобы её род процветал, покуда светит солнце, и чтобы о делах её и делах её потомков вспоминали с улыбкой и благодарностью, как мы сейчас благодарим её за наш город.
А на тонкой шее Эльвинг висел в оправе крупный огранённый камень, и выглядел легче стекла и прочнее стали. Он светил даже днём - прекрасным, словно живым светом, на который можно было смотреть не жмурясь, и в нём отражались все краски мира. Он отливал то золотом зари, то небесной лазурью, то сочной зеленью трав, то алым - роз и маков, и сложно было отвести взгляд. Вот каким был Сильмарилл - воистину сказочное творение. С той поры Эльвинг носила его, не снимая, и где бы она ни прошла, свет камня ласкал каждого. И всё же хотелось спросить её: для чего тебе Сильмарилл, если ты и без него прекрасна? Для чего тебе его власть и его чары, если твой народ пойдёт не за Сильмариллом, а за тобой?.. Но она была теперь королевой, а не той непоседливой девочкой, что играла с ракушками на берегу, а у королевы такое не спросишь.
Сразу после пира Туор собрал на площади военный сбор - созвал всех, кто умел и мог держать оружие. И встали по одну сторону мечники, по другую - лучники, а копейщики - по третью. Туор произнёс, что следует готовиться к обороне города и назначить наконец главного, кто сведущ в военном деле и за кем пойдут воины. Недоумевали некоторые, от кого обороняться, ежели то, что Сильмарилл находится в гаванях, феанорингам неведомо. Но Туор отвечал, что тайна, где хранится камень, некоторым оказалась известна ещё до того, как Эльвинг начала носить его открыто, а вскоре знать об этом будут все - весть не утаишь. Немного обидело жителей города его недоверие: неужели в городе был кто-то, кто мог донести феанорингам о камне и накликать на всех беду?
Женщинам и детям, а также тем, кто не мог или не желал оборонять город, предложено было сесть на корабли и уплыть на остров Балар. Однако защищать гавани, свою землю и своих близких готовы были многие. Но многие и спрашивали, почему бы не отдать феанорингам их Сильмарилл, и жить в мире. Туор отвечал, что мы не можем отдать им Эльвинг, или кого бы то ни было ещё, - он был уверен, что клятва заставит феанорингов убить гонца. И хотя были те, кто вызывался отнести камень, и пожертвовать одним добровольцем было разумней, чем рисковать целым городом, - Туор отказался от идеи распоряжаться за Эльвинг камнем, который ей принадлежал. Эльвинг же не хотела отступать, а хотела сражаться вместе с остальными.
В тот день я в первый и последний раз колебалась, остаться ли в гаванях. Но Эльвинг ни от кого не требовала умирать за камень. И то, что сама она значила для всех нас, перевесило Сильмарилл. Я осталась - защищать не Сильмарилл, а город и его жителей.
Я снова ходила в дозор, а в город являлись новые гости. Один раз я заметила маленькую фигуру в кустах и подумала, что кто-то из детей без спросу вышел за стену. Но то оказалась эльфийка в простом сером платье. Мы окликнули её, а один из мечников, Лантир, приблизился к ней, даже не оставив нам сигнальный рог, что висел у него на шее. Беседовали они долго, и я стала уже ворчать, что он на свиданку с сигнальным рогом ходит. Наконец, он вернулся и сказал, что эта дева родом из Гондолина и странствовала с энтами. Я спросила, кто такие энты, и мне ответили, что это пастухи деревьев, которые сами могут становиться похожими на деревья. Позвали других гондотлим, чтобы встретить её и проводить. Затем приходил местный эльф, путешествовавший так долго, что удивился при виде выросших на берегу стен и крыш города. Он сказал, что не сможет жить среди камня и вскоре уйдёт обратно в леса. И я скучала порой по лесам, но в них меня никто не ждал.
К тому же я старела. Я по-прежнему выходила в море, но в иные дни мне всё больше нравилось сидеть у очага и поддерживать огонь, да смотреть, как расписывают белые стены дома Идриль. Однажды я приметила возню у воды и подошла взглянуть, в чём дело. Там был чужак - да не пришедший на корабле, а выловленный прямо из моря, куда он, видимо, и свалился. По нему было сразу видно, что он другой: и доспех на нём был яркий, вычурный, словно в нём не сражаться, а красоваться полагалось, и волосы у него были длинные и огненные. Его перенесли в палаты исцеления, и целители велели зевакам не толпиться и не лезть в зал при оружии. Я вскоре поняла, что это был один из сыновей Феанаро.
- Вот какая шутка судьбы, - сказал мне Вэньо, - несколько эпох гоняться за Сильмариллом, взять его в руки - и не суметь удержать...
Значит, Эльвинг хотела отдать Сильмарилл, но камень сжёг феанорингу руку. Некоторое время в гаванях только о том и было разговоров: что Эльвинг, в отличие от её отца, не стала настаивать, что Сильмарилл принадлежит ей одной. И рассуждали, освободила ли она феаноринга от его клятвы, предложив ему забрать Сильмарилл, или же нет. Мне хотелось бы верить, что на этом тревога будет окончена, но то было бы слишком просто для эльфов. Приходили остальные феаноринги проведать раненого. Поколебавшись, их впустили в ворота города. Они вовсе не были похожи на бешеных псов, бросающихся всем на горло, но держались особняком и смотрели сквозь горожан, как сквозь пустое место. Их попросили обождать снаружи, и они подчинились. Затем только пришли забрать своего неудачливого брата, помочь дойти. С тех пор я их много лет не видела, и лица их стёрлись из памяти.
Помню, как Эарендиль из гондотлим, выросший из мальчишки в рослого мореход а с поглаженными солнцем золотыми волосами, отплывал в путешествие, и Эльвинг обняла его на пристани. Помню, как Туор, превратившийся в убелённого сединами старца, и его супруга Идриль вместе с ним взошли на корабль для последнего плавания в благословенные земли Амана. А когда Эарендиль возвратился, они с Эльвинг сыграли свадьбу - прямо на берегу, среди своих кораблей. Но в этот раз пир не был долгим. Пришли на праздник после сбора камней для сбрасывания со стен, уходили с праздника по сигналу тревоги - торжество нарушил приблудившийся орк. Видели также сову, вернее - то, что казалось совой. Эльфы удивлялись, почему она летает днём и возле моря, - как будто сова не может днём ловить рыбу! Кто-то спрашивал у совы, откуда она, но сова молчала и не улетала, даже когда в неё целились, чтобы запутать орка. Затем, когда многие уже ушли от ворот, поскольку подмога не требовалась, - сова вдруг спикировала на одного из лучников, растопырив когти, и успела ранить, прежде чем её подстрелили. Так я впервые увидела тёмного духа в обличье зверя. А ведь такие же твари могли разведать, что в гаванях находится Сильмарилл, и донести хозяину Севера.
У Эльвинг и Эарендиля родились близнецы - мальчишки. Год за годом они росли, и Лаэрвен, целительница из гондотлим, учила их и знакомила с жителями города. Показала им и нас - людей. Сказала, что мы отличаемся круглыми ушами и более короткой жизнью. Странное чувство - говорить с детьми, для которых старение и смерть - это что-то, что бывает с другими. Наверняка они даже не вспомнят нас с Тагхен, ведь когда они повзрослеют, нас уже не будет на этом свете.
Но, несмотря на детский смех, в гаванях по-прежнему не было спокойно. Иные роптали на Эльвинг, пересказывая её слова, сказанные, должно быть, Эарендилю, - "вот мой народ, а вот твой народ". Я тоже не понимала, почему эльфы, живущие вместе так подолгу, всё ещё делили друг друга на разные рода: нолдор, синдар... почему о нолдор, даже они сами о себе, говорили так, будто они - средоточие всех пороков? Но думалось мне, что Эльвинг добавила бы: "а вместе это - наш народ". Кузнеца Ринлота не было в кузнице: он решил не отходить от поста на воротах. Звери, птицы, деревья - всё говорило чутким эльфийским ушам, что беда близко. Решено было вывезти из города детей на Балар. Эльвинг поручила Тагхен позаботиться о том, чтобы её сыновья - Элрос и Элронд - взошли на корабль. Тагхен, ещё недавно девочкой собиравшая ракушки в полосе прибоя, а теперь - мудрая старая женщина, - крепко сжала ладошки эльфийских детей.
А что я? Мои старые руки, давно не способные загарпунить и вытащить на палубу меченосого парусника, ещё смогут поднять копьё. В последний раз - смогут.
Не было ни планирования, ни построения, даже оружия не успели в руки взять - только раздались гулкие, как гром, удары тарана по каменной стене города. И даже земля содрогнулась под ногами. Неужели стена падёт, и ничего не сделать - только ждать? Гром неотвратимый, неумолимый, в такт шуму сердца в ушах. К оружейной у ворот, где копья, бежать некогда, да и опасно, - схватила со стойки у кузницы чей-то меч и побежала с ним. А уже добежав, увидела копьё и отдала меч кому-то - с копьём сподручней. Только бы прикрыть отходящий корабль. Не убить. Не остановить. Задержать...
Стена рухнула и рассыпалась камнями. Они вошли, как один большой зверь, сказочный дракон в железной чешуе, - прикрываясь щитами, выставив вперёд мечи и копья. Лиц под шлемами, за щитами не видно. В тяжко гремящих кольчугах - на эльфов в льняных рубахах и шерстяных плащах. Мелкими шагами ощетинившийся зверь шёл вперёд, прямо, не сворачивая с пути. Кто-то кричал приказы - не разобрать. Ткнула копьём кому-то в щит - всё равно что палкой быку в лоб. Он замахнулся на меня мечом, рубанул по боку. Фартук и штаны мигом от крови потяжелели. Я ещё опиралась на копьё, чтобы не упасть и защитить свою жизнь, если понадобится, но до моей жизни нападавшим не было дела - видели ли они вообще тех, кто падал под их клинками?..
Кто-то забрал у меня копьё - вырвал из судорожно сжавшейся руки. Кто-то подхватил меня, падающую навзничь, под мышки, выволок с поля боя, - Аннаэль?.. И когда уже несли к палатам исцеления, не то я наяву увидела, не то мне привиделось, как бросается с причала в воду Эльвинг. Лаэрвен кричит, стоя в дверях палат. Но белый парус - уже вне досягаемости вражьих стрел. Теряю сознание и прихожу в себя уже в палатах исцеления, где меня поят из чаш то одной горькой дрянью, то другой. Проливается за шиворот. Но становится легче.
- Почему так тихо?..
- Ты больше не слышишь?
- Тебя я слышу. Но я не слышу других...
- Бой уже окончен.
Так быстро. Феаноринги не получили желанной добычи и ушли.
Рану зашивают и перевязывают, вставать не велят. Оглядываюсь, вижу других раненых - и их продолжают приносить. Приходится потесниться. Эогхим угощает укрепляющим отваром трав и ягод, чаша передаётся из рук в руки. Приплыл Эрейнион... поздно приплыл. Но помогает тоже. Поворачиваю голову на голос. С Эрейнионом говорит - прямо над ранеными - один из нападавших. Я не знаю его лица, но узнаю доспех, которого он не снял. Он просит его судить, но Эрейнион вновь говорит, что судить его он не вправе. Как и тогда, когда он говорил перед Эльвинг, что феаноринги могут внять словам и не нападать в третий раз. Теперь он позвал феаноринга плыть с ним на Балар.
Принесли нянюшку Эльвинг, Эвранин. Она едва ли не первой бросилась под ноги нападавшим, я успела увидеть, как рубили её мечами - и была очень рада видеть её живой. Она спрашивала, кто жив, но я не помнила всех по именам. Аннаэль, Хэлегиль - вот они все. Все здесь, никто не погиб. А Эльвинг?.. Я не смогла бы сказать, что не знаю, что с ней сталось. Я сказала, что она наверняка спаслась. Корабль был близко, её должны были подобрать, и сейчас она вместе с остальными, вместе со своими детьми плывёт на Балар. В безопасности. Пусть будет так.
- А это кто?
- Это феаноринг.
- Что он здесь делает?
- Это феаноринг короля... он пришёл, чтобы его судили.
- Почему они так любят, чтобы их судили?
На это у меня не было ответа. Зачем каяться, сотворив зло, если можно не совершать зла? Если можно занесённую руку остановить в любой момент? Что исправят его слова, кроме его спокойствия? Кто вернёт нам город - опустевший, осиротевший, залитый кровью?
Эрейнион торопил всех уплывать на Балар. Первыми забрали тяжелораненых - их не спрашивали - и многих целителей, чтобы их сопровождать. Те, кто был в сознании, просили забрать их последними. Я уплывать не хотела. Сколько можно бежать? И можно ли бежать дальше края земли? Я слишком стара для того, чтобы привыкать к новому месту. Здесь был мой дом, моя земля, а на Баларе и так мало места - пусть там будет просторно расти детям. К тому же я не желала плыть вместе с феанорингом Эрейниона.
- Ты тоже остаёшься? - кузнец Ринлот улыбался. Смеялся почти. Я так давно не видела его таким. У нас, людей Дор-Ломина, говорили: когда плачут - потеряли ещё не всё. Когда всё потеряли - смеются. Нас феаноринги лишили всего. И, значит, можно было начать с начала.
Он, должно быть, ожидал, что нас останется трое, но многие выбрали остаться. Мы проводили с причала самый последний корабль, а затем развернулись к нашему покалеченному городу лицом. Вернутся ли в него те, кто его покинул? Нам не восстановить его в былой красе, но можно было разобрать часть домов, чтобы заложить брешь в стене. Эгалмот, один из лордов Гондолина, сказал, что нужно продержаться хотя бы одну ночь, а затем просить помощи у Амон Эреб, хотя за это нас назовут предателями. Ещё сказал, что из гаваней уплыли все, кто хотел видеть этот город пустым, но то были несправедливые слова. Никто не жаждал кровопролития, и каждый следовал своим путём. На Амон Эреб жили те, кто был роднёй жителям гаваней, те, кто не приносил сюда меч, - от них я готова была принять помощь. Но жить там, среди феанорингов, я не хотела также.
Эгалмот поведал и про тайный ход на юг сквозь скалы, открывавшийся только знающим. Но что там, на юге, он не знал. Кто-то был готов уйти в неизвестность. Я оставалась на берегу. Продержаться ночь? На лодке я могла прожить много ночей. Неужели долго живущие эльфы забыли, что когда-то вокруг гаваней не было высоких каменных стен? Мы, последние жители устья, станем незаметными и никому не нужными. К нам зарастут все дороги - кроме дороги по морю. И, быть может, однажды наследники Эльвинг навестят нас, не отрекутся от нас, спросят нас о том, что мы помним, - и мы расскажем.
БлагодарностиСпасибо мастерам - за то, что подняли проект несмотря на ремонт и Урал, и он взлетел. За труд и волшебство - одно не бывает без другого.
Спасибо игрокам за образы, судьбы, разговоры. Вэньо [Лойсо], Аннаэль [Хэлле], Хэлегиль [Холлен], Ринлот [Бран], Эвранин [Райна] и другие эльфы - спасибо за взаимодействия, вы прекрасны! Спасибо друхам Тагхен [Джедис] и Эогхиму [Так] - вы были такие... каджиты очень славные и необычные. Спасибо человеку Сарнору [Атаня]. Спасибо палатам исцеления. И, конечно, спасибо Эльвинг [Оливия], Эарендилю [Анрил], Идриль [Аонэ], Туору [Кира] и другим за потрясающих персонажей. Спасибо Амон Эреб, которых я почти не видел, за боёвку, спасибо Эгалмоту [Моргейн] за жизнь в гаванях после штурма! Всех не перечислить, но все создали этот мир и эту историю.
А сказку о трёх белых конях Ратха так и не рассказала. Надо будет её записать, чтоб не забылась. Ибо вряд ли моя версия этой сказки будет сильно похожа на птахину, которую Птаха мне ни разу не озвучивала