Ещё о снах, о крысахПосле того, как я съездил в гости к Тас, мне приснилось, что я купил на пиратском рынке (не в смысле в интернете, а в натуральном пиратском поселении, как в Чёрных парусах) крысу-девила. Не то чтобы собирался, но она сама забралась ко мне на руки и стала там кишеть, и я уже не мог отдать её обратно. А у пирата, который её продавал, было ещё два циннамона в клетке.
Я не фанат девилов, хоть они и прикольные, - просто опять начитался, видимо, статей о генетике крысиных окрасов (мудрёно с ними, как с лошадиными мастями, - с собаками как-то проще, или к собакам я просто привычней) и нашёл на украинском форуме байку об одном разведенце, утверждавшем, что у него линия девилов пошла... от пасюка с красными глазами, пойманного в чернобыльской зоне
Также на днях снилась безумно скучная игра вроде как по Дому - длинные уроки, а в коротких промежутках между ними строят по парам и ведут в следующий кабинет, так что не успеваешь и парой слов обмолвиться с тем, кто оказался с тобой в паре или за одной партой.
Накануне Поместья мне снова снились свинки Они кишели у какого-то человека в открытом кузове, и среди них были две черепаховые скинни. Потом они разбежались, и, услышав со стороны рынка собачий лай и ругань хозяев, я испугался, что собаки покусают свинок, и побежал их искать. Искать я стал в мусорных баках, открывая их по очереди, но свинка оказалась только в одном из них, а в остальных - ежи (выводок мелких африканских и крупные, как волейбольные мячи, европейские) и пара длинных плоскохвостых гекконов. Одного светлого, почти белого геккона с коричневыми пятнами какой-то ребёнок положил мне на голову. Я сказал, что не надо так, и проснулся.
Ветеринарное о причине смерти АндерсаВ пятницу съездил в Ласку доплатить за кремацию и забрать результаты вскрытия Андерса. Вся крыса на полутора страницах текста, описана даже родинка на яйцах. В заключении много непонятных слов. Дилатационная кардиомиопатия (ДКМП) - вид хронической сердечной недостаточности, как следствие венозный застой. Гепатомегалия - увеличение печени, при подобном застое и наблюдающаяся. Гидроторакс - кровоизлияние в лёгкие, также вызванное упомянутой ДКМП и, очевидно, убившее Андерса. Плюс обнаружено новообразование в области гипофиза - вероятно, аденома. Одно слабое утешение: мы, с нашим отъездом, тут не виноваты. Крысиное сердчишко могло "жахнуть" на магнитку и перепады давления. Будем очень беречь Джокера.
В пятницу я сказал работе "не сегодня" и вечером вытащился погулять с Птахой. Думал пройтись от парка Победы до Киевской, покурить, успокоить нервы. Закончилось всё тем, что мы спонтанно прокатились по МЦК (Птаха раньше ни разу не каталась) от Кутузовской до Балтийской и обратно и видели прекрасный закат, отражающийся в реке; поужинали в Европейском - я дорвался до сидра из Теремка и хумуса из Saj & Falafel; потопали назад по вечернему проспекту, сели в первый попавшийся автобус, и он увёз нас на Багратионовскую... Жизнь определённо прекрасна
В субботу я надеялся, что распрощался с магазином в Беляево - о том, как я там прижился, наглядно свидетельствует факт, что я только сейчас выучил, в какую сторону выходить к нему из перехода. Павел из соседнего павильона сообщил, что давеча притащил с улицы в подсобку ещё одного больного голубя, но тот был плох, не пережил ночь и меня не дождался. Такими темпами, если не вернусь на Коломенскую, я открою голубятню Но оказалось, что в Беляево мне предстоит ещё одна, третья неделя. Пришлось в понедельник снова ехать туда.
Птаха слегла с давлением, изрядно меня напугав, и на игру не поехала. Я всю ночь разгребал хвосты подработок (сосед с дрелью в два ночи очень мотивировал), не разгрёб, пару часов поспал, не позавтракал и поехал на игру один. Боялся опоздать @ приехал первым. Перекинулся и успел проснуться, встречая игроков, с переменным успехом старающихся прикрыть барраярско-цетагандийскую форточку. Только поднявшись в зал, вспомнил, что я в нём уже играл прежде - Изабель Форратьер. Тут захлопывать форточку пришлось уже мне.
Далее об игре, с отчётом отперсонажнымПеред игрой выпили сидра, а далее я, как не танцующий, мог пить чай и питаться пирогом. Этот неловкий момент, когда думаешь, что только-только начал игру, а потом тебя убивают, смотришь на часы, а там пять вечера. Это к вопросу о том, как я иногда медленно запрягаю - быстрее надо быть, даже когда формат игры располагает к приятным праздным беседам. С другой стороны, персонаж кастинг не читал, для него все присутствующие - почти три десятка человек! - незнакомцы, и со всеми надо познакомиться, чтобы найти нужную фамилию. Раз его никто не помнил - то и он никого не помнил, чтоб без читерства. Нашёл, задумался, как теперь поступить с обретённой информацией, - и сразу же закончился. Об персонажа, которого надеялся потихоньку привлекать в качестве союзника.
Убивать на игре мне уже доводилось, а быть убитым - ещё нет, всё когда-то бывает в первый раз. Все мои прежние смерти были игротехнического происхождения - съели волки, балроги забодали, расстреляли, чумой заболел, сам утоп после удара молнии... то есть более предсказуемыми и эффектными. При этом никакой обиды от неожиданной смерти я не испытал. Люблю, когда на играх есть трупы не только игротехов, и надеюсь, что после гибели семинариста Анатоля слоники побегали. Страшно интересно, что происходило дальше - мог, конечно, выйти игротехом на кухню, но отсутствие хайратника, болеющая Птаха и неприкосновенный запас работы заставили сделать выбор в пользу возвращения домой. Ввиду того, что у меня не было бессонной ночи за работой, а в понедельник встала моя смена из-за простуды коллеги Н., это убийство получилось очень кстати.)
Поскольку раньше я уже играл некоторое количество положительных священнослужителей, мне захотелось сыграть человека, которого, несмотря на всю его набожность, преследует воспалённая жажда возмездия, эдакого немножко Мордаунта. Посмотреть, насколько глубоко можно пасть, когда цель уже почти достигнута. Не сыграл, конечно же, - отчасти по вышеозначенной причине: не успел запрячь, как уже приехали, отчасти потому, что Анатоль довольно близко к сердцу принял гибель Александры и желал сделать хоть что-то для тех, кто смотрел на него с надеждой. И о последнем обстоятельстве я также ничуть не жалею: свой приход Анатоль уже не откроет, но немного пастырской службы обломилось и ему.
Анатоль Лодер. Отчёт отперсонажный, посмертныйНачиналось всё как сказка, которых немало рассказывают в этих сумрачных краях. Жили-были два брата по фамилии Лодер, да поссорились из-за наследства. А тут земля, ещё дедами за службу полученная, ценилась дороже всего. И один другого со свету сжил, а потом и вдова второго брата как будто случайно сгинула на болотах. Сироту душегуб трогать не стал, и того воспитал старый падре Томаш, настоятель единственного в округе католического прихода, да крестил тем именем, которое я ношу и доныне, в день святого Анатолия. Перед смертью старик завещал мне выучиться на богословском факультете в Вильне. Так я и поступил и за пять лет получил степень бакалавра и хорошие рекомендации. Но память о ранних потерях не давала мне покоя. Землёй, что должна была принадлежать по праву моим родителям, владели преступники, попирая тем самым все законы людские и небесные. А я оставался единственным, кто мог о том свидетельствовать.
По дороге в Ригу я решил навестить родные края, вызнать, как дела в поместье, и добиться справедливости, будь то через власть предержащих или же через простых людей. Хотел остановиться на постоялом дворе, но дорога решила иначе. Мой конь попал ногой в выбоину и захромал. Пришлось распрячь его и дойти до ближайших ворот. Это оказалось поместье Цецилии Бенкендорф, и в её хлебосольном доме мне дали приют на всё время, сколько я не смогу продолжить свой путь. В тот вечер у неё собирались гости по случаю визита её племянника из Петербурга. Это было очень кстати, ведь её соседи-помещики наверняка получили приглашения. Поначалу гул разговоров, пестрота дамских туалетов и золото эполет и аксельбантов оглушили меня и ослепили. Я прежде ни разу не бывал на светских сборищах и не знал, как подобает себя вести и что делать. Стоило мне войти в зал, как мне в руки попал стакан вишнёвого сидра, и на меня не представившись обрушился некий тип, видимо доктор, заявивший, что немного смыслит в лошадях и может дать моему коню опиума, если он буйный. Я отказался, но пообещал обратиться к нему, если понадобится помощь.
Объявили о начале танцев и о том, что в соседней гостиной подали чай и бутерброды. Я неспешно нашёл дорогу туда и попросил у горничной краюху хлеба. В гостиной не было никого, кроме молчаливого мужчины с блокнотом и пожилой вдовы Анны Петровны, попенявшей мне на то, что незачем зря гонять прислугу, если можно просто снять с хлеба колбасу и отдать ей. Когда я ответил, что на хлебе всё одно запах остаётся, она изумилась, какой же я веры, если мой Бог за запах карает. Я рассказал, что не кары боюсь, а страдаю слишком хорошим обонянием, рассказал, что родом из этих мест и что после смерти падре Томаша здесь, должно быть, больше нет прихода, - так невольно и разговорились. Она стала мне рассказывать местные истории о призраках - о Чёрном рыцаре да о бароне Шенкенберге, который всё своим потомкам является. Я объяснял, что все духи - от лукавого, а неупокоенные души по земле не бродят, поскольку, ежели не принимает душу ни рай, ни преисподняя, то пребывает она в чистилище. А те, кто верит в древнее проклятие и к кому дух приходит в обличье их предка, чтобы их пугать и совращать с праведного пути, страдают от своего неверия и должны усерднее уповать на помощь Господа, и тогда зло уйдёт. Но Анна Петровна возразила мне русской пословицей: на Бога надейся, а сам не плошай. Наша беседа и других гостей привлекла, и каждый был со своей басенкой, так что я запутался, кто кому кем приходится - рыцарь, барон, а ещё конь, который на болотах пасётся, потому как с полей гоняют его. Чудной народ!
Я всё пытался тему разговора сменить и поспрашивать у этой доброй старушки, которая наверняка всё помнила и всех знала, владеют ли здешними имениями те же семьи, что и прежде. Она поведала, что из рода Шенкенбергов остался в живых один только наследник, и он свои земли продавать собрался, поскольку живёт в Петербурге. Я пожалел, что поместьем, издавна носившим фамилию Шенкенбергов, будут владеть чужие люди. Было в этом что-то неправильное, когда молодые помещики продавали земли и переезжали в города, а городские богатеи-торговцы эти земли скупали и хотели жить как помещики. Но Анну Петровну волновало только, будет ли проклятие Шенкенбергов их наследника и в городе преследовать, или же призраки здесь останутся, новых землевладельцев донимать. Я тогда усомнился, что человек из Петербурга мог испугаться дома с привидениями и потому продавать поместье. К нам присоединился юноша - студент из Дерпта. Анна Петровна на него тут же накинулась, почему тот её племянника не уберёг. Оказалось, двое приятелей вместе приехали с учёбы, а один неделю назад и пропал на болотах. Анна Петровна верила, что Александр жив, и я поддержал, что нужно молиться о его здравии. Она говорила - бывало же, что люди по неделе по болотам плутали, однажды какой-то шорник так заблудился, ел ягоды да кору. А я думал - дело тут нечисто, и, видать, поздно ждать бедолагу домой. Студент обучался изящным искусствам и был в меру романтичен, говорил, что хотел бы жить вечно, но я возражал, что это было бы проклятием - жить под гнетом своих грехов, не имея права достичь райских кущ, и видеть, как уходят родные и друзья. Каин вечно ходит по земле - это ли не наказание?
Подали торт с безе и марципановыми розами - произведение одной из служанок. Людей в гостиной становилось всё больше. Рядом со мной оказалась чета американцев и завела разговор с одной из дам. Их удивляло, что в Российской империи держат в качестве крепостных белых людей: у них в Америке рабами были исключительно чернокожие, арапы, которые в здешнем суровом климате болели и не приживались. Они рассказали, что это очень выносливая раса, специально созданная Богом, чтобы трудиться. Я не вмешивался в разговор - трудиться Господь велел каждому человеку, и ежели задуматься, то российские крепостные жили на родной земле, где жили ещё их отцы и деды, а арапов с их родины увозили, и укрощали будто зверей. Тогда как и язычник может сделаться человеком, если проповедовать ему слово Божие, - но в Америке, видать, о душе рабов никто не заботился. Ещё американцы рассказали, что их министр финансов Гамильтон стрелялся на дуэли, а их первый президент, умирая, завещал всех своих рабов отпустить. Это было поистине христианским завещанием. Некоторые русские цари тоже поступали так со своими крепостными - не зря говорят, что в разных частях света грехи разные, а праведность схожая.
Тут замолкла музыка, в гостиную вошёл высокий генерал и сказал, что ввиду чрезвычайного положения из дома велено никого не выпускать. Все поражённо замолкли, а я спросил, что случилось - война али ураган ожидались? Генерал ответил, что произошло несчастье с Александрой Фогель. Анна Петровна в волнении вскочила и стала восклицать, где её племянница и можно ли её видеть. Генерал сказал, что Александра сейчас там, откуда не возвращаются, и видеть её запрещено. Я перекрестился, а Анна Петровна не поняла его и продолжала умолять, чтобы он объяснил ей, что с племянницей, и пустил её к ней. Все также загалдели, требуя подробностей. Почему человек военный, не раз сталкивавшийся со смертью, боялся сейчас произнести слова о смерти, не понимая, что это жестоко по отношению к старой женщине, которую неизвестность сводила с ума? Но он заявил только, что Александра погибла, и тут воспитанница хозяйки поместья, ходившая в трауре, упала в обморок, опрокинув скамью. Все занялись ею - подали воды и усадили на кушетку. Я был подавлен внезапным известием - не в добрый час я прибыл на родную землю. Бедняжка отравилась - или отравлена? Но кем, ради чего? Если генерал сказал "погибла" - значит, её жизнь прервалась внезапно, без причастия и покаяния. Никто, даже преступники, не заслуживал такой смерти.
Во всеобщей суете я не заметил, куда увели Анну Петровну. Ко мне приблизилась француженка, компаньонка покойной, и попросила прийти к Анне Петровне в малую гостиную. Там с ней сидели несколько женщин, и я сел подле неё. Она спросила, могу ли я молиться за Сашеньку, если она была православная, знаю ли молитвы на русском. Я ответил, что Бог для всех един и услышит на любом языке, и я непременно буду молиться о ней. Анна Петровна плакала горько, просила меня читать Розарий, говорила о том, какая Саша была хорошая и послушная. Я говорил ей не убиваться, потому что Александра ныне среди ангелов и стала представительницей за Анну Петровну перед Господом, говорил, что Богу так было угодно, чтобы Саша пришла к Нему, но чувствовал, что утешения от меня недостаточно, что всех моих знаний не хватит на то, чтобы умалить скорбь одного человека, - как же я буду нести утешение всей пастве? И чувствовал, что это несправедливо - когда умирают во цвете лет, особенно по чужому злому умыслу. Анна Петровна отпустила меня, и я встал, спрашивая, принести ли ей воды или чаю. В дверях я вновь наткнулся на того доктора, и он заявил, что уже дал Анне Петровне успокоительного и более ей пить не надо, чтобы не вышло передозировки, хотя я и в мыслях не имел добавлять ей лекарства. Я рассеянно попросил его позаботиться об Анне Петровне и вышел, а сам подумал, что этот доктор - человек подозрительный.
Я вернулся в гостиную, где только и разговоров было, что о случившемся убийстве. Слуги уже растрепали, что Александру убили арканом для лошадей, которым в этих краях отродясь не пользовались, поскольку диких табунов на болотах не было. Я сделал было обществу деликатное замечание, что они о подлинной трагедии говорят как о детективном фельетоне в журнале, но и дамы, и мужчины явно были увлечены расследованием. Американцы рассказали, что такой аркан называется лассо и используют его в Техасе, диком краю, колонизированном испанцами, где якобы все варвары. Я не без удивления переспросил, отчего же варвары, ведь испанцы - католики, - но мой вопрос остался без ответа. Урядник Рябчиков, которого всё называли, оговариваясь, Урябчиковым, даже показал нам верёвку - орудие преступления. То есть, саму верёвку где угодно можно было бы достать, другое дело - узел на ней завязать правильный. Тут уже я предположил, не принесли ли аркан с какого корабля, хоть до всякого ближайшего порта отсюда неделю ехать, - но на кораблях все верёвки просмоленные. И супруг покойной как раз капитаном был... страшная весть будет ждать его на берегу! Выясняли также, кто последним с Александрой разговаривал. И Шенкенберг, тот самый, что имение продавал, признался, что говорил с ней о каком-то обезглавленном теле. Анна Петровна, которая уже пришла было в себя, напустилась на него за это, но тут же извинилась - и верно, все о том говорили.
Шенкенберг в своё оправдание сказал, что эта история всем известна - когда искали Магду, пропавшую на болотах, а нашли безголовое тело какого-то мужчины, которому уже сто лет в обед. Я усомнился, как тело могло сохраниться - мумифицировалось, что ли? А Анна Петровна стала говорить, что, может, Магда нарочно оставила на болотах туфельку и шаль, чтобы сбежать, - но далеко ли убежишь одной, да без туфельки, да по оживлённому тракту? Шенкенберг ещё что-то говорил о том, что Магда была его кузиной, а их общий дед был такого крутого нраву, что немудрено от него в болота уйти, - а я возьми да и скажи, что он говорит, должно быть, о моей матери. Он изменился в лице, отвечал, что что-то не сходится и что он обо мне ничего не знал, но я сказал ему, как давно я осиротел, и спросил, была ли его кузина тогда вдовой. Шенкенберг пригласил поговорить об этом без посторонних ушей, и мы вышли в зал. Там было безлюдно, и мы сели на кушетке у стены. Мой новообретённый родич предложил мне рассказывать, но я повторил только то, что моя мать жизнь вела уединённую, а когда пропала, меня приютил отец Томаш; я не стал пока говорить о брате её мужа, не выяснив, готов ли Шенкенберг помочь мне в расследовании смерти его кузины. Но он спросил только, не боюсь ли я родового проклятия. Я посчитал, что он говорит в шутку, и отвечал, что тому, кто верует, бояться нечего, - Господь хранит меня, и со мной никогда ничего дурного не происходило. Но он отвечал мне пословицей, которую я уже слышал, - "на Бога надейся, а сам не плошай", - и как будто предупреждал всерьёз. Что если за сказками о призраках настоящие злодеяния стояли?
- А Вы неужели в это верите? Или Вы своими глазами видели что-то необычное?
- Сам не видел, но люди говорят...
- Так мало ли, что люди говорят? Жизнь здесь скучная, вот они и пугают друг друга, да сами пугаются.
- А Вы, значит, католик? - вдруг спросил он так, словно я признался, что ем сырых лягушек. - Ужас какой.
- Отчего же ужас? У Вас какие-то дурные воспоминания связаны с католичеством?
- Какие там воспоминания, - он отмахнулся с нервическим смехом. - Просто Шенкенберги всегда были лютеранами с того самого года, как были написаны тезисы. А тут вдруг католик...
Я почувствовал себя уязвлённым и холодно напомнил, что меня воспитал католический священник. Но Шенкенберг не стал развивать эту тему и попросил только, чтобы я не афишировал наше родство. Я пообещал молчать и на всякий случай, чтобы он не беспокоился, заверил, что не собираюсь претендовать на какое бы то ни было наследство, поскольку следую по духовной стезе. "Это хорошо!" - сказал он с облегчением: похоже, впервые с момента нашего знакомства ему что-то понравилось во мне. Я добавил, что мне было бы интересно найти и других своих родственников, которые наверняка остались в этих местах, и ежели он о ком-нибудь знает... Нет, он остался один. Я не стал расспрашивать, почему. Повисло молчание, и я предложил вернуться в гостиную, пока нас не хватились, - мне казалось невежливым надолго покидать общий круг гостей.
В гостиной всё было по-прежнему, только принесли пирог и говорили, что кто-то отравил кофе, но кроме этого кофе никто отравлен не был, поскольку кто-то узнал яд по запаху. Анна Петровна вспомнила о моём умении узнавать по запаху колбасу, но оно пригодилось бы мне мало, поскольку запаха ядов я не знал. Спросив у Шенкенберга, кому же он продавал поместье, я познакомился с ещё одной здешней помещицей - Ниной Андреевной Острович. Отрадно было, что земля переходила всё же не в чужие руки, а к людям местным и знающим и, похоже, не верящим в суеверия о призраках. Госпожа Острович сообщила мне, что её муж держит пасеку, и я пообещал заехать за мёдом. Раздался крик из коридора - звали доктора; и почему только побежали на него все, кто докторами вовсе не были? Оказалось, горничную фрау Шмидт ударили по голове и зачем-то забрали её передник. Это и вовсе звучало так, будто в поместье завёлся безумец, который на женщин бросается, себя не помня. Слава Богу, горничная жива осталась. Один господин заметил, что тем и заканчивается, когда гости сами на кухню шастают, - но гостей было так много, что слуги совсем сбились с ног, и без колокольчика их было не дозваться, кроме как подойти к кухне.
Юная родственница хозяйки дома, сверяясь с бальной книжкой, составляла списки, кто какой танец танцевал, чтобы понять, у кого на момент гибели Александры было алиби. Я с ней даже не виделся до тех пор, пока урядник не позволил мне помолиться над её телом, - всё время просидел в гостиной, что и подтвердила Анна Петровна. Когда воспитанница хозяйки обратилась ко мне с просьбой освятить их дом, чтобы в нём никакой чертовщины не творилось, я не мог ей отказать - пусть так этим добрым людям станет немного спокойнее; сказал только, что никаких пышных обрядов, как принято у русских, проводить не стану, а только помолюсь. Заодно я решил найти доктора, которого давненько не видел среди гостей. Если он был местным, то наверняка всё знал обо всех смертях и рождениях за последние годы, и мог рассказать, не заметил ли чего в нападениях на Александру и фрау Шмидт, что было бы общим с исчезновением Магды или иными преступлениями; я надеялся, что он из той породы людей, которая за мзду или просто так выболтает чужие секреты и, может, даже продаст своего опиума, хотя я пока не знал, как применять оный. Едва я встал и собрался покинуть гостиную, как мне преградил дорогу усатый тип, на вид путешественник, и спросил, как я попал сюда. Я ответил, что проезжал мимо, но моя лошадь захромала. Ему показалось, что это не может быть случайностью - задержаться именно в тех краях, откуда я родом. Меня позабавили его подозрения, но я пояснил, что всё равно собирался остановиться в гостинице, и уж точно не для того, чтобы убить женщину, которую не знал, поскольку долгие годы жил в другой стране. Тогда он спросил про обезглавленное тело на болотах, и мне стало совсем смешно. Не без сарказма я ответил, что ребёнок лет десяти от роду несомненно мог оторвать голову взрослому мужчине. У этого типа было весьма романное мышление. Когда я говорил ему, что я - сирота, я буквально спиной ощущал страх Шенкенберга перед тем, что я мог выдать наше родство. Удручало, что нераскрытое преступление заставляло людей подозревать друг друга, прикидывать на ближних роль убийцы, в каждом видеть виновного - вероятно, даже в моём вероломно захромавшем в неподходящем месте мерине.
Доктора я, однако, нигде не нашёл и остановился в бальном зале. Музыканты старались зря - после столь грустного происшествия всем было не до танцев, и оркестр лишь мешал разговорам. Тот господин, что осуждал хождения на кухню, рисовал в альбоме портрет одной из дам, а студент из Дерпта показывал воспитаннице хозяйки рисунки в своём планшете. Шенкенберг вновь составил мне компанию у стены - я всё не мог понять, доставляло ли ему удовольствие моё общество (что навряд ли), следил ли он за мной или попросту скучал. Я поинтересовался у него, не знает ли он этого усатого, который подозревал меня в убийстве лишь на том основании, что я прибыл незваным и никто меня не знал; он удивился, почему никто не стал говорить об убийстве с ним, ведь он тоже приехал из Петербурга. Я возразил, что он носил известную фамилию, тогда как я всем был чужим. Шенкенберг посетовал, что надеялся встретить здесь родных, приветливых людей, а на деле всё обернулось совсем иначе. Я огляделся: все гости разошлись по углам поместья и перешёптывались там. Не так я представлял себе балы, но когда я спросил Шенкенберга, насколько такое времяпрепровождение принято, он ответил, что это в порядке вещей. Тем временем усатый куда-то прошёл вместе со здешним генералом - уж не шпион ли? Ещё я спросил у Шенкенберга, раз уж тот подвернулся, что в этой глуши забыли американцы (конечно, не на дам с арканом охотиться, но всё одно необычно), он сказал - сказки собирают и легенды. Не были эти двое похожи на учёных людей - скорее на торговцев, но каких причуд ни бывает. Спросил и о господине с альбомом и его приятеле, на что Шенкенберг рассеянно отвечал, что они, должно быть, приезжие.
Я утомился подыскивать темы для разговора и сослался на то, что в моей чашке закончился чай, чтобы вернуться в гостиную; Шенкенберг вскоре последовал за мной. Расследование убийства, похоже, не продвинулось, - Шенкенберг высказывал сомнения, что здешние стражи порядка вообще кого-нибудь найдут. Я неизменно говорил, что даже если злоумышленник ускользнёт, то всё равно ему придётся ответить и перед Богом, и перед людьми. Тут рядом оказался тот господин с альбомом. Выглядел он франтом, так что я всё гадал, местный ли он или проездом из какой-нибудь столицы. Я спросил, отчего его фрау Шмидт называет "херр" - не немец ли он? Мне ответили, что она всех так называет, а собеседник мой сказал, что у него поместье по соседству. И на мой вопрос о его фамилии представился: Антон Лодер. Тут бы мне и ответить, мол, - Анатоль Лодер, очень приятно, - но не достало духу. У меня от волнения даже конфета выпала из пальцев. Более я ни о чём его не спрашивал и к разговорам не прислушивался, а задумался, с чем идти к уряднику или к губернатору, чтобы не отмахнулись, не сказали, что дела поважнее есть, нежели давно минувшие распри. Не сказать ли, будто этот Лодер мог быть к убийству причастен? Я помнил, как он во время танцев в библиотеке сидел один, как сыч, и велел слугам кофе ему туда подавать, - не иначе, какие-нибудь документы искал, чтобы семейство своё обелить. Александра могла случайно туда зайти... Но клевета - низость и грех, и подлинный убийца скроется, если осудят невиновного. Значит - сказать как есть, а там уж пусть нас рассудит власть, но ежели не рассудит... Так я размышлял и в то же время американцу, который и впрямь назвался собирателем фольклора, сказку рассказывал, которую моя мать особенно любила, - про кикимору. Нет у нечисти души, потому больше всего она хочет обрести бессмертную душу, как у человеков, снискать вечную жизнь. А чтобы душа появилась - надобно, чтобы нечисть эту человек полюбил. И вот одна кикимора приняла облик красивой девушки и сошлась с рыбаком, и взял он её в дом. Но как та сказка заканчивалась, никак я не мог вспомнить. Должно быть, умерли все.
Вдруг Анна Петровна почувствовала себя дурно, сказала, что в зале душно и ей хотелось бы подышать воздухом. Шенкенберг вызвался её проводить - точнее, вызвались мы оба, но он первым поднялся и подал ей руку, так что я мог бы и остаться; однако странное чувство, будто я должен приглядеть за Анной Петровной, заставило меня пойти с ними. Я вовсе не думал о том, что Шенкенберг мог представлять для неё угрозу и что её нельзя оставлять с ним наедине, - я не то чтобы доверял ему полностью, однако ни разу не подозревал в нём человека, способного на насилие. Так я объяснил для себя это внезапное чувство тем, что мне сложно было усидеть на месте от волнения и требовалось пройтись, проветриться и освежиться, привести в порядок мысли в тишине. Мы вышли на просторный балкон, заставленный, по обыкновению старых домов, всяким хламом, который жалели выбросить; единственный стул там был сломан, а скамья, на которую мы, сняв с оной коробки, хотели усадить Анну Петровну, была покрыта толстым слоем пыли. Шенкенберг попенял, куда только смотрит дворецкий. Почему-то речь вновь зашла о пропавшей на болотах Магде - может, потому, что только что за стенами усадьбы волки выли, да близко так. Оголодали, видать, - и как теперь из поместья выезжать, что если нападут по дороге? А Шенкенберг стал говорить, что раз Магда с его дядюшкой поссорилась, то и удивляться нечего, что сгинула, - а ведь мог бы и что похуже сделать. Я отошёл к окну, чтобы не выдать своих чувств. Почему он о дяде говорил? Если Магда ему кузина, то Лодер ему не дядя, - впрочем, всякое быть могло, поди разберись. Я видел, что не я один, но и Анна Петровна была смущена тем, что Шенкенберг так запросто об этом говорил. Я спросил, числились ли за этим дядюшкой некие злодеяния, чтобы можно было о нём так судить, - он не ответил, сослался лишь на его характер.
Помолчали. Анна Петровна предложила вернуться и по дороге в гостиную обогнала нас, а я задержался, чтобы издалека указать Шенкенбергу на Антона Лодера и спросить, не приходится ли тот, стало быть, его дядюшке сыном. Я должен был убедиться, что мы с Шенкенбергом имели в виду одного и того же человека, виновного в гибели Магды, и что Антон Лодер владел поместьем как потомок и наследник братоубийцы. Шенкенберг переспросил, кого именно я заметил, выглянул в бальный зал, чтобы получше его рассмотреть, и, вернувшись в глубину полутёмной малой гостиной, где в тот момент были мы одни, сказал что-то негромко. Его слова не задержались в моей памяти, поскольку, когда я подошёл к нему поближе и обернулся на приоткрытую дверь в зал, под моим подбородком мелькнул клинок кинжала, перерезая горло, как телёнку. Я рухнул в темноту, разом потеряв в ней и себя, и мир вокруг, захлёбываясь кровью, хлынувшей и из раны, и изо рта; как завизжала хозяйка дома, обнаружив на своём ковре лужу крови и лужу пролитого чая вокруг ещё живого тела, как доктор зажимал пальцами края раны, пока не перестал слышать под ними пульсацию жизни и ещё некоторое время после, - я уже не видел, а, скорее, чувствовал откуда-то со стороны, уходя всё дальше и дальше - домой...
Спасибо мастеру Вере - всё ещё очень плохо умею в детективы, но очень люблю. Такая зона комфорта, такая магия полигона со складывающейся мозаикой совпадений, недосказанностей и рифм, такие красивые и харАктерные все.
Спасибо игрокам - всех не перечислю, лучше лично под отчёты дойду. Арти - за душераздирающе настоящую Анну Петровну, Терри - за доктора, чей энтузиазм Анатоля немножко пугал, и, конечно, Саломее - за моего родича и моего убийцу. Теперь отчаянно хочется узнать - за что? Чтобы остаться единственным Шенкенбергом во имя исполнения проклятия? Из солидарности с Лодером? Или потому что Анатоль слишком совал нос во всё?.. Диасси - опять мы не поиграли конфликт, потому что я проспал все полимеры
Спасибо слугам - вы героические герои! Мэсс и Йори, которые ещё и додавать колорита успевали, - совсем круты, остальные круты не менее!
Потом я доедал работу, а Птаха играла в третий МЭ. Надо бы тоже поиграть, а то я знаю МЭ очень поверхностно и только первый...
Я не фанат девилов, хоть они и прикольные, - просто опять начитался, видимо, статей о генетике крысиных окрасов (мудрёно с ними, как с лошадиными мастями, - с собаками как-то проще, или к собакам я просто привычней) и нашёл на украинском форуме байку об одном разведенце, утверждавшем, что у него линия девилов пошла... от пасюка с красными глазами, пойманного в чернобыльской зоне
Также на днях снилась безумно скучная игра вроде как по Дому - длинные уроки, а в коротких промежутках между ними строят по парам и ведут в следующий кабинет, так что не успеваешь и парой слов обмолвиться с тем, кто оказался с тобой в паре или за одной партой.
Накануне Поместья мне снова снились свинки Они кишели у какого-то человека в открытом кузове, и среди них были две черепаховые скинни. Потом они разбежались, и, услышав со стороны рынка собачий лай и ругань хозяев, я испугался, что собаки покусают свинок, и побежал их искать. Искать я стал в мусорных баках, открывая их по очереди, но свинка оказалась только в одном из них, а в остальных - ежи (выводок мелких африканских и крупные, как волейбольные мячи, европейские) и пара длинных плоскохвостых гекконов. Одного светлого, почти белого геккона с коричневыми пятнами какой-то ребёнок положил мне на голову. Я сказал, что не надо так, и проснулся.
Ветеринарное о причине смерти АндерсаВ пятницу съездил в Ласку доплатить за кремацию и забрать результаты вскрытия Андерса. Вся крыса на полутора страницах текста, описана даже родинка на яйцах. В заключении много непонятных слов. Дилатационная кардиомиопатия (ДКМП) - вид хронической сердечной недостаточности, как следствие венозный застой. Гепатомегалия - увеличение печени, при подобном застое и наблюдающаяся. Гидроторакс - кровоизлияние в лёгкие, также вызванное упомянутой ДКМП и, очевидно, убившее Андерса. Плюс обнаружено новообразование в области гипофиза - вероятно, аденома. Одно слабое утешение: мы, с нашим отъездом, тут не виноваты. Крысиное сердчишко могло "жахнуть" на магнитку и перепады давления. Будем очень беречь Джокера.
В пятницу я сказал работе "не сегодня" и вечером вытащился погулять с Птахой. Думал пройтись от парка Победы до Киевской, покурить, успокоить нервы. Закончилось всё тем, что мы спонтанно прокатились по МЦК (Птаха раньше ни разу не каталась) от Кутузовской до Балтийской и обратно и видели прекрасный закат, отражающийся в реке; поужинали в Европейском - я дорвался до сидра из Теремка и хумуса из Saj & Falafel; потопали назад по вечернему проспекту, сели в первый попавшийся автобус, и он увёз нас на Багратионовскую... Жизнь определённо прекрасна
В субботу я надеялся, что распрощался с магазином в Беляево - о том, как я там прижился, наглядно свидетельствует факт, что я только сейчас выучил, в какую сторону выходить к нему из перехода. Павел из соседнего павильона сообщил, что давеча притащил с улицы в подсобку ещё одного больного голубя, но тот был плох, не пережил ночь и меня не дождался. Такими темпами, если не вернусь на Коломенскую, я открою голубятню Но оказалось, что в Беляево мне предстоит ещё одна, третья неделя. Пришлось в понедельник снова ехать туда.
Птаха слегла с давлением, изрядно меня напугав, и на игру не поехала. Я всю ночь разгребал хвосты подработок (сосед с дрелью в два ночи очень мотивировал), не разгрёб, пару часов поспал, не позавтракал и поехал на игру один. Боялся опоздать @ приехал первым. Перекинулся и успел проснуться, встречая игроков, с переменным успехом старающихся прикрыть барраярско-цетагандийскую форточку. Только поднявшись в зал, вспомнил, что я в нём уже играл прежде - Изабель Форратьер. Тут захлопывать форточку пришлось уже мне.
Далее об игре, с отчётом отперсонажнымПеред игрой выпили сидра, а далее я, как не танцующий, мог пить чай и питаться пирогом. Этот неловкий момент, когда думаешь, что только-только начал игру, а потом тебя убивают, смотришь на часы, а там пять вечера. Это к вопросу о том, как я иногда медленно запрягаю - быстрее надо быть, даже когда формат игры располагает к приятным праздным беседам. С другой стороны, персонаж кастинг не читал, для него все присутствующие - почти три десятка человек! - незнакомцы, и со всеми надо познакомиться, чтобы найти нужную фамилию. Раз его никто не помнил - то и он никого не помнил, чтоб без читерства. Нашёл, задумался, как теперь поступить с обретённой информацией, - и сразу же закончился. Об персонажа, которого надеялся потихоньку привлекать в качестве союзника.
Убивать на игре мне уже доводилось, а быть убитым - ещё нет, всё когда-то бывает в первый раз. Все мои прежние смерти были игротехнического происхождения - съели волки, балроги забодали, расстреляли, чумой заболел, сам утоп после удара молнии... то есть более предсказуемыми и эффектными. При этом никакой обиды от неожиданной смерти я не испытал. Люблю, когда на играх есть трупы не только игротехов, и надеюсь, что после гибели семинариста Анатоля слоники побегали. Страшно интересно, что происходило дальше - мог, конечно, выйти игротехом на кухню, но отсутствие хайратника, болеющая Птаха и неприкосновенный запас работы заставили сделать выбор в пользу возвращения домой. Ввиду того, что у меня не было бессонной ночи за работой, а в понедельник встала моя смена из-за простуды коллеги Н., это убийство получилось очень кстати.)
Поскольку раньше я уже играл некоторое количество положительных священнослужителей, мне захотелось сыграть человека, которого, несмотря на всю его набожность, преследует воспалённая жажда возмездия, эдакого немножко Мордаунта. Посмотреть, насколько глубоко можно пасть, когда цель уже почти достигнута. Не сыграл, конечно же, - отчасти по вышеозначенной причине: не успел запрячь, как уже приехали, отчасти потому, что Анатоль довольно близко к сердцу принял гибель Александры и желал сделать хоть что-то для тех, кто смотрел на него с надеждой. И о последнем обстоятельстве я также ничуть не жалею: свой приход Анатоль уже не откроет, но немного пастырской службы обломилось и ему.
Анатоль Лодер. Отчёт отперсонажный, посмертныйНачиналось всё как сказка, которых немало рассказывают в этих сумрачных краях. Жили-были два брата по фамилии Лодер, да поссорились из-за наследства. А тут земля, ещё дедами за службу полученная, ценилась дороже всего. И один другого со свету сжил, а потом и вдова второго брата как будто случайно сгинула на болотах. Сироту душегуб трогать не стал, и того воспитал старый падре Томаш, настоятель единственного в округе католического прихода, да крестил тем именем, которое я ношу и доныне, в день святого Анатолия. Перед смертью старик завещал мне выучиться на богословском факультете в Вильне. Так я и поступил и за пять лет получил степень бакалавра и хорошие рекомендации. Но память о ранних потерях не давала мне покоя. Землёй, что должна была принадлежать по праву моим родителям, владели преступники, попирая тем самым все законы людские и небесные. А я оставался единственным, кто мог о том свидетельствовать.
По дороге в Ригу я решил навестить родные края, вызнать, как дела в поместье, и добиться справедливости, будь то через власть предержащих или же через простых людей. Хотел остановиться на постоялом дворе, но дорога решила иначе. Мой конь попал ногой в выбоину и захромал. Пришлось распрячь его и дойти до ближайших ворот. Это оказалось поместье Цецилии Бенкендорф, и в её хлебосольном доме мне дали приют на всё время, сколько я не смогу продолжить свой путь. В тот вечер у неё собирались гости по случаю визита её племянника из Петербурга. Это было очень кстати, ведь её соседи-помещики наверняка получили приглашения. Поначалу гул разговоров, пестрота дамских туалетов и золото эполет и аксельбантов оглушили меня и ослепили. Я прежде ни разу не бывал на светских сборищах и не знал, как подобает себя вести и что делать. Стоило мне войти в зал, как мне в руки попал стакан вишнёвого сидра, и на меня не представившись обрушился некий тип, видимо доктор, заявивший, что немного смыслит в лошадях и может дать моему коню опиума, если он буйный. Я отказался, но пообещал обратиться к нему, если понадобится помощь.
Объявили о начале танцев и о том, что в соседней гостиной подали чай и бутерброды. Я неспешно нашёл дорогу туда и попросил у горничной краюху хлеба. В гостиной не было никого, кроме молчаливого мужчины с блокнотом и пожилой вдовы Анны Петровны, попенявшей мне на то, что незачем зря гонять прислугу, если можно просто снять с хлеба колбасу и отдать ей. Когда я ответил, что на хлебе всё одно запах остаётся, она изумилась, какой же я веры, если мой Бог за запах карает. Я рассказал, что не кары боюсь, а страдаю слишком хорошим обонянием, рассказал, что родом из этих мест и что после смерти падре Томаша здесь, должно быть, больше нет прихода, - так невольно и разговорились. Она стала мне рассказывать местные истории о призраках - о Чёрном рыцаре да о бароне Шенкенберге, который всё своим потомкам является. Я объяснял, что все духи - от лукавого, а неупокоенные души по земле не бродят, поскольку, ежели не принимает душу ни рай, ни преисподняя, то пребывает она в чистилище. А те, кто верит в древнее проклятие и к кому дух приходит в обличье их предка, чтобы их пугать и совращать с праведного пути, страдают от своего неверия и должны усерднее уповать на помощь Господа, и тогда зло уйдёт. Но Анна Петровна возразила мне русской пословицей: на Бога надейся, а сам не плошай. Наша беседа и других гостей привлекла, и каждый был со своей басенкой, так что я запутался, кто кому кем приходится - рыцарь, барон, а ещё конь, который на болотах пасётся, потому как с полей гоняют его. Чудной народ!
Я всё пытался тему разговора сменить и поспрашивать у этой доброй старушки, которая наверняка всё помнила и всех знала, владеют ли здешними имениями те же семьи, что и прежде. Она поведала, что из рода Шенкенбергов остался в живых один только наследник, и он свои земли продавать собрался, поскольку живёт в Петербурге. Я пожалел, что поместьем, издавна носившим фамилию Шенкенбергов, будут владеть чужие люди. Было в этом что-то неправильное, когда молодые помещики продавали земли и переезжали в города, а городские богатеи-торговцы эти земли скупали и хотели жить как помещики. Но Анну Петровну волновало только, будет ли проклятие Шенкенбергов их наследника и в городе преследовать, или же призраки здесь останутся, новых землевладельцев донимать. Я тогда усомнился, что человек из Петербурга мог испугаться дома с привидениями и потому продавать поместье. К нам присоединился юноша - студент из Дерпта. Анна Петровна на него тут же накинулась, почему тот её племянника не уберёг. Оказалось, двое приятелей вместе приехали с учёбы, а один неделю назад и пропал на болотах. Анна Петровна верила, что Александр жив, и я поддержал, что нужно молиться о его здравии. Она говорила - бывало же, что люди по неделе по болотам плутали, однажды какой-то шорник так заблудился, ел ягоды да кору. А я думал - дело тут нечисто, и, видать, поздно ждать бедолагу домой. Студент обучался изящным искусствам и был в меру романтичен, говорил, что хотел бы жить вечно, но я возражал, что это было бы проклятием - жить под гнетом своих грехов, не имея права достичь райских кущ, и видеть, как уходят родные и друзья. Каин вечно ходит по земле - это ли не наказание?
Подали торт с безе и марципановыми розами - произведение одной из служанок. Людей в гостиной становилось всё больше. Рядом со мной оказалась чета американцев и завела разговор с одной из дам. Их удивляло, что в Российской империи держат в качестве крепостных белых людей: у них в Америке рабами были исключительно чернокожие, арапы, которые в здешнем суровом климате болели и не приживались. Они рассказали, что это очень выносливая раса, специально созданная Богом, чтобы трудиться. Я не вмешивался в разговор - трудиться Господь велел каждому человеку, и ежели задуматься, то российские крепостные жили на родной земле, где жили ещё их отцы и деды, а арапов с их родины увозили, и укрощали будто зверей. Тогда как и язычник может сделаться человеком, если проповедовать ему слово Божие, - но в Америке, видать, о душе рабов никто не заботился. Ещё американцы рассказали, что их министр финансов Гамильтон стрелялся на дуэли, а их первый президент, умирая, завещал всех своих рабов отпустить. Это было поистине христианским завещанием. Некоторые русские цари тоже поступали так со своими крепостными - не зря говорят, что в разных частях света грехи разные, а праведность схожая.
Тут замолкла музыка, в гостиную вошёл высокий генерал и сказал, что ввиду чрезвычайного положения из дома велено никого не выпускать. Все поражённо замолкли, а я спросил, что случилось - война али ураган ожидались? Генерал ответил, что произошло несчастье с Александрой Фогель. Анна Петровна в волнении вскочила и стала восклицать, где её племянница и можно ли её видеть. Генерал сказал, что Александра сейчас там, откуда не возвращаются, и видеть её запрещено. Я перекрестился, а Анна Петровна не поняла его и продолжала умолять, чтобы он объяснил ей, что с племянницей, и пустил её к ней. Все также загалдели, требуя подробностей. Почему человек военный, не раз сталкивавшийся со смертью, боялся сейчас произнести слова о смерти, не понимая, что это жестоко по отношению к старой женщине, которую неизвестность сводила с ума? Но он заявил только, что Александра погибла, и тут воспитанница хозяйки поместья, ходившая в трауре, упала в обморок, опрокинув скамью. Все занялись ею - подали воды и усадили на кушетку. Я был подавлен внезапным известием - не в добрый час я прибыл на родную землю. Бедняжка отравилась - или отравлена? Но кем, ради чего? Если генерал сказал "погибла" - значит, её жизнь прервалась внезапно, без причастия и покаяния. Никто, даже преступники, не заслуживал такой смерти.
Во всеобщей суете я не заметил, куда увели Анну Петровну. Ко мне приблизилась француженка, компаньонка покойной, и попросила прийти к Анне Петровне в малую гостиную. Там с ней сидели несколько женщин, и я сел подле неё. Она спросила, могу ли я молиться за Сашеньку, если она была православная, знаю ли молитвы на русском. Я ответил, что Бог для всех един и услышит на любом языке, и я непременно буду молиться о ней. Анна Петровна плакала горько, просила меня читать Розарий, говорила о том, какая Саша была хорошая и послушная. Я говорил ей не убиваться, потому что Александра ныне среди ангелов и стала представительницей за Анну Петровну перед Господом, говорил, что Богу так было угодно, чтобы Саша пришла к Нему, но чувствовал, что утешения от меня недостаточно, что всех моих знаний не хватит на то, чтобы умалить скорбь одного человека, - как же я буду нести утешение всей пастве? И чувствовал, что это несправедливо - когда умирают во цвете лет, особенно по чужому злому умыслу. Анна Петровна отпустила меня, и я встал, спрашивая, принести ли ей воды или чаю. В дверях я вновь наткнулся на того доктора, и он заявил, что уже дал Анне Петровне успокоительного и более ей пить не надо, чтобы не вышло передозировки, хотя я и в мыслях не имел добавлять ей лекарства. Я рассеянно попросил его позаботиться об Анне Петровне и вышел, а сам подумал, что этот доктор - человек подозрительный.
Я вернулся в гостиную, где только и разговоров было, что о случившемся убийстве. Слуги уже растрепали, что Александру убили арканом для лошадей, которым в этих краях отродясь не пользовались, поскольку диких табунов на болотах не было. Я сделал было обществу деликатное замечание, что они о подлинной трагедии говорят как о детективном фельетоне в журнале, но и дамы, и мужчины явно были увлечены расследованием. Американцы рассказали, что такой аркан называется лассо и используют его в Техасе, диком краю, колонизированном испанцами, где якобы все варвары. Я не без удивления переспросил, отчего же варвары, ведь испанцы - католики, - но мой вопрос остался без ответа. Урядник Рябчиков, которого всё называли, оговариваясь, Урябчиковым, даже показал нам верёвку - орудие преступления. То есть, саму верёвку где угодно можно было бы достать, другое дело - узел на ней завязать правильный. Тут уже я предположил, не принесли ли аркан с какого корабля, хоть до всякого ближайшего порта отсюда неделю ехать, - но на кораблях все верёвки просмоленные. И супруг покойной как раз капитаном был... страшная весть будет ждать его на берегу! Выясняли также, кто последним с Александрой разговаривал. И Шенкенберг, тот самый, что имение продавал, признался, что говорил с ней о каком-то обезглавленном теле. Анна Петровна, которая уже пришла было в себя, напустилась на него за это, но тут же извинилась - и верно, все о том говорили.
Шенкенберг в своё оправдание сказал, что эта история всем известна - когда искали Магду, пропавшую на болотах, а нашли безголовое тело какого-то мужчины, которому уже сто лет в обед. Я усомнился, как тело могло сохраниться - мумифицировалось, что ли? А Анна Петровна стала говорить, что, может, Магда нарочно оставила на болотах туфельку и шаль, чтобы сбежать, - но далеко ли убежишь одной, да без туфельки, да по оживлённому тракту? Шенкенберг ещё что-то говорил о том, что Магда была его кузиной, а их общий дед был такого крутого нраву, что немудрено от него в болота уйти, - а я возьми да и скажи, что он говорит, должно быть, о моей матери. Он изменился в лице, отвечал, что что-то не сходится и что он обо мне ничего не знал, но я сказал ему, как давно я осиротел, и спросил, была ли его кузина тогда вдовой. Шенкенберг пригласил поговорить об этом без посторонних ушей, и мы вышли в зал. Там было безлюдно, и мы сели на кушетке у стены. Мой новообретённый родич предложил мне рассказывать, но я повторил только то, что моя мать жизнь вела уединённую, а когда пропала, меня приютил отец Томаш; я не стал пока говорить о брате её мужа, не выяснив, готов ли Шенкенберг помочь мне в расследовании смерти его кузины. Но он спросил только, не боюсь ли я родового проклятия. Я посчитал, что он говорит в шутку, и отвечал, что тому, кто верует, бояться нечего, - Господь хранит меня, и со мной никогда ничего дурного не происходило. Но он отвечал мне пословицей, которую я уже слышал, - "на Бога надейся, а сам не плошай", - и как будто предупреждал всерьёз. Что если за сказками о призраках настоящие злодеяния стояли?
- А Вы неужели в это верите? Или Вы своими глазами видели что-то необычное?
- Сам не видел, но люди говорят...
- Так мало ли, что люди говорят? Жизнь здесь скучная, вот они и пугают друг друга, да сами пугаются.
- А Вы, значит, католик? - вдруг спросил он так, словно я признался, что ем сырых лягушек. - Ужас какой.
- Отчего же ужас? У Вас какие-то дурные воспоминания связаны с католичеством?
- Какие там воспоминания, - он отмахнулся с нервическим смехом. - Просто Шенкенберги всегда были лютеранами с того самого года, как были написаны тезисы. А тут вдруг католик...
Я почувствовал себя уязвлённым и холодно напомнил, что меня воспитал католический священник. Но Шенкенберг не стал развивать эту тему и попросил только, чтобы я не афишировал наше родство. Я пообещал молчать и на всякий случай, чтобы он не беспокоился, заверил, что не собираюсь претендовать на какое бы то ни было наследство, поскольку следую по духовной стезе. "Это хорошо!" - сказал он с облегчением: похоже, впервые с момента нашего знакомства ему что-то понравилось во мне. Я добавил, что мне было бы интересно найти и других своих родственников, которые наверняка остались в этих местах, и ежели он о ком-нибудь знает... Нет, он остался один. Я не стал расспрашивать, почему. Повисло молчание, и я предложил вернуться в гостиную, пока нас не хватились, - мне казалось невежливым надолго покидать общий круг гостей.
В гостиной всё было по-прежнему, только принесли пирог и говорили, что кто-то отравил кофе, но кроме этого кофе никто отравлен не был, поскольку кто-то узнал яд по запаху. Анна Петровна вспомнила о моём умении узнавать по запаху колбасу, но оно пригодилось бы мне мало, поскольку запаха ядов я не знал. Спросив у Шенкенберга, кому же он продавал поместье, я познакомился с ещё одной здешней помещицей - Ниной Андреевной Острович. Отрадно было, что земля переходила всё же не в чужие руки, а к людям местным и знающим и, похоже, не верящим в суеверия о призраках. Госпожа Острович сообщила мне, что её муж держит пасеку, и я пообещал заехать за мёдом. Раздался крик из коридора - звали доктора; и почему только побежали на него все, кто докторами вовсе не были? Оказалось, горничную фрау Шмидт ударили по голове и зачем-то забрали её передник. Это и вовсе звучало так, будто в поместье завёлся безумец, который на женщин бросается, себя не помня. Слава Богу, горничная жива осталась. Один господин заметил, что тем и заканчивается, когда гости сами на кухню шастают, - но гостей было так много, что слуги совсем сбились с ног, и без колокольчика их было не дозваться, кроме как подойти к кухне.
Юная родственница хозяйки дома, сверяясь с бальной книжкой, составляла списки, кто какой танец танцевал, чтобы понять, у кого на момент гибели Александры было алиби. Я с ней даже не виделся до тех пор, пока урядник не позволил мне помолиться над её телом, - всё время просидел в гостиной, что и подтвердила Анна Петровна. Когда воспитанница хозяйки обратилась ко мне с просьбой освятить их дом, чтобы в нём никакой чертовщины не творилось, я не мог ей отказать - пусть так этим добрым людям станет немного спокойнее; сказал только, что никаких пышных обрядов, как принято у русских, проводить не стану, а только помолюсь. Заодно я решил найти доктора, которого давненько не видел среди гостей. Если он был местным, то наверняка всё знал обо всех смертях и рождениях за последние годы, и мог рассказать, не заметил ли чего в нападениях на Александру и фрау Шмидт, что было бы общим с исчезновением Магды или иными преступлениями; я надеялся, что он из той породы людей, которая за мзду или просто так выболтает чужие секреты и, может, даже продаст своего опиума, хотя я пока не знал, как применять оный. Едва я встал и собрался покинуть гостиную, как мне преградил дорогу усатый тип, на вид путешественник, и спросил, как я попал сюда. Я ответил, что проезжал мимо, но моя лошадь захромала. Ему показалось, что это не может быть случайностью - задержаться именно в тех краях, откуда я родом. Меня позабавили его подозрения, но я пояснил, что всё равно собирался остановиться в гостинице, и уж точно не для того, чтобы убить женщину, которую не знал, поскольку долгие годы жил в другой стране. Тогда он спросил про обезглавленное тело на болотах, и мне стало совсем смешно. Не без сарказма я ответил, что ребёнок лет десяти от роду несомненно мог оторвать голову взрослому мужчине. У этого типа было весьма романное мышление. Когда я говорил ему, что я - сирота, я буквально спиной ощущал страх Шенкенберга перед тем, что я мог выдать наше родство. Удручало, что нераскрытое преступление заставляло людей подозревать друг друга, прикидывать на ближних роль убийцы, в каждом видеть виновного - вероятно, даже в моём вероломно захромавшем в неподходящем месте мерине.
Доктора я, однако, нигде не нашёл и остановился в бальном зале. Музыканты старались зря - после столь грустного происшествия всем было не до танцев, и оркестр лишь мешал разговорам. Тот господин, что осуждал хождения на кухню, рисовал в альбоме портрет одной из дам, а студент из Дерпта показывал воспитаннице хозяйки рисунки в своём планшете. Шенкенберг вновь составил мне компанию у стены - я всё не мог понять, доставляло ли ему удовольствие моё общество (что навряд ли), следил ли он за мной или попросту скучал. Я поинтересовался у него, не знает ли он этого усатого, который подозревал меня в убийстве лишь на том основании, что я прибыл незваным и никто меня не знал; он удивился, почему никто не стал говорить об убийстве с ним, ведь он тоже приехал из Петербурга. Я возразил, что он носил известную фамилию, тогда как я всем был чужим. Шенкенберг посетовал, что надеялся встретить здесь родных, приветливых людей, а на деле всё обернулось совсем иначе. Я огляделся: все гости разошлись по углам поместья и перешёптывались там. Не так я представлял себе балы, но когда я спросил Шенкенберга, насколько такое времяпрепровождение принято, он ответил, что это в порядке вещей. Тем временем усатый куда-то прошёл вместе со здешним генералом - уж не шпион ли? Ещё я спросил у Шенкенберга, раз уж тот подвернулся, что в этой глуши забыли американцы (конечно, не на дам с арканом охотиться, но всё одно необычно), он сказал - сказки собирают и легенды. Не были эти двое похожи на учёных людей - скорее на торговцев, но каких причуд ни бывает. Спросил и о господине с альбомом и его приятеле, на что Шенкенберг рассеянно отвечал, что они, должно быть, приезжие.
Я утомился подыскивать темы для разговора и сослался на то, что в моей чашке закончился чай, чтобы вернуться в гостиную; Шенкенберг вскоре последовал за мной. Расследование убийства, похоже, не продвинулось, - Шенкенберг высказывал сомнения, что здешние стражи порядка вообще кого-нибудь найдут. Я неизменно говорил, что даже если злоумышленник ускользнёт, то всё равно ему придётся ответить и перед Богом, и перед людьми. Тут рядом оказался тот господин с альбомом. Выглядел он франтом, так что я всё гадал, местный ли он или проездом из какой-нибудь столицы. Я спросил, отчего его фрау Шмидт называет "херр" - не немец ли он? Мне ответили, что она всех так называет, а собеседник мой сказал, что у него поместье по соседству. И на мой вопрос о его фамилии представился: Антон Лодер. Тут бы мне и ответить, мол, - Анатоль Лодер, очень приятно, - но не достало духу. У меня от волнения даже конфета выпала из пальцев. Более я ни о чём его не спрашивал и к разговорам не прислушивался, а задумался, с чем идти к уряднику или к губернатору, чтобы не отмахнулись, не сказали, что дела поважнее есть, нежели давно минувшие распри. Не сказать ли, будто этот Лодер мог быть к убийству причастен? Я помнил, как он во время танцев в библиотеке сидел один, как сыч, и велел слугам кофе ему туда подавать, - не иначе, какие-нибудь документы искал, чтобы семейство своё обелить. Александра могла случайно туда зайти... Но клевета - низость и грех, и подлинный убийца скроется, если осудят невиновного. Значит - сказать как есть, а там уж пусть нас рассудит власть, но ежели не рассудит... Так я размышлял и в то же время американцу, который и впрямь назвался собирателем фольклора, сказку рассказывал, которую моя мать особенно любила, - про кикимору. Нет у нечисти души, потому больше всего она хочет обрести бессмертную душу, как у человеков, снискать вечную жизнь. А чтобы душа появилась - надобно, чтобы нечисть эту человек полюбил. И вот одна кикимора приняла облик красивой девушки и сошлась с рыбаком, и взял он её в дом. Но как та сказка заканчивалась, никак я не мог вспомнить. Должно быть, умерли все.
Вдруг Анна Петровна почувствовала себя дурно, сказала, что в зале душно и ей хотелось бы подышать воздухом. Шенкенберг вызвался её проводить - точнее, вызвались мы оба, но он первым поднялся и подал ей руку, так что я мог бы и остаться; однако странное чувство, будто я должен приглядеть за Анной Петровной, заставило меня пойти с ними. Я вовсе не думал о том, что Шенкенберг мог представлять для неё угрозу и что её нельзя оставлять с ним наедине, - я не то чтобы доверял ему полностью, однако ни разу не подозревал в нём человека, способного на насилие. Так я объяснил для себя это внезапное чувство тем, что мне сложно было усидеть на месте от волнения и требовалось пройтись, проветриться и освежиться, привести в порядок мысли в тишине. Мы вышли на просторный балкон, заставленный, по обыкновению старых домов, всяким хламом, который жалели выбросить; единственный стул там был сломан, а скамья, на которую мы, сняв с оной коробки, хотели усадить Анну Петровну, была покрыта толстым слоем пыли. Шенкенберг попенял, куда только смотрит дворецкий. Почему-то речь вновь зашла о пропавшей на болотах Магде - может, потому, что только что за стенами усадьбы волки выли, да близко так. Оголодали, видать, - и как теперь из поместья выезжать, что если нападут по дороге? А Шенкенберг стал говорить, что раз Магда с его дядюшкой поссорилась, то и удивляться нечего, что сгинула, - а ведь мог бы и что похуже сделать. Я отошёл к окну, чтобы не выдать своих чувств. Почему он о дяде говорил? Если Магда ему кузина, то Лодер ему не дядя, - впрочем, всякое быть могло, поди разберись. Я видел, что не я один, но и Анна Петровна была смущена тем, что Шенкенберг так запросто об этом говорил. Я спросил, числились ли за этим дядюшкой некие злодеяния, чтобы можно было о нём так судить, - он не ответил, сослался лишь на его характер.
Помолчали. Анна Петровна предложила вернуться и по дороге в гостиную обогнала нас, а я задержался, чтобы издалека указать Шенкенбергу на Антона Лодера и спросить, не приходится ли тот, стало быть, его дядюшке сыном. Я должен был убедиться, что мы с Шенкенбергом имели в виду одного и того же человека, виновного в гибели Магды, и что Антон Лодер владел поместьем как потомок и наследник братоубийцы. Шенкенберг переспросил, кого именно я заметил, выглянул в бальный зал, чтобы получше его рассмотреть, и, вернувшись в глубину полутёмной малой гостиной, где в тот момент были мы одни, сказал что-то негромко. Его слова не задержались в моей памяти, поскольку, когда я подошёл к нему поближе и обернулся на приоткрытую дверь в зал, под моим подбородком мелькнул клинок кинжала, перерезая горло, как телёнку. Я рухнул в темноту, разом потеряв в ней и себя, и мир вокруг, захлёбываясь кровью, хлынувшей и из раны, и изо рта; как завизжала хозяйка дома, обнаружив на своём ковре лужу крови и лужу пролитого чая вокруг ещё живого тела, как доктор зажимал пальцами края раны, пока не перестал слышать под ними пульсацию жизни и ещё некоторое время после, - я уже не видел, а, скорее, чувствовал откуда-то со стороны, уходя всё дальше и дальше - домой...
Спасибо мастеру Вере - всё ещё очень плохо умею в детективы, но очень люблю. Такая зона комфорта, такая магия полигона со складывающейся мозаикой совпадений, недосказанностей и рифм, такие красивые и харАктерные все.
Спасибо игрокам - всех не перечислю, лучше лично под отчёты дойду. Арти - за душераздирающе настоящую Анну Петровну, Терри - за доктора, чей энтузиазм Анатоля немножко пугал, и, конечно, Саломее - за моего родича и моего убийцу. Теперь отчаянно хочется узнать - за что? Чтобы остаться единственным Шенкенбергом во имя исполнения проклятия? Из солидарности с Лодером? Или потому что Анатоль слишком совал нос во всё?.. Диасси - опять мы не поиграли конфликт, потому что я проспал все полимеры
Спасибо слугам - вы героические герои! Мэсс и Йори, которые ещё и додавать колорита успевали, - совсем круты, остальные круты не менее!
Потом я доедал работу, а Птаха играла в третий МЭ. Надо бы тоже поиграть, а то я знаю МЭ очень поверхностно и только первый...