.hatred

[marcuscain]

В субботу я снова бегал - покупал не пригодившиеся печеньки для игроков и пёр из Ашана две баклаги, а также чистил крысоклетки и прибирался, пока Птаха допиливала аусвайсы. Вечером мне позвонила Рысь с бодрящей новостью - в Эквалайсе накрылся-таки унитаз. Далее все напряжённо следили за развитием событий, пока не случилось неизбежное: приехали мастера, унитаз увезли, а нам осталось ведро. Гостеприимный Барраяр получился вполне аутентичен - и спасибо всем игрокам, согласившимся превозмогать вместе с нами.
Я же поехал встречать Гэлли и Юхи с Сапсана. Привёл нас пообедать в KFC, наелся картошки, разделил с Юхи пива и возглавил долгий путь в Строгино. Автобус решил, что объявлять остановки выше его достоинства, так что после пустыря на каждой остановке я высовывался оглядеться, поскольку они похожи. Но добрались без помех, и я осел в пожизнёвой комнате встречать игроков. Тас нарисовала на мне возраст, который я всё время забываю (37-38 было доктору), напоследок я разложил целятню, и мы стартовали.
У этой игры - и моего персонажа по имени Кир Рокканер - долгая история.

Подробнее?

Когда-то Птаха собиралась ставить игру про оккупированную провинцию, но играть в простых обывателей никто не захотел. Тогда появилась квента ещё молодого и патриотично настроенного доктора. Позже игру по оккупации начали делать ТМП и Ранвен, я написал квенту уже того доктора, которого все видели на Ненависти - достаточно неприкрыто-эгоистично нацеленного на выживание, - и Птаха отчасти подхватила упавшее знамя этой идеи. А потом я сыграл Кира дважды - на прогонах Чудовищ (тут отчёт со второго). Мне уже нечего сказать этим персонажем, тем паче что его обвм проходит за пределами игровых событий, - но в сюжете об оккупации его не может не быть до тех пор, пока в этом сюжете есть Доно. Извиняюсь перед всеми, кому недодал и кого Кир уже достал. К тому же в моём восприятии у персонажа может быть только одна судьба - хотя и прочие вариации привносят немало ценного.

Отчёт сумбурный отперсонажный. Осторожно - местами матерно.

Александр, руководитель нашей ячейки в катакомбах, где я безвылазно работал уже года полтора, снова где-то задерживался. Мы ждали гостей, о близком Зимнепразднике никто и не вспоминал. Первым прибыл грек, который оглядывался у нас, как на экскурсии в музее, спрашивал, не найдётся ли выпивки, и сулил нам лояльность и греческой диаспоры, и вообще кого угодно, и медикаменты из аптек своего графства, и разве что не звезду с неба. Человек, готовый договориться со всеми, вызывал некоторые подозрения - люди не идут за теми, кому нечего им предложить. Чуть позже появился полевой отряд Андрея. Вскоре они с Костой уже обменивались привычными бордельными шуточками и крепко обнимали друг друга. Рядом с Дени появилась взрослая женщина, говорившая с ним вполголоса. Коста полюбопытствовал у него, кто это, и Дени что-то шепнул ему на ухо. "Везёт тебе", - отозвался Коста; должно быть, дама была старшей родственницей Дени или даже матерью. Остальные также знакомились и переговаривались вполголоса.
Командир отряда Форкотов - его стало заметно сразу - спрашивал, кто у нас главный в отсутствие Александра, но после Александра все у нас были примерно равны, и я предлагал рассказать новости сразу, а Александру повторить их потом, - хотя некоторое время я ещё сомневался, стоит ли доверять пришлому греку и говорить при нём, пока он окончательно не смешался с прочими сопротивленцами. Также командир спрашивал, кто из наших может быть проводником - город знали многие, но не всем можно было в городе появляться. Наконец, к нему подошёл Мартин Форвилсон на правах фора. С отрядом был ещё один тип, который держался особняком, - в мундире с красной лентой на рукаве. Даже если его положение позволяло ему это - его комментарии о том, что мы ничего не делаем, в отсутствие Александра, раздражали. Устав ждать, он заявил, что пойдёт один. Никто его не задерживал. Видимо, из молодых и горячих форов, которые погибают первыми.
Каким-то чудом до нас добрался и упал на пороге парень в окровавленной рубахе. Не мальчишка, конечно, - но такой исхудавший и измученный, что выглядел не старше Доно. Я сразу перенёс его в свой закуток-лазарет, где мы с Доно и жили. Запястья у нового гостя были кое-как обмотаны тряпицей, пропитавшейся кровью. Я собрал подле него все свечи, что освещали комнату, - из его ладони торчал гвоздь. Я вколол парню драгоценного обезболивающего - в противном случае очередной порции боли он бы не выдержал - и осторожно вытащил гвоздь наружу. Пока медсестра Кристель помогала мне бинтовать его руки, я обработал множество кровавых ссадин на его теле и перетянул сломанные рёбра. Парень держался молодцом - и тоже спешил поговорить с Александром, который всё не возвращался. Я помог ему перебраться в общее помещение, дал еды и воды, устроил на лежанке. Один из членов отряда узнал его и обнял, так что я боялся, что он сомнёт тому уцелевшие рёбра. Со слов раненого я понял, что он бежал из плена и что к нам в катакомбы идут цеты.
Вернулся Александр и организовал посты, чтобы цеты не застали нас врасплох. Как назло, Доно в очередной раз носило неизвестно где - то есть, конечно, Этьена, я не должен был называть его иначе даже мысленно, когда мы не были наедине, а в тот день наедине мы не оставались вовсе. В последнее время он часто уходил куда-то вглубь катакомб и пропадал подолгу - должно быть, сильно уставал от постоянного присутствия людей рядом. Но что б его - как сейчас это было не вовремя! Я вздохнул с облегчением, когда он появился - и Влад Форхалас с ним. Что я говорил о молодых и горячих форах? Влад редко появлялся в катакомбах и давался в руки врачей, только если дела его были совсем плохи. На этот раз по его рубашке расплывались кровавые пятна. Он сделал несколько неверных шагов, стараясь выглядеть бодро, и осел на пол прямо посреди общего зала, так что я не стал тащить его к себе, а принёс всё необходимое к нему.
Между его рёбер торчала острая деревяшка размером едва ли не с ладонь - к счастью, застряла и не достала глубже. Выдернув эту занозу и обработав рану, я взялся за его руку, вспоротую по предплечью так ровно, словно ножом раскроили по линейке. Принялся зашивать. Орать разрешил и даже поощрял, дёргаться - нет. Форкотов же потребовал заткнуться и тем самым лишился ещё одного пункта моего доверия. В последнюю очередь Влад протянул мне ладони - в свете свечи замерцали глубоко засевшие осколки стекла. Из какой посудной лавки его принесло? Сказал - это всё дядя. То есть Александр Форхалас, наш командир. А я в чужие семейные разборки не лез, тем паче форские. Стёкла пришлось вынимать пинцетом, по одному, аккуратно - и бережно бинтовать истерзанные ладони; а бинт был плохой, путался и рвался, и скручивающиеся нитки никак не получалось разрезать даже ножом Кристель, который она всегда носила с собой и который вызывал неизменное восхищение всех мужчин, кто видел оный в её руках.
Теперь обоим пациентам нужен был только покой - и не пользоваться руками чересчур активно. Меня будто прокляли в тот день на чужие руки - у одного гвоздь, осколки у другого. А я слишком хорошо помнил ладони Доно, лежащие на одеяле в паутине тонких скоб, - его пальцы, которые ломали и резали только для того, чтобы они больше не могли рисовать. И я слишком хорошо мог представить, как неровно срубцуются раны этих двоих, если им придётся - а им придётся! - схватиться за оружие. А пока у меня было несколько минут на то, чтобы отдохнуть, присесть рядом с Доно. Этьеном. Пообещать ему, что с ранеными всё будет хорошо. Он неожиданно позвал меня пойти в нашу комнату; не лучшее время - я и так быстрой перебежкой вдоль стены ходил в лазарет за забытым там ножом, чтобы был на всякий случай при себе, - но я не мог ему отказать. В катакомбах каждая минута вместе могла стать последней. Мы вошли, он сказал, как устал в подземелье, в вечной темноте. Я обнимал его и говорил, что это не навсегда, что мы выйдем наружу, как только цеты уйдут или нас перебросят в другое место. Ещё он сказал, что пришедшему из плена парню говорили о нём что-то дурное другие барраярцы, но я успокоил его, что один человек здесь ничего не изменит, а всё решает командир. Мы стояли, соприкасаясь лбами, и Доно произнёс, как устал прятаться. Я понимал, что он имел в виду совсем другое, но громко сказал, что рано или поздно прятаться не понадобится, чтобы этого не поняли часовые, стоявшие у самого входа. И предложил вернуться к остальным.
Тем временем в общем зале Кристель безуспешно уговаривала наших пациентов присесть обратно на лежаки. Она всё ещё не привыкла, что только в столичной больнице пациенты послушно лежат, пока не поправятся, а среди партизан и повстанцев люди - как лошади: если кто слёг и встать не может, то пристрелить проще. Дэн, тот, что уже без гвоздя, стоял на ногах упрямо, подпирая худыми лопатками стену, - ну и пусть ногами ходит, у него ноги не ранены, а если бы он на руках ходить начал, тогда бы я и сам ругался. А карту рисовать самому - ну уж нет, пусть с его слов кто другой рисует. Влад тоже ходил среди людей, говорил, что с ним всё в порядке. Вот такой у нас порядок: ходит и разговаривает - значит, бояться нечего. Я приглядывал только, чтобы он руки не нагружал, - не то не посмотрел бы, что он фор, и привязал бы руки к поясу, как детям в период Изоляции привязывали, чтоб не дрочили. Но вдруг Влад привалился к стене, закрыл лицо руками, плечи задрожали. От успокоительного отказался, сказал, что я ничего не понимаю. И я ведь действительно не понимал. Думал - у него проблемы с роднёй, ему больно и плохо, но я видал и тех, кому было похуже. Наверное, после того, как я впервые встретил Доно когда-то, я уже не увижу кого-либо, кто пострадал бы ужасней. Владу следовало выспаться - он был горазд не спать по нескольку суток; Доно вызвался проводить его в нашу комнату, где было тихо. Я позволил ему. И почти не ревновал, когда он задержался с Владом надолго. Он мог найти правильные слова, мог поделиться своими теплом и светом. Он любил людей так, как я никогда не умел.
В убежище говорили о каких-то ловушках и датчиках - особенно много говорил светловолосый парень из отряда, узнавший Дэна, представлявшийся как Джон. Но это звучало слишком нереально в сравнении с тем, что цеты могли быть уже близко - и я поневоле считал про себя, хватит ли у нас людей. В неподходящий час оказалась у нас матушка Дени - будет обузой... Александр послал нескольких человек в разведку - за "языком": без него нам было не узнать ничего важного о передвижении врага. Я сидел у стены, а Александр ходил по нашей тесной пещере из стороны в сторону, мельтешил перед глазами. И каждый, как и он, думал о том, кто из ушедших навстречу неизвестности вернётся - и вернётся ли. Вернулись не все - зато притащили черноволосого цета. Обыскали - я прибрал патроны и фонарь, отбросил под лавку плётку и гребень, - связали и бросили на лежанку. Он был ранен, поэтому сперва подозвали нас с Кристель. Я взглянул на добычу; тратить на него бинты было жаль, при любом раскладе он был не жилец. Но я всё равно остался поблизости на время допроса. Участвовать отказался - я не заплечных дел мастер, но напоминал увлечённым соотечественникам, что если они что отрежут, то пусть прижигают, иначе их пленник истечёт кровью, и следил, чтобы не довели его до шока. Цету исполосовали ножом лицо, перерезали сухожилия на одной ноге и выкололи глаз - хорошо, что Доно не было рядом.
Как только первый сеанс пыток был окончен и пленник сообщил пароль от своего комма, я подошёл, чтобы обработать раны - ни к чему было бы, чтобы цет, назвавшийся гемом Хирато, загнулся от заражения. С куда большим удовольствием я бы его добил - но цет не раскалывался и сам продлевал свои мучения. Когда я с тампоном с антисептиком дошёл до окровавленной глазницы, гем судорожно вцепился в мою руку. Барраярцы встрепенулись, но я разрешил: пускай. Я слишком привык, что так пациентам становится легче. Привык разговаривать с ними, как с людьми - даже если это был цет. Я всё ещё сидел рядом, когда рядом с пленным не осталось никого, кроме Форкотова. До меня доносились звуки их тихого разговора, больше похожего на беседу двух хороших знакомых; гем сказал, что в направляющейся к нам группе "двое умных, четверо идиотов и женщина". Я заметил, что о том, что мы не сможем проверить, гем наверняка соврёт, - но тот сказал ещё о том, что в группе идёт тот полковник, которого когда-то брали в плен и отпустили. Это звучало правдоподобно, но сотрудничество гема Хирато с Форкотовым было подозрительно - как и то, сколь спокойно один из ходивших в разведку, Родион, говорил о тех, кто попал в плен к цетам.
Всё, что мог купить гем за информацию, - это быструю смерть, но даже этого ему не дали. Его сохраняли живым на случай, если цеты пожелают совершить обмен пленными, хотя я сомневался, что они согласятся. Комм гема Хирато оказался бесполезен, атаки ожидали с минуты на минуту. И дождались - без предупреждения от наших дальних постов. Цеты приближались, прикрываясь захваченными людьми - я мог видеть Андрея, слышал голос Косты. Александр спросил нас, хотели бы они, чтобы мы стреляли по ним для того, чтобы убить цетов. Вместо ответа я сказал, что мы не должны позволить цетам войти в убежище. Это значило, что рано или поздно нам, возможно, придётся стрелять по своим, чтобы спасти тех, кто оставался здесь. В соседнем помещении лазарета застряли Доно с Владом и кем-то ещё - и за Доно мне было мучительно страшно; из-за входного проёма той комнаты уже стреляли - и я знал, что если Доно дадут оружие, он будет стрелять вместе со всеми. Я не мог допустить, чтобы цеты приблизились к лазарету, поэтому всё, что я мог делать, - это тоже стрелять.
Цеты поставили на колени Родиона, и он заунывно кричал, чтобы мы прекратили стрельбу и кто-нибудь вышел для переговоров, потому как цеты якобы не хотели нас убивать. Ему кричали в ответ, почему же цеты не торопятся выставлять переговорщика и почему стреляют боевыми зарядами. Голос Родиона так раздражал, что мне отчаянно хотелось его пристрелить; Александр возражал, что это свой, я рычал, что он уже не наш, а цетский, но по Родиону не попадал всё равно, и даже не видел во мраке коридора и бьющем в глаза свете цетских фонарей, куда улетали выстрелы. Чтобы так же слепить цетов, мы собрали все фонари и вращали ими. Наконец, Коста и Андрей сумели вырваться и перебежать к нам. Чем дальше, тем меньше времени у меня оставалось на страх за Доно. Я целился, выжидал, пока из-за угла покажется рука цета, стрелял, перезаряжал, оттаскивал тех, кого зацепило, с линии огня при деятельной помощи наших женщин, вкалывал рядом с ожогами от парализаторов, работающих в боевом режиме, препарат для восстановления сердца и мышц от перегрузки. Некоторые пренебрегали медицинской помощью до тех пор, пока не ложились в предынфарктное состояние, и всё равно норовили куда-то ползти. Коста при этом просил дать ему стимулятор, не зная, что это верный способ самоубийства. Чаще всех под выстрелы лез Форкотов, заявляя, что цетам нужен именно он, и собираясь сдаться в плен. Я его не пускал - если он был наш, то незачем раскидываться командирами, а если спелся с цетами, то тем паче нельзя его к ним пускать, когда он уже всё видел и слышал. Хотелось его попросту оглушить.
В один момент и меня задело боевым по левой руке, и я сделал себе инъекцию сам. Выжидать, пока она подействует в полной мере, было некогда - слишком мало защитников убежища оставалось на ногах, и, едва переведя дух, я вернулся к огневой точке, благо левая не была моей рабочей. Затем к нам перебежал Доно, передал сообщение: нужен врач раненым в лазарете. Первым делом я оказал помощь ему самому, уложил подальше от входа, взял докторскую сумку и приготовился добежать до соседней комнаты, прикрываясь красным крестом как щитом. Но меня не пустили одного - со мной пошёл Коста, заслоняя меня собой. Влад и Дэн уже были в весьма плачевном состоянии, так что я ворвался как нельзя более вовремя. Пока я откачивал их - понадобилось оттаскивать от входа такого же, едва ли не дымящегося от попавших в него зарядов, Александра. На мгновение оказавшись не у дел, я начал собирать в сумку все запасы препаратов, хранившихся в лазарете, которые могли пригодиться, чтобы перебежать назад, но Александр сказал, что в общем помещении начинает проседать и осыпаться потолок, поэтому все переберутся сюда. Под огневым прикрытием всё новые и новые люди вбегали в лазарет - задетые не только вражескими выстрелами, но и падавшими камнями. А Доно среди них всё не было и не было, и моя нервозность возрастала с каждым человеком, появлявшимся без него.
Когда добежал Джон с пленным цетом, я не выдержал - цета вытащили, а своих бросили! Я чуть не пристрелил цета на том же месте. Джон пояснил, что использовал цета в качестве живого щита, и это было разумно, - цет был живучей тварью, и его по-прежнему отказывались убивать. Но нервы у меня сдали, и я заорал, что остальные сдохнут там, если их немедленно не вытащить - ведь они могли быть ранены и неспособны выбраться самостоятельно. Я рвался сходить за ними, но меня не пускали - и это тоже было разумно: если слягу я, не выживет никто. Разумно - но невыносимо знать, что в глазах окружающих ты, только благодаря своим навыкам, ценнее других, и это связывает тебе руки, пока другие гибнут вместо тебя. Горький ком подступил к горлу - им не объяснишь, что если я не спасу Доно, я не сумею себя простить, что нет ничего страшнее неизвестности и бессилия. Когда я в очередной раз пытался протолкаться к выходу, передо мной встал Дени, заглянул в глаза снизу вверх и сказал, что у него там осталась мать. И я поперхнулся этим комом, горечь так и не вырвалась наружу. Сойка, из отряда, взяла меня за плечи и отвела назад. Я вырвался, прокричал, что никуда не уйду, но буду на передовой, чтобы стрелять. Но кто-то должен был отвлечь на себя цетов и дать последним выжившим шанс быть спасёнными из-под обвала.
Вызвался Коста. И пошёл прямо на цетов с двумя ножами - словно медведь. Я так и не увидел, как он упал, и до сих пор не верю, что такой человек, как Коста, может упасть. И не было ни минуты, ни секунды тишины, чтобы хоть осознать первую потерю - Форкотов совершил вылазку в рушащийся зал, и я увидел Доно, увидел мать Дени, которая пряталась за камнем, видимо, испугавшись, так что её не сразу смогли найти. Доно был жив - и это было для меня главным. Главным для того, кого звали Кир - а для Дока Этьен был ещё одним пациентом, и у него не было времени бинтовать ссадины от камней, он успевал только обработать их и провести реанимацию. Сколько раз в своей жизни я чувствовал под своими ладонями его сердце - я давно уже сбился со счёта. Я оттащил Доно подальше от той зоны, куда могли залетать заряды, и уложил между другими пациентами. Первым именем, которое он произнёс, как только пришёл в себя, было "Влад". Я заверил его, что Влад жив и рядом, соврал, что все живы - и продолжил работу. Тех, кого приходилось реанимировать через непрямой массаж сердца, становилось всё больше, стрелять мне было уже некогда.
Мы слышали, как обрушились своды соседнего зала - каменные глыбы с треском и грохотом перебили деревянные балки, стены и пол содрогнулись, и с потолка на нас просыпался дождь каменной пыли. Я поспешно оттащил пострадавших от смежной стены, которая также начала проседать, и из неё один за другим вываливались камни. Некуда было складывать лежачих - разве что друг на друга, кто-то прятался под стол, но это было ненадёжное укрытие. Пришлось изрядно потесниться. Когда я отволакивал Доно к дальней стене, камень ударил меня по плечу, но у меня не возникало и мысли держаться подальше от обвала. Я знал, что буду передвигать свой лазарет столько, сколько понадобится, а если больше не смогу, то просто заслоню Доно собой. Я посадил его рядом с цетом, поставил рядом свою докторскую сумку, обнял Доно ненадолго, и когда я вынужден был отойти, он привалился к связанному Хирато, рядом с которым оказалась Кристель. Тогда она и пустила в ход свой нож - и была похожа на кошку, играющую с мышью. Едва ли у неё хватило бы сил, чтобы ранить его серьёзно, но с Хирато ещё и не вся шкура была снята. Гем слабо стонал, так что его не могли бы услышать соотечественники, - но барраярцам этого и не было нужно. Для них он сейчас олицетворял всех тех, кто стрелял по ним из коридора. Ему порезали руки, чтобы он стрелять больше не мог, - почему снова руки?.. "Кристель, не надо, Вы же врач", - шептал Доно, но Кристель отвечала, что этот цет убил её детей.
Поняв, что остановить цетов боевыми выстрелами невозможно, мы переключили парализаторы в режим паралича, чтобы хотя бы задержать цетов, - но и эта идея провалилась. У них наверняка тоже был кто-то, кто мог оказывать первую помощь. Балки трещали всё громче, и рано или поздно не выдержали бы. Александр спросил, где мы хотим умереть - здесь, под завалами, или там, снаружи, в бою. Пытался поднять всех, кто ещё мог драться, в последнюю атаку. Я был, наверное, самым целым из всех, но меня командир, конечно, не отпустил бы - и я не стал спорить. Я отдал часть патронов, которые у меня оставались, и приберёг несколько для того, чтобы защищать пострадавших. Некоторые пошли с Александром, а некоторые продолжали отстреливаться рядом со мной. Обрушилась стена со входом - больше ничего не отделяло нас от цетов. Ещё некоторое время я стрелял стоя; не за чем - и незачем - было прятаться. Заряд попал мне в ногу, и я припал на одно колено. Но наша маленькая крепость уже пала. Цеты входили, перешагивая через груды камней, и стреляли по всем выжившим в парализующем режиме. Последним, что я видел, прежде чем упасть на механика Милта, были Доно и мать Дени, леди Анна, которые встречали цетов стоя, в ярком свете их фонарей, поддерживая друг друга. Нас разоружили и выволокли в коридор. Один из цетов обыскал меня, забрал нож, связал ремнём и оглушил ударом приклада по голове.
Я пришёл в себя в том же коридоре, лежащим на полу. Там лежали и другие, но я не мог понять, кто из них жив, кто мёртв. Первым, что я различил, когда глаза привыкли к полумраку, была белая рубашка Влада Форхаласа, который разгуливал на свободе наравне с цетами. Ещё не слушавшимися меня губами я бездумно шептал одно слово - "Сука", хотя Влад не смог бы меня услышать. Почему все мы доверяли племяннику командира несмотря на то, что он всегда носил цетскую причёску? Я завозился, попытался сесть, чтобы хоть сдохнуть стоя, но стороживший меня цет снова выстрелил в меня из парализатора. Лёжа без движения, я слышал, как цеты называют фамилии форов. Прозвучала и фамилия Форратьера - странно было бы думать, что среди цетов никто не узнал бы Доно. Цетам был нужен Форбарра - но откуда Форбаррам взяться в этой крысиной норе? Форбарры были в Дендарийских горах и прочих подобных местах. Послышался голос Андрея - он сообщил, что на одну шестую Форбарра. Цеты говорили, что кроме форов им никто больше не нужен, но кому жить, а кому умирать - решала аут-леди. Я очень удивился, когда Влад сказал ей, что я - хороший врач. Он никогда мне не доверял, шарахался от меня больше, чем от Кристель, и вот ему представился удачный случай избавиться от меня, - зачем он меня спасал? Может, его сотрудничество с цетами было лишь видимостью, чтобы дать другим возможность выжить?
Всех, кого оставляли в живых, перетащили в холодный зал. Влад Форхалас назвал тех, кого знал по именам - моего имени он не знал, но им и не интересовались. Когда я сел, прислонившись спиной к стене, для лучшего обзора, цеты не возражали - видимо, в их глазах я не представлял угрозы, и в этом они не ошибались. Когда-то я умел держать лицо перед цетами - и как это ни было противно теперь, я буду держать его снова, столько, сколько понадобится, чтобы выжить самому и не подставить Доно. Потянулись часы ожидания. Цеты настолько боялись нас, даже безоружных и связанных, что оставили в зале вооружённую охрану; прочие заходили время от времени. Я узнал того цета, которого Доно когда-то притащил раненым из леса в наш дом, где мы отсиживались в провинции, - зря я не пристрелил тогда эту гадюку. Хирато тоже был на ногах, хоть и хромал, - его заштопали и перевязали. Как глупо, что он выжил только потому, что барраярцы хотели, чтобы он подольше помучился, и, так и не наигравшись, просто не успели прикончить, - а после этого тварь стала ещё злее. Почему цеты и барраярцы пытками превращают друг друга в чудовищ, а потом удивляются, что не видят по другую сторону баррикад ни одного человеческого лица?.. Хирато пришёл мстить - набросился со своей плетью, которую мы конфисковывали, на Андрея, затем забрал Кристель с собой. Вернулась она с окровавленным лицом. Хирато приходил за ней и во второй раз - она сопротивлялась, Доно вскинулся с места, но добился только того, что его остановили из парализатора.
"Заткнись, Этьен". Доно, прости. Мы ничем не могли остановить цетов - разве что сделать хуже. Или нет?.. Когда Кристель говорила, что не хочет больше жить, Доно попросился поговорить с ней и долго убеждал её вполголоса, пока их не велели растащить по разным углам. Когда цеты решили, что у них слишком много барраярцев и не все из них будут разбирать завалы, и двое охранников стали стрелять в Сойку - Доно вступился за неё, пообещал, что уговорит её работать, и о чём-то шептал над ней, после чего сказал, что я смогу её вылечить. Я уточнил, что смогу только в том случае, если мою аптечку не завалило камнями. Мне выдали нужный препарат, и я со связанными руками сделал Сойке инъекцию - хотя Доно сам мог бы с этим справиться. Я не уставал удивляться тому, сколько тепла Доно мог отдавать другим людям в любой, даже самой отчаянной ситуации, сколько жизней он спасал, не беря оружия в руки. Прочие также не унывали. Андрея пинали бессчётное число раз, чтобы перевернуть на спину и видеть его руки, и самый разговорчивый из наших надсмотрщиков бил его сапогом по зубам - а он продолжал отпускать ехидные комментарии, хотя все мы боялись, что он захлебнётся кровью, пока ему не вырезали язык и он не затих. Я не мог понять, зачем нарываться, ведь не всё ещё было потеряно, а новый язык я ему не пришью. Александр, казалось, порой дремал, но я не смог бы заснуть - скорее от холода, нежели от волнения. Мной овладело тупое безразличие приговорённого.
Леди Анну не связывали - даже цетам было очевидно, что она из мирных гражданских. Но каждый раз, когда Джон огребал за что-то или цеты ему угрожали, она жалобно просила "не портить её мужика". Чужие потёмки, конечно, были мне неизвестны, - и всё же раньше никаких близких отношений между ними заметно не было. Быть может, он тоже был из форов, а она сохраняла его легенду простолюдина. Родион был среди пленников, но на особом положении - также не связанным. Форкотова забрали на допросы - или переговоры? - с самого начала и надолго; когда он заглянул в зал и встал у стены, не связанный, не избитый, а целый и невредимый, мои подозрения на его счёт только укрепились. Но чуть позже в другой занятой цетами комнате вспыхнула короткая перестрелка, после чего Хирато притащили к нам, связали и бросили на лежак. Неужели он пытался защитить Форкотова? Или, напротив, его ярость даже его начальство уже не могло контролировать? Так или иначе, дела у Хирато шли херошо. А потом к нему пришла аут-леди, присела с ним рядом, а когда поднялась - он был уже мёртв. Какая нелепица - спастись от барраярцев, чтобы быть убитым своими же. Не могу сказать, что я ему сочувствовал, но я запоминал всех своих пациентов - запоминал руками, так уж получалось, - и очень не любил их терять.
Цетский полковник передавал своим надсмотрщикам приказ "поговорить" с барраярцами, но тем явно было скучно с нами разговаривать. Им ничего не было нужно от нас, кроме того, чтобы мы лежали тихо и не перешёптывались. Пара моих попыток завязать светскую беседу закончилась тем, что мне отвечали выстрелом из парализатора. А в третий раз двое цетов просто развлекались тем, что стреляли из парализаторов по барраярцам, как по живым мишеням. По мне они промахнулись дважды, прежде чем уложить, хотя я даже не двигался, - кто их учил, если даже Доно стрелял бы лучше? Из всех нас только Доно искренне пытался найти с цетами общий язык. С одним из цетов он некоторое время негромко беседовал о чём-то, и я услышал его стон - должно быть, цет схватил его за волосы, мне не было как следует видно его со своего места, и я незаметно передвинулся немного вперёд. Я сжал зубы - я не должен был выдавать, насколько Доно мне дорог, это бы ему навредило. Но тот цет его больше не трогал. Позже Доно спросил у разговорчивого надсмотрщика, зачем мы им нужны. Тот рассказал, что ему интересно наблюдать за барраярцами, и при помощи захваченных женщин он хочет вырастить ещё парочку барраярских детей в цетских традициях. Что у него таких детей уже целый интернат. Доно ответил, что когда эти дети вырастут, они увидят кровь и поймут, что никакая культура этого не стоит. А мне хотелось спросить, заберёт ли цет этих детей с собой на Цетаганду, чтобы их не истребили другие барраярцы?.. Доно говорил, что восхищается их искусством, но понимает, что цетам здесь не место. Более рискованной позиции для обеих сторон он не смог бы выбрать. Когда я в очередной раз валялся парализованным, всех форов увели. Доно оглянулся на меня, но я мог ответить ему только взглядом.
Я мог надеяться, что форов цеты пощадят - их было выгоднее использовать в качестве заложников. Но я не знал, справится ли Доно без меня, не наделает ли глупостей, - а на свой счёт я всё ещё не питал иллюзий. Полковник велел позволять пленникам переговариваться между собой - но мы были не настолько глупы, чтобы обсуждать что-нибудь важное, и Родион, которого наконец связали, потому что полковник любил единообразие, стал говорить о своей жене, которая могла родить в его отсутствие. Мы ещё немного поскучали, и до нас снизошёл сам полковник. Распорядился всем лечь в шеренгу, спросил, у кого есть навыки ликвидации завалов. Никто не признался. Полковник занялся сортировкой - отправил меня и Александра в коридор. Там перед Александром присел его племянник, они говорили о чём-то негромко - я не прислушивался. Кажется, Александр сказал, что тот ему как сын. А мне нечего было сказать Владу: я понимал, что не могу его осуждать. Я тоже хотел выжить. Быть может, его поставили перед такими условиями, в которых и я поступил бы так же. Слева от меня очутился Форкотов, и к нему приблизился поговорить полковник. В какой-то момент Форкотов ударил его ножом в плечо. Его немедленно парализовали, а полковник оставался спокоен и больше волновался о продырявленном кимоно, нежели о ране; клинок наверняка прошёл вскользь, но я всё равно советовал ему зашить не только кимоно. Затем он вернулся и куда-то увёл Форкотова. Странные взаимоотношения.
Цет, который нас сторожил, заметно нервничал, переминаясь с ноги на ногу, и на первый же мой комментарий, когда обыскивал обездвиженного Форкотова, отправил меня в паралич, после чего оттащил нас в закуток для съестных припасов, где было ещё холодней - но я привалился к тёплому Александру. В том же закутке держали Кристель. Она по-прежнему не хотела жить после всего, что сделал с ней гем Хирато, а у меня не было сил на то, чтобы её отговаривать. К тому же смерть действительно могла оказаться лучше той участи, которую ей уготовили бы цеты. Из нашего угла были слышны отголоски допроса, который вёлся в покинутом нами зале. Родион соглашался с тем, что умеет обращаться с завалами, потому что якобы прятал в катакомбах какой-то клад, но помогать цетам разбирать камни отказывался. Мне хотелось пойти и самому пнуть его за то, что он тем самым гробил нас всех - цеты не станут ждать медленной смерти от голода и жажды в каменном мешке, они будут бросать на завал всё новых барраярцев до тех пор, пока чьи-то неумелые действия не обрушат нам на головы все катакомбы разом и пару наземных зданий в придачу. Александр спрашивал, почему я так хочу выжить, если единственные способы выйти отсюда - это либо вперёд ногами, либо стать лабораторной мышкой. Но даже мышки порой убегают, и я собирался действовать по обстоятельствам и не опускать руки прежде времени. Не сдаваться, покуда Доно мог быть жив.
Цеты зашли за мной и позвали оказать помощь. У Родиона была прострелена нога, Джон просто был плох - мне сказали, что это последствия применения фаст-пенты. Но я ни разу не сталкивался с этим веществом прежде, только краем уха слышал об испытаниях некоей экспериментальной сыворотки, заставляющей говорить правду, и не знал, какую реакцию может вызвать пентотал, что может быть антидотом, а что усугубит побочный эффект. Я ничего не мог сделать для Джона, а значит, не стал и пытаться, чтобы не навредить ещё больше и не сделать нас обоих никчёмным балластом в глазах цетов. Поэтому я занялся Родионом. Я сказал, что мне нужна моя докторская сумка, и чтобы мне развязали руки. Как ни странно, тот цет, которого когда-то выхаживал Доно, без возражений принёс мне сумку и развязал ремень на запястьях. Мне было удивительно, что он доверял мне несмотря на то, что тогда я был резко против его присутствия в моём доме. Я бы ни за что не поверил в то, что цеты могли помнить добро, но, похоже, этот цет не даром ел свой хлеб - и от него была польза. Я перевязал Родиона и заодно спросил, какого чёрта он не хочет вытащить нас отсюда. Вместо ответа он спросил, почему я ползал по катакомбам, раз так хочу жить. Я ограничился объяснением, что именно потому и оказался здесь, что хотел жить - в противном случае свои же, вербовавшие меня, поставили бы меня к стенке.
Связывать заново меня не стали, и, покончив со своими обязанностями, я сам вышел, чтобы не мозолить глаза цетам. Из комнаты, куда увели форов, раздался голос Доно - он выкрикнул имя Андрея. Если он имел в виду не нашего Андрея, а своего давнего расстрелянного цетами любовника, это тоже могло быть результатом сыворотки правды. А эту правду можно было повернуть в любую сторону - и счесть его лояльным, и принять за преступника. Но главное - он был жив. Я подавил желание заглянуть в ту комнату, а в коридоре со мной столкнулся полковник и задал всё тот же вопрос: как я попал в катакомбы.
- О, это долгая история.
- Ну, я понимаю - патриотизм, идейность, за Барраяр...
- Нет, вовсе нет.
- Тогда чем Вы здесь занимались?
- Лечил людей.
- А чем Вы занимались до этого?
- Вы не поверите, но лечил людей. В столичном госпитале.
- А до этого?
- Учился лечить людей...
- То есть, если Вы врач, то Вы обязаны лечить людей?
- Да, именно так.
- Ваша специальность?
- Реаниматолог.
Забавно, что он также не поинтересовался моим именем - и явно не потому, что уже его выяснил. Когда я слышал, что цеты говорят обо мне, они называли меня просто доктором. Если они и могли что-то обо мне узнать, то только от Доно - и, возможно, это что-то свидетельствовало в мою пользу, раз я был до сих пор жив. Когда я вошёл обратно в кладовую, стороживший Александра и Кристель цет немало удивился, увидев меня с развязанными руками. Я успокоил его, что если бы я был склонен к самоубийственным порывам, то давно бы уже их осуществил: в коридоре лежало без присмотра достаточно барраярского оружия. Своих, в свою очередь, я успокоил относительно Родиона и Джона, которых видел живыми. Снова заходил Влад, пытался убедить Александра, что для Барраяра лучше продолжать жить под цетами, чем всем погибнуть в кровавой бане. Александр отвечал, что поколения, выросшие в цетских порядках, уже не смогут называться барраярцами, и Барраяр исчезнет, превратившись в Девятую сатрапию. И каждый из них был по-своему прав, но только с одной стороны. Ещё в молодости я был уверен, что худшее, что могли сделать цеты на Барраяре, - это заронить семена раздора между барраярцами. И вот теперь эти семена давали свои плоды. Для двадцатилетних - как Влад, как Доно прежде - цеты не были настолько же чужими, как для тех, кто вырос на Барраяре без цетов. А значит, барраярец ополчался на барраярца...
После того, как меня развязали, я несколько воспрял духом - я мог самостоятельно перемещаться и смотреть на цетов не снизу вверх, а как на равных (хоть они всё равно были выше ростом). Меня во второй раз позвали к раненому Родиону - теперь, похоже, он был ранен более убедительно и согласился сотрудничать. И прекрасно - а то доступные мне запасы бинтов на этом закончились. Сопровождавший цетов полицай спросил меня, как там Кристель. Должно быть, это был тот самый полицейский, о котором она рассказывала - который частенько наведывался в клинику и пытался за Кристель ухаживать. Почему он не защитил её от Хирато? Не сумел? Побоялся? Не счёл нужным? На этот вопрос могло быть множество ответов, о которых я мог даже не догадываться. А леди Анну пустили к Джону, и она сидела над ним; я самовольно приблизился и поинтересовался, жив ли он. Она ответила, что ему становится лучше и он её узнаёт. Я снова вернулся в коридор; полковник начал организовывать работы над завалом. Приказал своим цетам Родиона беречь, назвав его чьим-то повышением. Чем же тот так насолил оккупантам? Хорошо же он маскировался под простака, если был крупной шишкой, - и я буду восхищён, если окажется, что он и был тем Форбаррой, которого цеты искали. Остальным пленным он сказал, что он - наша амнистия: пообещал, что все выйдут отсюда живыми, наши дела будут разбирать разные ведомства, но работа будет засчитана как сотрудничество. Я спросил, что будет с форами, но он ответил, что ими будет заниматься лаборатория.
Нас развязали под присмотром цетов, мы выстроились в цепочку и передавали из рук в руки обломки камней один за другим. Периодически тот, кто стоял первым и вытаскивал камни из завала, сменялся, чтобы отдохнуть. Работа спорилась, и это было гораздо лучше бездействия, позволяло не думать о том, что делать дальше - увижу ли я Доно снова, если он окажется в лаборатории, или моё сбывшееся желание выжить окажется напрасным и всё, что мне останется, выбравшись на свободу, это умереть, узнав, что его уже не спасти. Позволяло плыть по течению - к свету, который я видел так редко, ведь выходить из катакомб мы с Доно могли только под покровом темноты. За разобранным завалом оказался извилистый лаз-шкуродёр - последняя преграда перед свободой. Мне всё ещё не верилось, что полковник меня отпускал и не станет стрелять нам в спину. Он велел мне идти вперёд, а полицай должен был идти за мной - и, конечно, сдать меня первому же патрулю, который встретится нам на поверхности. Не оглядываясь назад, я преодолел лаз, и лишь пару раз у меня за спиной прошуршали потревоженные мелкие камни.

Постигровое и благодарности

Я могу представить себе продолжение, в котором доктор, оказавшись в полиции, сдаст Форлайтли со всеми потрохами, возглавит клинику вместо него, воспользуется своим положением, чтобы забрать Доно из лабораторий, будет жить с ним вполне открыто, как живут цеты, а потом заберёт его куда-нибудь на Бету... Но этот вариант настолько неприятный и неправдоподобный, что в конце этой истории я предпочту оставить многоточие.
Да, нам немного не хватило игры как таковой - взаимодействия между барраярцами, взаимодействия барраярцев с цетами. Я ожидал допросов и пыток примерно как на Письмах Революции, но у цетов не было потребности в том, чтобы допрашивать всех барраярцев, и численный перевес был слишком велик. На будущее я бы использовал более откровенно движок Ангста - чтобы у каждого барраярца был ценный кусок информации, который из него можно было попытаться выбить и которым он мог бы распоряжаться, и так же у каждого цета. И, конечно, систему боёвки понадобится перепиливать. Я пока не знаю, как сделать так, чтобы патроны и лечилка не были бесконечными, и при этом чтобы обороняющиеся не закончились в первые же полчаса.
Но несмотря на все уже учтённые чисто технические шероховатости, получилась сюжетно очень сильная и атмосферная игра. Игра о том самом, за что Птаха любит Изгой-1 - о том, скольких жертв может стоить даже самая маленькая надежда. Спасибо мастеру за этот мир - самый жестокий и самый человечный, за судьбы этих людей.
Спасибо барраярцам - вы были такими разными и такими настоящими, солдаты и некомбатанты, форы и простые парни, мужчины и женщины. Спасибо цетам за врагов - с которыми мы были в одной лодке. Спасибо нашему единственному пленному, Хирано. У цетов такие красивые глаза. Почему мы до сих пор собираем скальпы?
Но играть медиков - пока с меня хватит. В большинстве случаев у них два сценария - либо им нечего делать, либо происходит конвейер, когда отыгрывать процесс уже невозможно, а можно лишь условно его маркировать. Всем от медика нужно только то, чтобы он был всегда под рукой, так что процент личных завязок обратно пропорционален функциональности. Отрицательный фидбэк также способствует, что поделать.
...Но стоило мне сказать, что большеникагда, - как выяснил, что мы, судя по всему, по осени вывозим эту игру в Питер. С существенными изменениями в форме и содержании - но обойтись без своего персонажа я по-прежнему не смогу. И мне уже не терпится узнать, какой будет эта история с другими персонажами других игроков.

А саундтрек персонажей пополнился ещё одной песней: