ПожизнякВыспавшись в субботу до полудня, я экстренно написал письмо (бывают же зелёные чернила, сказал я, взяв у Птахи зелёный линер, - и в итоге уже на игре писал все документы чьей-то зелёной гелевой ручкой), дошёл до магаза и как латентный итальянец приготовил макароны с тофу, шампиньонами и веганской колбасой. А вечером меня снова накрыло давлением, и в какой-то момент пульсирующей головной боли я забеспокоился было, что не доеду, но, к счастью, до места игры мне было близко. Отлежавшись до десяти, я поехал в Строгино, в "Эквалайс". Не в упрёк мастерам, но "прямо до места" - добиралово весьма условное, когда по пути переходишь два шоссе под разными углами, однако я не заблудился. Был послан за молоком (тщетно), зачипован, и стартовал. "Эквалайс" понравился - много залов и много странных игрушек. Возможно, пластмассовая овчарка, которую я выловил из лужи во дворе, родом была оттуда, но я забыл её в кармане и теперь она моя.
Как человек, не доехавший до обоих сборов и слабо общавшийся по завязкам (Стрикс некогда отвечать на умылы, Алессе удобней вслух, Фио в последний момент сменился на Луни, который мой умыл прочитать не успел), я боялся, что заговор не взлетит. Но он завёлся, и первой же отошедшей ступенью по мне прилетело так, что я, собиравшийся вкусно повеселиться, в итоге не менее вкусно пострадал - что также давно хотелось, хотя и от более реалистичных пыток а-ля правила к Тоске я не отказался бы.
Джованни ди Эрколе был актёром, которому не повезло родиться маркизом, по глупости он чуть не стал заговорщиком, а благодаря таланту (явно трагическому, а не комическому) стал счастливо выжившим и мирным пейзанином. Ачивка распечатана - порыдал в кардинала :3
Отчёт отперсонажныйВаш покорный с детства был влюблён в театр и не интересовался иными занятиями, никак со сценой не сопряжёнными. Не обнаружив в себе таланта к пению, танцам и конструированию костюмов, я, в силу наблюдательности и любопытства, подмечал привычки и манеры взрослых, запоминал их разговоры и затем создавал сценки и пьесы. Взрослея, я узнавал жизнь с иных сторон - бордель и театральное закулисье как источники слухов, сплетен и историй, материала для моих произведений, были мне интересней чопорного света. А затем на гастроли в ливорнский театр прибыла певица из Героны - прекрасная Сивилла... все прежние увлечения померкли - моё сердце с тех пор и навеки принадлежало ей. Через несколько дней знакомства я предложил ей стать моей женой. Пышная свадьба заглушила семейный скандал: все родственники вычернули меня из списка наследников, оставив мне доход с небольшого клочка земли.
Но деньги меня не волновали. Я отдавал их и борделю - позволив себе администратора в лице прославленной куртизанки Марианны, оный превратился в элитный салон, - и театру, оказывая поддержку самым гонимым служительницам и служителям красоты. Я продолжал писать пьесы и сам порой выходил на подмостки в небольших ролях без пения - мне нравилось примерять на себя образы лакеев и крестьян, воинов и нищих, монахов и лесных духов. Также я любил балы-маскарады и уличные карнавалы, устраиваемые нашим герцогом Леопольдом. Я стал одним из приятелей герцога и ничуть не злоупотреблял таким знакомством. Превращая каждый день в праздник, я сам жил словно внутри сказочной оперы, где не существовало никаких условностей для дружбы, а для любви - никаких преград. А в один день эта сказка разрушилась.
Верный слуга принёс мне дурную новость: герцог соблазнил мою супругу. В это сложно было поверить - Леопольд подобными похождениями прежде не хвастал, а Сивилла, принимая комплименты и цветы поклонников, никогда не смотрела на других мужчин. И всё же я должен был вступиться за её честь, иначе грязный слух разнесётся по всему городу. Впрочем, первым делом я... напился - едва ли не впервые в жизни. Некий дворянин заговорил со мной, и я выболтал своё горе - что моя жена изменила мне с моим другом. Возбуждённый алкоголем, я восклицал, что убью мерзавца, и встретил жаркую поддержку моего собеседника, утверждавшего, что зло непременно должно быть наказано и что он поможет мне восстановить справедливость.
Наутро я опомнился, но идти на попятный было уже поздно. Подобно героям моих пьес, я должен был следовать своему долгу до конца и смыть оскорбление кровью. И всё же я ни разу не убивал и боялся, что моя рука дрогнет, - а значит, дуэль была исключена. Мой новый знакомый, Басилио, при встречах всячески укреплял мою решимость, однако также не был солдатом и предложил добыть яд на случай, если покушение не удастся. В довершение всего мне передали записку, автор которой, намекая, что является представителем Британии, обещал нам высокое покровительство и защиту. Я ответил, что готов принять помощь, не называя своего имени, - отказаться от замысла стало ещё сложней. Втроём мы сошлись на том, что очередной маскарад - лучший случай для свершения мести.
Месяцы до маскарада прошли как в тумане. Что если герцог невиновен? Как узнать правду? И что я мог сделать, будучи не политиком, а актёром, чтобы подобраться к Леопольду поближе и наблюдать за ним, в то же время не вызывая подозрений у иностранных гостей? Вот что я придумал: я предложил герцогу представить меня его новым шутом Лоренцо, якобы подшутить над гостями. Он согласился. Теперь и Леопольд должен был думать, что мы с ним просто веселимся, и гости не станут воспринимать меня всерьёз. Пёстрый наряд, чёрная маска, и я - больше не я, в том и прелесть маскарадов. А когда ты - не ты, гораздо проще сыграть свою роль убийцы. Или нет?..
Как новый слуга герцога, я прибыл загодя, чтобы встречать прибывающих в тронном зале. Супруга Леопольда отсутствовала во дворце, при герцоге были лишь его советник и некий гость. Послы, местные дворяне и опальные поляки, которых Леопольд приютил в Ливорно, скрывали свои лица под масками, и только русский граф, адмирал Орлов, чей флот остановился в нашем порту, сразу назвал своё имя. По мнению многих, русские слишком загостились, к тому же на днях учинили переполох - взорвали собственный флагман, якобы в рамках учений. Юная звезда театра, кастрат Антонио, и Марианна тоже были здесь, но были предупреждены и не выдавали нашего знакомства.
Басилио подошёл ко мне почти сразу, как только поприветствовал хозяина, и, чтобы не спутать друг друга в масках, произнёс пароль - "петрушка". Затем, несмотря на мои обязанности, он утащил меня в свободный зал и сходу спросил, достал ли я яд. Помедлив, я отдал ему мешочек с порошком, купленным у аптекаря. Мог ли я ему доверять, или я был нужен ему лишь для того, чтобы заполучить яд и отравить, быть может, кого-то другого?.. Но он напомнил мне о том, что герцог Леопольд после учинённого бесчестья не должен оставаться правителем Ливорно, и что пострадают другие женщины, если его не остановить. Он сжимал мою руку и казался благородным человеком - ведь, если бы он хотел меня выдать, он давно бы это сделал.
Я подтвердил, что исполню задуманное, и вернулся в зал. Герцога я успел упустить из вида, а гостей прибавилось, и они тихо переговаривались вдоль стен. Я же был слишком взволнован, чтобы взять на себя развлечение такого количества незнакомых знатных лиц. Помогло вино: в соседний зал подали напитки и закуски, мужчины постепенно собрались там и завели беседу о русских и водке. Один господин, представленный как английский посол, заявил, что спонсировал бы постройку нового турецкого флота, чтобы только посмотреть, как русский флот снова его утопит. В последней записке я предлагал нашему анонимному покровителю пароль: вопрос про устрицы и ответ про белое вино, но первым спрашивать опасался. Быть может, письмо было перехвачено, либо мой адресат лишь выдавал себя за посла Британии. Собравшиеся так разговорились, что не заметили появления графа Орлова и турецкого посла.
После всех позвали слушать печальную арию Антонио, и начались танцы. Дам отчаянно не хватало, дворяне кружили в вальсе цыганок, пользуясь подаренной масками свободой, и все осаждали прекрасную незнакомку, которая наотрез отказывалась танцевать. Антонио даже вставал перед ней на колени и принял её вызов - спеть арию Далилы, хотя танца от неё так и не добился. Я наблюдал за разворачивающимися драмами из кресла - в коридоре не танцующие господа затеяли разговор о том, чья партия каким голосом исполнялась бы, если бы тот приём был оперой. Я всерьёз задумался, кем я был на этой светской сцене - тенором, как любовник, баритоном, как злоумышленник, прячущий за поясом кинжал, или... просто шутом? Я даже не знал, как близка развязка.
Едва я обратился к кардиналу, скучавшему в соседнем кресле у клетки с птицами, как Басилио вновь вызвал меня, оторвав от беседы. На мой взгляд, он слишком спешил и слишком явно выдавал наше знакомство, - но мне ли было упрекать его в волнении? К тому же он показал мне лист бумаги, обнаруженный им в обеденном зале. На листе было начертано всего несколько слов: "Каждый ответит за свои преступления". У нас появились столь неуклюжие последователи? Или, скорее, некто желал нас подставить? А может, послание было обращено вовсе не к герцогу Леопольду, а, скажем, к графу Орлову? Я надеялся, что Леопольд не успел увидеть этого манифеста, но Басилио всё равно опасался, что отныне герцог станет ещё более осторожен, и утверждал, что действовать нужно быстрее. Я был в замешательстве и только кивал. Вечер только начался - что-то будет, если так рано совершить покушение? Незаметно удалиться не получится. Но и рассчитывать на конец вечера - значило рисковать упустить добычу... Я хотел немедленно сжечь бумагу в камине, но Басилио оставил её при себе. Рассудив, что при нём и так уже был яд и в случае обыска он пропадёт, я не спорил.
Как назло, герцог всё время где-то пропадал и не спешил проводить время в обществе гостей, будто и впрямь подозревал что-то. Я продолжал ждать удобного случая, и ждать пришлось недолго. Танцы закончились, и в опустевшем зале Антонио пел перед Марианной. Я зашёл послушать. Когда он начал петь мою любимую песню о любви и я слушал, закрыв глаза, - это был худший момент для того, чтобы идти на убийство (о том, что я мог погибнуть сам, я почему-то не думал вовсе). Всё казалось таким неважным, кроме любви, - хотелось забыть обо всём и просто быть счастливым, пока в мире существовали музыка и красота. Но опять Басилио отыскал меня. Я упрекнул его в том, что он отрывает меня в такой миг, - но на сей раз его новости были радостными. Он торопливо заявил, что нашёл нам союзника, который всё устроит. Я недоумевал, можем ли мы этому союзнику верить, и Басилио заверил, что да.
По его словам, через полчаса герцог войдёт в свою спальню, поскольку ему обещали, что там его будет ожидать женщина, которую он желал. Спальня была не заперта и не охранялась, а чтобы герцог меня не заметил, Басилио предложил мне нападать в темноте. Я усомнился в том, что мне следовало прятаться там прямо сейчас - за полчаса меня мог обнаружить кто-то другой, но Басилио возразил, что Леопольд может прийти раньше назначенного срока. Я всё ещё колебался - очень уж я не походил на женщину, а Басилио ничего не слушал и только повторял, что когда дело будет сделано, он будет ждать меня в зале, чтобы выпить по бокальчику вина. В коридоре были лишние свидетели - Басилио услал их слушать певца; двое увлечённых игрой шахматиста меня не замечали. Я проскользнул в спальню Леопольда и прикрыл за собой дверь.
Я забился в тёмный угол сбоку от двери, присев на край постели, чтобы жертва не увидела меня сразу, и время для меня остановилось. Полчаса или же меньше растянулись до вечности, пока я прислушивался к шагам снаружи. Я не ожидал, что готовиться к убийству окажется так сложно - меня трясло от мысли, что я заколю Леопольда, как телёнка. Герои пьес совершают такое при душевном порыве, а не измученные ожиданием! Я уже питал безумную надежду на то, что всё обернётся розыгрышем и что все снаружи только и ждут, когда у меня выйдет терпение сидеть в пустой комнате, - однако оставался на месте из голого упрямства, сжимая рукоять кинжала. За то время я придумал, как выиграть время и заодно выяснить, действительно ли Леопольд способен изменить своей жене, - ведь мужской и женский шёпот несложно спутать...
И вот, наконец, дверь открылась, и Леопольд спросил, кто здесь. Слабо надеясь, что он подхватит игру, я прошептал: "Закрой глаза". Видимо, вышло не слишком страстно, поскольку герцог, как я и боялся, зажёг свет и с удивлением уставился на меня. Я вынужден был импровизировать, не отступаясь при этом от своего желания узнать правду, - жуткий страх перед провалом сплетался с жуткой же наглостью, когда я понёс околесицу о некоем желании, в котором не смел признаться и ради коего выдумал глупую шутку с якобы ждущей встречи женщиной. Моё волнение играло роль смущения, пока я играл роль влюблённого, бормоча, что прикинулся шутом, чтобы хоть на день перестать быть аристократом и почувствовать себя простым слугой Леопольда, побыть рядом с ним. К вящему моему изумлению герцог выслушивал меня с сочувствием, прикоснулся к моей ладони и сам спросил, хочу ли я большего. Притворялся или же нет? Замечал ли кинжал, который я прижимал к левому боку под рукавом? Уйти за кулисы этой трагикомедии было невозможно.
Я не хотел, чтобы он прикасался ко мне и обнаружил кинжал, - поэтому заявил, запинаясь и опуская глаза, после всех пассажей о том, как боюсь запятнать светлый образ Леопольда, что не требую ничего, кроме как сделать что-нибудь, что обычно делают слуги: причёску или массаж... Леопольд согласился повернуться ко мне спиной - значило ли это, что он был искренен? Я приобнял его - мерзко вспоминать об этом, хотя, если бы я не играл роль извращенца, а оставался бы тем, за кого он меня принимал, мне ничего не стоило бы обнимать его как друга. Это был тот самый момент, когда можно было нанести смертельный удар - или же спрятать оружие, рассмеяться от облегчения и признаться, что это был шутовской розыгрыш. Ведь если предпочтения герцога были иными, значит, чужие жёны не могли его интересовать - и проливать кровь не придётся! Вот только - как объясниться с другими заговорщиками, не выдавая его тайны?..
Промедление стоило мне слишком дорого. Я только открыл рот, чтобы выдохнуть: "Шутка!" и смиренно вынести всё негодование обманутого друга... как Леопольд приставил нож к моему горлу. Я поднял руки, отбрасывая свой кинжал за край постели и пытаясь извиниться за то, что зашёл слишком далеко, но он уже звал стражу. Первым ворвался его советник и бросился на меня с ножом, но нож герцога отразил лезвие, лишь царапнувшее меня по шее, - он спас мою жизнь, хотя лишь для того, чтобы превратить её в ад: он утверждал, что я хотел убить его. Подоспевшие гвардейцы застали нас с герцогом в весьма двусмысленном положении, сорвали с меня маску, связали руки за спиной, обшарили комнату и нашли кинжал - но я отрицал, что он принадлежит мне. Совершенно сбитым с толку меня провели по дому мимо гостей и бросили в темницу в подвале.
Сквозь зарешёченное окошко я видел, что герцог беседует с Басилио, и во мне затеплилась надежда, что тот вытащит меня. Но до меня донеслись обрывки его слов о том, что я из ревности собирался убить Леопольда... он, должно быть, думал, что я уже во всём признался и поэтому схвачен? Я поспешил возразить, что, конечно, был пьян и наговорил лишнего, но покушения не планировал, а собирался только выяснить правду. Герцог на это ответил, что моя жена сама опоила его и что лишь из уважения ко мне он не дал этой истории огласки. Он обвинял меня в том, что я пошёл на обман вместо того, чтобы довериться ему и поговорить, - однако сам не обращался ко мне прежде, хотя кому, как не мне, было отвечать за свою супругу? Я не верил, что Сивилла решилась бы на такое, - к чему простой актрисе интрижка с великим герцогом? Но говорить об этом значило бы подтвердить мои подозрения в виновности Леопольда - я промолчал, и так шанс оправдаться перед герцогом лично был упущен. Он приказал развязать мне язык и удалился.
Несмотря на то, что я повторял, что всё уже сказал и больше ничего не знаю, палач взялся за дело, а советник герцога задавал вопросы в промежутках между пытками. Обессилев от боли и не раз теряя сознание, я излагал ту версию произошедшего, которая могла спасти мою шкуру: у меня не было намерения совершить убийство, я разыгрывал влюблённого, чтобы испытать герцога, но, конечно, сам не питал к нему никаких постыдных чувств и не мог бы покуситься на его честь. Что значит актёрство, стражники явно не разумели и прерывали меня возгласами "Врёшь, содомит проклятый!" и "Рука у тебя не поднялась бы, зато кое-что другое поднялось!"; советник также мне не верил. Раз Леопольд говорил о попытке убийства, значит, по мнению советника, так оно и было - ведь герцог был всё равно что святой и ни лгать, ни даже ошибаться не мог. Я видел, что советник ослеплён своей привязанностью к Леопольду не меньше, чем я был ослеплён любовью к Сивилле, и готов пойти на всё, лишь бы покарать его обидчиков, - то есть что дела мои плохи. Но я не мог выдать Басилио и говорил, что никакого заговора не было и что некий дворянин поддерживал меня в трудную минуту, но убивать герцога при этом не подстрекал.
Поскольку приказано было не прикончить меня, палач оставил меня в покое. Я попросил позвать священника, но советник передал, что герцог не позволяет. Жалкий, окровавленный, в разорванной одежде, я вжался в угол холодной камеры и наблюдал за ползущим по ней пауком. Я знал, что скорее всего умру, но не мог ни осознать этого, ни понять хоть краешком мысли - надежда поистине умирала последней, хотя моя конспирация сыграла со мной злую шутку: исчезновение вельможи гости ещё могли бы заметить, но некому было вступиться за простого шута.
Когда двери моей камеры вновь отворились, я ожидал увидеть священника или герцога, но это вернулся советник. Он настаивал на том, что я должен выдать того дворянина, с которым беседовал Леопольд, и угрожал в противном случае привести сюда мою жену и заставить меня говорить. Я полагал, что он блефует, представляя, что если гости узнают о схваченной невинной женщине - о, Сивилла умела навести шуму! - то возникнут вопросы. Тем паче что сказать правду о Басилио в её присутствии я всегда успел бы - а Басилио простил бы мне это, видя, что дама находится в отчаянном положении. К тому же, советник не мог гарантировать, что не доберётся до Сивиллы уже после того, как я напишу нужное ему признание. Вскоре я убедился, что этот человек не блефует, а действительно готов совершить страшное. В моей голове даже промелькнула мысль, что Леопольд просто не ведает, что творят его люди, - но затем я отмёл это оправдание: герцог безжалостно отрёкся от меня и сам отдал в руки палачей.
Наконец я согласился записать то, что говорил, надеясь потянуть время и заодно хорошенько затвердить свою полуправду-полуложь, дабы себе не противоречить. Я долго писал о том, как до меня дошли слухи и как я подозревал герцога, о чём сожалею; как дворянин, чьего имени я, поскольку был пьян, не помню, говорил мне о необходимости восстановить справедливость; как я придумал свой план, но никого в оный не посвящал. Этого могло быть достаточно, чтобы предположить, что Басилио желал герцогу зла, - но советник этим не удовлетворился. Я сообразил, что ему нужна не правда - ему нужно заполучить Басилио, и что об этом можно поговорить. Я спросил: если он был так уверен в виновности Басилио, почему бы ему не схватить заговорщика сразу вместо того, чтобы добиваться подписи, вырванной под пытками, которой будет мало веры? Он ответил, что его слово весит меньше, чем моё слово дворянина - значит, он зависел от меня. К тому же он сказал, что Басилио пытался сговориться с ним и сам ему признался, что намеревался убить меня после того, как я убью герцога. В эти слова я мог поверить - благо Басилио сам упоминал о новом "соратнике"...
А раз Басилио меня предал, то я мог отплатить ему той же монетой. Я согласился переписать показания, но напрямую заметил, что писать о том, что собирался убить герцога по чьему-либо наущению, не буду, ибо это подведёт меня под виселицу. Такую уступку советник допустил, и я наскоро написал, что дворянин, с которым я пьянствовал, мог пожелать убить Леопольда моими руками, не зная о том, что проливать кровь герцога я не собирался, - и что я также не был посвящён в его планы. Закончив тем, что признал на бумаге, что оный дворянин мог представлять для герцога опасность, я передал лист советнику со словами, что это доказательство моей верности Леопольду, о котором я якобы переживал, несмотря на все мои лишения. Я приготовился к тому, что теперь уж непременно Басилио окажется в соседней камере, но этого так и не произошло. Совершенно измученный, я начал проваливаться в тяжёлую дрёму в ожидании своей участи.
При следующем своём визите советник передал, что герцог требует назвать три имени. Первые два он огласил сам: Басилио де Виччини и Марианна. Я прохрипел, что первое имя, кажется, принадлежало тому самому дворянину, а Марианна - ни в чём не повинная женщина из салона, и что более я ничего не знаю. Я заметил, что, если рассуждать здраво, то со стороны заговорщиков было бы глупо раскрывать мне свои планы и называть свои имена, коль скоро они, по всей видимости, рассчитывали использовать меня в качестве орудия для убийства герцога и понимали, что меня могут схватить и допрашивать. С этим советник согласился. Тогда я добавил, что если я подтвержу первые два имени и возьму третье с потолка, я лишь займу советника новыми невинными заключёнными, в то время как настоящие заговорщики будут разгуливать на свободе и замышлять убийство герцога. Леопольд был слабым местом советника - на него я и давил. Он даже сказал, что я, похоже, хороший малый и просто попал в переплёт - я разжалобил своего мучителя! Но герцог оставался непреклонен.
Тут вбежали слуги с известием, что английского посла обнаружили мёртвым в его поместье, что значило, что на балу находился самозванец; я напутствовал советника найти преступников, будто мы с ним уже были товарищами по общему делу, и вновь остался наедине с собой и ожиданием приговора. Прижавшись ухом к каменной стене, я мог слышать отзвуки музыки из бального зала, и когда я вспомнил арии Антонио, слёзы наконец потекли из моих глаз по лицу и за ворот рубахи, на котором некогда было жабо. Почему его пение всегда производило такой эффект на моё сердце? Ведь это сердце принадлежало только Сивилле... Но Антонио был единственным из присутствующих на вечере, с кем я хотел бы попрощаться; кому я мог бы сказать, как ангелу, что скоро умру, раз уж священника ко мне не допускали. Также я вспомнил про яд, оставшийся у Басилио, - рискнёт тот применить его или нет? Одна часть меня уже не желала смерти Леопольда, другая - печалилась, что все приготовления к покушению были напрасны; поистине, только в актёрах могут уживаться столь противоречивые чувства! Так я и дождался возвращения советника.
Он сообщил мне о первом решении герцога: моя супруга будет выслана из Ливорно, унаследовать мои деньги и имущество она не сможет, и Леопольд также не позаботится о том, чтобы у неё были средства начать новую жизнь. Я лишь больше ожесточился против неправедного суда герцога, но испытал облегчение от того, что жизни Сивиллы больше ничто не угрожало. Я был уверен, что благодаря своему таланту она не пропадёт. Советник сам предложил мне написать ей письмо. Я склонился над бумагой, на которую капали слёзы, и постарался изложить всё так, чтобы Сивилла не слишком печалилась. Я написал, что нас ждёт долгая разлука - быть может, до гроба, но что я счастлив, покуда люблю её, а любить её и верить ей буду всегда; о своём положении упомянул только, что расплачиваюсь за свою ошибку, из-за которой, связавшись с бесчестными людьми, разом лишился свободы, её общества, и расположения друга. Когда я закончил и передал письмо, на моей душе стало легче, чем после исповеди.
Вдобавок я видел, как купец - его статус выдавали костюм и возраст - спустился в тюрьму поведать советнику, что одна из цыганок искала отплывающий утром корабль - быть может, для того, чтобы заговорщики могли покинуть Ливорно. Купец пообещал ей свой корабль и предлагал наутро схватить беглецов. Я не знал, сулило ли мне это спасение или погибель - только ради Сивиллы я боролся за жизнь и надеялся добиться малейшей связи с внешним миром, где кто-то мог бы встать на мою сторону. Я продолжал требовать привести ко мне если не священника, то Антонио - чтобы он спел мне в исполнение моего последнего желания. Советник был удивлён, но обещал передать герцогу мою просьбу. Я размышлял, как говорить со священником, сопровождавшим кардинала, - а в том, что мой вид тронет сердце Антонио, не сомневался.
Чего я не мог представить вовсе - так это того, что в мою камеру спустится сам кардинал. Он распорядился отозвать стражников, дабы у исповеди не было свидетелей, но связать меня, чтобы его жизни ничто не угрожало. Нас оставили наедине. Пришло время перебороть волнение перед этим могущественным человеком и сыграть новую роль - роль раскаивающегося праведника. Каждый актёр немного верит в то, что играет, - тем паче что я не лгал, а лишь не говорил всей правды о том, что намерения убить герцога у меня всё же были. В конце концов, Богу и так всё было известно, и он рассудит по справедливости, - а люди судят слишком поспешно и не умеют прощать. Ради Сивиллы я готов был пойти на грех.
Я начал загибать пальцы, перечисляя свои прегрешения, но выдержка быстро оставила меня, и договаривал я навзрыд. Я покаялся в том, что подозревал герцога, в том, что напился и выдал себя заговорщикам, тем самым подставив герцога под удар, и в том, что обманывал его - и даже в том, что прикидывался мужеложцем. Я уверял, что не смог бы убить друга, и это тоже не было ложью - ведь я действительно не смог. Кардинал спросил, позволю ли я передать мои слова Леопольду, и я смиренно ответил, что буду очень благодарен за эту попытку - не ради себя, но ради самого герцога, который будет очень тосковать, если узнает о моей невиновности уже после казни. Упомянул я и о том, что если бы моя жизнь была мне дороже правды, я давно бы уже выдал невиновных - и что не был уверен, что не выдам, если кто-то будет угрожать моей жене. Кардинал отпустил мои грехи и благословил меня, а я горячо поблагодарил его и пообещал молиться о нём, о герцоге и о себе.
Взяв с меня обещание не совершать грех самоубийства, кардинал меня покинул. Что я понял тогда, так это то, что я и впрямь был слишком труслив и для того, чтобы убивать Леопольда, и для того, чтобы убивать себя. Да и к чему прощаться с жизнью раньше времени? Вскоре после возвращения стражи меня в очередной раз навестил советник и изложил приговор герцога: пожизненное заключение в этой камере - либо до тех пор, когда Леопольд сменит гнев на милость. Герцог всё же не стал брать грех на душу - и, хоть я был теперь бесконечно далёк от солнечного света и свежего ветра, красоты и музыки, и своей Сивиллы, надежда однажды быть прощённым воспарила вновь. Я решил, что на большее не стоит и рассчитывать, и всё, что мне теперь оставалось, - продолжать просить свидеться с Антонио, дабы передать театру о своей судьбе; но тот либо был слишком занят, либо боялся спускаться в сырое холодное подземелье, - и то верно: это могло бы повредить его голосу.
Но мои удивительные метаморфозы ещё не окончились. Ещё не прошла ночь, как ко мне неожиданно явились доктора, перевязали мои раны, дали мне вина и помогли перебраться в другую камеру, более сухую и тёплую. Советник пояснил, что кардинал пожелал забрать меня с собой. Я был настолько поражён, что почти не сомневался: быть мне постриженным в монахи, - но монастырь в Ватикане казался куда более уютным местом, чем здешний каменный мешок (да и сбежать оттуда было бы куда проще). Однако я недооценил своего спасителя.
Кардинал зашёл вновь меня навестить. Он начал с того, что герцог так и не поверил моим словам, и кто бы из нас ни врал, это останется на его совести; я поспешил вставить, что не виню Леопольда, которому приходится быть осторожным. Затем я спросил про монашество, и кардинал с улыбкой ответил, что я смогу взять с собой свою супругу и, значит, едва ли захочу выбрать монашеский путь. Теперь уж я благодарил его, не веря своему счастью. Он передал условия герцога: не возвращаться в Ливорно и отказаться от всего имущества. Я вполне искренне заметил, что деньги - тлен. Мне ничего более не было нужно, кроме как быть с Сивиллой. Кардинал сказал, что главный мой грех - страсти, и я обещал более не повторять прежних ошибок и всем остатком жизни искупать свою вину. Он был мудр и милосерден, этот кардинал, но откуда ему было знать о страсти к женщине! Он высказал надежду, что я достойно воспитаю своих детей и что найду применение своим талантам во славу церкви. И такое обещание я дал, хотя смутно представлял, какие пьесы понадобятся на церковных землях.
Напоследок кардинал спросил, не желаю ли я передать жене записку, но я ответил, что мы и так скоро увидимся - а она уже знает, что я жив. Я согласился с тем, что поистине Господне чудо привело ко мне кардинала, и на том мы расстались; он обещал, что его люди придут за мной, равно как и более знающий лекарь, как только солдатское оцепление вокруг герцогского замка будет снято. Ждать пришлось недолго - быть может, потому, что я задремал, а может, потому, что ожидать освобождения куда проще, чем смерти; дом Леопольда ещё не полностью опустел, когда слуги кардинала препроводили меня, с нехитрыми моими пожитками, к моей новой - счастливой - жизни.
БлагодарностиСпасибо: Хильде - за замысел (Шеллару за вдохновение, МосОпперетте за первоисточник), мастерам Арену и Луи - за то, что самоотверженно подхватили проект и довели его до логического продолжения. Надеюсь, вы на этом не остановитесь!
Советнику [Хелкарэль] - за то, что не бросил в темнице сырой, а регулярно вспоминал, прессовал и подкармливал инфой, что б я без тебя делал! Наверное, полез бы в окно)
Кардиналу - за очень верибельного кардинала*--* впервые играл исповедь, и мне очень повезло с тем, как это было.
Басилио [Луни] - за подставу) чертовски интересно узнать, как же ты выкрутился, кошачий сын!
Антонио [Стрикс] - за песни, которыми всегда отыгрывается судьба.
И всем игрокам - за красивые, яркие образы, сущим удовольствием было находиться среди вас, жаль только, что недолго. Послы, русские, дворяне, таинственные путешественники, цыганки, духовенство - пёстрое общество под стать мюзиклу, и я очень рад, что к этой атмосфере прикоснулся.
Роль, по сути, получилась игротехнической - покушение не могло не сорваться (на втором часу от начала игры я бы на кулуарку не решился и при более выгодных для персонажа обстоятельствах), и я мог либо сложиться, либо выйти из игры в тюрьму. Можно было ожидать движухи, очных ставок, публичного разбирательства, но со мной взаимодействовали два игрока и игротех, за что им ещё раз спасибо Сие не претензия, ибо не все повороты событий мастера могут учесть, - просто есть иногда польза и от умения играть в своей голове: обвм был отменный. Настолько, что подмывает теперь напрячь Птаху сыграть мне ту самую виртуальную жену :3
А потом был Трактир "Эмилия", но это уже следующая история!
Как человек, не доехавший до обоих сборов и слабо общавшийся по завязкам (Стрикс некогда отвечать на умылы, Алессе удобней вслух, Фио в последний момент сменился на Луни, который мой умыл прочитать не успел), я боялся, что заговор не взлетит. Но он завёлся, и первой же отошедшей ступенью по мне прилетело так, что я, собиравшийся вкусно повеселиться, в итоге не менее вкусно пострадал - что также давно хотелось, хотя и от более реалистичных пыток а-ля правила к Тоске я не отказался бы.
Джованни ди Эрколе был актёром, которому не повезло родиться маркизом, по глупости он чуть не стал заговорщиком, а благодаря таланту (явно трагическому, а не комическому) стал счастливо выжившим и мирным пейзанином. Ачивка распечатана - порыдал в кардинала :3
Отчёт отперсонажныйВаш покорный с детства был влюблён в театр и не интересовался иными занятиями, никак со сценой не сопряжёнными. Не обнаружив в себе таланта к пению, танцам и конструированию костюмов, я, в силу наблюдательности и любопытства, подмечал привычки и манеры взрослых, запоминал их разговоры и затем создавал сценки и пьесы. Взрослея, я узнавал жизнь с иных сторон - бордель и театральное закулисье как источники слухов, сплетен и историй, материала для моих произведений, были мне интересней чопорного света. А затем на гастроли в ливорнский театр прибыла певица из Героны - прекрасная Сивилла... все прежние увлечения померкли - моё сердце с тех пор и навеки принадлежало ей. Через несколько дней знакомства я предложил ей стать моей женой. Пышная свадьба заглушила семейный скандал: все родственники вычернули меня из списка наследников, оставив мне доход с небольшого клочка земли.
Но деньги меня не волновали. Я отдавал их и борделю - позволив себе администратора в лице прославленной куртизанки Марианны, оный превратился в элитный салон, - и театру, оказывая поддержку самым гонимым служительницам и служителям красоты. Я продолжал писать пьесы и сам порой выходил на подмостки в небольших ролях без пения - мне нравилось примерять на себя образы лакеев и крестьян, воинов и нищих, монахов и лесных духов. Также я любил балы-маскарады и уличные карнавалы, устраиваемые нашим герцогом Леопольдом. Я стал одним из приятелей герцога и ничуть не злоупотреблял таким знакомством. Превращая каждый день в праздник, я сам жил словно внутри сказочной оперы, где не существовало никаких условностей для дружбы, а для любви - никаких преград. А в один день эта сказка разрушилась.
Верный слуга принёс мне дурную новость: герцог соблазнил мою супругу. В это сложно было поверить - Леопольд подобными похождениями прежде не хвастал, а Сивилла, принимая комплименты и цветы поклонников, никогда не смотрела на других мужчин. И всё же я должен был вступиться за её честь, иначе грязный слух разнесётся по всему городу. Впрочем, первым делом я... напился - едва ли не впервые в жизни. Некий дворянин заговорил со мной, и я выболтал своё горе - что моя жена изменила мне с моим другом. Возбуждённый алкоголем, я восклицал, что убью мерзавца, и встретил жаркую поддержку моего собеседника, утверждавшего, что зло непременно должно быть наказано и что он поможет мне восстановить справедливость.
Наутро я опомнился, но идти на попятный было уже поздно. Подобно героям моих пьес, я должен был следовать своему долгу до конца и смыть оскорбление кровью. И всё же я ни разу не убивал и боялся, что моя рука дрогнет, - а значит, дуэль была исключена. Мой новый знакомый, Басилио, при встречах всячески укреплял мою решимость, однако также не был солдатом и предложил добыть яд на случай, если покушение не удастся. В довершение всего мне передали записку, автор которой, намекая, что является представителем Британии, обещал нам высокое покровительство и защиту. Я ответил, что готов принять помощь, не называя своего имени, - отказаться от замысла стало ещё сложней. Втроём мы сошлись на том, что очередной маскарад - лучший случай для свершения мести.
Месяцы до маскарада прошли как в тумане. Что если герцог невиновен? Как узнать правду? И что я мог сделать, будучи не политиком, а актёром, чтобы подобраться к Леопольду поближе и наблюдать за ним, в то же время не вызывая подозрений у иностранных гостей? Вот что я придумал: я предложил герцогу представить меня его новым шутом Лоренцо, якобы подшутить над гостями. Он согласился. Теперь и Леопольд должен был думать, что мы с ним просто веселимся, и гости не станут воспринимать меня всерьёз. Пёстрый наряд, чёрная маска, и я - больше не я, в том и прелесть маскарадов. А когда ты - не ты, гораздо проще сыграть свою роль убийцы. Или нет?..
Как новый слуга герцога, я прибыл загодя, чтобы встречать прибывающих в тронном зале. Супруга Леопольда отсутствовала во дворце, при герцоге были лишь его советник и некий гость. Послы, местные дворяне и опальные поляки, которых Леопольд приютил в Ливорно, скрывали свои лица под масками, и только русский граф, адмирал Орлов, чей флот остановился в нашем порту, сразу назвал своё имя. По мнению многих, русские слишком загостились, к тому же на днях учинили переполох - взорвали собственный флагман, якобы в рамках учений. Юная звезда театра, кастрат Антонио, и Марианна тоже были здесь, но были предупреждены и не выдавали нашего знакомства.
Басилио подошёл ко мне почти сразу, как только поприветствовал хозяина, и, чтобы не спутать друг друга в масках, произнёс пароль - "петрушка". Затем, несмотря на мои обязанности, он утащил меня в свободный зал и сходу спросил, достал ли я яд. Помедлив, я отдал ему мешочек с порошком, купленным у аптекаря. Мог ли я ему доверять, или я был нужен ему лишь для того, чтобы заполучить яд и отравить, быть может, кого-то другого?.. Но он напомнил мне о том, что герцог Леопольд после учинённого бесчестья не должен оставаться правителем Ливорно, и что пострадают другие женщины, если его не остановить. Он сжимал мою руку и казался благородным человеком - ведь, если бы он хотел меня выдать, он давно бы это сделал.
Я подтвердил, что исполню задуманное, и вернулся в зал. Герцога я успел упустить из вида, а гостей прибавилось, и они тихо переговаривались вдоль стен. Я же был слишком взволнован, чтобы взять на себя развлечение такого количества незнакомых знатных лиц. Помогло вино: в соседний зал подали напитки и закуски, мужчины постепенно собрались там и завели беседу о русских и водке. Один господин, представленный как английский посол, заявил, что спонсировал бы постройку нового турецкого флота, чтобы только посмотреть, как русский флот снова его утопит. В последней записке я предлагал нашему анонимному покровителю пароль: вопрос про устрицы и ответ про белое вино, но первым спрашивать опасался. Быть может, письмо было перехвачено, либо мой адресат лишь выдавал себя за посла Британии. Собравшиеся так разговорились, что не заметили появления графа Орлова и турецкого посла.
После всех позвали слушать печальную арию Антонио, и начались танцы. Дам отчаянно не хватало, дворяне кружили в вальсе цыганок, пользуясь подаренной масками свободой, и все осаждали прекрасную незнакомку, которая наотрез отказывалась танцевать. Антонио даже вставал перед ней на колени и принял её вызов - спеть арию Далилы, хотя танца от неё так и не добился. Я наблюдал за разворачивающимися драмами из кресла - в коридоре не танцующие господа затеяли разговор о том, чья партия каким голосом исполнялась бы, если бы тот приём был оперой. Я всерьёз задумался, кем я был на этой светской сцене - тенором, как любовник, баритоном, как злоумышленник, прячущий за поясом кинжал, или... просто шутом? Я даже не знал, как близка развязка.
Едва я обратился к кардиналу, скучавшему в соседнем кресле у клетки с птицами, как Басилио вновь вызвал меня, оторвав от беседы. На мой взгляд, он слишком спешил и слишком явно выдавал наше знакомство, - но мне ли было упрекать его в волнении? К тому же он показал мне лист бумаги, обнаруженный им в обеденном зале. На листе было начертано всего несколько слов: "Каждый ответит за свои преступления". У нас появились столь неуклюжие последователи? Или, скорее, некто желал нас подставить? А может, послание было обращено вовсе не к герцогу Леопольду, а, скажем, к графу Орлову? Я надеялся, что Леопольд не успел увидеть этого манифеста, но Басилио всё равно опасался, что отныне герцог станет ещё более осторожен, и утверждал, что действовать нужно быстрее. Я был в замешательстве и только кивал. Вечер только начался - что-то будет, если так рано совершить покушение? Незаметно удалиться не получится. Но и рассчитывать на конец вечера - значило рисковать упустить добычу... Я хотел немедленно сжечь бумагу в камине, но Басилио оставил её при себе. Рассудив, что при нём и так уже был яд и в случае обыска он пропадёт, я не спорил.
Как назло, герцог всё время где-то пропадал и не спешил проводить время в обществе гостей, будто и впрямь подозревал что-то. Я продолжал ждать удобного случая, и ждать пришлось недолго. Танцы закончились, и в опустевшем зале Антонио пел перед Марианной. Я зашёл послушать. Когда он начал петь мою любимую песню о любви и я слушал, закрыв глаза, - это был худший момент для того, чтобы идти на убийство (о том, что я мог погибнуть сам, я почему-то не думал вовсе). Всё казалось таким неважным, кроме любви, - хотелось забыть обо всём и просто быть счастливым, пока в мире существовали музыка и красота. Но опять Басилио отыскал меня. Я упрекнул его в том, что он отрывает меня в такой миг, - но на сей раз его новости были радостными. Он торопливо заявил, что нашёл нам союзника, который всё устроит. Я недоумевал, можем ли мы этому союзнику верить, и Басилио заверил, что да.
По его словам, через полчаса герцог войдёт в свою спальню, поскольку ему обещали, что там его будет ожидать женщина, которую он желал. Спальня была не заперта и не охранялась, а чтобы герцог меня не заметил, Басилио предложил мне нападать в темноте. Я усомнился в том, что мне следовало прятаться там прямо сейчас - за полчаса меня мог обнаружить кто-то другой, но Басилио возразил, что Леопольд может прийти раньше назначенного срока. Я всё ещё колебался - очень уж я не походил на женщину, а Басилио ничего не слушал и только повторял, что когда дело будет сделано, он будет ждать меня в зале, чтобы выпить по бокальчику вина. В коридоре были лишние свидетели - Басилио услал их слушать певца; двое увлечённых игрой шахматиста меня не замечали. Я проскользнул в спальню Леопольда и прикрыл за собой дверь.
Я забился в тёмный угол сбоку от двери, присев на край постели, чтобы жертва не увидела меня сразу, и время для меня остановилось. Полчаса или же меньше растянулись до вечности, пока я прислушивался к шагам снаружи. Я не ожидал, что готовиться к убийству окажется так сложно - меня трясло от мысли, что я заколю Леопольда, как телёнка. Герои пьес совершают такое при душевном порыве, а не измученные ожиданием! Я уже питал безумную надежду на то, что всё обернётся розыгрышем и что все снаружи только и ждут, когда у меня выйдет терпение сидеть в пустой комнате, - однако оставался на месте из голого упрямства, сжимая рукоять кинжала. За то время я придумал, как выиграть время и заодно выяснить, действительно ли Леопольд способен изменить своей жене, - ведь мужской и женский шёпот несложно спутать...
И вот, наконец, дверь открылась, и Леопольд спросил, кто здесь. Слабо надеясь, что он подхватит игру, я прошептал: "Закрой глаза". Видимо, вышло не слишком страстно, поскольку герцог, как я и боялся, зажёг свет и с удивлением уставился на меня. Я вынужден был импровизировать, не отступаясь при этом от своего желания узнать правду, - жуткий страх перед провалом сплетался с жуткой же наглостью, когда я понёс околесицу о некоем желании, в котором не смел признаться и ради коего выдумал глупую шутку с якобы ждущей встречи женщиной. Моё волнение играло роль смущения, пока я играл роль влюблённого, бормоча, что прикинулся шутом, чтобы хоть на день перестать быть аристократом и почувствовать себя простым слугой Леопольда, побыть рядом с ним. К вящему моему изумлению герцог выслушивал меня с сочувствием, прикоснулся к моей ладони и сам спросил, хочу ли я большего. Притворялся или же нет? Замечал ли кинжал, который я прижимал к левому боку под рукавом? Уйти за кулисы этой трагикомедии было невозможно.
Я не хотел, чтобы он прикасался ко мне и обнаружил кинжал, - поэтому заявил, запинаясь и опуская глаза, после всех пассажей о том, как боюсь запятнать светлый образ Леопольда, что не требую ничего, кроме как сделать что-нибудь, что обычно делают слуги: причёску или массаж... Леопольд согласился повернуться ко мне спиной - значило ли это, что он был искренен? Я приобнял его - мерзко вспоминать об этом, хотя, если бы я не играл роль извращенца, а оставался бы тем, за кого он меня принимал, мне ничего не стоило бы обнимать его как друга. Это был тот самый момент, когда можно было нанести смертельный удар - или же спрятать оружие, рассмеяться от облегчения и признаться, что это был шутовской розыгрыш. Ведь если предпочтения герцога были иными, значит, чужие жёны не могли его интересовать - и проливать кровь не придётся! Вот только - как объясниться с другими заговорщиками, не выдавая его тайны?..
Промедление стоило мне слишком дорого. Я только открыл рот, чтобы выдохнуть: "Шутка!" и смиренно вынести всё негодование обманутого друга... как Леопольд приставил нож к моему горлу. Я поднял руки, отбрасывая свой кинжал за край постели и пытаясь извиниться за то, что зашёл слишком далеко, но он уже звал стражу. Первым ворвался его советник и бросился на меня с ножом, но нож герцога отразил лезвие, лишь царапнувшее меня по шее, - он спас мою жизнь, хотя лишь для того, чтобы превратить её в ад: он утверждал, что я хотел убить его. Подоспевшие гвардейцы застали нас с герцогом в весьма двусмысленном положении, сорвали с меня маску, связали руки за спиной, обшарили комнату и нашли кинжал - но я отрицал, что он принадлежит мне. Совершенно сбитым с толку меня провели по дому мимо гостей и бросили в темницу в подвале.
Сквозь зарешёченное окошко я видел, что герцог беседует с Басилио, и во мне затеплилась надежда, что тот вытащит меня. Но до меня донеслись обрывки его слов о том, что я из ревности собирался убить Леопольда... он, должно быть, думал, что я уже во всём признался и поэтому схвачен? Я поспешил возразить, что, конечно, был пьян и наговорил лишнего, но покушения не планировал, а собирался только выяснить правду. Герцог на это ответил, что моя жена сама опоила его и что лишь из уважения ко мне он не дал этой истории огласки. Он обвинял меня в том, что я пошёл на обман вместо того, чтобы довериться ему и поговорить, - однако сам не обращался ко мне прежде, хотя кому, как не мне, было отвечать за свою супругу? Я не верил, что Сивилла решилась бы на такое, - к чему простой актрисе интрижка с великим герцогом? Но говорить об этом значило бы подтвердить мои подозрения в виновности Леопольда - я промолчал, и так шанс оправдаться перед герцогом лично был упущен. Он приказал развязать мне язык и удалился.
Несмотря на то, что я повторял, что всё уже сказал и больше ничего не знаю, палач взялся за дело, а советник герцога задавал вопросы в промежутках между пытками. Обессилев от боли и не раз теряя сознание, я излагал ту версию произошедшего, которая могла спасти мою шкуру: у меня не было намерения совершить убийство, я разыгрывал влюблённого, чтобы испытать герцога, но, конечно, сам не питал к нему никаких постыдных чувств и не мог бы покуситься на его честь. Что значит актёрство, стражники явно не разумели и прерывали меня возгласами "Врёшь, содомит проклятый!" и "Рука у тебя не поднялась бы, зато кое-что другое поднялось!"; советник также мне не верил. Раз Леопольд говорил о попытке убийства, значит, по мнению советника, так оно и было - ведь герцог был всё равно что святой и ни лгать, ни даже ошибаться не мог. Я видел, что советник ослеплён своей привязанностью к Леопольду не меньше, чем я был ослеплён любовью к Сивилле, и готов пойти на всё, лишь бы покарать его обидчиков, - то есть что дела мои плохи. Но я не мог выдать Басилио и говорил, что никакого заговора не было и что некий дворянин поддерживал меня в трудную минуту, но убивать герцога при этом не подстрекал.
Поскольку приказано было не прикончить меня, палач оставил меня в покое. Я попросил позвать священника, но советник передал, что герцог не позволяет. Жалкий, окровавленный, в разорванной одежде, я вжался в угол холодной камеры и наблюдал за ползущим по ней пауком. Я знал, что скорее всего умру, но не мог ни осознать этого, ни понять хоть краешком мысли - надежда поистине умирала последней, хотя моя конспирация сыграла со мной злую шутку: исчезновение вельможи гости ещё могли бы заметить, но некому было вступиться за простого шута.
Когда двери моей камеры вновь отворились, я ожидал увидеть священника или герцога, но это вернулся советник. Он настаивал на том, что я должен выдать того дворянина, с которым беседовал Леопольд, и угрожал в противном случае привести сюда мою жену и заставить меня говорить. Я полагал, что он блефует, представляя, что если гости узнают о схваченной невинной женщине - о, Сивилла умела навести шуму! - то возникнут вопросы. Тем паче что сказать правду о Басилио в её присутствии я всегда успел бы - а Басилио простил бы мне это, видя, что дама находится в отчаянном положении. К тому же, советник не мог гарантировать, что не доберётся до Сивиллы уже после того, как я напишу нужное ему признание. Вскоре я убедился, что этот человек не блефует, а действительно готов совершить страшное. В моей голове даже промелькнула мысль, что Леопольд просто не ведает, что творят его люди, - но затем я отмёл это оправдание: герцог безжалостно отрёкся от меня и сам отдал в руки палачей.
Наконец я согласился записать то, что говорил, надеясь потянуть время и заодно хорошенько затвердить свою полуправду-полуложь, дабы себе не противоречить. Я долго писал о том, как до меня дошли слухи и как я подозревал герцога, о чём сожалею; как дворянин, чьего имени я, поскольку был пьян, не помню, говорил мне о необходимости восстановить справедливость; как я придумал свой план, но никого в оный не посвящал. Этого могло быть достаточно, чтобы предположить, что Басилио желал герцогу зла, - но советник этим не удовлетворился. Я сообразил, что ему нужна не правда - ему нужно заполучить Басилио, и что об этом можно поговорить. Я спросил: если он был так уверен в виновности Басилио, почему бы ему не схватить заговорщика сразу вместо того, чтобы добиваться подписи, вырванной под пытками, которой будет мало веры? Он ответил, что его слово весит меньше, чем моё слово дворянина - значит, он зависел от меня. К тому же он сказал, что Басилио пытался сговориться с ним и сам ему признался, что намеревался убить меня после того, как я убью герцога. В эти слова я мог поверить - благо Басилио сам упоминал о новом "соратнике"...
А раз Басилио меня предал, то я мог отплатить ему той же монетой. Я согласился переписать показания, но напрямую заметил, что писать о том, что собирался убить герцога по чьему-либо наущению, не буду, ибо это подведёт меня под виселицу. Такую уступку советник допустил, и я наскоро написал, что дворянин, с которым я пьянствовал, мог пожелать убить Леопольда моими руками, не зная о том, что проливать кровь герцога я не собирался, - и что я также не был посвящён в его планы. Закончив тем, что признал на бумаге, что оный дворянин мог представлять для герцога опасность, я передал лист советнику со словами, что это доказательство моей верности Леопольду, о котором я якобы переживал, несмотря на все мои лишения. Я приготовился к тому, что теперь уж непременно Басилио окажется в соседней камере, но этого так и не произошло. Совершенно измученный, я начал проваливаться в тяжёлую дрёму в ожидании своей участи.
При следующем своём визите советник передал, что герцог требует назвать три имени. Первые два он огласил сам: Басилио де Виччини и Марианна. Я прохрипел, что первое имя, кажется, принадлежало тому самому дворянину, а Марианна - ни в чём не повинная женщина из салона, и что более я ничего не знаю. Я заметил, что, если рассуждать здраво, то со стороны заговорщиков было бы глупо раскрывать мне свои планы и называть свои имена, коль скоро они, по всей видимости, рассчитывали использовать меня в качестве орудия для убийства герцога и понимали, что меня могут схватить и допрашивать. С этим советник согласился. Тогда я добавил, что если я подтвержу первые два имени и возьму третье с потолка, я лишь займу советника новыми невинными заключёнными, в то время как настоящие заговорщики будут разгуливать на свободе и замышлять убийство герцога. Леопольд был слабым местом советника - на него я и давил. Он даже сказал, что я, похоже, хороший малый и просто попал в переплёт - я разжалобил своего мучителя! Но герцог оставался непреклонен.
Тут вбежали слуги с известием, что английского посла обнаружили мёртвым в его поместье, что значило, что на балу находился самозванец; я напутствовал советника найти преступников, будто мы с ним уже были товарищами по общему делу, и вновь остался наедине с собой и ожиданием приговора. Прижавшись ухом к каменной стене, я мог слышать отзвуки музыки из бального зала, и когда я вспомнил арии Антонио, слёзы наконец потекли из моих глаз по лицу и за ворот рубахи, на котором некогда было жабо. Почему его пение всегда производило такой эффект на моё сердце? Ведь это сердце принадлежало только Сивилле... Но Антонио был единственным из присутствующих на вечере, с кем я хотел бы попрощаться; кому я мог бы сказать, как ангелу, что скоро умру, раз уж священника ко мне не допускали. Также я вспомнил про яд, оставшийся у Басилио, - рискнёт тот применить его или нет? Одна часть меня уже не желала смерти Леопольда, другая - печалилась, что все приготовления к покушению были напрасны; поистине, только в актёрах могут уживаться столь противоречивые чувства! Так я и дождался возвращения советника.
Он сообщил мне о первом решении герцога: моя супруга будет выслана из Ливорно, унаследовать мои деньги и имущество она не сможет, и Леопольд также не позаботится о том, чтобы у неё были средства начать новую жизнь. Я лишь больше ожесточился против неправедного суда герцога, но испытал облегчение от того, что жизни Сивиллы больше ничто не угрожало. Я был уверен, что благодаря своему таланту она не пропадёт. Советник сам предложил мне написать ей письмо. Я склонился над бумагой, на которую капали слёзы, и постарался изложить всё так, чтобы Сивилла не слишком печалилась. Я написал, что нас ждёт долгая разлука - быть может, до гроба, но что я счастлив, покуда люблю её, а любить её и верить ей буду всегда; о своём положении упомянул только, что расплачиваюсь за свою ошибку, из-за которой, связавшись с бесчестными людьми, разом лишился свободы, её общества, и расположения друга. Когда я закончил и передал письмо, на моей душе стало легче, чем после исповеди.
Вдобавок я видел, как купец - его статус выдавали костюм и возраст - спустился в тюрьму поведать советнику, что одна из цыганок искала отплывающий утром корабль - быть может, для того, чтобы заговорщики могли покинуть Ливорно. Купец пообещал ей свой корабль и предлагал наутро схватить беглецов. Я не знал, сулило ли мне это спасение или погибель - только ради Сивиллы я боролся за жизнь и надеялся добиться малейшей связи с внешним миром, где кто-то мог бы встать на мою сторону. Я продолжал требовать привести ко мне если не священника, то Антонио - чтобы он спел мне в исполнение моего последнего желания. Советник был удивлён, но обещал передать герцогу мою просьбу. Я размышлял, как говорить со священником, сопровождавшим кардинала, - а в том, что мой вид тронет сердце Антонио, не сомневался.
Чего я не мог представить вовсе - так это того, что в мою камеру спустится сам кардинал. Он распорядился отозвать стражников, дабы у исповеди не было свидетелей, но связать меня, чтобы его жизни ничто не угрожало. Нас оставили наедине. Пришло время перебороть волнение перед этим могущественным человеком и сыграть новую роль - роль раскаивающегося праведника. Каждый актёр немного верит в то, что играет, - тем паче что я не лгал, а лишь не говорил всей правды о том, что намерения убить герцога у меня всё же были. В конце концов, Богу и так всё было известно, и он рассудит по справедливости, - а люди судят слишком поспешно и не умеют прощать. Ради Сивиллы я готов был пойти на грех.
Я начал загибать пальцы, перечисляя свои прегрешения, но выдержка быстро оставила меня, и договаривал я навзрыд. Я покаялся в том, что подозревал герцога, в том, что напился и выдал себя заговорщикам, тем самым подставив герцога под удар, и в том, что обманывал его - и даже в том, что прикидывался мужеложцем. Я уверял, что не смог бы убить друга, и это тоже не было ложью - ведь я действительно не смог. Кардинал спросил, позволю ли я передать мои слова Леопольду, и я смиренно ответил, что буду очень благодарен за эту попытку - не ради себя, но ради самого герцога, который будет очень тосковать, если узнает о моей невиновности уже после казни. Упомянул я и о том, что если бы моя жизнь была мне дороже правды, я давно бы уже выдал невиновных - и что не был уверен, что не выдам, если кто-то будет угрожать моей жене. Кардинал отпустил мои грехи и благословил меня, а я горячо поблагодарил его и пообещал молиться о нём, о герцоге и о себе.
Взяв с меня обещание не совершать грех самоубийства, кардинал меня покинул. Что я понял тогда, так это то, что я и впрямь был слишком труслив и для того, чтобы убивать Леопольда, и для того, чтобы убивать себя. Да и к чему прощаться с жизнью раньше времени? Вскоре после возвращения стражи меня в очередной раз навестил советник и изложил приговор герцога: пожизненное заключение в этой камере - либо до тех пор, когда Леопольд сменит гнев на милость. Герцог всё же не стал брать грех на душу - и, хоть я был теперь бесконечно далёк от солнечного света и свежего ветра, красоты и музыки, и своей Сивиллы, надежда однажды быть прощённым воспарила вновь. Я решил, что на большее не стоит и рассчитывать, и всё, что мне теперь оставалось, - продолжать просить свидеться с Антонио, дабы передать театру о своей судьбе; но тот либо был слишком занят, либо боялся спускаться в сырое холодное подземелье, - и то верно: это могло бы повредить его голосу.
Но мои удивительные метаморфозы ещё не окончились. Ещё не прошла ночь, как ко мне неожиданно явились доктора, перевязали мои раны, дали мне вина и помогли перебраться в другую камеру, более сухую и тёплую. Советник пояснил, что кардинал пожелал забрать меня с собой. Я был настолько поражён, что почти не сомневался: быть мне постриженным в монахи, - но монастырь в Ватикане казался куда более уютным местом, чем здешний каменный мешок (да и сбежать оттуда было бы куда проще). Однако я недооценил своего спасителя.
Кардинал зашёл вновь меня навестить. Он начал с того, что герцог так и не поверил моим словам, и кто бы из нас ни врал, это останется на его совести; я поспешил вставить, что не виню Леопольда, которому приходится быть осторожным. Затем я спросил про монашество, и кардинал с улыбкой ответил, что я смогу взять с собой свою супругу и, значит, едва ли захочу выбрать монашеский путь. Теперь уж я благодарил его, не веря своему счастью. Он передал условия герцога: не возвращаться в Ливорно и отказаться от всего имущества. Я вполне искренне заметил, что деньги - тлен. Мне ничего более не было нужно, кроме как быть с Сивиллой. Кардинал сказал, что главный мой грех - страсти, и я обещал более не повторять прежних ошибок и всем остатком жизни искупать свою вину. Он был мудр и милосерден, этот кардинал, но откуда ему было знать о страсти к женщине! Он высказал надежду, что я достойно воспитаю своих детей и что найду применение своим талантам во славу церкви. И такое обещание я дал, хотя смутно представлял, какие пьесы понадобятся на церковных землях.
Напоследок кардинал спросил, не желаю ли я передать жене записку, но я ответил, что мы и так скоро увидимся - а она уже знает, что я жив. Я согласился с тем, что поистине Господне чудо привело ко мне кардинала, и на том мы расстались; он обещал, что его люди придут за мной, равно как и более знающий лекарь, как только солдатское оцепление вокруг герцогского замка будет снято. Ждать пришлось недолго - быть может, потому, что я задремал, а может, потому, что ожидать освобождения куда проще, чем смерти; дом Леопольда ещё не полностью опустел, когда слуги кардинала препроводили меня, с нехитрыми моими пожитками, к моей новой - счастливой - жизни.
БлагодарностиСпасибо: Хильде - за замысел (Шеллару за вдохновение, МосОпперетте за первоисточник), мастерам Арену и Луи - за то, что самоотверженно подхватили проект и довели его до логического продолжения. Надеюсь, вы на этом не остановитесь!
Советнику [Хелкарэль] - за то, что не бросил в темнице сырой, а регулярно вспоминал, прессовал и подкармливал инфой, что б я без тебя делал! Наверное, полез бы в окно)
Кардиналу - за очень верибельного кардинала*--* впервые играл исповедь, и мне очень повезло с тем, как это было.
Басилио [Луни] - за подставу) чертовски интересно узнать, как же ты выкрутился, кошачий сын!
Антонио [Стрикс] - за песни, которыми всегда отыгрывается судьба.
И всем игрокам - за красивые, яркие образы, сущим удовольствием было находиться среди вас, жаль только, что недолго. Послы, русские, дворяне, таинственные путешественники, цыганки, духовенство - пёстрое общество под стать мюзиклу, и я очень рад, что к этой атмосфере прикоснулся.
Роль, по сути, получилась игротехнической - покушение не могло не сорваться (на втором часу от начала игры я бы на кулуарку не решился и при более выгодных для персонажа обстоятельствах), и я мог либо сложиться, либо выйти из игры в тюрьму. Можно было ожидать движухи, очных ставок, публичного разбирательства, но со мной взаимодействовали два игрока и игротех, за что им ещё раз спасибо Сие не претензия, ибо не все повороты событий мастера могут учесть, - просто есть иногда польза и от умения играть в своей голове: обвм был отменный. Настолько, что подмывает теперь напрячь Птаху сыграть мне ту самую виртуальную жену :3
А потом был Трактир "Эмилия", но это уже следующая история!