...этот неловкий момент, когда пьесу читаешь не только ты, но и персонаж. В итоге в птахином альбоме записывал от руки этот кусок прозы. На самом деле, если бы у меня всегда было с собой что-то писчее, таких записок было бы больше - он тот ещё графоман.
Рэндалл Эйрд, колледж Винчестер-46. Мальчик, который сломает мозг всем верующим сверстникам...)
С самого детства меня преследует видение гипсового рая – белой известковой пылью измажут тебе лицо и руки, как клоуну, наденут на тебя истрёпанные и пожелтевшие марлевые крылья и заставят перебирать холодные металлические струны, не издающие ни звука, кроме скрипа матрасных пружин. Там тихо, как в бомбоубежище, – стены слишком толстые, чтобы докричаться до живой жизни снаружи, – и только внутри этих стен что-то гудит и потрескивает: должно быть, трубы и проводка. Гипсовые деревья и гипсовые яблоки хрупки, легки и безопасны, и однажды ты тоже чувствуешь себя пустой гипсовой оболочкой, слепком с себя самого, посмертной маской, а кто и когда украл подлинник – не знаешь или не помнишь.
Гипсовые праведники чисты и не чувствуют боли, их можно выставить на алтарь или на каминную полку, где фарфоровая пастушка подарит целомудренный поцелуй сквозь батистовый платочек. А в недосягаемом жаре огня в камине, даже в бледных лепестках пламени церковных свечей, задыхающихся на душной мессе, будет мерещиться нечто утраченное, забытое, как оторванная половина, – обжигающее дыхание адских мук.
Душа тоскует по телесным страданиям, как живой тоскует по сердцебиению матери, выйдя из утробы на свет. Душа, обескровленная, нуждается в терниях, а не розах, в слезах, которые промыли бы гипсовые бельма, в крике, который разорвал бы сухие губы, как белый лист.
Не бойтесь ожогов, пока вы живы, пока вы цельны, пока вас не разлучили с той бесценной вашей частью, что награждена жестоким даром раниться о мир. И никому – никому! – не желайте покоя, даже самым уставшим, особенно – самым уставшим. Этот приговор необратим и перемалывает в муку засушенные бесцветные души, как безымянных мотыльков, мечтавших прикоснуться к гибельному огню. Желайте гореть, не сгорая, желайте ощущать бытие на острие между гибелью и возрождением, желайте участи Прометея – подлинного бессмертия, торжествующего над орлом забвения. Пожелайте мне вечной пытки, и мы снова встретимся. Не отрекайтесь от боли, ибо она и есть вы.
Рэндалл Эйрд, колледж Винчестер-46. Мальчик, который сломает мозг всем верующим сверстникам...)
С самого детства меня преследует видение гипсового рая – белой известковой пылью измажут тебе лицо и руки, как клоуну, наденут на тебя истрёпанные и пожелтевшие марлевые крылья и заставят перебирать холодные металлические струны, не издающие ни звука, кроме скрипа матрасных пружин. Там тихо, как в бомбоубежище, – стены слишком толстые, чтобы докричаться до живой жизни снаружи, – и только внутри этих стен что-то гудит и потрескивает: должно быть, трубы и проводка. Гипсовые деревья и гипсовые яблоки хрупки, легки и безопасны, и однажды ты тоже чувствуешь себя пустой гипсовой оболочкой, слепком с себя самого, посмертной маской, а кто и когда украл подлинник – не знаешь или не помнишь.
Гипсовые праведники чисты и не чувствуют боли, их можно выставить на алтарь или на каминную полку, где фарфоровая пастушка подарит целомудренный поцелуй сквозь батистовый платочек. А в недосягаемом жаре огня в камине, даже в бледных лепестках пламени церковных свечей, задыхающихся на душной мессе, будет мерещиться нечто утраченное, забытое, как оторванная половина, – обжигающее дыхание адских мук.
Душа тоскует по телесным страданиям, как живой тоскует по сердцебиению матери, выйдя из утробы на свет. Душа, обескровленная, нуждается в терниях, а не розах, в слезах, которые промыли бы гипсовые бельма, в крике, который разорвал бы сухие губы, как белый лист.
Не бойтесь ожогов, пока вы живы, пока вы цельны, пока вас не разлучили с той бесценной вашей частью, что награждена жестоким даром раниться о мир. И никому – никому! – не желайте покоя, даже самым уставшим, особенно – самым уставшим. Этот приговор необратим и перемалывает в муку засушенные бесцветные души, как безымянных мотыльков, мечтавших прикоснуться к гибельному огню. Желайте гореть, не сгорая, желайте ощущать бытие на острие между гибелью и возрождением, желайте участи Прометея – подлинного бессмертия, торжествующего над орлом забвения. Пожелайте мне вечной пытки, и мы снова встретимся. Не отрекайтесь от боли, ибо она и есть вы.